«А вдруг это ловушка? — шепнул ему знакомый коварный голосок. — Западня, устроенная Адмиралом, чтобы раз и навсегда отвратить тебя от матери? Фальшивка, состряпанная из лжи от первой до последней страницы? Что, если „разоблачительные документы“ изготовлены на заказ каким-нибудь мошенником-детективом?»

Уцепившись за это предположение, мальчик пришел к выводу, что читать их не стоило, ибо они ничего не доказывали. Все, что так или иначе касалось Адмирала, вызывало подозрения. Шарль Леурлан, как никто другой, был способен придумать план загробной мести с единственной целью — отравить жизнь женщине, ускользнувшей из его объятий. Способен он был и предусмотреть, что Жюльен станет исполнителем этого акта мести… Нет, поддаваться нельзя — глупо самому лезть в расставленные сети!

Мальчик распрямил спину. От духоты у него разболелась голова. Лучи света, проникающие сквозь ставни, сделались ярче. Дольше оставаться здесь он не мог. Нужно было принимать решение.

Сжав кулаки от бессильной ярости, Жюльен резко вскочил с кресла и бросился вон из комнаты. Но яд соблазна уже проник в кровь, и он знал, что ему от него не избавиться.

Он сбежал по ступенькам, подлетел к двери, распахнул ее и выскочил на крыльцо. Вдалеке пропел петух, и мальчик вздрогнул всем телом. Повернувшись спиной к дому, Жюльен стал пробираться между кустами. Там, в духоте рабочего кабинета деда, оставит он все свои вопросы, на которые ему не суждено получить ответ.

С самого утра мать и сын были в таком дурном настроении, что за день не обмолвились и десятком фраз. Перекапывая в огороде землю, Жюльен смотрел на нее с безнадежным вожделением. Не зарыто ли в ней, прямо под его лопатой, сокровище? Как бы он хотел, подобно визирю из «Тысячи и одной ночи», видеть то, что находится в земле, мины, кротов или, например, чугунный котелок с примотанной к нему проволокой крышкой, доверху набитый монетами. Но другая половина мозга оставалась холодной, трезвой и насмехалась над его «золотой лихорадкой». «Неужели ты не понимаешь, — говорила она ему, — что история с кладом шита белыми нитками? Адмирал ее выдумал с одной целью — испортить вам жизнь. Если ты немедленно не выбросишь ее из головы, она сожрет тебя, как гусеница капустный лист. Тогда, приятель, ты обречен!»

Солнце немилосердно жгло, по лицу, плечам и спине Жюльена каплями стекал пот. Трудился он с упорством раба, которому за малейшее промедление грозит кнут надсмотрщика. Он сердцем чуял подвох, западню, вырытую для него желчным стариком, варившимся в котле собственной ненависти. Адмирал вполне мог посвятить последние недели разработке этого гнусного плана, согреваемый мыслью о хаосе, в который он ввергнет их с матерью. Жюльен так и видел его перед собой — ухмыляющегося, корявым почерком дописывающего ненавистное письмо, оставшееся лежать неоконченным в пыли рабочего кабинета. Посеять в них сомнение, раздор, алчность… Интересно, рассказал ли он еще кому-нибудь о кладе? Рубанку? Бенжамену Брюзу? Разве не убеждали его и тот и другой в необходимости отъезда? Не собирались ли они, очистив территорию, сами начать поиск? Калеке деньги позволили бы покинуть Францию и зажить помещиком где-нибудь в колонии; Рубанку неожиданно свалившееся богатство помогло бы наконец отделиться от скупердяя отца, до сих пор попрекавшего его куском хлеба…

А мать, с ее порочной привычкой к роскоши и безделью? Может, она за тем и явилась сюда, чтобы завладеть несуществующим сокровищем?

Ну вот, приехали! Неужели он полностью утратил здравый смысл? Мальчику показалось, что череп его раскалывается, как перезревшая тыква. Поделом ему! Нечего совать свой нос, куда не надо.

Не выдерживая темпа, который он сам себе задал, Жюльен воткнул лопату в землю. Клер с любопытством наблюдала за ним с другого конца огорода. Как только их взгляды встречались, она сразу отворачивалась. После той ночи, когда мать все ему рассказала о своих странных отношениях с Леурланами, они уже не могли общаться с прежней легкостью. Оба делали вид, что устали от разговоров, заменяя слова зевотой. Между ними словно кошка пробежала. Не раз пожалел Жюльен о проявленном тогда чрезмерном любопытстве. И потом: под чердаком, в ящике стола, оставалась папка, испещренная следами грязных пальцев. Не лучше ли ее поскорее сжечь, чтобы в душе вновь воцарился покой?

После обеда Жюльен так и не смог уснуть. Мешали жара и мухи, которые немедленно пускались в путешествие по его лицу, стоило только закрыть глаза. Не в силах больше этого выносить, мальчик подозвал Цеппелина и побрел к морю. Вдруг он вспомнил, что скульптор рассказывал ему о брошенной на берегу яхте. А что, если клад спрятан там, в деревянном корпусе проклятого корабля, к которому никто не осмеливался приблизиться, убившего человека еще до своего первого выхода в море? Не по этой ли причине Адмирал подтащил «Разбойницу» поближе к дому?

Теперь мальчик почти бежал по иссохшей пыльной дороге. Солнце разбрызгивало по колючей проволоке искорки, от которых слепило глаза. Подумав о том, каким блаженством было бы сейчас нырнуть в лесную тень, Жюльен улегся в траву, чтобы немного передохнуть, подобно пастушкам из «Буколик» Вергилия, которые он изучал на уроках латыни в пансионе Вердье. А Цеппелин тем временем отыскал дорогу к песчаному пляжу — узенькую каменистую тропу, петлявшую между полуразрушенными гранитными глыбами. Спуск, довольно крутой, требовал ловкости эквилибриста: мелкие камни под ногами без конца осыпались, образуя опасные пустоты, так что приходилось постоянно следить за тем, чтобы не потерять равновесие и не упасть.

Внизу он увидел окруженную скалами бухточку, откуда исходил сильный запах водорослей. Там и находилась завалившаяся на бок, наполовину занесенная песком яхта. Вернее, корпус яхты — красивой, с изящными гибкими линиями, но без какой-либо верхней оснастки. На побелевшей от птичьего помета палубе мачт не было, что довершало сходство «Разбойницы» с судном, потерпевшим кораблекрушение.

Жюльен пошел медленнее. С изумлением, открыв рот, смотрел он на устремленную в небо носовую фигуру. Это была Клер, с обнаженной грудью, бедрами вросшая в форштевень, которая, казалось, в одиночку вытаскивает яхту из песка. На лице статуи застыло выражение варварской дерзости, это был лик воительницы, подающей сигнал к бою. Что-то устрашающее, сверхчеловеческое, присутствовало в облике наяды, отчего хотелось поскорее отвести глаза. Настоящая носовая фигура пиратского корабля, языческий идол, бросающий вызов стихии, созданный для того, чтобы рассекать водную гладь с презрением на устах. Нет, не мать была перед ним, а Клер — новая, незнакомая Клер, с которой Жюльену еще не доводилось встречаться.

Он попробовал обойти яхту кругом. Собака, принюхиваясь, зарычала, будто учуяла чье-то незримое присутствие.

Жюльен не обращал на нее внимания — он искал следы крови. Мальчик давал себе обещание этого не делать, но раз уж он сюда пришел, удержаться было трудно. В конце концов он различил на размокшем дереве более темное пятно. Видимо, его так долго оттирали скребком, что повредили наружную обшивку.

Начался отлив, и море неохотно выпускало из объятий увенчанный бахромой водорослей корпус яхты. Корма, уходившая под воду, казалась шероховатой из-за облепивших ее ракушек. Пронзительно крича, словно пытаясь спугнуть непрошеных гостей, кружились над «Разбойницей» потревоженные чайки, за полетом которых, оскалив зубы, наблюдал Цеппелин.

Обходя корабль, Жюльен дотрагивался до него кончиками пальцев, будто хотел приручить. Интересно, хватит у него смелости подняться на палубу? Настоящий любитель приключений, верно, и не задумался бы!

Медные иллюминаторы каким-то чудом уцелели, но разглядеть что-либо сквозь стекла, покрытые толстым слоем помета, было невозможно. Да и что он мог увидеть внутри? Пустые отсыревшие каюты или трюм, в которым наверняка полно воды и завелись крабы?

Но отчего тогда Жюльена сжигало желание попасть на яхту? Неужели из-за клада, который мог быть спрятан только в трюме? Черт возьми, пора бы уж ему повзрослеть и избавиться от влияния приключенческих романов, которыми он слишком долго кормился в пансионе Вердье!

Деревянная обшивка оказалась очень скользкой, но тут мальчик увидел пеньковый трос. Он схватил его, испытал на прочность. Трос был надежно привязан к борту: с его помощью можно забраться на корабль! Цеппелин, словно угадав намерение хозяина, жалобно заскулил.

Поднимался Жюльен, крепко держась за трос и опираясь подошвами о бок яхты. Пришлось наступить на темное пятно, что он и сделал, стиснув зубы. Ему пришла в голову мысль, что он проник на чужую территорию, нарушил границу чужих владений. Он вкатился на палубу, сильно накренившуюся вправо, покрытую вонючей коркой птичьих экскрементов. В десяти шагах зиял черный квадрат люка. Жюльен пожалел, что не взял лампу, и уже готов был под этим предлогом спрыгнуть с корабля. Внизу Цеппелин тихо попискивал, как щенок. Собрав все мужество, мальчик стал спускаться по мокрой, как губка, деревянной лестнице. Поставив ногу на последнюю ступеньку, он замер, давая возможность глазам привыкнуть к темноте. На нижней палубе царил тревожный полумрак, пахло тиной и размокшей древесиной. Жюльен быстро пошел по коридору, открывая двери в каюты, в которые сквозь заляпанные иллюминаторы едва проникал сероватый свет. Они, разумеется, оказались пустыми. Все… кроме последней!

В самой дальней от лестницы каюте кто-то положил на пол соломенный тюфяк и поставил перевернутый ящик, исполнявший роль стола. Рядом находились спиртовка, фляжка, керосиновая лампа, несколько котелков и одеяло.

Мальчик застыл от изумления, не решаясь переступить порог. Даже пахло в этой каюте по-особому, как в пастушьей хижине, — человеческим жильем. Тот, кто оборудовал здесь убежище, наверняка от кого-то прятался. Партизан? Немецкий дезертир? Жюльен медленно приблизился к убогому ложу и увидел на полу несколько приключенческих романов, которые он читал в детстве, и две книги на английском языке. Шекспир… Диккенс… — он с трудом разобрал надписи. Разве мог немец читать такие книги?

Присев на корточки возле тюфяка, Жюльен обнаружил еще штормовую лампу, кинжал и жестяную коробку с принадлежностями для ухода за оружием: смазкой и особым веществом для очистки ствола от нагара. Исходивший от коробки слабый запах вызвал у мальчика неприятное чувство: перед ним возник образ Матиаса Леурлана, чистящего охотничьи ружья, разложенные на столе в гостиной, или смазывающего патроны, перед тем как заправить их в патронташ. Сверху, на грязной обивке, лежала недоеденная плитка шоколада, будто сигнал тревоги вынудил того, кто грыз ее еще минуту назад, срочно покинуть помещение. В том, что какой-то человек обосновался на обломках «Разбойницы», не было ничего необычного: война есть война! Скорее всего речь шла об английском десантнике, посланном Лондоном в числе тех, кто подготавливал высадку союзников. Незнакомец спрятался на яхте потому, что доступ к ней был затруднен — никто из местных не осмеливался приблизиться к судну. А убежал он, прихватив радиопередатчик, как только услышал стук осыпающихся камней. Возможно, он подумал, что неподалеку немецкий патруль. Это предположение сразу добавило Жюльену бодрости. А он-то, дурачок, испугался! Повода для тревоги не было.

Мальчик решил возвращаться — теперь не имело смысла спускаться в трюм. Он поспешил выбраться на верхнюю палубу, и воздух после душной влаги каюты опьянил его свежестью. Ухватившись за трос, он легко соскользнул вдоль корпуса и спрыгнул на песок под радостное взвизгивание бросившегося к нему Цеппелина. Они быстро пересекли пляж и стали карабкаться вверх по крутому склону. Подъем оказался значительно тяжелее спуска: под лапами пса обваливались камни, он пугался и возвращался назад, да и сам Жюльен раза два упал, больно расцарапав колени. Порой приходилось держать собаку за ошейник, помогая ей преодолеть наиболее трудные участки пути. Жюльен невольно подумал, что для расправы с врагом лучшего места не найти: достаточно взять камень побольше да бросить его на осыпающуюся глыбу известняковой породы, нависшую над тропинкой, и немедленно произойдет обвал.

Наконец они достигли вершины. Но в тот момент, когда Жюльен уже готов был упасть в траву, чтобы немного отдохнуть, между стволами деревьев возникла человеческая фигура. Сначала мальчик предположил, что это человек, поселившийся на судне, хочет с ним разделаться, чтобы тайна его не была раскрыта, но, присмотревшись, узнал Бенжамена Брюза, с лоснящимся, красным от непрестанной пьянки лицом. Вокруг скульптора распространялся отвратительный запах перегара. Он едва держался на ногах, цепляясь за деревья, чтобы не упасть, и постоянно оглядывался, словно его преследовали видения, рожденные парами этила.

— Я его видел, — задыхаясь проговорил калека, вращая безумными глазами. — Там, в кустах, он прицеливался в меня из ружья…

— Знаю, — небрежно бросил Жюльен. — Это англичанин, устроивший себе берлогу на яхте. Давайте вести себя так, будто ничего не произошло.

— Что за англичанин? — поднял брови Брюз. — Плевать я хотел на англичанина! Матиаса я видел, Матиаса Леурлана… Матерь Божия… я сразу его узнал!

— Довольно! — оборвал его мальчик. — Вы опять хватили лишку. Привидений не существует. — Он произнес эти слова твердым, не допускающим возражений тоном, но внутренне содрогнулся.

— Хватил лишку, не спорю, но я знаю, что говорю. Матиас прицелился в меня беззвучно, одними губами, произнес: «Паф!», намекая, что выстрелит в любую секунду. А не пальнул он только потому, что я в стельку пьян, и он подумал: если я и расскажу о нашей встрече, мне все равно не поверят. И, как видишь, оказался прав… Я-то напоролся на него случайно — он следит за тобой!

— Прекратите! — воскликнул Жюльен. — Вам меня не убедить, что он воскрес из мертвых.

— И не собираюсь! Значит, ты ничего не понял? Матиас не воскрес из мертвых, потому что он и не умирал!

Мальчик отшатнулся, словно ему дали пощечину, сердце его готово было выскочить из груди.

— Бред! У вас просто пьяный бред. Все знают, что его раздавила яхта.

Брюз встал на колени, и его стошнило, после чего он так громко застонал, будто его терзала страшная боль. Жюльен отвернулся. Когда все кончилось, однорукий вырвал пучок травы и обтер губы. От него так воняло, что к нему невозможно было подойти ближе чем на два метра.

— Матиас нас провел, всех, — возобновил атаку калека. — Никакая яхта на него не падала. Увидев его, я сразу это смекнул, а кое о чем догадывался и раньше…

— Ерунда, — возразил мальчик. — Почему не предположить, что у вас была галлюцинация?

— Таких штук со мной не случается, — вздохнул Брюз, — и в этом вся проблема. Если бы я видел то, что не дано видеть другим, я стал бы настоящим скульптором!

— И все же это был не Матиас, — стоял на своем мальчик.

— Он… Постарел немного, но в общем-то почти не изменился. Не умер он, а толкнул под яхту кого-то вместо себя, и все поверили, что его расплющило в лепешку. Сделать это было не так уж трудно. Знаешь, как его опознали? По одежде и предметам, найденным в карманах. Остальное превратилось в собачий паштет! Почему бы ему не поменяться одеждой с кем-нибудь другим — бродягой или списанным с корабля матросом? Не хуже меня знаешь, что в порту полно проходимцев. Матиас мог встретить его в бистро, уговорить принять участие в безобидном розыгрыше и — обрушить ему на спину двухмачтовик.

— Чушь какая-то. Ваша версия хороша для полицейских романов, но в жизни такого не происходит.

— Вот паршивец! — Брюз даже присвистнул. — Знал бы ты, сколько людей пыталось выдать себя за умерших, лишь бы не угодить на фронт. В день «трагедии» на Матиасе была шляпа, не странно ли? Ведь он всегда ходил с непокрытой головой. Чуешь, в чем тут дело? Благодаря этой уловке рабочие на палубе не смогли как следует разглядеть лица того, кто оказался под днищем. Поэтому подмена и удалась. Бродяга занял позицию, как ему велели, не догадываясь, что его ждет. Матиас ведь мог наплести ему все, что угодно: речь, мол, идет о невинной шутке или что ему нужен дублер на время, которое он собирается провести с любовницей, — не знаю…

— Пустая болтовня, выдумки.

— Вовсе нет. Мне известны все подробности происшествия — я слышал рассказы парней с верфи, и каждая деталь прочно засела у меня в памяти. Возле места, где это случилось, есть будка для инструментов. Матиас завел туда бродягу и поменялся с ним одеждой. Позже, когда дело было сделано и поднялась суматоха, он, воспользовавшись паникой, поспешил исчезнуть, ибо это не представляло труда — ведь все смотрели в одну сторону! Я утверждаю — это было вполне осуществимо.

— Что за идиотизм, зачем это могло ему понадобиться? Ну, предположим, он выдал себя за умершего, а потом?

— А потом он стал рыскать вокруг усадьбы: смотреть, вынюхивать, чтобы наконец узнать правду. Надеялся, что после того, как он «сыграет в ящик», отец и Клер перестанут осторожничать, выдадут себя, и он, Матиас, воздаст им по заслугам. Он хотел узнать правду, вот зачем! Предоставить им возможность выдать себя с потрохами, поскольку больше не мог выносить неопределенности.

— Безумие какое-то…

— Да ведь он и был безумцем — помешался от ревности, как и его отец… Все Леурланы — сумасшедшие, это ни для кого не секрет. А все из-за кровосмешения: они издавна женились на двоюродных сестрах, их всегда преследовали навязчивые мысли. Не вчера это началось… Повторяю — Матиас жив. Вскоре после своей мнимой смерти он явился вооруженный до зубов, чтобы следить за женой, но только одного не смог предвидеть — отъезда Клер. Тогда он стал жить отшельником в лесу, никому не показывался. И провел там почти пять лет.

— Вы и раньше его встречали?

— Не доводилось. При немцах в лесу прятались партизаны, и я, услышав в кустах шорох, старался побыстрее прошмыгнуть по тропинке, чтобы не напороться ни на тех, ни на других. Мне, правда, не раз казалось, что он рыщет где-то поблизости, я ощущал его присутствие, но желания в этом убедиться у меня не возникало.

Мальчик не нашел, что ответить. Может, это и был бред, но в нем присутствовала логика. Неужели ревность довела человека до того, что он инсценировал собственную гибель? Почему бы и нет — навязчивые идеи порой приводят к самым неожиданным поступкам.

— Но теперь положение изменилось, — после недолгой паузы продолжил скульптор. — Мать вернулась в родные края… и поблизости есть мужчины.

— Мужчины? Интересно, кто же?

— Во-первых, твой покорный слуга, затем Рубанок, который глаз с нее не спускает, потом нотариус и другие, которым только свистни. Хорошенькая вдовушка — мечта холостяка! Вопрос в том, сколько времени еще она сможет спать одна. Твоя мать молода, и ей нужен мужчина — таков закон природы.

— Заткнитесь, негодяй! — не выдержал Жюльен.

— Вот недоумок! — расхохотался Брюз, — Да что ты, молокосос, смыслишь в женщинах! Так уж заведено: мужчины и женщины созданы для того, чтобы задавать друг другу жару в постели, и не тебе это менять. Матери рано или поздно понадобится мужик. Она начнет об этом думать, да и сейчас уж, пожалуй, думает. Лето, жара, в такое время в голову всегда лезут мысли о плотских утехах. Посмотри, как сладко она потягивается после сна: сразу видно, что именно ей грезилось.

— Так и вы тоже за нами шпионите! — воскликнул мальчик.

— Не один я, есть и другие: Рубанок, например, или Матиас. Он охотник, терпения ему не занимать. Уж он-то своего не упустит. Будет ждать, сколько потребуется, ему-то известно, что время работает на него.

— Лучше ступайте и продолжайте накачиваться вином. Все, что вы несете, не имеет ни малейшего смысла!

— А ведь ты знаешь, что я прав! В глубине души со мной согласен или нет? Признайся, ты и сам проигрывал такой вариант. Скоро, ох скоро прекрасной Клер захочется потереться о мужичка! Она ведь не монахиня, и в день, когда это произойдет, Матиас будет тут как тут, он возьмет их на мушку, мать и любовника, и пальнет из ружья.

— Не больно-то правдоподобная картина, — слабо возразил Жюльен.

— Ошибаешься. Ты не представляешь, что творится в башке у ревнивца. Ревность, я тебе скажу, — адская машина. Если запущена, работает безотказно. Чего стоят эти раздирающие душу вопросы — было? не было? будет ли? Думала ли она об этом? с кем? когда? как? А перед глазами все время картины — жуткие, непристойные, если, конечно, ты способен понять, о чем я… Самое худшее на свете — неопределенность, зыбкость, подозрение. В конце концов хочется сделать так, чтобы нарыв прорвался, и тогда ревнивец начинает расставлять ловушки. Некоторые сами толкают жену в объятия другого, лишь бы испытать судьбу: согласится сразу или будет сопротивляться? Главное — поскорее покончить с невыносимой неопределенностью, обрести ясность — какая разница, какой она будет, эта ясность, — со знаком «плюс» или со знаком «минус»!

— А вы, кажется, неплохо знаете то, о чем говорите, — съязвил мальчик.

Брюз вздрогнул.

— Может, ты и прав, парень, неплохо, — согласился он. — Только помни: придет и твой черед. В твоих жилах тоже течет кровь Леурланов. Пока ты слишком юн, но когда она закипит, эта кровь, с тобой произойдет то же, что и с остальными.

Он замолчал, тяжело плюхнувшись на камень. Мальчик воспользовался этим, чтобы уйти.

— Я пошел, а вам… не помешали бы пара кружек соленого кофе!

— Насмешничай сколько влезет, — проворчал однорукий. — Только не забывай поглядывать на кусты. Работая в огороде — нет-нет да и обернись, и, клянусь, ты увидишь блеснувшее на солнце ружье!