Вид больного города в разрезе

      Поскольку дому для продолжения строительства постоянно требовались материалы, которые он забирал позади фронта работ, достаточно было перебраться в наиболее свежий вариант жилья, чтобы иметь в своем распоряжении максимально возможный комфорт. И сначала все действительно было хорошо, но когда через некоторое время стены комнат снова превратились в решето, стулья начали прогибаться под грузом тел, а пол проваливаться под ногами, им пришлось в очередной раз переселяться вперед. В итоге они попали в замкнутый круг - чем дальше продвигал дом фронт своих работ, тем покорнее они были вынуждены подчиняться ему, не только меняя одну квартиру за другой, но и переходя из одной эпохи в другую. Им приходилось принимать все фантазии электронного мозга о времени, об условиях жизни, об обычаях, о питании будущих поколений. Они должны были жить в самых диких условиях, когда день продолжался пять часов, а ночь - три, приспосабливаться к температуре в помещении, опускавшейся до минус 10 градусов, ползать в комнатах высотой не более 60 сантиметров…
      Конечно, Арн с радостью вернулся бы на поверхность, но оставшийся позади длинный туннель, образованный цепочкой квартир прежних стадий эволюции, давно обвалился. Они были обречены продвигаться только вперед, постоянно перемещаясь во все новое и новое «будущее».
      Таким же образом поступили и многие другие горожане, надеявшиеся сохранить привычный комфорт. Теперь они были вынуждены менять эпоху каждый квартал, если не каждый месяц, приспосабливаясь к условиям жизни «будущих поколений». Арн знал, что вскоре им придется в очередной раз открыть дверь в смежную квартиру и проникнуть в жилье, которое компьютер будет рассматривать как наиболее соответствующее его последним теориям об эволюции человека и среды его обитания. Арн боялся этого момента, потому что невозможно было предугадать, в каких условиях им придется жить - может быть, в грязевой ванне, как это уже случилось однажды? Возможно, им придется питаться отвратительной смесью, составленной компьютером из корней растений, насекомых, крыс, улиток и земляных червей. Или он будет превращен в заплывшую жиром тушу, приспособленную к пониженной силе тяжести в квартире. Перестанет ли он снова различать цвета? А вдруг его поразит акроцианоз, и он с ужасом будет наблюдать, как синеют его конечности из-за внезапного замедления тока крови в сосудах? Может быть, усиление деятельности гипофиза приведет к разрастанию костей лица, рук и ног? Если, конечно, его не поразит агнозия, и он просто не сможет пользоваться основными органами чувств… Нечто подобное уже случалось с ним в прошлом, когда внезапно он полностью утратил обоняние и вкусовые ощущения… А однажды он потерял способность читать… Можно было не сомневаться, что его ожидают новые эксперименты, все более и более абсурдные, вызванные добавлением каких-то химических веществ к питьевой воде или бесцветной и безвкусной массе, составлявшей их основную пищу…
      Компьютер на свой лад приспосабливал человека к своим безумным и постоянно меняющимся идеям. За полгода для него проходило двадцать столетий; за это время он переживал несколько ядерных войн, каждая из которых, как представлялось машине, требовала «подгонки» организма человека к изменившимся условиям среды. Иногда Арн замечал, что температура его тела понижалась или повышалась, и тогда он жил в состоянии апатии или постоянной лихорадки; случалось, его скручивали судороги, и он с ужасом думал, что это начало агонии…
      Компьютер давно считал его не человеком, а мутантом, и приспосабливал жилье к потребностям этого гипотетического существа будущих столетий. Машина неслась вперед, закусив удила, не в состоянии осознать, что опережает время на 20 000 лет… И при этом непрерывно рассчитывая вероятности возможных событий…
      «В эту эпоху Солнце будет находиться на стадии угасания, и жители Земли должны приспособиться к температурам, опускающимся до -100° С. Освещенность при этом упадет почти до нуля, и начнут развиваться формы жизни, лишенные органов зрения…»
      В то время как Арн перемещался из одной квартиры в другую, перед ним проходили века, вся будущая история человечества, испытывающего серьезнейшие мутации; одна эпоха сменяла другую, и он то и дело попадал в обстановку, в которой совершенно не представлял назначения окружающих его предметов. Только телефон, неизменно сохранявшийся чудесным образом (может быть, он был табу для компьютера?), позволял Арну сохранять связь с поверхностью. Он мог в любой момент снять трубку и вызвать кого-нибудь сверху. Так делали многие, но он… Он полностью утратил ощущение реальности. Его давно перестали интересовать перипетии политических схваток, кризисы и проблемы экономики верхнего мира. Он жил далеко от всего этого, невероятно далеко, на расстоянии 20 000 лет в будущем. И это непрерывно надвигавшееся на него будущее было его единственным настоящим.
      Первое время он еще надеялся на помощь, но быстро утратил надежды… Для него теперь имело значение только одно - очередная дверь, которую он должен открыть, очередная квартира, очередной мир…
      Из окна в коридоре была видна вся улица. Энна прижалась лбом к стеклу, и ощущение холода заставило ее вздрогнуть. Этим утром она побрила себе голову, слегка поцарапав кожу на затылке. С лишенной следов шевелюры головой черты ее лица приобрели необычную жесткость. Ей нравился такой облик, и она даже пожалела, что столько лет сохраняла глупую, устаревшую прическу, последнюю уступку женскому кокетству.
      На улице можно было видеть только людей в форме, обязательной для обитателей лагерей беженцев. Они бесцельно бродили с потерянным видом, поднимались на крыльцо покинутых домов, заходили в прихожую, но обычно не решались воспользоваться лестницей или лифтом. Это были бездомные - люди, которых окончательно отвергло жилище. Слишком жалкие для того, чтобы попытаться отвоевать свою собственность, слишком бедные для того, чтобы оплатить услуги амазонки…
      Подземное пространство города постепенно превращалось в лабиринт, в гигантскую сеть кротовых нор. Туннели, проложенные компьютерами, напоминали сюрреалистический план линий метрополитена, спроектированного свихнувшимся инженером. План, на который было нанесено несколько тысяч туннелей. А еще это можно было сравнить со штольнями древних рудников, пробитых беспечными горняками. Километры и километры подземных ходов, извивы и зигзаги которых были внутренностями города, его кишечником, желудком. Медленно, но верно они подтачивали устои города, и тот с каждым днем все больше и больше опирался не на монолитное основание, а на пустоту. Город страдал аэрофагией. Все больше и больше пустот в подземном пространстве города создавала армия электронных термитов. Газеты каждый день предсказывали неизбежность очередных провалов, и пешеходы, выходя на улицу, осторожно пробовали ногой тротуар, словно опасались способной поглотить человека бездны, от которой отделяла только тонкая корочка асфальта.
      «Там пусто! Там пусто!» - кричали дети, топая ногой по асфальту и наслаждаясь бледнеющими лицами прохожих, охваченных ужасом неизбежной катастрофы.
      Все это время компьютеры продолжали копать, копать вслепую, не заботясь о рациональном расположении туннелей. Невообразимые миры пересекались и расходились под самыми невероятными углами. Иногда два туннеля встречались в дикой путанице лабиринта. Жилая комната, находящаяся в состоянии невесомости, пробивала стену кухни, обитатели которой, передвигавшиеся ползком по плиткам пола, выдерживали повышенную силу тяжести, словно непрерывно таскали на своих плечах микроавтобус. С этого момента начиналась дуэль двух компьютеров, каждый из которых защищал свою концепцию будущего. Компьютеры пытались поглотить противника, чтобы использовать в своих целях применяемые им материалы. Борьба могла продолжаться достаточно долго. В результате обитатели одной из квартир с удивлением обнаруживали, что кофемолка проваливается сквозь поверхность стола, молекулярная структура которого перестала выдерживать вес, а дверные ручки растягиваются под рукой, словно резиновые игрушки. Ужас охватывал их в тот момент, когда они отдавали себе отчет, что их кости тоже начинают гнуться. Руки удлинялись чуть ли не в два раза, все тело становилось пластичным, рези-ноподобным. В итоге человек постепенно растворялся. Компьютер-победитель безжалостно использовал человеческий материал для своих нужд.
      Энна знала, что подобные случаи с каждым днем встречались все чаще и чаще.
      Никто больше не пользовался метро, после того как поезд вместе с пассажирами был целиком переработан компьютером: туннель вышел из стены в середине платформы в час пик. Иногда, когда жилые туннели подходили близко к поверхности, пешеходы вязли в асфальте тротуаров, приобретавшем консистенцию жевательной резинки после длительного употребления. У Энны пробежал холодок по спине, когда она подумала о городских кладбищах, где содержимое могил было утилизировано добравшимися сюда компьютерами. Образ мертвецов, растворенных и затем использованных с неизвестной целью, приводил горожан в ужас. Псевдонаучные журналы печатали самые дикие теории, подливая масла в огонь. Тем не менее оставался вопрос: какое практическое применение мог найти компьютер человеческому материалу, мертвому или живому?
      Некоторые считали, что органическое вещество перерабатывалось в пищу, которой придавался вполне съедобный вид бифштексов или отбивных для обитателей подземных жилищ.
      Другие, не отступавшие перед самыми рискованными предположениями, допускали, что исходное вещество могло служить для создания новых организмов, так называемых «приспособленных» существ.
      Надо сказать, эта теория основывалась на весьма правдоподобной гипотезе, согласно которой компьютеры достигли такого уровня развития, когда ни одно нормально устроенное человеческое существо не могло бы выжить достаточно продолжительное время без необратимой физиологической деградации. Жители подземелий, подвергнутые невыносимым условиям существования, гибли десятками, если не сотнями. Но поскольку подземное жилье теряло смысл без обитателей, компьютеры принялись заселять их гибридными созданиями, приспособленными к новым условиям и, соответственно, больше напоминавшими не человека, а чудовище.
      Воображение обывателя рисовало под ногами кошмарный мир, наполненный бессмысленными существами, лишенными какого-либо сходства с человеком, или искусственно оживленными трупами, живущими жуткой механической жизнью и деформированными настолько, насколько это было нужно, чтобы они вписались в кошмарную среду обитания. С каким чувством можно было бы сейчас перелистать старинные научно-фантастические журналы, заполненные отвратительными пришельцами из космоса…
      Волна паники поднялась настолько высоко, что власти были вынуждены прибегнуть к цензуре. Однако трудно отрицать, оставаясь в рамках здравого смысла, существование проблемы, весьма нечетко определенной, но вызывавшей тревогу среди широких слоев населения. Разумеется, армия предложила свой вариант решения на основе патологического пристрастия к оружию. К радости Энны, штопорные бомбы и глубинные торпеды не дали нужного эффекта, так как компьютеры без ущерба для себя поглощали энергию взрывов. Эта энергия только увеличивала их жизнеспособность…
      Энна знала, что ее возможности борьбы с компьютерами были довольно ограниченными. Можно спуститься вниз и продвигаться вперед по длинной цепи квартир до проходческого щита. Попытаться обезвредить ответственные за повторную переработку чувствительные окончания, пронизывавшие всю структуру туннелей подобно ответвлениям нервной системы человека… Но ни разу ей не удалось добраться до главного процессора, великолепно защищенного и тщательно замаскированного. Самое большее, чего ей удавалось достичь - это обратить вспять процесс рециклирования, заставить компьютер восстановить разрушенное и разрушить то, что было создано до ее вмешательства.
      Впрочем, такие случаи были довольно редкими. Обычно нужно просто учитывать защитную реакцию электронного мозга и быть настороже, чтобы не оказаться переработанным в одно мгновение, когда не успеваешь сделать хотя бы шаг в сторону.
      Энна встрепенулась. Холодное стекло создавало впечатление потери чувствительности кожи лба. Она оставалась еще несколько мгновений неподвижной, наслаждаясь контрастом между прохладой от стекла и жжением на затылке от пореза.
      Часов в шесть вечера, когда Джордж вышел из дома, заметно побагровевшее солнце приближалось к горизонту, обещая скорое наступление осенней ночи. Эми жила на окраине города, на большом пустынном плато, обрывавшемся отвесным уступом к морю. С тех пор как коттедж вышвырнул ее на улицу, навсегда поглотив двух мальчиков, жильем ей служил старый двухэтажный автобус.
      Эми не была создана для борьбы; ей удалось приобрести по дешевке на распродаже старый желтый автобус; загрузив его картонками с консервами, она блуждала по городу до тех пор, пока на пустыре над обрывом у автобуса не полетела задняя ось. С тех пор она оставалась на одном и том же месте. Джордж хорошо знал молодую женщину, у которой когда-то приобрел уникальную антикварную мебель. Потом здание, в котором помещалась ее лавочка, одним из первых в городе подверглось заражению. Когда серванты эпохи Наполеона III, инкрустированные перламутром клавесины и прочие предметы старины подверглись интенсивной переработке, за несколько часов получив консистенцию пластилина, Эми была разорена.
      Джордж вскарабкался по ржавым ступенькам на второй этаж автобуса. Как обычно, Эми рассматривала горизонт в огромный морской бинокль, с трудом удерживая его на весу своими тонкими руками. Упрямые рыжие локоны падали ей на лоб, закрывали уши. Во времена, когда почти все женщины носили короткую стрижку, подобный атавизм позволял обывателям обвинять ее в извращенности. Разумеется, это было глупостью. Впрочем, как и большинство женщин, она придерживалась распространенной привычки жить полностью обнаженной. Своим бледным телом с втянутым животом и множеством родимых пятен, она странным образом напоминала борзую. Джорджу нравилась ее болезненная худоба, ее глаза с белками, усеянными красными прожилками из-за повышенного уровня радиации и постоянного использования бинокля. Наверное, в самом ближайшем будущем ее ожидала полная слепота.
      Эми обернулась и кивком головы указала Джорджу на лежавший на полу предмет, прикрытый куском материи.
      - У моего кота сегодня была третья попытка самоубийства…
      Джордж устроился на одном из сохранившихся сидений. Ночь заполнила внутренности автобуса. Мрак казался плотным, почти осязаемым.
      Эми зажгла небольшую спиртовую горелку и поставила на нее глиняный кувшин с толстыми стенками. Потом они долго и неподвижно сидели рядом, согревая закоченевшие руки чашками с горячим чаем, запах которого медленно поднимался над столом к их лицам, призрачно освещенным трепещущими голубыми язычками пламени. Впервые за многие месяцы Джордж почувствовал себя уютно. Неожиданно его мысли вернулись к жене. Измотанная нервным напряжением, Энна была вынуждена прекратить свои метания и отключилась на несколько часов после большой дозы снотворного. Она спала в зале трофеев, завернувшись в грубое армейское одеяло, и ее губы продолжали нервно подергиваться во сне…
      Казалось, что с каждым днем дом все более и более явно застывал в тяжелой непроницаемой неподвижности. Его можно было сравнить с болотом, водную поверхность которого не морщит рябью даже довольно сильный ветер. Жесткий, как будто металлический тростник, торчащий из плотного, словно бетон, ила; насекомые, парализованные в воде ручья, застывшего в ожидании… А еще напрашивалось сходство с большой мертвой лужей, по зеркальной поверхности которой долго будет подскакивать брошенный камень… Это была угрожающая тишина, тишина перед бурей.
      Компьютер хорошо знал Энну и не собирался растрачивать энергию в мелких незначительных стычках. Он терпеливо ждал, пока она не спустится вниз, пока не заблудится в ответвлениях бесконечных коридоров, запутавшись в них, как муха в паутине. Компьютер знал эту женщину, знал ее стратегию, с которой частенько сталкивался раньше, и теперь очень трудно, если не невозможно, захватить его врасплох. В этом году он почти не нападал на дом; он предпочел замедлить свое вторжение, чтобы создать на подземном уровне барьер рециклирования, столь же опасный, как минное поле. Энна знала это, и именно этого она больше всего опасалась. Именно поэтому она каждый день откладывала свою экспедицию в подземелье. Она часами перебирала содержимое сумки с инструментами для разрушения электронных цепей; она днями перечитывала старинные руководства по тактике и стратегии борьбы с компьютерами; она подолгу бродила между полками специализированных магазинов в поисках последних новинок - каких-нибудь микрозондов или детекторов, позволяющих обеспечить ей преимущество в схватке с машиной. Она была растеряна; она запуталась в воспоминаниях о славном прошлом, лишилась всей своей агрессивности. Нет, она не спустится в подземелья. Она больше никогда туда не спустится. Когда компьютер поймет это, он начнет штурм дома, он двинется в атаку, медленно, неотвратимо подвергая по пути рециклированию стены, мебель, крышу… И Энна, съежившаяся среди своих трофеев, увидит, как добытые в боях кубки размягчаются и оплывают, словно забытые на полке пылающего камина шоколадные пасхальные яйца… Потом наступит день, когда она сама превратится в дряблый комок плоти в расползающемся под ней кресле, а ее пальцы начнут удлиняться, тянуться, словно резиновые, и тогда…
      Джордж встряхнулся. Да, когда-нибудь наступит и их очередь. Он подумал, что вряд ли сможет вовремя покинуть дом, чтобы перебраться в лагерь беженцев… Это возможно лишь в том случае, если он избавится от влияния Энны, от колдовства этого бессмысленно затянувшегося кораблекрушения…
      Эми разожгла примус. Джордж придвинулся к боковому стеклу. Ночь заволокла город. Он инстинктивно попытался найти среди множества едва различимых крыш свой дом, но у него ничего не получилось.
      Мимо автобуса вприпрыжку промчался мальчуган, во все горло распевавший пародию на популярную песню. Казалось, звуки его голоса медленно поднимались вверх вдоль темных фасадов.
      Позднее, уже глубокой ночью, Эми достала несколько бутылок с рисовой водкой, и они опорожнили их одну за другой.
      Джордж с затуманившейся от водки головой плохо воспринимал происходящее, словно наблюдал его в кривом зеркале. Эми непрерывно и монотонно бормотала что-то, не ожидая ответа. Джорджу показалось, что речь идет о компьютерах.
      - Обычно растение кормят корни, - разобрал он, - но здесь растение кормит корни. Именно они растут за счет растения, они высасывают из него все соки. Это развитие наоборот.
      Мы же играем роль навоза, компоста, мы даем питательные вещества… Джордж, мы должны обрубить свои корни. Уехать, бросить дом, избавиться от якоря. Все, что происходит с нами, можно считать одновременно и плохим, и хорошим. Плохим, если мы будем цепляться за привычное место в этом больном городе, который скоро переработает наши тела. Хорошим, если эта трагедия сможет породить касту кочевников, которые постоянно в пути… Мы не должны были пускать корни, основывать города, отказываться от кочевой жизни. Мы снова должны стать свободной расой, все время меняющейся, без племен, без кланов… И путь наш - без остановок, разве что только для водопоя или охоты. Вперед, всегда только вперед…
      Тон ее голоса становился все более высоким, ее слова звучали все более пламенно, становились пророческими и одновременно смешными. Она заставила Джорджа встать, подтащила его к задней части салона и приподняла брезент в масляных пятнах.
      - Это новая ось для автобуса, - объяснила она. - Я раздобыла ее три дня назад. Ты должен поставить ее на место, а потом сесть за руль. Сейчас же, моих глазах…
      Джордж молчал, взволнованный. Растерянная, словно разом лишившаяся всей своей энергии, Эми споткнулась и села верхом на толстый металлический стержень, испачкав ягодицы и бедра темной густой смазкой. Потом они еще выпили. Наконец Эми схватила мобильный телефон и принялась набирать номера из справочника для подземных жилищ.
      - Я хочу сообщить всем о нашем отъезде, - задыхаясь, сообщила она.
      Но гудки звучали и звучали, никто так и не ответил, если не считать Арна Сивелко, поднявшего трубку, пробормотавшего что-то неразборчивое бесцветным, словно из другого пространства, голосом и тут же бросившего ее.
      Они попытались заняться любовью, но выпитое спиртное лишило Джорджа всех его мужских сил.
      Тем не менее расстались они только на заре, измотанные, не находившие в себе сил даже для того, чтобы связать несколько слов…
      Джордж шагал, подобно лунатику, по пустынным улицам, дрожа от холода. Подняв кусок мела, брошенный детьми возле рисунка для игры в классики, он написал на стене префектуры слово «кочевники» большими кривыми буквами…
      Потом он улегся на мокрой скамье в каком-то сквере, и перед его внутренним взором замелькали детали салона автобуса и безостановочно потянулась дорога, дорога, дорога. Странно, но скамья казалась ему мягкой и удивительно уютной. Джорджу было так же хорошо, как у себя дома в постели.
      2.
      С вечера по ткани множества палаток резко хлестали порывы ветра и барабанили струи дождя. Намокшая коричневая материя проседала между ржавыми шестами; в образовавшихся впадинах скапливалась вода, просачивавшаяся внутрь палаток и заливавшая спальные мешки, лежавшие прямо на земле, так как раскладушек не хватало. Чини свернулась в клубок, натянув шерстяное одеяло на голову и пытаясь найти в этом отвратительно влажном коконе хоть какое-то подобие одиночества.
      Внутри палатка походила на помещение походного госпиталя. На продавленных раскладушках неподвижно лежали женщины самого разного возраста, завернувшиеся во влажные простыни и одеяла. Некоторым хватило энергии, чтобы натянуть на себя всю имеющуюся теплую одежду; другие же, кого подняли по тревоге во время сна, успели захватить с собой только то, что подвернулось под руку, и сейчас сильно мерзли. Кое-где виднелись даже совершенно обнаженные девушки, не реагировавшие ни на холодные капли, падавшие с потолка, ни на сквозняки, ни на заходивших в палатку посторонних. Чини привыкла ко всеобщему оцепенению, к отупению, усиливавшемуся благодаря гипнотически ритмичному шуму дождя. Налетавшие временами порывы ветра хлопали, словно мокрым парусом, закрывавшим вход полотнищем, и сидевший возле него дежурный полицейский то и дело поднимал руки, защищая лицо от мокрой оплеухи.
      Лагерь беженцев, вначале оборудованный под укрытием песчаных дюн, быстро расползся во все стороны и захватил даже полосу пляжа. Ряды грязно-коричневых палаток теперь тянулись вдоль всего побережья, похожие на унылые шапито печального цирка без музыки и без артистов. Цирка, отрезанного от города тремя рядами колючей проволоки.
      Чини решилась выбраться из спального мешка. Стальная пластинка с номером, прикрепленная к запястью с помощью эластичного браслета, негромко звякнула, задев за молнию спальника. 88726-Н. Это был ее номер. Палатка незамужних женщин.
      Чини чихнула. Рядом с ней неподвижно лежала девушка лет двадцати, не сводившая широко открытых глаз с потолка. Можно подумать, что перед ней потолок Сикстинской капеллы… Она словно не замечала холодные капли, то и дело падавшие на ее голый живот точно посередине между пупком и темной границей лобка и разлетавшиеся мелкими брызгами. Встав перед ней на колени, Чини схватила холодный сосок двумя пальцами и сильно сдавила. Плоть показалась ей необычно дряблой. Девушка и теперь не шевельнулась. Она тихо и несколько учащенно дышала приоткрытым ртом, но ее глаза ни разу не моргнули. Чини знала, что сейчас только укол чем-нибудь острым в болевую точку способен вывести ее соседку из каталептического состояния. Считалось, что она была больна (этот стыдливый термин - «болезнь» - был предложен журналистами), редко кто осмеливался откровенно назвать ее состояние переработкой. Тем не менее это была единственная причина эпидемии, охватившей чуть ли не половину обитателей лагеря беженцев.
      Чини, хотя и избежавшая заражения, хорошо знала симптомы начавшейся переработки: постепенная, но быстрая утрата чувствительности кожных покровов, доходящая до настоящей анестезии, до полной потери ощущения своего тела, когда тебе кажется, что ты превращаешься в бесплотный дух, ничем не связанный с материальным миром. Процесс был необратим; он вызывался проникновением под кожу микроскопических элементов рециклирования. Разумеется, происходило это незаметно для жертвы, когда та достаточно продолжительное время находилась рядом с фукционирующими внешними устройствами компьютера. Если удавалось уловить самое начало «болезни», ее еще можно было остановить. Спасти могла лишь немедленная ампутация пораженного участка мягких тканей, а иногда всей руки или ноги, пока элементы рециклирования не сплели сплошную сеть. Результатом заражения всегда была потеря кожной чувствительности; прежде всего исчезало чувство осязания, сопровождавшееся такими побочными явлениями, как учащенное сердцебиение, кишечные спазмы, судороги, позывы к частому мочеиспусканию. В итоге человек полностью переставал ощущать свое тело, лишаясь при этом способности контролировать сфинктеры.
      Это было причиной невероятной вони, господствовавшей во всех палатках…
      Чини попыталась завернуть свой спальник в кусок клеенки. Мокрый песок прилипал к коленям и рукам. Она потерла руку о руку, но безрезультатно. Ее губы, потрескавшиеся от соли и ветра, болели так сильно, что иногда она не могла есть. Она направилась к выходу, шагая между спальными местами. Как обычно, полицейский схватил ее за руку, проверяя наличие пластинки с номером. Поскольку она считалась здоровой, он кивком разрешил ей выйти. Проходя мимо полицейского, она не получила обычного шлепка по заднице. Это теперь считалось обычной процедурой, предназначенной для больных, отныне не способных почувствовать любое прикосновение. Иногда по ночам охранники под предлогом обхода проникали в женские палатки. Чини нередко видела сквозь полуопущенные веки, как они наклонялись над постелью одной из больных девушек, и их руки… Впрочем, чем та рисковала? Ее теперь можно было ударить дубинкой, и она даже не проснулась бы…
      Однажды соседка долго объясняла Чини, что ей будет совершенно все равно, если ее изнасилуют, потому что у нее больше нет тела. Проституция для нее, для бесплотного существа, стала вполне допустимой. Достаточно немного опыта, чтобы научиться искусно симулировать удовольствие! Эти разговоры возмутили Чини, ей казалось кощунством стремление получить какую-нибудь материальную выгоду от случившейся дематериализации. «В тот день, когда я заболею…» - часто произносила она мечтательным тоном. И она действительно мечтала об этом. Чини воспринимала бы потерю чувствительности как достоинство, как редкую привилегию, как неожиданный дар. Ей казалось, что она, освобожденная от рабского подчинения плоти, смогла бы достичь невероятных высот духа, развить у себя тысячи способностей, давно атрофировавшихся и скрывавшихся в закоулках ее мозга, подобно куколкам бабочки в ожидании мутации.
      Ее собственное тело вызывало у Чини ужас.
      Лагерь выглядел пустынным, дождь загнал беженцев в общие палатки, и только силуэты полицейских, закутанных в мятые коричневые накидки, виднелись то тут, то там на аллеях. Здесь ее еще раз проверил начальник поста, закончивший осмотр тем, что уколол ее булавкой в ягодицу, проверяя чувствительность. Она взвыла от неожиданности и, дернувшись, едва не сломала булавку, вонзившуюсяя в тело на добрую пару сантиметров. После этого ее под грубый смех охранников вытолкнули наружу. Она, не оглядываясь, нырнула в путаницу городских улочек, едва не вывихнув лодыжку на залитом водой тротуаре. Ей пришлось шагать целых полчаса, пока она не оказалась там, куда привыкла приходить каждый день.
      Эскалатор выбросил ее у первой статуи, залитой бледно-голубым светом. Это был скульптурный ансамбль в гиперреалистическом стиле в натуральную величину. Предметы и одежда были настоящими, для волос, зубов и ногтей использовались материалы, применяемые в медицинском протезировании. Фибровинил идеально воспроизводил текстуру кожи с учетом пола и возраста. Волоски на теле и родимые пятна изготовлялись вручную.
      Когда Чини вошла в музей, в нем не оказалось ни одного посетителя, и он выглядел заброшенным. Ей достаточно было разбить оконное стекло, взобраться на подоконник… Это было так легко…
      Первый ансамбль изображал чоппер, черный мотоцикл без хромированных деталей, из голубоватой стали. Его переднее колесо, оторвавшееся от основания, врезалось в живот молодой беременной женщины. Короткое розовое платье из ситца с темными пятнами пота под мышками. Светлые волосы, неумело обесцвеченные, собранные в вертикальный шиньон без особого кокетства. На сгибе руки виднелся почти отклеившийся кусочек пластыря, очевидно, оставшийся после взятия крови на анализ. Ремешок сумочки соскользнул почти до локтя, и рот был раскрыт в немом крике, обнажив несколько запломбированных зубов и коронку из золотистого металла. Рука, на которой поблескивало обручальное кольцо, сжимала журнал по вязанию прямо над тремя включенными фарами.
      Теперь дыхание Чини становилось все более и более коротким и учащенным…
      Мотоциклист был, по-видимому, полицейским. Хромированный шлем скрывал почти весь лоб, желтые поляроиды и щиток на подбородке предъявляли взгляду только тонкий кривоватый нос… Нос индейца.
      Вероятно, индейскими были и высокие, резко подчеркнутые скулы. Руки в черных перчатках не сжимали, как можно было ожидать, рычаги тормоза, и положение тела мотоциклиста, изгиб его спины, скорее, отражали стремление усилить удар при столкновении. Чини особенно нравилась эта статуя.
      В пустынном зале внезапно затих негромко ворчавший эскалатор. Вспотевшей рукой она открыла сумочку скульптуры молодой женщины и потрогала дешевый набор красок для макияжа. Сладкий густой аромат распространился в воздухе… Раскрытый конверт, в котором виднелся листок бумаги в клеточку, покрытый непристойными рисунками.