12

Мистер Смит с интересом смотрел на входившего Говарда. Молодой капитан улыбался.

– Что случилось? – спросил большой босс.

– У нас есть новости о сто семнадцатом!

Вялое белое лицо мистера Смита осветилось.

– Уф! А я, честно говоря, начал рвать на себе волосы!

Говард не мог удержаться от того, чтоб не бросить ироничный взгляд на лысый череп своего шефа.

– Рожайте, старина! – приказал тот.

Говард кашлянул в кулак.

– Меня особенно тревожит, что наш агент женщина, что должна была встретить сто семнадцатого в Ногликах и помочь добраться до Погоби, до сих пор не подает признаков жизни. Это очень тревожно!

Мистер Смит нахмурил брови, отчего его очки сползли на нос.

– Что вы рассказываете? Так есть у вас новости или нет?

Говард неторопливо объяснил:

– Есть. Двести тринадцатый обнаружил Юбера в Погоби и сделал все необходимое в соответствии с инструкциями, переданными ему нами.

– Превосходно. Они знают друг о друге?

– Нет. Двести тринадцатый категорически воспротивился этому. Он хочет оставаться неизвестным... – Держите меня в курсе. Что еще?

Федор Глазовский был пьян, сильно пьян. Юбер, активно помогавший ему прийти в это состояние, спросил себя, что будет, если молодого лейтенанта увидят в таком состоянии начальники. Вне всяких сомнений, его вычеркнут из списка летного состава; в самом лучшем случае запретят летать на реактивных самолетах.

Комната Глазовского находилась в домике, стоявшем возле ангаров. Он украсил ее стены своими акварелями, которые все изображали самолеты. Там же было несколько фотографий Глазовского в летной форме, сделанных на корейской войне. На двух из них он гордо опирался ногой на дымившиеся обломки: остатки сбитых им самолетов. На комоде стояли два фотопортрета: один – довольно пожилого мужчины во фраке; другой – женщины с мягким и благородным лицом, окруженным седыми волосами. Глазовский был похож на женщину. Между портретами стояла миниатюрная позолоченная гондола, совершенно неожиданная в этом уголке света, на которой было написано по-французски: "На память о Венеции".

Пьяный Глазовский немного заплетающимся языком рассказывал Юберу, изображавшему такую же степень опьянения, чтобы упростить разговор:

– Невинность я потерял в Италии, – словоохотливо объяснял русский летчик. – В посольстве был итальянский персонал, в том числе одна женщина, лет, наверное, сорока, весившая на двадцать кило больше, чем нужно. Это случилось зимой, когда у меня начиналась ангина. Врач прописал мне висмутные свечи, я это хорошо помню. Их надо было менять каждые три часа. Мария, ее звали Мария, очень оригинально для итальянки, вызвалась делать это ночью... Но, может быть, вам неинтересно, Стив?

– Что вы, интересно, – ответил Юбер. – Она была похожа на Ирину Витинову?

Федор секунду поколебался.

– Очень, – ответил он, – хотя она была брюнеткой, а Ирина блондинка. Она была толстой, очень толстой, а Ирина худенькая.

– Очень худенькая, – бросил Юбер, сильно кивнув головой.

– Очень худенькая, но не тощая, – запротестовал Федор. – Не тощая.

– Ирина занимается любовью лучше, чем Мария? – спросил Юбер искренне заинтересованным и дружеским тоном.

Федор ответил через несколько секунд:

– Не знаю, старина. Правда, не знаю...

– Вы не помните, как прошло с Марией?

– Нет... То есть, я очень хорошо помню. Она была жуткой шлюхой и имела огненный темперамент. Нет, не в этом дело... В общем... между Ириной и мной еще ничего не было.

Юбер контролировал свое дыхание и время от времени, когда молодой лейтенант смотрел на него, морщился, как пьяный.

– Она не хочет?

– О! Хочет... Она полностью согласна. Я ее прямо спросил об этом! Я ей сказал: "Дорогая Ирина, вам доставит удовольствие заняться со мной любовью?" А она мне ответила, что умирает от желания. Мило, а?

– Раз она согласна, – удивился Юбер, – чего же вы ждете?

Федор бессильно развел руками.

– Случай, старина. Случай! Полковник ревнив, как тигр, и всякий раз, когда его жена выезжает из лагеря, он делает так, чтобы я остался здесь. Заниматься этим тут неудобно. Ирина все-таки не такая женщина, которую можно взять тайком в темном коридоре или на столе. Нет, я хочу, чтобы у нее осталось хорошее воспоминание о первом разе. Хотя бы о первом...

– Вы совершенно правы, и эта забота делает вам честь, – наставительно сказал Юбер.

– Правда?

Федор снова налил водки себе и наполнил стакан Юбера. Тот стал расхаживать по комнате с единственной целью: вылить спиртное в глиняный горшок, стоявший на углу стола, в тот момент, когда лейтенант будет смотреть в другую сторону.

– У меня есть идея, – бросил он.

– Да? – переспросил лейтенант.

– Вчера Скирвин возил меня по окрестностям и показал заброшенный аэродром в двадцати километрах к юго-западу отсюда. Кажется, полоса в хорошем состоянии, во всяком случае на нее может сесть самолет весом меньше десяти тонн. Так сказал Скирвин...

– Это верно, – подтвердил Глазовский. – А чем это может мне помочь?

Лейтенант с силой потер глаза кулаками, и Юбер воспользовался этим, чтобы вылить водку.

– Подождите! В один прекрасный день Ирина... Вы позволите мне называть ее так?

– Конечно, старина, конечно, – великодушно разрешил лейтенант.

– Итак, Ирина выезжает на машине и, никому ничего не сказав, направляется на тот аэродром. Через некоторое время вы вылетаете в тренировочный полет и приземляетесь прямо там. Делаете с Ириной свое дельце, а потом разъезжаетесь в разные стороны...

Короткая пауза.

– Полная чушь! – бросил лейтенант, пытаясь засмеяться.

Юбер притворился обиженным.

– Я просто пытаюсь вам помочь. Делайте, как хотите... Лично мне на это глубоко наплевать.

Глазовский отпил два глотка, громко рыгнул и объяснил:

– Полная чушь по двум причинам, которые я вам сейчас изложу, милейший!

Он сделал паузу, поднял палец.

– Причина первая: Ирина никогда не выезжает одна. Она ездит с шофером, а подключить к делу постороннего человека означает рисковать налететь на крупные неприятности. Вторая причина: я летаю только на МИГах и не могу оставить самолет на полосе с включенными реакторами, пока буду заниматься... своим дельцем, как вы это называете. Я не смогу взлететь без помощи.

Юбер задумчиво поскреб подбородок.

– Об этом я не подумал, – признался он. – Но должен же существовать способ...

– А потом, – добавил Глазовский, – нам категорически запрещено оставлять самолет хотя бы на секунду под угрозой трибунала.

Юбер засмеялся.

– Серьезно? Вот смех-то! Боятся, что его украдут?

– Не знаю, – ответил Глазовский, пожимая плечами. – А зачем кому-то красть МИГ?

Юбер ответил непринужденным тоном:

– Зачем? Ну, старина, правительство США предложило сто тысяч долларов тому, кто доставит ему этот самолет. Думаю, предложение остается в силе...

– А на кой черт он им сдался? – спросил Глазовский, который не интересовался ничем, кроме женщин и самолетов.

– Не знаю, – сказал Юбер. – Они хотят последнюю модель.

– Я летаю на последней, – гордо сообщил лейтенант. – На семнадцатой, старина. Отличная машина, можешь мне поверить.

В коридоре послышались шаги. В дверь постучали.

– Кто там? – едва выговорил Глазовский.

– Скирвин. Мне сказали, Николе здесь, у вас.

– Я здесь, – подтвердил Юбер.

– Заходите! – пригласил лейтенант.

Томас Скирвин вошел и, увидев его, Юбер подумал, что никогда не сможет привыкнуть к его физиономии фавна, которой не хватало только бородки клинышком. У Скирвина был озабоченный вид.

– Что такого интересного вы можете рассказывать? – спросил он.

Глазовский просветил его:

– Ваш друг говорит, что американцы пообещали сто тысяч долларов тому, кто доставит им МИГ последней модели. Забавно, да?

Скирвин остался невозмутимым, а его веки полуприкрылись, и острый взгляд остановился на Юбере, который заставил себя засмеяться.

– Самое забавное, – сказал Скирвин, – что это чистая правда. Но я думаю, что мой помощник Стив Николе слишком хорошо тут устроился. Я бы очень хотел видеть его на работе, хотя бы изредка. Просто из принципа.

Юбер встал, немного покачиваясь.

– Честное слово, вы пьяны! – буркнул Скирвин, выглядевший по-настоящему рассерженным.

– Не так сильно, как он! – хохотнул Юбер, показывая на лейтенанта.

Скирвин выругался сквозь зубы.

– Слушайте, Федор, вы доставите мне удовольствие, если немедленно ляжете в постель с четырьмя или пятью таблетками аспирина в желудке. Если Витинов увидит вас в таком виде, вам не поздоровится!

– Он прав, – сказал лейтенант, пытаясь подняться. – Я сделаю так, как он говорит...

Скирвин сам приготовил летчику лекарство, заставил его выпить, а потом помог лечь, после чего увел Юбера из комнаты.

– Вы заслужили хорошую взбучку, старина! Если об этом станет известно, с вас снимут шкуру.

– Ты больше не говоришь мне "ты"? – притворился удивленным Юбер, подавляя сильное желание рассмеяться.

– Мне сейчас очень хочется поколотить тебя.

– Не делай этого! Я больше не буду.

13

Томас Скирвин сказал Юберу, что согласился учить русских летчиков методам ведения боя американскими истребителями и что ему нужна помощь в подготовке теоретической части своих занятий. Юбера подмывало заявить, что он может понять, если такой вот Скирвин переходит на другую сторону по идейным соображениям, но не понимает, как это можно учить своих новых друзей ловчее убивать вчерашних братьев. Есть вещи, которые нельзя делать.

Но Юбер оказался в этом глухом уголке Сахалина вовсе не затем, чтобы читать мораль дезертиру из ВВС, и поэтому любезно ответил на предложение:

– Знаешь, мне что этим заниматься, что жирафа красить...

Скирвин несколько секунд помолчал, потом объявил нейтральным тоном:

– Чтобы ты мог работать эффективно, я должен буду рассказать тебе о некоторых секретных характеристиках МИГ-17. В принципе, я не имею права этого делать, но если ты не будешь трепаться, все пройдет нормально. Еще одно: тебе не стоит снова напиваться, как вчера, и слишком много болтать с парнями вроде Глазовского.

Он открыл стальной сейф, стоявший в углу комнаты, и достал большую фотографию формата 40 х 60.

– Это приборная доска истребителя. Подойди сюда, смотри внимательно и пошире раскрой уши.

Ирина Витинова постучала в дверь и вошла, не дожидаясь ответа.

– Добрый день, – сказала она. – Я за Николсом.

На ней была серая юбка из толстой шерсти, коричневая замшевая куртка на молнии, бежевые нитяные чулки и удобные для ходьбы туфли. Голова не покрыта, и светлые белокурые волосы спадали на плечи легкими волнами. Она выглядела невероятно женственной, несомненно, из-за приятных изгибов ее высокого, обманчиво худощавого тела и страстного выражения лица со слишком большими и слишком светлыми глазами. А еще из-за чувственного рта, всегда влажного и оживляемого двусмысленными гримасками.

– А зачем он вам понадобился? – нелюбезно спросил Скирвин.

Она равнодушно посмотрела на него и ответила нежным и мелодичным голосом, не очень сочетавшимся с ее внешностью:

– Я сейчас уезжаю, и мне нужен водитель.

У Юбера возникло предчувствие, но он воздержался от проявления какой бы то ни было реакции. Скирвин пожал широкими плечами:

– Чтобы выехать из лагеря, нужно разрешение полковника.

– Я получила для него разрешение, – спокойно ответила она. – Больше свободных людей нет, и полковник сам мне сказал: "Бери Николса, не думаю, что он очень нужен Скирвину..."

– Ну, раз полковник разрешил... – ответил тот, слегка кланяясь. – Идите, уважаемый, и постарайтесь не наделать глупостей...

Он выдержал паузу и добавил с заметной иронией:

– За рулем.

Ирина Витинова осталась невозмутимой. Она посмотрела на Юбера.

– Вы идете?

Он махнул на прощанье рукой Скирвину и вышел следом за женщиной.

– Сюда.

Юбер молча шел рядом с ней. Была хорошая, немного холодная погода. Неизвестно откуда вырвавшийся МИГ пролетел над ними с жутким свистом, продолжавшимся еще несколько секунд после того, как самолет скрылся с глаз.

Ирина вздрогнула и сказала:

– Никак не могу привыкнуть. Этот шум действует мне на нервы.

Он, не ответив, посмотрел на нее сбоку. До гаража они не обменялись ни единым словом.

– Возьмем эту, – сказала Ирина, указывая на черный "зис" с гражданским номером.

Женщина села сзади, Юбер закрыл за ней дверцу и занял место за рулем.

– Мы едем в Погоби, – сказала Ирина.

Разочарованный в глубине души, он включил двигатель и доехал до выезда из лагеря. Начальник караульного поста подошел, узнал жену полковника и пропустил машину, ни о чем не спросив.

– Езжайте не очень быстро, – посоветовала она.

Навстречу ехала колонна военных грузовиков. Он притормозил, пропуская ее, потом снова прибавил скорость. В зеркало заднего обзора отражалось вытянутое бледное лицо женщины, сидевшей прямо и выглядевшей озабоченно. На мгновение их взгляды встретились в зеркале. Ему показалось, что она вот-вот иронично улыбнется.

– Вам лучше смотреть на дорогу, – сказала она.

Он объяснил:

– Военные летчики привыкли следить за тылами. Часто это вопрос жизни и смерти...

– Сейчас вашей жизни ничто не угрожает...

И, помолчав, добавила:

– Она может оказаться в опасности, если вы предадите меня...

Он затаил дыхание и инстинктивно сбавил скорость.

– Если я вас предам? – повторил он, опасаясь, что плохо расслышал.

Она молчала, и он пережил несколько секунд довольно неприятной неопределенности.

– После пихтового леса свернете на первую дорогу налево. Мы не едем в Погоби...

Он присвистнул сквозь зубы, достаточно тихо, чтобы она не услышала его за шумом мотора. Ей не было необходимости указывать дорогу. Он знал, куда ехать. Его план удался...

"Полная чушь по двум причинам..." – сказал Глазовский, но, значит, брошенная идея запала ему в память, и он – а может быть, она – сумел найти способ обойти обе преграды. Их находку звали Стив Николе, поскольку он был единственным, над кем они имели достаточно большую власть...

Ирина Витинова сказала тоном, в котором ясно звучала угроза:

– Вы поняли, не так ли? Одно лишнее слово, и вы пострадаете первым. Мой муж, полковник, не знает жалости. Все, что наносит вред мне, наносит вред и ему. Он никогда не допустит, чтобы из него сделали посмешище.

Юбер сумел улыбнуться.

– Можете на меня положиться. Я испытываю большую симпатию к лейтенанту...

– О каком лейтенанте вы говорите? – сухо перебила она.

– Я забыл его фамилию.

– Будет лучше, если вы забудете и все остальное.

У перекрестка Юбер свернул налево.

Единственная взлетно-посадочная полоса была сориентирована по оси господствующих ветров – с востока на запад – и словно врезана в густую темную массу соснового бора, покрывавшего все плато. Здания и ангары были наполовину врыты в землю, и при хорошей маскировке заметить их между деревьями было невозможно. Этот аэродром был построен на случай войны и использоваться должен был только в этом случае.

Доехать до него можно было по довольно узкой зацементированной дороге, которую покрывал густой ковер сосновых иголок.

Юбер остановил машину между двумя строениями так, чтобы ее не было видно ни с дороги, ни с полосы. Он вышел, открыл дверь и помог выйти женщине.

– Будете ждать меня в машине, пока я не вернусь, – приказала она.

– А если кто-нибудь придет? – заметил он.

– Никто не придет.

– Это вы так говорите.

– Я вам сказала, ждать здесь. И не вздумайте двигаться с места.

Он заставил себя промолчать. В нем поднималась ярость и сильное желание крепко отшлепать эту надменную Мессалину по заднице. Тем более, что шлепки по заднице иногда становятся великолепным вступлением...

Она ушла и скоро скрылась из вида. Он остался возле машины, решив подождать там, пока появится Глазовский.

Вдруг Юбер подумал о Скирвине. Какой странный тип... Иногда у Юбера появлялось ощущение, что Скирвин знает, кто на самом деле Стив Николе, и старается в различных формах давать ему полезные советы... Так, например, этим утром он рассказал ему все секреты управления МИГ-17...

Окружающую тишину разорвал ужасный свист реакторов, выросший в несколько секунд и оборвавшийся на громком ударе...

Широкими шагами, но не бегом, Юбер направился к полосе. Он успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как МИГ-17 на бешеной скорости понесся по бетонной полосе. Он спрятался за деревьями и увидел раскрывшийся сзади самолета огромный парашют, сразу затормозивший его.

Промчавшись мимо Юбера, самолет остановился метрах в двухстах от него. Вой турбин смолк, открылась кабина. Высокая фигура пилота выбралась на крыло, затем спрыгнула на землю. Федор Глазовский секунду стоял неподвижно, глядя на хвост самолета. Он, конечно, спрашивал себя, когда и как будет складывать гигантский парашют, медленно расстилавшийся по полосе, теряя воздушные пузыри, еще наполнявшие его.

Юбер направился в сторону Глазовского, но не показываясь. Он увидел, что пилот, наконец, пошел от самолета через полосу в лес, туда, где должны были находиться постройки, предназначенные для размещения личного состава.

Юбер ускорил шаг, чтобы не отстать.

Глазовский ушел под деревья и уверенно направился к маленькому, довольно милому деревянному коттеджу. Дверь была приоткрыта. Он вошел внутрь без колебаний. Юбер предположил, что ключи от различных построек хранились в Лакарстове, и Витинова сумела достать тот, что отпирал коттедж.

Он подождал две минуты и быстро пошел к МИГ-17, брошенному на посадочной полосе в нарушение строжайших приказов.

Еще горячие турбины можно было легко завести. Требовалось отцепить парашют... но сначала следовало проверить количество горючего.

Правила полетов в Лакарстове были категоричны: ни один самолет не должен взлететь, не будучи заправленным полностью. МИГ-17 с полными баками мог без проблем долететь от Лакарстова до острова Хоккайдо, т.е. до Японии. На Хоккайдо существует множество великолепно оборудованных полос, на которые можно сесть без особого риска, даже без тормозного парашюта.

Юбер поднялся до кабины и наклонился внутрь посмотреть на уровень горючего. Он почувствовал, что бледнеет, и у него вырвался поток ругательств. Топливные баки самолета были наполовину пусты. Очевидно, Федор Глазовский полетал с полчаса прежде, чем сесть здесь.

Это была непоправимая катастрофа.

Им овладела безумная ярость. Получить такой прекрасный шанс и не иметь возможности им воспользоваться, потому что летчик, этот влюбленный идиот, порезвился в воздухе. Как глупо!

Он пнул летающий монстр в железный бок и спрыгнул на землю. Ему оставалось только вернуться к своей машине и начать придумывать новый план.

Он пошел, опустив плечи. Ярость уступала место огорчению и отчаянию.

И вдруг раздался характерный звук приближающегося самолета. Юбер побежал, чтобы поскорее спрятаться за деревьями. Он был уже у кромки леса, когда самолет появился над полосой на высоте метров в двадцать. Он быстро приблизился, и Юбер с удивлением узнал трехместный туристский самолет, используемый в Лакарстове для полетов на небольшие расстояния и как подвижная ремонтная мастерская.

Маленький самолетик взмыл вверх после того, как пролетел над брошенным МИГом, и описал широкую дугу над лесом. "Сейчас он сядет", – подумал Юбер и, не теряя времени, побежал к маленькому домику.

Ему оставалось пробежать каких-то двадцать метров, когда дверь открылась. На пороге появился Глазовский, лихорадочно застегивавший комбинезон.

– Что это за самолет? – закричал он.

– Трехместный из Лакарстова. Он сейчас заходит на посадку. Он видел МИГ. Бегите и скажите, что ходили искать телефон, что у вас поломка. Задержите их на пять минут. Я увезу Ирину...

– Хорошо, – сказал летчик и пулей понесся к полосе.

Юбер вошел в дом. В прихожей было темно. Он собрался позвать, чтобы узнать, где находится женщина, когда услышал:

– Федор!

Дверь слева была приоткрыта. Он толкнул ее. Голая Ирина лежала на импровизированной постели из матраца и одеяла.

– Дорогой, – капризно сказала она, – иди сюда. Почему ты так долго?

Он быстро ответил:

– Я Николе. Сейчас здесь сядет самолет из Лакарстова. Надо удирать на четвертой скорости. Глазовский сел в свой истребитель и задержит их, чтобы дать мне время увезти вас.

Ирина вскочила, словно подброшенная пружиной.

– Что вы говорите? Какой кошмар! Наверняка, это устроил мой муж. Я пропала... Быстрее! Бежим!

– У вас нет времени одеваться, – сказал он. – Соберите ваши вещи и закутайтесь в одеяло. Чуть дальше мы остановимся, и вы сможете привести себя в порядок.

Она даже не пыталась спорить. Он помог сложить одежду в замшевую куртку, превращенную в мешок, и набросил ей на плечи одеяло, горько сожалея, что не может продолжить дело лейтенанта.

– Бежим!

Они выскочили из домика, как воры, оставив дверь открытой. Вдали слышался шум двигателя маленького самолета, работавшего на замедленных оборотах.

– Он сел, – объяснил Юбер. – Сейчас Глазовский объясняется.

Автомобиль был меньше чем в ста метрах, и они быстро добрались до него. Ирина, бледная, как покойница, села на переднее сиденье рядом с Юбером, который тотчас дал газ. Автомобиль выехал на дорогу и прибавил скорость. Дело во всех смыслах заканчивалось плохо. Теперь им повезет, если не будет других осложнений. Юбер дорого бы заплатил, чтобы узнать, каким образом ремонтный самолет из Лакарстова так не вовремя оказался здесь.

Он посмотрел на дрожащую женщину, завернутую в одеяло, и его взгляд на секунду задержался на ее обнажившейся ляжке.

– Кто-нибудь еще был в курсе этой истории? – хладнокровно спросил Юбер.

Ирина вяло покачала головой.

– Нет. Откуда...

Они проехали около километра и приближались к главной дороге. Он решил:

– Мы отъехали достаточно далеко. Можно остановиться.

Автомобиль свернул направо на узкую грунтовую дорогу, и через сотню метров оба заметили хижину лесорубов.

– То, что нужно, – сказал Юбер.

Он остановил машину, вышел и помог выйти женщине. При движении одеяло на ней широко распахнулось, открыв высокое голое тело молочной белизны. У него возникло желание, и он стиснул зубы, подавая ей руку.

– Принесите мне одежду, – попросила она, направляясь к хижине.

Он подчинился и, держа сверток под рукой, в свою очередь вошел в домик.

Сверток упал к ногам. Они нагнулись за ним одновременно. Их лица соприкоснулись. Она вцепилась в него и упала на спину, увлекая и его...

– Иди! – приказала она с каким-то ожесточением.

Через полчаса она ему объяснила:

– Федор не успел... а я не могла больше терпеть.

Ее сотрясла дрожь.

– Сейчас мне хорошо, – добавила она и потянулась своими губами к его.

Он оторвался от нее.

– Надо возвращаться.

14

Юбер закончил чтение "Исследования о методах ведения боя в американской истребительной авиации", написанного Скирвиным. Тут было над чем задуматься. Или Скирвин никогда не служил в ВВС и был некомпетентен в этом деле, или просто издевался над своими новыми хозяевами.

В любом случае там было написано множество несуразностей.

Вошел Скирвин. Его лицо фавна было совершенно непроницаемым.

– Что ты об этом думаешь, Стив?

Юбер ответил, не компрометируя себя:

– Замечательно!

Это была правда, с какой стороны ни оценивать данный труд. Скирвин закурил сигарету, стоя перед чертежным столом.

– Эта работа, наверное, нравится тебе больше, чем та, которую ты выполнял в Погоби?

– Конечно! – согласился Юбер. – Но водить грузовик мне тоже нравилось.

– Перевозил стройматериалы?

– Нет, людей. Китайских кули, используемых на большом строительстве.

Скирвин сделал несколько затяжек, поиграл зажимами чертежного стола.

– Ты видел, что они делают?

– Нет, – соврал Юбер. – Мне показалось, они строят мост между Погоби и континентом, потому что в том месте Татарский пролив самый узкий.

Скирвин невозмутимо спросил:

– И зачем, по-твоему, им это нужно?

– Чтобы проложить железную дорогу, шоссе, трубопровод... Чтобы создать путь вывоза с Сахалина промышленных товаров.

Скирвин перестал играть со столом.

– Для этого достаточно кораблей, – сказал он.

Он открыл дверь, небрежно выглянул в коридор, закрыл ее и вернулся к Юберу, но не смотрел на него.

– На самом деле, – объявил он, – они строят дамбу.

– Дамбу?

– Да, дамбу. Они закроют ею Татарский пролив, и вода не сможет проходить через нее.

Юбер несколько секунд помолчал.

– Зачем?

Скирвин кашлянул и посмотрел на горящий конец сигареты.

– Очень просто... Из Охотского моря в Японское идет холодное течение, из-за которого Владивосток блокирован льдами в зимнее время. С завершением строительства дамбы Японское море достаточно хорошо прогреется в северной части, и Владивосток можно будет использовать двенадцать месяцев в году. Сечешь?

Юбер просто заметил:

– Это работа для титанов!

– Между Погоби и континентом всего двенадцать километров.

Юбер покачал головой:

– Конечно, это немного, все зависит от глубины...

– Глубина небольшая. В среднем двадцать метров.

Кто-то вошел в коридор, и вскоре в дверь постучали.

– Входите! – крикнул Скирвин.

Это был Глазовский; в летном комбинезоне, с чуть мутноватыми глазами. Он опять выпил, подумал Юбер, не видевший лейтенанта после его неудачной попытки на брошенном аэродроме.

– Здравствуйте! – сказал Глазовский, с досадой глядя на Скирвина.

Юбер понял, что летчик надеялся застать его одного. Очевидно, что он хотел поговорить, а Скирвин его смущал.

– Что новенького? – спросил тот.

– Через восемь дней меня будет судить трибунал, – с горечью объявил Глазовский.

– Господи, за что? – удивился Скирвин.

Лейтенант пожал плечами.

– Из-за моей аварии. Кажется, я не должен был покидать самолет даже, чтобы попытаться найти телефон...

Он взял сигарету из пачки, протянутой ему Скирвиным, и добавил:

– Я не мог знать, что они следят за мной радаром и что они поднимут тревогу, как только увидят, как я снижаюсь.

– Конечно, – сказал Юбер, получивший ответ на вопрос, который задавал себе с того самого дня.

Ответ был очень поучительным. Скирвин дал Глазовскому прикурить, и тот продолжил заплетающимся языком, выдававшим теперь его опьянение:

– Куча идиотов! Не могли же у меня утащить самолет, пока я звонил!

Скирвин насмешливо бросил:

– Сто тысяч долларов, милейший!

Он пошел к двери.

– У меня дела. Оставляю вас с Николсом.

Он вышел и закрыл дверь. Глазовский взял стул и сел рядом с Юбером.

– Я весь в дерьме, – сказал он.

– Понимаю.

Глазовский сильно махнул рукой.

– Это не то, о чем вы думаете! На это мне наплевать... Нет, не из-за этого.

Он нерешительно замолчал, потом, глядя на свои ботинки и понизив голос, спросил:

– Скажите, Николе, мы ведь друзья, да?

– Конечно! – ответил Юбер.

– Хорошо. Я хотел спросить... Тогда, после неудачи... вы увезли Ирину, так?

– Да...

– Что она вам говорила?

Юбер удивленно поднял брови.

– Что она говорила? О чем?

Глазовский раздраженно прищелкнул языком.

– Обо всем этом, конечно. Должна же она была говорить с вами по дороге, сказать, что думает обо мне...

Юбер вздохнул:

– Она мне только пригрозила убить собственными руками, если я скажу хоть одно слово об этой истории. Она неправа...

Глазовский сидел как на раскаленных углях.

– Да, она была неправа. А кроме этого...

– Кроме "этого" ничего. Она выглядела разъяренной, как будто обокраденной, если вы понимаете, что я хочу сказать... Я даже спросил себя... Вы не обидитесь, да? Я даже спросил себя, успели ли вы сделать свое дельце хотя бы раз.