Паскаль Брюкнер
      БОЖЕСТВЕННОЕ ДИТЯ
      Перевод с французского Е.Мурашкинцевой
      Каролине Томпсон
      Господь, не в силах успеть повсюду, создал матерей.
      Еврейская пословица
      В день, когда ей исполнилось восемь лет, маленькая Мадлен Бартелеми заразилась болезнью страха. Девочка забыла на солнце тарелку с персиками; испорченные и слипшиеся плоды благоухали, однако гниль, проникшая до самых ядер, источала черную жижу, в которой копошились осы и мухи. Это стало ужасным открытием для Мадлен - она вдруг поняла, что ее ожидает. Картина разложения была красноречивее всяких слов. Окончательно запугали ее родители, ибо, по их утверждению, будущее представляло собой некую страну зла, а ключи от нее только им и были доступны.
      Отныне страх не покидал ее, рос вместе с ней, руководя ею как в словах, так и в поступках. Когда она достигла совершеннолетия, отец предъявил ей счет за детство и юность. Так было заведено в этой семье жизнь здесь не дарили, а одалживали. Каждому следовало расплатиться с теми, кто произвел его на свет, отдать долг, неизбежно переходивший по наследству к потомкам. Мадлен было дано десять лет, чтобы внести сумму, которая могла увеличиться и даже удвоиться благодаря тщательно разработанной системе штрафов. Не желая уступить ни единого шанса неожиданностям всякого рода, она строго следовала установленному порядку, ибо надежность его была доказана временем. Прошлое являло собой спасительную пристань: все пути были уже проторены и опасная двусмысленность исключалась напрочь. Мадлен редко выходила из дома и никуда не ездила; поскольку ложилась она каждый вечер и вставала каждое утро в один и тот же час, знакомых у нее почти не было. Пребывая в западне под названием жизнь, нужно было экономить силы в ожидании конца. Завтрашний день, несомненно, будет хуже вчерашнего.
      Это покорно-осторожное благоразумие до времени состарило ее. Одноклассники в школе презрительно насмехались над ее боязливостью. Ее отличала чрезмерная уступчивость, но такое своеобразие никакого интереса не вызывает. У нее не было друзей, она затаилась в своем ужасе. Подойти к чужим людям означало бы подставить себя под удар, иными словами - погубить. В восемнадцать лет это была унылая девица с тоскливым взором, до того тощая, что и намылиться трудно. Еще не озаренная светом зрелости, она уже лишилась юности. Только роскошные черные волосы, мягкими локонами падавшие на плечи, бросали отсвет молодости на эту скорбную физиономию.
      Но нашелся мужчина, из числа дальних родственников, который проникся симпатией к безответной особе и стал ненавязчиво ухаживать за ней. Его не оттолкнуло, а скорее привлекло то, что она была совершенно лишена каких-либо отличительных черт. Мадлен бросила учебу и вышла за него замуж, не задаваясь вопросом, любит ли она этого человека. В понятии "любовь" таилось так много неясного, что размышлять о ней было пустой тратой времени. В день свадьбы невеста, едва различимая под фатой, напоминала муху, попавшую в сети паука. Жениха звали Освальд Кремер; он был на двадцать лет старше жены и служил бухгалтером. Его манией были цифры, и все события повседневной жизни он укладывал в рамки счетных операций: определял количество молекул в капле воды, пылинок в луче света, крошек, оставшихся от разрезанного батона хлеба, плотность углекислого газа, скопившегося в его конторе к концу дня. Он дал согласие взять на себя долг Мадлен и высчитал чуть ли не до десятичных дробей, какими долями надлежит его выплачивать каждый час в течение десяти лет. В том, что касалось арифметических действий, он был неутомим и уже через несколько недель после венчания вывел уравнение своей супруги: безошибочно называл вес ее селезенки, печени и кишок, определил среднюю частоту пульса и мог ответить даже, какова окружность ее родинок и диаметр волос. Если не считать этой странности, он был человеком любезным, приятным, готовым на все, дабы угодить молодой жене, чьи скромность и сдержанность приводили его в восхищение.
      Страх не убивает - он мешает жить. Едва выйдя замуж, Мадлен целиком посвятила себя хозяйству. Она содержала дом в полном порядке и сама готовила, пока муж был на работе. Прежде она была послушной девочкой и тихой барышней, а теперь стала образцовой супругой. За одним лишь исключением: ее пугала интимная сторона брака, и она страшилась приближения ночи, когда нужно было отправляться спать. Чтобы мужчина проник в нее, как вор, расплющив своим голым телом и дыша в ухо, а затем под шумок оставил на память в ее чреве цепкое маленькое существо, которое впоследствии разрастется до немыслимых размеров? Ужаснее этого ничего и представить было нельзя! В течение нескольких месяцев она отказывала Освальду, укрываясь в отдельной спальне. Ей было отвратительно любое прикосновение, даже невинное поглаживание по руке, а поцелуй равен изнасилованию. Когда же Освальд начинал домогаться ее всерьез, она трепетала, падала в обморок. Он проявил терпение, долго вымаливал ее согласия удовлетворить законные притязания, и ему пришлось ждать полгода, прежде чем брак обрел свою завершенность. Это оказалось страшным испытанием: как он ни извинялся, как ни проклинал природу, обрекшую человека на подобные эксцессы, жена оставалась холодна, будто лед, и до крови искусала губы. Он сделал еще две попытки в последующие ночи, затем, приведенный в отчаяние этой холодностью, не посмел более настаивать и утешился, подсчитав количество израсходованной на эти упражнения энергии, число сперматозоидов, внедрившихся в Мадлен, и скорость воспроизводства новых в себе самом.
      Помимо совокупления, молодую женщину крайне огорчала перспектива материнства. Подарить кому-то жизнь означало приоткрыть дверь, куда мог в любой момент ворваться посторонний. Разве не означало это сказать ему: "Входите, здесь все принадлежит вам, делайте со мной что угодно"? А опасность родов, а превратности воспитания? Кроме того, имела ли она право ввергнуть в хаос существо еще более хрупкое, нежели сама? Если же зачатие было неизбежным, то она предпочла бы получить семя от какого-нибудь выдающегося ученого, например, лауреата Нобелевской премии, принадлежавшего к духовной элите общества. Но продажу нобелевской спермы запретили с тех пор, как разразился скандал, связанный с кончиной лауреата в области ядерной физики, В больницу к этому ученому-ирландцу ворвалась целая толпа фанатиков, желавших выдавить последние драгоценные капли жидкости, дарующей жизнь. Когда их застала за этим занятием медсестра, они сбежали, однако успели все же отрезать у умирающего член. С той поры все нобелевские лауреаты, независимо от сферы деятельности, обзавелись поясами целомудрия и носили их, не снимая даже на ночь.
      Вскоре Мадлен забеременела, что было подтверждено соответствующими анализами, как если бы некое насмешливое божество задалось целью обречь ее на это тягостное испытание. Страхи молодой женщины удвоились: она страдала при мысли, что рождение человека представляет собой некую лотерею, подчиненную таинственным комбинациям генов. Отчего нельзя выбрать потомство, как покупают приглянувшуюся вещь в большом магазине? Аборты обществом осуждались, - итак, она осталась один на один со своим ужасом. Не могло быть и речи о том, чтобы отдать на съедение этому веку маленького человечка, не обложив его предварительно дипломами и прочими козырями единственной броней против случайностей жизни. Но как обеспечить ему преимущество, не доступное даже королям и богачам, как сделать его существом, стоящим над всеми, как добиться, чтобы он на голову превосходил будущих своих товарищей? Мадлен долго размышляла над этим, подгоняемая неотложностью задачи. Каждая истекшая минута означала упущенную возможность. И вдруг ее осенило!
      Это было так просто, так ослепительно ясно; она поражалась, что никому прежде подобная мысль не пришла в голову. Ей нужно было одним скачком преодолеть несколько этапов: зачем тупо ждать возраста шести лет, чтобы отправить отпрыска в школу, когда можно приступить к его образованию с первых же недель беременности? Следовало начать немедленно, не дожидаясь родов, - все будет зависеть от числа дней, быть может, даже часов, последовавших за зачатием. Она не потерпит, чтобы крохотный бездельник девять месяцев бил внутри нее баклуши. Она станет матерью и учительницей одновременно, а чрево ее превратится в классную комнату. Однако ей, для успешного осуществления этого плана, необходима была помощь. Освальд, погруженный в свои расчеты, мало на что годился; и поскольку ей претила мысль обратиться за какой бы то ни было поддержкой к родителям, она открылась своему гинекологу, доктору Фонтану.
      Этот любезный мужчина средних лет, с седеющими уже волосами и слегка близорукий, отдавал явное предпочтение приятному разговору, а не медицине как таковой. Профессию он избрал под влиянием юношеского альтруизма, не выдержавшего монотонной череды женских тел с присущей им патологией. Он осматривал пациенток с явной неохотой, торопясь вернуться к беседе, чтобы затушевать словом уступку неприятным физиологическим проявлениям. Будучи холостяком - ибо слишком частое соприкосновение с беременным чревом излечило его от желания заиметь потомство, - он жил со своей сестрой Мартой, забитой и болезненной старой девой, у которой глаза были вечно на мокром месте. Поскольку он был из тех людей, что злоупотребляют своей силой, Марта злоупотребляла возможностями слезных желез; поводом для рыданий ей служил любой пустяк: наступление темноты, разбитый стакан, выпавший из рук предмет. Она стремилась увлечь собеседников в царство вечной скорби и в каждом безошибочно находила сокрытое страдание, способное вызвать слезы. Брат с сестрой делили одну квартиру на двоих и никогда не расставались.
      Когда в один прекрасный день Мадлен поведала о своих планах Фонтану, медик попытался мягко отговорить ее. Она не первая соблазнилась подобными фантазиями. Существует, впрочем, несколько более или менее надежных способов пробудить способности зародыша in utero1: начиная от гаптономии, диалога посредством рук, и кончая сонорными поясами, закрепляемыми на животе матери. Но ее замыслу ни один из них в полной мере не соответствовал. По правде говоря, сам доктор считал такое намерение безрассудным - у маленького существа, целиком поглощенного своим развитием, нет физической возможности учиться. Эта отповедь отнюдь не смутила Мадлен, напротив, укрепила ее решимость. Осмелев еще больше, она незамедлительно приступила к разработке программы обучения. Вычитав где-то, что матери Эйнштейна и Оппенгеймера, будучи беременными, пели по три часа в день, она взяла за обыкновение мурлыкать себе под нос старинные баллады и французские народные песенки. Она стала ходить по музеям, дабы созерцать там шедевры живописи и скульптуры, вечерами же слушала классическую музыку. На улицах она порой застывала перед хорошенькой девушкой или красивым мужчиной, стараясь проникнуться их очарованием, зато обходила за версту горбунов, инвалидов и бродяг, никогда не смотрела по телевизору фильмы со сценами насилия и отгоняла прочь все унылые мысли. Она вменила себе в обязанность читать каждый день звучным голосом учебники для начальной школы, в надежде преподать путем внушения основы познания сидевшему в ней будущему ученику. Наконец, она занималась тем, что выстукивала на зубах кончиком карандаша ободряющие послания при помощи сигналов азбуки Морзе: "Кто бы ты ни был, мальчик или девочка, я люблю тебя, ты уже сейчас лучше всех".
      Но поскольку делалось это на любительском уровне, она решила освоить более высокую ступень. Осознанно отказавшись от методов, которые описал ей доктор Фонтан, она разработала собственную систему преподавания, приобрела дорогостоящую аппаратуру и нашла ей должное применение: поместила во все отверстия (включая те, что невозможно назвать из соображений благопристойности) микрофоны, соединенные с магнитофоном, способным проигрывать одновременно семь предварительно записанных кассет. Спереди проникали базовые понятия алгебры и геометрии, а сзади в то же самое время происходило обучение английскому (My tailor is rich2) и немецкому (Der Tee ist gut3); через пищевод передавались начала истории и географии, тогда как два передатчика, укрепленные с помощью присосок на животе, неутомимо вещали, знакомя с величайшими творениями мировой литературы. А над всем этим Мадлен, вооружившись рупором, направленным в пупок, беспрестанно пела и болтала, уверенная, что ее лепесточку будет только полезен постоянный лингвистический душ. Это было весьма сложное и в некоторых отношениях крайне неудобное устройство, требующее поистине акробатической сноровки. Мадлен с удовольствием истязала себя, пока Освальд был на работе, - никакие жертвы не казались ей чрезмерными, ибо она вознамерилась сделать своего ребенка исключительным существом.
      Однако только упорством своим она не могла преодолеть основное затруднение: никогда ей не достичь цели в этих полуподпольных условиях. Без союзника было никак не обойтись. Испив чашу унижения до дна, она вновь обратилась к доктору Фонтану, настаивала, молила. Взволнованный решимостью молодой женщины, тот призадумался. Фонтану, руководившему отделением, было скучно в больнице: для него не осталось никаких тайн в том, что касалось интимных проблем больных в сфере мелкого ремонта чрева и гениталий. Он негодовал при мысли, что жизнь, эта неведомая сила, управляет созиданием нашего рассудка, нашего ума. Отчего бы не обойти природу с тыла, повелев ей ускорить свое движение? Поскольку он стремился выйти из узкого круга своих обязанностей и заняться чем-то более значительным, просьба мадам Кремер явилась для него знаком судьбы. Сверх того, Мадлен представляла собой идеальный тип подопытного животного - невежественного и одновременно на все готового.
      Из чистого любопытства Фонтан неофициально собрал консилиум из своих друзей - в числе которых были педиатр, фармаколог, нейробиолог, акушер - и задал им вопрос напрямую: можно ли внедрить в эмбрион начатки образования счет, чтение, письмо, - не нарушив при этом его физического здоровья? Ответом присутствующих было единодушное "нет" - это совершенно невозможно. Не согласятся ли они все же принять участие в подобном эксперименте? Нет, это будет даром потраченное время.
      Фонтан не настаивал больше - он столкнулся с тем же скептицизмом, что проявил сам при первом разговоре с мадам Кремер. Но мысленно дал клятву попробовать. Мадлен пробудила в нем, хотя он не вполне отдавал себе в этом отчет, давно утерянную предприимчивость студенческих лет. В этом странном деле ему почудилась золотая жила, истинное сокровище, - возможно, через несколько месяцев он сумеет доказать своим малодушным коллегам, как они ошиблись. Обретя веру в себя, доктор бросился в эту авантюру с горячностью, удивившей и встревожившей его сестру Марту, которая неустанно взывала к благоразумию и заранее предвидела худшее. Но в конце концов он сумел склонить ее к сотрудничеству, получив, таким образом, медсестру и одновременно лаборантку, достойных доверия.
      Фонтан обещал Мадлен целиком посвятить себя ее младенцу - дабы тот приобрел неоспоримое преимущество над всеми прочими - и приступил к работе в обстановке полной секретности. Ведь столько людей уже занималось проблемами предродового воспитания! Главным же было сохранить все в тайне от бабушки с дедушкой и от Освальда: первые исключались по причине излишней властности, последний - в силу того, что уже выполнил свой долг производителя. Дальнейшее не имело к нему никакого отношения.
      Часть первая
      Глава I ВНУТРИМАТОЧНАЯ РЕСПУБЛИКА
      Несмотря на весь энтузиазм Фонтана, ему удалось найти чудодейственное решение отнюдь не за несколько дней. Для начала он ограничился простыми химическими соединениями: Мадлен были сделаны инъекции из смеси гормональных препаратов, аминокислот и эндорфинов, призванных активизировать умственную деятельность маленького существа еще до того, как сформируется мозг. Предполагалось, что эта жидкость, проникая через артериальную систему и плаценту, окажет благотворное, хотя и неясное воздействие для ускоренного развития извилин у крохотного червячка, что позволит сразу же усваивать передаваемые матерью понятия. В сравнении со сложностью поставленной цели это был весьма примитивный метод, и Фонтан, принужденный удовлетвориться им, изнывал от нетерпения.
      Он жаждал осуществить гораздо более смелую, но в данный момент явно преждевременную идею - вводить познания сразу в разум, как записывается мелодия на диске. Сначала преобразовать школьные предметы в химические формулы, а затем внедрить их в объект обучения посредством переливания крови, лекарств или ультразвука. В некотором роде информация подавалась бы прямо по назначению: в кору головного мозга. Бывают же полные обеды в виде пилюль - и Фонтан представлял себе, как образование наращивается само собой при помощи таблеток и порошков. Впоследствии можно было бы уложить весь цикл, от первых уроков в яслях до экзаменов на степень бакалавра, в одну молекулу, вживляя ее затем в мошонку будущего отца или в яичники будущей матери. Тем самым удалось бы ликвидировать источник постоянных бед человеческого рода - необходимость для каждого поколения начинать все с нуля. В результате встречи обогащенных знаниями сперматозоида и яйцеклетки на свет появлялся бы прекрасно подготовленный бакалавр. Какой прогресс, какой превосходный способ наконец-то уравнять шансы!
      Пока же Фонтан довольствовался тем, что по четыре часа в день делал Мадлен инъекции в своем кабинете. Молодая женщина, перебравшись к доктору со всем оборудованием, взяла за правило зачитывать вслух все, что транслировалось внутрь посредством кассет. Ревностно относясь к своим обязанностям, она твердила, что беби нельзя нежиться в мамочке, ибо безнравственно и абсурдно кататься как сыр в масле - девять месяцев безделья не пройдут даром и окажут дурное влияние на последующую жизнь. Так все и шло первые три месяца беременности. Курс лечения оказался благотворным для матери: она освежила память и могла без запинки перечислить названия всех департаментов, равно как средний режим десяти крупнейших рек планеты. Однако маленький ученик пока никак себя не проявлял. Ни одного разумного отклика или выражения чувств, хотя в принципе он уже должен был достигнуть уровня по меньшей мере шестого класса. По-видимому, мыслительные процессы так и не пробудились, и Фонтан с согласия Мадлен решил прекратить вливания и уроки. Следовало отказаться от поставленной цели: слишком высоко они замахнулись, законы роста еще никому не удавалось обойти.
      Но вот однажды вечером, когда будущая мать, упавшая духом и с трудом покорившаяся необходимости произвести на свет жалкую личинку, схожую со всеми прочими, пыталась заснуть, ее вдруг всполошил тонкий голосок, доносившийся откуда-то из позвоночника и повторявший: "Еще, еще!" Это было как шелест, как легкая дрожь, пробежавшая по спине и затихшая в ушной раковине. Быть может, ей приснился сон? Она была одна, Освальд лег в другой комнате. Следовательно, это исходило из глубин ее живота. Теперь ей казалось, будто два гнусавых голосочка молят: "Еще, еще!" Застигнутая врасплох, она ответила: "Сейчас", зажгла свет, накинула халат, прошла в гостиную, схватила первую попавшуюся книгу и прочла, стараясь отчетливо выговаривать слова, главу по естественной истории, посвященную весьма сложным вопросам перехода от Homo habilis к Homo erectus вплоть до Homo faber и Homo sapiens sapiens4. Набрав затем все, что валялось под рукой, она в один присест осилила дюжину басен Лафонтена, большой кусок из "Путеводителя по Италии", а на рассвете муж застал ее полуживой от усталости, когда она заплетающимся языком бормотала что-то из "Практического руководства по городскому озеленению".
      Лишь после того, как Освальд отправился на работу, она поняла: ей явственно послышались два голоса. Два голоса, которые почти сливались. Или это было следствием эха, или же она носила двойню - предположение, потрясшее се до глубины души. Вне себя от радости при одной только мысли об этом, она позвонила доктору. Фонтан, хоть и не поверил, произвел сеанс эхографии, подтвердивший догадку матери: вероятно, ей предстояло произвести на свет мальчика и девочку, однако для окончательного суждения нужно было еще немного подождать. В полном восторге Мадлен тут же дала близнецам имена Луи и Селина, а Освальд возражать не стал. Она светилась от счастья: их было двое, и это увеличивало шансы на успех. Если постигнет неудача с одним, второй подхватит факел. Фонтан, слегка уязвленный тем, что не сумел обнаружить двуплодную беременность раньше Мадлен, согласился целиком пересмотреть прежнюю методу. Если подтвердится, что Луи и Селина - ибо отныне их называли только так - умеют говорить уже на третьем месяце своей предродовой жизни, что было неслыханным достижением в анналах человечества, то следовало возобновить занятия на гораздо более высоком уровне.
      Фонтан и его сотрудники пребывали в растерянности: малышам следовало дать двойное, естественное и гуманитарное, образование, приобщив одновременно к пластическим искусствам и музыке, но не забывая о таких великих науках, как этнология и социология. Одной Мадлен подобная задача была не по силам: она понятия не имела о сложных проблемах типа теории множеств или теории относительности, а потому могла ввести детей в заблуждение. Предстояло незамедлительно пересмотреть всю методику и средства обучения. Но лишь одно из них соединяло в себе точность и быстроту - информационная система. Поскольку роды с каждым днем приближались, доктор Фонтан положил Мадлен в одну из палат своего отделения, выдвинув в качестве предлога для властей и для мужа опасность выкидыша, в силу чего необходимо соблюдать строгий постельный режим. Затем с изумительной ловкостью, которой с молодых лет завидовала его сестра Марта, он осуществил очень тонкую операцию - ввел, посредством брюшной пункции, крохотный проводок в амниотическую пазуху; к двум отросткам были прикреплены наушники, и их с бесконечными предосторожностями вставили в малюсенькие слуховые органы Луи и Селины. Сам же проводок соединялся с компьютером, который безостановочно зачитывал по порядку своим искусственным голосом все тридцать томов "Универсальной энциклопедии".
      Вместо того чтобы детально разбирать школьные программы, Фонтан решил давать малышам знания скопом и без разбора, соблюдая только алфавитный порядок. Они сами должны будут отделить зерна от плевел, когда все статьи закрепятся в их памяти, словно на магнитной ленте. Из уважения к принципу равенства постановили, что Луи и Селина, подвергшись одинаковому воздействию, не испытают на себе ни одного из тех различий по половому признаку, что нанесли такой ущерб развитию женщины в предшествующие века. Существовала, однако, опасность двоякого рода: мозг получателей информации мог либо разрушиться под тяжестью подобного интеллектуального багажа, либо приобрести гипертрофированные размеры вследствие огромной нагрузки. Ибо от детей требовалась умственная концентрация, на которую обычно способен лишь абсолютно здоровый подросток, тогда как в их ореховой скорлупке помещались полушария величиной с маленькую сливу. Желая избежать всякого риска, Фонтан установил для Луи и Селины лимит: два тома в неделю, что составляло тем не менее около тысячи пятисот страниц и более семи тысяч статей, без учета обильного графического и иллюстративного материала. Ему удалось также разместить на темени близнецов по кремниевой микросхеме - он как бы снабдил их дополнительной мозговой оболочкой, призванной многократно увеличить интеллектуальный потенциал. С целью облегчить крохам задачу по вживлению не слишком приятных инородных тел, он стал вводить через пуповину сладкий настой из мяты, хлорофилла, апельсина и лимона: этим козявкам, как и всем младенцам, наверняка должен был понравиться такой вкусный компотик. Что же касается Мадлен, то она продолжала зачитывать вслух тексты, предназначенные для детей. Значительно уступая в скорости компьютеру и большей частью не понимая написанного, она успела дойти лишь до первой буквы первого тома энциклопедии (конкретнее, до статьи "ампутация"), тогда как малыши уже усвоили четыре раздела. Только благодаря тактичным увещеваниям Фонтана и угрозам Марты разрыдаться она отказалась наконец от своей привычки наговаривать все подряд в микрофоны, расположенные во рту и в других местах.
      Несмотря на значительные неудобства своего положения, она ликовала, совершенно не обращая внимания на громоздкую аппаратуру. Как радостно было сознавать, что она взращивает на собственных производственных площадях двух гениев, рядом с которыми покажутся умственно отсталыми Евклид, Ньютон и супруги Кюри. Луи и Селине предстояло явить собой новый человеческий тип все самые знаменитые их предшественники будут считаться отныне людьми доисторической эры. Поскольку предположение, будто другая мать в другой клинике ставит на себе сходный эксперимент, выглядело совершенно невероятным, можно было с уверенностью сказать, что соперников у ее детей не окажется. Доктор Фонтан, правда, ее оптимизма отнюдь не разделял. Как он объяснил Марте, вовсе нельзя ручаться, что брат и сестра станут разумными существами, - если под разумом понимать умение анализировать и производить отбор, а главное, осмыслять взаимосвязь самых различных явлений. В их черепную коробку набивается такое количество информации, что в лучшем случае они смогут, наподобие попугаев, исторгать из себя набор бессвязных фраз. Они превратятся в кладезь дурацкой премудрости: например, смогут перечислить цвета всех государственных флагов мира, но при этом будут настолько беспомощны, что не сумеют вбить гвоздь или вывинтить лампочку. С другой стороны, они, быть может, вообще не переживут испытания. Результаты некоторых тестов настораживали доктора: эхография была нечеткой, снимки размытыми и противоречивыми, энцефалограммы - крайне необычными, что делало любой диагноз недостоверным. Каждое утро Фонтан готовился к тому, что один из детей умрет, - либо у мальчика, либо у девочки лопнет мозг, хлынув через глаза, уши или рот. Более всего тревожило безмолвие близнецов, которым пора было уже болтать вовсю, - и Фонтан втайне подозревал, что голоса Мадлен просто померещились.
      * * *
      На седьмом месяце произошло еще одно чудо: едва лишь третий и последний том "Универсальной энциклопедии" в полном объеме был передан малышам, как среди бела дня, в присутствии доктора Фонтана и его сестры Марты, из живота Мадлен раздался детский лепет, отчасти напоминающий урчание:
      - А приложения? О приложениях вы подумали?
      Мадлен почти перестала дышать.
      - Доктор, вы слышали?
      - Да, Мадлен, вы тоже?
      - Разумеется, она слышала, потому что это я говорю, - вновь раздался тот же голос. - Итак, я жду вашего ответа: где приложения, ежегодники и комментарии?
      - Мы не забыли о них, малыш, и немедленно ими займемся.
      - Поторопитесь, ибо скоро у нас наступит интеллектуальное голодание.
      - Кто ты? Луи или Селина? Мальчик или девочка?
      Но голос промолчал, как если бы счел этот вопрос бестактным.
      - О, Мадлен, - в восторге вскричал Фонтан, - это потрясающе, они разговаривают, мы победили!
      Смеясь и плача, Марта, доктор и молодая мать долго не выпускали друг друга из объятий; они с удовольствием пожали бы лапку обоим шалунишкам, если бы это было возможно. Пока же, любовно оглаживая живот Мадлен, они старались нащупать карапузов, словно ловили мяч в мешке.
      Благоразумие подсказывало, однако, что вплоть до рождения следует сохранять полную секретность. Сплоченная заговором команда приняла решение держать рот на замке. В отделении и так уже перешептывались, а санитарки рассказывали потихоньку, что в палате мадам Кремер творятся очень странные вещи. Беременных женщин обычно не подключали к компьютеру. И если Освальд, предупредительный, как жених, ничему не удивлялся, хотя навещал жену каждый день, то родители Мадлен чуяли неладное при виде дочери, утыканной дренажными трубками и проводками, а на мониторы с кардиограммой и многочисленные мерцающие экраны взирали весьма подозрительно. Тщетно Фонтан отводил их в сторонку с целью задурить им голову при помощи медико-технического жаргона, еще более непонятного, чем церковная латынь, ему пришлось приставить к ним бдительного чичероне, который пресекал все попытки войти в контакт с обслуживающим персоналом. В любой момент информация могла просочиться. Мадлен боялась, что кому-нибудь из близнецов вдруг взбредет в голову заговорить в присутствии постороннего лица, - такое происшествие, разумеется, возбудило бы общее любопытство до крайней степени. Тогда Фонтан, проявив виртуозное мастерство, оборудовал у нее в животе внутренний телефон: тончайший проводок с двумя телефонными трубками соединял крохотные магнитофоны каждого ребенка с внутренним ухом матери звонок слышали лишь те, кому это полагалось. Достаточно было Мадлен слегка пошевелить губами, чтобы дети поняли ее слова. Фонтан мог бы заработать огромные деньги на этом изобретении - подлинном чуде современной техники, если бы не поклялся хранить тайну. В дальнейшем предполагалось усовершенствовать аппарат, введя в него, в частности, усилитель звука, при помощи которого малыши смогли бы, не надрываясь в крике, общаться с кем-то третьим вовне.
      Эти пылинки жаждали знаний - и им готовили обильную пищу. На сей раз доктор Фонтан, забыв об осторожности, загрузил машину до краев: все, что могли предложить лучшие библиотеки - словари, энциклопедии, справочники, учебники, - было введено в программу, которую дети поглощали в огромных дозах. Менее чем за месяц они усвоили содержимое последнего издания "Квид", большого и малого "Робера", большого и малого "Ларусса"5 , Брокгауза и Британской энциклопедии. Они также получили право ознакомиться с методикой "Assimil"6 на четырех языках - английском, испанском, русском и немецком, - с которыми уже были на дружеской ноге благодаря усилиям матери; с тем же проворством одолели они "Кто есть кто", равно как "Книгу рекордов Гиннеса". Врачу пришлось раскошелиться, чтобы нанять на собственные средства помощников, облазивших все библиотеки и культурные центры в поисках редких изданий. Близнецы были настолько прожорливы, что за ними трудно было поспеть, - и Фонтан вступил в переговоры с банками данных с целью подсоединиться к их компьютерам с гораздо более обширной программой. Собственная ЭВМ работала уже на пределе своих возможностей, и надо было думать о замене - тем паче что в любой момент мог появиться компьютерный вирус, грозивший перевернуть все вверх дном.
      Поглощенный этой работой, Фонтан забыл о своих пациентках, забросил дела в больничном отделении; чтобы покрыть расходы, он заложил квартиру, и Марта, запаниковав, пригрозила, что откажется от участия в эксперименте, если общее их достояние будет брошено на ветер.