Глава 4

В течение трех дней Зина отказывалась отвечать на вопросы, которые задавал ей Лоб. Она пристально смотрела на него. Ее глаза следили за ним, когда он перемещался по комнате. Но, похоже, смысл его слов до нее не доходил. Он заговорил было с ней по-немецки, но и это не пробудило в ней интереса. Вначале он думал, что она молчит из упрямства, гордости. Но тут крылось нечто иное, чего он не мог распознать. Сестра, врач утверждали, что она еще не отошла от шока, и пичкали ее таблетками. Лоб был уверен, что они не правы. Ему казалось, что коль скоро она хотела уйти из жизни, но безуспешно, то теперь она, более или менее сознательно, пыталась укрыться в отрешенности. Отказывалась обращать внимание на тени, перемещавшиеся вокруг нее. Лоб тоже был для нее всего лишь тенью, что его страшно обижало.

Флешель также пришел навестить Зину. Он уселся на постель рядом с ней и положил свою крупную ладонь на ее перевязанное запястье.

— Бедная девочка, — произнес он. — Почему вы мне тогда не доверились? Вы меня узнаете? Это я разговаривал с вами в ту ночь по телефону… Как вы заставили меня страдать!

Голубые глаза наблюдали за ним — глаза человека, утратившего память и силившегося ее обрести.

— Мы вызволим вас отсюда, — продолжал Флешель. — Не правда ли, мсье Лоб?

— Безусловно. У нас много друзей, они с удовольствием помогут вам. Они сделают для вас все необходимое… Здесь вас все любят. Слышите, все…

Зинины губы зашевелились. Оба визитера наклонились к ней. Но Зина прикрыла глаза, так ничего и не сказав.

— Давайте, — сказал Флешель, — как следует вылечимся, а на следующей неделе будем паинькой и обо всем поговорим.

Губы снова зашевелились. Приблизившись вплотную к замкнутому лицу, Флешель напряг слух. Он поднялся, нахмурив брови.

— Что она сказала? — спросил Лоб.

— Что начнет все сначала.

— Я предупредил вас, — с досадой пробормотал Лоб. — Она упрямица.

Флешель присмотрелся к исхудавшему личику, светлым непричесанным волосам с детскими локончиками.

— А ведь она прехорошенькая! — вздохнул он.

— Возможно, и хорошенькая, — ворчал Лоб. — Но какая несносная! Лично я уже просто не знаю, с какого боку к ней подступиться.

— Надо запастись терпением, господин Лоб. Лоб был если и не терпеливым, то упорным.

Девушка сопротивляется. Тогда он станет сопротивляться еще сильнее, чем она. Раз она отказывается говорить, он изведет ее молчанием. Но непременно настоит на своем. Он стал работать в прилегающей комнатке. Изучал архивные папки, не обращая на Зину никакого внимания. Он знал, что ни один его жест не ускользает от ее глаз. Случалось, внезапно отрываясь от бумаг, он встречал ее взгляд — хмурый и в то же время блестящий, и она тут же отводила свои голубые глаза. А он снова погружался в работу как ни в чем не бывало. У Лоба создалось впечатление, что он приручает одичавшего зверька. Когда наступало время лечебных процедур или же приема пищи, он спокойно укладывал бумаги в папку, закуривал сигарету. Он чувствовал, что Зина умирает от желания курить. Но, ни слова не говоря, уходил. Оказавшись за дверью, он, при всей своей благовоспитанности, испытывал желание выругаться, как извозчик. Он помыкал своим «вольво», как бы хлестан его до самого отеля, где бросался под душ. За что же он, собственно говоря, сердился на эту девушку? Сколько бы он ни перебирал возможные мотивы ее поступка, самые очевидные и самые скрытые, ни один из них не был удовлетворительным. Он только обнаруживал в себе нечто сродни мазохизму. «Я мучаю сам себя!» — думал он. И ежедневно посылал ей очередной букет. Зина никогда его не благодарила, и всякий раз он констатировал, что его букет отослан на столик у окна, за которым он усаживался работать. То была война. Он неоднократно звонил Менго.

— Следствие продвигается своим чередом, — отвечал инспектор. — Вас будут держать в курсе.

— О-о, я пекусь не о себе, — защищался Лоб. Он звонил также Нелли. Филипп назначил ему свидание в Ницце, в своей городской лаборатории. Лоб отправился туда; он ожидал увидеть современное оборудование, машины, сложные технические приспособления, всякие загадочные штуки. Но застал Нелли в просторном зале с полками на стенах, на которых стояли в ряд, подобно книгам в библиотеке, сотни флаконов — один к одному, — и на каждом этикетка с обозначением содержимого. Пробирки, весы, газовые рожки, ступки и пестики загромождали край длинного стола.

— И это все? — удивился Лоб.

— Ну да, все. А вы что вообразили?.. Я здесь не изготавливаю духов. Я их изобретаю. Возьмите-ка понюхайте!

Он откупорил пробирку под самым носом у Лоба. И по комнате разлился сложный аромат, в котором преобладал мускус, но временами ощущался также, как бы перемежаясь с ним, запах леса, нагретой солнцем травы, теплой земли.

— Нравится?

— Право же…

— Именно такого ответа я и ждал! — вскричал Нелли, прищелкнув пальцами. — По правде говоря, поначалу может не понравиться… А потом, минутку спустя, вы попросите понюхать еще. Это и есть духи — настоящие!… Вот «Аспазия». А вот «Клеопатра».

Он схватил другую пробирку. На сей раз духи напоминали запах шерсти, резкий, звериный. Лобу вдруг вспомнилась собака, помесь с волком, его детства. Когда, побегав, она каталась по траве, то пахла именно так. Сильный, чуточку терпкий запах, взывающий к ласке.

— Как у вас получаются такие ароматы? — подивился Лоб.

— Ага! Вы заинтересовались! — обрадовался Нелли со своей едва сдерживаемой восторженностью, которая придавала его жестам своеобразную лихорадочность.

Нелли провел указательным пальцем по пробиркам за спиной Лоба, жестом арфиста, перебирающего струны перед началом концерта.

— Три месяца исследований на «Клеопатру», четыре — на «Аспазию». И ничего, кроме химических веществ на основе туберозы… Когда это поступит в продажу, больше никто не пожелает всей этой фабричной дребедени — духов для мединеток [2] и служащих с оплаченным отпуском. Постойте-ка!…

Порывшись в карманах куртки, он извлек гигиенические салфетки и завернул в них одну из пробирок.

— Преподнесите-ка своей протеже… этой, с цыганским именем…

— Зина!

— Да. Клянусь, это поможет ей выкарабкаться.

— Что ей просто необходимо, — заметил Лоб.

И рассказал Нелли, который слушал его вполуха, про свою бессловесную войну с девушкой.

— На вашем месте я бы плюнул, — сказал Нелли. — Жалость — это прекрасно, но сродни анемии. Отказывают ноги. Ты перестаешь работать как следует.

Лоб машинально рассматривал ряды пробирок.

— Мне хотелось бы доискаться, — продолжил Лоб, — почему она так себя ведет. После кризиса обычно наступает разрядка… И потом… она могла бы мне довериться. Какое там! Заметьте, сама по себе она меня не особенно интересует. Просто я люблю вникать в суть проблем.

— Вы повторяете точь-в-точь слова Мари-Анн, — сказал Нелли. — Для нее люди — тоже прежде всего проблемы. Какая чушь! По мне же, они смесь, наподобие этой…

Он потряс пробиркой, которую держал в руке.

— Немного больше того, чуть меньше этого, и они пахнут хорошо или непотребно. Вместо того чтобы вести за вашей девушкой наблюдение, возьмите-ка ее в крепкие руки, поболтайте с ней — подправьте смесь. Ведь хорошо знаешь лишь то, что создано тобой самим.

Он протянул руку, преграждая Лобу путь.

— Посторонним вход воспрещен.

Он указал на ту часть лаборатории, где стоял письменный стол, заваленный рисунками, и рассмеялся.

— Я, конечно, шучу. Секретов у меня нет. Просто я пытаюсь изобретать флаконы, упаковку, выражаясь языком фармацевтов. Самые тонкие духи без заманчивой упаковки могут не иметь спроса. Вот почему я намерен рядом с лабораторией открыть магазин. Мари-Анн не согласна со мной, но у меня — своя теория. Поживем — увидим. Клиента необходимо захватить врасплох. К примеру, вот брелок для ключей с флакончиком духов… «Селимена». Да, все выпускаемые мною духи носят женские имена… «Зина»… скажите на милость, а ведь звучит неплохо… Вам нравится? Дарю. Для ключей от вашей машины.

— А кто же займется магазином? — спросил Лоб.

— Что? Моим магазином? Об этом я еще не думал… Я помещу объявление.

— В таком случае… Зина? Нелли посерьезнел.

— Да-а, вижу, к чему вы клоните… Вы тоже весьма последовательны. Буду с вами откровенен, Лоб. Если эта девушка соответствует вашему описанию, тогда нет и еще раз нет! Я не могу жить в окружении постных физиономий. Пройдет неделя — и я ее прогоню. Понимаете, мне требуется, чтобы на меня давили, меня подстегивали, чтобы мною занимались. Но не заставляйте меня заниматься другими.

— Но в таком случае… — возразил Лоб.

— Да нет, старина, — вскричал Нелли, — не хватало еще вам начать ломаться! Вы должны понять, что я имею в виду… Конечно же присылайте вашу девушку… Постараюсь что-нибудь придумать. Пойдемте, я покажу вам помещение.

Взяв Лоба за руку, Нелли повел его по коридору. Лоб не противился. Трудно противостоять такому деятельному человеку, всегда доверительно настроенному, немного утомительному, многословному, убежденному в своей правоте, возможно, хитрому, чье радушие ударяет вам в голову подобно алкоголю. Они вошли в комнату, где трудились художники по интерьеру. Ее окна выходили на площадь Гримальди. Нелли с ходу принялся объяснять расположение витрин и, присев на корточки, рисовал кончиком пальца по плиткам.

— Упаси Боже, чтобы это напоминало ювелирный магазин! Я делаю ставку на молодежь. У меня будет звучать музыка, создавая атмосферу; у прохожих возникнет желание сюда заглянуть. Вот тут, справа, в глубине, — кабинет духов с вентиляторами.

Лоб думал о Зине, которая, быть может, ждала его, несмотря на озлобленность.

— … Нюхаешь один запах… Щелк вентилятор… нюхаешь другой. Спутать невозможно. Обычно, заглянув в парфюмерный магазин, вы не в состоянии вычленить нужный запах. Ароматы смешиваются друг с другом. Как в кондитерской или аптеке. Только не это!

Как бы удрать, не обидев хозяина нелюбезным поступком? Лоб начинал чувствовать себя как на угольях. Но ему пришлось еще выйти с Нелли на улицу, чтобы, посмотрев на магазин снаружи, получить о нем полное представление и даже с умилением повторять:

— Просто замечательно! В самом деле, ловко придумано!

— Не правда ли? — улыбался Нелли.

И поскольку он всегда устремлялся к будущему, добавил:

— Думаю, ей тут понравится. Передайте, что я жду ее.

Лоб удрал. В отеле он узнал, что ему звонил инспектор Менго. Это не к спеху. Приняв душ, он надел синий костюм из ткани «альпага» и долго разглядывал себя перед зеркальным шкафом. «Может, я ей не нравлюсь? Я выгляжу староватым. У меня вид счетовода… Впрочем, так оно и есть… Вот ведь что со мной сделали!» Он примерил однотонный галстук серого цвета. «Нет, слишком парадно. В конце концов, какая разница! Она мне уже поднадоела!»

Он мчался в клинику, нагоняя время. Зина причесалась, слегка подкрасила щеки, и Лоб сразу же вошел в роль. Выжав улыбку, он чопорно поздоровался.

— Я вижу, вы чувствуете себя лучше, — сказал он. — У меня есть для вас кое-что весьма приятное…

Он поставил на тумбочку пробные духи. Зина даже не прикоснулась к пробирке.

— Ну а сегодня мы сможем поговорить? Вы наверняка задаетесь вопросом, кто я такой.

Пододвинув кресло к кровати, он поднес Зине портсигар. Она повела головой в знак отказа. Лоб сунул портсигар обратно в карман, пообещав себе сохранять спокойствие.

— Меня зовут Эрве Лоб. Я родился в Женеве. Служу в Ассоциации страховых компаний… Сложная работа, суть которой я объясню вам в другой раз.

Слушала ли она? Глаза ее смотрели в потолок. Ладони легли на простыню и, казалось, спали.

— Я был в дежурке, в ту ночь… — продолжал Лоб. — Предмет моего интереса — чего хотят люди, подобные вам… по причинам сугубо профессионального характера, кстати.

Он произнес последние слова с каким-то озлоблением, что удивило его самого. Она не шевелилась. Как это ей удается так долго смотреть в одну точку, не мигая?

— Я здесь, чтобы вам помочь и, похоже, подыскать вам занятную работу… Вы любите цветы… так вы сказали по телефону…

И тут она вдруг ожила. Пальцы судорожно вцепились в простыню. Она повернула лицо к Лобу, и его словно хлестнул напряженный взгляд голубых глаз.

— Он утверждал, что, кроме него, там никого нет, — пробормотала она, — другой… толстый…

— Мсье Флешель?

— Он солгал.

— Да нет, — возразил Лоб. — Я оказался по чистой случайности и в качестве наблюдателя.

— Он солгал, — повторила Зина. — Все вы лжете. Уходите.

Лоб встал.

— Даю вам слово, что… Она закрыла уши ладонями.

— Нет… нет… Оставьте меня в покое.

— Меня обзывают лжецом впервые в жизни, — сказал Лоб. — Знаете, я не собираюсь навязываться.

Он направился к двери. Зина, закрыв глаза и сжав губы, медленно качала головой, словно изнывая от нестерпимой боли. Лоб вышел из палаты. Он поклялся себе впредь никогда не переступать порога этой комнаты. Какая идиотка! Не хватает воспитания хотя бы на то, чтобы притворяться любезной!

В коридоре он столкнулся с медсестрой и остановил ее.

— Как она ведет себя с вами?

— Она такая милашка! — ответила та. — Боится лишний раз побеспокоить. Никогда ничего не попросит. Сущий ангел!

Лоб так и остался стоять посреди коридора. «Все насмехаются надо мной, — думал он. — Я разбиваюсь в лепешку. Трачу свое драгоценное время. А меня обвиняют во лжи. Ничего себе — ангел!…»

Лоб все еще усмехался, садясь в машину. Ангел! Вместо того чтобы вернуться в отель, он, лавируя в пробке, направился в полицейский участок. Возможно, Менго сможет ему сообщить, откуда же взялась эта Зина. В любом случае договоренность с Нелли отпадает. В особенности с Мари-Анн — такой утонченной, благовоспитанной! Девушка, которую подобрали невесть где! Он вел себя хуже чем невежливо, бестактно. Лучше сразу, незамедлительно дать задний ход, позвонить на фабрику и принести извинения.

По счастью, Менго оказался на месте. Он принял Лоба в тесном, накуренном кабинетике.

— Я уже получил кое-какую информацию, — сказал он. — Садитесь, пожалуйста.

Он включил вентилятор.

— Снимите пиджак. Не стесняйтесь. У нас так заведено.

Порывшись в бумагах, он извлек листок с машинописным текстом.

— Вот… Начнем с того, что она и в самом деле дочь того физика, о котором вы упоминали. Он состоял профессором Страсбургского университета. В 1944 году был выслан и, естественно, пропал без вести. Вероятнее всего, погиб в Дахау. Француз по рождению, поскольку ее бабушка и дедушка получили французское подданство. Очевидно, в 1901 году они поселились неподалеку от Лилля. Имели ферму. Их сын учился в Лилле, затем в Педагогическом институте в Париже. Отец прошел по конкурсу на замещение должности преподавателя лицея, защитил докторскую диссертацию, заведовал кафедрой физики в Страсбурге. Неплохо для своих неполных тридцати пяти! Здесь упомянуты некоторые из его ученых трудов… Это не для моего ума-разума.

— Я знаком с его трактатом по теории вероятности, — заметил Лоб. — Он стал учебным пособием для студентов.

— Ученое светило?

— Безусловно.

— Мне сообщают также, что он был женат на двоюродной сестре. Эти поляки обожают сочетаться браком между собой… Сестра некоего… погодите, еще одно непривычное имя… Залески… Она умерла в 45-м, от чего именно — не сказано. Лишения… горе… нетрудно себе представить. Эти Залески до сих пор живы. У них ферма в Эльзасе. Я опускаю подробности, которые для нас несущественны. Важно то, что они и воспитывали маленькую Зину. Разумеется, у бедной девчушки не было за душой ни гроша, по крайней мере, так я предполагаю. Быть знаменитым ученым совсем не значит быть богатым.

— Может, дедушка с бабушкой сколотили себе состояние? — предположил Лоб.

— Об этом тут не упоминается! О-о! Справка очень короткая. Смотрите, я уже подхожу к ее концу. Зина переехала в Страсбург, работала в магазине книг и пластинок у некоего Лонера. Затем перешла в туристическое агентство. Десять дней назад она послала туда заявление об уходе, без объяснения причин. Теперь вы знаете столько же, сколько я. По-моему, в ее жизни определенно есть мужчина.

Лобу хотелось протестовать. Такое предположение пришлось ему совершенно не по душе.

— Девушка ее возраста, привлекательной внешности… на такой работе, — продолжал инспектор. — Может, вы и видите другое объяснение!… Так или иначе, но мы дело закрываем. Я пошлю эту бумагу господину Флешелю.

— Я передам ему сам, — вызвался Лоб.

— Так оно еще лучше!

Они обменялись рукопожатиями. И Лоб ушел, погрузившись в раздумья. Дочь профессора Маковски! Это меняет дело. А что, если он заговорит с ней об отце? Она, так же как и он сам, благоговеет перед ним. Это их сблизит. И потом… Откровенность за откровенность… Она поведает ему правду об этом мужчине, по милости которого захотела… Как пошло — покончить с собой из-за несчастной любви! И все же это факт! В самом деле, какое тут может быть другое объяснение?

Лоб заметил, что время уже позднее, он проголодался, работать его не тянуло, и, впервые в жизни сняв на улице пиджак, он перекинул его через руку. Похоже, он распустился. Переполненные экскурсионные автобусы двигались чуть ли не шагом по запруженным улицам. Гиды или сопровождающие надрывали глотку с микрофоном в руке, заставляя туристов, как по команде, одновременно поворачивать головы. Какого черта она выбрала себе такую дурацкую профессию? Потребность путешествовать? Или же возможность ускользнуть от кого-то или чего-то? А может, в поисках приключений? Сколько у нее было любовников? До этого момента он по наивности думал, что ее попытка самоубийства — жест отчаяния. Но почему бы и не результат усталости, отвращения? А в таком случае к чему готовить ей почву для новой жизни, которую она наверняка отвергнет? Когда Лоб сел в машину, дышать в ней было невозможно. Он на мгновение заколебался. Как просто, заплатив за номер в отеле, уехать в Женеву! Но в такую жару принять решение невозможно. Завтра тоже еще не поздно…

Назавтра Лоб вернулся в клинику. Стоило ему переступить порог — как он уловил запах духов. Зина открыла пробирку…

— Благодарю вас, — произнесла она.

И улыбка озарила комнату. Лоб, предписавший себе держаться на расстоянии, покраснел.

— Не за что. Это пустячок. Один из друзей подарил мне эти духи для вас. Впрочем…

Лоб уселся у изножья кровати, но, не обладая непосредственностью Флешеля, он не решился взять в свою руку забинтованное запястье. Ему даже трудно было показаться незлопамятным.

— Впрочем, — продолжил он, — я должен рассказать вам об этом человеке. Его зовут Нелли, Филипп Нелли. У его жены старинная парфюмерная фабрика возле Грасса, основанная вроде бы еще во времена Революции, так что судите сами…

На сей раз Зина внимала, широко открыв послушные и серьезные глаза ребенка, который любит занятные истории.

— Это очень крупное предприятие… Если бы я вам сказал, сколько тонн роз, фиалок, всяких цветов там перерабатывают, вы бы мне просто не поверили. Впрочем, вы побываете со мной на этой фабрике, вам наверняка будет интересно…

Время от времени Зина подносила к лицу носовой платок, и запах духов заявлял о себе — сильный, чувственный. Лоб старался не смотреть на девушку.

— Нелли проводит опыты по изобретению новых духов, — продолжал он. — То, что вы сейчас вдыхаете, — аромат, недавно им созданный. Мне он не очень нравится. А вам?

— А мне очень, — пробормотала Зина.

Она возвращалась к жизни, как будто в этой пробирке заключался кислород. Она уже не выглядела такой бледной и, склонив голову, не переставая улыбаться, ожидала продолжения рассказа.

— Итак, Нелли изобретает духи и намерен вскоре открыть магазин. Он ищет себе в помощники надежного человека… Я подумал было о вас.

— Обо мне? — с испуганным видом спросила Зина. — Я никогда не сумею.

— Почему же? Продавать духи не Бог весть как трудно… Вы никогда не работали в магазине?

Улыбка покинула ее лицо, и она с подозрительностью глянула на Лоба.

— Да, — сказала она. — Я работала в книжном магазине. Вы это знали? Вы навели обо мне справки?

Лоб почувствовал, что Зина от него ускользает.

— Нет… Не наводил, если быть точным. По какому праву!… Но проведено полицейское расследование, как и положено в таких случаях. Таким образом, сам того не желая, я узнал о вас некоторые подробности.

— Например?

Голос звучал твердо, враждебно. Лоб чуть было не взбрыкнул. Но дал себе время подумать, прежде чем ответить.

— Моя специальность — теория вероятности. В наше время страхование жизни… о-о! Все это не представляет для вас ни малейшего интереса… Знайте только, что я хороню знаком с некоторыми трудами профессора Маковски и что его имя внушает мне глубочайшее почтение… Вот почему я хотел бы быть вам полезным.

Расплачется ли она? Зина отпрянула на подушку и спрятала руки под простыней.

— Ведь вы и в самом деле его дочь?

— Да.

— А я… я в какой-то мере его ученик. Теперь вы понимаете, почему я забочусь о вас?.. Супруги Нелли готовы вам помочь. Вы станете прилично зарабатывать, поверьте мне. Однако, если вы предпочли бы вернуться в Страсбург…

— Нет! О-о, нет! — вскричала она.

— Вы боитесь туда возвращаться?

— Нет, просто я слишком много страдала там. Лоб чувствовал, как ему передается ее боль, и встал, желая скрыть волнение. Он сделал вид, что поправляет цветы в вазе, украшающей стол.

— Вы расскажете мне про это потом, — сказал он, стараясь разыгрывать безразличие. — А пока что мы вас устроим получше.

— У меня не осталось денег.

— Не волнуйтесь на этот счет. Ссужать деньгами — тоже моя профессия. Вы мне возместите их через пару месяцев. Мы подыщем вам приятный семейный пансион… А когда Нелли закончит отделку своего магазина… скажем, в сентябре… вы приступите к служебным обязанностям. А пока отдохните. Вы такая худенькая. Едва на ногах стоите.

Он вернулся к кровати, держа руки в карманах, и сказал с отчасти наигранным, отчасти искренним воодушевлением:

— Я за вас в ответе. И хочу, чтобы вы жили, как все; это приказ… Да, да! Жить вовсе не так уж и плохо. Дайте-ка мне руку.

Она протянула ему правую — пострадавшую. Он осторожно взял ее и почувствовал себя до смешного взволнованным.

— Искать смерти, — пробормотал он, — это неприлично. А ведь вы у нас воспитанная девочка.

Ее глаза были совсем рядом. Он прочел в них смятение — оно не проходило.

— Я не сумею вас отблагодарить, — сказала Зина.

— А я и не жду благодарности, — поспешил заверить ее Лоб.

И вдруг она обратила к нему взгляд зрелой женщины, полный необъяснимого страдания.

— Что вы об этом знаете?! — устало произнесла Зина.

Глава 5

Почему?.. Почему она это сделала?.. Теперь больным, одержимым стал Лоб.

Такой вопрос терзал его мозг целыми днями, не отпуская, как затяжная лихорадка. Теперь он непрестанно думал о Зине, как будто она владела тайной, которая непостижимым образом имела отношение к нему. По вечерам он записывал свои наблюдения в школьную тетрадку. На ее обложке он вывел ручкой «Зина». И пытался разобраться, но тщетно. Девушка начала говорить, однако не как человек, раскрывающий душу, а короткими намеками, как бы пол воздействием непроходящей обиды. Лоб решил прибегнуть к ловкому приему и сначала поведать о себе: «Я тоже рос сиротой…» — что вынудило его вернуться к своему детству в Женеве и воскресить те годы, которые больше всего на свете ему хотелось бы забыть, поэтому все его признания отдавали злобой. Зина улыбалась. Лоб нашел лучший способ добиться ее доверия. Они ссорились, наперебой доказывая один другому, что именно его детство было наиболее несчастливым.

— Вам не понять, — искренне жаловался Лоб. — Мальчонка, совершенно одинокий в огромном доме под недремлющим оком слуг. Ежедневный отчет старого слуги:

«Мсье Эрве не пожелал кушать шпинат… Мсье Эрве нагрубил горничной…» А я при сем присутствовал — стоял перед письменным столом отца, не имея права и слова сказать в свое оправдание… Я должен был прилюдно приносить извинения. А в ту пору мне было шесть лет от роду.

— Бедный Эрве! — бормотала Зина.

Именно так у них возникла привычка называть друг друга по имени.

— А мой папа меня боготворил.

— Но вы не можете его помнить. Вы были тогда совсем маленькой.

— Нет, помню. Я хорошо себе представляю папу… И все остальное… Когда немцы пришли за ним, мама вместе со мной спряталась в платяном шкафу С тех пор я стала бояться темноты, а от запаха нафталина меня просто тошнит. Я слышала крики. Думаю, они его били.

Она говорила ровным голосом, без выражения, как больной под наркозом. Потом глаза оживлялись, жизнь медленно возвращалась в них. Она смотрела на Лоба.

— Теперь вы понимаете, Эрве, что росли счастливым мальчиком.

— Извините, — протестовал Лоб. — В моей жизни был еще пансион.

Он рассказал ей о колледже близ Лондона. Но вскоре она подняла руку, давая понять, что все эти мелкие притеснения в счет не идут.

— Представьте себе девочку на ферме среди животных. Я все время дрожала от страха. Люди, у которых я жила…

— Ваши дядя и тетя…

— Да… Они обо мне не заботились. Не любили меня, потому что я профессорская дочка… По крайней мере, так я поняла позднее… И потом, думаю, они тоже боялись. Возможно, из-за меня они чем-то рисковали… Все это немного запутано. Знаю только, что я хотела сбежать.

— Но куда?

— Не знаю. Таким вопросом я не задавалась. Я хотела убежать — и все… Я представляла собой опасность, и мне следовало уйти.