Георгий Константинович сидел молча, я боковым зрением с удивлением заметил, что он как будто улыбается. Своим мыслям. Неожиданно уже поздним вечером он сказал: "Включи!" Я ткнул клавишу радиоприемника на приборной панели. Шла какая-то передача, вслед за ней диктор торжественно объявил: советские войска под Сталинградом перешли в наступление. Жуков никак не комментировал сообщение. Мы в машине, адъютант, Бедов и я, конечно, не осмелились спросить. В эту поездку Жуков взял еще генерала, командующего авиацией дальнего действия Голованова. Мы ехали как обычно быстро по дороге, покрытой льдом. Вдруг Голованов подал голос: "Потише!" Георгий Константинович, не поворачиваясь: "Не лезь. Он знает, как ехать". Генерал, по-моему, испуганно затих.
      В последующие дни передавались все новые сообщения об успехах Красной Армии, окружившей крупную группировку немецко-фашистских войск у Сталинграда и начавшей гнать немцев на Кавказе. Вести о победах с юга воодушевляли и радовали безмерно. Как-то стало легче дышать, тяжелый кошмар, окутавший страну с лета, поблек. Нам, группе обеспечения Г. К. Жукова, времени радоваться почти не оставалось, он задал неслыханный темп работы. Ездил сам, поручал отвезти и привезти тех или иных офицеров и генералов. Пробыв несколько дней "у Пуркаева" - в Москву, из Москвы - "к Коневу", в штаб сопредельного с Калининским Западного фронта. Было ясно, что готовилась новая крупная операция.
      В десятых числах декабря раскатисто ударили орудия, начали там, где остановились в августе. Снова Ржев, Сычевка. Снова чудовищный грохот фронта: била наша артиллерия, но и немцы отстреливались очень серьезно. Сколько ни пытались срезать пресловутый "ржевский выступ", буквально навязший в зубах всем на этих фронтах, много сделать не удалось. Калининский фронт все же немного продвинулся, а коневский застрял. Жуков выехал туда из Москвы разбираться. Конева на фронте не любили. И за дело. Помнили прошлогодний разгром Западного фронта. Знали, что он хам, не бережет людей. Окопные командиры знали, что Конев вышел из самой дурной породы комиссаров - бездумный погоняла, не считавшийся ни с чем ради своего возвышения. Еще не доехали до командного пункта фронта, как горькая истина открылась. Навстречу нам шли и шли колонны с ранеными, их везли на грузовиках, редко санитарных машинах, санях. Кто как мог. Тянулись вереницей легкораненые. Опять загубили массу народа в злых боях. Опять все то же утешение - немцы не смогли снять с этого участка войска для переброски на юг. Пусть будет так.
      Н. Я.: Так не будет. Время постепенно все расставляет по местам, дает объективную оценку "полководческому дару" И. С. Конева. Елена Ржевская в очерке о Г. К. Жукове в 1986 году так описала свою беседу с ним: "Заговорили об опубликованных мемуарах одного военачальника, и Жуков о них с возмущением:
      - Ведь это сухость. И ведь как написано. Совершенно несамокритично. Ни одной ошибки у него нет. Операция осуществляется как по писаному. Ни единой ошибки. А как бы это освежило. Если б взглянуть на это как следует. А какой он тяжелый человек, это я хорошо знаю. И как это он не сказал ни разу о своих ошибках! Его два раза снимали. Он под Вязьмой фронт открыл - настойчиво говорил он. - Шестьсот тысяч попало тогда в плен к немцам. Шестьсот тысяч человек по его вине. И он ни слова об этом. Нигде ни слова. Как будто и не было. Он немцам путь на Москву открыл. Все было оголено. Вы не представляете, что было. Оголено было все, вплоть до Москвы. Его Сталин хотел под военно-полевой суд отдать. Я вступился: "Он еще пригодится. Пусть у меня замом будет".
      Жуков, разумеется, говорил о Коневе, который вторично был снят за провал операции под Ржевом зимой 1942/43 года.
      А. Б.: Это разборки на высшем уровне, а нам были видны результаты коневского командования на красноармейцах. Горько все это...
      Около двадцатых чисел декабря Жуков в строжайшей тайне поездом выехал "к Ватутину", на Юго-Западный фронт. Секрет держится по сей день. Ни в мемуарах Жукова, ни в книгах о той войне нет и упоминания об этой поездке, которая памятна мне хотя бы по той причине, что впервые пришлось погрузить машины в поезд и отправиться с ними к месту назначения - крошечной станции Анна, затерявшейся в южнорусских степях. Машины сгрузили, и на безотказном "хорьхе" мы колесили несколько дней по зимним степным дорогам, где заблудиться ничего не стоило. Несколько раз находили верную дорогу только благодаря сказочной способности Г. К. Жукова ориентироваться.
      Вот опять плутаем, не знаю, куда и ехать. Стали. Метет. В салоне позади высказывает свои соображения генерал-майор Л. Ф. Минюк, значившийся у нас под пышным титулом старший генерал-адъютант первого заместителя Верховного Главнокомандующего. Титул, кажется, придумал Жуков. Минюк, видимо, подбодренный тишиной на переднем сиденье, увлекся и пошел объяснять, как нам выбраться на верный путь. Я уже собирался тронуть машину, как Георгий Константинович потребовал карту. Разложил на коленях, я подсвечивал фонариком. Жуков довольно быстро разобрался в паутине степных дорог, отчеркнул нужное место ногтем и сказал, как ехать. Не поворачиваясь, он протянул карту через плечо назад в салон и от чистого сердца сказал:
      - На, м...чок, тебя в полковую школу отправить надо.
      Генерал Минюк и сидевший с ним Бедов притихли как мыши.
      Какая-то мутная была поездка. По опустевшим дорогам, фронт ушел вперед, подолгу разыскивали нужные штабы и части. Снег милосердно покрыл шрамы войны, но не везде. Стояли сильные морозы, и трупы убитых и замерзших красноармейцев и вражеских солдат иногда застывали в жутких позах. Иные даже стояли в сугробах. Я старался в таких случаях не смотреть по сторонам. Скверно все это, война - глубоко бесчеловечное занятие. Однажды вижу - мы едем навстречу черной массе, идет колонна. Через снежную пелену стараюсь разглядеть, кто, и похолодел - шинели и головные уборы не наши. Деваться некуда, подъехали. Оказалось, по дороге, как стадо, двигалась громадная толпа пленных итальянцев. Сыны солнечной Италии явились убивать нас и угодили в зиму.
      Именно в этом районе только что была наголову разбита итальянская армия, которую прислал Муссолини. Вид у итальянцев был самый жалкий, они понуро брели между сугробами, ограничивавшими по обочинам дорогу.
      Бедов тут же завертелся, забеспокоился, запричитал, где конвой? Георгий Константинович не проронил ни слова и безучастно смотрел вперед. Неожиданно он сказал - стой! - и вышел из машины. В хвосте колонны десяток пленных, взявшись за оглобли, тащили сани, в них и сидел конвоир. Раненый красноармеец с ППШ на коленях. Из-под бинта видны были только глаза и часть лица. Узнав по папахе генерала, он неловко отдал честь и попытался слезть с саней. Жуков жестом остановил его и подчеркнуто четко отдал приветствие. "Вот и конвой", - сказал Жуков, ни к кому особенно не обращаясь. Несколько минут мы постояли на дороге, пока стадо итальянцев под присмотром раненого конвоира не скрылось в снежной мгле.
      Предельно усталые, мы возвращались в поезд, так и простоявший на станции Анна. В вагоне посапывал самовар. Отогревались, гоняя чай до седьмого пота. Приятное занятие прервало приглашение в салон-вагон. За столом Георгий Константинович и Лида Захарова. "Вот что, Александр Николаевич! - серьезно сказал он. - Вы, говорят, поете. Спой!"
      В эту поездку Бедов по просьбе Жукова нашел разбитного паренька учить генерала армии играть на баяне, Я немного пел, подражая Лещенко. Напел, кажется, "У самовара я и моя Маша". Жуков одобрил: "Хорошо поешь!" Лида похлопала в маленькие ладошки, и с тем был отпущен отдыхать.
      На станции Анна единственный раз за всю войну Георгий Константинович распорядился делить "трофеи". При разгроме итальянской армии где-то на складе захватили бочку рома и привезли к нашему поезду. Жуков приказал разлить ром по бутылкам и раздать всем в поезде. Думаю, что к необычному поступку его подтолкнули обстоятельства - стояли жуткие морозы, и мы до костей промерзали в зимней степи. Дар Жукова с благодарностью приняли, я придержал свою бутылку и отвез ее родным в Москву. Подарок с фронта!
      Н. Я.: Я никогда не встречал в литературе упоминаний о поездке Г. К. Жукова в район Среднего Дона в конце 1942 года. Рассказанное вами объясняет потрясающие успехи наших войск в те дни - разгром 8-й итальянской армии, легендарный марш 24-го танкового корпуса В. М. Боданова в глубокий тыл врага. Все это привело к коренному изменению положения на сталинградском направлении. Манштейн был вынужден отказаться от попытки деблокировать окруженную группировку Паулюса. Ясно виден размашистый почерк Жукова. Блеск и величие этих операций украсили отечественную военную историю. Вот и получилось, что я, биограф Г. К. Жукова, увы, не узнал льва по когтям.
      Разумеется, в войну каждая поездка Жукова на фронт сохранялась в глубокой тайне. Но почему покров тайны не был снят с этой? Ненавистники и завистники маршала, а их было много, конечно, не были заинтересованы в том, чтобы предавать огласке прославляющее полководца, - а Жуков? Он, наверное, питал слабость к Н. Ф. Ватутину, командовавшему Юго-Западным фронтом. "Генералу наступления", как щедро назвал его как-то Жуков в беседе с И. В. Сталиным. Ватутин был сослуживцем Георгия Константиновича по Киевскому Особому военному округу перед войной, работал при нем в Генштабе. Он трагически погиб. Видимо, Жуков считал безнравственным делить славу с товарищем, павшим в бою.
      А. Б.: Скорее всего так и было. Георгий Константинович был на редкость скромным человеком во всем, что касалось его лично. И никогда не гонялся за славой. Он работал.
      Только-только вернулись в Москву, как сразу после Нового года погрузили и закрепили машины на платформы, прицепленные к спецпоезду, - несколько штабных вагонов перед паровозом и в хвосте платформы, ощетинившиеся зенитными орудиями. Этого не было в поездке на юг. Тронулись в ночь. Пошли к северу. Сначала гадали, куда, скоро перестали - узнали: едем на Волховский фронт. В войсках он тогда пользовался дурной славой. Леса, болота, бездорожье. Глухие слухи о больших потерях и шепотком разговоры о власовцах, там летом сдался в плен немцам презренный предатель генерал Власов. Я-то помнил, как во время битвы за Москву Г. К. Жуков ездил к этому Власову под Солнечногорск. Он командовал 20-й армией, одной из победоносных армий декабрьского наступления под Москвой. Это, конечно, принадлежало прошлому, но не могло не окрашивать в мрачные тона все связанное с Волховским фронтом.
      Настроение не улучшилось, когда мы поняли, что Жуков приехал на командный пункт Волховского фронта для координации его действий с Ленинградским фронтом при прорыве блокады города. В армии помнили о неудачных попытках прорвать блокаду и понесенных при этом громадных потерях.
      Никому не известное до войны название - станция Мга - было буквально символом кровавых, безрезультатных боев, обернувшихся гибелью тысяч и тысяч. Как обычно, Георгий Константинович с ходу включился в работу. Пришлось немало поездить.
      Довелось испытать и Дорогу жизни, проложенную по льду Ладожского озера. Ад кромешный, а не дорога. Ничего подобного в жизни я не видел. Пусть вдоль нее в снежных капонирах стояли зенитные орудия, попадались палатки, где на худой конец можно было обогреться и оказать первую помощь. Пусть вехами обозначали действующую на данный час колею, а регулировщики в тулупах до пят указывали путь в затруднительных случаях. Упорядоченный ритм работы впечатлял. Но все равно нужно было смотреть в оба - немцы обстреливали и бомбили дорогу. Полыньи попадались на каждом шагу, через иные были переброшены хрупкие мостики из досок, "ходивших" под колесами. Я буквально взмок, пока вез Жукова в Ленинград при дневном свете. Приходилось лавировать между флажками, отмечавшими ямы, оставленные взрывами бомб и снарядов.
      Обратный путь уже ночью описать невозможно. К тому же, пользуясь ночным мраком, немецкие самолеты бомбили и обстреливали дорогу, предварительно развесив "люстры" - осветительные бомбы. Зенитчики мигом гасили их, к каждой вспыхнувшей "люстре" тут же тянулись разноцветные трассы снарядов и пуль. Бешеный огонь над головой, и под машиной "дышал" и прогибался лед.
      Мои две поездки - в Ленинград и обратно - запомнились в мельчайших деталях, которые не померкли с годами. А ребята, работавшие на Ледовой дороге и делавшие по нескольку рейсов в день? Ехали через Ладогу днем и ночью! Сколько их с машинами ушло под лед, в ледяную могилу. Их смертями Дорога жизни оплачена.
      С 12 января 1943 года с первыми ударами тысяч орудий Г. К. Жуков отправился в войска и был там все семь дней, которые взял прорыв блокады. Мы проехали в Ленинград по пробитому коридору. Немцы продолжали огрызаться. Под вечер возвращались в штаб. Лес, перелесочек, выскочили на открытый участок дороги. Немцы, кажется, с Синявинских высот просматривали местность и "щупали" снарядами дорогу. Разрыв, еще разрыв, а позади нас ехал в своей машине Ворошилов. Один снаряд аккуратно лег между нашими машинами: чуть левее бы - и в нас, чуть правее - в автомобиль Ворошилова. Повезло, что говорить.
      Бедов порядком перетрусил, а вечером оседлал любимого конька, завелся на тему о происках разведки, агентуры и прочем. Припомнил, что, когда в сентябре 1941 года летел в самолете Жукова в Ленинград, они едва-едва не стали жертвами "мессершмиттов". Последовал обычный вывод - враг не дремлет, агентура работает и т. д. Наверное, он повторял эту историю при Жукове, ибо в его мемуарах я прочитал: "Над (Ладожским) озером шли бреющим полетом, преследуемые двумя "мессершмиттами". Через некоторое время благополучно приземлились на городском комендантском аэродроме. Почему наше прикрытие не отогнало самолеты противника, разбираться было некогда: торопились в Смольный - в штаб фронта". Славный чекист обладал богатейшей фантазией.
      Н. Я.: Вы абсолютно правы. Мне попались мемуары Героя Советского Союза генерал-майора авиации Г. Н. Захарова. Безусловно, незаурядный человек - в его дивизию был включен знаменитый полк "Нормандия - Неман". Наверное, судя по книге, очень самостоятельный человек и посему при громадных боевых заслугах не поднялся выше генерал-майора. В своей книге "Я - истребитель" (1985) Г. Н. Захаров заметил, что, перечитывая мемуары Г. К. Жукова, он "невольно обратил внимание на одну незначительную на общем фоне деталь"- рассказ о перелете в Ленинград. "Я сразу обратил на это внимание потому, - продолжает Захаров, что, посвятив свою жизнь истребительной авиации, прекрасно знаю, какую легкую и заманчивую цель представляет для истребителя военно-транспортный самолет Ли-2. Именно на таком самолете летел Жуков. Одной пулеметно-пушечной очереди "мессершмитта" было бы достаточно, чтобы прервать полет тихоходного Ли-2. Для этого стоило только подойти на дистанцию метров 400-500. А уж если этого не произошло, то только потому, что истребители сопровождения прекрасно выполнили свою задачу.
      Вместе с тем реакция Георгия Константиновича Жукова вполне понятна: у человека, через иллюминатор наблюдающего воздушный бой, протекающий на дистанции километр-полтора от самолета, в котором он находится, должно сложиться впечатление, что ему угрожает непосредственная опасность. С подобной реакцией мне не раз приходилось сталкиваться... Расстояния в воздухе обманчивы". Откуда генералу Захарову еще знать, что рядом с Георгием Константиновичем был Бедов, толковавший все на свой манер. Г. К. Жуков, как ни говори, человек того времени.
      На деле случилось вот что. Летчикам 160-го истребительного авиаполка приказали обеспечить перелет в Ленинград военно-транспортного самолета. "По тому, как ставилась задача, и по тому, что на сопровождение одного транспортного самолета выделялась целая эскадрилья (по тем временам, когда каждый самолет был на счету, - дело неслыханное!), летчики поняли, что это задача необычайной важности. Закончив официальный инструктаж, начальник штаба полка добавил:
      "Если с самолетом что-нибудь случится, в полк можете не возвращаться..." Летчики молча переглянулись", - заканчивает Захаров. Вскоре на аэродроме полка приземлился Ли-2, который предстояло сопровождать - лететь в опасной зоне около часа. Из самолета размять ноги вышел Жуков с группой генералов.
      Взлетели и пошли к Ленинграду военно-транспортный Жукова в сопровождении трех звеньев ЛаГГ-3. В пути на самолет последовательно выходили три группы "мессершмиттов" по четыре самолета. Наши истребители связывали их боем, не дав возможности приблизиться на расстояние удара. Два "мессершмитта" удалось сбить, жуковский Ли-2 благополучно приземлился.
      Помимо бедовских фантазий, продиктованных патологической "бдительностью", в любых мемуарах, а книга Г. К. Жукова не исключение, возможны фактические погрешности. Даже в последнем, десятом (1990) издании английский историк Дж. Фуллер именуется американским. Я, переводчик книги Фуллера на русский язык, не устаю изумляться, где редактор?
      А. Б.: Я тоже. Мы подходим к Курской битве. В книге Г. К. Жукова сказано о том, как он попал на этот фронт:
      "В семь часов утра был на Центральном аэродроме и вылетел в штаб Воронежского фронта. Как только сел в самолет, сейчас же крепко заснул и проснулся лишь от толчка при посадке на аэродроме". На деле Жуков выехал в спецпоезде, читайте об этом хотя бы в воспоминаниях его генерал-адъютанта Л. Ф. Минюка. Я забежал вперед, вернусь к Ленинграду.
      После прорыва блокады Георгий Константинович приказал провезти его по Ленинграду. Мы часа два колесили по улицам города-героя. Г. К. Жуков дивился порядку и чистоте, царившим в Ленинграде. Как добивались этого, не знаю, но было относительно мало шрамов войны на прекрасных улицах фронтового города. Одержав очередную победу, Жуков не задержался в Ленинграде. Он вернулся, и мы вместе с ним - поездом в Москву. В новых погонах - 18 января 1943 года Г. К. Жукову было присвоено высшее воинское звание - Маршал Советского Союза.
      С конца января до середины марта 1943 года Жуков провел с редкими наездами в Москву в самых что ни есть русских землях, там, где дрались Калининский и Северо-Западный фронты. Нам пришлось хлебнуть горя на дорогах досыта. Мне кажется, по сей день, по крайней мере в доступной широкому читателю литературе, не отдают себе отчета, что сделал Жуков в эти шесть-семь недель. Сначала с моей шоферской точки зрения. Преодолевали чудовищные трудности: на Калининском фронте мы, например, как-то ехали 50 километров 8 часов, а под Великими Луками сдал даже наш надежный "хорьх", так увязший в грязи, что Жуков предпочел вспрыгнуть на броню Т-34 и ехать так дальше. Жуков побывал, и не раз, в штабах и на командных пунктах основных соединений и даже дивизий, на важнейших участках. Как он выдержал это, уму непостижимо. И ведь это не главное. Он добирался до войск, чтобы работать! Я смертельно уставал и буквально проваливался в сон, не выходя из машины, а маршал работал!! Да и был старше меня на двадцать лет!!!
      Внимание советского народа было приковано тогда к южному крылу советско-германского фронта, и по понятным причинам: наступление, начавшееся под Сталинградом, на Кавказе, как могучее половодье, сметало немецкую нечисть с нашей земли. Надежды перешли в уверенность - Красная Армия вот-вот форсирует Днепр. А Жуков именно тогда гениальными маневрами возвращал Родине наши самые родные области. Гениальными потому, что в ходе относительно спокойных операций над немцами нависала угроза отхода, и они бежали без оглядки. Они очистили ржевско-вяземский выступ, за который было пролито столько нашей крови в 1942 году. Фронт отодвинулся от Москвы еще на 130- 160 километров. Бежали позорно, бросая вооружение и снаряжение. Я провез Георгия Константиновича по некоторым из дорог немецкого отступления. Мы видели позиции, которые враг бросил, в районе демьянского выступа. Немцы крепили их 17 месяцев!
      Время от времени к нам являлись визитеры из Москвы. Приехал высокий, толстый, в нелепой папахе Н. Н. Воронов, только что получивший звание маршала артиллерии под Сталинградом. В армии помнили крылатое сталинское изречение "Артиллерия - бог войны", и Жуков, наверное по этой причине, отнесся внимательно к небожителю. Он взял его в поездку в район Демьянска, в самые что ни есть гиблые места. Дорога была гнусная - глубокая колея, сырой снег. Подъехали к какой-то речке, их там великое множество. Речка в низине, за мостом подъем, на котором застряла полуторка. Мы стали. Жуков: "Александр Николаевич, помогите!" Я согнал с сиденья молодого парнишку, водителя, осадил машину назад до моста и резким рывком взял подъем. Донельзя счастливый парень не знал, как благодарить, Жуков проворчал что-то одобрительное.
      Поехали дальше и скоро напоролись на какую-то железку, пробившую картер "хорьха". Масло вытекло. Жуков проворно пересел в вездеход, туда же кое-как протиснулся небожитель в толстой бекеше, и они уехали. Мне пришлось на буксире проделать долгий путь в Москву, где сдал заслуженный "хорьх" в ремонт в гараже Генштаба, и не мешкая вернулся на фронт. Поспел к концу операции, которой Жуков занимался несколько месяцев.
      С незначительными потерями 3-я ударная армия генерала К. И. Галицкого умно освободила Великие Луки. Георгий Константинович очень радовался успеху, ведь он лично опекал армию Галицкого с ноября 1942 года. Признаюсь; я с замиранием сердца следил, как Жуков молодой походкой направлялся в самое пекло на передовую наших войск, сражавшихся за Великие Луки. Хотя я не могу утверждать категорически, мне казалось, что маршалу как-то близка была эта неказистая, бедная и суровая земля. Корень Великой Руси.
      С марта Георгий Константинович работал в штабе и войсках Северо-Западного фронта, которым командовал маршал С. К. Тимошенко. Готовили операцию "Полярная звезда". В тот радостно начавшийся год и весна одержала победу - оттепель рано пришла в эти места. Болотистая местность стала непроходимой, а немцы укрылись за широко разлившейся рекой Ловать. Боевые действия как-то затихли и, наконец, угасли. Продвижение остановилось. Пришли дурные вести и с юга, немцы потеснили наши войска, отбили занятый было Харьков. Это нанесло тяжкий удар по надеждам увидеть Красную Армию в самом ближайшем будущем на Правобережной Украине. Война опять повернула к нам свое угрюмое лицо.
      14 марта Жуков был на командном пункте Северо-Западного фронта. Часов после двенадцати как обухом по голове команда - немедленно едем в Москву. Прибыть туда в тот же день. Задача! Я заправил, проверил смазку и на скорую руку привел в порядок салон дорогого ГАЗ-61. Только этот малокомфортабельный отечественный вездеход мог в назначенный маршалом срок добраться до Москвы.
      Поехали так, что даже спустя десятилетия Г. К. Жуков написал в мемуарах: "Страшно устал за дорогу, так как пришлось ехать на вездеходе по сильно разбитым дорогам". Чтобы добраться до Кремля - в тот раз Г. К. Жуков прямо с фронта прибыл к И. В. Сталину, - намотали около 400 километров. ГАЗ-61 выдержал, выдержали и мы. С трудом. Любой знакомый с автоделом поймет - у этой машины тормоза были механические. По приезде у меня безумно болели ноги. И холод. Салон не отапливался, я удружил Георгию Константиновичу, отдав ему мои валенки с калошами. Обул маршала по погоде! А серьезно говоря, в то время Георгий Константинович щеголял в довоенной шинели, подбитой рыбьим пухом. Невольно напрашивалось сравнение с маршалом артиллерии Вороновым: у того, помимо подкожного жира, бекеша на беличьем меху. А нашему маршалу не до удобств. Он воевал.
      По приезде в Москву, именно "приезде", Георгий Константинович, как я заметил, терпеть не мог пышных слов вроде "прибыл", "отбыл", обычные дела в Генштабе. Что до меня, то в считанные часы надо было галопом провести профилактику машин в ГОНе и автобате Генштаба. Там были даны такие команды, что исполнялись бегом. К вечеру следующего дня Жуков вышел, сел в машину. Коротко сказал: "На фронт!" Я было подготовился к новым испытаниям - март есть март в средней полосе России, а фронтовые дороги есть фронтовые дороги. Правда, обрадовал добротно отремонтированный "хорьх". Но велели ехать на правительственную железнодорожную базу, расположенную в паутине путей за Ленинградским вокзалом. На Каланчевке. Там стояли поезда Сталина, Молотова и некоторых других членов Политбюро. Я уже знал дорогу туда, но впервые нас ждал не обычный, наскоро собранный состав, а спецпоезд, камуфлированный по сезону.
      Жуков прошел в салон-вагон, наши две машины в считанные минуты загнали в вагон-гараж. И тут же тронулись. Я, понятно, вздохнул с облегчением. Пришло время осмотреться. Спецпоезд как небо от земли отличался от того, на котором Жуков только что выезжал под Ленинград. Спецпоезд был сформирован так, чтобы служить подвижной штаб-квартирой заместителя Верховного Главнокомандующего. Салон-вагон маршала (много спустя я выяснил, что он был бронированный), вагоны охраны, связи и наш, водительский вагон - гараж на две машины. Спереди и сзади состава из пяти вагонов бронеплощадки с зенитками. На каждой по 37-мм орудию и счетверенной пулеметной установке. Все в спедпоезде продумано, созданы условия как для работы, так и для защиты состава в крайнем случае. Народ, напрягавший все силы в той войне, сделал маршалу нужный и достойный подарок.
      Кажется, без единой остановки спецпоезд беспрепятственно проскакивал там, где станции были забиты составами. "Для него не зажигался запретный красный свет даже перед крупными станциями городов - все зеленый и зеленый. Мы чем-то напоминали пожарных, спешащих отвратить случившуюся беду. И это было именно так", - хорошо написал о той поездке находившийся в поезде Л. Ф. Минюк. Наконец прибыли к месту назначения - Курск. Спецпоезд загнали на запасной путь, замаскировали у разрушенных построек под старыми деревьями. Машины стремительно выгрузили, и Жуков тронулся по дороге на Белгород.
      По пути ожидавший нас заметно нервничавший офицер вручил Жукову карту с нанесенной обстановкой, то есть с указанием линии фронта на последний час. Это было жизненно важно, мы ехали навстречу танковому корпусу СС, развивавшему наступление на Обоянь, последний заметный населенный пункт на шоссе перед Курском. Хотя раскисшая дорога была опасна, даже массивный "хорьх" заносило и иногда разворачивало, Жуков торопил. Мы летели вперед, стекла покрыли ошметья грязи. Останавливаться и протирать не имело смысла, через несколько секунд они вновь становились серыми. "Дворники" работали исправно, и в очищенном ими ограниченном поле обзора ожила полузабытая картина ближнего тыла отступающей армии. Жуков с окаменевшим лицом смотрел на мчавшиеся навстречу грузовики, набитые солдатами, ездовых, беспощадно нахлестывавших лошадей, и тянувшиеся по обочинам группы солдат в грязи с головы до ног. Правда, почти все с оружием. Георгий Константинович бросил по поводу этого одобрительную реплику. И замолчал, следя за маршрутом по карте.
      Нас не остановили даже попадавшиеся время от времени немецкие самолеты, обстреливавшие дорогу. Конец путешествию пришел внезапно - раздались гулкие выстрелы танковых пушек. Просвистели болванки. Задний ход, разворот - и назад, в Обоянь. Несколько снарядов подняли фонтаны грязи. Немецких танков мы так и не увидели, но они были близко - на расстоянии прямого выстрела. Если бы мы ехали по-прежнему, то через минуту-другую вкатились бы в боевые порядки авангарда танкового корпуса СС. Потом выяснилось, что на карте, врученной маршалу, был неверно нанесен передний край, указан рубеж, с которого наши войска уже отступили.
      В деревне под Обоянью Жуков прошел в здание, где находился штаб Воронежского фронта. Мы, оставшиеся на улице, стали свидетелями того, как готовились драпать штабные. Для меня, проведшего более полутора лет рядом с Жуковым, картина совершенно нереальная. Офицеры-штабисты поспешно кидали на машины какие-то ящики, связисты сматывали провода. Крики, шум, ругань. Мы, жуковские водители и охрана, дивились паникерам. Я уже узнал, что в штабе собрались звезды первой величины - командующий Воронежским фронтом Голиков, член Военного совета Хрущев и группа генералов. Это они допустили отход победоносных армий перед эсэсовским отребьем. Узнал я, что с незадачливыми вояками и А. М. Василевский, только что получивший звание Маршала Советского Союза.
      Мы, стоявшие кружком у машин, конечно, и понятия не имели, о чем говорили за закрытыми дверями штаба. Но отлично знали, если Георгий Константинович здесь, врагу не поздоровится. Каюсь, я время от времени грубо отгонял любопытных, пытавшихся разузнать что-нибудь у нас.
      Ответ дала ночь на 18 марта. По центральной улице Обояни - шоссе Курск Белгород проскочили танки, артиллерия на механической тяге, машины с пехотой передовой отряд наших войск, пришедших на подмогу Воронежскому фронту. После небольшой паузы повалила царица полей матушка пехота. Красноармейцы шли, не придерживаясь строя, гордо, весело, с шутками, прибаутками и песнями. Шли русские чудо-богатыри, шла прославленная 21-армия генерала И. М. Чистякова, переброшенная из-под Сталинграда. Она уже с неделю как выгрузилась в районе Ельца и теперь выдвигалась на рубеж севернее Белгорода.
      Сталинградцы сразу крепко дали по зубам эсэсовскому воинству. Жуков и не помышлял сидеть в штабе, хотя с его появлением в доме, около которого мы наблюдали панику, воцарился воинский порядок. Смотанные линии проводной связи размотали, больше не приезжали посланцы из частей на взмыленных лошадях. Обанкротившийся Голиков был смещен и убыл, вместо него приехал новый командующий, спокойный, вежливый Н. Ф. Ватутин. Мужичок с ноготок, но, говорили о нем, очень рассудительный. Изгнать другого виновника поражения, члена Военного совета Хрущева, было выше сил маршала. Этот партийный бонза с порядочным брюхом вертелся в штабе и около него, иногда "общался с72\ солдатами", приставал к ним с пустыми разговорами обычно после обильной еды, обдавая тощих собеседников винными парами. Мы, жуковцы, внимания на него не обращали.
      Как только немцам дали как следует и остановили севернее Белгорода, Жуков поторопился осмотреть все собственными глазами, проконтролировать сделанное. Маршал, как мы узнали за войну, руководствовался золотым правилом "доверяй, но проверяй". Подъехали почти к передовой. Открылась впечатляющая картина.