22

Пытаясь как-то упорядочить хаос мыслей, Жюльен прошел на кухню, подогрел суп и принялся за еду. Забыв снять плащ, он не сразу заметил, что на кафельном полу вокруг его стула образовалась лужица. Гроза не утихала, за окнами сверкали молнии, громовые раскаты напоминали звуки разорвавшихся снарядов.

Матиас… Ни о чем другом он думать не мог.

Значит, предположение Бенжамена Брюза оказалось верным! Сын Адмирала инсценировал собственную смерть, принеся в жертву безвинного нищего, подобранного им на набережной. Труп понадобился, чтобы получить возможность шпионить за отцом и женой и при случае застукать их на месте преступления. Надежды его, увы, не оправдались: Клер уехала в Париж, а старик, помешавшись от горя, прожил какое-то время, как затаившийся в своей берлоге зверь, а после решил положить всему конец в пламени и грохоте взрыва. Все это время Матиас прожил на обломках «Разбойницы», добывая еду охотой и, возможно, рассчитывая на возвращение Клер.

Иными словами, Матиас сам угодил в яму, вырытую для других. Разве мог он, объявленный погибшим, да к тому же без средств, пуститься на поиски «неверной» жены? Начавшаяся война только осложнила его положение. Документов у него не было, официально он числился мертвецом, а потому Матиас опасался, что его примут за дезертира, вот и пришлось ему скитаться по лесу, стараясь никому не попадаться на глаза.

И только от Брюза не укрылось близкое присутствие Матиаса, он почуял его запах, угадал повадки. Но кого, скажите, всерьез насторожили бы бредни опустившегося пьянчуги?

Мальчик отодвинул пустую миску. Что толку топтаться на одном месте? К чему разыгрывать удивление? Разве не знал он правду с самого начала?

От наспех проглоченного супа Жюльен ощущал тяжесть в желудке. Перед его глазами все время маячил образ Матиаса, наблюдавшего за домом с ружьем на изготовку.

Гибель Адмирала вдохнула новую жизнь в планы младшего Леурлана. Он знал, что наследство заставит Клер вернуться, и превратился в вечного стража, бессменного часового. «Интересно, как часто он смотрел на меня из-за кустов, задавая себе один и тот же вопрос, сын я ему или не сын? Сколько раз наставлял он на нас ружье, на меня или на Клер?»

Теперь Матиас давал им отсрочку, если, конечно, они во всем ему подчинятся и станут жить вдали от людей, как последние парии. Должны же они заплатить за его пятилетнее одиночество, за все эти годы, проведенные на обломках застрявшей в бухте злосчастной «Разбойницы»! Навязывая им невыносимые условия существования, он втайне лелеял надежду, что они не выдержат и нарушат их, дав ему тем самым право на законное возмездие.

Страх… Он заставит их жить в вечном страхе, сам же всегда будет начеку, держа палец на отполированном до зеркального блеска спусковом крючке. И отомстит, не зная жалости, не разбирая, кто перед ним — женщина, ребенок… Заплатят все — и ублюдок, и изменщица.

Мальчик резко поднялся со стула. Нет, такого нельзя допустить. Нужно попробовать с ним договориться, заключить сделку.

И он должен спешить, уладить все до возвращения матери.

С трудом превозмогая дрожь, Жюльен взял переносную лампу, привязал ее к поясу под дождевиком, чтобы руки оставались свободными, и сунул в карман коробок спичек. От ужаса перед тем, что ему предстояло совершить, он почти ничего не видел, в ушах стоял гул. Он быстро выбежал на улицу, не давая себе времени на обдумывание происходящего и не пытаясь словесно оформить то, что скажет Матиасу.

Сворачивать в лес не имело смысла, ибо мальчик был твердо убежден, что логово Матиаса находится на «Разбойнице». Сгибаясь под порывами ветра, обрушивающего на него потоки воды, Жюльен пошел вдоль Вороньего поля.

Хлещущий как из ведра дождь не давал открыть глаза, и идти приходилось вслепую. Стараясь двигаться побыстрее, он пересек рощицу и вышел на берег в том месте, где начиналась тропинка, ведущая к морю. На ветру слишком широкий для него дождевик надулся неповоротливым матерчатым колоколом, и мальчик с большим трудом, то и дело спотыкаясь, спустился к воде.

Ливень с шумом обрушивался на корабль. С носовой фигуры, устремленной в мрачное небо, стекали мутные струи, делая ее похожей на сирену, пытающуюся обратить вспять прибиваемые приливом волны.

Матиас, разумеется, затаился там, в недрах поломанного, завалившегося на бок судна. Сдаваться нельзя ни в коем случае. Иначе мужество оставит его — и ноги сами собой пустятся наутек.

Сжав кулаки, мальчик пересек песчаный пляж. Трос, по которому он в прошлый раз взбирался на корабль, убран не был. Не похоже ли это на приглашение? Приглашение или западня?

Уцепившись за трос, Жюльен стал подниматься вдоль корпуса, опираясь подошвами о наружную обшивку. Наверху он отвязал от пояса лампу и зажег фитиль. Теперь предстояло спуститься внутрь и… встретиться с неизбежным.

На нижней палубе было влажно, жарко, в нос ударял резкий запах прелых водорослей.

— Вы здесь? — спросил Жюльен каким-то робким девчоночьим голосом.

Он не решался обратиться к Матиасу на ты — ведь тот был чужаком и к тому же врагом.

— Я пришел с миром! — сам того не желая, перешел мальчик на язык североамериканских охотников, оказавшихся среди ирокезов. — Давайте поговорим!

Он поднял лампу над головой, и желтый свет заплясал, описывая дуги и выхватывая из мрака черные куски стен, от которых сильно пахло сырой древесиной. Вдруг в темноте заскрипели доски, и из самой дальней каюты выплыла человеческая фигура.

Матиас медленно шел навстречу свету. Ружья при нем не было. Жюльен слышал его тяжелое, прерывистое дыхание, как у старика, которому каждое движение дается с трудом. Когда он попал в освещенное пространство, Жюльен от изумления чуть не выронил лампу.

Это был не Матиас Леурлан.

Перед ним стоял Адмирал, распрощавшийся со своей серебристой густой бородой и сменивший ее на выкрашенные черной краской усы, исхудавший до такой степени, что впалые щеки делали его сходство с сыном просто поразительным.

— Дедушка? — пробормотал мальчик, пятясь назад.

— Я, я, сынок, все-таки ты меня узнал, что ж, я очень, очень рад… Ты сильно подрос, и мне пришлось долго вглядываться в тебя, дабы убедиться, что это действительно ты. Боже! В моей памяти сохранился образ ребенка, и когда она привезла тебя, я решил, что она усыновила какого-то городского паренька.

Он замолчал и снял фуражку.

— Дурацкий маскарад, согласен, — произнес Адмирал с виноватой улыбкой, — но мне хотелось напугать этого ублюдка Брюза и держать на расстоянии Рубанка. Первый беспробудный пьяница, второй суеверен, как все крестьяне. Вот и пришлось изображать призрак, чтобы они не совали сюда нос. И потом, нельзя было допустить, чтобы меня узнали, чтобы у Одонье возникло хотя бы малейшее сомнение в моей смерти. Ты должен был стать моим наследником, с этой целью все и задумывалось. Ведь ты мой сын, Жюльен, ну признайся, что ты всегда это знал…

Мальчик отшатнулся. Шарль Леурлан, в мокрой одежде, с бесформенной фуражкой в руке, внушал ему ужас.

— Я взял одежду Матиаса, — продолжил старик, — после того, как инсценировал самоубийство. Ничего другого не оставалось. Только так я мог заставить Клер вернуться. До моей смерти она бы этого не сделала. А вот после… я точно знал, что она заявится подобрать крохи, которые останутся, да и из-за клада тоже…

Какое-то время мальчик и старик молча стояли друг перед другом, не зная, о чем говорить. Жюльену не удавалось разобраться во внезапно нахлынувшем на него потоке чувств: он испытывал одновременно и облегчение, и неприязнь, и нежность. Адмиралу, видимо, было трудно оставаться на ногах, и он жестом дал понять, что хотел бы присесть.

Войдя в каюту, Шарль Леурлан тяжело опустился на соломенный тюфяк. Без бороды старик утратил прежнее величие и выглядел скорее жалким. Жюльен не в состоянии был дольше хранить молчание.

— Одонье сказал, что вы подорвались на мине, — нерешительно проговорил он.

Старик махнул рукой, что, мол, все это уже не имеет значения.

— Мне требовалась замена, — объяснил он. — Пришлось пожертвовать англичанином, прилетевшим на «лизандере», которого я подобрал на поле. Сначала я держал раненого в подвале, а после переправил на «Разбойницу». Не нравился мне он: вредный старый зануда постоянно дергал меня, чтобы я свел его с парнями из Сопротивления. Военный специалист, только вот в какой области, не помню. Признаюсь, я его использовал без особых угрызений совести. Уверен, ты на моем месте поступил бы так же!

— Но вы его убили!

— Эх, сынок… кто-то ведь должен был меня заменить? Саданул его как следует прикладом по голове, переодел в свою одежду, натянул сапоги — словом, сделал все, что требовалось. Потом отволок на минное поле в то место, где, я знал, была закопана мощная мина — немцы же закладывали их прямо у меня под носом, эти чертовы мины! Уложил я англичанина под проволочным ограждением, а сам — в лес, и ну оттуда палить из охотничьего ружья, с которым ходил на кабана. Раздался взрыв, и от англичанина, я тебе скажу, мало что осталось. Тогда я вернулся на поле и сунул в обгоревшие тряпки свои наручные часы и еще кое-какие личные вещи, которые в Морфоне многие у меня видели. Ловко придумано? Эта операция напомнила мне романчики Агаты Кристи, которые твоя мать мне почитывала, когда я нанял ее приводить в порядок библиотеку…

Адмирал сидел к Жюльену слишком близко, и тяжелый старческий запах вызывал у мальчика отвращение. Одежда Шарля Леурлана находилась в плачевном состоянии: латаные-перелатаные обноски, почти лохмотья. Но еще хуже было лицо, которое Жюльен прежде знал лишь в обрамлении пышной седой бороды на манер Виктора Гюго. Лишившись серебряного руна, Адмирал обрел облик сухого старика с морщинистым личиком с кулачок и впалым ртом. Плохо прокрашенные усы совершенно теряли вид, если к ним как следует присмотреться.

— Пришлось сменить расцветку, — хихикнул он. — Краска нашлась в пожитках англичанина, тот был настоящий шпион, лицедей, ей-богу! Все таскал с собой — передатчик и шмотки для маскарада… даже грим, как у профессиональных актеров! Мне необходимо было остаться неузнанным, к тому же только призрак отпугнул бы чересчур любопытных, вот я и решил вызвать Матиаса из царства теней. Ведь мы походили друг на друга как две капли воды. Никто не догадывался, пока я носил бороду, но я-то об этом помнил.

Ему пришлось прервать свою речь из-за жестокого приступа кашля, заставившего его согнуться пополам. Впервые Жюльен по-настоящему осознал, что перед ним больной, изможденный человек. Он подался вперед, чтобы его поддержать, но не решился, охваченный непонятным страхом. Дыхание Адмирала было свистящим и прерывистым.

— Тебе бы переодеться, — сказал мальчик, переходя на ты, — а то простудишься.

— Как я ждал нашей встречи, — бормотал старик, — пришлось воспользоваться отсутствием твоей матери, чтобы показаться тебе на глаза… Я верил, что ты придешь. Несколько раз я пытался с тобой заговорить, когда ты в лесу проверял капканы, но всегда в последнюю минуту что-то меня останавливало. Теперь — другое дело: я очень ослабел, долго не протяну, у меня есть предчувствие. Скоро и лету конец — моему последнему лету… Как мне хочется, Жюльен, поговорить с тобой, дотронуться до тебя. Дай мне руку, малыш, не бойся…

Руки, покрытые старческими пятнами, со вздувшимися венами, напряглись, изуродованные артритом пальцы задвигались в причудливом танце. Жюльен не отстранился, и Адмирал сжал его запястья. Ладони старика оказались горячими, шершавыми, с наростами мозолей.

— Сынок, — шептал Шарль Леурлан, — мой малыш… Знаешь, как я ждал твоего рождения? Совсем не то, что с Матиасом. Тогда я был слишком молод. Тебя я ждал… только тебя. Лишь в старости понимаешь, как это важно — дать жизнь! Ты и я… Я продолжусь в тебе, в твоих жилах будет струиться моя кровь — прежняя, молодая кровь!

Жюльен захотел высвободиться, но костлявые руки вцепились в него клещами.

— Я как следует подготовился к твоему приезду, — продолжал Адмирал. — Папка с донесениями сыщика лежала в ящике письменного стола, надеюсь, ты их прочел? Тебе необходимо знать о матери правду, чтобы уметь себя защитить. Я выковал для тебя это оружие, чтобы ты мог надавить на нее, если она станет в чем-то тебе противиться. Не пренебрегай им, помни: твоя мать — сущая волчица! Она прекрасна, но тело ее пропитано ядом. Ей таки удалось свести меня с ума… а заодно и Матиаса. Заставила же она нас поплясать, стерва! Я положил папку на самое видное место — в ящик стола у себя в кабинете… и еще письмо, где речь шла о кладе… чтобы тебя предупредить. Ведь я знал, что рано или поздно ты попадешь в дом: нет такой бомбы, будь она хоть весом в полтонны, которая испугала бы Леурланов! Меня не оставляла уверенность, что ты обязательно побываешь на чердаке. Правда, мне пришлось перебраться в хижину садовника, дабы люди поверили, что я потерял рассудок. Да что там говорить, славную комедию я разыграл! Перед всеми этими Горжю, Одонье, немцами и прочими: они не сомневались, что я обезумел! Все шло как нужно: каждый раз, встречаясь с кем-нибудь, я всячески демонстрировал, что мне осточертело жить. Надоело жить — какая нелепость! Да будь это возможно, я дал бы отрубить себе обе ноги, чтобы обменять свое увечье на несколько лет жизни.

Новый приступ кашля заставил его замолчать на несколько секунд.

— Тело отказывает, — заикаясь проговорил старик, как только немного отдышался, — зато в голове — сияние, ты не можешь представить! Сияние это иногда ослепляет меня самого. Твоя мать оказалась шлюхой, но она сумела заставить меня все увидеть в золотом сиянии. С ней обретало иной, лучший вкус все: вино, табак, пища. Презирай меня сколько угодно, считай выжившим из ума мерзавцем, но я уверен, ты все поймешь, когда вырастешь.

— Это она убила Матиаса, — тихим голосом спросил Жюльен, — или все-таки ты?

Адмирал замер. Лицо его, лицо немощного старика, вытянулось от удивления.

— Хочешь, признаюсь? — пролепетал он. — Я и сам-то теперь толком не знаю. Теряю память. Пока голова еще работала, нужно было мне все записывать в блокнот, чтобы в нужный момент воспроизвести то или иное событие, но знаешь, я — и вдруг заниматься писаниной! Потому-то внутри у меня сейчас полная неясность, словно на чердаке, куда через окошко проник утренний туман, понимаешь? Приходится прибегать к образам, потому что трудно все это объяснить такому юному, розовому, как наливное яблочко, существу, как ты. Так кто, говоришь, убил Матиаса? Должен сознаться, что и я задаю себе тот же вопрос. Было время, когда я думал, что это сделала Клер, и обвинял ее. Сейчас меня мучает совесть. Я до того довел ее преследованиями, что она уехала, и это едва не свело меня с ума. Она не хотела меня больше видеть, никогда! Сейчас, в эту минуту, я уверен, что не я причина его смерти, почти уверен, но кто знает, что будет завтра? Что будет завтра? Итак, пока я полагаю, что убийцей могла быть она или произошел несчастный случай. Обычный несчастный случай. Но у меня есть сомнения, вот так. Уж больно все совпало, просто невероятно.

Он замолчал, облизнув потрескавшиеся губы бледным сухим языком.

— Сейчас, когда я вспоминаю, как обрадовался тогда смерти собственного сына, меня переполняет отвращение к себе, — продолжил он, переводя дыхание. — Думаю, я пытался переложить ответственность на Клер, только чтобы победить в себе этот ужас. После мне пришлось пожалеть, что я разыгрывал добродетельного отца, и я понял: в сущности, гибель Матиаса не имела никакого значения, а мне был дан шанс, редкий шанс. Мало кому из людей довелось испытать любовь такой неистовой силы, помни об этом — никогда не стоит упускать такой случай!

— Так, значит, ты точно ни в чем не уверен?

— Нет, — признался Шарль Леурлан. — Но даже если она и убила, не важно — я ей прощаю. У меня было довольно времени, чтобы все осмыслить, и, случись это теперь, я повел бы себя иначе: предложил бы ей свою помощь. И не смотри на меня так! Ведь я начал жить с того момента, когда впервые увидел ее, там, между книжными стеллажами, забитую, жалкую, в скромном сером платьице! Тогда я уже был стариком, но мне показалось, что вот теперь-то все и начинается… что надежды мои наконец сбылись. Остальное — законы, мораль, семейные узы — чепуха, ничего не стоит, понимаешь? Нельзя ни в чем ее обвинять… она зажгла во мне огонь… Я не мог умереть до того, как увижу ее еще раз, и тебя вместе с ней. Тогда у меня родился план. И представь, он осуществился. Дни мои сочтены, но я счастлив. Только ей ни в коем случае ничего не говори, не смей! Пусть это станет нашей тайной. Изредка ты будешь помогать мне взбираться по тропинке на кручу — ноги меня не слушаются. Я затаюсь где-нибудь в лесу, а ты постараешься сделать так, чтобы она вышла в сад, и большего, поверь, мне не нужно.

Он провел рукой по лицу. На серой коже под морщинами открылись глубокие бороздки. Вдруг старик вздрогнул, словно чего-то испугавшись.

— Умоляю, не говори, что ты со мной встречался! — почти в панике выкрикнул он. — Иначе Клер снова попытается сбежать. Живи, как жил, будто ничего не произошло. Иногда приноси немного еды. Лету скоро конец, а долго я не протяну. Постараюсь ничем вас не обеспокоить.

— Капрала ты убил? — тихо спросил Жюльен.

— Нет — ты! — возразил Адмирал. — Вомни свои слова: «Пусть капрал умрет! Этансон должен умереть!» Ничего другого мне не оставалось.

Резким жестом Жюльен оттолкнул старика. Но, как он скоро понял, тот и не думал вменять ему в вину гибель сапера.

— Мне хотелось тебе помочь, — слукавил старик.

— Ладно, забудем, — произнес мальчик. — Ты правильно поступил — он был настоящей скотиной.

Во взгляде Адмирала вспыхнула радость. Прерывистым бесцветным голосом он принялся рассказывать эпизоды из прошлого, которые память Жюльена, увы, не сохранила.

— Помнишь, я сажал тебя на плечи, и мы через поле шли к морю? Мы бегали по берегу, заходили в воду, и я давал тебе в руки прутик, приговаривая: «Лошади требуется хороший кнут!»?

Но воспоминания Шарля Леурлана не находили отклика в душе мальчика. Однако, не желая обижать старика, Жюльен решил соврать.

— Конечно, — выдавливая из себя улыбку, ответил он, — тогда я был еще ребенком.

И пока Адмирал разглагольствовал, Жюльен думал о том, что никогда не найдет ответа на мучившие его вопросы, да, пожалуй, теперь и не нужно. Чудовищное напряжение последних месяцев бесследно исчезло, сменившись полным безразличием, почти безмятежностью. Он смотрел на шевелившиеся, спрятанные в глубоких морщинах губы, не слушая, и голос старика сливался с дождем, монотонно барабанившим по палубе.

«Все это не имеет больше значения и никогда не имело, — пронеслось у него в голове. — Важно не то, откуда я пришел, а то, куда иду…» Хватит, больше он не нуждается в опеке взрослых, чтоб они провалились, с их тайнами и интригами! Отныне он сам по себе, человек, не помнящий родства, ничей сын!

Жесткая ладонь Шарля Леурлана сдавила руку Жюльена, возвращая к реальности.

— Возьми ружье, — сказал Адмирал. — Тяжело оно стало для меня, плечо не выдерживает. К тому же патроны давно кончились.

Мальчик сделал усилие, чтобы не оттолкнуть протянутую винтовку. Но ему не хотелось огорчать старика, жалкого, точно лев с остриженной гривой.

А тот вновь погрузился в воспоминания, порой противореча сам себе, а может, и сочиняя на ходу не имевшие места в реальной жизни детали, чтобы залатать дыры в памяти. Мальчик понимал, что выяснять что-либо бесполезно — лакуны никогда не будут заполнены и лишь сведутся к предположениям. Но если месяцем раньше это открытие вызвало бы в нем ярость, то теперь он все принимал с тупым равнодушием.

Потом, как это часто случается со стариками, Шарль Леурлан задремал прямо на середине фразы, привалившись к стене и уронив подбородок на грудь. Жюльен укрыл его одеялом и долго смотрел на спящего, пока проникавший снаружи слабый свет почти совсем не иссяк.

Воистину достойный финал! Подошло к концу его расследование семейной тайны. Дальнейшие поиски бессмысленны. Ответы на волновавшие его вопросы давным-давно улетучились из головы Адмирала.

Он встал с тюфяка и пошел по коридору между каютами, осторожно ступая, чтобы не скрипели доски.

В тревожной темноте сумерек Жюльен поспешил пересечь пляж и стал взбираться по тропинке, ведущей к вершине утеса. Его не покидало блаженное ощущение покоя. Отныне он был свободен.