По газетам, радио, а потом и телевидению следил за Г. К. Жуковым, безмерно радовался за него. Справедливость восторжествовала! Прав оказался я, сражаясь в тюрьме за честь маршала. Кое-кто, знавшие о моей работе с маршалом, подбивали обратиться к нему с просьбой помочь хотя бы с квартирой. Иногда я даже колебался: не стоит ли, в самом деле, напомнить о себе? Одним из самых моих дорогих воспоминаний было, как летом 1945 года в Берлине после встречи с союзниками Георгий Константинович сел в машину, обнял меня и сказал: "Спасибо, Саша, за все". Единственный раз он так назвал меня! Но это еще не повод, чтобы докучать ему с моими бедами. Нужно будет, разыщет сам.
      Между тем положение выпущенного из заключения по амнистии было отнюдь не сладким. Работники отдела кадров и члены парткома косились на меня. За спиной кто-то распускал гнусные сплетни, до меня доходило, что некоторые осмеливались даже именовать меня "уголовником". Хотя я не придавал этому никакого значения, пришлось заняться реабилитацией. Я навел справки и выяснил, что нужно писать на имя Н. С. Хрущева. 30 сентября 1955 года я направил в этот адрес следующее заявление (воспроизвожу полностью, до точки): "В Президиум ЦК КПСС тов. Хрущеву Н. С.
      Мне было предъявлено тягчайшее обвинение по ст. 58-1 "а", 58-1 "б", 58-10 ч. 1.
      Следствие по моему делу вела следственная часть по особо важным делам МГБ СССР, нач. отд. полковник Герасимов и следователь подполковник Мотавкин (за период с 29 апреля 1950 года по март 1952 года). В период следствия я долгое время отказывался от необоснованных обвинений в преступлениях, которые я никогда не совершал. Но так как следствие велось запрещенными советским законодательством методами: 1) пытка бессонницей, 2) голодом, 3) холодом, 4) не давали отправлять естественные надобности, 5) отказ от вызова свидетелей и очных ставок, б) от предъявления документов обвинения, 7) в течение 7 месяцев был заточен в одиночную камеру со строгим режимом, 8) отсутствие прокурорского надзора и другие приемы, - все это в течение ряда месяцев до предела физически и морально измотало меня, так я уже не мог все это вынести, а угроза ареста и высылки: жены, матери, братьев и других близких родственников - вынудила меня подписаться под протоколами, показанными Герасимовым и Мотавкиным. Основными мотивами предъявленных мне обвинений было то, что я возводил злобную клевету на партию, правительство СССР и лично на тов. Сталина, что я являюсь шпионом американской разведки, а также холуем маршала Жукова (у которого я проработал в течение 7 лет, с 1941 по 1948 год). Они настоятельно требовали от меня сведений о его личной материальной стороне жизни, маршала Жукова, говоря, что Жуков обогатился за счет германского народа, использовав свое служебное положение, и Мотавкин в течение всего следствия принуждал меня вспоминать все, что я знал, слышал и видел при общении с тов. Жуковым: его разговоры с окружающими, в частности, с советскими солдатами, офицерами, генералами, а также с иностранными военными представителями (Эйзенхауэр и др.).
      Кроме того, Мотавкин принуждал меня давать вымышленные и ложные показания на брата, Алексея Николаевича Бучина, в то время сотрудника МГБ СССР, впоследствии арестованного МГБ СССР по моему "делу", который якобы вместе со мной восхвалял маршала Жукова, противопоставляя его тов. Сталину и партии.
      На допросах Мотавкин угрожал мне, что если я не буду давать нужных им показаний, то я буду раздавлен как козявка (при этом делал жест "к ногтю"), заявляя: "Мы и не с такими, как ты, расправлялись".
      В итоге 2-годичного следствия в марте 1952 года ОСО МГБ СССР я был осужден по ст. 58-10 ч.1 на 5 лет ИТЛ. В 1953 году по амнистии я был освобожден из Унжлага МВД СССР и прибыл по месту жительства матери в Москву. В настоящее время я работаю, но черное пятно, которое лежит на мне, ни в чем не повинном советском человеке, тяготит меня и не дает мне спокойно жить. Я честно прожил всю жизнь и никогда и нигде никакой антисоветской пропаганды не вел, я искусственно был превращен в преступника и до сих пор ношу на себе это страшное клеймо.
      Прошу Вас дать указания о пересмотре моего дела честными, объективными людьми, которые после тщательного разбора моего "дела" помогут мне полностью реабилитировать себя и вернуть мне незаконно отобранную квартиру, так как живу я в очень тяжелых жилищных условиях.
      Бучин А.".
      Теперь я с легкой насмешкой перечитываю это заявление, отражающее мое мировидение середины пятидесятых. Что делать, документ эпохи. На исходе того, 1955 года мне сообщили, что 17 декабря 1955 года Военная коллегия Верховного суда СССР реабилитировала меня. Судьи, конечно, были бессильны вернуть мне уничтоженные следователем, как значилось в протоколе от 6.2.1952 г., "письма разные на 35 листах, фотокарточки разные 35 шт.", но они могли восстановить мои права на жилплощадь. Этого они не захотели делать. Какие бы лицемерные речи ни произносились, у нас человек, побывавший в тюрьме, навсегда заклеймен. Что с ним считаться. Реабилитируя, Военная коллегия властно напомнила об этом. Знай!
      Не скрою, что в дальних рейсах, а я накручивал многие тысячи километров ежемесячно, я иной раз размышлял о том, вспомнит ли Жуков "Александра Николаевича" военных лет. Но нет, занят. Министр обороны! Не шутка. Насколько помню, обиды на маршала я не таил, ибо уже тогда стал понимать - Георгий Константинович человек своего времени. Случилось так, что мне пришлось напомнить о себе Г. К. Жукову.
      Когда в октябре 1957 года с шумом, громом, треском маршал Жуков слетел со всех постов, я решил подать голос, если возможно, сказать слова сочувствия. С некоторым трудом по цепочке сослуживцев добыл дачный телефон Георгия Константиновича. Позвонил. Было это через несколько дней после того, как маршал перестал быть министром обороны СССР.
      Георгий Константинович, как мне показалось, обрадовался звонку и пригласил приехать на дачу в Сосновку. Я быстро проделал на такси знакомый путь. Позвонил у ворот, впустили. По двору слонялись эти, из охраны, некоторых из них я помнил. На меня они смотрели плохо, как на бандита.
      Георгий Константинович позвал в дом, оглядел: "Вот вы какой стали, Александр Николаевич!" - "Да какой есть". Пригласили отобедать. Жуков расспрашивал, что говорят в народе о его смещении. "Народ говорит, что неправильно убрали вас, и я так считаю". Жуков помолчал, а потом промолвил: "Ты знаешь, Александр Николаевич, я царем не собирался быть, ты знаешь".
      Я в общих чертах рассказал о случившемся со мной. Георгий Константинович припомнил приход к нему в 1950 году Алеши. "Ты понимаешь, Александр Николаевич, что в тогдашнем моем положении я ничего не мог сделать". Конечно, все правильно, и тем маршал утешил меня, да, наверное, и себя. Поговорили еще на отвлеченные темы. Тогда пошли слухи, что Жукова назначат начальником какой-нибудь военной академии, и он спросил, хочу ли я, если это случится, снова работать у него. Я согласился. Как известно, надеждам Георгия Константиновича вернуться хоть к какой-то работе не суждено было сбыться. Получив приглашение заходить и звонить, я откланялся.
      С этой поездки на дачу в Сосновку возобновилось наше знакомство. Я не злоупотреблял вниманием и временем Георгия Константиновича. Обычно звонил по праздникам, поздравлял. Когда получал приглашение, приезжал. Старался не быть навязчивым. По собственной инициативе посещал маршала крайне редко. Один из случаев - мой приезд на дачу уже на собственной машине сразу после падения Хрущева в 1964 году. Я нашел Георгия Константиновича в приподнятом настроении, очень оживленным. Заговорили о Хрущеве. Я сказал, что снятие Никиты подтверждает справедливость известной истины: "Не рой другому яму, сам попадешь". Георгий Константинович принес бутылку коньяка и предложил выпить. Надо понимать, за радостное событие. Я сказал, что за здоровье Георгия Константиновича готов опрокинуть хоть стакан, но ведь за рулем. Остановят, обнюхают, потеряю работу. Все же приложился к маленькой рюмочке. День был уж очень радостный. Разговорились, и вдруг Георгий Константинович заметил: "Ты же знаешь, Александр Николаевич, Хрущев не был таким тогда".
      Заявление меня крайне удивило, и, пожалуй, впервые я с болью заметил, что незлобивость, которая всегда была в характере Жукова, начинает прорываться с годами как чуть ли не христианское смирение. Чудно это было мне, уже заматеревшему, не только как водителю автобусов, но и тяжелых грузовиков. Новые навыки, накладываясь на фронтовой и тюремный опыт, не способствовали меланхолическим гадательным размышлениям о побуждениях Хрущева. Чтобы не обижать маршала, я пропустил его реплику мимо ушей. У меня было свое мнение о Никите.
      Во время одной из встреч в 1967 году Жуков расспрашивал, как я живу. Пришлось признаться, что мы втроем, жена, сын Володя, родившийся 3 июня 1956 года, и я, ютимся по углам. Георгий Константинович раскипятился и написал письмо Промыслову, председателю Моссовета, На следующий год мы получили квартиру - две комнаты, 25 кв. метров, на 13-м этаже блочного дома, в которой живу по сей день. Я позвонил Жукову и поблагодарил за хлопоты. Когда вскоре после этого мы увиделись, Георгий Константинович, определенно гордясь собой, расспрашивал о квартире. Видимо, он, не обнаружив особого восторга в моем рассказе, бросил упрек - почему я не пришел, когда он был министром обороны, тогда он мог бы дать хорошую квартиру. Я объяснил, что и пытаться было бесполезно, все равно не пустили бы. "Нужно было быть понахальнее", - сказал Жуков. Я пообещал учесть на будущее.
      Мне кажется, что в последние годы жизни единственное, что поддерживало Георгия Константиновича, обеспечивало ему жизнеспособность, была работа над книгой "Воспоминания и размышления". При каждой редкой встрече он неизбежно сводил разговор на прошлое, делился, как он описывает тот или иной эпизод минувшей войны. Он советовал и мне заняться мемуарами, совершенно упуская из виду, что мне нужно было работать, чтобы прокормить семью.
      Книга Жукова вышла в 1969 году. Он безмерно гордился сделанным, говорил, что в последующем издании что-то изменит, добавит, исправит. Вручение экземпляра с дарственной надписью мне гордый автор сопроводил небольшой речью. Но прежней энергии больше не было. Опала, почти полное забвение, видимо, начали сказываться на Георгии Константиновиче. Что особенно удручало - все нараставшее всепрощение. При таком настрое немудрено, что Г. К. Жуков угасал. На глазах. Я с прискорбием замечал во время очередной встречи после длительных разлук беспощадные следы времени.
      18 июня 1974 года Георгия Константиновича не стало. В эти дни я случился в Москве и прошел через зал в Доме Красной Армии, простился с покойным. На похороны на Красную площадь пропуска не дали.
      Мое дело - гонять тяжелые грузовики по Европе. Когда шел по трассе на Берлин, мысленно перевоевывал минувшую войну. Не преувеличиваю, чуть не от Москвы был знаком каждый поворот, пройденный в свое время рядом с маршалом. Переименованный на польский манер в Гожув-Велькопольски, отвоеванный нами для Польши, для меня оставался все тем же Ландсбергом, немецким городом, в котором в 1945 году стоял гордый штаб 1-го Белорусского фронта в канун штурма столицы "третьего рейха".
      Кому нужно, знали о том, что я работал у Г. К. Жукова, отсидел за него, а люди эти обладали цепкой памятью. Хотя "Совтрансавто" обслуживало перевозки и в капиталистические страны, я как "невыездной" не смел и помыслить о них. К глубокому сожалению, отразилось мое положение и на сыне.
      В 1977 году, отслужив два года в армии, Володя поступил на подготовительное отделение Института международных отношений. Через год был отчислен, на экзамене по иностранному языку нашли, что он отвечает очень "тихо".
      Н. Я.: Я прекрасно знаю МГИМО, в 1949 году окончил этот институт, одно время преподавал, защитил в нем докторскую диссертацию, получил профессора, в редкий период в истории МГИМО, когда ректором был порядочный человек Ф. Д. Рыженко. Попытка вашего сына поступить пришлась на ректорство Н. И. Лебедева, железно стоявшего на должном "отборе" студентов. Для детей номенклатуры зеленая улица, "сомнительных", с точки зрения тогдашних властей, - не пускать. Сын водителя маршала Жукова, разумеется, никак не подходил. Избавились методом, отработанным в МГИМО, - срезали на экзамене. Кстати, Колька Лебедев, как прозвали его, исправил "ошибку" прежних ректоров, выгнал меня за "неблагонадежность" из числа преподавателей МГИМО.
      Он очень был партийным и принципиальным, этот Лебедев. Поставил милицию у входа в институт, ввел пропускную систему, боролся с курением. Только в короткий период пребывания Ю. В. Андропова во главе государства был разоблачен как проходимец, в свое время подделавший документы об участии в партизанском движении в годы войны, изобличен в различных злоупотреблениях. С позором выгнан с поста ректора.
      А. Б.: Тогда становится ясной неудача Володи с институтом. После работы в ваших организациях, имевших отношение к внешнеэкономической деятельности, Володя, разочаровавшись в людях, занятых там, пошел по потомственной линии устроился в автосервис. Там, как мне кажется, обрел себя.
      Н. Я.: Я видел вашего сына за работой в цехе. Он мастер высшего класса, к которому идут и идут товарищи за советом. Теперь в автосервисе на обслуживании и ремонте машины самых различных марок. У него та природная стать, которая нужна и дипломатам. Спецовка сидит на нем удивительно ловко; в очках с золотой оправой, с иронической улыбкой он просто красив, само олицетворение той профессии, куда его не пустили Лебедевы. Начитан, отличный полемист, интеллигент высшей пробы, каких мы не видим в дипломатах нынешнего розлива.
      А. В.: Этого у Володи не отнять. Только в андроповское правление с меня сняли клеймо, признали "полноценным" членом нашего общества. У нас со времен сталинщины существовал уродливый критерий доверия: отпускают в поездки за границу, в тот мир, значит, человек проверенный. В начале восьмидесятых мне наконец простили "грех" работы с Жуковым, и стал я "выездным". Водил машины в капстраны - Францию, Италию, Австрию и другие. Мне было почти 75 лет, когда в январе 1992 года вышел на пенсию. За спиной почти 60 лет работы за рулем, лучшие и самые дорогие из них - 7 лет за рулем рядом с Г. К. Жуковым. Спидометр отметил фронтовых 170 000 километров.
       
      О трагедии полководца XX века
      Хотя судьба А. Н. Бучина и многих других пострадавших только потому, что они были вблизи Г. К. Жукова, - феномен, присущий сталинщине и в определенном смысле российский, случившееся отражает и прискорбную тенденцию отношения к полководцу, обнаружившуюся в XX веке. Глубинные причины, причем объективные, очевидны. Наше столетие вывело на поля сражений многомиллионные армии, строящиеся на основе всеобщей воинской повинности, для руководства которыми нужны навыки не только военные. Крупный полководец неизбежно, во всяком случае потенциально, должен обладать и качествами политика, ибо в ходе вооруженной борьбы приходилось решать задачи гражданской администрации. И еще более сложные политические проблемы в отношениях с руководством собственной страны.
      Положение усугубляется еще и тем, что с обеих сторон - люди одной крови. Одним из главных итогов первой мировой войны было ясное осознание - старый порядок рухнул потому, что военное сословие в прежнем понимании исчерпало себя. Голубая кровь в жилах генералов не свидетельствовала об их стратегических талантах и тактическом умении. Напротив. Заплесневелая военная каста виновна в тупике позиционной войны. Русская революция 1917 года и последовавшая гражданская война воочию продемонстрировали, что для военачальника отнюдь не обязательно кастовое воспитание в благородной профессии воина. Пошел не всегда заметный и очень постепенный процесс продвижения на высшие посты по заслугам, а не происхождению. Во всяком случае, в вооруженных силах основных государств.
      Успехи и победы харизматической личности, а только такой человек ныне способен вести за собой миллионы солдат, становился героем нации. Не только военным, как бывало на протяжении всей истории, но и соперником государственных деятелей, хотя, как правило, полководец об этом и не помышлял, занятый своим прямым делом. За него додумывали политики, цепко державшиеся за свои посты. Они с тревожным подозрением следили за каждым шагом полководца, готовые при малейших подозрениях насчет его намерений немедленно поставить генерала или маршала на место. И ставили, хотя методы этой операции, всегда болезненные для жертвы, были различными в зависимости от государственного строя в данной стране.
      Вероятно, пальма первенства в этом отношении принадлежит Соединенным Штатам, где президент Франклин Д. Рузвельт в середине тридцатых куда как круто по существу, но очень ловко по форме обошелся с генералом Д. Макартуром, начальником штаба американской армии в первые годы пребывания у власти прославленного президента. Запутанную историю мне удалось не очень пространно объяснить в книге "ФДР - человек и политик" (выдержала в 1965-1990 годах 4 издания в СССР), поэтому удобнее процитировать соответствующее место: "Макартур не подавал никаких поводов, чтобы заподозрить его в политических амбициях. Он поставил ССС ("корпус консервации ресурсов", занявший безработную молодежь. - Н.Я.), гордость "нового курса", скрупулезно выполнил предначертания президента. Но служака, импозантный генерал выглядел в глазах тех политиков, кто тосковал по "порядку", человеком, способным ввести его... Весной 1934 года ему вдруг пришлось защищать репутацию судебным порядком. Публицисты Д. Пирсон и А. Уайт в книге "Вашингтонская карусель" напомнили о том, как Макартур расправился с ветеранами, собравшимися в Вашингтоне в 1932 году. Генерал, писали они, действовал "необоснованно, без какой-либо необходимости произвольно, зверски", и вообще он человек "с диктаторскими замашками, недисциплинированный, неверный, мятежный". Генерал оценил ущерб своей репутации в 1750 тысяч долларов, на каковую сумму вчинил иск писакам. Они как-то сумели разыскать любовницу генерала, с которой он пребывал в ссоре, и уведомили - она выступит свидетельницей на процессе. Макартур отрядил верного адъютанта Д. Эйзенхауэра разыскать озлобленную даму. Эйзенхауэр либо не проявил должной расторопности, либо ее хорошо спрятали. Макартур отказался от иска, но пришлось все же откупиться от несостоявшейся свидетельницы.
      Надо думать, в Белом доме немало посмеялись над огненными страстями генерала, давно разменявшего шестой десяток. При этом наверняка отметили, что бравый военный теряет голову от крошечных волевых женщин. Тут Макартур вступил в резкий конфликт с Рузвельтом по поводу строительства армии... Макартур понял, что его служба окончена, и на месте предложил свою отставку.
      Не так рассудил ФДР. К концу 1934 года истекал четырехлетний срок пребывания Макартура в должности начальника штаба армии. Он уходил в отставку, а там генерала уже поджидали крайне правые и очень богатые противники Рузвельта. Они могли без труда выдвинуть обиженного военачальника в президенты или подтолкнуть его на какие-нибудь действия. ФДР решил по-доброму не отрывать генерала от любимого дела. С уходом в отставку он получил назначение на Филиппины - начальником американской военной миссии, строить по своему разумению местную армию. Перед отъездом Рузвельт вручил ему медаль за отличную службу и с большим чувством просил: "Дуглас, если грянет война, не жди приказа вернуться на родину! Добирайся до США на чем угодно! Я хочу, чтобы ты командовал моими армиями!"
      В середине 1935 года обласканный и бормочущий проклятия Макартур отбыл на Филиппины. Там, вдали от Вашингтона, он утешился, главная забота - ублажать женщину примерно на тридцать лет моложе. С ней, американкой, он познакомился удивительно своевременно - на пароходе, увозившем генерала к новому месту службы. Она была богата, во вкусе Макартура - доходила ему чуть выше пояса, обладала стальными нервами. На ней он не замедлил жениться".
      Когда в декабре 1941 года война вовлекла в свою орбиту и Тихий океан, Макартур дрался во главе небольшой американо-филиппинской армии. На начальном этапе войны Вашингтон списал со счетов как отдаленный архипелаг, так и американского командующего там. Рузвельт и его окружение, несомненно, ожидали добрых вестей о гибели или, на худой случай, капитуляции генерала во главе доблестных войск. Со временем, в мае 1942 года, они сдались японцам, но поклонники Макартура настояли, чтобы его, пусть с большими трудностями, вывезли в Австралию. С этого континента начался долгий путь генерала в Японию во главе победоносных союзных армий. Но об этом дальше, а пока вернемся в тридцатые.
      К исходу их гитлеровское руководство в Германии разрешило проблему отношений с высшим командованием вермахта, разумеется на свой лад. Исторически и при Гогенцоллернах, и при Веймарской республике немецкий генералитет кичился своей независимостью. При господстве национал-социалистов это оказалось ахиллесовой пятой немецких военных.
      В двадцатые и начале тридцатых годов вермахт в значительной степени на свой страх и риск претворял в жизнь правительственный курс на сотрудничество с Советским Союзом. Советские командующие, в первую очередь М. Н. Тухачевский, находились в деловых отношениях с высшим немецким генералитетом. Проводились негласные встречи, шел обмен конфиденциальными документами и т. д. С приходом нацистов к власти в 1933 году сотрудничество между вермахтом и Красной Армией прекратилось, оставив в наследие кипы документов, осевших в секретных архивах "третьего рейха". Великие умы в СД осенила идея - на основании их сфабриковать фальшивки, которые дадут возможность гитлеровскому руководству обвинить военных в "сговоре" с советскими военачальниками в интересах захвата власти. Как, где - оставлялось на долю фантазии потенциальных читателей документов. В большой спешке и глубокой тайне подготовили досье на Тухачевского, которое побудили купить советских разведчиков. Агентура немецкой разведки распустила слухи о готовящемся заговоре советских и германских военных. Советские полпредства в Берлине, Париже и Праге без промедления довели их до сведения Кремля.
      Фюрер одобрил проделанное, просмаковав "досье Тухачевского", он подсчитал дополнительные дивиденды: открывалась, по его словам, возможность "поколебать устои авангарда Красной Армии в расчете не только на данный момент, но и многие годы вперед". Еще бы! В подложных документах, заметил организатор операции Гейдрих, содержались "ясные намеки на то, что Красная Армия и вермахт были бы несравненно сильнее, если бы им удалось освободиться от довлеющей над ними тяжелой партийной бюрократии". По поводу рассуждений Гейдриха о том, что подлог напрочь подорвет военную мощь СССР, Гитлер все же заметил: вывод представляется "в целом логичным, хотя и абсолютно фантастичным".
      Увы, действительность оказалась горькой, ибо маниакально-подозрительному И. В. Сталину, в сущности, и не нужно было новых "доказательств" к уже сложившемуся у него убеждению о "предательстве" в высших эшелонах РККА.
      11 июня 1937 года перед Специальным судебным присутствием Верховного суда Союза ССР предстали М. Н. Тухачевский, И. П. Уборевич, И. Э. Якир, А. И. Корк, Р. П. Эйдеман, В. К. Путна, Б. М. Фельдман, В. М. Примаков. Процесс ухитрились уложить в один день. Всех приговорили к высшей мере наказания и в ночь на 12 июня 1937 года расстреляли.
      Армия и страна получили простое объяснение: осужденные признаны "виновными в нарушении воинского долга (присяги), измене Рабоче-Крестьянской Армии, измене Родине" (из приговора). Разумеется, за семью замками остались показания подсудимых на том блицпроцессе, которые, за исключением сломленного пытками Примакова, не признавали себя виновными в инкриминируемых преступлениях. По поводу козырного обвинения - преступной связи с вермахтом - М. Н. Тухачевский спокойно растолковал: "Что касается встреч, бесед с представителями немецкого генерального штаба, их военного атташата в СССР, то они носили официальный характер, происходили на маневрах, приемах". Эти и другие речи остались в протоколах, на страницах которых кое-где остались серо-бурые пятна. При подготовке реабилитации осужденных судебно-химическая экспертиза показала: кровь...
      Май - июнь 1937 года взметнул исполинскую волну репрессий, захлестнувшую командный состав Красной Армии. В Берлине гитлеровское руководство ликовало. Начальник генштаба сухопутных войск Ф. Гальдер считал, что "потребуется 20 лет", чтобы восстановить советский офицерский корпус. Размах успеха провокации, надо думать, оказался неожиданностью и для Гитлера. Не требовалось особой прозорливости, чтобы сообразить - оружие, откованное умельцами СД под водительством Гейдриха, обоюдоострое, способное подорвать и боеспособность вермахта. Гитлер нуждался в поддержке военной касты, но, безусловно, послушной фюреру. Он не применил подлог Гейдриха к вермахту, а добился своего, для начала использовав женщину.
      12 января 1938 года Гитлер и Геринг были свидетелями на бракосочетании военного министра, главкома вермахта, генерал-фельдмаршала фон Бломберга. Шестидесятилетний вдовец женился на своей юной стенографистке. Молодожены отправились в свадебное путешествие, а гестапо представило Гитлеру и К° досье. Из него явствовало: супруга фельдмаршала в недавнем прошлом была проституткой, выросла в борделе и фотографировалась для порнографических снимков. Негодованию фюрера не было предела, заманили чуть ли не шафером на свадьбу проститутки! Бломберга, прервав медовый месяц, вызвали в Берлин. Гитлер выгнал его в отставку, правда, пообещав: когда придет война, он вернется на свой пост.
      Не успел генералитет оправиться от удара, как разразился скандал похлеще, в центре которого оказался главком сухопутных войск генерал-полковник барон Вернер фон Фрич. 26 января 1938 года он, высокомерный аристократ, был вызван к "ефрейтору" Гитлеру. Неожиданно в кабинет ввели дегенеративного типа, который сообщил: он-де три года получает деньги от Фрича за то, чтобы не раскрывал рот по поводу увиденного - генерал-де в темном переулке у Потсдамского вокзала совершал противоестественный акт с неким и т. д. Проще говоря, Фрич, убежденный холостяк, был-де гомосексуалистом. Генерал онемел, затем потребовал офицерского суда чести. Фюрер предложил ему убраться в бессрочный отпуск, то есть уйти в отставку.
      4 февраля фюрер возвел себя в главкомы. Вслед за Бломбергом и Фричем 16 высших генералов отстранили от командных постов, а еще 44 понизили в должности. "Ефрейтор" домогался репутации ревнителя воинской чести. Генералы притихли. Фрич все же добился суда, был оправдан. Шантажиста казнили, но генералу не вернули прежний пост, он вымолил только чин почетного полковника в полку, где прошли его молодые годы. Когда Германия напала на Польшу, Фрич отправился на фронт, демонстрировал спокойствие под огнем и, естественно, попал под пулеметную очередь при взятии Варшавы и с надлежащими почестями был похоронен в Берлине.
      Бломберг провел всю войну в забвении в деревне в обществе жены. Умер в марте 1946 года в тюрьме в Нюрнберге, куда был заточен как будущий свидетель.
      Хотя разгон генералов в 1938 году внешне носил безумный характер, на деле Гитлер, умудренный опытом первой мировой войны (четыре года в траншеях!), понимал - массовая расправа с командным составом вернейший путь подорвать мощь вермахта. Посему репрессии строго дозировались. Да, 16 генералов потеряли высокие посты. Но вскоре фюрер счел, что преподан достаточный урок. Почти всем им вернули должности, а Рундштедт, Лееб, Вицлебен, Клюге, Клейст стали генерал-фельдмаршалами за заслуги в разбойничьих походах с 1939 года. Они были среди тех, кого Гитлер вскоре после вторжения в СССР расхвалил японскому послу Хироси Осима как "личности исторического масштаба", невзирая на то, что перед фамилиями хотя бы этих пятерых красовалась ненавистная ему приставка "фон".
      В Советском Союзе с каждым месяцем возрастали масштабы резни командиров и политработников РККА. В Праге, а президент Бенеш был едва ли не первым передавшим в Москву немецкую фальшивку о "заговоре" Тухачевского, наверное, запаниковали. Пусть неумышленные соучастники гестаповской подлости, чешские деятели, в той или иной степени рационализировали свое поведение тем, что они-де предотвратили зловещий альянс немецкой и советской военщины, пагубный для образцовой "демократии", каковой они почитали свою страну. Теперь они сообразили, что чекистские палачи, гнавшие на убой офицеров Красной Армии, лишают эту самую "демократию" союзника на Востоке. Значит, приходится пражским умникам расстаться с драгоценным замыслом - манипулировать великой страной в интересах кучки правителей второстепенного восточноевропейского государства. Разумеется, ни собственными усилиями, ни в гипотетическом союзе с Западом они не могли ничего поделать с нараставшей немецкой угрозой Чехословакии.
      Уже 9 ноября 1937 года зам. начальника генштаба Чехословакии генерал Б. Фиала докладывал правительству: "Первоначально наше Верховное командование отказалось воспринять ликвидацию Тухачевского и высшего советского командного звена как тяжкий урон для Красной Армии". Но чешская военная делегация, посланная в СССР "для проверки состояния подготовки Красной Армии, возвратилась с тревожными итогами, превзошедшими самые мрачные ожидания". В целом чешские военные заключили: Красная Армия "неспособна вести наступательные операции". Эти европейцы, конечно, хватили через край, но, к глубокому прискорбию, большая доля истины наличествовала в этих суждениях.
      В Берлине радостно потирали руки. Начальник отдела печати МИД Германии при нацизме П. Шмидт заметил в своей книге "Война Гитлера против России" (выпущена под псевдонимом П. Карелла в 1971 году): "Устранить офицера Генерального штаба все равно, что спилить дерево. Чтобы подготовить хотя бы майора Генерального штаба, способного руководить боевыми действиями и обеспечением дивизии, нужно 8-10 лет. А по приказу Сталина была ликвидирована или брошена в тюрьмы по крайней мере половина офицеров Генштаба Красной Армии". Спустя десятилетия Шмидт хладнокровно подвел итоги подрывной операции:
      "Для Сталина и партийного руководства эти документы были доказательством шпионской деятельности Тухачевского и его соратников. Больше того, эти материалы не давали возможности другим маршалам и крупным генералам сделать что-либо для подсудимых. Они судили товарищей и в глазах других стали виновными сами. Зло порождает зло. Прошло немного времени, и судьи Тухачевского сами заняли место на скамье подсудимых перед новыми судьями, последние также были репрессированы". Тухачевского и его семерых подельников судили: маршалы С. М. Буденный и В. К. Блюхер, командармы 1-го ранга Б. М. Шапошников, И. П. Белов, командармы 2-го ранга Я. И. Алкснис, П. Е. Дыбенко, Н. Д. Каширин, комдив Е. И. Горячев.