Она свободно проходила в щель. Затем я несколько раз постучал в стену; шаги стихли. Я щелчком послал записку под дверь. Жюлия не могла не увидеть ее. Сидя на корточках, я ждал. По легкому прогибу и вздрагиванию паркета под рукой я знал, что она стоит за дверью. Мне казалось, я слышу ее дыхание. Может, она ответит мне тем же способом? Ноги быстро уставали, пришлось встать на колени. За стеной скрипнул стул, упала туфля. Нет, она не ответит. И все же я продолжал наблюдать за щелью под дверью. Она, наверное, размышляет, обдумывает, как разъяснить мне свои намерения… Скрипнула кровать. Щелкнул выключатель. Ну что ж! Оставалось лишь последовать ее примеру, лечь в постель и часами строить самые невероятные предположения…

Утром следующего дня я был так же разбит и насторожен, как и в утро нашего побега из лагеря. Я приподнял занавеску: дома напротив выглядели сухими. Водосточные трубы перестали выплевывать потоки воды. Хороший знак. Я оделся и, перед тем как выйти, легонько стукнул в дверь смежной комнаты; затем направился в столовую, где застал Элен. Я рассеянно поцеловал ее за ухом.

— Как спалось, Элен? Она пожала плечами.

— Я в отчаянии, Бернар. Только не обижайтесь. Но я на пределе. Это сильнее меня. Я не в силах выносить ее дольше.

— Теперь вам ясно, почему я порвал с ней?

— Когда мы поженимся, ноги ее у меня не будет. Мне это очень неприятно из-за вас, Бернар, но честнее предупредить.

— Я и не намереваюсь навязывать вам Жюлию, — с живостью отозвался я.

— Как она может так отличаться от вас? Чем больше я наблюдаю за вами обоими, тем больше нахожу вас совершенно чужими друг другу. Можно подумать, в вас течет разная кровь. Я завладел рукой Элен, накрыл ее своей.

— Прошу вас, — прошептал я. — Потерпите еще немного. Больше мы ее не увидим. Обещаю.

— Спасибо… А что вы скажете об Аньес? Не кажется ли она вам странной последние несколько дней.

— Нет, я ничего не заметил.

— О! Здесь что-то есть. Она меня беспокоит… Бернар, нужно как можно быстрее начать приготовления к свадьбе. Так будет лучше. Для нас, для других, для всех.

— Ну что ж, условились, — ответил я, пожимая ее руку. — Как только Жюлия уедет… Я в свою очередь тоже просил бы вас… Мне хотелось бы, чтобы все прошло как можно скромнее. Никаких пригласительных билетов, никакой шумихи…

— Ну о чем вы говорите! — воскликнула, засмеявшись, Элен.

Я приблизился к ней, она послушно протянула мне губы, как верная супруга, уже давно опомнившаяся от первых ласк. Она не переставала поражать меня умением владеть собой. Для меня в этом было даже нечто притягательное. Только из желания получить чисто эстетическое удовольствие — увидеть, как она слабеет, — я стал настойчив.

— Пустите меня, — прошептала она.

Поглощенные поцелуем и молчаливой борьбой, мы на какой-то миг забыли об осторожности. Я первым заметил Аньес. И тут же, как преступник, отпустил Элен. Она залилась краской, затем сделалась мертвенно-бледной. Мы разом оказались участниками драмы.

— В следующий раз я буду стучать, — проговорила Аньес.

— Ты… — начала Элен.

— Ну я? — с иронией переспросила Аньес.

— Послушайте, — вставил я, — не будем же мы…

— Помолчите, Бернар, — отрезала Аньес. — Это вас не касается.

Какая-то глубинная интуиция подсказала мне, что я и впрямь не в счет, что я для них — всего лишь вещь, которую оспаривают, крадут друг у друга. Не разделяй их стол, они, пожалуй, набросились бы одна на другую.

— Я долго терпела, — начала Элен, — но я не позволю…

В коридоре послышались шаги Жюлии, и повадка сестер немедленно изменилась. Здесь привыкли противостоять посторонним, и чувство приличия было сильнее ненависти.

— Добрый день, Жюлия, — поздоровалась Элен почти не дрогнувшим голосом.

Жюлия пожала им руки и с открытой, невинной улыбкой направилась ко мне. Она тоже была натурой сильной и великолепно умела скрывать свои чувства. Она поцеловала меня без тени смущения, скорее даже с неким не лишенным чувственности лукавством, смысл которого был мне ясен. Со мной она обманывала сестер, и поцелуи, ласки, рукопожатия — все это определенно означало: «Держись за меня, дурачок!» Почему же тогда она отказывалась мне отвечать? Мы сели вокруг стола, и, чтобы рассеять неловкость, я предложил:

— Погода, кажется, налаживается, пойду прогуляюсь. Ты не составишь мне компанию, Жюлия?

— Не сегодня, нет. Я привезла с собой кое-какое белье для штопки: там у меня нет на это времени.

Она отказывалась пойти со мной и объясниться. Значит, таков ее ответ. Ладно, я покажу ей, что не менее упрям. Как обычно, она вышла к завтраку до того, как привела себя в порядок. Ей нравилось расхаживать в халате, не спеша потягивать кофе, покуривая «Голуаз», что выводило Элен из себя. Я вернулся к себе и на листке из блокнота написал: «Бернар погиб по приезде в Лион», затем подсунул записку под дверь. Я ничем не рисковал. Ни Аньес, ни Элен не входили в комнату Жюлии. Напротив, если Жюлия не знала о смерти своего брата, я мог выиграть. По логике она просто не могла знать об этом, поскольку правды не знал никто. Но тогда опять непонятно: почему Жюлия обращается со мной так, словно я Бернар? Нет, я должен разобраться! Во что бы то ни стало!

Приложив ухо к стене, я слушал. Сегодня моя тревога была во много раз сильнее, чем накануне. Я ведь и записку-то подсунул под дверь, чтобы заставить Жюлию подойти поближе, чтобы быть уверенным, что услышу ее. И я отчетливо расслышал все. Она подошла к двери, даже не давая себе труда ступать тихо. Было слышно, как шуршит ее халат. Затем все смолкло. Надолго. Она читала. Прочла. И все. Секунду спустя она уже мирно занималась своими делами. По крайней мере ее манера ступать, передвигать стулья, наливать воду убедила меня, что Жюлия отнюдь не потрясена. Правда, она дольше обычного задержалась в комнате. На страже этой чужой жизни, ощущая ее дыхание, ее присутствие рядом за тонкой кирпичной перегородкой, я с напряженным вниманием, до отупения анализировал каждый шелест, каждый стук, каждый скрип. Вот она заправляет постель, открывает чемодан… А потом? Что потом?

Устав, наконец, от унизительного подслушивания, я выпрямился; голова гудела как раковина. Оставалось последнее: перехватить Жюлию, когда она выйдет из комнаты. Я еще не знал, что ей скажу, но так или иначе разорву круг, в который заключен. Утро кончалось. Аньес была на кухне, скоро к ней присоединилась и Элен. Обе молчали. Там тоже была война. Во избежание решающего конфликта мы вчетвером принуждены по возможности все время держаться вместе. Жюлия повернула ручку двери, я выскочил в коридор. От меня не уйдешь! Увидев меня, она отпрянула.

— Жюлия, выслушайте меня!

— Прошу вас, оставьте меня, — резким движением отстранилась она. Голос ее утратил былую уверенность.

— Нам нужно объясниться.

— Позже.

— Нет, немедленно!

— Оставьте меня, не то я закричу.

Никаких следов горя на хитром лице. Но пока она, прижавшись к стене, пробиралась мимо меня, я заметил, что ее черные-пречерные зрачки как-то особенно расширены и неподвижны. Это был страх. Видимо, она расценила мою записку как полное угроз предупреждение. Я попытался разуверить ее.

— Нет, это не то, что вы думаете.

Она бросилась к столовой. Там она была в безопасности. И вновь стала Жюлией, которой я опасался.

— Бернар, помоги мне накрыть на стол!

Она непринужденно обращалась ко мне на «ты», повышала голос, чтобы было слышно в кухне, но все время держалась подальше от меня, нарочно стуча тарелками и приборами. Мне оставалось молчать. Но я не выпускал ее из поля зрения. Уверенности в себе у нее поубавилось, как она ни старалась это скрыть. Она наверняка думала, будто я убил ее брата, что еще сильнее компрометировало меня в ее глазах. Она вполне была способна выдать меня, если я буду настаивать. Странное было у нас потом застолье. Никто не заговаривал. Ни у кого не было смелости изображать перед остальными хорошее настроение.

Не лица, а маски. Мы поочередно совершали одни и те же движения — тянулись за хлебом, солью, маслом. Четверть часа спустя Элен, даже не извинившись, встала из-за стола и вышла.

— Ей нездоровится, — пояснила Аньес. — Я тоже чувствую себя усталой. Я воспользовался случаем и воскликнул:

— Идите отдыхать! Мы с Жюлией уберем со стола. Аньес метнула в меня недоверчивый взгляд:

— Нет, благодарю. На следующей неделе у меня будет достаточно времени, чтобы отдохнуть.

Жюлия, казалось, пропустила мимо ушей этот намек на ее отъезд. Она не спеша доедала яблоко. Она любила яблоки. В квартире всегда валялись пакеты с яблоками — плата за предсказания Аньес. Я закурил. С уходом Элен с поля боя у меня появилась возможность загнать Жюлию в угол и продолжить так неудачно начатый разговор. Я прохаживался неподалеку от кухни, пытаясь услышать, о чем они беседуют вполголоса, и прокручивал в уме сложившуюся ситуацию. Волей-неволей придется обговорить с Жюлией условия моей свободы. Теперь и речи нет о том, чтобы превратить состояние Бернара в деньги и скрыться. Жюлии нужно заплатить. Но надо мной навсегда повиснет угроза шантажа. Очевидно, к этому она и ведет. Жадная, бессовестная, она, видно, не расположена упускать такой удобный случай обогатиться. Вероятно, вытянув из меня все, что можно, она примется за Элен. Я разгадал ее игру. Все разъяснилось. Она изучает Элен, нащупывает ее слабое место, видимо, считает, что сестры очень богаты. В день отъезда она предъявит мне счет: «Вы убили Бернара. Ценой его смерти вы сделаете чрезвычайно выгодную партию. Поделимся. В противном случае я на вас донесу».

Этот удар не отвести. И пока она жива… Но не могу же я убить ее. Тайный, хорошо знакомый мне голос тут же возразил: «Но ты же убил свою жену!» Я бросил сигарету и, опустив голову, заложив руки за спину, стал ходить по гостиной. Мой мучитель прекрасно знал, в какие минуты я более всего уязвим, подвержен терзаниям, раздавлен сомнениями. И все же объективности ради я поправил его: «Я не убивал ее. Я лишь заколебался, когда требовалось спасать, и она утонула. Это не то же самое». — «Ты дал ей умереть, потому что она мешала тебе!» — «Неправда!… Она не мешала мне. Она не давала мне жить, это совсем другое!» — «Жюлия тоже не дает тебе жить!»

Ладно. Спорить не стану. Я не убийца, и все тут. И убивать Жюлию не собираюсь. Как не собираюсь и жениться на Элен. Бесчестно тащить ее в то же осиное гнездо, куда угодил я сам. Что же делать?.. Выхода нет. Хотя… Один все же есть, но это выше моих сил: уехать с сумкой на плече, как бродяга, выпрашивать направо-налево работу, пока не сцапают и не доставят в Службу трудовой повинности. Или же Сона, ее темные, вязкие воды, что на миг расступятся, а затем, запенившись, сомкнутся… Да, Жюлия держит нас всех в руках, и держит крепко.

Сидя на табурете перед пианино и машинально закручиваясь то в одну, то в другую сторону, я ждал. Аньес и Жюлия вернулись в гостиную, убрали посуду. И тут Жюлия воскликнула:

— У вас есть карты!

— Мы ими никогда не пользуемся, — ответила Аньес.

— А ведь это так увлекательно! Хотите, я погадаю вам? Жюлия, гадающая Аньес! Сумасшедший дом, да и только!

— Бернар! — крикнула Аньес. — Идите сюда! Вы нам нужны… Почему вы скрывали от нас таланты своей сестры?

— О! Только не принимайте всерьез. Это просто способ убить время, а бывает, карты говорят правду.

— Где вы этому научились?

— У одной соседки в Сен-Флуре. Когда скучно или плохие известия, мы спрашиваем карты. Явно заинтересовавшись, Аньес положила колоду на стол.

— Я буду смотреть, — сказала она. — Попробуйте погадать на Бернара… Ну же, Бернар, не будьте букой!

— Сними, — обратилась ко мне Жюлия.

Затем, по известным ей одной правилам, она стала вынимать из колоды карты и раскладывать их в стопки по три. Вскоре перед ней образовался полукруг.

— Неплохо ложатся, — прошептала Аньес.

— Этот король — ты, — сказала мне Жюлия. — Сними еще… Как странно!

Она пересчитала разложенные карты. Семнадцать. Ее указательный палец стал переходить с карты на карту.

— Трефовый туз означает деньги. Тебя ждет много денег. Десятка пик… Но есть одно затруднение. Не знаю какое… Ты не можешь завладеть этими деньгами… Пиковая дама — брюнетка… Бубновый валет — почтальон… Эта брюнетка получила письмо… Десятка бубен — дорога… Она то ли уже приехала, то ли собирается в дорогу…

— Брюнетка — это, конечно, ты. Тебе не кажется?

— Может, и так, — пробормотала Жюлия. — Девятка пик — болезнь. Эта женщина рискует заболеть… Не берусь ничего утверждать. Во всяком случае, с ней может что-то произойти… Бубновый король — какой-то военный… Больше ничего не разобрать.

— Да уж, брюнетка, военный… Все это не очень ясно.

— Десятка треф… Опять деньги.

Аньес, с коленями забравшись на стул, внимательно наблюдала за нами. Глаза ее были полуприкрыты веками, как у человека, пытающегося разгадать полный намеков разговор.

— Дама червей… тебя кто-то любит… Трефовая дама… это могла быть твоя жена, будь ты женат.

— Элен, — вставила Аньес.

— А дама червей — это, конечно, вы, — заметил я.

— Все это совершенно бессмысленно, — буркнула, покраснев, она.

— Разумеется! — подхватила Жюлия. — Смысл раскрывается позже.

Мы забыли, что речь шла лишь о том, чтобы убить время. Мы были в напряжении, как игроки, рискующие состоянием, а может, и кое-чем покрупнее.

— Пики, пики… — вновь заговорила Жюлия. — Бедный мой Бернар, ты со всех сторон окружен пиками. Семерка — неожиданность, но неприятная, особенно когда она выпадает мастью вниз. И последняя карта — семерка треф — деньги.

Жюлия собрала все семнадцать карт и разложила их небольшими стопками в виде креста.

— Сейчас узнаем, что нас ждет в ближайшее время, — объявила она. Одну за другой вынимала она карты из центра креста.

— Трефовый король… Семерка пик… Семерка бубен… Дома тебя ждет неожиданность.

— Нельзя ли поточнее? — попросил я.

— Нет. Кажется, тебя ждет неприятное известие.

— Так я и думал. Аньес недоуменно обернулась ко мне, затем вновь сосредоточилась на картах. Продолжайте, — сказала она. — Что будет дальше? Жюлия посмотрела карты, лежащие слева, справа, снизу, сверху от центра креста.

— Пиковая дама, девятка пик, бубновый король, трефовый валет… Понятно, — скорчив гримаску, сказала она. — Военный причиняет зло брюнетке. Вообще-то он не один. Этот валет не внушает мне доверия! Внезапно тыльной стороной руки Аньес смела карты, и они посыпались на пол.

— Смешные вы оба. Не нравятся мне ваши недомолвки. Если вам нужно что-то сказать друг другу, я уйду.

— Недомолвки? — удивилась Жюлия. Но Аньес не хотела больше ничего слышать. Она поспешно вышла.

— Странная девушка! — воскликнула Жюлия.

Затем, обнаружив, что мы остались наедине друг с другом, она тоже встала, но сделала это так медленно и настороженно, словно я был каким-то пресмыкающимся, которое от любого ее движения могло прийти в ярость. Я неторопливо двинулся в обход стола.

— Оставайтесь на месте, — приказала Жюлия. Она быстро огляделась, прикидывая, как улизнуть.

— Даю вам слово, Жюлия, вам нечего бояться.

— Еще один шаг, — сказала она низким голосом, — и вам будет худо. Не спуская с меня глаз, она попятилась к коридору.

— Но, Жюлия… вы ведь понимаете, что нам необходимо поговорить.

Она достигла двери и медленно закрыла ее за собой. Устремленный на меня глаз сверкнул напоследок, и медная ручка бесшумно повернулась.

Повсюду в беспорядке валялись карты, словно это притон, где только что произошла драка. Я с отвращением собрал их. Как и Аньес, только лучше, чем она, понял я недомолвки Жюлии. Она ошибалась, думая, что эти завуалированные намеки могут удовлетворить мое любопытство. Я устрою так, чтобы Аньес с Элен куда-нибудь вместе вышли. Затем, если понадобится, выставлю дверь ее комнаты. Постучусь, если надо. Но она заговорит, клянусь господом, как миленькая заговорит…

Чтобы успокоиться, я поднял крышку рояля и, положив ладони на клавиши, долго сидел так, мысленно исполняя произведения Альбениса [7] — столь безмятежные в их полном отчаяния отрицании. К чему все эти метания, этот натиск, эти подскоки! Я погиб!… Впрочем, мне уже не впервой сдаваться без боя.

Было чуть больше четырех часов дня. По коридору на кухню прошла Элен. Собиралась приготовить чай. Ходил кто-то еще — мне бы прислушаться, но я пребывал в одном из тех состояний, когда хочется лечь на землю и ждать смерти. Ни с кем не столкнувшись, я вошел к себе; мне тут же бросилось в глаза, что створки алькова не полностью притворены.

— Кто здесь?

В тот же миг в столовой послышались голоса трех женщин. Я был смешон. В то время как они, по крайней мере с виду, пытались найти общий язык, я, как мальчишка, вообразил, что кто-то забрался в альков. Я раскрыл створки, на кровать упал дневной свет, я остолбенел. Ошибки не было. Там кто-то побывал. На подушке лежала маленькая фотокарточка — мне не нужно было брать ее в руки, чтобы разглядеть, кто на ней изображен. Это был Бернар. Фотокарточка с удостоверения, похожая на те, что он показывал мне в лагере. Перед тем как уйти на фронт, он спешно снялся. В то время волосы у него были подстрижены ежиком. Бернар! Я опасливо дотронулся до карточки. Кто побывал у меня в комнате?.. Кто давал мне понять, что я раскрыт?.. Кто, как не Жюлия?.. Она прекращает игру, поскольку чувствует себя в опасности. Представляет доказательства, что сила на ее стороне. Достаточно взглянуть на это фото, чтобы убедиться в сходстве брата и сестры. Второе фото в комнате Элен. Третье — у Аньес. Все кончено!… Возможно, это последняя ее хитрость. Она не станет даже доносить на меня. Вместо нее это сделает Бернар. Мой бедный Бернар! Единственный, кто когда-либо верил в меня. Единственный мой друг.

Я сунул карточку в бумажник и вытер о покрывало вспотевшие ладони. Лучше сразу удостовериться. Я на цыпочках прокрался по коридору к комнате Элен и приоткрыл дверь. На постели ничего. Вернулся, обошел столовую и пробрался к Аньес. Тоже ничего.

— Бернар! — Это звала Элен. — Бернар! Идите пить чай.