Кричать "помогите" на пороге Золотого века - какой позор! Первым делом он лишился своих больших букв - так у ангела оторвали бы крылья. Смехотворный Мессия предстал в своем подлинном обличье - это был символ претенциозного ничтожества, мелкий прохвост. Для него не жалели уничижительных эпитетов, именуя блевотиной выкидыша, отребьем биде. Ему не могли простить прежней веры, былых иллюзий. Многие предлагали судить его. Церковь, в лице уцелевших служителей, попыталась защитить низвергнутого божка. Фонтан с поразительной властностью завладел браздами правления, возглавил организацию и изгнал Дамьена с приспешниками, возбудив против них уголовное дело по обвинению в провале Луи. Затем он установил такую железную дисциплину при помощи тотальной слежки и телесных наказаний, что разбежались самые преданные приверженцы. Редко бывает, чтобы вожак с таким остервенением разгонял собственный отряд, а Марта, хоть и продолжала рыдать, от брата не отставала - исправно строчила доносы и щедро раздавала тумаки. В довершение всего доктор, делая вид, будто защищает Божественного Дитятю, превозносил его в таких выспренных словах, что окончательно восстановил общественное мнение против маленькой сволочи.
      На сей раз с ним не собирались церемониться. Все с нарастающей злобой топтали ногами старообразного младенца-зубрилу, поливая потоками грязи его таланты и его ум. Люсия имела невиданный успех, рассказав на страницах бульварного еженедельника о злополучных ухаживаниях "Мерзкого Сосунка". Она нашла жестокую фразу, которая облетела весь мир: "Луи Кремер? В голове пусто - все в штаны ушло!" С каждым днем таяли подаяния доброхотов. Истеричные вдовы, некогда готовые жертвовать любые суммы Устрашающему Клопику, не желали больше и слышать о нем. Из Замка уходили последние садовники и мажордомы, прихватив с собой мебель вместо задержанного жалованья. И постепенно интерес к малышу упал. Спустя несколько месяцев после памятного телевизионного выступления редко какая из газет еще упоминала его имя. Сами хулители устали уже разносить его в пух и прах. Он испарился из памяти людской, преданный равнодушному забвению. А пресыщенная публика, утоляя жажду новизны, устремилась на поиски других развлечений.
      Матери и доктору тоже несладко пришлось за эти месяцы. Чертенок едва не добился своего - они уцелели на самом краю пропасти в момент всеобщего возмущения! Глубокой ночью Фонтан с помощью Марты и водителя грузовика перевез огромную Мадлен в деревенский дом, заранее снятый им вдали от всякого жилья. Он желал запутать следы, обезопасить себя от возможного судебного преследования, а главное - довершить начатое без нежелательных свидетелей. В этом убежище находилась аппаратура высокой мощности и точности: мать, по-прежнему прикованная к постели, была, как и в первые дни беременности, опутана проводами, а многочисленные камеры исследовали каждый сантиметр ее чрева. Микрофоны, закрепленные у пупка, фиксировали каждый вздох ребенка. И хотя тот ни разу не подал голоса после 15 августа, Фонтан приказал Мадлен пить с утра до вечера, пить что угодно - шампанское, водку, джин, вино, - лишь бы это одурманивало младенца. Все, что лишало его разума и вело к деградации, было благотворным. Одновременно он вводил в вену матери химический состав собственного изобретения, посредством которого намеревался растворить паразита.
      Опьяненный парами вдыхаемого алкоголя, оглушенный увиденным в достопамятный день, Луи разлагался. Он ничего не помнил, кроме удара молнии, поразившего его изнутри и опалившего виски, - эта ужасная боль никак не проходила. Мозг его погибал, обращался в прах - от громадной цитадели, еще недавно гордо возвышавшейся на голове, остались только хрупкие перегородки с пустыми ячейками. Живая же его часть, сохранившаяся под черепной коробкой, где еще тлел не до конца потушенный огонь, напоминала льдину на вскрывшейся реке - она уплывала вдаль, унося с собой обломки былой мощной психики. Малыш двигался обратным путем, к началам цивилизации, возвращался от сложного к простому, от знания к невежеству, от коры к слизистой оболочке, теряя по дороге память, способности, рефлексы. На родном языке он уже не мог говорить и лепетал нечто бессвязное на арабском, персидском, немецком, датском, киргизском. Он стал воплощением той самой вавилонской башни, того бессмысленного компендиума, с которыми намеревался бороться. Он пищал, переходя от краткого взлета к полному бессилию, гордо выпрямлялся, чтобы ниже упасть. Голова, все еще слишком большая в сравнении с телом, увлекала его своей тяжестью вперед или назад соответственно углу наклона. Неспособный подняться, он извивался, словно рептилия, в материнской тине, пытаясь оттолкнуться скрюченными руками и ногами.
      На месте чудных бассейнов, где он некогда плескался, возникли горькие вязкие болота. Матка превратилась в настоящую трясину: когда Луи удавалось взобраться на какую-нибудь кочку, мерзкие волны почти захлестывали его, и он с трудом ускользал от их липких объятий. Все приводило его в смятение и ужас: из почвы вырывались кипящие гейзеры, из слизистых оболочек сочилась кислота, изъязвившая ему кожу, колючки впивались в тело, и он истекал чернилами. Его била дрожь, постоянно хотелось пить и есть. Совсем недавно мама была дворцом бриошей и варенья, пещерой пряников. На стенках матки произрастали фисташки и миндаль, шоколад и марципан. Стоило только руку протянуть - и собирай обильный урожай. А теперь все, что Луи срывал с перегородок, вызывало тошноту - он ничего не мог проглотить, чтобы тут же не выблевать обратно. От его влажной камеры несло вонью заброшенного рынка, гниющих отбросов.
      И тюрьма его достигла просто устрашающих размеров - весь окружающий пейзаж на глазах увеличивался в объеме, позволяя ему определить, насколько сам он уменьшился. Подумать только, ведь было время, когда он доставал головой до потолка, - а сейчас тот отступил на несколько метров. Над маленьким затворником возвышался отныне собор с грандиозными сводами, с балками головокружительной высоты. И он смутно различал вокруг себя ужасающий лунный ландшафт - остроконечные пики гор и циклопические нагромождения камней. Во мраке ему чудились чьи-то шаги, глухой говор, пристальный взор неких злобных глаз. Полузатонувшие в тине компьютеры путали его мониторами, равными экрану кинотеатра, их клавиши были размером с булыжник, а телефонные трубки преграждали дорогу, подобно рухнувшим деревьям. Из трясины выглядывали дискеты, похожие на колеса какого-то загадочного механизма, и однажды он лишился остатков пальцев, ухватившись за их острые края. Зрение его было ослаблено вспышкой молнии при озарении, и он постепенно слеп - двигаться ему приходилось на ощупь, по запаху, и все окружающее приводило его в трепет. От порывов ураганного ветра у него спирало дыхание, его хлестали водяные струи, а когда он кричал, вопли замирали где-то в вышине, ибо голос его не мог пробиться сквозь эти громады.
      Он осужден был прозябать в яме, куда не достигает свет. Но в голове его царил еще более густой мрак, нежели в этой пещере, и темнота нарастала в нем, словно вбирая его в себя. Только с помощью катапульты мог бы он вырваться из своей дыры, пробиться на свободу через рот или ноздри матери. Когда он уже стал величиной со сломанного оловянного солдатика, ему ценой неслыханных мук удалось в последний раз поднять трубку единственного работающего телефона и позвонить Мадлен. Стоя на четвереньках у аппарата, он сипел что-то на своем невразумительном наречии, стараясь, чтобы его поняли. Из трубки послышался ясный, отчетливый голос матери, который отдавался в этом погребе громовыми раскатами. Она объяснила, что сильно выросла, и обещала сменить оборудование, приспособив его к новым объемам. Малыш опять невнятно залепетал, а она поклялась, что он по-прежнему ее маленький гений, ее феникс. Едва она повесила трубку, раздался ужасающий рев. Луи узнал классическую музыку, которую включили на такую громкость, что самые мелодичные звуки словно бы превратились в лезвие бритвы, заживо сдирающей с него кожу, отсекающей мясо кусок за куском. А над аккордами, заглушая их, вновь послышался голос Мадлен. Самым очаровательным светским тоном она говорила: "Слушай сонату Моцарта, которую ты так любил в детстве; а это трио Шуберта и концерт Баха - они тебе всегда очень нравились!" Младенец, раздираемый в клочья тем, что когда-то приводило его в восторг, пытался бежать - слишком короткие кулътяшки не давали ему возможности заткнуть уши. Он хотел крикнуть: "Приглуши звук, мама, во имя всего святого, приглуши", но фраза застряла у него в горле, слова слиплись в какую-то вязкую массу. Он походил на жука, пригвожденного к земле длинной иглой, который бессильно шевелит лапками. Эта звуковая пытка длилась целую вечность, терзая его с неумолимой беспощадностью. Муки были такими невыносимыми, что Луи готов был броситься на острый нож дискеты, чьи стальные края посверкивали во мраке. Но до этих манящих гильотин нужно было идти несколько часов, и тогда измученный гомункулус нырнул в материнскую трясину, чтобы ничего больше не слышать.
      Однако было уже слишком поздно. Едва голова его погрузилась в тину, как преисподняя взорвалась. От ужасающей вспышки у него лопнули барабанные перепонки, треснула черепная коробка. Могучим ураганом его, словно соломинку, отшвырнуло к стене пещеры. Возникший во внутренностях смерч опустошил его тело и, ударив в голову, разметал в клочья мозг. И он сорвался в пропасть, уносимый бесконечным вихрем.
      * * *
      Мадлен также опадала на глазах, и, когда ей удалось сбросить первые десять килограммов, она разрыдалась от счастья. Плод свой она стремилась уничтожить с тем же фанатизмом, с каким некогда обучала его в первые месяцы беременности. Она была образцовой пациенткой и выполняла все распоряжения доктора безропотно, с каким-то зловещим бешенством, норовя даже опередить события. Она постоянно восклицала: "Вычистите из меня этот помет, этот присосавшийся ко мне полип!" Препарат, изобретенный доктором Фонтаном, представлял собой молекулу карликового развития, аналогичную той, что применяется для растений, - в сильных дозах этот состав способен был уменьшить любой организм. Доктор добавил в него яд, поражающий спинной мозг, что должно было привести к расстройству умственной деятельности и к разжижению мускульных тканей. Мадлен ликовала, принимая эти наркотические вещества, и с хохотом повторяла, что уварит сына наподобие тушеной говядины. С самого утра она начинала пить - виски, коньяк, пиво, шампанское, словом, любой алкогольный напиток, ибо каждый глоток был оружием в борьбе с засевшей в ней опухолью. Она не пьянела от спиртного, поскольку ярость была сильнее, - напротив, легкий хмель лишь усиливал ее раздражение. С нетерпением, близким к помешательству, она ждала последней атаки. Когда Фонтан описывал ей, как уменьшается насекомое - словно обмылок, размываемый водой, - она почти задыхалась от восторга.
      В один прекрасный день Фонтан добил штуковину, которая размерами уже не превышала крупную бородавку. Окружив ее со всех сторон, он направил в нее ультразвуковые волны высокой частоты - с их помощью удаляют обычно камни в почках или в желчном пузыре. Клеш разлетелся на мириады частиц и перестал существовать. Проверив все еще раз, Фонтан отключил аппаратуру. Мадлен получила наконец избавление.
      ЭПИЛОГ
      Год спустя июльским вечером молодая женщина с лучезарным взглядом ужинала с красивым юношей на террасе ресторанчика в одном из городов Южной Италии. Она держала его за руку, поигрывала пальцами, смеялась беспричинно и взахлеб. Это была особа в теле, с роскошным бюстом, с чувственными губами. Длинная коса, блестящая словно луч черного света, спадала ей на спину. Она была едва знакома с тем, кто сидел за столом напротив нее, познакомилась с ним накануне в поезде и плевать хотела на все остальное. Юный и очаровательный, он вполне годился в герои романа: пожирал ее глазами, старался рассмешить, подтрунивал над ней, когда она не сразу откликалась на свое имя. Она ссылалась на рассеянность, смеялась еще громче, буквально искрилась весельем.
      Мадлен сменила имя на Лауру, но все еще частенько забывала об этом. Для тех, кто видел се беременной, она была неузнаваема. Из тучной она сначала стала грузной, а затем просто пухленькой. Из-под обличья неподъемной матроны вновь появилось человеческое существо. Жировая подушка растаяла, обнажив спину, живот и грудь с вполне четкими контурами. Из слоновьих колонн, которые ее и не держали, вынырнули ноги - слегка полноватые, но не лишенные изящества. Заплывшее свиное рыло превратилось в миловидное лицо с любопытными глазами, чья бархатная поволока неопровержимо доказывала молодость их обладательницы. Метаморфоза была поразительной. Мадлен почти похорошела после перенесенных мук, ибо они стерли то выражение унылой забитости, что так портило ее в ранней юности. Исчез испуг, страх перед жизнью, искажавший черты. На свет явилась другая женщина, цветущая, слегка полнотелая, с очаровательными складочками и ямочками. Кожа ее обрела эластичность, и только едва заметные рубцы на груди, а также на бедрах свидетельствовали о былой толщине. Она осталась высокой, но не слишком выделялась среди скандинавок или американок. Жирная белуга, прикованная к постели, преобразилась в пикантную брюнетку.
      Тогда случилось нечто удивительное - Фонтан безумно влюбился в свое творение. Она принадлежала ему в гораздо большей степени, чем некогда ее сын. Разве не вернул он ее к жизни, вырвав из царства бессильной неподвижности? Да, именно он возродил ее. И этот рядовой врач, всю жизнь питавший отвращение к подверженным гниению органам, к внутренностям и крови, возомнил, будто одержал над природой свою самую блестящую победу. Ему пришлось просить приятеля-хирурга прооперировать Мадлен, дабы освободить ее брюшную полость от микрофонов и приборов, натащенных туда Луи, - и ей вычистили все вплоть до мельчайших гаек, проводков и микросхем. Затем он приступил к дезинтоксикации организма, постепенно снижая дозу алкоголя и давая ей успокоительное, чтобы смягчить последствия абстинентного синдрома. После этого он отправил ее в горы долечиваться, предложив по возвращении выйти за него замуж. Мадлен попросила разрешения подумать. Но сама мысль о том, что придется вновь связать себя узами брака, приводила ее в ужас. К Фонтану она не испытывала никакой благодарности - он просто расплатился с ней за собственные грехи. Кроме того, с ним были связаны воспоминания о самых черных годах. От одного присутствия его вместе со слезливым призраком Марты - вот уж кого она бы охотно выжала, как половую тряпку! - могли бы возродиться былые кошмары. Когда гинеколог с сестрой приехали за ней на машине, чтобы отвезти домой, она воспользовалась остановкой в придорожном ресторане и, изъяв у них крупную сумму денег, ускользнула и села на первый же поезд, отправлявшийся в Италию. Оказавшись по другую сторону границы, она выправила себе фальшивые документы на имя Лауры Вундеркинд, уроженки эльзасского города Кольмара, лаборантки по профессии. В этом деле она поднаторела настолько, что могла без труда поддержать разговор на профессиональные темы.
      Наконец-то она стала свободным человеком, без прошлого и без родных, а потому вольная влиться в общество себе подобных. Смеясь над своими былыми страхами, Мадлен поклялась целиком отдаться двум радостям, которых ее лишили, - любви и путешествиям. Она прогуливалась по улицам, с гордостью ощущая призывные взгляды, - сознание своей привлекательности искупало века вынужденного уродства. В каждом городе она отдавалась совершенно незнакомым мужчинам, и аппетиты ее удваивались при воспоминании о тех временах, когда она исполняла супружеский долг с отчаянием обреченной на заклание жертвы. Плотские радости стали ее реваншем. Она задержалась во Флоренции, съездила в Венецию, Рим обогнула стороной и обосновалась в одном из отелей Неаполя. Именно в неаполитанском поезде она встретилась с этим молодым греком, и они сумели объясниться на ломаном английском. Вечером, после легкого ужина в траттории, молодая женщина вернулась в гостиницу со своим новым другом. Им не терпелось любить друг друга, и она с лихорадочной поспешностью раздела его в жажде раскрыться навстречу ему, испить чашу наслаждения до дна.
      Но внутри нее выжидала, подстерегая свой час, микроскопическая частица. Ей удалось пережить катастрофу, и теперь она, замаскировавшись под кровяной шарик, тихонько плыла по направлению к сердцу. И пока Лаура, изнемогая от страсти, нашептывала любовнику нежные непристойности, умоляя его овладеть ею еще и еще раз, пурпурная жемчужина, покачиваясь на волнах алой и темно-красной крови, продвигалась к своей цели - сердцу. И направляло ее только одно желание - погубить, только одно чувство служило ей маяком - ненависть, ненависть, ненависть.
      1В матке (лат.).
      2У меня роскошный портной (англ.).
      3Чай вкусный (нем.).
      4Человек согнутый, человек прямоходящий, человек созидающий, человек разумный разумный (лат.).
      5"Квид", "Робер", "Ларусс" - французские энциклопедические словари. (Здесь и далее примеч. пер.)
      6 Методика ускоренного обучения иностранным языкам.
      7Между мочой и нечистотами рождаемся (лат.).
      8Бранные выражения (англ., итал., порт., исп., нем.).
      9Дерьмо (англ.).
      10Имя персонажа комедии Мольера "Мнимый больной", ставшее во Франции нарицательным для врача-невежды.
      11Честная игра (англ.).
      12Сброду, стаду (лат.).
      13Булимия - острый и неутолимый голод, симптом некоторых эндокринных заболеваний.
      14Картина французского художника Теодора Жерико.
      15Популярная во Франции серия книг для детей.
      16Популярный герой комиксов и кинофильмов, супермен - летучая мышь, воплощающий борьбу со вселенским злом и защиту обиженных.
      17Наиболее известное сочинение епископа Жана Бениня Боссюэ (1627 - 1704).
      18Почетный (лат.).