ГЛАВА ШЕСТАЯ

Дюваль не стал тратить время на безнадежные звонки в Блуа. Он достал свой старый чемодан и поехал. В Блуа он дозвонился только из Роанна и получил уклончивый ответ о том, что мадам Дюваль в тяжелом состоянии и посещения отменены.

– У нее что? Перелом черепа? – вскричал Дюваль.

– Нет. Но доктор Пеллетье вам все объяснит лучше меня… Приходите завтра к одиннадцати.

– Она в опасности? Скажите же, наконец, я ее муж. Голос был тих и непоколебим.

– Только врач может вам все объяснить… Спросите у Пеллетье.

Рауль пообедал в Роанне напротив вокзала. Она выберется! Конечно, пока она в шоке и, понятное дело, никто не может пока сказать, как все обернется. Но ведь нет перелома!…

В течение нескольких часов он пытался подавить в себе страх, который так полностью и не прошел. Вот уж в который раз он думал: „Допустим самое плохое. Она умирает. Ее поверенный открывает конверт и находит мое признание. Ну и что из того? Я ведь в это время находился в сотнях километров оттуда… Никакой связи. Это же сама очевидность". Очевидность, которую словно огонь, он поддерживал с трудом, отгоняя диких зверей, шаги которых неотвязно слышались по ночам.

После Монтлюссона ему стало лучше. Вероника будет растрогана его появлением, возможно, ему удасться вернуть бумагу. Он скажет ей: „Если бы с тобой что-либо произошло, ты видишь, в каком положении я бы оказался? Уничтожим это письмо, так будет справедливее. Найдем другой предлог для развода, менее опасный". До самого Монтлюссона он изучал эту мысль. Она и вправду была отличной. Вероника не сможет не согласиться с ней. Он жаждал скорее приехать и обнять ее… Да, именно обнять, без всякого лицемерия, а как только она сможет говорить, он предложит ей сделку. Благословенна будь авария, она избавит его от опасности! К счастью, после своего отъезда из Канна Вероника много разъезжала. В противном случае возникли бы подозрения, что машина была снова нарочно повреждена… Вероника поймет… Он уговорит ее. Это, конечно, унизительно для него, но так необходимо!

Блуа еще досыпал в туманой заре. Рауль чувствовал себя разбитым. В больших гостиницах были вывешены объявления: „Мест нет". На выезде из города он нашел номер, где, не раздеваясь, уснул как убитый, успев лишь подумать: „Вероника, ты должна"…

Медсестра встретила Рауля в просторном белом кабинете, говорила тихо, как-будто ее подслушивали.

– Ночь прошла спокойно, – сказала она. – Сознание к вашей жене пока не вернулось, но после такого шока это нормально… Я приоткрою дверь, чтобы вы могли взглянуть на нее. Правда, кроме повязок вы вряд ли что-нибудь увидите. Бедняжку наполовину обрили, и половина лица сильно пострадала, но это не самое страшное. От этого не останется даже рубца. Доктор Пеллетье вам расскажет все подробнее. Вы чем занимаетесь, месье Дюваль?

– Я кинезитерапевт.

– Очень кстати. Возможно, ваше ремесло ей понадобится. Теперь пройдите.

Она проводила его в длинный коридор, какой иногда вдруг увидишь во сне, остановилась у одной из дверей, которую медленно приоткрыла. Рауль подошел. Вероника лежала спокойно, неподвижно, от бинтов оставался свободным лишь один восковой заостренный нос, с кронштейна спускались резиновые трубки и исчезали где-то в постели. Медсестра закрыла дверь, отвела Дюваля в сторону.

– У нее хорошее сердце. Будем ждать. Тут есть другое. Возможно, вы предпочли бы знать всю правду.

– Да, пожалуйста.

– Мы делаем все возможное, но в настоящее время у нас есть некоторые трудности. И еще. На вашей жене был золотой браслет, который мы сняли. Я вам его верну. Он в кабинете. Ее чемодан мы не открывали. Вы найдете его в шкафу. Была там еще дамская сумочка, но ее нужно почистить, она в крови и грязи… Мы это сделаем сами.

Сестра торопливо и молча провела Дюваля в кабинет, извлекла завернутый в вату браслет и, прежде чем вернуть его, заботливо протерла.

– Он немного ободрался у застежки, но ничего… Одежда была порвана. Вероятно, бедняжку несколько раз перевернуло. Да уж, она вернулась из такой дали. Ах! Кажется, я слышу доктора. Пройдите сюда, месье Дюваль.

Она провела его в комнатку, напоминавшую тамбур метро. Здесь ожидали две женщины. Рауль остался стоять, машинально рассматривая книги в шкафу, который похоже, никто никогда не открывал, потом принялся разглядывать браслет, положил его в карман. Руки у него тряслись от усталости. Один вопрос не давал ему покоя: в чем он мог быть полезен Веронике? Останется ли она калекой? Все будущее зависело от ответа. Может, развод никогда и не понадобится. Доктор открыл дверь кабинета.

– Месье Дюваль?

Это был высокий худой, подстриженный бобриком мужчина с сильными и быстрыми движениями.

– Присядьте.

Сам он занял место за заваленным бумагами столом, сложив молитвенно руки.

– Я буду прямолинеен, месье Дюваль. Положение не блестящее. Нам пока удалось лишь спасти ее… Но что потом? Не буду вдаваться в подробности. Короче, у нее нет особых повреждений. Сломана рука, поврежден позвоночник. Это все восстановимо, но внутримозговое кровоизлияние… которое отнюдь не означает гематому. Нет, я думаю, что травма сама небольшая… как я понял, вы массажист?

– Кинезитерапевт, – поправил Дюваль.

Доктор сделал жест, означавший, что это одно и то же.

– Итак, вы имели дело с параличами?

– Да, и часто.

– Прекрасно. У мадам Дюваль правосторонний паралич. Неизвестно, как все пойдет дальше. Пока рано судить об этом. Все будет ясно через несколько дней, когда сделаем необходимые анализы. Очевидно одно: справа полная потеря чувствительности. Поскольку организм у мадам Дюваль молодой и сильный, думаю, что электроэнцефалограмма ничего плохого нам не покажет. Есть небольшая лихорадка. Со стороны легких, как-будто, ничего, но пока рано судить об этом. Подобный случай нельзя сравнивать с тромбозами стариков. Остальные повреждения заключаются в кровоизлияниях на лице, что, безусловно, неопасно. Нам, правда, пришлось обрить ей половину головы, но не в этом суть. Обещаю, что это не изуродует больную. Единственно, что я не могу вам обещать, так это то, что она скоро сможет ходить, а также и то, что она будет говорить. Вот что, действительно, ужасно.

– Долго ли вы намереваетесь держать ее здесь? – спросил Дюваль.

– Это зависит от множества факторов. Что-нибудь около месяца… Вы где живете?

– В Канне.

– Это не место для выздоравливающих, особенно в это время года. Ей необходим покой, для этого лучше подходит деревня. На вашем месте я бы подыскал тихий дом. Ей понадобится чья-нибудь помощь… А у вас работа…

– Я постараюсь это устроить, освободиться.

– Очень хорошо. Я дам вам знать, когда потребуется ваша помощь… Резервы природы неисчислимы. Нельзя отчаиваться, месье Дюваль. Будьте мужественны.

По– прежнему торопясь, он проводил Дюваля и тепло пожал ему руку. Коридор опустел. Номерами на дверях и брошенной тележкой, наполненной склянками, коридор этот напоминал ночной кошмар. Здесь тихо витало горе, которое остановилось возле Дюваля, когда тот приоткрыл дверь палаты.

Вероника не двигалась, казалось, она была высечена из камня и здорово напоминала надгробие. Ее палата была под седьмым номером. Дювалю вдруг захотелось убежать отсюда. Он заплутался, потом спросил дорогу и, наконец, отыскал выход.

Время было почти полуденное. Среди белых песков вдали голубизной сверкала Луара. „Если она не сможет больше говорить, – думал Рауль, – я никогда не узнаю, кому доверено то письмо". Но эта мысль не вызывала у него беспокойства. Он вовсе не покорился судьбе, чувства его скорее можно назвать волнением, страданием. Рауль пообедал на берегу реки, отметил, что поиздержался и что, пожалуй, настало время посетить банк, это отвлекло его от мыслей о Веронике. В конце-концов он наймет сиделку, черт возьми! Чего ради он должен терзаться из-за какой-то немой? Вероника пусть живет у себя, он у себя. Он принялся за подсчеты. И в самом деле! Не поехала бы она к любовнику, ничего бы не произошло. Иначе – что бы ей делать на дороге в Амбуаз? Тому, другому, больше повезло, на его долю выпали сожаления и благородные чувства. А вот ему…

Глядя на бегущие воды Луары, Дюваль вспомнил о массовых нантских утоплениях во времена Революции. Тогда связывали попарно живого и мертвого и бросали их в воду. Вот так и он связан с Вероникой, что обещало ему успешное утопление. Еда, кофе, крепкое винцо согрели его, а переживания окончательно прогнали сон. Он почувствовал себя в западне. Ему вдруг захотелось уехать обратно, сославшись на неотложные дела. Жить несколько дней в Блуа с ежедневными посещениями больницы было выше его сил. Стоит только Веронике открыть глаза и узнать его, уж она-то найдет способ высказать ему свое отвращение. Что же ему тогда говорить сестре и врачу? К счастью, она не способна говорить. Может с его стороны это и неблагородно, ну и пусть! Чья здесь вина?

Он вышел из ресторана, чувствуя свою ненужность больше, чем солдат в увольнении. Город кишел отдыхающими, даже на его маленькой машине невозможно было протиснуться. Он нашел банк, снял тысячу франков, не без отвращения пошел в жандармерию. Жандарм для него отождествлялся с классовым врагом. Рауль с недоверием вошел в кабинет, где толстый мужик с крестьянским лицом курил трубку.

– Месье Дюваль? Вы по поводу аварии на Шомонском мосту. Ну, пострадавшая чувствует себя получше?

– Да, благодарю.

– Пройдите, пожалуйста, сюда.

Еще один коридор. Запах тюремных камер. Другой, более просторный кабинет. Помощник, не прекращая телефонного разговора, пригласил его жестом сесть.

– Я высылаю „Скорую помощь" и фургон… Хорошо… Да. Полностью… Тем хуже! Они подождут.

Он положил трубку, и жандарм ему объяснил:

– Это месье Дюваль.

– Ах! Месье Дюваль… Вы уже побывали в больнице?

Он подошел с протянутой для пожатия рукой. Это был плотный широкий человек с живым взглядом обыскивающих глаз. „Грубоват, но не зверь", – подумал Дюваль усаживаясь, в то время как жандарм ушел. Помощник открыл кляссер, положил на стол несколько листов бумаги.

– Вот отчет, – сказал он. – Как себя чувствует мадам Дюваль?

– Она жива.

– Да. Я понимаю. Это уже хорошо. Поговорим о случившемся. Здесь много неясного. Вы не знаете это место? Сразу после Шомона, на левом берегу? При выезде из города есть мостик, после которого дорога изгибается и идет вдоль Луары на протяжении нескольких сотен метров. Шоссе отделяется от берега лишь откосом и песчаным берегом длиной около 20 метров. Пейзаж здесь очень живописен, отчего водители часто невнимательны к дороге и забывают смотреть вперед. Несчастье случилось около 20 часов, т. е. во время интенсивного движения. Что же произошло? Нам бы тоже хотелось это узнать. О случившемся сообщил шомонский булочник, который возвращался домой на велосипеде.

Помощник открыл рапорт и пробежал его глазами.

– Мадам Дюваль нашли распростертой на берегу у воды в состоянии, которое вы можете себе вообразить. К счастью, она не пристегнулась спасательным поясом. Эта небрежность ее и спасла. Машина лежала на правом-боку, почти погруженная в воду, с разбитым ветровым стеклом, что указывает на то, что она несколько раз перевернулась. Если вы пойдете на то место, то увидите отчетливые следы. Вокруг валялись разные вещи… карты, электролампа, путеводитель „Мишлин", водительские права и техталон… Машина перелетела через откос, растеряв содержимое. Возможно, кое-что упало в воду. Мои люди искали, но течение здесь сильное, даже летом. Из багажника мы извлекли чемодан, который немного намок, но уцелел. Останки машины в гараже Газо, можете их осмотреть. Мы все сложили в мешок, кроме сумки и чемодана, которые отправили в больницу, бумаги у нас.

Помощник закрыл рапорт, водрузив на него волосатые руки.

– Первое, что приходит в голову, – продолжал он, – это то, что мадам Дюваль стала жертвой собственного невнимания. Она обычно ездила быстро?

– Да.

– Осталась одна деталь, которая нас волнует: когда мадам Дюваль отправилась в путь, была ли на левой дверце вмятина?

– Откровенно говоря, я об этом не знаю. У меня своя машина. Я отсутствовал целый день. Жена моя много разъезжает, может, железо как-то и помялось, в Канне это не редкость. Она могла мне даже об этом и не говорить.

– Речь идет о большой вмятине. Нам кажется, что по машине нанесен удар от какого-нибудь встречного. Правда, дверца могла прогнуться и при переворачивании. Но нет… нам знакомы такие аварии. Лично я за то, что удар был. Машина сошла с дороги именно из-за толчка… скорее всего, нечаянного, воскресный вечер, водители частенько под хмельком… Нам хотелось бы задержать виновного. На этом участке уже случались аварии, и нам хотелось бы от них избавиться. Дознание будет проводиться сколько нужно, но мы считаем свое предположение верным… Вы еще побудете в Блуа?

Дюваль заерзал на стуле. Он разом охватил все случившееся: уикэнд он провел в одиночестве в горах, его старенькая машина избита хуже любой теплушки для скота. Он вполне мог бы находиться на Шомонском мосту в воскресенье вечером, а утром в понедельник быть уже в Канне. Стоит только вскрыть конверт Вероники… Его свобода теперь зависит от упрямства этого полицейского.

– Э-э… да… обязательно, – промямлил Дюваль.

– Можно будет вас побеспокоить?

– Я остановился в гостинице „Коммерс".

– Замечательно. Если появятся новости, я вам сообщу. Ах, да, чуть не забыл. Машину пострадавшей можно использовать, механические повреждения несерьезны. Вы найдете ее в гараже Газо при выезде из Блуа, на дороге в Тур. Не забудьте сделать все необходимое для получения страховки. Вот вам документы на машину.

Полицейский протянул Дювалю пластиковый футляр. Зазвонил телефон.

– Извините… Мы сейчас в тяжелом положении. Всегда к вашим услугам, месье Дюваль.

„Боже мой! Что я такого сделал, чтобы меня так преследовала неудача", – думал Дюваль, выходя из жандармерии. Ведь если он и сможет доказать свое алиби, его все равно заподозрят в том, что он подкупил кого-нибудь для покушения. Для такого богача, каким он стал, это ведь ничего не стоит. Тут уже выплывает наружу то старое дело со стрельбой и ранеными. Тут уже его заклеймят как неустойчивого, малость ненормального, гошиста… Правосудие придет в смущение.

Дюваль спросил дорогу и проехал в сторону Тура. Город протянулся вдоль реки и растояния были внушительными. Он стал уставать.

„Триумф" стоял на площадке среди других останков машин, рядом с гаражом. Для разбитого он выглядел вовсе неплохо: разбитое ветровое стекло, измазанное железо и наполовину оторванный капот. На левой дверце отчетливо проступала отметина от удара в виде воронки, от которой отходила к заду глубокая царапина. Жандарм прав: Веронику кто-то зацепил. Дюваль порылся в ящике для перчаток, в карманах. Все было влажным и липким. Он осмотрел задний багажник, который почти не пострадал, немного задержался, захваченный видом развороченной машины, и попытался представить себе удары на теле Вероники, а себя – на месте того лихача.

Какой– то человек в грязной одежде подошел к нему, приветствуя кивком головы и протягивая мизинец.

– Это вашу красавицу так изуродовало? Как она там?

– Скорее плохо, – ответил Дюваль.

– Бедняжка! С этими железками шутки плохи. Что вы собираетесь с ней делать? За четыре-пять тысяч франков ее можно восстановить, и снова будет как новенькая. Но только стоит ли?

– Посмотрим. Я еще ничего не решил. Она может пока здесь постоять?

– О! На этом месте она мне не помеха. Позвоните, когда надумаете. Надеюсь, у вас все уладится. Какое несчастье эти столкновения!

Дюваль извлек из кармана пластиковый футляр с документами. Вероника всегда держала его в ящике для перчаток, который, должно быть, открылся, когда машина перевернулась перед падением в воду, и теперь водительское удостоверение было влажным. Бланки регистрации аварии исчезли. Дюваль еще порылся в кармане для мелочи. Все напрасно. Ничего. Жандармерия выдаст другой. Ему еще придется иметь с ней дело. Надо ли заплатить что-нибудь механику? Медсестре? Он ненавидел чаевые за то, что не умел их давать. Ну, да потом! Он все откладывал на потом. Сейчас он должен осмотреть то место, где машина сошла с дороги. Следователь удивится, если он не поспешит к месту происшествия. Отныне все: движения, походка, слова, все должно подчиняться одной задаче – изображать убитого горем мужа. Он должен уметь играть эту роль безошибочно.

Дюваль – поблагодарил механика и вернулся в город. Он поехал по направлению к мосту, миновал его, свернул вправо на дорогу к Амбуазу, рассеянно оглядывая окрестности, беспрестанно думая о письме. „Вскрыть в случае смерти". Пока Вероника жива, адвокат не имеет права его вскрыть. Вероника для него теперь все равно, что кислородный баллон, отсрочка ареста… А если она умрет?… Тут Дюваль перестал задаваться вопросами. Может, он успеет сбежать, если хватит времени. Он набьет чемодан банкнотами и попытается перейти границу. Все было зыбким, ненадежным. Он был уверен только в том, что не допустит, чтобы его арестовали.

Так Рауль доехал до Шомона и у моста сбавил ход. Как сказал жандарм, авария произошла где-то здесь. Правый бортик шоссе был невысок. Река казалась совсем рядом, если бы не табличка „Купание запрещено", она была бы просто очаровательна. Рауль уже издалека заметил следы бывшей драмы, он остановился. На месте, где „Триумф" сошел с дороги, лежало битое стекло. Вот тут, где взрыта трава, машина и перелетела через барьер и скатилась по другой стороне прямо на песчаный берег. На влажной земле видны еще следы ремонта дороги и глубокие колеи, ведущие к городу. Множество отпечатков ног уходило к реке. Дюваль подошел к воде, которая перекатывалась по камням, поднял ветку и забросил ее подальше. Она, медленно кружась, заскользила по течению.

Рауль попробовал воду рукой и счел ее холодной, потом закурил, подержал зажигалку в руке. Теперь он видел все. И что же?

Ему нужно запастись терпением надолго. Где-то в мозге Вероники разрушались обескровленные клетки. Рауль зависел теперь от столь малых вещей, что и под микроскопом их не всегда различишь. В голове его вертелся лишь один вопрос: сколько продлится эта мучительная игра? Он возвратился в гостиницу и позвонил в больницу.

– Состояние без изменений, – ответила медсестра. – Не волнуйтесь, месье Дюваль.

„ Завтра принесу цветы, – подумал он, – это как раз то, что должен сделать настоящий муж. А что сделает ее возлюбленный?"

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Каждый день после полудня Дюваль появлялся в больнице. Он подходил к столику старшей медсестры, которая быстро сообщала ему: „Ночь прошла спокойно" или „Сегодня небольшая температура". „Вчера к ней как-будто вернулось сознание. Ей дали успокаивающее". Несколько раз ему попадался на дороге доктор Пеллетье, который собирался поехать обедать после операции. Тот, как всегда, был сдержан и скуп на новости. Он быстро сообщал о результатах артериографии, о фибринолизе, о тесте Бурштейна… для Дюваля все это был темный лес. „Все идет неплохо, – заключал доктор. – Но травма серьезная. Нужно избегать всяких волнений, потрясений…" Дюваль довольствовался тем, что наблюдал за Вероникой через слегка приоткрытую дверь.

– Можете подойти, – говорила Жанна, сиделка Вероники.

– Нет, нет, – протестовал Дювалв. – Доктор просил не доставлять ни малейшего волнения.

– Но она же спит.

– Потом, потом. Нужно ли ей что-нибудь?

– Пока нет. В чемодане было белье. Я положила его в шкаф.

– Спасибо.

– Через несколько дней, когда она начнет подниматься, ей понадобится домашний халат.

– Уже? Подниматься?

– Конечно! Но не для ходьбы.

Дюваль уходил на цыпочках. Он не спешил встретиться взглядом с Вероникой. Он знал, что скоро должен будет подойти к ней, ласково заговорить, проявить заботу, потому что все это произойдет при Жанне, которая так отзывчива и участлива к судьбе супругов. „Еще три дня, – говорила сестра, – ей снимут большую повязку, и вы увидите ее прежней. Какая радость! Представляю себя на вашем месте! Она, наверное, была красавицей! Я никогда не видела такого замечательного телосложения". Он хотел было пожать плечами, но спохватился, сжал кулаки и, грустно улыбнувшись, изобразил подходящий случаю вздох, а как только вышел из больницы, бросился искать место, где бы выпить коньяку, чтобы переварить эту новость.

Он старался заполнить время каким-нибудь простым делом: например, читал описание происшествия, долго выбирал домашний халат для Вероники, а потом отложил покупку на другой день, звонил месье Джо: „Да, да, все идет неплохо, но нужно подумать о моей замене". А дальше что? У него все равно оставалась еще куча времени. Он гулял вдоль Луары, смотрел на рыбаков, а голову сверлила одна мысль: „Допустим, она не сможет больше говорить, но есть и другие средства выражения… например, жесты, глаза, которые могут изобразить „да" и „нет"… Она ведь сможет дать понять, что не хочет меня видеть"…

Под любым незначительным предлогом Дюваль по нескольку раз звонил в больницу. Искал Жанну.

– Состояние прежнее. Она, как-будто, начинает понимать речь, но по-прежнему сонлива из-за медикаментов.

– Она каким-нибудь образом проявляет свои желания?

– Нет. Пока нет.

– Она знает, что находится в больнице? Помнит ли, что с ней случилось?

– Возможно… Спокойной ночи, месье Дюваль. Не волнуйтесь.

Спокойной ночи! Какой тут покой, когда стрижи горланят над крышами, а туристы спешат на террасы кафе! Дюваль бродил по улицам наугад. Иногда он останавливался и громко говорил: „В конце-концов мне наплевать! Мне наплевать!" Он честил Веронику, письмо, свой страх, все на свете! Он богат. Нельзя отнять у него эту радость! Только эта мысль и утешала его, давала ему короткую передышку, помогала переносить длинные дни ожидания, которые кончались пышными красками заката на горизонте. Луара вспыхивала огнями. Дюваль облокачивался о перила моста, и вечерний покой разливался в нем. Когда зажигались фонари, он шел обедать, выбирал длинные меню, уходил последним. Через три дня ему вернут жену. Еще три дня…

Он чувствовал слабость, пытался дозвониться до больницы. По телефону пытался объяснить Жанне, как он страдает.

– Бедный месье, – говорила Жанна. – Видно, ваши силы иссякли. Как это ужасно. Думаю, когда вы придете, вас будет ждать сюрприз. Мадам явно лучше. Сегодня она вышла из комы. Ее больше не лихорадит. Конечно, правосторонний паралич остается, но лицо приняло осмысленное выражение. Ее соседка по палате выписалась из больницы. Вы не будете больше стесняться говорить с женой. Я скажу ей о вашем свидании. Думаю, она будет счастлива.

„Чертова дура! Да замолчи же ты!"

– Извините, я очень устал, – прошептал Дюваль.

– Отдыхайте и приходите скорее. Думаю, вас будут ждать с нетерпением.

Голос сестры стал липким от сочувствия. Дюваль швырнул трубку. Нетерперние Вероники! От этого не убежать! Он сел в машину и поехал в ближайший лес. Там, по крайней мере, его не будут преследовать. Он долго ходил, чтобы успокоиться. Итак, мадам лучше. Худшее позади, пусть, и это немало. Остается только вообразить себя наедине с калекой, которая будет следить за тобой ненавидящим взволнованным оком, если вдруг ему вздумается взяться за какую-нибудь ампулу или таблетку. Темный подозрительный взгляд Вероники преследовал его даже здесь, от него не было спасения.

У нее к тому же уцелела рука, она может попросить бумагу и написать кое-что для медсестры, врача, полиции… К счастью, рука левая, но если очень постараться, то можно научиться выводить буквы и написать всего лишь одно слово: убийца.

В затуманенном мозгу Вероники оба происшествия, безусловно, могли слиться в одно… К тому же жандарм непременно придет в больницу, чтобы собрать сведения от самой пострадавшей. Гипотезы… Фантазии… Под деревьями было тихо. На дороге дрожали солнечные пятна, пахло сырой землей, плесенью.

Дюваль подумал о любовнике Вероники. Он как-то упустил его из виду. Существовал ли тот на самом деле? Если да, то он должен ведь был поинтересоваться судьбой Вероники, которая не подает о себе вестей. Дюваль успокаивался, когда воображал себе соперника, не знавшего, куда обратиться, а лишь беспомощно ждавшего вестей, и, наконец, вынужденного сказать себе: „Она оставила меня и вернулась к своему массажисту". Дювалю необходимо было сознавать, что он не один страдает, он даже стал шептать что-то вроде молитвы: „Боже, сделай так, чтобы он существовал! И пусть ищет ее подольше!"

Дюваль пошел по собственным следам к машине и, вернувшись в Блуа как можно позже, позвонил в больницу. Никаких особых новостей. Веронику уже кормят.

– А как вы, месье?

– Так себе. Что-то печень пошаливает.

В ответ получил сочувствия по поводу печени. Советы, от которых можно загнуться.

– Ах, да! – сказала Жанна. – Сумочка вымыта. Я положила ее в свой стол, не забудьте ее захватить. Нашей больной она еще не скоро пригодится.

– Благодарю!

Следующий день Дюваль провел в Туре. В голове его все яснее проступал один план. Ему нравились здешние окрестности. Не купить ли здесь жилье? Просторный дом, в котором можно разместить восстановительный центр, где Вероника будет такая же больная, как и другие, тогда никто не сможет упрекнуть его в пренебрежении к жене, и в то же время он мог бы освободиться от нее. Таким образом, он осуществил бы свою давнюю мечту и сохранил внешние приличия. Более того, если он окружит Веронику внимательным уходом, или приставит к ней опытную сиделку, кто всерьез станет верить этому письму „в случае смерти". Достаточно того, что он дорого платит за свою ошибку.