Они все встали, кто быстрее, кто медленнее – целая комната пожилых людей.

Ральф Вайерман, появившийся через несколько секунд, выглядел не моложе их всех.

3

Президент был худ и сутулил плечи. Хармон машинально отметил бедственное положение президентского костюма – ощутимо выцветшую ткань, чему виной несомненно была влага от тела, в течение многих лет раз за разом пропитывающая ткань и высыхающая на ней, бесформенные и обвислые пиджак и брюки, вытянувшиеся и истончившиеся от бесконечных движений до такой степени, что никакая чистка и глажка уже не могли придать им должный вид.

Было видно, что президент устал. Его темные волосы поредели, стали тонкими и седыми. Глубокие морщины спускались вниз по его щекам и собирались в складки под вытянутыми челюстными костями. Острый нос выдавался вперед клювом, а в углах рта и щеках залегли глубокие впадины. Губы президента отличались слабо-голубоватым оттенком. Гибкая энергия и сила, отличавшие его во времена зрелости, исчезли без следа, уступив место напряженной непоколебимости, упрямству и болезненной целеустремленности. Во время последнего собрания Хармон с удовольствием отметил глубинный жизненный огонь, отблески которого замечались в глазах Вайермана. Но сегодня вечером угасли даже эти тусклые искры, подобно тому, как угасает последний сторожевой костер окруженной армии.

– Господа.

Дыхание, прорвавшееся наружу сквозь сухое горло президента, превратилось в голос.

– Добрый вечер, господин Президент, – проговорил Хармон, испытывая только одно желание: больше не приходить сюда никогда.

– Добрый вечер, Том.

Остальные члены кабинета тоже пожелали Президенту доброго вечера нестройным хором, и как только приветствия закончились, снова расселись по своим местам – один только Хеймс остался стоять позади президентского кресла.

Ну, что нас ждет сегодня? – пронеслось в голове у Хармона. Сразу после их появления на Чиероне заседания кабинета олицетворяли собой для них жизнь. В те дни у них был смысл: с правительством Чиерона постоянно велись переговоры, с официальными лицами Объединенной Центаврианской системы устраивались встречи, необходимо было организовать финансирование из фондов Солнечной системы, тех вложений, что были переведены в здешние банки до краха – да, то были бурные времена. Вместе с тем это было время медленного умирания, когда все действия их организации ужимались и чахли прямо на глазах; уже через полгода многостраничные петиции к Центаврианскому Конгрессу «усохли» до скупых резолюций, которые не печатались, а просто наговаривались в диктофон – год за годом стагнация наслаивалась над беглецами.

В те первые дни после прилета у них еще была надежда. Ходили даже разговоры о том, что Центавр может объявить войну пришельцам и освободить Землю. Но силы центавриан и пришельцев были почти равны – равны настолько, что никто не осмелился бы предсказать исход войны между ними. Солнце было от Центавра слишком далеко. Связующие нити медленно, но верно становились все тоньше. Язык их общения на планете, находящейся в четырех световых годах от родины, подвергся неизбежным изменениям. Их жизненные интересы, начавшись от глобальных проблем масштабов борьбы за межзвездные сферы влияния, постепенно измельчали до личных. Их воспоминания о планете, семена которой были заронены на здешнюю почву четыре сотни лет назад, приобрели все словесные атрибуты легенд, слезливых повторений далекого и туманного вида, превратились в сказания о маленьком архаичном мире в прошлом, теперь уже чужом, с которым торговые отношения не поддерживались ввиду вполне реального риска вооруженных конфликтов.

«Правительство в изгнании» стало на двадцать лет старше. К тем, кто перевалил средний возраст до отлета, этот термин был уже неприменим. Генович, тогда самый молодой среди них, самоуверенный Непоседа, везде сующий свой нос, стал считаться вполне своим.

Хармон снова взглянул на президента Вайермана и подумал о том, что возможно сегодня вечером все наконец кончится. Неужели?

Но Вайерман был не из тех, кто обгоняет протокол. Всегда придерживающийся устоявшихся традиций собраний кабинета, он не изменил им и сейчас, без слов ожидая обычных предварительных докладов, словно вовсе ничего и не случилось, словно они никогда не бежали в панике из Женевы, где армия клерков всегда была готова угодливо преподнести им сводку недельных событий и ближайших прогнозов.

Хармон перевел взгляд на Йеллина и Дюплезиса, от них к Асманди и Домбровски – от Здравоохранения к Почте, от Почты к Труду и Сельскому хозяйству. Кого он видит перед собой? – призраков, да и только.

– Эдвард? – коротко выдохнул Вайерман.

Стэнли с раздраженнием поднялся с кушетки. Когда министр финансов пожал плечами, его пергаментные щеки дрогнули.

– Ничего нового. Центаврианское правительство перевело на наш счет ежемесячный процент по земным активам. В ответ на мое обычное прошение об увеличении отчислений был получен стандартный ответ о том, что рассмотрение дела по заявкам теперешнего правительства пришельцев на прежнюю государственную собственность Земли в Верховном Суде еще не закончено. Короче говоря, ни умереть не дают, ни жить как следует. Верховный Суд Центавра не желает давать в руки пришельцев никаких зацепок.

Вайерман с усилием кивнул.

– Карл?

Стэнли опустился на место и ему на смену поднялся Гартманн, министр иностранных дел.

– Никаких новых обстоятельств в деле о собственности Земли на Центавре не появилось. Я направил в Верховный Суд обычную петицию с требованием вернуть собственность законным владельцам.

– Что ж, здесь тоже все ясно, – подал голос Вайерман. – Правительство ОЦС не желает приводить легальную ситуацию в соответствие с тем, что имеет место де факто. Объединенная Центаврианская система испытывает к нам симпатию, но начинать на этом основании военные действия против пришельцев с их стороны было бы конечно же глупо. Если в один прекрасный день положение вещей изменится настолько, что Центавр и силы пришельцев вступят в фазу военного конфликта по причине непримиримого несоответствия интересов, Верховный Суд вероятно внезапно признает за нами право собственности на земные активы. Возможно также ожидать в этом случае и некоторых других чудесных событий.

Все снова-здорово поехало, подумал Хармон. Мы живы и худо-бедно поддерживаем видимость активности. Хотя, по правде говоря, мы давно уже умерли.

Гартманн сел на место, и Вайерман откашлялся.

Вот сейчас все и решится, подумал Хармон и почувствовал, что почти сгорает от нетерпения. Давно пора!

– Господа… – голос президента был голосом глубокого старика, он невероятно устал. – Ситуация, в которой мы находимся, достигла кризисной точки.

Президент оглянулся к Хармону, словно за помощью, но тот даже представить себе не мог, где и в каком виде эта помощь может быть им оказана. Премьер-министр мог помочь в любой ситуации, но только не в такой. Пока Вайерман жив, Землю представляет именно он, и он является символом того, что рухнуло под ударами агрессора двадцать лет назад, но не считается умершим, пока он существует. Право принимать решения и отдавать приказания окажутся в руках Хармона только после того, как нынешнего президента не станет. Право принимать решения Вайермана и право отдавать приказания Вайермана. В бессилии сделать что-либо, Хармон опустил глаза, но уже через секунду Вайерман вновь подобрал ослабевшие вдруг поводья.

– Всем нам известно – всем без исключения, – что если Объединенная Центаврианская система найдет способ помочь нам, не афишируя широко эту помощь, то в тот же день это будет сделано. Этот парадокс до сих пор казался неразрешимым. Но на днях решение, как мне представляется, было найдено.

Хармон вскинул голову.

– Ни для кого не секрет, – продолжал Вайерман, – что Фонд Освободительной Борьбы в течение всех лет оккупации финансировал линии сообщения с отрядами сопротивления на Земле. Я заявлял и заявляю о первостепенной важности поддержания такого рода сообщений, даже учитывая то, что оплата фрахта быстроходного корабля пробивает огромную брешь в бюджете «правительства в изгнании». Но без этих редких радиоконтактов, которые производятся с борта курьерского корабля, мы были бы отрезаны от всего, что происходит на родине. До сей поры сведения о существовании групп сопротивления не были обнадеживающими. Партизанские отряды, с которыми нам удавалось установить контакт, были малочисленны, малоэффективны и рассеяны по планете, что не давало надежды на успех. Но совсем недавно выяснилось, что на Земле имеется одна довольно крупная, хорошо организованная и действенная группа. Как вы уже поняли, речь идет об отряде бывшего лейтенанта Хамиля, которому, в ответ на его прошение, не далее как месяц назад было присвоено звание генерала.

– Но все это само по себе тоже не давало особой надежды. Группа генерала Хамиля могла рассматриваться только в качестве зародыша восстания, дожидающегося того дня, когда помощь со стороны сможет быть оказана – помощь, которую мы, в своем положении, не в силах были обеспечить и в которой нам отказывало правительство Центаврианской системы, не желающее рисковать угрозой глобального военного конфликта со всей империей пришельцев.

– Однако вчера, впервые со дня нашего прибытия на Чиерон, обнаружились обстоятельства, в связи с которыми мы сможем теперь сделать позитивный шаг в направлении освобождения Земли. Коротко: Аребанская Военно-Промышленная Компания, являющаяся основным поставщиком армии Центаврианской системы, не так давно заключила очередной долгосрочный контракт на производство пехотного автомата новейшего типа. Как следствие, предыдущий контракт на производство автоматов существующего типа был аннулирован, в результате чего у Аребанской компании осталось на складах большое количество только что изготовленных автоматов старого типа, естественно совершенно новых и в отличном состоянии, для которых теперь нет сбыта в пределах ОЦС. Вчера ко мне для переговоров явился агент Аребанской ВПК и предложил приобрести у его компании это оружие и полагающийся запас боеприпасов к нему на том условии, что оплата будет произведена после изгнания оккупантов с Земли, когда мы, как пришедшее к власти правительство, окажемся в состоянии это сделать. Короче говоря, господа, у нас появилась реальная возможность снова стать свободными.

Президент замолчал. Хармон никогда еще не видел его таким измученным и безнадежно усталым.

Йеллин по-стариковски часто и хрипло задышал. Конец его трости со скрипом подвинулся на паркете. На несколько секунд всех присутствующих словно бы разбил легкий паралич. Но через мгновение они уже говорили, все разом.

– Том, мне нужно переговорить с тобой и Джоном наедине, – громко заявил президент Вайерман и закашлялся в кулак.

Хеймс нагнулся и помог президенту выбраться из кресла. Обернувшись, Хармон увидел, что растерянный Генович уже поднялся на ноги.

– Боюсь, что нам придется пройти на кухню, – с достоинством и одновременно смущенно добавил Вайерман. – Миссис Вайерман отдыхает в спальне.

4

Кухня подавляла их своим бетонным полом, заржавленной раковиной и облезлыми дверцами двух посудных шкафчиков. Вайерман устало присел боком на расстеленную на пыльном мраморном подоконнике газету, повернулся к Геновичу и взглянул на него со смешанным выражением боли и обиженного удивления.

– Теперь ты вполне можешь сказать мне, Джон, что я сошел с ума. Здесь это возможно.

Генович неловко прислонился бедром к раковине и закусил нижнюю губу. Потом покачал головой.

– Ничего не получится, господин Президент. У нас нет ни единого шанса из миллиона. С автоматами против целой империи – смешно! Допуская даже, что в результате неожиданности нападения возможен первоначальный успех – допуская даже, что наша атака будет приурочена к переводу пришельцами своих сил в другой, отдаленный регион – но когда эти силы вернуться обратно, от нас мокрого места не останется. Нет – даже думать нечего.

Вайерман повернулся к Хармону.

– Ты тоже так считаешь, Том?

Хармон кивнул, чувствуя, что от невыносимой тесноты крохотной кухоньки с ее старой, почти антикварной плитой, на которой худенькая и болезненная, тонкоголосая госпожа Вайерман вынуждена была готовить, у него вот-вот случится обморок.

Каким-то образом президент сумел вызвать на свое измученное лицо улыбку. Улыбающийся на дыбе мученик.

– Ты прав, Том, прав. Через месяц или два на Землю прибудет их карательный флот, и восстание возможно будет подавлено. Но скажи мне – неужели ты поверил этой сказке об аннулированном военном контракте? Лишнее оружие, которое некуда девать – вы только представьте себе это. Слабоумные директора компании решили выбросить целое состоянии на ветер, так получается?

Хармон нахмурился. Его плечи неожиданно остро вздернулись вверх, он резко поднял руку и сильно ударил костяшками пальцев о дверь кухонного шкафчика.

– Господи, нет, конечно нет! Извини, Ральф – я слишком отошел от дел, теряю былую хватку. Правительство Центавра наконец решилось сделать первый шаг!

Углы губ Вайермана растянулись в слабой согласной улыбке.

– То же самое подумал и я. Официально, они не причем. Но в то же время в наши руки дается средство сдвинуть дело с мертвой точки, положить начало, и, как я думаю, если все пойдет более менее удачно, если у нас что-то получится, мы увидим вскоре и более тяжелое вооружение, моторизованную технику, словно бы кто-то где-то вдруг приведет в действие тщательно разработанный план широкого перевооружения всего военного флота ОЦС. Это будет выглядеть так.

Генович неожиданно издал громкий и отрывистый смешок – напряжение двух десятков лет ожидания наконец нашло себе выход, решил Хармон. Вайерман уже не улыбался. Он снова погрузился в глубины усталого, безнадежного отчаяния, в котором один только несгибаемый стержень природного упрямства не давал ему сломиться и пасть на дно полной безжизненности.

Хармон не понимал этого. Не в силах отвлечься мыслями от нищеты кухни, он машинально представлял себе остальную обстановку квартиры, существование Вайермана, каким оно могло быть здесь – прозябание Президента в изгнании, двадцать лет ждущего дня своего воскрешения – жизнь в таких вот условиях, в постоянной нужде, в жалких попытках содержать себя и семью на те крохи, которые он мог позволить себе из скудных фондов – при этом наблюдая за тем, как члены его собственного кабинета, мужчины одних с ним лет, добиваются положения и живут с удобствами, в то время как сам он вынужден ютиться почти в трущобах, поддерживая жизнь общего символа, загнанный в ловушку необходимости оставаться Президентом объединенного правительства Земли и Солнечной системы, закрывая глаза на дешевую еду и заплатанную одежду для своей семьи во имя Цели, узнав, что даже премьер-министр сумел найти себе обычную работу, не запятнав при этом светлую память свободной Земли, чего он, Президент, сделать не смог. Остальные из их числа на людях с готовностью признавали, что Земли больше нет, ни здесь, ни где-то еще, но кто-то должен был оставаться хранителем красивой фикции – кто-то, кто вдыхал жизнь в официальную сказку о том, что «правительство в изгнании» все еще представляет свой народ – этим человеком был Вайерман. Но если он сознательно шел на эту жертву, тогда почему ему так тяжело сейчас?

– Том…

– Да, Ральф?

– Том, и ты, Джон, – в это было трудно поверить, но Вайерман почти умолял. – Вы ведь поддержите меня вместе с остальными членами кабинета, поддержите, да?

– Поддержим ли мы тебя? Ну конечно же, Ральф.

Хармон недоуменно нахмурился.

Вайерман вздохнул и провел рукой по лицу, словно снял с него невидимую паутину.

– Спасибо, – прошептал он.

Хармон взглянул на Геновича и поднял бровь. Генович пожал плечами и покачал головой. Он тоже ничего не понимал.

– Хорошо, господа, теперь, мне кажется, настала пора вернуться к остальным.

Вайерман собрался с силами и медленно встал с подоконника. Подняв голову, он слабо улыбнулся Хармону.

– Старику моих лет следует лежать в гамаке где-нибудь на лужайке на заднем дворе и следить за тем как растет трава.

Президент двинулся к выходу из кухни, следом за ним шагнул Хармон – Генович предупредительно открыл перед ними дверь и отступил в сторону. В гостиной они заняли свои места.

Члены кабинета встретили их в тишине, основные взгляды были устремлены на Вайермана, но и на Хармона и Геновича посматривали не без интереса, очевидно, гадая, что произошло между ними и Президентом на кухне. Хармон придал лицу невозмутимое выражение, сам пытаясь представить себе, что Вайерман предпримет теперь.

– Господа… – заговорил Президент. – Я думаю, у всех было время, чтобы четко представить себе последствия, истекающие из объявленного мной только что.

Вот в этом Хармон сомневался. Только что он убедился, каким толстым слоем ржавчины покрылись его собственные мозги. Он сильно сомневался в том, что головы у остальных работают лучше, а в ряде отдельных случаев – это касалось Йеллина, Дюплезиса и некоторых остальных – можно было смело считать, что при данных очевидных мыслительных способностях о здравых суждениях здесь речи вообще идти не могло. Но все и каждый в комнате солидно кивнули, с достаточно честными глазами, но именно эта общая готовность к ответу укрепила его уверенность в том, что на самом деле присутствующие еще очень далеки от окончательных и верных выводов.

Это не остановить, подумал Хармон. Оставшись без постоянной тренировки, мозги мало-помалу притупляются, и никто не может сказать, когда наступит финал – но уж если до этого доходит, обратной дороги не бывает. Но деваться некуда, это все, что у нас, собравшихся здесь, есть в наличии; мы будем пытаться работать с тем, что осталось.

Он снова с тоской вспомнил Такавара – жалко, что его нет сейчас здесь. Сожалеть можно было о многом, например о том, что все то же самое не случилось с ними десять лет назад. Или, еще лучше, в самом начале – такие они были светлые головы тогда, незаурядные зрелые люди. Однако история никогда не поворачивается вспять по желанию человека.

– Теперь у нас наконец есть шанс, – продолжил Вайерман. – Мы не можем позволить себе упустить его. Вся наша энергия, все наши способности должны быть посвящены этому. Впереди предстоит огромная административная работа, нужно будет составить многолетнюю программу и приступить к ее реализации. Как я понимаю, нам снова так или иначе придется вступить в тесный контакт с центаврианским правительством. Процедура встреч на высшем уровне потребует огромных затрат сил. Кроме того, как только освобождение нашей родины действительно начнется, мы все должны будем быть готовы к возвращению, чтобы встать во главе восстания. В данной ситуации, по моему мнению, лучшим решением будет находиться вблизи Солнечной системы на корабле, ждать в космосе.

Хармон услышал, как рядом с ним досадливо хмыкнул Стэнли. Подняв голову и обводя глазами присутствующих, он увидел, как постепенно, по мере того как слова Вайермана начинали оказывать свое действие, менялись их лица.

5

– Минуточку, господин Президент! – Стэнли вскочил с места.

Президент неспешно повернул голову в сторону министра финансов. Увидев глаза Вайермана, Хармон вдруг понял, что так беспокоило их главу. Во взгляде Президента слилось очень многое. И в числе прочего удивление в этом взгляде было не основным.

– Я слушаю вас, Эдвард? – проговорил Вайерман и вздохнул.

– Насколько я понимаю, вы просите нас уделить этому проекту свое время. Это так?

– Вы члены моего кабинета… Вы принесли клятву служить Родине и Правительству. Вот мой ответ, Эдвард.

Окончание тихой фразы Президента утонуло в эмоциональной отповеди министра финансов. Стэнли неловко всплеснул руками.

– Ну что ж… Да! Да, я клялся. Но в то же время нельзя забывать, что я занимаю здесь пост, очень важный пост – у меня есть определенные обязанности… Проклятие, Ральф, ведь я директор самого большого столичного банка!

– Понимаю. Хочешь ли ты этим сказать, что не сможешь оставить свою работу немедленно, или же ты понимаешь свои обязанности как банкира как нечто более важное сравнительно с долгом по отношению к Земле?

Карл Гартманн уже был на ногах.

– Мне кажется, что министр Стэнли хотел сказать, что он прочно укоренился здесь. Ведь… в конце концов, господин Президент, прошло двадцать лет – не так просто взять и оборвать все разом. Взять например меня – у меня здесь адвокатская контора, собственный дом… моя жена десять лет обставляла и благоустраивала этот дом. Мой сын женат на местной девушке, у них есть дети… – Под взглядом Вайермана Гартманн смешался. Пришла его очередь запинаться и злиться на все и вся.

– В конце концов… в конце концов, когда я с женой прилетел сюда, у нас не было ничего кроме одежды на себе. Я работал, Ральф – я работал очень много и тяжело. Мне пришлось заново учить весь свод законов. Я служил клерком, потом сдавал экзамены на допуск юриста – это в мои-то годы. На Земле я был уважаемым человеком, известным адвокатом. Но здесь это никого не интересовало. Я снова вынужден был начинать с самых низов. И я добился своего. Я снова стал известным адвокатом, теперь здесь, на Чиероне. Если я вернусь назад – если я вдруг соглашусь на это – мне что, сдавать экзамены в третий раз? Потому что первое, что произойдет после изгнания пришельцев, это будут новые выборы. Вы можете гарантировать мне, что я окажусь в новом президентском кабинете?

Хармон, вспоминающий тем временем бесконечные ряды начищенных кухонных котлов, то, как он пробивался наверх, размышляющий о своем теперешнем положении, тяжело, но справедливо заслуженном, услышал, как несколько человек дружно выразили свое согласие с Гартманном.

Господи Боже мой, подумал тогда Хармон, мы даже представить себе этого не могли – ни один из нас, включая Президента – мы даже помыслить не могли о том, что такой день когда-нибудь наступит и что мы почувствуем тогда.

– Ваша реакция весьма любопытна, господин Гартманн, – негромко проговорил Вайерман, не отступая ни на дюйм и видимым усилием воли загоняя назад те знаки слабости, которые он позволил себе выказать при Хармоне и Геновиче. – Не думаю, что той же точки зрения придерживаются остальные члены кабинета министров, положение в обществе большинства из которых ничем не уступает положению вашему и господина Стэнли.

Президент жестко взглянул на Геновича, и только Хармон заметил, как крепко сжались пальцы рук Вайермана на подлокотниках кресла и как побелели их костяшки.

– Для разнообразия, давайте послушаем мнение Джона.

Генович упорно смотрел в пол. Он даже не пытался поднять головы. Вайерман попробовал добраться до него взглядом, но не смог. Наконец Генович встал с места и глубоко вздохнул.

– Эд Стэнли хотел только узнать, потребует ли этот проект полной отдачи сил и времени, господин Президент. Вы поставили его перед выбором – теперешняя работа «на стороне» или… Считаю, что лучше будет сразу расставить все «точки над i». Прямо сейчас.

Генович говорил тихо, но решительно.

– Совсем недавно я обещал вам кое-что, господин Президент. Я не забыл об этом. Я давал так же обещание остальным членам кабинета, и об этом я тоже помню. Но сейчас я оказался на перепутье. Я целиком согласен с тем, что сказал Карл. Я торговый посредник, иначе говоря, крупный коммивояжер – держу в своих руках продажу запасных частей для легковых автомашин во всем Чиероне, а также Белфонте, Ньюфидефии и маленьких городках в прилегающих областях. По меньшей мере шесть месяцев в году я провожу в дороге. Я зарабатываю хорошие деньги, потому что научился торговать. Я много работал – и говоря это, я не хочу прибавить себе веса, просто так обстоят дела – в течение последних лет, почти двадцати лет, каждый день я понимал себя как торгового агента «Машиностроительного завода Чиерон-Сити». Раз или два в месяц, когда бываю в городе, я на несколько часов заглядываю сюда к вам. Теперь скажите мне, что из того, чем я занимаюсь, называется «работой на стороне», а что нет?

– Не хочу, чтобы вы подумали, что я не патриот или что я забыл, через что пришлось пройти тем, кто остался на Земле. Но здесь у меня семья, и я обязан ее кормить. Останься я на Земле, я может быть взял бы в руки автомат и сделал бы то, что считал нужным, чего бы это мне ни стоило. Но…

– Стыдно! – неожиданно выкрикнул Йеллин. – Какой стыд! Вот уж не думал, что услышу такое – в этой комнате говорят о предательстве!

Старик дрожал от ярости, его горящий взгляд метался между Геновичем, Гартманном и Стэнли.

– Временщики, вы забыли о чести! – эхом откликнулся Дюплезис. – Пока на это можно было смотреть… как на клуб любителей игры в Правительство, вы все сносили молча. И вот теперь, когда разговор зашел о настоящем деле, вы бросаете все на тех, над кем раньше посмеивались в кулак. Вы, в вашей клоунской чужепланетной одежде, разговаривающие только на варварском наречии, вы забыли манеры порядочных людей. Что ж, отлично – возвращайтесь в свои банки, в свои стряпчие конторы, за баранку машины коммивояжера. Обратно к своим закопченным кухонным котлам! Вы нам не нужны! Те из нас кто помнит о том, что такое родина и все эти годы ждал начала освободительной войны, мы сделаем все сами без вас – мы, старики, сделаем это вместо вас! Все, что потребуется!

За ним подали голос другие: Асманди, медленноречивый Домбровски, Джонс – со всех сторон неслись разгневанные возгласы. Хармон оглянулся на Геновича, сидящего посреди шума и гама понурив голову, дав возможность Стэнли, Гартманну и их сторонникам спорить и пререкаться с Йеллиным и ему подобными. Лицо Геновича сделалось пепельно-серым, и Хармону внезапно стало его очень жалко.

– Господа! – Вайерман все еще держался непоколебимо. Его крепко сжатые губы почти исчезли, но слова, с которыми он обратился к Хармону, звучали твердо и отчетливо. – Мы еще не слышали мнения нашего премьер-министра.

Хармон ощутил на себе давление множества глаз, впившихся в него из всех углов комнаты. Но среди этих глаз он различал только глаза Президента. Секунду они смотрели друг на друга, оба замерев на своих местах – Хармону припомнились первые дни на Чиероне, Нола тогда все время болела, а он должен был работать, уходил на всю ночь, оставляя ее совсем одну. Потом, когда она умерла, он все равно продолжал трудиться, потому что не в его натуре было сидеть сиднем или голодать. Теперь у него есть все – положение на службе, отличное жилье, репутация.

Сплотить кабинет будет трудно, очень трудно, почти невозможно. Президент предлагает им смертельно рискованный план; если план провалится, это будет означать конец им всем, в лучшем случае как работоспособной группе, конец надежде на освобождение Земли, тем более что план практически обречен на провал, в них уже нет согласия, их раздирают горечь и стыд, все готово рухнуть едва начавшись. Что требовать от смертного? – он слаб.

– Я намерен остаться с Президентом и продолжать работать с ним, – сказал он после едва заметной паузы, понимая, что вероятно совершает ужасную ошибку. – Я связан клятвой.

Соблазн послать все к черту и перебежать на другую сторону был очень велик. Гартманн прав – даже если они победят, ничто на Земле не сравниться с тем, что они имеют здесь.

Вайерман кивнул ему и откинулся на спинку своего кресла, словно напряжение лишило его последних сил, но тут же поднял голову снова.

– Очень хорошо, господа, все слышали, что сказал Том. Теперь я хочу, чтобы вы проголосовали – кто за то, чтобы согласиться с предложением принять оружие и передать его генералу Хамилю?

Президент обвел присутствующих требовательным взглядом, Хармон сделал то же самое – и вздрогнул.

Потом глубоко и тихо вздохнул и попытался разобраться, во что он только что сам себя втянул. Подавляющее большинство кабинета было против. Голоса разделились точно по демаркационной линии, по одну сторону которой находились те, кто сумел сделать карьеру на Чиероне, а по другую те, кто по тем или иным причинам не сумел. Он остался один, потому что на Йеллина и других затворников нельзя было рассчитывать. Как он сюда попал? Он не должен здесь быть, это не его место. Теперь ему придется вести борьбу с теми людьми, которых он понимает, которых считал своими добрыми знакомыми и даже друзьями, сам вступив в ряды тех, с кем не имел ничего общего вот уже двадцать лет подряд. Мысль о том, что они обречены на бесславный провал с самого начала, все более и более овладевала им – дел было бы невпроворот даже останься они все вместе – теперь же он был уверен, что шансов на победу не стало никаких, впереди их не могло ждать ничего, кроме мучительного поражения.

Но он все равно пойдет с ними – он обещал это Вайерману только что и связал себя давней клятвой. Любая логика, к которой он прибегал, требовала от него бросить эту безнадежную затею, а он привык прислушиваться к своей логике. Но он переступит через себя, останется с Президентом и сделает все, что в его силах, а там будь что будет.

– Спасибо, Том, – отозвался Вайерман. – Я порошу вас сформировать из членов группы господина Йеллина новый кабинет. От всех остальных, господа, проголосовавших против, я жду отставки. У меня нет другого выхода.

Лицо Вайермана посерело. Хармон внезапно понял, что взвалил на свои плечи непосильную ношу.

В собрании наступила глубокая тишина. В этой тишине удивленный голос Хармона прозвучал очень громко:

– Ральф! Ты не можешь поступить так!

– Я вынужден, Том. Мне нужны люди, на которых я могу положиться.

– Но ты не можешь формировать кабинет всего с шестью членами. И ты не можешь увеличить число членов за счет кого-то нового со стороны – практически все, из кого ты можешь выбирать, сейчас находятся здесь, остальных беженцев с Землей вообще ничего не связывает, никаких клятв Правительству они не давали. Мы должны работать над этим все вместе, просто нужно найти какой-то компромисс. Вшестером нам не справиться ни за что, ты только посмотри на нас, мы так устали. Нет, это невозможно. Это… да, это настоящее самоубийство! По крайней мере определенно провал, это точно.

– Мы обязаны сделать это, – ответил ему Президент. – Это дело гораздо важнее собственного здоровья и благополучия. Мы должны попытаться ради Земли, ради свободы нашего народа. Но с нами должны быть только те, кто думает так же как я, кто решился идти до конца. Мы должны победить!

Не в силах поверить происходящему, Хармон потряс головой.

– Двадцать лет у нас не было надежды, но мы были вместе, – пробормотал он. – И нужно было появиться шансу на победу, чтобы разбить наш круг.