– Чем объяснить такое отношение к этому делу? Процесс Фигаро с самого начала приводил в бешенство генерального прокурора.

– Не генерального прокурора, а Тома Огастина.

– Огастина?

Иверс утвердительно кивнул.

– Огастин был одним из тех, кто настаивал, чтобы это дело передали в суд, хотя все советовали ему немного подождать. В министерстве экономики его буквально умоляли повременить, пока они не конфискуют крупную партию наркотиков, о которой мы все знали. Сорок килограммов. Это бы предрешило исход процесса, но Огастин не хотел ждать. Он наплел нам кучу всякого вздора о том, что, если мы будем тянуть, все подозреваемые покинут страну, и представил все это как необходимость сделать нужное дело в нужный момент, но, как оказалось, все это – туфта: И теперь именно он, с присущим ему упорством, затягивает петлю на шее Тоцци. Том всегда был игроком, хорошо знающим правила игры в одной команде, но вот уже год или около того, как...

Иверс развернулся на своем вращающемся кресле и посмотрел в окно. Гиббонс проследил за его взглядом. На другой стороне Федерал-Плаза, за зданием федерального суда, можно было увидеть серые стены верхних этажей здания, в котором находился кабинет Огастина. Возможно, как раз в это время он сидел за своим столом и также смотрел в их сторону. Гиббонс буквально услышал голос Тоцци, бубнившего себе под нос после похорон дяди Пита, что он не будет удивлен, если узнает, что Огастин пытается его подставить, чтобы завоевать дешевую популярность в борьбе за голоса избирателей на предстоящих выборах мэра. Он говорил тогда полушутя. Но предположим, они всерьез возьмутся за Тоцци, обвинят его в тайном сговоре, во вмешательстве в происходящий процесс и протащат это дело в федеральный суд. Огастин может сам попытаться провернуть все это. Завоевав на процессе Фигаро лавры победителя, он будет очень неплохо выглядеть. Люди в этом городе до чертиков напуганы преступностью. Всеобщая волна желания установить порядок и законность буквально внесет Огастина в кресло мэра. А что? Вполне возможно.

Иверс снова развернулся на своем кресле и надел очки.

– Однако я вызвал тебя по другой причине.

Он взял со стола пачку скрепленных бумаг и с минуту просматривал их.

– Сегодня утром мы получили факс от нашего представителя в Риме. Вчера вечером Эмилио Зучетти сел в самолет, направляющийся в Нью-Йорк.

– Держу пари, он летит сюда не видами города любоваться.

Гиббонс на мгновение представил себе худощавого морщинистого старика – знаменитого сицилийского босса, в бермудах, дешевых солнцезащитных очках на большом, похожем на банан носу, в огромной идиотской шляпе с пуговкой.

– Мы предполагаем, что он направляется на совещание с Саламандрой. К счастью, его рейс был отложен. В аэропорт его провожал один из сыновей. С помощью подслушивающего устройства нашим людям удалось записать часть разговора – Иверс перевернул страницу. – Из того, что сказал сын, ясно, что сицилийцы недовольны происходящим в Нью-Йорке. Судя по всему, он имеет в виду процесс. Зучетти заметил, что он доверял американцам, которых Саламандра привозил к нему на ферму, но теперь они его разочаровали. Он повторил это дважды. Сын добавил, что это ужасно: чтобы спасти положение, должен ехать сам саро di capi. Сын также несколько раз упоминал о каком-то «святом покровителе». Наш агент сделал пометку, что фраза эта произносилась без соответствующего уважения, скорее наоборот – тон был злой и язвительный.

Гиббонс подался вперед.

– Я только что прослушивал пленку, на которой Саламандра тоже упоминает «святого покровителя», хотя непонятно, что он имеет в виду.

– Гм...

Иверс поджал губы и перевернул еще одну страницу.

– После слов о «святом покровителе» сын произносит: «Никогда не доверяй юристу, папа».

Иверс поднял глаза от страницы.

– Может так быть, что «святой покровитель» – это юрист, адвокат? Мартин Блюм например?

Гиббонс покачал головой.

– Не думаю.

– Затем сын спросил отца, не следует ли преподать американцам урок правосудия по-сицилийски. Он усмехнулся, произнося это.

– И что ответил Зучетти?

– После паузы старик сказал: «Лучший юрист – это тот, который молчит».

Иверс посмотрел на Гиббонса.

– Это все, что удалось записать. После этого Зучетти с сыном пошли в бар. Наш человек не смог подсесть к ним достаточно близко, чтобы уловить что-нибудь еще. Тебе эта информация о чем-нибудь говорит?

Гиббонс опять положил ногу на ногу и, ухватившись за свой ботинок, уставился в окно.

«Никогда не доверяй юристу, папа... Лучший юрист – это тот, который молчит. Наш святой покровитель... Разочаровал...»

Гиббонс посмотрел на верхние этажи здания прокуратуры США и задумался о подозрениях Тоцци по поводу Огастина. Что это – подозрения или инстинкт?

– Я спрашиваю, можешь ли ты из этого что-нибудь понять?

Гиббонс скривив рот и глубоко вздохнул.

Он встал и, словно лунатик, направился к двери, не сводя глаз с офиса Огастина на другой стороне площади. Рука в кармане сжимала клочок розовой бумаги со словами: «Ты оказался прав».

– Ты куда? – спросил Иверс.

– Хочу кое-что проверить. Я еще вернусь к вам с этим делом.

Он ушел, не закрыв за собой дверь.

Тесный кабинет тонул в сигаретном дыму. Единственный цвет, кроме черного, серого и белого, который можно было здесь различить, – это зеленый цвет на экране компьютера. Гиббонс стоял в дверях и смотрел на огромную крысу, сидевшую у дисплея. Ее брюхо туго обтянуто рубашкой, из-под заостренного носа торчит сигарета, один глаз прищурен – дым мешает ей смотреть. Фосфоресцирующий зеленый цвет на дисплее подчеркивает желтоватую бледность крысы. Компьютер – нововведение в ее работе.

Гиббонс постучал в открытую дверь и, достав свое удостоверение, поднял его таким образом, чтобы крыса смогла его разглядеть.

– Мистер Московиц.

– Пошел вон.

Гиббонс оскалился.

– Московиц.

Большая крыса, не поднимая головы, завизжала:

– Я же сказал: «Пошел вон!» Я занят.

– Я тоже.

Гиббонс подождал ответа, но крыса молчала.

Ну ладно. Хорошо же.

Гиббонс шагнул в комнату и пнул ногой металлический лист, которым был обшит стол крысы с противоположной от нее стороны. Страшный грохот заставил грызуна подпрыгнуть. На лице Гиббонса появилась крокодилья улыбка.

– Какого хрена?..

Гиббонс сунул крысе под нос свое удостоверение. Маленькие блестящие глазки вцепились в документ. К своему удивлению, Гиббонс увидел, что они не были розовыми.

– Ну и что? Чего тебе надо?

Крыса повернулась лицом к Гиббонсу и, сунув в рот новую сигарету, прикурила ее от старой.

Гиббонс заметил, что под мышкой у него на специальном ремне торчала рукоятка какого-то автоматического оружия. Можно не сомневаться, оно было черного матового цвета – чтобы гармонировать с его черной одеждой. Ну и крутой же парень. Гиббонс чуть не рассмеялся. Репортеры криминальной хроники, защищающие себя от бандитов. Просто смех. Кому придет в голову расходовать патроны на такое дерьмо?

– Чего нужно? Говори. – Дым клубами шел из крысиного носа.

– Хочу поговорить с тобой.

– Да? О чем же?

– О процессе Фигаро для начала.

Крыса фыркнула и протянула руку.

– Покажи-ка еще раз свое удостоверение.

Гиббонс насторожился, но удостоверение предъявил. Хотя он и не был уверен, но, очевидно, по закону в подобных ситуациях он должен это делать. Такая сволочь, как Московиц, наверняка знает все правила и может принести немало неприятностей, если пренебречь его просьбой. Тот еще засранец.

Крыса опять покосилась на его удостоверение, все время при этом ухмыляясь.

– Оперативный агент? Всего-то? О чем вообще с тобой можно разговаривать?

Первым желанием Гиббонса было вбить зубы в глотку этому плюгавому говнюку, но ему требовалось кое-что разузнать у него, и Гиббонс решил не поднимать бурю, он даже улыбнулся в ответ.

– Разумеется, Московиц, если не хочешь, можешь со мной не разговаривать.

– Ты чертовски прав. Если захочу, могу с тобой не разговаривать. – Крыса заерзала на своем стуле, поудобнее пристраивая хвост на сиденье. Наконец она уселась, согнувшись в три погибели. – Послушай, приятель, с такой мелюзгой, как ты, я не разговариваю. Могу прямо сейчас позвонить твоему боссу и переговорить с ним. Его зовут Иверс, так? Брент Иверс.

– Валяй звони. Передай ему от меня привет.

Гиббонс представил мысленно, как этот прыщ участвует в настоящей перестрелке со своим личным оружием.

– У меня связи с такими шишками наверху, о которых ты никогда не слыхал. Парни намного важнее тебя.

Густой смог от сигаретного дыма завис над сальной головой Московица. Прямо-таки Лос-Анджелес в миниатюре.

– Ну-ну, Московиц, кого ты еще знаешь? Я читал твои репортажи о процессе Фигаро. Не впечатляет. Так – отрывки, заметки... Понадергано отовсюду. Похоже, солидных источников с того конца Фоли-сквер у тебя нет.

– Наоборот, мой друг полицейский. Я весьма близок к Тому Огастину.

– Помощнику генерального прокурора США? Да пошел ты...

Крыса поскребла свою тощую шею.

– Я тебе все-таки кое-что скажу. Когда Огастин хочет, чтобы просочилась какая-нибудь информация, он обращается ко мне. Если он собирается что-нибудь сказать, я получаю эксклюзив. У нас очень тесные отношения.

– Да пошел ты...

– Я вовсе не собираюсь производить на тебя впечатление. Я знаю только то, что знаю. А я знаю, что, когда информация должна будет похерить судебный процесс, мой человек Том первому мне шепнет словечко.

– Ты хочешь сказать, что Огастин предупреждает тебя заранее? Да пошел ты...

Гиббонс изобразил на своем лице недоверие.

– А ты понаблюдай за мной в суде. Разве я прыгаю возле Огастина в коридоре, выкрикиваю вопросы, как это делают другие репортеры? Мне не надо ввязываться в потасовку с этими неудачниками. Ты хоть когда-нибудь замечал, где я сижу? Внизу, в центре зала, рядом со столом обвинения. Это место зарезервировано за мной, спасибо приятелю Тому. Он дает мне возможность находиться поблизости, чтобы я мог все слышать. Очень благоразумно. Таков мой стиль.

Уж куда благоразумнее, нечего сказать.

Гиббонс попытался вспомнить, где же сидел Московиц в суде, но не смог. Он никогда не обращал на него внимания, так что не мог и сказать, что из услышанного им было трепом, что – правдой.

– Иногда Огастин даже читает гранки моих статей, прежде чем я окончательно запускаю их в печать. – Самодовольная улыбка исказила крысиную морду.

– Зачем это ему?

Гиббонс засунул руки в карманы пальто.

Уж не ошибки ли твои проверяет?

– Послушай, если ты еще не знаешь, в будущем году этот парень собирается выставить свою кандидатуру на пост мэра. Вот и хочет быть уверенным – написано то, что надо.

– И у тебя нет никаких проблем, что он предварительно читает твою стряпню? Ну там – журналистская этика и прочая ерунда?

– К черту этику. Мужик может стать мэром. Хочу, чтобы он помнил обо мне, когда окажется в Сити-Холл.

Крыса выпустила струю дыма прямо в смог над своей головой.

– Хорошо, Московиц, сдаюсь. Ты очень умный парень. А что Огастин? Он, должно быть, сейчас расстроен. Процесс Фигаро на грани срыва. Суд после убийства Джордано не сдвинулся ни на шаг. Думаю, теперь ему не надо беспокоиться и читать твои статьи.

Крыса покачала головой.

– Как бы там ни было, он хочет первым видеть все, что его касается. Не важно, что это.

– Да пошел ты... Теперь-то я вижу, что ты все мне натрепал.

– Говорю тебе. Он прочитывал каждое слово, которое я писал о деле Фигаро. Если под статьей стоит моя подпись, то тут уже все верно, потому что это информация из первых рук. Я же говорил, у нас с Огастином особые отношения.

Гиббонс продолжал изображать недоверие.

– Он прочитывал все, написанное тобой, еще до того, как это было напечатано?

– Все до единой строчки.

Гиббонс уставился на клавиатуру компьютера. «Все до единой строчки...» Значит, и ту фразу, произнесенную Тоцци, которая якобы его изобличает. Если Огастин видел ее, то почему не остановил Московица?

Крыса ткнула в него сигаретой.

– Ты игрок. Гиббонс? Тогда поставь на Огастина – не проиграешь. Можешь мне поверить.

– Шутишь, Московиц. Не надо быть гением, чтобы предугадать это. Из того расклада, что существует на данный момент, ясно, что голоса, поданные за либералов черными и испанцами, разделятся между Вашингтоном и Ортегой. Огастин чуть-чуть свернет вправо и соберет все голоса белых. У него сейчас хороший имидж и наверняка есть деньжата на организацию кампании. Думаю, если он решит участвовать в выборах, кресло мэра его.

Крыса подалась вперед и облокотилась о стол.

– Слушай сюда. Информация из самых первых рук – от Московица.

У Гиббонса екнуло сердце.

– Валяй, я слушаю.

– Ты заметил его ненавязчивое заигрывание с партией? Это – часть его стратегии. Он будет баллотироваться. Это не подлежит сомнению. Просто он не хочет заявлять о себе слишком рано. Он добивается, чтобы избиратели сами захотели его. Он ведет жесткую игру, чтобы победить.

Гиббонс пожал плечами.

– И чего же здесь необычного?

– Ты не ошибся в вопросе об имидже. Крестоносец, мистер Честность, Борец с преступностью в большом городе. Он – кандидат белого населения. Но ты абсолютно заблуждаешься относительно его финансовых возможностей.

– Что ты хочешь сказать? Всем известно, у Огастина мешок денег. Его старик очень богат.

– Был богат. Но здорово подыстратился на бирже в 1987 году. Он фактически разорен.

– Да, конечно. Теперь ты скажешь, что Огастин живет на одну зарплату.

– Не совсем. Старик, должно быть, что-то припрятал, но семья с ним порвала. Так что после того как папаша сыграл в ящик, Огастину немного досталось.

– Да, но Огастин работает. У него должны быть собственные вложения. Он отнюдь не беден.

– А сколько, по-твоему, получает помощник генпрокурора? Не так уж и много. Во всяком случае недостаточно, чтобы финансировать крупную избирательную кампанию. Должно быть, он здорово разозлился, когда его старик прогорел. Именно поэтому он проиграл на предварительных выборах в конгресс Родригесу. У него не хватило монет, чтобы оплатить место в программах на ТВ. Как ты думаешь, зачем он пошел на государственную службу? Тогда он еще не нуждался в деньгах. Папаше еще улыбалась удача. Огастину нужен был престиж, известность. Нужно было общественное признание. Отец тогда только что продал семейный бизнес, и все полагали, что дела у него пойдут что надо, что он надежно разместил свой капитал. Но полагаю, он был недостаточно осторожен. Кто бы мог подумать? Что касается Огастина, то теперь кабинет мэра – единственное, на что может претендовать такой амбициозный, рвущийся наверх человек, как он. Его босс дал ему ясно понять, что не собирается никому уступать свое кресло. Так что или Огастин выскочит в мэры, или ему придется снизить свой жизненный уровень по сравнению с тем, что он имеет сейчас.

– Насколько я могу судить. Том Огастин не похож на человека, который в чем-либо нуждается.

Крыса так далеко подалась вперед, что ее грудь буквально улеглась на поверхность стола.

– Разумеется, у Огастина особняк в престижном районе, он – член всех известных светских клубов, но, бьюсь об заклад, его банковский счет не столь велик, как ему того хотелось бы. Типичный представитель старого знатного семейства, у которого в гостиной стоит антикварная мебель, а на обед, если в доме нет костей, едят суп из пакетиков.

– Ври больше.

– Уж я-то знаю. Я проверял их мусорный ящик.

Этому Гиббонс мог легко поверить. Получается, если Огастин стеснен в средствах и действительно собирается баллотироваться, ему нужна дармовая реклама на процессе Фигаро. Да, но зачем тогда подставлять Тоцци? Отдать под суд агента ФБР, иначе говоря, прекратить процесс, подтвердить тайный сговор сторон обвинения – на хрена ему такая дармовая реклама? Разве что за всем этим кроется что-то еще. Если, например, Огастину платят за то, чтобы прикрыть процесс Фигаро. Взамен он получит процесс над Тоцци, это позволит ему оказаться в центре внимания общественности и одновременно получить мзду за срыв суда над Фигаро. А что? Не так уж и неправдоподобно.

– Послушай, Московиц, ты – настоящая ходячая энциклопедия.

– Город – моя стихия. Я знаю все, что здесь происходит.

Гиббонс только кивал в ответ. Настоящая ты задница.

– А собственно, о чем ты хотел узнать. Гиббонс?

– А, пустяки, не бери в голову.

Гиббонс осклабился. «Ты уже рассказал мне больше, чем я мог ожидать, крысеныш».

Прежде чем уйти, Гиббонс помедлил и посмотрел на репортера сверху вниз.

– На что это ты так уставился? – поинтересовался Московиц.

– А вон на ту штуковину у тебя под мышкой.

Московиц поднял локоть и заглянул под мышку, как это делают цыплята.

– Что? А, это.

– Да, что это?

– А я думал, вы, ребята из ФБР, знаете о пушках все. Это «беретта», 25-й калибр.

– О! А я подумал, что это зажигалка.

Он опять изобразил крокодилью улыбку и направился к выходу.

– Пока, Московиц, не торопись.

– И ты тоже, засранец.