В Бабельсберге оставлены не только комфортабельные дома и уютные квартиры, но и отличные гаражи. Наш размещался в подвале особняка, который занимал Жуков, была мастерская, мойка. В Одессе гараж был таковым только по названию. "Группа обслуживания" маршала до начала 1947 года прожила в спецпоезде, загнанном в тупик. Только весной 1947 года мы с адъютантом маршала, старшим лейтенантом Юрой Быловым получили двухкомнатную квартиру на двоих. Прикрепление к столовой военторга спасало нас, офицеров, от голода. Очень сказалось неурожайное лето 1946 года, принесшее засуху. Не раз с подведенными животами с тоской вспоминали фронтовой паек. Горько шутили - с Жуковым работаем как на фронте, только живем не по-фронтовому.
      Я с большой личной заинтересованностью стал относиться к единственному отвлечению Георгия Константиновича от дел - охоте. Охотничьи ружья мы всегда возили с собой. Специально на охоту выезжали на "бьюике" охраны, машину так и прозвали "охотничьей". Георгий Константинович бил уток в плавнях, гонялись в степи за зайцами. Бывало, набьет маршал шесть-семь зайцев, возвращаемся домой, и он дает распоряжение "прикрепленному" Васе Казакову: отберите зайца покрупнее для Александра Николаевича. Обязательно делился и добытыми утками. Коль скоро маршал иной раз превращался в нашего кормильца мясом, охота равняла всех сидевших с ним в машине.
      Как-то мы ехали в Николаев. Вблизи города "бьюик" не одолел крутой подъем, я развернул машину, направил вниз, и мы очутились на проселке. Едем по нему. На обочине мертвая лошадь. Георгий Константинович говорит Казакову: "Сейчас что-то будет. Достань ружье". Из-под лошади вдруг выскочила громадная лиса и, петляя, помчалась в степь. Мы за ней. Жуков палит, и все мажет. Я кручу баранку и в азарте кричу:
      "Бей!" Снова промах. Жуков неожиданно стал ногой жать на акселератор, тесня меня. Я ударил его по ноге. Лиса тем временем юркнула в лощину и ушла. В Николаеве, как мне говорили, Жуков шутя-серьезно жаловался командирам: вот меня собственный водитель "побил". Я глубоко уверен, что Георгий Константинович, убивая досуг на охоту, стремился избежать разговоров о политике. Он сумел не войти в бюро обкома партии, что полагалось по положению командующего округом. Маршал уклонился от контактов с первым секретарем Одесского обкома партии, вельможным, разжиревшим партийным бонзой А. И. Кириченко. К политике, в обыденном понимании, маршал, по всей видимости, не хотел иметь никакого касательства.
      Перед 7 ноября 1946 года Г. К. Жуков решил устроить прием для командования округом. Он пригласил генералов с женами. Среди нас, водителей, было немало шуток - губернские дамы, приятные во всех отношениях и просто приятные, пришли в страшное волнение, готовили наряды, гадали, как лучше выглядеть в глазах прославленного маршала. Они ожидали бесед на политические темы на приеме, иные кинулись читать газеты. Георгий Константинович удивил всех. Когда приглашенные собрались, маршал сурово предложил: о службе, работе не говорить - и заразительно рассмеялся. Осмелевшие генеральши зааплодировали. Лед был сломан, и долго после приема по Одессе ходили восторженные рассказы об обаятельном полководце, осчастливившем своим пребыванием город.
      Георгию Константиновичу приходилось все время быть настороже, чтобы не дать пищу недоброжелателям. Они использовали любую мелочь. Юра Былов попросил меня отвезти его на мотоцикле к знакомой девушке. Он уселся за спиной, и мы покатили по Дерибасовской, оба в форме - старший и просто лейтенант. У меня на груди колодка орденов и медалей, по количеству редкая тогда у младшего офицера. В глазах рябило. Мне пришла в голову шальная мысль - прокатиться на глазах гуляющих одесситов на мотоцикле стоя. Юра встал на заднем сиденье, я поднялся со своего, и мы, вызвав всеобщее удивление и, наверное, восторг у некоторых разинувших рты, промчались по оживленной улице. Когда я возвращался один, стражи порядка уже поджидали. Цепь милиционеров, взявшихся за руки, преградила путь. Я сделал вид, что "сдаюсь", сбавил скорость, подъезжая к ним, а, оказавшись в нескольких шагах, внезапно рванул ручку газа, мотоцикл взревел, я пригнулся, проскочил под расставленными руками и был таков.
      На следующий день Георгий Константинович вызвал меня и с порога огорошил: на вас, Александр Николаевич, пришла "телега". Какая? А кто хулиганил вчера на Дерибасовской? Пришлось покаяться. Жуков не ругался, а только тяжко вздохнул. Мне стало неловко. Тем более что, как я узнал, как раз в это время в Одессу приехал из Москвы по поручению ЦК очередной контролер Жукова, генерал Аношин из ГлавПУРа. Пополнять "компромат" на маршала. Его шофер, мой приятель, москвич Володя Ходнев рассказал, что генерал большая дрянь. Одно слово политработник.
      Получилось, что я в какой-то мере "подставил" маршала. Для себя постановил - вести аккуратнее. С фронтовиков в то время установили повышенный спрос, все в строку. Меня и без того шутливо прозвали "генералом" из-за количества орденов и медалей. По наущению партийных органов, где, на удивление, в руководстве было мало участников войны, за нами, фронтовиками, смотрели в оба. Чуть что, начинались внушения - забываетесь, вы не на фронте, позволяете себе вольности. А стоит огрызнуться, как упитанная тыловая крыса скрипела распустились там на фронте, не только вы, все воевали. Вся страна. Верно, но по этой физиономии было видно, где воевал такой - в Средней Азии или за Уралом.
      Конечно, мне приличествовало быть солиднее, я взял твердый курс на брак. В Одессе я познакомился с артисткой окружного театра Красной Армии Ниной, Ниной Сергеевной Колесниковой по мужу, с которым она была в разладе. Девичья фамилия Нины Марцынковская, отец поляк, мать украинка. Родители умерли, не достигнув сорока лет, во время голода на Украине в 1933 году, оставив Нину (1916 года рождения) со старшей сестрой и младшим братом. До войны Нина по окончании театрального училища работала в театре Красной Армии в Киеве. Когда Германия напала на СССР, Нина ушла во фронтовую бригаду и прошла всю войну от звонка до звонка в героическом кавкорпусе прославленного генерала Н. С. Осликовского.
      Нина рассказывала, что Осликовский был без преувеличения отцом-командиром, заботливо опекал немногих девушек, несших очень нелегкую службу. Она была награждена полагающимися медалями за войну, а после ее окончания осела в Одессе. Замечательная добрая женщина мечтала свить свое гнездо, но при общей неустроенности мы и помыслить не могли о совместной жизни. Встречались от случая к случаю. Нина занялась делом, отнявшим почти три года, - разводом с мужем. Все свободное время я проводил с Ниной, ходил в театр, где ей давали небольшие роли. Для меня, конечно, лучшей актрисы, чем Нина, на свете не было. Любили мы друг друга безоглядно.
      Работа у Г. К. Жукова шла своим чередом, напряженно и интересно. Уже через несколько месяцев он глубоко "врос" в дела Одесского военного округа. Работал сам и заражал своим примером других. Учения шли за учениями, невзирая ни на что. В суровую зиму в феврале 1947 года маршал направился по железной дороге в район Тирасполя. Снега намело много, по линии железной дороги Одесса - Кишинев местами заносы достигали высоты вагона. У села Кучургай, что в 30 километрах юго-восточнее Тирасполя, состав окончательно застрял. Жуков вызвал по радио из Одессы самолеты Ан-2. Они приземлились рядом с железной дорогой, и маршал продолжил путь. Не война, можно было бы отложить учения. Но не таков был Жуков, командиры ждут, значит, командующий должен прибыть в назначенное время.
      К лету 1947 года я хорошо изучил территорию округа, объехав с маршалом все основные города - не говоря об Одессе, Николаев, Кишинев, Бельцы, Тирасполь, Бендеры. Жуков проводил не только учения, но и показные занятия. Особенно любил Георгий Константинович дивизию, дислоцировавшуюся в районе станции Раздельная. Маршал ставил дивизию в пример, настаивая, что ни одна другая часть в наших Вооруженных Силах не может сравниться с ней. Возмездие не замедлило. Из Москвы именно в эту дивизию приехала инспекция Министерства обороны во главе с маршалом Говоровым, сухим и малоприятным человеком. По всем показателям боевой и политической подготовки дивизии, образно говоря, выставили "неуды". Коль скоро Жуков считал ее лучшей в округе, значит, и сам округ...
      Взбешенный необъективностью инспекции, Жуков спросил в лоб Говорова, почему он так поступил. Последовал бесподобный ответ, возмущался при мне Георгий Константинович, - "по указанию товарища Сталина". Инспекция и явилась поводом для смещения Г. К. Жукова с поста командующего Одесского военного округа. Но я забежал вперед.
      Ранней осенью 1947 года я наконец вырвался в отпуск. Первый за годы войны и послевоенное время. Сил было много, и я решил посвятить часть отпуска участию в мотогонках в Москве на первенство Вооруженных Сил. Победил! Занял первое место на своем БМВ. Старт и финиш на 23-м километре Минского шоссе, четыре конца по 75 километров до 98-го километра и обратно. Установил сразу три всесоюзных рекорда (для машин с объемом двигателя 500, 750 и 1000 кубов). Участие в гонках чуть не кончилось неприятностью. На скорости 180 километров в час прокол, полетела покрышка, и финишировал на ободе. Хорошо, что это случилось в конце 300-километровой дистанции.
      В награду получил 12 тысяч рублей, по тем временам порядочные деньги. По-моему, в тот же день или в крайнем случае на следующий мне позвонили на Старопанский, где я с родными переживал радость победы: "Позовите Александра". Беру трубку, слышу голос В. И. Сталина: "Сейчас подъеду, поговорить надо. Куда подъехать?" Объяснил. Вышел из подъезда, подкатывает знакомый "кадиллак" генерала Власика, начальника охраны И. В. Сталина. В машине Василий. Он привез меня на дачу. Небрежно заметил - раньше на ней жил главный маршал авиации Новиков. "Теперь сидит", - махнул рукой Василий.
      Усадил за стол, хорошо угостил. Без предисловия объяснил, зачем встретились. "Поговори с самим, чтобы отдал "паккард". Что за блажь! В Берлине уже выпросил один "паккард", теперь подбирается к нашему парадно-выездному черному "паккарду", который стоит в ГОНе и на котором Георгий Константинович ездил по Москве при вызовах с фронта. Машину мы не взяли в Одессу, берегли.
      Н. Я.: Невольно возникает сравнение - отпрыск вождя вел себя так, как было принято у иных первобытных народов на стадии дикости. Хрестоматийный пример: съедали сердце смелого супостата, чтобы быть таким же смелым, и т. д.. Василий Иосифович, по всей вероятности, полагал, что, вселяясь на дачу главного маршала, главкома ВВС, повышает себя в звании, а отнимая машину у Маршала Советского Союза, забирается еще выше. Нелепость? Конечно, но рационального объяснения иррациональному поведению не сыскать.
      А. Б.: Я смотрю на дело проще, без высокоученых сравнений. Этот отпрыск вел себя скорее инфантильно, как капризный избалованный ребенок. Отдай мои игрушки! Убедившись, что Василий говорил всерьез, я сначала даже растерялся, потом оправился и пообещал поговорить о "паккарде" с Г. К. Жуковым. Про себя твердо решил - ни слова маршалу, хватит у него и без этого огорчений. Удовлетворенный Василий, порядочно набравшийся, приказал какому-то грузину отвезти меня домой на Старопанский. Тот отвез на "мерседесе".
      В Одессу вернулся из отпуска, стараясь не подать и виду маршалу, что буквально давило меня. Василий никогда бы не осмелился нагличать, если бы Георгия Константиновича не прижимали со всех сторон. Вполголоса среди нас, близких к маршалу, пошли разговоры о том, что Жукова, наверное, арестуют, ибо по непонятным и необъяснимым причинам бросили в тюрьму десятки генералов и офицеров, непосредственно работавших с ним. Перечислять их и называть опасались даже в разговорах без посторонних. Атмосфера была гнетущая, тяжелая. Что делать, нужно работать. В последние месяцы моего пребывания в Одессе в машине царило погребальное настроение. Маршал во время поездок почти не разговаривал. Я также не открывал рта, боясь, что не выдержу и расскажу Георгию Константиновичу о домогательствах Василия.
      Мрачно встретил новый, 1948 год, високосный. Значит, жди беды. Так и случилось. А известно, что беда одна не приходит. Вскоре после Нового года меня пригласил, именно пригласил, а не вызвал Георгий Константинович. Домой. Глядя прямо мне в лицо, он печально сказал: "Убирают тебя от меня, Александр Николаевич". И рассказал, что пришел приказ - отозвать меня в распоряжение Управления кадров МГБ СССР. Выезжать немедленно. "Я, - закончил Жуков, написал письмо Власику, передай ему. Я прошу, чтобы тебя оставили у меня". Георгий Константинович вручил мне запечатанный конверт. "Сходи на прием и передай письмо лично Власику".
      Я так и сделал. По приезде в Москву сразу отправился во 2-й дом на Лубянке к генерал-лейтенанту Н. С. Власику, недавно назначенному начальником Главного управления охраны МГБ СССР, 6-е управление, по которому я числился. Пришлось подождать, наконец пустили в кабинет. Я протянул письмо генералу, объяснил, что оно написано Маршалом Советского Союза товарищем Жуковым. Он, не распечатывая, сунул его под стекло на столе и по чекистскому обычаю заорал. Что я "хулиган", которого знает вся Одесса, растленный тип, "ходок по бабам", и прокричал многое другое, что я забыл. Генерал-лейтенант не стал тратить на меня время, объявил, что "позорю органы", выгнал из кабинета. Как водилось в "органах", все это сдобрено отборной матерщиной.
      Моя судьба была решена. Вручили трудовую книжку с записью: с 19 января 1948 года уволен из МГБ СССР "за невозможностью дальнейшего использования". Итак, безработный, с подмоченной репутацией, ибо Николай Сидорович Власик еще выкрикнул мне в спину какие-то угрозы. Это было серьезно.
      Многие годы я размышлял над тем, по каким причинам оказался неугодным. Характеристика, буквально выплюнутая мне в лицо Власиком (слюни летели изо рта матерившегося побагровевшего генерала в тот день), конечно, никак не соответствовала истине. Мне попалась на глаза статья "Воспоминания о маршале Г. К. Жукове" подполковника в отставке Н. Ольшевского. В 1946 году он был офицером в штабе Одесского округа. Не скрою, я был польщен, прочитав о себе спустя более сорока лет (статья опубликована 7 октября 1989 года в газете "Защитник Родины"):
      "Среди обслуживающего маршала персонала всеобщим уважением пользовался водитель "мерседеса" лейтенант Бучин, который прошел с Георгием Константиновичем по дорогам войны от Москвы до Берлина. В нем удачно сочетались скромность, чуткость, отзывчивость, простота. Он никогда не кичился своим положением. Помимо всего прочего, Бучин выделялся еще и тем, что у него государственных наград было значительно больше, чем у других младших офицеров штаба округа... В ту пору в газетах и журналах нередко помещали фотоснимки американского генерала Дуайта Эйзенхауэра с огромной колодкой орденских планок на груди. У лейтенанта Бучина наград, разумеется, было меньше, чем у американского генерала. Однако если принять во внимание масштабность их воинских званий и положений, то такое сравнение было вполне справедливым". Меня, как я уже говорил, прозвали "генералом". Таким был лейтенант А. Н. Бучин в глазах сослуживцев.
      Н. Я.: Я бы прибавил к этому сравнению другое. В войну водителем генерала Эйзенхауэра была сержант английской армии Кей Саммерсби. Образ верховного главнокомандующего союзных войск в Европе Эйзенхауэра в объективах газетчиков неотделим от Кей Саммерсби в ладно пригнанной форме за рулем "виллиса".
      А. Б.: Я не знал этого, но уверен, от сержанта Саммерсби не требовали того, с чем ко мне совались иные в Одесском военном округе. Как заметил Ольшевский: "В группе охраны, на мой взгляд, наряду с действительно преданными маршалу телохранителями были и такие лица, которых заботила не столько личная безопасность Г. К. Жукова, сколько слежка за ним". Мне нередко приходилось отмахиваться от чрезмерно "любопытных", пытавшихся узнать что-нибудь о Георгии Константиновиче. Самых назойливых я посылал подальше, не стесняясь в выражениях. Вот за это, по всей вероятности, меня и выгнали. Не подошел я на роль "источника" о жизни и деятельности Г. К. Жукова.
      Н. Я.: Омерзительно. Рассчитались с вами сполна. Но что ожидать от апостолов нравственности типа Власика. Он взялся судить, выяснять ваш, как говорили тогда, морально-политический облик. Так взглянем на облик судьи! По материалам процесса над ним. Он был арестован 15 декабря 1952 года злоупотребления Власика вывели из себя Сталина. Суд состоялся 17 января 1955 года. Подсудимый в ответ на обвинения в воровстве ответил: "Все мое образование заключается в трех классах сельско-приходской школы". Конечно, собрались большие грамотеи - судьи и подсудимый. Таких школ не было, были "церковно-приходские". Его спросили: "Что вы можете показать суду о пользовании сотрудниками Управления охраны бесплатными пайками?" Ответ: "Комиссия под председательством Серова (опять Серов! - Н. Я.) провела ревизию, но никаких злоупотреблений не обнаружила", фокус внимания перенесли на военные годы, когда от имени и за Сталина кормилась орава дармоедов. Вопрос: "Покажите суду, как вы, используя свое служебное положение, обращали в свою пользу продукты с кухни главы правительства?" Ответ: "После того как среди сотрудников появились нездоровые разговоры вокруг этого, я вынужден был ограничить круг лиц, пользовавшихся продуктами. Сейчас я понимаю, что, учитывая тяжелое время войны, я не должен был допускать такого использования этих продуктов".
      Вопрос: "Почему вы стали на путь расхищения трофейного имущества?" Ответ: "Теперь я понимаю, что все это принадлежало государству. Я не имел права обращать что-либо в свою пользу... Приехал Берия, дал разрешение приобрести руководящему составу охраны кой-какие вещи... Признаюсь, что часть вещей я взял безвозмездно, в том числе пианино, рояль и т. д.". Откуда 14 фотоаппаратов? "Один аппарат мне подарил Серов" (щедрый человек. - Н. Я.).
      На суде открылось: Власик, как сказал один из собутыльников, "морально разложившийся человек", перечислили десятки женщин, с которыми он был в близких отношениях. Участница некой оргии бесхитростно поведала о нравах чекистских генералов: "Девушка, бывшая с нами, начала выражать особую симпатию к одному из генералов. Это не понравилось Власику, и он, вынув наган, начал расстреливать бокалы, стоящие на столе. Был он уже навеселе". Было это "еще до войны, в 1938 или 1939 году".
      Истории такого рода можно умножить без труда. Если наложить последний мазок и сказать о манере Власика пугать арестом тех, кто по каким-нибудь причинам не нравился ему, то рисуется отвратительный портрет разнузданного сатрапа. Щедро украшенного орденами: три Ленина, четыре Красного Знамени, Кутузова I степени. К этим наградам суд в 1955 году присовокупил последнюю ссылку на 10 лет, по амнистии сокращенную до пяти.
      Вот этот негодяй учил вас, Александр Николаевич, морали.
      А. Б.: Тогда было трудно. Я был выброшен на улицу. Много спустя я узнал, что, не дождавшись ответа от Власика на письмо обо мне, Г. К. Жуков обратился к Берии. Он начинал пространное послание: "Уважаемый Лаврентий Павлович...", давал мне отличную характеристику, заверял, что лейтенант Бучин ни в чем не виновен. Жуков просил возвратить меня в Одессу. Берия, конечно, не ответил.
      У безработного времени вагон, и я отлеживался на Старопанском, лениво строя планы на будущее, как раздался неожиданный звонок по телефону Георгия Константиновича. Случилось это в самом конце января 1948 года. Я уже знал, что Жукова перевели из Одессы командовать Уральским военным округом. Как я понял, по дороге к новому месту службы маршал задержался в Москве. О причине инфаркт - не знал.
      Осведомившись о моем здоровье, Георгий Константинович попросил меня об одолжении - выяснить, почему ему не подают тот любимый черный "паккард". Пропуск в Кремль у меня отобрали, и с большим трудом мне удалось связаться по телефону с Удаловым. Тот сухо ответил, что есть распоряжение Косыгина. Что это означает, непонятно. Когда Георгий Константинович позвонил и справился о моих "успехах", я честно пересказал слова Удалова. Последовала тягостная пауза, потом Георгий Константинович поблагодарил за труды и повесил трубку.
      Довольно скоро я узнал - "паккард" забрал В. И. Сталин.
       
      Дело No 3687
      Обиды обидами, а жизнь продолжалась. Я осмотрелся в Москве. Ничего утешительного, кроме главного: великая и единственная опора - дружная семья Бучиных. Как-то пронзительно ясно понял в то тяжелое время, что значила любовь мамы, взявшейся опекать меня, разменявшего четвертое десятилетие. Не знаю, что делал бы без материнской любви, поддержки братьев и сестры. На семейном совете рассказал о Нине. Решение было единодушным: нечего тянуть, привози в Москву. Потеснимся, но будет с нами. В марте 1948 года смотался в Одессу. Вернулся с Ниной. Еще жиличка на Старопанском. Спали мы с ней на полу.
      С работой хуже. Ткнулся в несколько мест, ничего не получалось. Может быть, в какой-то мере я был виноват сам, привык служить. Спрятал гордость в карман и пошел к В. И. Сталину. По очень основательной причине. От ребят-спортсменов узнал, что Василий только что назначен командующим ВВС Московского округа. Он объявил, что создаст лучшие спортивные команды в СССР. Посулил неслыханные блага, и спортсмены сбегались к нему. Так и пришел я на улицу Осипенко.
      Н. Я.: Что там помещалось?
      А. Б.: Штаб ВВС Московского округа. 27-летний генерал-майор В. И. Сталин подчеркнуто демонстрировал свою интеллигентность. В вестибюле штаба книжный киоск и театральная касса. Чисто. Офицерам категорически запретили задерживаться после рабочего дня. Неслыханное новшество, все государственные учреждения в то время работали в ненормальном режиме. Коль скоро И. В. Сталин работал ночами, руководители ведомств считали необходимым засиживаться далеко за полночь. А у сына по-иному.
      В кабинете, однако, я увидел в генеральском мундире прежнего Василия. Он снизошел, признал "Сашку", но говорил небрежно, свысока. "Работу тебе предложить по специальности не могу, - вслух рассуждал генерал. - Допустим, взял бы я тебя водителем, поехал бы в Кремль к отцу. Тебя в ворота не пустят, что мне, пешком идти?" Я посочувствовал Василию Иосифовичу: "Конечно, как можно пешком?"
      Генерал вдруг вскинулся:
      - Давай создадим мотоциклетную команду, и ты станешь ее начальником. Я сразу отказался:
      - Не могу командовать людьми. Готов быть гонщиком. На том и порешили. Не сходя с места, Василий Иосифович отдал команду зачислить меня в кадры ВВС. Назначили начальником химслужбы полка. Ни о первом, ни о втором я понятия не имел. Главное - мотоцикл. Вернули погоны лейтенанта, выдали форму ВВС, фуражку летного состава. Ради утешения генерала я порекомендовал взять в начальники мотоциклетной команды ВВС МО моего доброго знакомого Прокофия Николаевича Соколова, майора, начальника базы.
      Никогда не забуду комическую сцену. Соколова разыскали по телефону, приказ - явиться к командующему ВВС МО генерал-майору В. И. Сталину. Он прибежал на полусогнутых, запыхавшийся. Выслушал высочайшую волю и вышел из кабинета Василия, расправив плечи, гордо озираясь.
      Пошли совсем неинтересные будни. Гаражи команды в районе Песчаной улицы. Там работали, оттуда ездили на тренировки в Подмосковье. Василий устроил летний мотокросс на Минском шоссе и зимний на приз В. П. Чкалова в Химках. По его приказу весь офицерский состав был обязан присутствовать. Упаси бог проигнорировать, гнев В. И. Сталина был неописуемым.
      Мне совершенно случайно довелось поближе познакомиться с личными качествами Василия. Вскоре после моего зачисления на службу Василий позвонил и сказал: "Сашка, на пару дней подмени моего шофера, заболел". Подал машину к штабу и с наставником Василия по ВВС полковником Борисом Морозовым отвез обоих домой, в особняк на Гоголевском бульваре. Туда, видимо, подъехали девицы. Развлекались до утра, я ждал в машине. Сравнил со службой у Г. К. Жукова. Немыслимо, чтобы маршал заставил ожидать всю ночь.
      На рассвете вышел с Морозовым, оба навеселе. "На дачу!", на новиковскую дачу в Ново-Спасском. Я от бессонной ночи как-то не мог прийти в себя и вел машину осторожно. "Почему так едешь? Стой!" Сел за руль и погнал "бьюик". Километров так 140, на Ленинградском проспекте едва не вмазались в "Победу". На даче поспали. Утром покормили, подал машину к подъезду.
      Смотрю, сюда же подводят двух лошадей, одна белая. Выходит Василий, его подсадили в седло, и он потрусил по обочине шоссе. Мы на машине сзади. Вдруг лошадь понесла. Инструктор по конному спорту старший лейтенант Романенко побелел. Наконец конь разнуздался и стал. Вася кое-как слез и понес матом Романенко, почему не подготовил коня как следует и т. д. Возмутительная сцена.
      По пути в штаб Василий накинулся на меня за то, что я слил из бака машины у Старопанского канистру бензина. Как смел "без спросу" брать бензин! Дело не стоило выеденного яйца. Я держал мотоцикл в квартире на Старопанском и по каким-то причинам не заправил его на бензиновой колонке. Удивила даже не мелочность Василия (бензин тогда стоил 5 копеек литр, нам выдавался бесплатно), а то, что за мной следили - я подъезжал к квартире один. Неприятное открытие.
      Довелось мне без промедления испытать еще больший мстительный гнев В. И. Сталина. Он требовал, и очень настырно, быть первыми. Команда была сырая, несколоченная. В середине 1949 года мы проиграли соревнование по кроссу на 60 километров, заняв второе место после "Динамо". Василий собрал нас в новом здании штаба ВВС МО на Ленинградском проспекте. Он явился навеселе, поблескивая новыми погонами, в мае 1949 года стал генерал-лейтенантом. Его "речь" была отвратительна, брань грязной, обвинения несуразными. Я не выдержал, встал и начал возражать. Василий визгливо цыкнул на меня:
      - А ты молчи, холуй посольский!
      Я даже сразу не сообразил, в чем дело. Потом вспомнил историю десятилетней давности, мой первый и единственный в жизни контакт с иностранным дипломатом. Значит, помнили, значит, следили! Бранью дело не ограничилось. Василий объявил об изгнании меня из рядов доблестных ВВС. Итак, отныне вольнонаемный, по должности инструктор по мотоциклетному спорту команды ВВС МО.
      Окончательное превращение меня в штатского почти совпало с радостным событием - 23 октября 1949 года мы с Ниной зарегистрировали брак в Ленинском загсе Москвы. Наконец стали законными мужем и женой. Радость била через край, жизнь не омрачало даже то, что пришлось жить в неважных условиях. Сняли небольшую комнатенку в Сретенском тупике и съехали со Старопанского. Постепенно я освоился со своим новым положением, каждый день торопился к себе домой. Дорога простая: пешком от метро на площади Дзержинского. Вот на этом пути сделал пренеприятное открытие. Годы общения с чекистами не пропали даром, я обнаружил за собой "хвост", проще говоря, топтуны "вели" меня. Проверился, так и есть.
      Пришел домой, рассказал Нине. Вины за собой никакой не знал, знал другое: слежка дело дорогостоящее, и если я стал ее объектом, значит, МГБ что-то затевает. Через какое-то время заметил, что наблюдение снято. Успокоился, но, к сожалению, как выяснилось позднее, напрасно. Впрочем, дел было по горло, команда становилась на ноги. Я предвкушал успехи, а энергичная деятельность В. И. Сталина по созданию спортивных коллективов в ВВС МО невольно увлекала, не оставляла времени на размышление. Буквально каждая неделя приносила что-либо новое.
      Нужно воздать справедливость В. И. Сталину. Он использовал свои широкие возможности в интересах советского спорта, хотя зачастую его "забота" приобретала уродливый характер. Василий серьезно отнесся к подхалимскому избранию председателем Федерации конного спорта СССР и по этому случаю завел на даче личную конюшню. Руководители военно-строительных организаций, естественно, угодничали перед Василием, особенно генерал А. Н. Комаровский, известный специалист по использованию труда заключенных. По инициативе Василия были построены спортивные залы или под них переоборудовали подходящие помещения. В горячке обустройства спортсменов и мне улыбнулась удача - в конце 1949 года мы с Ниной получили однокомнатную квартиру на пятом этаже типового дома на Хорошевском шоссе.
      Казалось, достигнута вершина счастья. Перевезли свое имущество - перину, на которой спали на полу. Втащили не без труда единственное достояние мотоцикл. Поднимать машину на пятый этаж было делом не из простых. На стройке по соседству работали немецкие военнопленные. Я договорился с одним, хорошим столяром, и он соорудил мне на кухне приличный стол. Посидели и выпили с ним ради такого случая. Я с уверенностью смотрел в будущее, Нина часто мечтала о том, как расставить мебель. Когда у нас будут деньги. "Будут!" - заверял я ее, надеясь взять призовые места на соревнованиях. 27 апреля 1950 года наши планы разлетелись.
      На рассвете раздался громкий нетерпеливый стук в дверь. Я встал с пола, подошел к двери.
      - Кто?
      - Открывай!
      В прихожую ввалились четверо и разбежались по нашему жилищу. Схватили и ощупали мою одежду. Согнали Нину с перины, перетряхнули постель.
      - Что вам нужно?-спросил я.
      - Где оружие? - заорал, видимо, старший.
      - Ищите, - пожал я плечами и попытался успокоить Нину, которая полуодетая дрожала на табуретке.
      Обыск не занял много времени, у нас практически ничего не было. Только по завершении этой операции мне предъявили ордер на арест и обыск Бучина А. Н. Приехало за мной МГБ.
      Н. Я.: Что у вас украли при обыске? Не может быть, чтобы чекисты, именовавшие себя людьми с чистыми руками и горячими сердцами, ничего не присвоили. В таких случаях они не стеснялись.
      А. Б.: Сперли единственную ценную вещь - часы, которые мне подарил брат Алексей. Как они умудрились сделать это, ума не приложу. Наручные часы висели на видном месте. Ни Нина, ни я не заметили, как вор сунул их в карман или куда-нибудь еще.
      Н. Я.: Чекистским ворам в сноровке не откажешь. В этом отношении они были специалистами высокой квалификации. Когда в феврале 1952 года был арестован мой отец, с обыском в нашу квартиру ввалилось с полдюжины чекистов предстояло обшарить не пустую комнату недавнего лейтенанта, а квартиру маршала артиллерия. Как и вы, я не приметил, как эти с шаловливыми чистыми руками, надо думать, убежденные коммунисты крали серебряные ложки, побрякушки моей матери и, наверное, кое-что еще, что я за давностью времени подзабыл. Помню только, что на толстых чекистских задах топорщились засаленные галифе (спецодежда для обысков?) наверняка с глубокими карманами. Когда же и меня арестовали в конце 1952 года, то, по словам матери, чекисты при обыске украли деньги, что-то из вещей. Ни я, ни мама так и не заметили, как они обворовывали нас.