Глава 2

Сапоги Тейра Окса скользили по снегу на тропе, уводившей из деревушки Бруинвальд в долине к навесу над шахтой рудника. Он задумчиво пнул в серо-белую кучу у тропы, и она разлетелась безобразными комьями — не облаком холодной серебристой пыли, как несколько недель назад, и не весенними комочками напополам с брызгами. Да уж лучше весенняя снежная слякоть — любой предвестник наступления теплых дней. Свинцовый рассвет сулил еще один свинцово-серый зимний день. Зима словно бы решила длиться вечно. Ну да дневного света он увидит мало. Тейр вновь вскинул кирку на плечо, а свободную руку сунул под мышку в тщетной попытке согреться. Сверху донесся крик, он поднял глаза и поспешно отпрыгнул к краю тропы, благоразумно укрывшись за деревом. Мимо пронеслись деревянные сани с тяжелым кулем руды, на котором восседал мальчишка и вопил, как конный татарин. За первыми санями почти сразу промелькнули вторые: видимо, мальчишки устроили гонки: кто первым достигнет дна долины. Да как бы не с переломанными костями, если они не подберут ноги перед следующим поворотом. Однако мальчишки благополучно скрылись за поворотом, и Тейр ухмыльнулся. Два года назад свозить руду к речке внизу было его любимой зимней работой, но тут он вырос, раздался в плечах, и все, не сговариваясь, начали поручать ему работу потяжелее.

Он подошел к деревянному сараю, укрывавшему подъемник, и мехи вентиляционного устройства, и с радостью спрятался там от леденящего утреннего ветра, который свистел над склонами, срываясь с голых вершин. Там уже был рудничный надзиратель — он наливал дневную порцию ворвани в их фонари. Хенци, приятель Тейра, снял запор с блока, проверил барабан и шестерни ворот. Может, в будущем году им будет по карману установить машину побольше, так чтобы в движение ее приводила упряжка волов или лошадей. Ну а пока руду все равно надо поднимать, а потому двое дюжих мужчин бежали в колесе, которое поворачивалось под их напряженными ногами. Тяжелая работа. Но зато они видят дневной свет!

— Доброе утро, мастер Энтльбух, — сказал Тейр надзирателю со всей учтивостью, надеясь, что его поставят вертеть колесо. Но мастер Энтльбух крякнул что-то невнятное и сунул ему фонарь. Вошел Фарель, рудокоп, притоптывая, чтобы стряхнуть снег с сапог, и тоже получил фонарь, заправленный ворванью, корзины и деревянные лотки для черной медной руды.

— Мастер Энтльбух, а священник придет окурить рудник от кобольдов? — с тревогой спросил Фарель.

— Нет, — буркнул мастер Энтльбух.

— Они там совсем обнаглели. Вчера опрокинули два фонаря. А цепь водяного насоса, она не просто от ржавчины лопнула…

— От ржавчины, — сердито ответил надзиратель. — Потому что кто-то смазал ее кое-как, не иначе. Ну а фонари — можно сказать «кобольд», а можно «косорукий», и второе, на мой взгляд, вернее будет. Так что отправляйтесь вниз и отыщите нынче хорошую руду, пока мы все с голоду не поумирали. Вы двое начинайте в верхнем забое.

Тейр и Фарель уложили свои инструменты в ведро и начали спускаться по деревянной лестнице.

— Нынче он что-то лютует, — шепнул Фарель над головой Тейра, едва они спустились на несколько перекладин в обшитом досками стволе. — Об заклад побьюсь, не хочет раскошелиться священнику на ладан.

— Скорее не может, — вздохнул Тейр. Немногие жилы, которые они теперь выламывали, становились из месяца в месяц все беднее, и руды вымывалось столько, что плавильня мастера Кунца работала не больше двух раз в месяц. Не то Тейр был бы сейчас в плавильне, чистил бы остывшие печи, подбрасывал топливо в ревущий огонь и следил бы, как мастер Кунц превращает черные куски в чистый дышащий жаром жидкий металл. Работай он у мастера Кунца, так не стучал бы зубами от холода. Не наняться ли к углежогам? Да только раз плавильня простаивает, так и древесный уголь мало кому требуется. Управляющий грозил закрыть рудник, если добыча не вырастет. Потому-то, сказал дядя Тейра, надзиратель так злится. Ну что же... надо просто остерегаться кобольдов.

Они добрались до низа, и Хенци спустил ведро с инструментами. Тейр натянул капюшон на светлые волосы, чтобы в них не набилась каменная пыль, и надежно укрыл затылок и шею. Они пошли по наклонной штольне в оранжевом мерцании фонарей, и на уши Тейра навалилось тягучее безмолвие камня. На многих эта тишина наводила жуть, но Тейр ощущал в ней что-то утешительное, терпеливое, неизменное, материнское. Другое дело неожиданный шум, внезапный стон смещающейся каменной глыбы — вот они были страшны.

Шагов через пятьдесят штольня разделилась на две уводящие в недра горы кривые галерейки, оставшиеся от выработки богатых медных жил. Одна круто уходила вниз, и Тейр обрадовался, что сегодня не будет таскать по ней вверх корзины с рудой. Чернели дыры, из которых после выработки жилы забрали крепежные стойки. Тейр с Фарелем пошли по верхней горизонтальной галерке. Вскоре она уперлась в каменную стену.

Фарель аккуратно поставил фонарь так, чтобы его не могли задеть летящие осколки, и взял кирку.

— Ну давай, малый.

Тейр встал так, — чтобы при размахе не задеть Фареля, и они принялись долбить тусклые пятна на камне — остатки медной жилы. Через полчаса такой работы оба начали задыхаться.

— Неужто олух Энтльбух еще не запустил мехи? — Фарель утер мокрый лоб.

— Пойди покричи, — предложил Тейр, сгребая в корзину отбитую руду, чтобы Фарель захватил ее с собой. И половины не набралось. В наступившей тишине Тейр уловил отголоски стука кирок в нижней галерейке. Порода была твердой, жилы узкими, и за последние три месяца они продвинулись на какие-то пятнадцать футов. Тейр надел сшитые ему матерью кожаные наколенники и начал долбить стенку внизу, пока не задохнулся. Тогда он разогнул ноющее тело, встал и оперся на кирку, чтобы немного отдышаться.

Фарель еще не вернулся. Тейр огляделся, потом подошел к стене забоя и прислонился к ее выщербленной иззубренной поверхности. Он прижал растопыренные пальцы к пятну руды и закрыл глаза. Гомон его мыслей растворился в неясной тишине, единой с тишиной камня. Он стал камнем. Он ощущал прожилки руды, словно сухожилие, тянущееся в его руке. Истончающийся через десять футов, сходящий на нет... и все же в нескольких футах дальше... словно косой удар меча — богатейшая жила, самородная медь, будто застывшая ледяная река, молящая о свете, чтобы она могла засиять…

— Этот металл зовет меня, — прошептал про себя Тейр. — Я его чувствовал. Я чувствую!

Но кто ему поверит! И откуда эти видения? Или они — ложь, приманки дьявола? Штуси, кожевник, когда-то в горячке бормотал о видениях, а потом у него из носа выполз длинный червяк, и он умер. Видение Тейра пульсировало опасностью, мучительно смутной, исчезающей, как туман, едва его пустоту заполняла неясность именно этого вопроса. Что?.. Его руки вцепились в камень.

Уголком глаза он уловил какое-то движение — гаснет фонарь? Или возвращается Фарель? Он, краснея, отпрянул от стены. Но шарканья сапог не было слышно, а фонарь мигал не больше обычного.

Вот оно! Тень в колеблющихся тенях... этот странной формы камень зашевелился! Тейр застыл едва дыша.

Камень распрямился — смахивающий на бурую корягу человечек, высотой фута в два с чем-то вроде кожаного фартука рудокопа на чреслах. Он хихикнул и отпрыгнул в сторону. Черные глазки блестели в лучах фонаря, точно отполированные камешки. Он подскочил в корзинке Тейра и словно положил в нее кусок руды.

Тейр сохранял неподвижность. Впервые за все время, проведенное в рудниках, он увидел гнома так близко и так ясно, а прежде — только уголком глаза вроде бы движение, но стоило ему повернуться туда, и оно как будто сливалось со стеной. Человек снова хихикнул и наклонил острый подбородок к плечу с комично вопросительным видом.

— Доброе утро, малыш, — прошептал Тейр завороженно, надеясь, что того не спугнет звук его голоса.

— Доброе утро, мастер-металльщик, — ответил кобольд дребезжащим голоском.

Он впрыгнул в корзинку, посмотрел через край на Тейра и выпрыгнул. Его движения были быстрыми и дергающимися. Тощие руки и ноги завершались длинными приплюснутыми пальцами с суставами, как узлы на корнях.

— Я не мастер. — Тейр улыбнулся, присел на корточки, чтобы не возвышаться угрожающе, и нащупал на поясе фляжку, в которую его мать перед зарей налила козьего молока. Осторожно он протянул руку к бато — широкому деревянному блюду, на которое укладывались куски лучшей руды, перевернул его, потряс, стряхивая грязь, а потом налил в него молока и приглашающе придвинул к человечку.

— Пей, если хочешь.

Тот снова захихикал и подскочил к краю. Он не поднял блюда, а наклонил голову и принялся лакать, будто кошка, — острый язычок так и мелькал. Но его блестящие глазки не отрываясь смотрели на Тейра. Молоко было выпито быстро. Кобольд сел, тоненько, но вполне внятно рыгнул и утер губы похожей на веточки кистью.

— Вкусно!

— Матушка наливает его на случай, если мне до обеда захочется пить, — машинально ответил Тейр и тут же почувствовал себя глупо. Уж наверное ему следовало схватить эту нечисть, а не пускаться с ней в разговоры. Сдавить хорошенько: пусть скажет, где скрыто золото, или серебро, или клад. Однако лицо, морщинистое, как печеное яблоко, выглядело скорее почтенным, а не злым или угрожающим.

Человечек бочком подскочил к Тейру. Тот напрягся. Медленно прохладный узловатый палец вытянулся и прикоснулся к запястью Тейра. «Вот сейчас и схватить его!» Но он не мог, не хотел пошевелиться. Кобольд проскакал по неровному полу и потерся о пятно жилы в стене. Он расплылся, словно бы таял… «Удирает!» — Мастер Кобольд, — с отчаянным усилием прохрипел Тейр, — скажи мне, где я найду свое сокровище?

Кобольд задержался, его полуприкрытые веками глазки уставились прямо на Тейра. Ответом был скрипучий полунапев, словно ворот запел, поднимая тяжелый груз:

— Воздух и огонь, мастер металльщик, воздух и огонь. Ты земля и вода. Иди к огню. Ледяная вода тебя погасит. Холодная земля закроет твой рот. Холодная земля хороша для кобольдов, а не для мастеров-металльщиков. Могильщик, могильщик, иди к огню и живи!

Он втаял в жилку, оставив после себя только замирающее хихиканье. Загадки! Задай проклятущему гному прямой, простой вопрос, а в ответ услышишь загадку. Мог бы заранее знать! А голосишко звучал так, что слова получали двойной смысл. Могильщик! Хмурый рудокоп? Или человек, который сам себе вырубает могилу? И о ком это? О нем, о Тейре? От стынущего на коже пота его до костей пробрал озноб. Дрожа, он упал на колени. Сердце у него колотилось, в ушах стоял рев, точно в печи мастера Кунца, когда работают мехи. И в глазах потемнело… нет, огонек в фонаре стал маленьким, тусклым… Но ворвани же было вдосталь!

В уши режуще ворвался голос Фареля:

— Богоматерь, ну и смердит же здесь! — А потом:

— Эй, малый, э-эй!

Сильные пальцы сомкнулись на плече Тейра и грубо подняли на ноги. Тейр зашатался. Фарель выругался, закинул руку Тейра себе на шею и повел по штольне.

— Дурной воздух, — сказал Фарель. — Вентиляционные мехи вовсю работают. Наверное, трубу засорило. Черт! Может, кобольды закупорили.

— Я видел кобольда, — сказал Тейр. Сердце у него стучало все так же, но в глазах прояснялось, хотя что можно толком увидеть среди теней в сердце горы?

— Камнем в него швырнул? — сказал Фарель с надеждой.

— Напоил молоком. Ему как будто понравилось.

— Олух! Господи помилуй! Мы стараемся очистить рудник от нечисти, а не приваживать новых! Покорми его, так он заявится опять со всей своей братией. Понятно, почему от них тут деваться некуда!

— Да я в первый раз увидел кобольда. И он вроде был очень приветлив.

— Брр! — Фарель покачал головой. — Скверный воздух, вот что. От него всякое привидится.

Они вышли к началу развилки. Воздух тут был достаточно свежим. Фарель посадил Тейра возле деревянной трубы, через которую мехи гнали воздух в нижние штольни.

— Посиди тут, а я сбегаю за мастером Эптльбухом. Потерпишь, а?

Тейр кивнул, и Фарель скрылся в туннеле. Тейр услышал, как он, стоя у ствола, орет, перекрикивая скрип и стоны деревянных механизмов. Тейра все еще бил озноб. Он покрепче обхватил руками грудь и поджал ноги под себя. Фарель забрал фонарь, и вокруг сомкнулась чернота.

Наконец вернулся Фарель с мастером Энтльбухом, который поднес фонарь к лицу Тейра и с тревогой вгляделся в него. Он расспросил Тейра, что он чувствовал, и пошел назад по штольне с Фарелем, стуча палкой по деревянной трубе. Потом вернулся Фарель с фонарем и инструментами Тейра.

— Обвал проломил трубу. Мастер Энтльбух сказал, чтоб в верхнем забое сегодня не работали. Как оправишься, спустись в нижний, поможешь подносить корзины.

Тейр кивнул и встал на ноги. Фарель открыл свой фонарь, чтобы Тейр мог взять огня для своего. «Воздух и огонь, — подумал Тейр. — Жизнь».

Теперь ему стало заметно легче, и он спустился по нижней галерейке в поисках других рудокопов. Он осторожно ступал по крутому наклону, чтобы не расплескать ворвань, и еще более осторожно слезал по приставной лестнице вниз еще на тридцать футов. Эта нижняя галерейка осталась после выработки извилистой жилы, сначала уходившей вниз, а затем повернувшей вверх. В дальнем конце четверо парами посменно рубили породу и сортировали отколотые куски, что заодно служило и отдыхом. Они поздоровались с ним обычным тоном — Никлаус бодрым, Бирс унылым, а остальные двое не слишком бодро и не слишком уныло.

Тейр наложил отобранную руду в корзину, поднял ее на плечо и пошел вниз-вверх по галерейке к стволу. Там ссыпал руду в кожаное ведро, взобрался по перекладинам, повесив корзину на локоть, воротом поднял ведро, пересыпал руду в корзину, отнес ее к стволу клети, опрокинул руду в большую деревянную бадью и крикнул Хенци, который взялся за большой ворот, и бадья исчезла из вида в стволе. А Тейр пошел насыпать корзину еще раз, а потом еще раз, пока не потерял счет. Он совсем изнемог от работы и голода, когда Хенци наконец спустил ведро с хлебом, сыром, пивом и ячменной водой. Всему этому рудокопы в нижнем забое оказали куда более приветливый прием, чем прежде Тейру.

После обеденного перерыва к ним присоединился Фарель.

— Мы с мастером Энтльбухом выпилили разбитый кусок трубы, и он пошел за новым целым, отпиленным по мерке.

Фареля встретили обычным бурканьем. Тейр поработал киркой и молотом там, где порода была особенно твердой — камень звенел, осколки разлетались во все стороны. Руки, спина и шея у него все сильнее ныли, рудничные запахи словно набивались в голову — запахи холодной сухой пыли, нагретого металла, горящей ворвани, ее едкого дыма (ведь ворвань эта была не самой лучшей), пропотевшей шерсти, дыхания его товарищей, разившего луком и сыром.

Когда они наконец отбили достаточно хорошей руды, чтобы наложить корзину с верхом, Тейр и Фарель понесли ее вместе. Они прошли полпути до лестницы, когда в оранжевом свете фонаря мелькнула изогнутая фигурка, скользящая вдоль стенки штольни.

— Проклятое демонское отродье! — крикнул Фарель. — Проваливай!

Он выпустил ручку корзины, взмахнул киркой и запустил ее в кобольда. Тихо охнув, фигурка слилась с камнем.

— Ха! Вроде бы я его задел! — сказал Фарель и шагнул к кирке, которая вонзилась в стену.

— — Зря ты, — сказал Тейр, волей-неволей выпустив и свою ручку. Он поставил фонарь на руду. — Они кроткие создания и никакого вреда вроде бы не чинят — просто, что ни случится, винят их.

— Не чинят, как бы не так! — проворчал Фарель, дергая кирку, которая крепко застряла. Он дернул еще раз, потом уперся ногой в стену и рванул. Кирка выскочила, отломив большой кусок породы, а Фарель отлетел назад и стукнулся затылком о крепежную стойку. — Не вредят! — завопил он, потирая голову. — Это, по-твоему, не вредят? — Он поднялся с пола.

От новой дыры поползла щель, странно темнея на глазах у Тейра. Из нее засочилась вода.

— О-ох! — прохрипел Фарель, глядя через его плечо.

Гора застонала — глубокие содрогания, которые Тейр каким-то образом слышал не ушами, а нутром. Капли превратились в струйку, потом в струю, которая ударила в противоположную стену. Из глубины штольни донеслись треск, крики и агонизирующий вопль.

— Кровля рушится! — с ужасом взвизгнул Фарель. — Бежим! — Он бросил кирку и кинулся вверх по штольне. Тейр побежал за ним, испуганно поднимая руки, чтобы не стукнуться в темноте лбом о поперечный брус крепи.

У подножия лестницы они остановились.

— Но ведь ничего больше не обвалилось, — сказал Тейр растерявшемуся Фарелю.

— Пока, — ответил Фарель. Его рука появилась из ниоткуда, нашаривая Тейра. Тейр схватил ее. Она была ледяной от пота.

— Похоже, там внизу кого-то поранило, — сказал Тейр.

Он услышал, как сглотнул Фарель.

— Я сбегаю за мастером Энтльбухом, — сказал Фарель не сразу. — Приведу подмогу. А ты вернись, посмотри, что случилось.

— Ладно. — Тейр повернулся и побрел назад по штольне. Он ощущал всю тяжесть горы, нависающей сверху. Если гора еще содрогнется, бревна крепи переломает, как лучинки. «Холодная земля закроет твой рот, могильщик…» Оттуда, куда он брел, больше не доносились ни вопли, ни крики, только шипение воды.

Впереди показалась накренившаяся корзина с рудой и фонарь на ней — он все еще горел. Вода, бившая из стены, стекала по наклонному полу. Тейр взял фонарь и пошел дальше, скользя и спотыкаясь на мокрых камнях. У изгиба выработанной жилы колыхалась лужа. Она тянулась до того места, где кровля штольни скашивалась ей навстречу. Неудивительно, что он ничего не слышал. Люди в забое оказались в воздушном кармане, слой воды гасил их крики. А вода, хитро пробираясь сквозь все трещинки, какие могла отыскать, все сжимала и сжимала этот карман.

Мокрая голова разорвала непрозрачную мерцающую поверхность, человек сплюнул и начал судорожно глотать воздух. Рядом возникла вторая голова. Тейр поспешно протянул руку и помог рудокопам выбраться из воды — второй цеплялся за первого. У него был оглушенный вид, лоб рассечен, и из-за стекавшей с него воды казалось, что кровь из раны льет рекой. Глаза первого были выпучены от страха.

— Остальные шли за вами? — спросил Тейр.

— Не знаю, — пропыхтел Матт, первый. — Никлауса вроде бы камнями придавило.

— А Бирс остался с ним?

Храбрый Бирс. Во всяком случае, храбрее Тейра, это уж так. Будь у отца Тейра такой вот храбрый напарник шесть лет назад, он бы жил и жил!

Матт покачал головой:

— Я думал, он с нами. Только он воды до ужаса боится. Знахарка ему нагадала, что никакая смерть ему не страшна, если он не утопист. Он воду даже не пьет. Только пиво.

А вода поднималась и лизала носки Тейра. Он попятился. Они все вглядывались в воду, но то одной головы больше не вынырнуло. Человек с кровоточащей раной во лбу пошатнулся.

— Уведи-ка ты его отсюда, а не то нам придется его нести, — сказал Тейр. — Помощи ждать уже недолго. Я... посторожу тут. Скажи им там, наверху, чтобы качали воздух. Может, это задержит воду.

Матт кивнул, обнял раненого за пояс, и они пошли вверх по штольне. Тейр стоял и смотрел, как поднимается темная вода. Чем дольше они будут ждать, тем глубже она будет становиться, и тем труднее будет… «Ледяная вода тебя погасит». Головы не выныривали. Вода вновь уже лизала носки Тейра, и вновь он отступил. Он подавил крик отчаяния, и у него вырвался только писк, как у раненого кобольда. Тейр поставил лампу на пол в нескольких шагах от воды, повернулся и вошел в воду.

Когда она поднялась выше сапог и ледяная волна захлестнула ему пах, он на миг перестал дышать, но продолжал идти, пока его подошвы не оторвались от пола. Он набрал в грудь побольше воздуха, повернулся и начал продвигаться дальше, отталкиваясь от ушедшей под воду кровли. Ниже... ниже… Он ощущал нарастающее давление в ушах, они все больше немели. И тут — подъем, слава Богу! Дальше галерейка уходила вверх. Он начал отталкиваться быстрее. Если воздушного кармана там не окажется... тогда он…

Его рука с плеском вырвалась в несопротивляющийся воздух, а затем и голова. Он задышал так же судорожно, как Матт. И было не совсем темно. Чей-то фонарь продолжал гореть. Его ноги нащупали пол, и он зашлепал по сухому камню. У него даже глаза замерзли, кожу на голове стянуло, пальцы изогнулись в окостенелые клешни. Знобкий оранжеватый воздух казался горячим.

У края воды стоял Бирс и рыдал.

На полу у стены забоя что-то копошилось. Никлаус! Он осыпал Бирса проклятиями. И вдруг прервал их.

— Тейр? Это ты?

Тейр встал на колени в сумраке возле Никлауса и больше на ощупь разобрался, что произошло. Ногу Никлауса придавило краем косо упавшей плиты. Кость была раздроблена, мышцы раздавлены и нога уже опухала, как определили пальцы Тейра. Проклятая плита была такой большой! Тейр схватил кирку, подсунул ее конец под плиту и нажал. Плита только чуть оторвалась от пола.

— Бирс, помоги мне! — потребовал Тейр, но Бирс захлебывался слезами, словно ничего не слышал и не видел — настолько завороженный своей воображаемой погибелью, что не замечал того, что происходило у него за спиной. Тейр подошел и потряс его за плечо — сначала легонько, потом изо всех сил. — Полоумный, очнись! — закричал он в лицо Бирсу.

Бирс не перестал рыдать, но помогать ему начал. С помощью кирки, лопаты, лома, подкладывая под них камни после каждого нажима, они, кряхтя, приподняли плиту. Никлаус закричал, когда кровь хлынула в его онемевшую ногу, но все-таки успел выдернуть ее и откатиться в сторону.

— Вода продолжает подниматься, — сказал Тейр.

— Так было предсказано! — простонал Бирс. Тейр сжал кулаки и надвинулся на него.

— Знахарка правду сказала. Тебе суждено утопнуть. Я сам суну твою голову под воду и подержу там, если ты мне не поможешь.

— Втолкуй ему, Тейр! — прохрипел Никлаус с пола. Бирс попятился, подавляя скулящие рыдания, а с ними и свой ужас.

— Возьми Никлауса под другую руку. Набери воздуха и отталкивайся, это же просто. Те двое выбрались.

Они подтащили Никлауса к воде и вошли в нее. Тейр оттолкнулся подошвами и нырнул под свод. Замахав руками, Бирс с паническим воплем отпрянул.

Ну что же. Таща за собой Никлауса, у которого, во всяком случае, хватило ума свободной рукой цепляться за стену и помогать отталкиваться, Тейр плыл. На этот раз тепло быстрее высасывалось из его ноющих мышц и костей. Когда они всплыли на поверхность, у Никлауса глаза закатились от напряжения и боли.

Но их там ждали мастер Энтльбух с Фарелем и еще двумя рудокопами. Втроем они быстро уложили Никлауса на одеяло и зашагали по штольне.

— Кто-нибудь остался? — спросил мастер Энтльбух.

— Бирс. — Тейр расчихался, его бил озноб, по телу пробегали судороги.

— Его что, придавило?

— Нет. Но его всего скрутил ужас перед водой из-за какого-то дурацкого предсказания.

— А ты не можешь сплавать за ним?

— Он бы сам выбрался, если бы захотел. — Шерстяной капюшон, туника и башмаки набрякли, налились свинцовой тяжестью от воды, обременяли его тело. В раздражении Тейр сорвал брызжущий капюшон через голову, будто хомут, и он шмякнулся на пол.

Гора снова застонала. Бревна крепи загудели, как волынка, и внутри них словно защелкали градины.

— Вот-вот обвалится! — Голос мастера Энтльбуха напрягся. — Мы должны очистить этот забой сейчас же.

Приглушив свой внутренний вопль, Тейр повернулся и третий раз вошел в воду. Тело у него так онемело, что он почти не почувствовал холода. В голове стучало, перед его крепко зажмуренными глазами свивалось странное красное кружево, но тут он вновь вдохнул воздух. Когда он с трудом выбрался из воды на этот раз, сухого камня до стены забоя оставалось не больше ярда. Там скорчился Бирс, молясь или просто выкрикивая «Боже! Боже! Боже!» Тейру показалось, что блеет баран.

— Идем! — заорал Тейр. — Нас тут погребет!

— Я утону! — взвизгнул Бирс.

— Не сегодня, — рявкнул Тейр и ударил его в подбородок стиснутым кулаком. К его удивлению, Бирс стукнулся о стену и упал, оглушенный первым же ударом. Тейр в первый раз ударил кого-то со всей своей силой взрослого мужчины, не как в щенячьих потасовках с другими мальчишками. Челюсть Бирса как-то странно скособочилась. Но это потом. Тейр зажал голову Бирса под мышкой и втащил его в ледяную воду.

Но и оглушенный, Бирс начал вырываться, едва они погрузились под воду. Тейр еще крепче зажал его голову, цепляясь и отталкиваясь другой рукой. Его легкие гнали воздух к плотно сомкнутым губам, и он невольно выдохнул немного. «Ледяная вода тебя погасит…» Но не сегодня, не сегодня, не сегодня. Господи, спаси меня для веревки…

Он вынырнул в ошеломляющую непроглядную черноту. Мастер Энтльбух ушел и унес фонарь. Свободная рука Тейра заметалась, ища стену, или пол, или кровлю — хоть что-то, чтобы разобраться. Наконец он задел стену, которая словно ожгла его вытянутые пальцы. Его ноги отыскали наклонный пол. Холод согнул его почти пополам, руки и ноги были в узлах, словно под кожу загнали грецкие орехи. Он выбрался из воды со своей ношей. Бирс хрипел, выплевывал воду и, значит, был жив и не утоп. Тейр боялся выпустить его в темноте, хотя Бирс извернулся и изверг ему на колени кварту проглоченной воды. Тейр поднялся на ноги и поволок Бирса по штольне.

Лестница нижнего ствола оказалась кошмарным препятствием, Тейр никак не мог, втолкнув Бирса на нижнюю перекладину, заставить своего оглушенного товарища вскарабкаться по ней. Он грозил, ободрял.

— Лезь же, лезь! Хватайся руками! Поднимай ноги!

У него самого пальцы почти парализовало, они загнулись в растопыренные клешни. И тут же из галерейки под ними донеслось почти ритмичное потрескивание, а затем оглушительный грохот. Сапоги Бирса исчезли из-под носа Тейра. «Упал!» — панически подумал Тейр, но тотчас ему на голову посыпались камешки, так отчаянно выкарабкивался Бирс из ствола. «Нет, он пришел в себя». Тейр тоже начал карабкаться, а когда выбрался в верхнюю штольню, побежал вперед, словно скорчившийся заяц.

Он присоединил свои вопли к хриплым крикам Бирса у ствола подъемника. Казалось, прошла вечность, прежде чем им спустили бадью. Тейр свалил в нее Бирса, а сам полез вверх по перекладинам. На полпути он чуть не потерял сознание, но серый свет над головой тянул его к себе как серебряное обещание рая. Когда он выбрался в сарай, Хенци извлекал Бирса из бадьи. Тейр стоял, обхватив руками колени, легкие у него работали, как мехи.

— А инструментов ты никаких не вынес? — обеспокоенно осведомился у него мастер Энтльбух.

Тейр уставился на него, как бык, которого ударили обухом по лбу. Бирс, едва встал на ноги, промямлил что-то невнятное, но, судя по тону, злобное, замахнулся на Тейра, но удар пришелся мимо, и Бирс свалился на пол. За дверью сарая под хлещущим ветром шуршала весенняя ледяная крупа.

— Я пойду домой, — сказал Тейр.

***

Окостенев от холода, он наконец добрел до своего домика. Мать с ужасом оглядела его, тут же стащила с него задубевшую одежду, уложила в собственную постель между двумя пуховыми перинами, куда сунула нагретые камни, напоила горячей ячменной водой, подслащенной медом, и ни словом не заикнулась ни об инструментах, ни даже о пропавшем капюшоне. Но прошло целых два часа, прежде чем он наконец перестал дрожать и трястись словно в пляске святого Витта. Матери он отрывисто рассказал о случившемся, опуская подробности, но все равно лицо у нее потемнело, губы сжались. И она не отходила от него ни на шаг, пока у него не перестали стучать зубы.