11

На рассвете, крадучись, как вор, он выбрался из квартиры. Вернулся к себе и стал расхаживать по комнате, пока усталость не свалила его на кровать. Но он не хотел спать, во всяком случае, до тех пор, пока не найдет выхода. Но был ли выход? Фожер, такой сильный, его не нашел. Он не сумел излечиться от Евы. Все усложняла именно она. Она, с ее страстью судить, выносить приговор: это хорошо, а это плохо. Лепра встал, поглядел на календарь. Четверг. Еще четыре дня, если допустить, что Ева права. Ну что ж, тем хуже, она скажет: «Жан — ничтожество!» Но в конце концов, лучше жить на свободе, даже прослыв ничтожеством в глазах… Ничтожество, пусть. А впрочем, не такое уж ничтожество… Он наиграл песенку, чтобы придать себе уверенность. Отличная песня! А за ней будут и другие. Лепра извлек из чуланчика свой чемодан. Имущества у него не больше, чем у солдата. Сложить чемодан — минутное дело. Он вдруг заторопился покончить со сборами, чтобы перестать думать, чтобы стряхнуть с себя мрачный гипноз сомнений. Так — будильник, щетка… И еще написать Блешу, чтобы предупредить, что болен… Лепра единым духом накатал письмо, подписался. Все! С концертом покончено! Страница перевернута. Вот это и есть разрыв. Все равно что дунуть, сметая крошки. Последний раз оглядел комнату. Жалко? Нет, не жалко.

С чемоданом в руке Лепра спустился по лестнице. В последний раз воспользовался маленькой красной машиной. Досадно! В банке он снял деньги со счета, сложил бумажные купюры. С такой скромной суммой далеко не уедешь, но он привык с трудом дотягивать до конца месяца. Теперь на вокзал. Поезд на Брюссель отходил через сорок пять минут. Припарковав «астон-мартен», Лепра позвонил в гараж, чтобы сообщить, что машина стоит во дворе Северного вокзала. Теперь надо было набрать номер телефона Евы, но он почувствовал, что, если начнет с ней спорить, ему крышка. Он предпочел послать ей цветы, выбрав букет поскромнее. К чему торжественно отмечать минуту отъезда? Оставался последний акт. Купив билет только в одном направлении, Лепра почувствовал, что стал таким же, как все. Он увидел солнце, увидел пассажиров; его охватила предотъездная лихорадка, по телу пробежала невидимая дрожь. Для Евы в нем больше не оставалось места. Любовь покидала его, как покидает выдохшаяся болезнь. Ощущение было настолько новым, настолько необычным, что он остановился посреди вокзала с чемоданом у ног. Если бы он смел, он бы ощупал себя, как сбитый машиной человек, который, встав, с изумлением обнаруживает, что цел и невредим… Ева… Он прошептал еще раз: «Ева…» Это имя больше не пробуждало отзвука. Ева… С таким же успехом он мог произнести: «Жанна» или «Фернанда»… Толпа обтекала Жана Лепра. Люди смотрели на него, поскольку он шевелил губами, и он засмеялся про себя, а потом влился в поток, устремлявшийся к контролю.

Как приятно идти вдоль вагонов, выбрать купе, разглядывать своих попутчиков. Как приятно опустить стекло, вдохнуть запах железа, дыма и пара. Далекая стрелка отсчитывает минуту за минутой. Скоро состав тронется. Ага, тронулся, оставляя позади мир тех, кто томится в плену. Ветерок, уже довольно свежий, овеял его лицо. Прощай, Ева!

На границе быстрый укол в сердце. Но Борель еще не вышел на след. Теперь поезд катит по чужой земле. Здесь дышишь совсем другим воздухом. Что делает Ева в эту минуту? Гладит букет. Повела плечами, подумав: «Как он меня любит!» Она будет ждать телефонного звонка. Назавтра начнет беспокоиться. Неужели раб взбунтовался? В субботу позвонит сама. В воскресенье настанет ее черед рыскать по всему Парижу. А в понедельник Борель, получив письмо, отрядит двух инспекторов… Но она вывернется, ответив: «Виновник бежал».

Лепра стало неуютно, он попытался вернуть себе радостное настроение, прислушался к обрывку мелодии, которая нарождалась под стук колес, складывалась в изящный мотив. Но против воли мысли его возвращались к предстоящим четырем дням, которые выстроились перед ним, словно препятствия на беговой дорожке, и надо было четырежды прыгнуть — с каждым разом все выше и все дальше. Видения! Видения! Вот уже несколько месяцев он терзает себя ими. А действительность так проста! Если его любовь и впрямь умерла, велика ли беда, что Ева его презирает? До самого Брюсселя Лепра обдумывал этот вопрос, так и не придя ни к какому решению. Впрочем, за него решала каждая минута. Он снял номер в скромной гостинице. О том, чтобы сразу искать работу, не могло быть и речи. Не раньше понедельника. А пока самое лучшее было ознакомиться с городом.

К вечеру после долгих часов, осажденных воспоминаниями, радость вернулась. Лепра внезапно почувствовал ее, словно, пробившись сквозь пелену тумана, увидел вдруг чистый горизонт. Впереди шла молодая женщина. У него не было ни малейшего желания ее преследовать, но ему нравилось на нее смотреть. Его глаза освободились от Евы. Мало-помалу и все его тело обновится. На свете заживет новый Лепра. Он уже живет. Лепра сливался с движением улицы, получал от него множество легких, животворных импульсов. В нем тихо светились огни витрин, и каждое увиденное лицо оставляло за собой след, полный неги. Ужин превратился в маленькое пиршество. Лепра очутился наедине с собой, и вся его тревога испарилась. Находиться в собственном обществе оказалось чрезвычайно приятно, и, о чем бы он ни думал, где-то подспудно настойчиво искала выхода музыка. Незнакомая ночная тьма расточала улыбки. Лепра долго бродил по улицам. И впервые заснул без сновидений, канув в счастливое забытье. Наступила пятница. Еще один день каникул — почти беззаботный. Несмотря на глухой голос совести, отсчитывавшей часы, Лепра отдавался течению дня, слоняясь без устали. Он не отказал себе в удовольствии пойти на концерт и слушал пианиста с наслаждением, не отравленным ни малейшей завистью. Фортепиано тоже ушло из его жизни. Закончил он вечер в кафе, где оркестр играл попурри из самых известных песен Фожера. Фожер! Это было в незапамятные времена! Столько воды утекло с тех пор! Лепра потягивал пиво, грызя орешки. Никаких желаний. Ева, исчезнув, унесла с собой все любовные поползновения. Он дружелюбно смотрел на проходящих женщин. И только. Он был благодарен им за то, что они миловидны. Это были ночные зверьки, шелковистые и нежные. Главное, не трогать их. На обратном пути в гостиницу он заблудился, и это доставило ему новое удовольствие. Некоторые кварталы были такими же, как в маленьких французских городках, безлюдные, гулкие, за оградами, освещенными луной, — только иногда из какого-нибудь сада вырвется наружу пышная ветка. Хорошо бы осесть здесь, попривыкнуть к здешней жизни. Почему бы не начать давать уроки игры на фортепиано? Лепра стал мечтать о крохотной квартирке, о чистоте на фламандский лад. Он будет зваться мсье Жан, ходить в черном, выдавать себя за вдовца. Лег он в два часа ночи. Настала суббота, и Лепра понял, что новый день потребует от него усилий. Он принял снотворное, чтобы уворовать несколько часов. Но когда проснулся, не смог устоять и побежал за газетами. Однако о Мелио в газетах больше не говорилось. Теперь в центре внимания был самолет, поставивший мировой рекорд. Лепра тщательно оделся, задумался, куда бы пойти сегодня? Друзей здесь нет, отдаленных знакомых тоже. Нет даже бармена, с которым можно перекинуться шуткой. А Ева?.. Она теперь поняла, что он сбежал, и он для нее мертв… вычеркнут из жизни. Вспомнить о нем можно будет только с легкой жалостью. Она скажет какому-нибудь Патрику: «Лепра… А в общем-то это был самый заурядный малый. Я заблуждалась на его счет…» Пусть! Правды она не узнает никогда. За эту мысль и надо цепляться.

Лепра с трудом дотянул до обеденного часа. Потом забился в кинотеатр. Потом устроился в кафе, где накануне так умиротворенно провел время. Поел кислой капусты. Отяжелевший от пива, перекормленный музыкой, он клевал носом на стуле. Посетители вокруг него уже сменились. Вначале это были те, кто пришел выпить аперитив, перекусить перед тем, как сесть в поезд, те, кому надо было как-то убить вечер, а теперь это были те, кто возвращался из театра. Лепра ушел последним и выбрал самый замысловатый маршрут, чтобы прийти в гостиницу как можно позже. Он не сдастся! Он клялся себе, что не. сдастся! Слишком дорого заплатил он за свою свободу. Вернувшись в гостиницу, он наглотался таблеток. Он хотел уйти не от себя — он просто заранее вычеркивал воскресенье. Но плохо рассчитал дозу: очнулся от забытья незадолго до полудня. Лепра открыл ставни, увидел безлюдную площадь, и на него навалилась угрюмая скука пустого дня. Воскресенья и в Париже были для него мукой. А здесь… Что она делает? С кем старается забыть эти последние часы? Она вполне способна… Лепра сел на кровати. Ну нет, она не откроет газ и не проглотит тюбик веронала — такой глупости она не выкинет. Впрочем, может быть, чтобы его наказать… Она из тех женщин, что способны избрать такой высокомерный способ мести. Ведь она наверняка почувствовала себя униженной, обманутой. А он-то вообразил, что достаточно сесть в поезд, чтобы избежать ее мщения… Впрочем, нет, она ограничится тем, что его обвинит, и от Бельгии потребуют его выдачи. Долго ли продлится эта жалкая игра? Он наполнил умывальник холодной водой и окунул в него голову. Я остаюсь здесь… Остаюсь… Остаюсь… В конце концов Лепра стал повторять эти слова вслух, наблюдая в зеркале, как с него, точно с утопленника, стекает вода. Остаюсь. Господи! Да разве же я не свободен!

Город расстилался перед ним, покинутый, обезлюдевший, словно сданный невидимому врагу. Лепра чувствовал, что должен идти быстрым шагом — но куда? Никто за ним не гонится. «Мне надо было убраться подальше, — думал он. — Может быть, в Антверпен. Там, в Антверпене, возможностей больше… Правильно, Антверпен. Вот где спасение». Он пошел на вокзал, купил путеводитель, потом на скамье в сквере прочитал историю Антверпена, разглядывая сложный план города. Порт будоражил его воображение. Для композитора порт — лучший источник вдохновения. Ночь в Гавре уже открыла ему столько в нем самом! Поездов на Антверпен было много — в частности, скорый, отходящий в двадцать два часа. Сейчас семнадцать. Ждать не так уж долго.

Он вернулся в гостиницу, уложил чемодан л заплатил по счету. Вот он и готов на поиски приключений! Но радость не возвращалась. Он отнес чемодан в камеру хранения. Если дела обернутся скверно, из Антверпена можно удрать в Лондон или сесть на пароход, идущий в какую-нибудь более далекую страну. Но Ева не может быть настолько безжалостной!… Надо было объяснить ей все перед отъездом. Лепра снова стал мысленно оправдываться. Он находил именно те слова, какие следовало сказать. Может, еще есть время их написать? В каком-то кафе, на скверной фирменной бумаге он стал исступленно сочинять письмо. Но фразы цепенели, Становились чудовищно банальными или невыносимо фальшивыми. Неужели он в самом деле лукавит? Но в чем же тогда правда, та самая правда, ради которой Ева, по ее уверениям, пожертвовала всем? Он разорвал письмо на мелкие клочки, бросив их через плечо. Пора. Час отъезда близился. Лепра поужинал на вокзале сандвичем, взял из камеры хранения чемодан. Огромное табло красными буквами оповещало об отправлении поездов. Берлин… Женева… Париж… У окошечек касс толпились люди…

Лепра поставил чемодан на пол, вынул бумажник. Опустив голову, медленно побрел к очереди. Он больше ни о чем не думал. В его голове, как в морской раковине, стоял смутный гул ветра и моря, гул потерянной свободы. Он склонился к окошечку.

— Один до Парижа, во втором классе.

Веснушчатая рука подтолкнула к нему кучку — билет и сдачу; стоящий за ним пассажир деликатно кашлянул. Лепра отошел от окошка. Он словно бы перестал быть самим собой, он наблюдал себя со стороны с чувством отрешенности, которое было глубже любой радости. Подземный переход… перрон… два поезда, разделенные широкой платформой… Тот, что слева, — антверпенский. Справа — парижский. Он сел в парижский поезд, устроился в первом же свободном купе и закрыл глаза. Очень скоро его сморил сон. Он почти не заметил, как поезд тронулся. Таможенник хлопнул его по плечу. Лепра обшарил свои карманы, пробормотал несколько невнятных слов и снова уснул. Он сознавал, что спит, и никогда еще ему не было так хорошо и так беззаботно. Иногда толчок возвращал его к жизни, он успевал заметить свет ночника, огни, скользящие за окном, и снова мягко погружался в счастливый покой. Когда поезд замедлил ход, он вздохнул, поискал более удобного положения, но вокруг него началась суета, по коридору взад и вперед сновали люди. Лепра встряхнулся и узнал пригород, еще затопленный темнотой. Вдруг он вскочил… Постойте, какой сегодня день?.. Понедельник. Ему стало холодно. Страшная усталость тяжелым мешком навалилась ему на спину. Состав черепашьим шагом двигался вдоль бесконечной платформы, по которой катила вереница тележек. Теперь предстояло сойти с чемоданом, который выглядел таким смешным, и ни одна душа не встречала пристыженного пассажира. Еще не рассвело. Слишком поздно, чтобы снять номер. Или слишком рано. Оставалось только бродить, снова сдав вещи на хранение. По пустынным улицам полз туман, сплошной, как сетка моросящего дождя. Быть может, Евы нет дома. А может, она просто не одна. Но это больше не причиняло боли. Главное было — выкинуть белый флаг, не слишком при этом унизясь. И снова начался долгий, долгий путь среди теней осеннего утра. Лепра рассчитал, что, сделав где-нибудь привал, чтобы выпить кофе и съесть рогалик, он придет к семи часам… Должен ли он предупредить ее по телефону? Но тогда она, конечно, откажется его принять. Лучше явиться прямо так, мятым, грязным, но наконец-то искренним. Туман стал таким густым, что он с трудом соображал, куда идет. Он вошел в какой-то бар и долго сидел там, притулившись в тепле заднего зала, где официант поливал опилки. В нем сгущалась какая-то непроглядная печаль, слипшаяся в комок, который мешал ему глубоко вздохнуть. Он так и не доел свой рогалик, поняв вдруг, что настал последний этап.

В половине восьмого он прошел мимо комнаты консьержки и закрыл за собой кабину лифта. Спящий дом уходил вниз, в глубину под его ногами. Он откашлялся, прочищая горло. Упруго дрогнув, лифт остановился. Лепра вышел из кабины, закрыл за собой решетчатую дверь. Теперь он заторопился. Скорее! Пусть появится! Пусть узнает!

Он позвонил долгим звонком — из глубины квартиры до него сразу же донеслось постукивание домашних туфель. В прихожей наступила короткая тишина, потом Ева открыла дверь.

— Это я, — сказал Лепра. Ева отшатнулась, выждала.

— Ну что ж, входи, — сказала она.

Он прошел мимо нее, машинально ощупав свои щеки, несвежие из-за колючей щетины.

— Сними плащ.

Он протянул ей плащ, она повесила его на вешалку. Он посмотрел на нее. Она была в ночной рубашке, короткие волосы растрепаны. Он открыл объятия, потом уронил руки.

— Ева, — прошептал он. — Мелио убил я.

Она взглянула на него в упор. Не выдержав ее взгляда, он отвернулся, потом пошел к спальне.

— Вот и все, — сказал он.

За его спиной Ева натягивала халат.

— Я это знала, — произнесла она. — Знала всегда. Гнева в ее голосе не было. Казалось, она, как и он, исчерпала все свои силы.

— Ты меня ждала? — спросил он.

— Я надеялась, что ты придешь. Несмотря ни на что, я верила.

— Я в отчаянии. Я считаю себя…

— Садись. Я сварю кофе.

Он присел на край неприбранной постели. Чтобы заставить себя сказать те слова, он весь так сжался, так напрягся, что теперь не мог стоять на ногах, голова кружилась. Он снял ботинки и вытянулся на постели как мертвый, повернув разжатые руки ладонями вверх. Позвякивание чашек не исторгло его из небытия. Ева погасила люстру. Сквозь задернутые занавески в комнату просочился дневной свет, и, когда они осмелились снова поглядеть друг на друга, казалось, это встретились глазами два призрака. Она помогла ему глотнуть кофе.

— Зачем ты пошел к нему?

— Я знаю, я не должен был этого делать. Но тебе свойственна такая откровенность… такая агрессивность… понимаешь… я предпочел объясниться с ним сам, как мужчина с мужчиной.

— Тебе всегда кажется, что все можно уладить, стоит только показать себя покладистым и любезным!

— Пусть так. Я еще раз признаю свою вину. И все же, захоти он меня выслушать… Но он довел меня до крайности. И я потерял голову. Он так злобно глядел на меня!… Я ему пригрозил. Он попытался позвать на помощь. Я сдавил ему шею… и вдруг увидел, что он мертв… Потом, конечно, я должен был тебе признаться… сразу же… Но я не посмел… А чем дальше, тем невозможнее становилось для меня заговорить.

— Почему?

— Я бы тебе опротивел. Я и так уже опротивел самому себе.

— Еще немного кофе?

Она таким мягким движением наполнила две чашки, что между ними возродилась крупица былого доверия.

— Там, у Мелио, — сказала она, — я поняла, что это ты… Сам подумай, кто еще мог бы… Когда мы вернулись домой, я тебя расспрашивала… Вспомни.

— Ты хотела, чтобы я себя обвинил?

— Да. Я хотела, чтобы ты сказал правду. Она была не слишком красива, но именно поэтому…

Лепра зарылся глубже в подушку.

— Пойми меня, — прошептал он. — Я хотел нас спасти.

— Не о том речь. Ты должен был мне доверять… Я, я бы приняла решение.

— Пусть так, — сказал он, — допустим. Не станем ссориться… Я вел себя неправильно, поскольку тебе, я вижу, хочется, чтобы я был не прав… Но ты по крайней мере могла избавить нас от этой жуткой недели.

— Я ждала.

— Ты выслеживала меня. Тебе надо было, чтобы я упал перед тобой на колени. По-твоему, я недостаточно страдал. До тебя все еще не доходит, что дело Мелио касается меня одного.

Ева встала и отдернула занавески. Они увидели друг друга: он, растрепанный, похудевший, мертвенно-бледный, она без косметики, под глазами мешки, губы бескровные. Такова была первая минута их настоящей близости.

— Это касается меня, — сказала она, — потому что арестуют меня.

— Чепуха! — буркнул Лепра.

Он нагнулся, надел ботинки, поискал расческу.

— Чепуха, потому что никакого письма не было. Теперь я в этом совершенно уверен… Твой муж не способен был так поступить!

— Много ты об этом знаешь!

— Может, и немного… Но у меня было несколько дней на раздумье. И вернулся я для того, чтобы ты перестала бояться.

— Спасибо, — сухо сказала Ева. — Но я не боюсь. Я обо всем распорядилась. Чемодан уложен. Может, ты заметил его в прихожей.

В их голосах звучало раздражение. Чтобы говорить друг другу «ты», им приходилось делать над собой усилие, в этом обращении появилось что-то принужденное, как бы наигранное. Ева вошла в ванную комнату. Лепра обращался к открытой двери.

— Говорю тебе, никакого письма не было. В противном случае мы нашли бы его у Мелио.

— Тогда почему ты скрывался эти четыре дня?

— Послушай, — сказал в отчаянии Лепра. — Не переиначивай все. Пойми. Я не скрывался… Я ездил в Бельгию.

— Зачем?

— И ты еще спрашиваешь!… Тебе неизвестно, что такое ревность?..

— Бедняжка!

— Ох, прошу тебя.

Ева появилась на пороге ванной, держа в руках щетку для волос.

— Ну да, бедняжка! Ты, стало быть, считаешь меня идиоткой? Ты уехал, потому что я тебе надоела… А надоела я тебе с того самого вечера у Мелио, все очень просто.

Она повернулась к зеркалу и, приводя в порядок прическу, продолжала:

— Никуда от этого не денешься… Я тебя не виню, поверь. Ты потерял голову из слабосилия. Ты слабак, Жан. Сознайся же наконец. Но ты ни за что не хочешь с этим согласиться.

— А дальше что?

— А то, что не ради себя я вынуждала тебя к признанию… Ради тебя самого.

— Ну ладно, дело сделано, я признался. Ты довольна?

— Довольна?! Конец любви никогда не бывает хорош.

Захваченный врасплох, Лепра пытался найти примирительный ответ, цепляясь за прежнее, выдуманное им объяснение.

— Но ты же видишь, Ева, я вернулся, а значит, я тебя люблю. Теперь ты знаешь, что нам больше нечего бояться.

В его тоне не было убежденности, молчание становилось гнетущим.

— Душно! — сказал Лепра.

Он распахнул окно и сразу отшатнулся. У тротуара остановилась черная машина, вышедший из нее в сопровождении двоих мужчин Борель оглядывал дом.

— Полиция! — воскликнул Лепра. — Внизу Борель. Ева надела через голову платье, старательно оправила его на бедрах.

— Полиция! — повторил Лепра. — Что это значит?

— И ты еще спрашиваешь! — проронила Ева с ноткой презрения в голосе.

Она умолкла, чтобы уверенной рукой накрасить губы, потом продолжала:

— Пока ты меня ждал в гостиной Мелио, помнишь… Я нашла пластинку и письмо.

Лепра застыл, не смея понять ее слова.

— Пластинку я просто спрятала под плащ. И отправила почтой в понедельник.

— Но зачем? — простонал Лепра.

— Чтобы увидеть, что у тебя за душой.

Она нарочно говорила очень тихо, делая паузы, чтобы нарисовать точный контур губ.

— Я и увидела, — добавила она. — Лучше бы мне не видеть… Я еще колебалась, отправлять ли письмо. А потом ты сбежал.

— Это неправда.

— И тогда, — закончила Ева, — я его отправила… Запри дверь на ключ.

Лепра послушно запер входную дверь. На площадке остановился лифт, без сомнения поднявший троих мужчин. Ева была готова. Она выбрала пару серег, которые тщательно закрепила в ушах, потом вынула из коробки туфли на высоком каблуке. В дверь позвонили.

— Стой, — шепнула она.

Позвонили снова. Потом за дверью начали шептаться.

— Они знают, что мы дома, — пробормотала Ева. — Консьержка им сказала. Они пойдут за слесарем. Еще немного времени у нас есть.

— Ева, — сказал Лепра. — Неужели ты настолько меня ненавидишь?

— Я? Значит, тебе все надо объяснять?.. Я тебе больше не нужна. Ты заживешь своей жизнью, такой, какая тебе по нраву. У тебя нет размаха моего мужа, а впрочем… В тебе есть необузданность, которая в последнее время часто меня удивляла. Когда тебе стукнет пятьдесят, может, ты и станешь таким, каким был он.

Железо лязгнуло о замок. Негромкий скрежет свидетельствовал о том, что вокруг торчащего изнутри ключа ведут терпеливую работу.

— Они принесли отмычки, — заметила Ева по-прежнему невозмутимым голосом. — Борель, должно быть, вообразил, что я покончила с собой. Глупец!

Из спальни через гостиную им была видна прихожая, входная дверь, поблескивающий ключ. Лепра нашел руку Евы, крепко ее стиснул.

— Если бы ты доверилась мне… — начал он.

— Молчи… — сказала она. — Ты наговоришь глупостей… То, что сейчас произойдет, тебя не касается. Это дело между мной и моим мужем… Нас будут судить. И рассудят. И увидят, кто из нас двоих был жертвой другого.

Голос ее дрогнул, но она овладела своим волнением.

— С моей стороны жестоко так говорить с тобой, — продолжала она. — Поверь мне, ты занимал большое место в моей жизни. В конце концов, не твоя вина, что тебе это оказалось не по плечу!… Я пыталась с тобой, как с ним, вести игру без жалости, до конца… Теперь я одна.

Лепра пожал плечами.

— К этому ты всегда и стремилась, — сказал он. На ее лице мгновенно вспыхнул гнев.

— А разве вчера я не была одна? А позавчера? Где ты был тогда? Разве ты не обязан был быть здесь, рядом со мной?

Ключ шевельнулся. Какой-то инструмент прощупывал замок, ища, как к нему подступиться.

— Ты такая же, как все, — заявил Лепра. — Ты тоже сочиняешь для себя новеллу. Тебе надо унизить Фожера, меня, вообще всех, чтобы эту новеллу приукрасить!

— Лжешь! — закричала она.

Вытолкнутый ключ, звонко звякнув, упал на пол. И почти сразу же дверь распахнулась. Борель шагнул первым. Сняв шляпу, он прошел через гостиную. Оба инспектора ждали в прихожей.

— Мадам… — издалека начал Борель. — Вам известно, почему я здесь.

Он был смущен, встревожен. Фразы, которые он заготовил, не подходили к обстоятельствам.

— Я получил некое письмо, — продолжал он. — Я должен просить вас следовать за мной. Я чрезвычайно огорчен.

Он переводил взгляд с Евы на Лепра. Ева шагнула к нему.

— Я признаюсь, — сказала она. — Я убила своего мужа. Наша жизнь превратилась в ад… по его вине. В тот вечер, когда он погиб, он напился пьяным. Он вернулся… между нами произошла ужасная сцена… Чтобы утихомирить его, я согласилась поехать с ним в Париж. По дороге мне пришлось самой сесть за руль, потому что он уже не соображал, что делает. И тут я поняла, что надо с этим кончать. Он заснул. Я устроила аварию… А поздней я убила Мелио. Я докажу, что он стал сообщником моего мужа, чтобы осуществить надо мной гнусную месть. — И голосом, в котором звучало торжество, добавила: — Мсье Лепра ни о чем не знал. Он должен остаться в стороне от этого дела.

Теперь она глядела на Лепра. Он опустил глаза. Она права. У него гора свалилась с плеч. Это было ужасно и в то же время чудесно. Ему словно бы отменили смертный приговор.

— Я в вашем распоряжении, — сказала Ева.

Она прошла мимо Бореля, инспекторы расступились. Один из них хотел взять ее чемодан.

— Не надо, — сказала она. — Я хочу нести его сама. Она обернулась, поглядела на Лепра. Стиснув кулаки, понурив голову, он молчал — молчал изо всех сил. Она мягко улыбнулась. Теперь на него наложено клеймо — он принадлежит ей навеки.

— Прощай, — прошептала она и шагнула через порог. Она победила.