Глава 19

Когда Тоцци ехал вниз по Харрисон-авеню, улицы уже опустели. Завидев впереди желтый свет, он поскорей проскочил на него, затем резко сбавил скорость. Не хотелось доставлять лишней работы полицейскому на ночном дежурстве, однако сдержаться было трудновато. На улице, за ветровым стеклом, все было спокойно, но внутри у Тоцци все кипело. Когда он вернулся из палаты, где лежал очнувшийся Гиббонс, Роксана сказала, что у него на лице все написано. И странно взглядывала на нею всякий раз, когда он на полной скорости проскакивал перекрестки по пути к ее дому. Роксана пригласила его зайти, просила остаться. Она знала: Тоцци обезумел – и боялась, что он устроит какую-нибудь дикую выходку. Но она ведь не видела распухшее лицо Гиббонса над пластиковым воротничком, не видела кровоподтека на груди, где отпечатались костяшки пальцев. Она не слышала, как Гиббонс бредит, бормочет несвязно, до отказа напичканный болеутоляющими. Тоцци знал: он обезумел, он обязательно сделает что-нибудь, о чем будет сожалеть, но Роксане этого никогда не понять. Ведь это Гиббонса пытались убить, Гиббонса!

То, о чем Гиббонс смог рассказать ему, Тоцци уже знал или предполагал. На птицефабрике на него напал приземистый азиат в кричащей спортивной черно-белой куртке шахматного рисунка и черной трикотажной рубашке. Гиббонс говорил еще о том, что целая толпа ребят с Востока стояла рядом и наблюдала. Тоцци решил, что это, наверное, рабы или якудза. Тоцци попросил было Гиббонса описать их, но тот быстро отрубился и ответить не смог.

Так или иначе, Тоцци знал, что должен сам осмотреть это место. Он знал также, что ехать туда одному не самое умное, что можно придумать, однако в два часа ночи силы Д'Урсо вряд ли будут в полной боевой готовности. И потом, в глубине души он искал повода с кем-то сцепиться и развернуться по-настоящему. Нервы у него были на пределе, и всем своим существом он жаждал отплатить за то, что случилось с Гиббонсом, ибо это не было обычным нападением. Нападение было зверское, жестокое, и жертвой его стал Гиббонс.

Тоцци весь дрожал от ярости. Он знал, что не прав, но он жаждал мести и ничего не мог поделать с собой. То же самое сознание своей абсолютной правоты и раньше вовлекало его в неприятности, но теперь все было несколько по-иному. Он старался сдерживать свою ярость, он даже старался использовать то, что вынес из занятий айкидо, – контролировать себя, держаться «одной точки», совершенно расслабиться, ничего не предпринимать во гневе. Но, хотя во время занятий это и казалось разумным, теперь он подобной мудрости следовать не мог. Сейчас японская мудрость ничего не говорила ему – сейчас, когда японский боевик до полусмерти избил его напарника.

Покрышки взвизгнули, когда он свернул налево с Харрисон-веню на Куинстаун-стрит, по которой и ехал, пока асфальт не сменился булыжниками, а в свете редких фонарей стали вырисовываться склады и мрачные фабричные здания из красного кирпича. Птицефабрика располагалась слева, в конце тупика, закопченное кирпичное здание, построенное где-то в двадцатые годы и обнесенное высокой изгородью из колючей проволоки. В окнах, насколько Тоцци мог заметить, свет не горел. Тоцци проехал мимо и развернулся в тупике, что было глупо, и он это сразу сообразил. Если внутри кто-то есть, свет движущихся фар заставит его насторожиться. Не такая это улица, куда можно заехать случайно ночью в будний день. Но, когда свет фар упал на площадку позади фабрики, Тоцци заметил нечто странное. Он остановился и сдал немного назад, чтобы рассмотреть получше.

Там, в углу площадки, были припаркованы три старых трейлера убогого вида. У одного была вдавлена крыша, другой накренился, потому что на одной стороне спустили покрышки. Судя по тому, какие вокруг них вымахали сорняки, эти трейлеры не трогались с места довольно долго. А странность заключалась в том, что к каждому из них от фабрики были протянуты провода. И у всех трех на крыше было пристроено что-то вроде холодильной установки, что казалось несообразным ни с чем. Холодильные установки располагались обычно спереди, прямо над кабиной грузовика. Может, конечно, там хранятся мороженые куры, но Тоцци очень в этом сомневался. Слишком небрежно все было сделано.

Он подъехал поближе, выключил фары и заглушил мотор. Колючки на проволоке поблескивали в лунном свете. Слишком сурово для мороженых кур.

Тоцци вылез наружу и вытащил из багажника кусачки. Подошел к изгороди, выбрал место, где потемнее, и отхватил столько проволочных колечек, сколько счел достаточным, чтобы как-нибудь просочиться. Может, такую маленькую дырку они и не заметят, думал он, укладывая кусачки обратно в багажник. Потом руками раздвинул края отверстия и пролез внутрь. Обдираясь о колючки, он подумал, что надо было откусить побольше колец. Теперь уже поздно.

Он пошел вдоль изгороди, стараясь держаться подальше от тех мест, куда падал свет прожектора, укрепленного на углу фабричного здания. Подойдя ближе к трейлерам, он услышал гудение холодильных установок, которые при ближайшем рассмотрении оказались похожи на те кондиционеры, какие можно видеть в пригородных районах запрятанными в кустах. Первое, что пришло в голову, – ночной игорный притон, однако никаких машин на стоянке не было. Подойдя к ближайшему трейлеру, Тоцци заметил блестящий новенький замок на ржавой щеколде. Он приложил ухо к серому холодному металлу, но услышал только гудение кондиционера. Тогда Тоцци вытащил из кармана связку отмычек и приступил к замку. Тот отскочил довольно легко. Открыть дверь оказалось гораздо труднее. Тоцци вынул из кобуры на поясе револьвер-бульдог 44-го калибра – он ведь не знал, какой дьявол засел там, внутри.

Ржавая щеколда заскрежетала, как ногти по школьной доске, когда Тоцци, схватившись за рукоятку, потянул на себя одну из створок двери. При свете прожектора в темном помещении виднелись странные тени – тени эти имели глаза, и эти глаза сверкали на Тоцци, целое море глаз. С нами крестная сила! Он так и знал, что найдет что-нибудь в этом роде.

Тоцци не спеша забрался внутрь, подняв револьвер вверх, но на всякий случай взведя курок. Несмотря на отчаянно шумящий кондиционер, воздух внутри был горячий и влажный, вонь удушающая – смесь испражнений и дешевого дезодоранта.

Свет с площадки проникал во внутренность трейлера. К стенам в три яруса крепились металлические койки. Когда глаза Тоцци привыкли к полутьме, он смог различить желтовато-бледные лица, повернувшиеся к нему. Он сделал шаг вперед и услышал в темноте за своей спиной чей-то возбужденный голос. Вентилятор на потолке так жужжал, что Тоцци с трудом мог различить слова.

– Говорит тут кто-нибудь по-английски?

Парень, продолжая что-то жалобно бормотать, – по-японски, решил Тоцци, – выступил вперед из тени. Тоцци изумился тому, какой он юный – нет, наверное, еще и двадцати. Изумился он и тому, что парнишка говорил вовсе не с ним. Он втолковывал что-то одному из своих приятелей на нижней койке.

– Такаюки! Такаюки! – повторил он, затем повернулся к Тоцци. – Это Такаюки, – произнес он на ломаном английском, показывая на нижнюю койку. – Он говорить.

Потом парнишка присел рядом с койкой и забормотал еще настойчивее, а Такаюки, лежавший на койке, отвечал односложными репликами. Наконец Такаюки вышел из тени и встал в проходе, глядя на Тоцци. Он тоже был еще совсем мальчишкой, и ужасный кровоподтек расползся у него на пол-лица, как безобразная родинка. При таком тусклом свете было трудно определить, однако по серо-желтому оттенку синяка Тоцци решил, что парня избили несколько дней назад.

– Мы не пойдем на работу, – заявил он Тоцци с прекрасным английским произношением.

– Что?

– Мы больше не будем работать по ночам. Этого нет в соглашении. Мы отказываемся.

Тоцци сжал пистолет в руке и вдруг понял, что бедные дети, наверное, подумали, что он один из головорезов Д'Урсо и пришел затем, чтобы вытащить их обратно на фабрику. Тоцци еще раз всмотрелся в синяк на лице Такаюки, и ему стало жалко парня. Тот храбрился, но голос у него был такой усталый и отрешенный. Он говорил как бы по обязанности, не думая, не веря, что из этого может выйти что-то хорошее.

Тоцци опустил револьвер.

– Я пришел не от Д'Урсо. Я работаю в ФБР.

Никакой реакции.

– Я агент Федерального бюро расследований... полицейский. Ты понимаешь меня? Я собираюсь вытащить вас отсюда. – Тоцци улыбнулся, ободряюще закивал.

Такаюки покачал головой. Он казался еще более удрученным.

– Спасибо, что пришли, но теперь, пожалуйста, уходите. И пожалуйста, закройте за собой дверь. Спасибо.

– Что?

– Вы не понимаете. Если замок окажется сорванным, они подумают, что мы пытались убежать. Последствия будут ужасными.

– Кто «они»? Д'Урсо?

– Да, Д'Урсо, – произнес он нерешительно. – Впрочем, карательные функции обычно осуществляют люди Нагаи.

– Нагаи?

– Да, Нагаи. Чьи же еще? Порядок поддерживают Фугукай. Это они привезли нас сюда. Должно быть, вы это знаете... – Глаза Такаюки расширились, голос пресекся.

Тоцци сопоставлял имена. Д'Урсо, его жена и ее брат тогда, на веранде, упоминали и о Нагаи, и о Фугукай. Называли они и еще какое-то имя. А, черт, какое же?

– А знаешь ли ты человека по имени... Масиро?

В трейлере внезапно воцарилась мертвая тишина. Только вентилятор под потолком гудел и всхлипывал, как живой.

– Расскажите мне все, – сказал наконец Тоцци. – Я ведь могу вам помочь.

Такаюки подошел к своей койке, поднял тощий матрас и вытащил Оттуда истрепанную газету. Это был номер «Пост» недельной давности. Тоцци узнал заголовок: «Жук смерти найден в порту».

Такаюки протянул газету Тоцци.

– Мы воруем газеты у водителей грузовиков, чтобы знать, что творится в мире. Знаете, кто эти двое, которых убили? Мой двоюродный брат и его невеста. Они пытались бежать, но Масиро нашел их. И такая им была назначена кара.

– Ты точно это знаешь? Ты уверен, что Масиро убил их?

– Да, уверен. Масиро всегда сам исполняет приговор. – Такаюки повернулся к свету и провел указательным пальцем по синяку на щеке. Синяк выглядел еще хуже, чем сначала показалось Тоцци. – Это тоже работа самурая-якудза, – сказал Такаюки с горечью. – Причинять страдания и смерть – смысл его жизни.

Тоцци поглядел в испуганные лица ребят.

– Вчера сюда, на фабрику, приходил мой друг. Пожилой человек, седой, примерно моего роста...

Такаюки быстро кивнул.

– Да, это тоже сделал Масиро. Ваш друг еще жив?

Тоцци остолбенел от такого вопроса. Почему он заранее решил, что Гиббонс умер? Этот Масиро что, такой крутой?

– Да, жив. Он в больнице, но скоро поправится.

– Это хорошо. Я рад. Извините, что не смог сделать большего для вашего друга, но препятствовать намерениям Масиро часто означает смерть. Он собирался сломать шею вашему другу, но я швырнул в него тушкой курицы. Надеюсь, это помешало ему сконцентрироваться.

– Сконцентрироваться?

– Это каратэ. Одно из смертельных искусств Масиро. Он собирался голой рукой сломать шею вашему другу.

Тоцци закрыл глаза. В голове у него стучало. Хотелось кого-нибудь ударить, разбить что-нибудь. Попадись только ему на прицел толстозадый Масиро в своей дурацкой клетчатой куртке.

– Объясни-ка мне одну вещь, – спросил Тоцци, стараясь дышать ровно. – Как вы все до этого дошли? Вас что, похитили? Как вы сюда попали?

– В багажниках «тойоты-короллы». Там было очень тесно.

– Вы хотите сказать, что вас провозят в страну в багажниках новых автомобилей?

Такаюки кивнул.

– На грузовых судах из Японии. Мы залезаем в багажники в ночь перед погрузкой. И прячемся до тех пор, пока корабль не выйдет в открытое море. На подходе к Америке нам приходится вновь залезать в багажники. Зачастую по несколько суток мы лежим в одной и той же позе, в темноте, дышим через трубку. Это вроде – как это по-английски? – клаустрофобии. Когда я приехал, разгрузка проходила медленнее обычного. Мне не хватило еды и питья. И я двое суток не ел и не пил.

– Но как же, черт побери, они могут делать такое с вами! Это... это невероятно!

Такаюки пожал плечами.

– Там было плохо. Но жить здесь, под давлением Масиро и Фугукай, еще хуже.

– Но как... как же они добрались до вас? Вас всех похитили?

– Нет, нас не похитили. Мы согласились приехать.

– Вы согласились?

– Да, разумеется. Мы все подписали контракты с Фугукай.

Такаюки повернулся к товарищам и сказал им что-то по-японски. Те порылись в своих пожитках, вытащили сложенные листки бумаги и показали Тоцци. Их контракты.

Тоцци качал головой, все еще не веря.

– Фугукай – банда якудза, так ведь?

– Да, так.

– Так какого черта вы пошли на сделку с якудза? Они преступники. Разве вы этого не знали? Как вы могли довериться им? Что вы могли получить от этой сделки?

– Мы и получили. Нас привезли в Америку, страну великих возможностей.

Тоцци закатил глаза.

– У меня ум за разум заходит, – пробормотал он наконец еле слышно. – Ничего не понимаю.

– Сейчас объясню. Фугукай предлагают провезти нас в Америку в обмен на наши услуги. Нас заставляют верить, что работу мы получим в области наших интересов. Это, конечно, ложь, но, видите ли, мы сами хотели приехать в Америку, чтобы преуспеть в жизни и восстановить утраченную честь. В Японии мы заклеймены как неудачники, потому что не набрали достаточно баллов на вступительных экзаменах в университет. Если бы мы остались в Японии, то могли бы работать клерками, секретарями, младшими продавцами, почтовыми служащими.

Дядюшка Фрэнк, отец Лоррейн, был почтальоном.

– А что в этом дурного?

– Провал – это несчастье. Как мы можем смотреть в глаза друзьям и родным, когда они знают, что мы лишились чести?

– Ну-ну, разве жизнь только в том, чтобы учиться? Можно ведь и работу найти.

– Это очень трудно. Работы, на которые мы можем рассчитывать, довольно низко оплачиваются, а в Японии все очень дорого. Да, Япония – процветающая страна, но там процветают только процветающие люди. Жалованья, на которое мы можем рассчитывать, хватает лишь на самое необходимое: маленькая однокомнатная квартирка в двух-трех часах езды от Токио, крошечный автомобиль, еды достаточно, однако ничего лишнего, маленький стереомагнитофон и телевизор, но ничего из того сложного электронного оборудования, какое наша страна с гордостью поставляет всему миру. Нелегко жить неудачнику в нашей стране. – Такаюки невесело рассмеялся. – Мы не хотели быть рабами и выполнять грязную работу. Но Фугукай нас уверяли, что в Америке другая система. Что старание и прилежность значат здесь больше, чем в Японии. Что мы сможем здесь преуспеть, восстановить утраченную честь, заставить наших родных снова гордиться нами. Так они говорили, и мы верили им.

– Но как же вы, ребята, вообще связались с якудза? Вы же были школьниками, Господи ты Боже мой.

– Из-за сябу.

Тоцци пожал плечами.

– А что такое сябу?

Такаюки повернулся к товарищам, о чем-то переговорил с ними.

– "Сябу" значит «белые бриллианты». Так это у нас называется. Здесь, кажется, говорят «колеса».

– Колеса – то есть наркотики? Амфетамин?

Такаюки кивнул.

– Да, наркотики. – Ему, казалось, вовсе не стыдно было признаться в этом.

– Ты хочешь сказать, что вы все сидите на колесах? Вы наркоманы?

Такаюки наморщил брови и покачал головой.

– Да нет. Все прилежные ученики в Японии принимают сябу – так легче зубрить по ночам, особенно во время экзаменационного ада.

– Что это – «экзаменационный ад»?

– Так мы называем период в феврале и марте, когда проходят самые важные экзамены, те, которые определяют, перейдешь ты на следующий уровень или нет. Для нас – самое тяжелое время.

Тоцци почесал в затылке. Господи Иисусе, вот так дела.

– А сколько вас здесь? Я имею в виду в Америке?

Такаюки пожал плечами.

– Трудно сказать. Здесь, на птицефабрике, нас шестьдесят два человека. На корабле, на котором я приехал, было по меньшей мере три сотни школьников, и, насколько нам известно, уже пришло несколько таких кораблей.

Господи Иисусе Христе! Эта задница Иверс, конечно, захочет знать, какого черта он делал здесь ночью, как он попал внутрь и все такое прочее. Но теперь это все не важно, все это дерьмо собачье. Такое выше формальностей закона и правил Бюро. Господи ты Боже мой, да ведь этих ребят здесь держат, как рабов, против их воли.

– Ну ладно, – объявил Тоцци всем собравшимся, – кошмар позади. Я отопру оба трейлера, а ты, Такаюки, все объяснишь ребятам. Вы посидите здесь, пока я что-нибудь соображу, Позвоню, попрошу подкрепления, через пару часов прибудут автобусы...

Чья-то рука крепко схватилась за локоть Тоцци.

– Мы не можем ехать с вами, – в отчаянии зашептал Такаюки. – Масиро выследит нас. Он нас убьет, так же как и других. Его меч настигнет нас. Вы не можете так поступить с нами!

– Ну успокойся же. – Тоцци положил руку ему на плечо. – Мы в состоянии вас защитить. Я это тебе гарантирую. Ты не должен больше переживать насчет Масиро.

– Ваша защита нас не спасет. Масиро самурай, настоящий самурай. Всю свою жизнь он посвятил убийству. Якудза найдут нас, потом позовут его. Так они держат нас в покорности. Если мы пойдем с вами, Масиро нас найдет. И убьет нас всех, всех до единого. Я это знаю. А теперь, пожалуйста; уходите и снова заприте нас. Пожалуйста – вы и так уже слишком долго здесь.

– Но...

– Пожалуйста! Уходите!

Тоцци заглянул ему в глаза и увидел в них только страх. Тот горячий, прилипчивый запах появился снова. Внезапно стало нечем дышать. Лишь через минуту Тоцци сообразил, что то был запах страха. Тоцци чувствовал, как страх поднимается вокруг, как воды прилива, студеные и мутные. Он глубоко вздохнул и для вящей уверенности сунул руку под пиджак, где был пистолет.

Тоцци всматривался в бледные лица, ища хоть какого-нибудь ободрения, хоть кого-нибудь, кто хотел бы спастись. Но таких не нашлось. Лица выступали из темноты, как беспомощно висящие плоды на обреченном дереве. Тоцци прикинул, что можно сделать. Связаться с отделом иммиграции, пусть они устроят рейд на птицефабрику. Но как насчет других рабов, которых ввез Д'Урсо? Кто знает, сколько их? Сотни, тысячи? Д'Урсо, прохиндей, конечно же, не расскажет, где они. И сможет ли один рейд реально повредить этой работорговле? Разумеется, можно упрятать Д'Урсо, но кто-нибудь другой из семейства Антонелли займется этой работой. Рабы не перестанут поступать.

Тоцци прямо слышал, как Иверс говорит ему: «Бюро не приветствует личной инициативы». Он должен поставить Бюро в известность, но, зная Иверса, можно предположить, что это принесет больше вреда, чем пользы. Иверс поставит в известность ньюаркское отделение, и вместе они пустят в ход тяжелую артиллерию, накроют Д'Урсо, загарпунят его, как акулу, и выставят на обозрение фоторепортеров. Иверс и слышать ничего не захочет о других рабах. Что-то у тебя не так – сам и выкручивайся. Такие у него понятия. Он знать ничего не хочет о том, что портит картину.

Тоцци обвел глазами трейлер, вгляделся в эти умоляющие, испуганные лица, обращенные к нему со всех сторон, и принял наконец решение. Подобный страх следовало уважать. Он повернулся к Такаюки.

– Ладно. Как хотите.

Потом он выпрыгнул из трейлера и не спеша закрыл за собой дверь. Ржавая щеколда мерзко заскрипела, но теперь это его ничуточки не тронуло. Продев замок, он долго держал его в руке, пока наконец не замкнул. И медленно побрел назад по освещенной прожектором площадке, оглядываясь на три трейлера, все еще ошеломленный тем, что увидел, и спрашивая себя, какое же адово чудище сумело внушить такой страх этим бедолагам. Он взглянул вверх, на черные высоковольтные провода над трейлерами, затем перевел взгляд на красные огоньки, которые то загорались, то гасли над гигантскими нефтехранилищами, выстроившимися у реки. И представил себе Годзиллу, вдребезги разносящего Токио.

Чудище по имени Масиро. Вот что это за чудище.

Он все глядел на мигающие огни и думал, какого дьявола ему теперь следует делать.

Глава 20

Нагаи отвернулся от сцены с ее воплями и мельканием, когда им на столик принесли рыбу, которая называлась фугу, и официантка поклонилась, ставя безобразину перед Хамабути. Толстая рыбина лежала на боку, как буксирное судно, севшее на мель, и один ее мертвый глаз был направлен прямо на Нагаи. Нагаи тоже уставился на рыбу и про себя вздохнул. Он никогда особенно не любил фугу, и вся эта церемония – просто скучища. Конечно, сначала, первые раза два, она казалась опасной, возбуждающей, – последняя проверка на преданность, сущность Фугукай. Но со времени своего изгнания в Америку Нагаи забросил ритуал, хотя никогда не признавался в этом Хамабути. Не то чтобы он забыл, как разрезать рыбу, или его люди были слишком малодушны, чтобы пробовать потенциально смертельное блюдо, предложенное боссом. Дело в том, что единственный сорт рыбы фугу, какой можно достать в Америке, не ядовит. И весь ритуал, заключающийся в том, чтобы заставить людей смотреть, как ты аккуратно извлекаешь смертоносную печень и яичники, и тем самым проверить их верность и преданность, теряет всякий смысл с американской фугу. Всякий смак пропадает. Что это за церемония, если нет риска, что кто-нибудь упадет мертвым за столом? Но с Хамабути все совсем по-другому. Старому боссу всегда для церемоний доставляли настоящую рыбу, где бы дело ни происходило. Счастливчик.

Нагаи вновь посмотрел на сцену, где две молодые женщины в традиционных набедренных повязках борцов сумо тузили друг друга, а избранное общество респектабельных бизнесменов из его страны подбадривало их пронзительными криками. Интересно, что бы подумали их респектабельные американские партнеры, если бы узнали об этом заведении? Немножечко Гиндзы в самом сердце Манхэттена. Всякому нужно немного повеселиться и расслабиться время от времени, даже респектабельным ублюдкам. Нагаи вновь стал следить за женщинами-борцами, которые наскакивали друг на друга и каждая старалась вытолкнуть соперницу за пределы белого круга, нарисованного на сцене. Вряд ли это японские девушки, подумал он. С такими-то сиськами. Он взглянул на официантку для сравнения, но ее сиськи, даже если таковые и имелись, скрывались за складками кимоно. Нет, у японок сиськи вовсе не такие, как у тех двух, на сцене. Они не болтаются и не трясутся, как эти. Нагаи улыбнулся, увидев, как девчонки столкнулись телом к телу. Сиськи, как фугу.

– Может быть, все-таки мы приготовим вам рыбу? – мягким голосом по-японски спросила официантка у Хамабути. – У одного из наших шеф-поваров есть лицензия.

Хамабути замахал прочными черными резиновыми перчатками, отстраняя ее.

– В Японии шеф-повар должен иметь правительственную лицензию, чтобы разделывать фугу, но мне такая лицензия не нужна. – Он улыбался своей особенной улыбочкой, то ли отечески благосклонной, то ли презрительной до последней крайности. И вот он стал надевать перчатки, и официантке не оставалось ничего другого, как удалиться. По напряженной улыбке девушки Нагаи мог догадаться: она считает Хамабути старым пердуном.

Нагаи подумал, не рассказать ли ему сейчас, потом решил подождать, пока Хамабути покончит с делом. Старик уже приступил, и Нагаи не хотелось его расстраивать до тех пор, пока он не вырежет ядовитые части. Маленький надрез на печени отравит всю рыбу, а ведь это он, Нагаи, а вовсе не Хамабути, должен, будет съесть первый кусок. Нагаи украдкой взглянул на девушек-борцов. Одна из них, толстогубая, с короткой стрижкой, яростно нападала, зато вторая была гораздо красивее. Старик возился с рыбой, искал ножом нужное место у нее на затылке, чтобы начать разделывать. На глазах Нагаи босс сделал два глубоких надреза у начала хребта. Сунул туда пальцы, примерился и резким движением выудил всю хребтину, вывернув рыбину наизнанку. Затем стал тянуть за пятнистую шкуру, пока она не повисла у хвоста, как штаны у лодыжек. Старик взглянул на Нагаи, чтобы убедиться, что тот смотрит. Начиналось самое сложное, и Нагаи знал, что обязан смотреть. Хамабути снял перчатки и стал рыться в перепутанных внутренностях, отыскивая печень и яичники, которые в конце концов отхватил слишком быстро, по мнению обеспокоенного Нагаи. Но это была его обычная манера. Часть проверки. Хамабути поднял ядовитые органы на кончике ножа и выложил на блюдечко. Затем сполоснул нож в чашке горячей соленой воды и принялся нарезать белое филе тоненькими прозрачными ломтиками, выкладывая их на два деревянных подноса. Наконец Хамабути положил нож, вымыл пальцы в другой чашке и с поклоном передал один поднос Нагаи. На лице его появилась та же самая улыбка.

Нагаи взял палочки, подхватил ломтик фугу и погрузил в соусник с острым соусом пондзу. Бизнесмены завопили в диком восторге, когда он поднес рыбу ко рту, но он подавил желание повернуться и посмотреть, не выигрывает ли хорошенькая. Ну, как говорится, с Богом.

Он стал жевать, глядя исподлобья на Хамабути и выжидая. Если за пятнадцать секунд ничего не случится, то не случится вообще. Он проглотил, улыбнулся и поклонился боссу. Церемония завершилась. Ну что, старикан, доволен?

– Итак, – спросил Хамабути, тоже окуная в соус ломтик рыбы, – произошло ли что-нибудь новое с тех пор, как я был здесь в последний раз?

На-ка вот, выкуси.

– Да, произошло. Д'Урсо собирается убить Антонелли.

Хамабути заморгал, держа ломтик фугу у открытого рта. Нагаи наблюдал уже такую реакцию. Старик огорчен.

– Когда? Как? Ты предупредил Антонелли-сан?

Нагаи покачал головой.

– Я сам узнал только вчера. И мне неизвестны подробности. Я хотел было пойти прямо к Антонелли и предупредить его, но подумал, что это не Мое дело. Мне показалось, что вы должны узнать первым.

– Антонелли – мой брат, – мрачно проговорил старик. – Я не допущу, чтобы его вот так предали. – Он был теперь похож на старого воеводу из дурацкого фильма о самураях.

Нагаи ободряюще закивал.

– Я поставил людей следить за Д'Урсо и его припадочным шурином. Если те соберутся нанести удар, мы тут же об этом узнаем. Хотите, я пошлю Масиро, и он убьет обоих. – Нагаи не был еще уверен, войдет ли он в дело с Д'Урсо. Если Д'Урсо отправит Антонелли на тот свет и останется цел, вот тогда поглядим. А тем временем надо сделать так, чтобы у Хамабути не возникло подозрении.

– Нет, ты не вмешивайся. Мы не можем соваться в их дела. Это может испортить наши отношения. Может положить конец нашему совместному предприятию, несмотря на мою дружбу с Антонелли.

– Как же может испортить наши отношения то, что мы спасем Антонелли жизнь?

Хамабути поморщился.

– Как бы мы отреагировали, если бы мафия стала соваться в наши частные разборки? Мы здесь как в бурном море. И не нам переворачивать лодку.

Спасибо за яркие образы.

– Вы скажете Антонелли?

Хамабути по-бульдожьи наморщил лоб. Брови сошлись над переносицей. Он напряженно обдумывал вопрос.

– Не знаю... не думаю.

– Как же так? Он ведь ваш друг.

– Друзья не шпионят друг за другом. Если я скажу ему, то должен буду и объяснить, откуда я это узнал. Естественно, он подумает, что я ему не доверяю и никогда не доверял. Это разрушит наши отношения... и наше очень выгодное партнерство. Нет, сказать ему я не могу.

Вот вам и друг. Может, Д'Урсо удастся провернуть это дело, гм-м-м. Да, но вдруг Хамабути все же надумает и скажет Антонелли? Старик – хитрая бестия, он на все способен. Нагаи решил еще раз прощупать почву.

– Почему бы вам не рассказать Антонелли насчет Д'Урсо и не объяснить, что это я шпионил? Свалите все на меня.

Хамабути сверкнул на него глазами. Теперь он был похож на злую пучеглазую лягушку.

– Ты, Нагаи, слишком долго живешь в Америке. Я отвечаю за все, что делают мои люди. Я – из Фугукай. Моя честь покоится на ваших поступках.

Опять эта муть из Куросавы.

– Тогда что же нам делать?

– Мы должны не допустить расправы. Не дать Д'Урсо добиться своего – только осторожно, не высовываясь прежде времени. На бизнесе это не должно отразиться. – Хамабути положил в рот ломтик фугу. – Уверен, ты сможешь догадаться, что у Д'Урсо на уме. – Теперь он вертел следующий ломтик рыбы в соуснике. – Делай все, что сочтешь нужным, чтобы помешать ему. – Он устремил на Нагаи значительный взгляд.

Ну ты и хитрюга. Ублюдок чертов. Натравить неудавшегося убийцу на убийцу предполагаемого. Умно, гром его разрази. Как бы ты удивился, если бы Д'Урсо добился успеха и мы взяли бы в свои руки торговлю рабами. Нагаи окунул в соусник еще ломтик фугу и положил в рот. В самом деле вкусно, вкусней, чем ему помнилось.

– Не беспокойтесь. Я буду держать Д'Урсо под контролем, – сказал он.

Хамабути утвердительно кивнул и подхватил следующий ломтик рыбы.

– Еще бы, Нагаи.

Нагаи кивнул и тоже потянулся за рыбой.

– Раньше было гораздо легче заставить людей повиноваться. – Хамабути все поворачивал и поворачивал ломтик рыбы в соусе. – Традиции были крепче. Но времена изменились. Босс должен уметь управлять своими людьми. – Он все еще вертел рыбу в темном соусе. – Кстати, Хацу передает тебе привет.