Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Волчицы

ModernLib.Net / Классические детективы / Буало-Нарсежак / Волчицы - Чтение (стр. 4)
Автор: Буало-Нарсежак
Жанр: Классические детективы

 

 


— А вы уверены, что у нее нет никакого дара?

— Но, Бернар, я полагаю, вы не принимаете всерьез всю эту чепуху. Дар? У Аньес?

Элен сухо засмеялась и тут же ушла. Рояль смолк. Я снял с вешалки плащ… Мне стало невмоготу в атмосфере этого дома. Нужно походить, подумать, однако я заранее знал, что лицом к лицу столкнусь все с той же неразрешимой проблемой.


Серые набережные утопали в черной воде. Сона дремала у подножия лестниц, отражая мосты, облака, фасады домов; сами каменные постройки казались менее реальными, чем их отражение в воде. Я бился над одним и тем же: как Аньес могла додуматься до двух бородавок и с потрясающей точностью воспроизвести наружность Бернара — человека, которого она никогда не знала, поскольку продолжает называть его Жерве. Будь я настоящим Бернаром, я бы, разумеется, разделил предубеждение Элен и посоветовал бы Аньес: «Малышка, тебе не мешает провериться!» Но я — то был Жерве. Как часто, когда во мне несколько дней кряду звучала та или иная музыкальная тема или какая-нибудь мелодия, то ускользая, то вновь маня и не давая покоя, я чувствовал: музыка где-то рядом, невидимая, она окружает меня; я не выдумывал ее, она позволяла угнаться за собой. Я различал ее, как различают очертания в тумане; очертания обретали форму, и ноты — пусть нематериальная и тем не менее реальная субстанция — появлялись на бумаге. Из своего опыта я знал, что искусство — это тоже внутреннее видение… Концерт, начатый мною перед войной, вышел из моих ночей, моей опустошенности, неизведанных уголков моего мозга. Может быть, вместо нот я мог бы различить какое-нибудь лицо?.. Тогда, если Аньес действительно владеет даром ясновидения, я пропал! Тогда мне уж точно крышка, ведь она постарается получше вглядеться в возникший образ — он прояснится, оживет и, наконец, заявит: «Я Бернар!» А не то она примется за меня, мое прошлое, все, что я старался спихнуть за закрытые ворота моей памяти, и обнаружит там одну картину: моя жена в байдарке посреди текущей сквозь ущелье глубоководной реки, за ее спиной мужчина, неловкий взмах весла… И ткнет в меня пальцем: «Вы — Жерве!» Я облокотился о парапет набережной; внизу, похожее на большую рыбу, покачивалось мое отражение. Более или менее отчетливо я пожелал стать другим, но Бернар предавал меня, ускользал; мое мертвенно-бледное лицо, наложенное на переливы речной воды, деформируемое, растягиваемое ими, как медуза, плавало у подножия отраженных домов, а рыбки пытались заглотнуть его. Я выпрямился, как это делают очень старые люди. Город, пробуравленный неисчислимыми ходами, продырявленный множеством потайных лазеек, образовывал вокруг меня кольцо. Я устал убегать. Пусть Аньес дойдет до конца. Бернар или Жерве — какая разница!

Наступил час второго завтрака, я проголодался и вернулся. Элен села за стол первая и за едой не проронила ни звука. Из нас троих естественней всех держала себя Аньес. Ее близорукость позволяла ей смотреть на нас, но не видеть. У меня же, когда я протягивал руку к блюдам и накладывал себе ветчину, говядину, сыр, добытые благодаря промыслу Аньес, был, вероятно, вид преступника. Царящее за столом напряжение было непереносимо. Вечером оно усугубилось. В наш квартал вновь дали электричество, и люстра заливала столовую праздничным светом. За обедом каждый слышал, как ест другой; стук вилки о тарелку, звук пережевываемого хлеба — все становилось нестерпимым. Я ощущал скованность и небывалую угнетенность, видимо, те же чувства в свое время и подбили Аньес на ее тайное увлечение; и вновь чудовищное, невыразимое любопытство влекло меня к ней.

После обеда мы разошлись более сдержанно и отчужденно, чем путешественники, случайно оказавшиеся за одним столом на постоялом дворе. Я нарочно оказался за спиной Элен и дернул ее за рукав, а затем прошел в большую гостиную выкурить сигарету. Элен появилась там несколько минут спустя.

— Вы хотели мне что-то сказать, Бернар?

— Да. Так не может продолжаться, вы это прекрасно понимаете! Мы похожи на диких зверей, запертых в одной клетке и готовых растерзать друг друга.

— Ну, что касается меня, то я привыкла. Это длится годы.

— И вы не придумали никакого выхода?

— Нет. Никакого. Поставьте себя на мое место, Бернар. Аньес — моя сводная сестра. Мой отец унаследовал крупное предприятие, его вторая жена, мать Аньес, успела до смерти все пустить на ветер. Он подобрал ее бог знает в каком казино, можете себе представить… Бедный папа! Он надорвался, пытаясь вновь встать на ноги. Я старалась как могла воспитывать Аньес… Я, наверно, наскучила вам со своими бедами?

— Ну что вы, Элен!

— До войны я как-то сводила концы с концами. Отец оставил нам два дома, этот принадлежит Аньес, а другой, в Вэз, мне. Правда, он не приносит дохода, поскольку жильцы не платят за квартиру.

— Понимаю.

Элен сделала несколько шагов к двери в прихожую, внимательно прислушалась, затем вернулась и понизила голос:

— С Аньес всегда было нелегко. В сущности, она унаследовала натуру матери. Все ей что-то должны, всё не по ней. Думаете, она помнит то хорошее, что я сделала для нее? В таком случае вы ее не знаете. Вы ведь свидетель утреннего происшествия.

— Как раз об этом я и хотел поговорить, Элен. Кое-что нужно выяснить. Предположите, что она не симулирует. Элен задохнулась от возмущения, но промолчала и вцепилась мне в запястье.

— Лгунья она, больная лгунья! Да, больная! — зашептала она. — Несколько лет назад пыталась покончить с собой. Отравиться вероналом. Якобы была очень несчастна… Не поддавайтесь, Бернар. Она способна на все. Я высвободил руку и обнял ее за плечи.

— Ну-ну! Успокойтесь! Я считал вас уравновешенной, а вы, оказывается, еще более возбудимы, чем ваша сестра. Я только сказал: предположите, что она не симулирует. В конце концов, доказать, что она симулирует, вы ведь не в состоянии. Она так точно описала нам Жерве. И потому…

— Это было бы еще хуже, — прервала меня Элен. — Чувствую, скоро она будет внушать мне ужас. Я и так натерпелась стыда. Все наши друзья, один за другим, отвернулись от меня. Я одинока… одинока…

— Да, одинока. Но я рядом, Элен. Слезы показались у нее на глазах. Она склонилась головой мне на грудь.

— Увезите меня, Бернар. Я не в силах выносить дольше эту жизнь… Иные дни я слишком несчастна. Я боюсь. Боюсь ее. Женитесь на мне… Формальности не займут много времени. Мы тотчас же уедем куда пожелаете — лишь бы подальше… Она же останется здесь. Я не предвидел, что наш разговор примет такой щекотливый оборот.

— Послушайте, Элен, — ответил я. — Вы безусловно правы, но прежде чем решать что-либо, нужно убедиться, не подвергается ли ваша сестра опасности, оставаясь здесь.

— О какой опасности вы говорите?

— Вы сами только что сказали: она больна. Доверьтесь мне, Элен. Я намерен понаблюдать за Аньес, разговорить ее, понять, искренна она или обманывает. Без этого нельзя.

— Я не хочу вас потерять.

— Но ведь нам ничто не угрожает, Элен.

— Вы уверены, что любите меня?

— Совершенно уверен.

Я несколько раз поцеловал ее в волосы, обрадованный ее невольным разрешением, и сделал вид, что собираюсь проводить ее до комнаты.

— Нет, — остановила она меня, — я вам запрещаю.

Я терпеть не мог этих ее выкрутасов и не стал настаивать. Теперь нужно было поскорее увидеться с Аньес. За целый день мне ни разу не удалось остаться с ней наедине. В столовую она являлась последней, уходила первой, у себя в комнате запиралась. Казалось, я перестал существовать для нее. Мои беспокойство и озлобление час от часу нарастали. Под конец дня я едва сдерживался. Я решительно постучал в дверь ее комнаты. С мрачным видом и тревогой в глазах она отперла.

— Что вам?

— Могу я войти, Аньес? Всего лишь на минуту.

— Вас послала моя сестра?..

— Да нет же.

— Тогда входите быстрей.

Я вошел, не зная, зачем и что буду делать дальше. Едва за мной закрылась дверь, я обнял ее. Клянусь, я не хотел того, что произошло потом. Я был словно больной под наркозом: и видел, и слышал, но в каком-то другом измерении. Желание, как клинок, вонзилось в мою плоть. Если бы Аньес не закрыла мне рукой рот, я бы закричал. Я задыхался, был невменяем, изнемог, сердце бешено колотилось в груди. Я совершенно утратил власть над собой, и только одна мысль еще удерживалась в мозгу: «Она все обо мне знает… Видит меня насквозь… Она знает… Все знает…» Я открыл глаза. Ее глаза, подобно двум раскаленным звездам, были устремлены на меня.

— Бернар, — пролепетала она. — Ты пришел… Если б я знала…

— Ты жалеешь?

— Молчи!

Она водила руками по моему лбу, щекам. В этот миг она завладевала мной. Я замер, полностью отдавшись ей, позволяя изучать себя, прочитывать с помощью кончиков пальцев, проникающих сквозь кожу до самых потаенных моих мыслей.

— Слышишь? — спросила она. — Она играет…

— Да. Форе [6].

— Какой ты образованный!

Я повернул голову, чтобы лучше разглядеть ее. Она дотронулась губами до моих глаз и закрыла их. Ее дыхание было влажным, слегка пресным и сладким, вместе с ним наружу вырывалось пламя, таившееся в ее груди, от него дрожали мои ресницы; я же был не в силах распознать, что она ощущает в эту минуту. Да и не пытался. Наслаждение парализовало меня. Именно к этой женщине продирался я на ощупь сквозь погруженный во тьму город. Именно ради нее, не зная того, отправился в путь вместе с Бернаром.

— Она говорила тебе обо мне, так ведь? Сказала, что я полусумасшедшая, пыталась покончить с собой. Еще она сказала, что я бог весть что несу людям и радуюсь их страданиям. О, я знаю, что она обо мне думает. Она ревнива, ей хотелось бы, чтобы я всегда была в ее власти. Но что ты ей ответил? Нет, лучше не знать. Теперь мне будет больно.

— Как! — изумился я. — Ты не догадываешься?

— Нет, я еще не настолько опытна. Я приподнялся на локте.

— Тихо! — шепнула Аньес. — Она наверняка подслушивает.

За дверью была тишина, та самая тишина, что сводила меня с ума. Аньес продолжала чуть слышно:

— Проходит гостиную, наклоняется к двери… все еще за дверью. Ступает она беззвучно, но я привыкла и чувствую ее присутствие. В этот момент она еще сильнее ненавидит меня, потому как знает: ты со мной.

Я слушал ее как зачарованный. Ломает комедию или действительно знает о том, что творится за дверью, обладая необъяснимым чутьем, этаким инстинктом зверей и насекомых, берущим верх над разумом?

— Вот сейчас… Слышишь? Она подошла к окну. Должно быть, высматривает ученика, хочет, чтоб он задержался — тогда она сможет подольше побыть у моей двери. В прихожей раздался звонок, скрипнула половица.

— Сразу отпирать она не пойдет. Сделает вид, что ей нужно пройти через всю квартиру. Вот она в прихожей… Открывает… Ах, моя дорогая Элен!

Едва уловимая улыбка тронула ее губы. Взгляд, направленный поверх меня на стену, медленно перемещался, словно следуя за Элен из комнаты в комнату; улыбка обнажила ее зубы.

— Ничего ты не видишь, — сказал я. — Ты просто смеешься надо мной.

Она посмотрела на меня так, словно на ее постели лежал незнакомец, потом погладила меня по голове.

— Вот уже двадцать лет, как она ходит вокруг меня. Именно она, сама того не желая, приучила меня угадывать то, чего не замечают другие.

— Понимаю, — с надеждой сказал я. — Ты наблюдаешь людей и по их движениям, словам…

— Нет, совсем не так. Я вдруг начинаю видеть образы. Рядом с тобой, к примеру, как-то раз возник образ Жерве. Он витал вокруг тебя, словно пытаясь занять твое место. Мне очень нелегко объяснить. Часто бывает, я вижу тот или иной цвет. Или цветы. Белые цветы означают, что намерения данного человека осуществятся, красные, напротив, означают, что кому-то грозит опасность… Долгое время я понятия не имела, что все это значит… Думала: все такие, как я, и тоже видят. Но как-то раз после визита одной дамы я спросила у сестры: «Почему она с хризантемой в такое время года?» «Какая хризантема?» — удивилась сестра. На следующий день та дама умерла. Так я поняла. Ты был заинтригован, да, Бернар? Она тебя убедила, что я лгунья, признайся. Это не так, а если я и лгу, то помимо воли — просто плохо истолковываю то, что вижу, это всегда возможно. Вот и тебя я не хотела бы беспокоить, но, думаю, лучше предупредить. Со вчерашнего дня я вижу возле тебя силуэт. Он нечеток, но это женщина. Не знаю кто… — Почувствовав, видимо, что я весь напрягся, готовясь дать отпор, она положила мне на лоб свою холодную руку, словно для того, чтобы успокоить. — Кажется, брюнетка… Ощущение такое, что она приближается. Может быть, она собирается написать тебе…

— Не знаю я никакой женщины, — резко перебил я. — Твой опыт слишком затянулся.

— Не обижайся, Бернар. Я часто ошибаюсь.

Она хотела обнять меня. Я оттолкнул ее и прошел в ванную. Я не мог больше выносить ее затуманенный взор и хриплый голос. Что до брюнетки, то вот уже годы, как я перестал мучиться из-за нее. Я был достаточно несчастлив с ней. И заплатил за все сполна. Пустив воду, я очень долго плескался. Вот и я, как и другие люди, что приходили сюда и бесхитростно выкладывали все о себе, чуть не попался. Зря, однако, Аньес надеется на мою откровенность, зря рассчитывает проникнуть в мое прошлое. Сначала подрасти, детка!

— И конечно, — с напускной веселостью громко сказал я, — эта женщина желает мне зла.

— Конечно, — ответила Аньес.

Глава 6

Внешне ничего не переменилось. Элен, как прежде, давала уроки музыки. Аньес принимала посетительниц. Сестры продолжали не замечать друг друга. Но все трое мы задыхались. Завтраки, обеды и ужины превратились в нестерпимую пытку. Сидя за столом, ломившимся от еды, мы походили на больных, утративших последнюю надежду. Элен украдкой приникала ко мне:

— Бернар, так не может продолжаться!

Аньес подстерегала меня у двери малой гостиной, увлекала к себе в комнату, и мы молча на краткий миг забывались в наслаждении, а потом часами, забыв о потухшей сигарете в углу рта, я мысленно прокручивал происходящее. По мере того как Аньес из отдельных штрихов составляла портрет Бернара, которого продолжала звать Жерве, хотя, возможно, уже не заблуждалась и на этот счет, я буквально физически ощущал приближение опасности. Поди-ка разберись! Я раздирался между желанием задушить ее и довериться ей; мое внутреннее сопротивление начинало сдавать, как каменная глыба, подточенная струей воды. В иные минуты я верил, что она действительно что-то видит, а в иные улавливал в ее близоруких глазах лишь хитрость. Кем я был? Свидетелем? Жертвой? Или тем и другим? Аньес притягивала меня, словно бездна. Мне было понятно, зачем все эти женщины приходили к ней: они одурманивались собственным горем. Я и сам был как наркоман. Сколько я ни твердил себе: «Все она придумывает. Пользуется тем, что люди рассказывают ей о себе, и время от времени попадает в точку», — сомнение, абсурдное, но неистребимое, угнездилось во мне. Как и все, я знал о существовании ясновидящих, но в том-то и штука, что Аньес об этом тоже знала. В шкафу у нее я видел множество книг на эту тему. Следовательно, она может без риска играть свою роль. Но зачем? Это было выше моего разумения.

Элен, мучимая подозрениями, следила за нами. Порой, чтобы подбодрить ее и убедить, что я прилежно стараюсь для нее, для нас обоих, я бросал ей мимолетные взгляды и улыбки. Она запретила мне переступать порог комнаты Аньес.

— Это интриганка. Верьте мне, Бернар. Будет лучше, если вы оставите ее в покое.

— Именно этим я и занимаюсь, — отвечал я. — Просто я хотел бы удостовериться, что она притворяется. Тогда нам не придется больше о ней заботиться.

— Врать для нее все равно что дышать.

— Я склонен думать так же. Вообразите, она говорила мне о какой-то брюнетке, которая должна появиться на моем жизненном пути. А ведь я никого здесь не знаю. Нигде, что называется, не бываю.

— Вот видите, Бернар!

На следующий день пришло письмо из Сен-Флура со свидетельством о рождении. Элен вручила мне его перед самым обедом. При Аньес. Я ознакомился с бумагой и из вежливости негромко объявил:

— Это ответ из мэрии…

— Когда свадьба? — глядя на сестру, поинтересовалась Аньес. Лицо Элен посуровело.

— Как можно быстрее.

— Это правда, Бернар? Голос у Аньес был спокойный, чуть ли не безразличный.

— Признаться, ничего еще не решено. Во всяком случае, мы ничего не уточняли. До прихода этого письма…

— Ну что ж, теперь вы можете назначить день, — заключила Аньес. — Будешь рассылать приглашения, Элен?

— Я сделаю все, что полагается в таких случаях.

— А чету Леруа пригласишь?

— Непременно! И Дуссенов.

— Буду удивлена, если они придут.

Обо мне вновь забыли. Сестры были поглощены своим раздором и, как оскорбления, бросали друг другу в лицо имена. Элен торжествовала, но Аньес не казалась удивленной или разочарованной. Она говорила о свадьбе шутливым тоном, словно речь шла о каком-то забавном, но в высшей степени невероятном событии, и ее замечания выводили Элен из себя.

— Сейчас пост, — говорила Аньес. — Не нужно об этом забывать.

— Мне это и без тебя известно, но Белло год назад выдали свою дочь в то же самое время.

Как тут было не догадаться о соперничестве различных кланов, семейных распрях, скрытой ненависти, кипящей за мрачными городскими фасадами. Во мне нарастала злость против Элен. Я не мог ей простить, что она подталкивает меня туда, куда я упорно не желаю идти. Мысль о женитьбе ужасала меня. К тому же дело было рискованное, поскольку мой брак не мог иметь законной силы. Правда, обман мог всплыть не скоро, только после войны; я уже обдумал возможные затруднительные ситуации и в известной мере мысленно устранил их. Обстоятельства складывались так, что я без особого труда мог продать лесопилку Бернара, реализовать его недвижимость и обосноваться где-нибудь на другом конце страны. Бернар, как и я, был одинок. Таким образом, я никому не причинял вреда. Но была еще Элен. К которой я не испытывал ничего, кроме жалости, и которая с легкостью распоряжалась моей свободой. Теперь она изо дня в день говорила о предстоящей свадьбе! Сестры забыли о своем решении не разговаривать. Стоило нам собраться за столом, как начиналась пикировка.

— Ты подумала о свадебном наряде? — спрашивала Аньес.

— У меня есть темный, очень скромный костюм…

— Тебя не поймут. Если бы ты вторично выходила замуж, тогда другое дело. Бернар, что вы об этом думаете?

Аньес не упускала случая привлечь меня в качестве арбитра, это выходило у нее так естественно, с такой расчетливой невинностью, что оставалось только диву даваться ее наглости. Я запутался во лжи, обижая одну недомолвками, другую — обещаниями. Я был уверен, что проиграю. И прекрасно понимал, куда они клонят: меня пытались вынудить сделать выбор. Самые мои примирительные улыбки, самые безобидные слова тут же истолковывались каждой из сестер в свою пользу, исторгали у них чуть ли не победные возгласы. Затем с виду успокоенные, но с уязвленными ревностью сердцами мы расходились по своим комнатам, и та, что на этот раз потерпела поражение, порой часами поджидала меня, чтобы осыпать упреками.

— Я не собираюсь насильно тащить вас под венец, ехидно замечала Элен.

— Заметь, я не мешаю тебе жениться на ней, — бросала Аньес.

Я боялся ее — ее спокойствия, ее манеры вскидывать руку так, словно она думает про себя: «Давай, давай… там посмотрим!» Когда безысходность брала меня в тиски, я твердил себе: «Уходи! В любом другом месте будет лучше, чем здесь». Но этот проблеск тут же угасал. Я прекрасно знал: стоит мне исчезнуть, как Элен примется разыскивать меня. Как пойманный майский жук, лазающий по коробке, мерил я шагами свою комнату. Мои мрачные раздумья ложились на звучавшую в квартире музыку. Улица была колодцем, в глубине которого возились другие насекомые. Вся жизнь была ловушкой.

У меня вошло в привычку каждый день выходить на прогулку. Это создавало иллюзию, что я хоть ненадолго, но вырываюсь из-под контроля сестер. Некоторые кварталы города особенно мне полюбились. Я так и не узнал их названий. Помню, я поднимался по улочкам, разделенным надвое металлическими перилами; и, как с вершины Монмартрского холма, видел, оборачиваясь, крыши, печные трубы, дым, облака. Я парил под самым небом и в то же время испытывал странное ощущение, будто исследую какую-то каменоломню, настолько запутанными были узкие, похожие на штольни улочки. Порой они превращались в бульвары или тупики, обрамленные лестницами, где сушилось белье. Гоняли мальчишки на роллерах. Шаг в сторону — и ты уже терялся, приходилось отыскивать улицу, по которой забрел сюда, как муравей отыскивает ход в своем муравейнике… Вскоре тяжесть подъема и усталость вынуждали меня спускаться. Я вновь окунался в одиночество.

— Вы неважно выглядите, Бернар, — волновалась Элен.

Желая казаться любезной, она становилась по-матерински властной, чем тут же выводила меня из себя. Когда дошло до выбора формата и шрифта свадебных приглашений, Элен притащила выдвижной ящик, набитый открытками, письмами, визитными карточками и приглашениями, тут были собраны двадцать лет лионской жизни со всеми ее браками и разводами. Я безразлично взирал на дорогую бумагу, выделенные курсивом строчки, изукрашенные орнаментом буквицы, незнакомые имена в сопровождении набранных полужирным шрифтом титулов: Председатель Торговой палаты, кавалер ордена Почетного легиона, удостоенный знака отличия по народному просвещению… Элен и Аньес, одинаково обуреваемые любопытством и примиренные одними воспоминаниями, указательным пальцем перелистывали приглашения на велене, альфе, лафуме.

— Помнишь крошку Блеш? У них еще был ковер до самой паперти. Ее муж убит в начале войны.

— О! Приглашение от Марианны.

Обе пребывали в приподнятом настроении, смеялись. Я молча курил. Аньес забралась с ногами на стул: так было удобней перебирать эту кучу семейных реликвий.

— Хотелось бы что-нибудь в том же роде, — сказала Элен. — Как можно проще. Что скажешь вот об этой?

— Это слишком дешево, — отозвалась Аньес. — Не допустишь же ты, чтобы у тебя было хуже, чем у Дангийомов!

— Бернар, взгляните! Вас это тоже касается! — Я подошел к столу. — К вашему имени нужно что-то добавить.

— Военнопленный, — с горечью бросил я.

— Какая глупость, мой бедный Бернар! Я серьезно.

— Негоциант? — подсказала Аньес.

— Нет. Предприниматель! — решила Элен. — Это будет правдой.

— Это правда, — поддакнул я.

На обложке конверта Элен набросала несколько вариантов надписи. Эта игра увлекла обеих сестер, и ужин в тот день прошел тихо-мирно. Элен забылась до того, что отведала мяса, заработанного Аньес. Само собой разумеется, венчание состоится в церкви Сен-Мартен д'Эне, но в какой день, в котором часу? Вконец измотанный, я первым встал из-за стола под предлогом головной боли и на следующий день с утра пораньше, не заходя в столовую, ушел из дому. Я так плохо провел ночь, что ограничился прогулкой вдоль Соны. Под низко нависшим небом занялся хмурый рассвет, вода в Соне была черна, как в пруду. У мостов парили редкие чайки. Душу заволакивало туманом бед и тревог — прошлых и настоящих. Я был весь какой-то одеревенелый, словно парализованный — ни мысли, ни сожалений, ни надежды. В глазах отражалась водная гладь. Изредка я облокачивался о парапет. Делать мне было нечего, ничего делать не хотелось, да и не мог я ничего делать. Я ждал!

Вернувшись и открыв дверь в прихожую, я чуть не споткнулся о здоровенный чемодан. Чей это? Одной из посетительниц Аньес? Однако обычно они ведут себя скромнее. Я прошел столовую, сердито бурча себе под нос и весь во власти дурного настроения. Рояль умолк, выбежала Элен.

— Вы с ней столкнулись, Бернар?

— С кем?

— С Жюлией.

— Жюлией?

— Да, вашей сестрой. Она только что вышла от нас. Я внезапно похолодел. Я тонул, шел ко дну…

— Вы хотите сказать, что видели Жюлию? — промямлил я.

Элен взяла меня за отвороты габардинового пальто, как она любила делать, и легонько погладила по ткани.

— Не обижайтесь, Бернар. Я знаю, вы порвали с ней, но что мне было делать? Она позвонила в дверь, спросила вас. Я ответила, что вы скоро вернетесь, пригласила ее к обеду. Она пошла подыскать гостиницу. Я сделала что-нибудь не так?

— Это ее чемодан в коридоре?

— Нет. Это чемодан с вашими вещами. Жюлия привезла вам белье, одежду. Вот, значит, о какой брюнетке шла речь. Аньес не солгала.

— Но… Но… — бормотал я. — Как она могла узнать?

— Я задала ей тот же вопрос, поскольку была удивлена не меньше вашего. А все оказывается просто: ее уведомил служащий мэрии в Сен-Флуре, тот, что высылал вам свидетельство о рождении. Ни слова не говоря, подошла Аньес.

— Вы были тут? Вы ее видели? — спросил я ее. Она кивнула.

— Она почти сутки провела в поезде, — вновь начала Элен. — В дороге были случаи саботажа. Она очень устала… Бернар, не хотелось бы вмешиваться в то, что меня не касается, но, в конце концов, раз уж ваша сестра пустилась в такой нелегкий путь, значит, вы ей небезразличны. Не могли бы и вы с вашей стороны после стольких лет забыть прошлое? Поймите меня: это ваша сестра, Бернар.

— Бесполезно уговаривать меня.

— Какой вы жестокий! — воскликнула Аньес.

— Почему она ни разу не написала мне в Германию?

— Но она знать не знала, что вы были в плену. Мои нервы сдали. Пришлось сесть.

— Мой бедный друг, — сказала Элен. — Я так и думала, что вы будете потрясены. Но что я могла сделать? А теперь, если вы откажетесь ее видеть, как мы будем выглядеть?

— Вы не можете так поступить, — вмешалась Аньес. — Примите ее… хотя бы ради нас.

Бернар, я уверен, уступил бы. Мне же, если я подчинюсь, конец. Я взглянул на часы: было десять утра. Вряд ли Жюлия вернется раньше полудня. В моем распоряжении два часа. Что придумать? Как отразить удар?

— Она очень мила, — продолжала Элен. — Должна признаться, она мне очень понравилась.

«Мила» в ее устах означало «сносна». Жюлия, конечно, не относилась к разряду тех неотразимых людей, людей из «хорошего» общества, водиться с которыми одно удовольствие, но Элен, по ее излюбленному выражению, сделает все, что положено. Следовательно, если я — хорошо воспитанный человек, а не какой-нибудь мужлан, я тоже должен любезно принять Жюлию.

— Ладно, — тихо согласился я.

— Спасибо, Бернар.

— Вы подсказали ей, где остановиться?

— Да. В «Отель де Бресс», на площади Карно. До войны нам представился случай оказать услугу хозяину. Но если хотите, мы можем предложить Жюлии остановиться у нас.

— Как долго она намерена пробыть в Лионе?

— Не знаю. Мы перекинулись всего парой слов.

Хладнокровие медленно возвращалось ко мне, передо мной забрезжила возможность уловки. Но прежде всего необходимо продолжить игру. Подозрительную непреклонность проявлять нельзя.

— Там посмотрим, — сказал я, изобразив улыбку. — Узнаю Жюлию. Ее импульсивную натуру! Бесцеремонность… Согласитесь, она могла известить о своем приезде. Нельзя же сваливаться как снег на голову.

— Перенесем чемодан в вашу комнату, — предложила Аньес.

— С этим, может быть, не стоит торопиться, — возразил я. — Поскольку сестра в «Отель де Бресс», я хочу сейчас же повидаться с ней.

— Дайте ей время устроиться! — воскликнула Элен. — Только что вы и слышать о ней не желали, а теперь готовы бежать!

Я поднял чемодан. Элен и Аньес пошли со мной. По дороге одна из них захватила вешалки, другая — колодки для обуви.

— Все же, я думаю, лучше приготовить бабушкину комнату, — решила Элен. — Хорошего же она будет мнения о нашем гостеприимстве, если мы позволим ей ночевать в гостинице!… И не спорьте, Бернар. Это никого не стеснит.

Время шло. Если Жюлия вернется… Я вновь стал терять голову. Моим единственным шансом, последней отчаянной ставкой было признаться во всем Жюлии. У меня было ощущение, что уж она-то меня поймет. Судя по тому немногому, что поведал мне о ней Бернар, Жюлия не была кисейной барышней. Когда она узнает обо мне, о том, почему я скрываюсь у Элен, она согласится молчать. Или даже поможет. Я заранее был согласен на все ее условия. В конце концов, я был лучшим другом ее брата. А она не разлюбила его, судя по тому, что не раздумывая примчалась, стоило ей узнать, что он жив. Жюлия могла меня спасти… при условии, что я увижусь с ней наедине. В противном случае — катастрофа. Она войдет и скажет: «Добрый день, месье». Я почувствовал, как от лица у меня отливает кровь. Элен распаковывала чемодан. Аньес, стоя у нее за спиной, смотрела на меня; казалось, предсказанный ею приезд Жюлии веселит ее; возможно, она в какой-то мере догадывалась о моем затруднительном положении и была не прочь утвердить свою власть. Вдруг, словно желая еще больше смутить меня, она сказала:

— Ваша сестра нисколько на вас не похожа, Бернар. У нее гораздо более выраженный овернский тип лица, чем у вас.

— Верно, — отозвался я. — Вот уже более пятнадцати лет я слышу об этом.

— Оставь Бернара в покое, нечего его раздражать, — сказала Элен и принялась разбирать вещи. Аньес относила их на кровать, расставляла ботинки рядком. Два новых костюма довольно-таки элегантного покроя, галстуки, белье, пуловер, несессер свиной кожи с туалетными принадлежностями…

— Вы ни в чем себе не отказывали, — с ноткой уважения заметила Элен. — Вот ваш бумажник.

Это был черный кожаный бумажник с двумя серебряными инициалами Б. П. Я раскрыл его, в нем была пачка банкнот — десять тысяч франков. Проворные руки сестер доставали из чемодана все новые предметы: бритву в чехле, сафьяновые домашние туфли, носовые платки… Элен развернула пальто; по движению губ, которое она сделала, было видно, что она оценила вещь.

— Бедняжка Бернар, к сожалению, вы утонете в своих костюмах. Мне кажется, они стали очень велики вам, — тихо сказала Аньес.

— Не имеет значения, — отрезал я, теряя терпение.

— И все же! — запротестовала Элен. — Вам лучше не выглядеть смешным, а уж выделяться не следует и подавно. Ну-ка, примерьте этот темно-серый пиджак. Ну же, доставьте мне удовольствие, Бернар!

Пробило половину одиннадцатого. Помимо моей воли у меня перед глазами так и стояло: Жюлия выходит из отеля и направляется к нашему дому.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9