Дом, где живет Миронов, стоит на высоких буграх, недалеко от спуска к реке. Из-за некрашеного забора выглядывает его крутая крыша, в два ската, покрытая дранкой, как чешуей.
      Доски забора сколочены плотно. А калитка всегда заперта. Каждый раз, возвращаясь из школы, Миронов бросает сумку на землю и лезет на забор, чтобы дотянуться до железного крючка с той стороны.
      Вот и сегодня Миронов перевесился через забор, откинул крючок и вошел в калитку.
      Двора у Мироновых нет - дом стоит посреди огорода. До самых окон все грядки, грядки, и на них - сухие торчки. Это мать Миронова тяжелой лопатой разрыла весь двор под огород. Только и осталась от двора узкая дорожка к сараям.
      Каждую весну перекапывает она так всю землю от забора до забора. А летом, когда на грядках вырастает пышная зелень, мать выкатывает из сарая сорокаведерную бочку на солнцепек. Эту бочку она с утра заливает водой, чтобы к вечеру вода нагрелась для поливки грядок. Воду Мироновы берут с той стороны улицы, с андреевского двора. Мать сама носит.
      Большая, плечистая, переходит она улицу медленным, ровным шагом, сгибая под коромыслом голову, как бык под ярмом.
      Вся Гражданская удивляется, какая у Миронова мать сильная.
      Миронов поднимается по ступенькам крыльца, шарит в темных сенях и открывает дверь на кухню.
      На кухне топится плита. Пол только что вымыт - еще сырой. Парно, жарко.
      Мать Миронова и Горчица сидят за столом. На столе кастрюля с горячими щами, сковородка жареного картофеля, молочная каша.
      - Пришел? - спрашивает Горчица.
      Миронов кидает шапку, сбрасывает жар-жакет - и скорей руки мыть. Плеснул в таз воды из полного ведра, засучил рукава.
      - Когда умываться, так полный таз наливаешь, - говорит мать, - а хоть бы раз собрался воды принести. У Соколовых ребята маленькие, а носят.
      - Принесу, - бурчит Миронов, - дайте поесть сначала.
      Жестким полотенцем вытирает он руки и садится к столу.
      Мать наклонилась к тарелке, быстро хлебает щи, ложку за ложкой.
      А Горчица ест нехотя, подносит ко рту собственную серебряную ложку и дует.
      - Вот вырастили каланчу этакую, - говорит она, поглядывая на Миронова, - а никакой от него радости, одно беспокойство.
      Голос у тетки Миронова густой, низкий, как у мужчины. Прозвали ее на Гражданской улице Горчицей, и крепко пристало к ней это прозвание. Миронов хоть и называет ее в глаза тетя Саша, а сам про себя всегда думает: Горчица.
      Кончили есть щи. Принялись за второе.
      Мать раскладывает по тарелкам картошку и спрашивает:
      - В школе был или по улицам гонял?
      - В школе, - отвечает Миронов. - У нас там новая учительница.
      - Как? А Софья Федоровна где?
      - Верно, уволили, - отзывается басом Горчица.
      - Она старинная учительница, - говорит мать, - она еще в прогимназии учила.
      - Ну вот, за то и уволили. И уж, конечно, какую-нибудь комсомолку взяли, - гудит Горчица.
      - Раньше из одной школы уволили, - говорит мать, - а вот теперь из другой. И куда она, несчастная, денется!
      - И жить не дают, и не умерщвляют, - басит Горчица.
      Мать покачала головой.
      - По правде сказать, не очень-то она годится в учительницы. В голове у нее что-то повредилось.
      - От тяжелой жизни, не перенесла революции, - бухает Горчица.
      И все умолкают до конца обеда.
 
      Как только встали из-за стола. Миронов схватил пустое ведро и как был, без шапки и без жакета, выбежал за ворота.
      На улице он остановился на минутку, вдохнул полной грудью прохладный и свежий воздух и побежал с бугров вниз, на андреевский двор.
      Это широкий мощеный двор. Дом в два этажа - выше его нет на всей Гражданской улице. Со всех сторон облеплен он разной высоты пристройками и крылечками, весь набит жильцами. И никак не запомнить, у кого какое крылечко, кто в какую дверь входит и выходит.
      Перед самым большим крыльцом врыта в землю железная колонка с ручкой и краном. Если раскачать ручку как следует, из крана потечет вода.
      По двору носятся андреевские ребята - катают обручи, обстреливают из рогаток крыши сараев. Маня Карасева стоит у колодца. Ватное пальтишко ее застегнуто на все пуговицы. Голова повязана белым пуховым платком.
      Стоит она у колодца - и ни с места. Насупившись, глядит на ребят. Видно, никак не придумает, что ей делать.
      А в игру ребята ее не берут, матери ее боятся.
      Миронов поставил ведро под кран и начал качать ручку. Туго поддается ручка. В трубе что-то пищит, посапывает, а вода не идет.
      Наконец забулькало внутри колодца, и в ведре зазвенела тоненькая струйка воды.
      - Ты зачем к нашему колодцу пришел? - крикнула вдруг Маня Карасева.
      Миронов ничего ей не ответил. Некогда ему было отвечать.
      - К нашему колодцу мы скоро замок привесим, - опять говорит Маня Карасева.
      - Не имеете права вешать. Колодец не ваш, а общий, - крикнул Миронов.
      - Нет, наш.
      - Нет, не ваш.
      - Нет, наш, раз наша ручка привинчена.
      - Можете свою ручку отвинтить, мы другую приделаем.
      Посмотрела на Миронова Маня Карасева и не знает, что сказать.
      Вдруг кто-то наверху часто застучал в окно. Миронов поднял голову.
      Во втором этаже у окна стоит Киссель. Он прижался лицом к стеклу, приплюснул нос и показывает Миронову язык. Миронов только нахмурился и стал еще сильнее качать ручку.
      Скорей бы с этого двора! Да ведро еще и наполовину не наполнилось.
      Миронов качает, покраснев от натуги. А ребята андреевские собрались все в одну кучу около сараев. Перешептываются, перемигиваются, то на Миронова показывают, то на окно во втором этаже.
      Миронов на них не смотрит, а все видит. Понимает, что они сговариваются. Все против него одного. Нет, тут уже нельзя ждать, пока ведро наполнится. Уходить нужно, а то и ног не унесешь.
      Миронов бросил качать. Поднимает ведро.
      Только двинулся от колодца - раз! - ком грязи ударил в землю прямо ему под ноги. Ребята захохотали. А потом нагнулись и стали снова набирать полные горсти грязи.
      Миронов остановился, вода заплескалась у него в ведре, чистая, как стекло. Он бережно поставил ведро и повернулся к ребятам, стиснув зубы и сжав кулаки.
      Ребята сразу притихли. Жмутся к стенке сарая. Ждут - вот-вот Миронов на них бросится.
      Но Миронов не бросился. Нельзя ведро оставить. Пока будешь гоняться за кем-нибудь одним, другие в это время все ведро грязью забросают.
      Миронов схватил ведро и двинулся прямо к калитке.
      А ребята так и стоят, прижавшись к стенке. Смотрят, как он идет, ни на кого не глядя. Тяжелое ведро то и дело ударяет его по ноге и сбивает шаг.
      Вдруг наверху стукнуло окно. Киссель высунул голову из форточки.
      - Кидай ему в ведро грязи! - закричал он. - Пускай к нашему колодцу не ходит.
      Ребята точно очнулись. Комья грязи, как град, посыпались Миронову вдогонку. Один ком ударил в стенку ведра. Другой Миронову в спину угодил. Третий над самой его головой пролетел.
      Миронов подхватил ведро обеими руками и побежал к калитке, спотыкаясь и расплескивая воду на бегу.
      А наперерез ему Маня Карасева. Руками за калитку цепляется, чтобы не выпустить его.
      Миронов как рванет калитку. Проскочил с ведром и со всего размаху захлопнул калитку за собой.
      Вырвался! Хоть и больше половины воды расплескал, но зато вода в ведре осталась чистая.
      А на андреевском дворе - крик, вой, точно режут кого-то. Это Манька кричит. Верно, ей калиткой пальцы защемило.
      Кинулся Миронов через дорогу на бугры, а позади него крик еще громче. Это уже не Маня кричит, а ее мать, Карасиха. Криком кричит.
      Карабкается, лезет Миронов на бугры. Ноги его скользят, сползают вниз по мокрой траве. Это ведро тянет его вниз. Совсем из сил выбился Миронов, прямо хоть бросай ведро.
      А Карасева-мать вылетела из своей калитки. Скуластая, волосы прилизаны, длинная сборчатая юбка колоколом раздулась. Вскинула она вверх руки и кричит:
      - Он мне ребенка покалечил! Этакий конь бешеный! Змей ядовитый!
      В окнах андреевского дома, которые выходят на улицу, показались за темными стеклами испуганные, злые лица. Все глаза смотрят в одну сторону - на Миронова.
      А Миронов уже вскарабкался на бугор и заметался у своей калитки. Шмыгнуть бы ему сразу во двор и запереться. Так нет же, заперта калитка изнутри.
      Оставил Миронов ведро и полез на дощатый забор, царапая коленки и руки. А Карасева остановилась посреди улицы и кричит неизвестно кому:
      - Приготовляйтесь! Он скоро вам всех ребят перекалечит. Это он у нас фонарь разбил! Он! Он! И как это его в школе держат, кабана дикого!
      Миронов сорвался с забора вниз в огород, на рыхлую землю. Потом добежал до калитки и втащил ведро во двор.
 
      Стихло на улице. Ушла, верно, Карасиха. Что-то на этот раз она скоро успокоилась.
      Миронов нарвал у забора травы, чисто-начисто вытер ведро, потом сам почистился и пошел к дому по узкой Дорожке между грядками.
      В сенях он остановился - боится дверь открыть. Мать, уж наверное, слышала все, что было на улице, и теперь поджидает его за дверью, скрестив свои жесткие, жилистые руки на груди. Она всегда его так встречает, когда готовит ему взбучку.
      Постоял Миронов немного в сенях, потом тихонько приоткрыл дверь и заглянул на кухню. Нет, не стоит мать за дверью. Повернулась к двери спиной и моет посуду в лоханке. А Горчица кастрюлями гремит.
      Спокойно, как будто ничего с ним не случилось, вошел Миронов на кухню. Вылил воду в кадку, опрокинул ведро вверх дном и прошел в комнату за кухней.
      Комнатка за кухней - три шага в длину и два в ширину. Белые шершавые стены облеплены Горчицыными открытками и выцветшими фотографиями. В углу железная ржавая печка, а рядом с печкой диван. Широкий, почти всю комнату занимает. И такой старый, что все пружины у него наружу торчат. Этот диван тоже привезла с собой когда-то Горчица.
      Миронов уселся за шаткий столик перед окошком. Подпер рукой голову и стал смотреть, как за окном хмурится небо и шатаются от ветра голые кусты.
      Поглядела на него мать из дверей и говорит Горчице:
      - Петька сегодня чего-то дома сидит. Скучный какой-то.
      Горчица откашлялась, грохнула кастрюлями и прогудела низким басом:
      - Первый раз в жизни! Должно быть, передрался со всеми своими приятелями - вот и не с кем больше по улице гонять!
      Миронов слышит все это - и ни слова, будто не про него говорят.
      Наконец Горчица уставила кастрюли на полку и пошла, шаркая по полу туфлями, в большую комнату - направо от кухни. Там она уляжется на свою кровать с горой подушек, покрытую толстым стеганым одеялом, и уже до утра не встанет.
      А мать осталась на кухне. Все еще возится, все топчется. То скребет чем-то жестким по плите, то переставляет, передвигает посуду. Уж как начнет прибирать - ни одной вещи не оставит в покое.
      Так и провозилась до сумерек.
      Стемнело рано. Сильный дождь пошел. Мать засветила лампы на кухне и у Миронова на столе. Тут только Миронов вынул из сумки книжки и стал готовить уроки на завтра. А мать накинула большой платок, укуталась с головой и пошла в сарай проведать поросенка. Совсем тихо-стало в доме, скучно. Что-то долго сегодня мать в сарае возится. Верно, на два замка поросенка запирает, чтобы не украли. А замки давно проржавели, туго запираются.
      Наконец в сенях хлопнула дверь. Миронов слышит, как мать тяжелыми шагами входит на кухню, стряхивает мокрый платок, вешает на гвоздь ключи. А потом говорит, будто сама себе:
      - Вот темень! Ступишь за порог - как в черную яму провалишься. На других улицах светло, новые фонари горят. А у нас был один фонарь на всю улицу, да и тот хулиганы разбили. Двух шагов от дома не отойдешь - шею сломишь.
      Миронов молчит. Поохала еще мать, поворчала, а потом задула лампу на кухне и пошла к Горчице в большую комнату, - верно, тоже сейчас спать ляжет.
      Посидел еще немного Миронов за книжками. Стало и его ко сну клонить.
      Перед тем как улечься, подошел он к окну. Верно - будто черная яма за окном. Ничего не разглядеть. Только самого себя увидел Миронов в окошке, как в черной блестящей воде.
 

 
      Всю ночь шумел дождь. Не прояснилось и к утру.
      Утром Миронов всегда узнавал время по тому, как меняется, светлеет небо.
      А сегодня небо серое, туcклое, точно застыло над поникшими деревьями и отяжелевшими крышами домов. Ничего по такому небу не угадаешь. Может быть, поздно, а может быть, и рано.
      Тикают на кухне Горчицыны часы. Длинные, в деревянном футляре под стеклом. Только по ним тоже ничего не поймешь. И бьют невпопад, и показывают неверно. Эти часы вместе с кожаным диваном, стеганым одеялом и серебряной ложкой получила Горчица в подарок от графини Татищевой, когда служила у нее в экономках. Чинить свои часы Горчица никому не позволяет - боится, что часовщик переменит старинный механизм на новый. Так эти часы с самой революции и.идут неверно.
      Можно еще по гудку время узнать: в восемь часов гудит гудок за рекой, на фабрике «Тигель».
      А что, если он уже прогудел, пока Миронов спал? Иной раз во сне не то что гудка, а и грома не услышишь. Как же теперь узнать, который час?
      В другой день не стал бы Миронов ломать себе голову. Укутался бы потеплее в одеяло и уснул. Не велика беда, если и проспишь первый урок. Но ведь сегодня будет в классе новая учительница, нельзя проспать. А то она и вправду подумает, что не зря, видно, его Софья Федоровна свечкой ставила и на первой парте заставила сидеть. Нет, опоздать сегодня никак нельзя!
      Миронов откинул прочь одеяло и вскочил с постели. Наскоро оделся, поплескался в тазу. А гудка за рекой все еще нет. Ну, значит, давно отгудел, и теперь уже очень поздно. Миронов накинул на плечи жар-жакет, схватил сумку, шапку и выскочил за дверь.
      Бежит по узенькой дорожке к калитке, хлюпает ногами по воде.
      И вдруг взревел фабричный гудок за рекой густым, низким голосом. Точно прорезал серую мглу над всем городом.
      Ну, значит, не поздно еще. Миронов надел жар-жакет в рукава, нахлобучил шапку на затылок. Потом рванул разбухшую от дождя калитку и вышел на улицу.
 
      Шумно на Гражданской. Внизу в канаве шумит мутный поток. С андреевского двора доносится визг и стук железной ручки колодца.
      Миронов идет быстрым шагом. Нужно поскорей отойти подальше от андреевского двора. А то, чего доброго, Карасиха увидит его в окно и опять поднимет крик.
      Дорожка от дома Мироновых сразу берет круто под гору.
      За ночь размыло ее - ноги в жидкой глине так и разъезжаются. Миронов сошел с дорожки, идет по траве. Смотрит, как от каждого шага выступает из-под сапог вода. Совсем расползлась Гражданская улица!
      И что это за несчастная улица! Стоит только пойти дождю - и через час прямо хоть плоты связывай или сколачивай ходули.
      Вот если бы взять да и переехать на другую улицу. Свалить все вещи на телегу и перебраться на широкий светлый Главный проспект!
      Только нет, никуда мать отсюда не поедет. Так и будет всегда копаться в своем огороде. И всегда будет напротив их дома этот крикливый андреевский двор.
      Миронов спустился с высокого, крутого бугра. И только начал подыматься на другой, как услышал голоса.
      Переговариваются где-то невдалеке. Все ближе и ближе голоса.
      Может быть, это Соколов с ребятами? Миронов хотел было уже свистнуть, но подумал: «Нет, не Соколов. Соколов живет на буграх. А это кто-то из ребят, которые живут на низкой стороне. Верно, им по своей стороне сейчас не пройти, вот они и перебираются через дорогу на бугры».
      Миронов прибавил шагу, поднялся на бугор и остановился. Смотрит вниз, на проезжую дорогу. Так и есть. Двое андреевских ребят, и Киссель с ними. Киссель впереди в своей мохнатой шапке, с холщовой сумкой через плечо. Он шагает по грязи, шлепая тяжелыми калошами, и все оборачивается назад к ребятам. Говорит, говорит, без умолку.
      Вдруг Киссель поднял голову и замолчал. Увидел Миронова на буграх.
      - Кабан идет! - крикнул он ребятам и пустился наутек, разбрызгивая грязь. Побежал обратно на свою низкую сторону. И те двое тоже повернули за ним.
      Миронов только посмотрел им вслед и пошел дальше, наклонив низко голову.
      Так он всю дорогу и шел, глядя себе под ноги. Только на углу, где нужно сворачивать на Главный проспект, оглянулся еще раз.
      По низкой стороне идут Киссель с ребятами. Пробираются через грязь гуськом вдоль заборов,- видно, все еще боятся перейти на бугры.
      Миронов свернул за угол, на Главный проспект.
      На Главном проспекте грохот - по мостовой катят грузовики, а на стенках грузовиков написано большими буквами: «Электроток», «Красный Тигель», «Молоко-союз». Грузовикам уступают дорогу возы с сеном, испуганные лошади останавливаются, жмутся к панелям.
      А по каменным плитам панелей шаркают метлами дворники, сметают жидкую грязь - тут тебе не Гражданская улица.
      Хорошо идти по камням тротуара, мимо незнакомых домов, под грохот колес.
      Да и ребята здесь не пристанут. Киссель храбрый только у своего андреевского дома.
      Миронов остановился и стал рассматривать новенькое белое здание с черными железными воротами. Над зданием поднималась высокая башня, просвечивающая сквозными окнами, как фонарь. Это было новое пожарное депо. Его только что построили. Старинный собор на другой стороне улицы, белый, с синими куполами, стал как будто ниже с тех пор, как против него выросла башня депо.
      Миронов хотел было посмотреть, как во дворе моют красную, как огонь, пожарную машину, но вспомнил, что сегодня нельзя опаздывать. Бегом пробежал он всю остальную дорогу, до самого школьного крыльца. Ворвался в раздевалку, широко распахнув дверь.
      Гул стоит в школе - под потолками, в стенах. Ну, значит, звонка еще не было.
      Но в раздевалке, заставленной высокими вешалками, тихо. Никого из ребят нет. Верно, все уже в классах, и до звонка осталось каких-нибудь две-три минуты!
      Миронов кинул сумку на пол и сорвал с себя жар-жакет. Потом выбежал из раздевалки в коридор и остановился. Все ребята почему-то столпились в нижнем коридоре, облепили перила лестницы. Видно, что-то случилось там в конце коридора, у дверей учительской. Все туда смотрят.
      Миронов протиснулся в середину толпы, приподнялся на цыпочки и посмотрел через головы ребят.
      Там, у дверей учительской, стояла Екатерина Ивановна, зажав под мышкой свой коричневый портфель. А перед ней Пилсудский - без шапки, седой, взлохмаченный. Шинель забрызгана уличной грязью, на спине ящик. Пилсудский то наклоняется к Екатерине Ивановне, прижимая к груди шапку, то вдруг вытаращит на нее свои круглые глаза и стукнет об пол толстой сучковатой палкой.
      Ребята смотрят на него и перешептываются. Никогда еще не видели они Пилсудского без шапки, такого сердитого и взлохмаченного.
      Сторожу дяде Васе давно пора звонить на урок, но он остановился посреди коридора и, зажав колокольчик в руке, тоже слушает.
      - Подумайте! - говорит Былинка. - Пилсудский к нам в школу пришел. И зачем это он пришел, интересно узнать?
      - Он пришел карандаши и тетрадки продавать, - сказала Маня Карасева.
      - Ну вот еще! Зачем ему ходить? У него своя будочка есть, - ответил кто-то рядом.
      - А зачем же он с ящиком?
      - Он всегда с ящиком.
      Удивляются ребята, спорят, строят разные догадки. Только Миронов молчит. Хмурится, губы кусает. И вдруг издалека к нему Соколов пробирается, расталкивает всех. Схватил Миронова за рукав и шепчет, дыша ему в ухо:
      - Это насчет фонаря. На нас пришел жаловаться.
      - Ты почем знаешь? - зло прошептал Миронов и отвернулся от Соколова. А сам оглядывается - не услышал ли кто-нибудь?
      Звонок. Наконец-то дядя Вася зазвонил. И двинулся прямо на ребят.