К. Жукова. Он был награжден вновь учрежденным орденом "Победа". Орденский знак за No 1. Крайнюков в мемуарах проскрипел: "Чего греха таить, порой и желаемое выдавалось за действительность. Маршал Жуков... слишком оптимистично смотрел на обстановку". Этот, вопреки известной русской поговорке, взялся судить победителей. Так кто же ответствен за громадный успех? "Наше весеннее наступление, - разъяснил Крайнюков, - увенчалось не только победой советского оружия, но в блестящей победой советской стратегии, советской военной мысли, основанной на ленинской науке побеждать". Вот так!
      А. Б.: Не слышали мы на фронте о такой "ленинской науке". Это я как фронтовик говорю. Знали - к победе ведет великий полководец, народный герой Г. К. Жуков.
       
      На Берлин!
      Казалось, должна была исполниться моя мечта - встретить хоть какой-нибудь праздник за семейным столом. Наученный горьким опытом, я передвинул для нашей семьи праздник на несколько дней вперед. Где-то 25-26 апреля мы уселись за стол, как должны были собраться вместе на Старопанском 1 Мая - мама, братья Алексей и Виктор, Зина с мужем. Яств особых не было, стол был по-военному скромный, выделялась разве банка американской тушенки, сбереженная мною из фронтового пайка. Помянули отца и Сережу, выпили за скорую Победу. Для меня ничего, кроме воды, я был на работе: отвез Георгия Константиновича в Генштаб и отпросился на несколько часов. В любой момент мог последовать вызов. Жуков почти все время проводил в Кремле и Генштабе. Безошибочный признак - предстоит новая крупная операция.
      Моя предусмотрительность полностью оправдалась. Перед самым 1 Мая Жуков неожиданно вернулся на 1-й Украинский фронт. Пробыл там почти до десятого мая. Георгий Константинович приказал мне собрать и погрузить кой-какое немудреное имущество в машины и подготовить их к долгой дороге.
      С того же аэродрома у Токи мы опять улетели в Москву. Потекли обычные будни. Я жил дома и не мог досыта наговориться с родными. Скоро в Москву доставили наш фронтовой "паккард", "виллисы", "Додж 3/4". Пока я возил Жукова на отполированном до зеркального блеска московском "паккарде", остальные машины прошли профилактику и ремонт в автобазе Наркомата обороны. Меня предупредили: выезд на фронт не за горами. Машины пойдут своим ходом. "А поезд?" - спросил я, памятуя об удобном вагоне-гараже. Поезда не будет. Потом выяснилось, что то была военная хитрость - спецпоезд остался на 1-м Украинском фронте. Его узел связи вел интенсивный обмен шифрограммами, имитируя работу штаба комфронта. Немецкую разведку провели за нос. На самом деле Г. К. Жуков направился на другое направление - координировать действия 1-го и 2-го Белорусских фронтов. Пришла пора освобождать Белоруссию.
      В начале июня Жуков с группой маршалов и генералов прибыл на 1 -й Белорусский фронт. С ним представители Ставки, помогавшие Г. К. Жукову по своим вопросам, - маршал авиации А. А. Новиков, маршал артиллерии Н. Д. Яковлев, генерал С. М. Штеменко. По Минскому шоссе, содержавшемуся в большом порядке, перегнали вместе с жуковским и их автомобили. Примерно с месяц у нас функционировало совместное "автохозяйство": группа этих военачальников объезжала войска фронта, иной раз добираясь до переднего края. В штабах и на пунктах управления армий Жуков с ними и командирами на местах разбирал предстоявшие операции. 100\
      Караваном в 10-15 "виллисов" с маршалами, генералами и охраной мы следовали по дорогам, простреливаемым вражеской артиллерией, попадали под артналеты. К счастью, обошлось. Если уместно такое выражение применительно к маршалу Жукову, то он сиял, весь светился радостью. Кажется, я понимал причины. Завершалась подготовка грандиозной операции, если угодно, уже на берлинском направлении, хотя до столицы разбойничьего гнезда еще предстояло идти и идти. Войска накапливались на исходных позициях. Леса забиты танками и САУ, горы снарядов, всякого рода довольствия. Солдаты и офицеры выглядели браво, порядок на дорогах отменный. Где бы внезапно ни появлялся Жуков в окружении свиты с большими погонами, никакого замешательства. Четкие доклады, все заняты делом.
      Перед нами, разделявшими "виллис" с ним, помолодевший маршал, пожалуй, даже хвастался, а иногда озорничал. Он прослужил в этих местах многие годы до войны, как выразился, "исходил все вдоль и поперек", лесистые, болотистые места. Страстный охотник, Г. К. Жуков во время этих разъездов коротко объяснял - здесь он бил уток, а здесь кишит боровая дичь. Хотя я точно не помню охотничьих рассказов порой благодушного маршала, думаю, что он не был серьезен, а на несколько минут отвлекался от дум о войне. Постепенно маршрут поездок Жукова сузился, он оставил 2-й Белорусский генерала Г. Ф. Захарова на попечение С. М. Штеменко и сосредоточил свое внимание на 1-м Белорусском фронте К. К. Рокоссовского, а внутри его - на полосе 3-й армии генерала А. В. Горбатова.
      Мне кажется, что Жуков симпатизировал Горбатову, по тем временам пожилому (50 с небольшим лет) генералу. Горбатов, старый сослуживец Жукова, был обаятельным человеком. Солдаты отзывались о нем с восторгом, а с нами при встречах он был неизменно приветлив и даже по-старомодному обходителен. К тому же Горбатов был человеком-легендой. Как и Рокоссовский, генерал настрадался в тюрьмах НКГБ и лагерях и вышел на свободу незадолго до начала войны.
      Георгий Константинович избрал местом своего пребывания в начале наступления командный пункт именно 3-й армии. Он был оборудован с большим умением, в густом лесу. С хорошо замаскированных в высоких соснах вышек прекрасно просматривался участок вражеской обороны, где наносился главный удар. У Горбатова все было продумано, вплоть до обращения к войскам армии словами, созвучными чувствам всех: "Настал и наш час громить фашистское зверье... Добьем раненого зверя в его берлоге". После того, что натворили немецкие убийцы на нашей земле, они иного названия не заслуживали - звери. Гнусное, хищное, алчное зверье.
      Когда еще затемно 24 июня наша авиация обрушилась на вражеские позиции, верующий счел бы, что нацистов постигло небесное возмездие. Такой страшной, массированной бомбардировки мне еще не приходилось переживать. С востока послышался нарастающий тяжелый гул - шли дивизии авиации дальнего действия. Когда полетели бомбы -передний край немцев получил полутонные "подарки", казалось, что небо рухнуло на землю. Мы, находившиеся в капонирах с машинами, наверное, в километре от обрабатываемой первой линии траншей, почти не слышали друг друга. Приходилось кричать. Наступила очередь артиллерии. Над головой проносились десятки тысяч снарядов. Рассвело. И снова удары авиации - теперь штурмовиков. Оглушительный визг "катюш", и короткое затишье. Пошла пехота с танками.
      К сожалению, в полосе 3-й армии ушло около двух суток на прорыв сильнейших позиций немцев. У них было время укрепиться. Надежные и отважные войска пробивались под убийственным огнем. Да, зло победить нелегко... Я издалека наблюдал за Жуковым. Видимо, маршал надеялся на быстрый прорыв и распорядился держать свой "виллис" под рукой, ехать вперед буквально в боевых порядках пехоты. Не получилось. Георгий Константинович первый и часть второго дня провел в лесочке у командного пункта армии. Набычившись, неторопливо прогуливался, изредка подзывая генералов и офицеров, которые ему что-то докладывали. Громадный контраст с его поведением на других фронтах, когда он непосредственно вмешивался в руководство операциями. Он полностью доверял Горбатову и Рокоссовскому и не хотел мешать им. Ненужные споры были бы неизбежны. Тот и другой генералы говорили с Жуковым на равных, не заискивали и не смущались, что случалось не очень часто. Авторитет Жукова и уже один его вид подавлял во фронтовой обстановке очень и очень многих высоких начальников. Хорошо это или плохо, не берусь судить.
      Масштабы избиения немцев - методического, спокойного, я бы сказал, научного - далеко оставили позади только что виденное на 1-м Украинском фронте. Первый успех обозначился в полосе 65-й армии Батова, что дралась левее 3-й. Жуков немедленно снялся с места - и на ее командный пункт. С нами в своих машинах поехали комфронта Рокоссовский, представители Ставки маршалы Яковлев и Новиков. По пути попали под артобстрел, проскочили. Маршалы и генералы во главе с Жуковым побывали чуть ли не на переднем крае. Приняли нужные решения, и дело сдвинулось.
      Вслед за 65-й пришли отрадные вести из других армий, оборона врага рухнула, в прорывы ушли танковые армии и корпуса. За ними и с ними Жуков. Ехали по дымящейся, не остывшей от боя земле. С громадным облегчением отметили - относительно немного подбитых наших танков. Красная Армия переиграла вермахт - путь крупным танковым соединениям открыла беззаветная и безотказная пехота. В отличие от прежних наших наступлений пехота повела за собой танки, а не наоборот. Жуков одобрительно отозвался о командующих, наладивших взаимодействие различных родов войск.
      Уроки Белоруссии летом 1944 года: Красная Армия научилась и привыкла побеждать. Кладбища немецкой военной техники там, где прошли наши войска, давно не удивляли. Этого зверья - танков "тигр", "пантера" - набивали предостаточно и на других участках фронта, недаром новую пушку - "сотку" Грабина - солдаты окрестили "зверобоем". Радовало глаз другое - бесконечные колонны пленных. Со времен Сталинграда не видывали колонн такой длины и густоты. Но там немцам деваться было некуда - кольцо, а в Белоруссии они, правда не всегда, но все же могли ускользнуть. Не успели. Это несказанно радовало, мы превзошли врага в воинском мастерстве. На дорогах Белоруссии у меня зародилась мысль - почему какому-нибудь из наших художников не вдохновиться и не сотворить полотно: Жуков триумфатором едет с войсками в то историческое лето. "Виллис", конечно, не колесница героя, но впечатление все равно будет громадным. Это так, шутка, а может быть, всерьез.
      Немцы, бросавшие оружие и поднимавшие руки в "котлах" - больших и маленьких, - выглядели жалко и гнусно, начиная с взятых в плен в первые дни наступления у Бобруйска. Часть из них - обезумевшие, потерявшие человеческий облик - были из группировки, пытавшейся прорваться по дамбе к Березине. По приказу Жукова в безоблачный вечер на нее разгрузились наши бомбардировщики, штурмовики подбавили огня. Многие сотни самолетов. Георгий Константинович решил осмотреть результаты их работы.
      Мы подъехали к дамбе. По ней не только проехать, пройти невозможно - все забито трупами и разбитой техникой. Жукову пришлось отказаться от своего намерения. Впрочем, картина была ясна. При мне маршал сердечно поздравил с успехом командующего воздушной армией, молодого генерала С. И. Руденко. Остроумный, удивительно интеллигентный и мягкий, Сергей Игнатьевич всем нравился. Он был заметной фигурой в плеяде соратников Жукова. Полной противоположностью был главком ВВС А. А. Новиков. Георгий Константинович раскопал эту буку на Ленинградском фронте и постепенно возвышал. Тот, видимо, рассматривал это как должное. Надувался спесью, нас, грешных, водителей, не замечал. К сожалению, Жуков не видел, что Новиков вел себя очень по-разному с ним и подчиненными. Новиков любил и умел льстить.
      К Минску! Танковые армии проходили по 50, общевойсковые по 20 километров в сутки. Между ними время от времени образовывался разрыв, но все равно колонны со снабжением для танков шли, шли бесстрашно, не обращая внимания на разрозненные толпы бежавших немцев. Шло, как говорят военные, параллельное преследование. В до предела запутанной обстановке Жуков чувствовал себя как рыба в воде, мы немало поездили, объезжая различные штабы, командные пункты, а то просто двигаясь с войсками. Иногда за нами следовала машина сопровождения, в другой раз натужно пыхтел бронетранспортер, а порой даже порыкивал танк, но нередко наш "виллис" оказывался в одиночестве. Немцы были настолько деморализованы, что не решались применить оружия. Они разбегались или прятались, а иные отчаявшиеся не прятались и провожали нашу машину тоскливыми взглядами. Таких встреч было немало.
      Эта мразь разрушала, разоряла и сжигала при отступлении все, на что успевала наложить руку. Почти все населенные пункты на нашем пути перестали существовать. Что толку, что иногда успевали схватить и уничтожить пару-другую "факельщиков" - вражеских солдат, поджигавших дома. Они уже успели уничтожить народное достояние или скромное имущество граждан. В сущности, ставили точку в своей бесчеловечной политике на оккупированных территориях, завершали то, что делали на протяжении трехлетней оккупации. Героическая Белоруссия - арена партизанской войны - была разорена дотла. Пытаясь справиться с партизанами, немцы не щадили никого и ничего.
      Г. К. Жуков очень болезненно переживал разрушения и разгром на освобождаемых землях. Тогда мы узнали - отдан приказ ускорить продвижение к Минску и овладение им, чтобы предотвратить уничтожение центра города, который немцы поспешно минировали. 3 июля Минск был взят. Вместе с танками в город вошли отряды разминирования, которые, как напишет Жуков, "блестяще" выполнили свою задачу, "здания были разминированы и сохранены". Жуков быстро объехал город - сплошной пустырь с грудами битого, обгоревшего кирпича. Жители робко собирались группами, несмело приветствовали машину маршала, хотя не могли знать, кто в ней. Очень многие плакали, Георгий Константинович подозрительно протирал глаза. Он нигде не останавливал машину. Говорить было не о чем, вид истощенных, оборванных людей и руин вместо города говорил сам за себя.
      Через несколько дней после освобождения Минска Жуков слетал в Москву. Обычная программа: Кремль, Генштаб, и добавились поездки на "ближнюю" (у Кунцева) дачу "хозяина" - И. В. Сталина.
      Уже 11 июля маршал на 1-м Украинском фронте. Георгий Константинович велел развернуть свой командный пункт в районе Луцка. Здесь в густом лесу заждался наш дом "на колесах", спецпоезд. Я с удовольствием вечером растянулся на знакомой полке в своем купе. Жуков руководил действиями 1-го Украинского и координировал их с наступлением левого-крыла 1-го Белорусского фронта. Хотя Георгий Константинович отлично знал штаб 1-го Украинского фронта, он, по соображениям, мне тогда непонятным (теперь из литературы ясно - командующим там стал новоиспеченный маршал Конев), ночевал в спецпоезде, что было не слишком удобно, требовались довольно продолжительные поездки от Луцка к Золочеву (штабу фронта) и обратно. Как обычно: приехал Жуков - жди нашего наступления. Чисто зрительно было видно - Коневу нагнали даже больше войск, чем имел 1-й Белорусский. Стремительности коневским армиям недоставало.
      Жуков, видимо, нервничал, не находил себе места. Какое напряжение он испытывал, мы случайно поняли по незначительному эпизоду. Ехали в Луцк. Дорога не очень широкая. Иду на обгон военного "студебекера", мощного американского грузовика, которые тогда мы получали по ленд-лизу. Прекрасная во всех отношениях машина. Стоило нам переместиться на левую сторону дороги, как "студебекер" принял влево. И так несколько раз. Наконец, улучив момент, обогнали грузовик и остановили его. Из кабины вылез едва стоявший на ногах водитель, молодой, вдребезги пьяный разгильдяй. Жуков жестом подозвал его и, не выходя из машины, без слов врезал в ухо. "Пучков, добавь!" - строго приказал маршал и велел трогать. Пучков размахнулся, но парень проворно присел и увернулся от заслуженной оплеухи. Пьянчуге повезло.
      С другим генералом вполне заслуженно мог бы загреметь в штрафбат.
      Настроение Г. К. Жукова в ближайшие дни резко поднялось - на подмогу медленно продвигавшимся коневским армиям пришел 1-й Белорусский. Севернее нас зарокотали орудия: от Ковеля пошли войска на Люблин. В несколько дней решилось - 24 июля взят Люблин, 25-го - 1-й Белорусский на Висле, через два дня, форсировал многоводную реку и создал два плацдарма в районах Магнушева и Пулава. Пошло дело на 1-м Украинском. С величайшим тактом Жуков написал об этом в своих мемуарах (10-е изд., т. 3, с. 159): "27 июля был освобожден и город Белосток войсками 3-й армии генерала А. В. Горбатова. В тот же день Ставка своей директивой подтвердила наше решение развивать удар 1-го Украинского фронта на Вислу для захвата плацдарма по примеру 1-го Белорусского фронта". Обратите внимание, в 10-м издании восстановлены слова "войсками 3-й армии генерала А. В. Горбатова". Этот суровый генерал, любимец Жукова, костью в горле стоял у цензоров ГлавПУРа, изувечивших прежние издания мемуаров маршала.
      27 июля освобожден Львов, а 28 июля и войска 1-го Украинского форсировали Вислу, став на западном берегу на Сандомирском плацдарме. Немецкие группы армий "Центр" были разгромлены. До Берлина оставалось 600 километров.
      29 июля в нашей маленькой группе был большой праздник - мы вместе и порознь поздравили Г. К. Жукова с награждением второй медалью "Золотая Звезда" Героя Советского Союза. Пунцовая от смущения, не смевшая поднять глаза на своего кумира, Лида Захарова вручила Георгию Константиновичу громадный букет. Она была трогательна в отглаженном форменном платьице с узкими фронтовыми погонами лейтенанта м/с, тоненькая русская девушка. С орденом Красной Звезды и медалью "За отвагу" на невысокой груди. Кажется, маршал был рад цветам не меньше, чем потоку поздравлений, в том числе по телефону самим И. В. Сталиным. О чем несколько растерянно поведал нам Бедов. Над чем-то тяжко размышлял в тот день наш железный чекист.
      А что поделать? Мы за Вислой! Что ни говори, не умаляя заслуг никого, нельзя не признать - верховным командующим этим походом нескольких фронтов был Г. К. Жуков.
      Итак, Красная Армия, освободив свою землю, вступила в Европу, которую мы нашли совершенно иной, чем представляли. Стоило пересечь советскую границу, как мы оказались в ином мире. В Польше почти не видно разрушений, в деревнях скот, лошади. Живут очень прилично. Немцы, отходя на запад, не разрушают ничего и, конечно, не сжигают дома. Удивились, почесали в затылках и порешили - Европа, значит.
      Н. Я.: Суждение, быть может, слишком суровое, но по существу верное. Немецкая политика в оккупированных областях Советского Союза коренным образом отличалась от той, которую немецкие власти проводили в Европе, даже в Польше, именовавшейся генерал-губернаторством. Да, Германия обобрала всю Европу, но грабила, опираясь на значительные слои местной буржуазии, которая получала свое хотя бы от военных заказов на нужды вермахта. Местные предприниматели подсчитывали барыши на крови советских людей, военная продукция шла на Восточный фронт. Естественно, эта установка исключала повальный разгром захваченных областей той же Польши. По сей день остается неизученным вопрос о том, как нажилась на войне против СССР буржуазия оккупированной Европы - от Франции до Польши, от Норвегии до Греции.
      Английский журналист А. Верт в уже упоминавшейся книге "Россия в войне 1941-1945" четко указал, как виделась ему проблема, сначала с высоты птичьего полета: "Стоял чудесный солнечный день, когда в конце августа 1944 года мы летели из Москвы в Люблин над полями, болотами и лесами Белоруссии, раскинувшимися на сотни миль вокруг, - теми местами, которые Красная Армия освободила в результате великих битв в июне - июле. Белоруссия выглядела более истерзанной и разоренной, чем любой другой район Советского Союза, если не считать страшной "пустыни", простиравшейся от Вязьмы и Гжатска до Смоленска, За околицами деревень, в большинстве своем частично или полностью сожженных, почти нигде не было видно скота. Это был в основном партизанский край, и, когда мы летели над Белоруссией, нам стало особенно понятно, в каких опасных и трудных условиях жили и боролись партизаны... Немцы сжигали леса, чтобы "выкурить" из них партизан. В течение двух с лишним лет здесь шла ожесточенная борьба не на жизнь, а на смерть - об этом можно было судить даже с воздуха.
      Затем мы пролетели над Минском. Весь город, казалось, лежал в развалинах, кроме огромного серого здания - Дома правительства... Трудно было представить себе, что всего три года назад это был процветающий промышленный центр.
      Мы летели дальше - к Люблину, в Польшу. Здесь сельские районы выглядели совершенно иначе. По крайней мере внешне казалось, что страна почти не пострадала от войны.
      Польские деревни, с их белыми домиками и хорошо ухоженными, богатыми на вид католическими костелами, выглядели нетронутыми. Фронт проходил не очень далеко отсюда, и мы летели низко; дети махали нам руками, когда мы стремительно проносились мимо; на полях паслось гораздо больше скота, чем в тех районах Советского Союза, где побывали немцы; большая часть земли была обработана. Мы приземлились на значительном расстоянии от Люблина, и все деревни, через которые мы затем проехали по ужасно пыльной дороге, оказались почти совершенно такими, какими мы видели их с воздуха, - они выглядели совсем обычно, повсюду было множество скота, а на лугах виднелись тут и там стога сена... Если не считать нескольких сожженных зданий, город, вместе с его замком, дворцом Радзивиллов и многочисленными костелами, остался более или менее невредимым".
      Опытный журналист А. Верт рвался установить, как пережили поляки оккупацию. Особенно в сравнении с тем, что он видел в Советском Союзе. Англичанин, разумеется, горел желанием узнать об отношении местного населения к освободителям. "Люди здесь были одеты, пожалуй, лучше, чем в Советском Союзе, - нашел Верт, - однако многие выглядели очень усталыми и истощенными; чувствовалось, что нервы у них крайне напряжены. Полки магазинов были почти пусты, но на базаре продавалось довольно много продуктов. Однако они стоили дорого, и население города говорило о крестьянах с большим раздражением, называя их "кровопийцами"; ходило очень много разговоров о том, как крестьяне "пресмыкались" перед немцами; достаточно было немецкому солдату появиться в польской деревне, как перепуганные крестьяне сразу тащили ему жареных цыплят, масло, яйца, сметану... Советские солдаты получили строгий приказ платить буквально за все, но крестьяне решительно не желали продавать что-либо за рубли".
      Красная Армия - освободительница тщательно следила за тем, чтобы имуществу поляков, упаси Бог, не наносилось ущерба. Как же, вступили в братскую славянскую страну! Войска неукоснительно руководствовались приказом Ставки Верховного Главнокомандования от 9 августа 1944 года:
      "Не считать трофеями и запретить изымать на территории Польши у частных владельцев, кооперативных организаций, промышленных предприятий и у городских властей какое бы то ни было принадлежащее им имущество, оборудование и транспорт". Это положение распространялось на немецкие склады с "награбленным у польского населения" имуществом, которое толковалось очень широко продовольствие, медикаменты, гурты скота, строительные материалы, транспорт, заводское оборудование и т. д. Составители приказа совершенно упускали из виду, что генерал-губернаторство изобиловало интендантскими складами, питавшими Восточный фронт, куда свозилось потребное для питания вермахта со всей Европы. Коротко говоря, Польша была тылом, базой обслуживания немецких армий, воевавших против нас.
      Ставка не входила в истинное положение вещей, а предписывала обнаруженные склады и прочее имущество "брать под охрану и передавать по акту органам польской власти". Больше того, "в тех случаях, когда на территории Польши польские владельцы поместий, производственных предприятий и торговых заведений отсутствуют (в том числе и в связи с бегством этих лиц с отступившими немецкими войсками), принадлежащее им и оставленное на месте имущество (зерно и другое продовольствие, скот, готовая продукция, оборудование и сырье, продукция предприятий и т. д.) надлежит немедленно брать под охрану и передавать по актам органам польской власти". Нарушителей ждало строжайшее наказание, вплоть "до предания суду военного трибунала всех лиц, независимо от звания и должностного положения". Подписано: Сталин.
      Приказ был доведен до сведения офицерского состава, старшин, и, естественно, охотников нарушать его не находилось.
      Благородные цели войны диктовали поведение, исполненное благородства, Красной Армии, вступавшей в Европу, пусть пока на ее задворки, каковыми Запад считал восточную Польшу.
      А. Б.: Я бы сказал - рыцарское, и не боюсь этого слова. 27-летний младший лейтенант Саша Бучин, во всяком случае, меньше не думал о своих боевых товарищах и себе. Он приготовился к встрече с "заграницей". Оглядел себя в зеркале: фуражка с черным околышем и погоны с эмблемой - танки свидетельствовали о его принадлежности к танкистам. Это не было его изобретением, органы обожали маскировать тех, кто проходил по их списочному составу. Посему водитель превратился в "танкиста". Диагоналевые бриджи, отглаженная гимнастерка х/б, естественно, б/у, терпимо изношенная. Начищенные сверх меры кирзовые сапоги. Младший лейтенант остался доволен и широко улыбнулся своему отражению в зеркале. Освободитель!
      Щеголеватый "офицерский" вид (вот только "кирза" на ногах подводила) приобрести было не очень сложно - спецпоезд переместился в Хелм, сразу за советско-польской границей. До линии фронта было не очень далеко, так что концы в поездках были невелики и по сухому летнему времени неутомительны. Почти сразу пришлось расстаться с представлением о том, что все на освобожденной заграничной земле готовы по-братски обнять нас и прижать к груди. Мой бравый, отутюженный и нарядный (в собственных глазах!) вид никого не удивлял и не трогал, местные жители в массе были одеты много лучше. В лесах около Хелма стали находить предательски убитых наших бойцов и командиров. Политработники не упустили случая объяснить, что это вылазки "отдельных" вражеских элементов. Малопонятно, особенно в районе, где ощущался смрад от дыма из труб крематориев немецкого лагеря уничтожения Майданек, что в трех километрах от Люблина. Среди полутора миллионов жертв нацистских палачей были и поляки, хотя в персонале лагеря, как показали судебные процессы, попадались также поляки.
      Далеко не все, видимо, в Польше понимали, что фашисты готовили одну судьбу для всех славян - быть рабами, непокорных ждал крематорий. Жуков сразу после взятия Люблина съездил в Майданек. Я был в отлучке, и маршала отвез в лагерь вместе с Лидой Захаровой один из наших водителей - Витя Давыдов. Лида рассказывала мне, что Георгий Константинович был потрясен до глубины души немецкими зверствами. Сама она не могла без слез говорить об увиденном. Улучив время, я с ребятами отправился в Майданек.
      Еще не успели предать земле трупы погибших, в громадном рве лежали трупы убитых выстрелами в затылок советских военнопленных, но заметно опустели недавно переполненные склады, куда немцы собирали одежду и обувь убитых. Мы по простоте душевной решили было, что толпы местных жителей сбегались в это страшное место, чтобы поклониться загубленным, среди убитых наверняка должны были быть и жители Люблина. Может быть, кое-кто пришел для этого, но у основной массы цели были иные. Нам навстречу - нагруженные как верблюды поляки. Люблинцы тащили корзинами, мешками из гигантского сарая обувь погибших. Говорили, что, когда наши вошли в лагерь, там было 850 тысяч пар обуви - от детских ботиночек до модных туфель и рабочих сапог. Поляки хватали поношенную обувь без разбора, теперь все принадлежало им.
      На освобожденной земле налаживалась жизнь, а на Западе грохотал фронт. Красная Армия, оставившая за собой с начала наступления 600 километров, все пыталась еще продвинуться вперед. Без больших успехов: по преимуществу приходилось отбивать бешеные атаки немцев на наши завислинские плацдармы. К тому же разразилось восстание в Варшаве. Маршал несколько раз ездил в наши части, вышедшие на подступы к столице Польши. Встречался с Рокоссовским, побывал у Поплавского, который командовал польской армией, созданной в СССР. Не из постных бесед политработников, а по собственному опыту мы понимали, что восстание затеяно с недобрыми целями. Хотя в Люблине обосновалась новая власть - Польский комитет национального освобождения, вылазки аковцев - Армии Крайовой, подчинявшейся польскому "правительству" в Лондоне, не прекращались.
      Было вдвойне, втройне обидно за происходившее - стояло чудесное лето, природа радовалась, а на польской земле шло мрачное сражение. Красная Армия один на один дралась с вермахтом при общей пассивности, а иногда и враждебности местных жителей. За них же отдавали жизнь наши бойцы и командиры! Г. К. Жуков в те прекрасные августовские дни почернел от забот. Мы понимали его, к привычным военным делам добавились хлопоты с вздорными и скандальными польскими деятелями. Во всяком случае, после встреч, хотя и редких, с ними маршал выглядел не лучшим образом. Ему приходилось держать себя в руках политика. Под барабанную дробь не только армейских, но и центральных наших газет о традициях советско-польской дружбы, пролетарском интернационализме, братстве и прочем в том же духе.
      Приятной паузой, давшей хоть какую-то разрядку, была неожиданная поездка Жукова на Балканы. В двадцатых числах августа Георгий Константинович самолетом со всеми нами прилетел в Москву. Через несколько дней мы отправились на юг. На двух самолетах. На другом летел главком флота адмирал Кузнецов. Надутый как индюк, красавец мужчина. Георгий Константинович, видимо, недолюбливал адмирала и не пригласил его в свой самолет.
      Личный самолет Жукова американский С-47, сменивший нашего трудягу Ли-2, пилотировал подполковник Женя Смирнов. Отличный человек и добрый товарищ. В полете я забрался в пилотский отсек и наблюдал за работой Жени. Привез он нас сначала на промежуточный аэродром под Одессой, где отдохнули. Оттуда в Румынию, сели у городишки Фетешти, где находился штаб 3-го Украинского фронта маршала Ф. И. Толбухина. Места известные по Великой Отечественной, рядом Черноводский мост через Дунай. Он многократно бомбился нашей авиацией, как и лежащий неподалеку порт Констанца. Для меня приятная встреча. На аэродром пригнал машину для обслуживания маршала (довольно потрепанный легковой "студебекер") мой старый московский приятель Саша Страхов. Он был приписан водителем к Особому отделу.
      На этом "студебекере" мне пришлось возить по Румынии около трех недель Георгия Константиновича, весь срок его командировки. Румыны, которых довелось видеть, были крайне напуганы и до отвращения подобострастны. Козыряли нещадно, если что-либо приходилось дорогой спрашивать (разумеется, жестами), бросались к машине бегом, по-собачьи заглядывали в глаза и покрывались от страха вонючим потом. Оно и понятно - всего за несколько дней до нашего приезда побитая нами Румыния порвала с Германией.