ГЛАВА 29

К утру погода на Уступе изменилась: гроза, разразившаяся над Тирзисом, повернула на север, в Ключ Пармы. Еще не рассвело, когда первая гряда облаков начала застилать небо, заслоняя луну и звезды, так что все вокруг стало непроницаемо черным. Потом ветер стих, воздух стал неподвижным и мрачным. Первые капли дождя упали на обращенные к небу лица часовых, на пыльную каменистую поверхность Уступа, оставляя на ней темные пятна, их становилось все больше, пока они не слились в одно большое пятно. Капли падали все чаще, и все живое стихло. Леса под утесом окутались густым паром, он поднимался над верхушками деревьев и смешивался с облаками, образуя сплошную пелену, в которой даже самый острый глаз не мог бы ничего разглядеть. Рассвет оказался всего лишь узкой полоской света над восточным краем горизонта, которой никто и не заметил. А дождь шел уже в полную силу, заставив всех, включая охрану, искать укрытия.

Вот почему никто не увидел ползуку.

Скорее всего он выполз из леса сразу, как только облака заслонили луну и звезды — единственные источники света, которые могли его выдать, — и стал подбираться к подножию утеса. Он взбирался на Уступ, скрежеща когтями и пластинами своей брони по камням, но эти звуки терялись среди раскатов грома и шума дождя.

Ползука был уже почти рядом, когда часовые заметили свою оплошность и подняли тревогу.

От их криков Морган Ли, вздрогнув, проснулся. Сон сморил его в дальнем углу Уступа, в осиновой рощице. Он лежал, свернувшись клубком под старым деревом, укрывшись охотничьим плащом. Его мышцы так онемели, что он не сразу смог подняться. Но крики, полные ужаса и отчаяния, становились все громче. Он через силу заставил себя встать на ноги, выхватил широкий меч и побежал, спотыкаясь, сквозь дождевую пелену.

На Уступе творилось что-то невообразимое. Повсюду с обнаженным оружием в руках метались люди — темные тени в сером, пропитанном влагой мире. Кто-то зажег несколько факелов, но потоки воды с неба сразу же потушили их. Морган побежал вместе со всеми вперед, разыскивая источник всеобщего безумия.

И он увидел: ползука был уже на краю Уступа. Вздымаясь над укреплениями повстанцев, цепляясь когтями за камни, чудовище старалось поскорее выбраться на ровную поверхность. В одной из его огромных клешней болталось тело человека, перекушенного пополам, — труп часового, поднявшего тревогу.

Мятежники бросились на него, размахивая дротиками и копьями и нанося удары и отчаянно пытаясь столкнуть его с утеса. Но ползука был слишком велик: он высился над ними как стена. Морган в отчаянии остановился. С таким же успехом можно пытаться повернуть реку вспять. Одной физической силой людям не справиться с таким гигантом.

Ползука двинулся вперед, навстречу тем, кто его атаковал. Копья и дротики ломались, как тростинки. Те, на кого он обрушился, были мгновенно раздавлены, а еще несколько человек перекушены его клешнями. Он разрушил сразу несколько укрепленных точек обороны Уступа и стал прокладывать себе дорогу дальше, давя на своем пути оружие, припасы, палатки, хватая клешнями все, что двигалось. Удары мечей и кинжалов дождем осыпали его, но чудовище просто не замечало их.

— Свободнорожденные! — раздался внезапно громкий крик. — Ко мне!

Падишар Крил появился словно ниоткуда — фигура в ярко-алой одежде посреди дождя и тумана.

Повстанцы закричали в ответ и начали собираться вокруг предводителя. Он быстро разбил всех на группы; одни атаковали ползуку огромными копьями, другие наносили удары в бока монстра и нападали на него сзади. Ползука стал вертеться и извиваться, но по-прежнему продвигался вперед.

— Свободнорожденные, вперед! — Этот крик раздавался отовсюду, возникая в полумраке, наполняя пространство духом ярости и отваги.

И тут появился Аксинд со своими горными троллями. Их большие тела с ног до головы покрывала броня, они размахивали тяжелыми топорами. Тролли атаковали ползуку в лоб, нанося удары по его клешням. Трое из них мгновенно превратились в месиво из плоти и железа. Но остальные наносили удары такой силы, что перебили ему левую клешню, и она бессильно повисла.

Монстр приостановился. Его путь отмечала вереница мертвых тел. Морган все еще находился на полпути между ползукой и пещерами; неспособный на что-либо решиться и не понимающий, что с ним происходит, он будто застрял в зыбучем песке. Он видел, как чудовище поднялось над землей и замерло, словно змея перед броском, опираясь о землю задней частью туловища и готовясь кинуться на тех, кто осмелится атаковать его. Тролли и мятежники попятились назад, предостерегая друг друга громкими криками.

Морган поискал глазами Падишара, но не увидел его. На мгновение он подумал, что Падишар убит. Дождь заливал лицо и глаза горца, и он то и дело смахивал воду рукой. Его пальцы крепко сжимали рукоять меча, но он все еще пребывал в нерешительности.

Ползука снова двинулся вперед, бросаясь из стороны в сторону и защищаясь от атак с флангов. Взмах его хвоста отбросил нескольких повстанцев далеко в сторону. Стрелы и копья отскакивали от него. Он неутомимо продвигался, заставляя оборонявшихся отступать к пещерам.

Моргана Ли трясло. «Сделай хоть что-нибудь!» — кричало все его существо.

И вдруг из самой большой пещеры появился Падишар Крил. За его спиной что-то двигалось и скрипело. Морган Ли прищурился, пытаясь сквозь туман разглядеть, что это такое. И наконец разглядел, когда непонятный предмет выкатился на свет и приобрел очертания.

Это был огромный самострел. Падишар развернул его, направив на ползуку. Кхандос крутил лебедку, натягивавшую тетиву. Морган увидел огромную, сделанную из целого бревна, стрелу.

Чудовище остановилось, словно оценивая степень угрозы со стороны нового оружия. Потом, слегка пригнувшись, двинулось вперед, щелкая в предвкушении главной добычи оставшейся клешней. Падишар приказал стрелять, но первая стрела пролетела мимо. Ползука прибавил скорость. Кхандос лихорадочно вращал лебедку. Самострел выстрелил еще раз, стрела срикошетила от пластин брони, хотя силой удара ползуку слегка отбросило в сторону. Однако он сразу выпрямился и снова пошел в атаку.

Морган понял: третий выстрел Кхандос сделать не успеет — ползука слишком близко. Но Кхандос лихорадочно натягивал тетиву. Мятежники и тролли нападали на монстра со всех сторон, стараясь отвлечь его, рубили мечами и топорами, но он понял, что единственная реальная угроза — самострел, и торопился с ним разделаться. Кхандос установил третью стрелу и потянулся к спусковому рычагу.

Но поздно. Чудовище обрушилось на самострел всей своей массой, давя его. Дерево не выдержало, тележка, на которой стояло орудие, разлетелась на куски. Кхандоса отбросило в сторону. Люди с криками бросились врассыпную. Ползука повозился среди обломков, потом, празднуя свою победу, поднялся во весь рост, полагая, что теперь, для того чтобы покончить со всем остальным, нужно сделать всего один бросок.

Но Падишар Крил его опередил. Пока повстанцы пытались спастись, Кхандос лежал без сознания в темноте, а Морган боролся с оцепенением, Падишар выхватил из стойки одну из приготовленных стрел, бросился под возвышающееся тело ползуки и установил стрелу острием вверх. Не заметив Падишара, чудовище плюхнулось вниз, чтобы окончательно уничтожить самострел, и напоролось на острие стрелы. Сила падения была такова, что стрела пробила его броню и вышла наружу с другой стороны тела.

Падишар едва успел откатиться в сторону, когда ползука рухнул на землю. От неожиданности и боли чудовище потеряло равновесие и, корчась, покатилось по земле.

— Свободнорожденные! — закричал Падишар, призывая своих людей и троллей, и те тотчас бросились к нему. При каждом взмахе меча или топора от тела ползуки отлетали куски брони и мяса. Вторая клешня тоже была отрублена. Падишар криками подбадривал людей, нападая вместе с ними, вкладывая в удары своего широкого меча все оставшиеся у него силы.

Сражение было ожесточенным. Ползука, хотя и сильно пострадавший, все еще был опасен. Он давил людей, катаясь по земле, разбрасывая их в стороны судорожными взмахами хвоста. Все усилия покончить с ним оказались безрезультатны, пока наконец не догадались принести еще одну стрелу от самострела и вогнать ее в глаз чудовища так, что острие проникло в мозг. Ползука изогнулся в последних судорогах и затих.

Морган Ли наблюдал за всем этим с расстояния слишком большого, чтобы быть хоть чем-то полезным в схватке. Когда битва закончилась, его все еще трясло, пот катился с него градом. Он не пошевелил и пальцем, чтобы помочь повстанцам.

После этого боя настроение в лагере резко изменилось — все поняли, что Уступ не так уж неприступен. Падишар пребывал в самом скверном расположении духа, он ко всем придирался, злясь на Федерацию за то, что она использовала ползуку, на мертвого монстра — за смерти и разрушения, которые он причинил, на охрану — за недостаточную бдительность и больше всего на самого себя — за то, что не подготовился к случившемуся.

Его люди занимались обычными делами без всякого настроения, хмуро ворчали: «Если Федерация бросила на нас одного ползуку, то что ей мешает послать еще одно чудовище? А если она его пошлет, то как его остановить? И что делать, если у Федерации найдется в запасе что-нибудь похлеще?»

При атаке погибло восемнадцать человек, примерно в два раза больше людей было покалечено, некоторые из них вряд ли доживут до конца дня. Падишар приказал похоронить павших в дальнем конце Уступа, а раненых отнести в самую большую пещеру, превратив ее во временный госпиталь. У них имелись кое-какие медикаменты, несколько повстанцев умели лечить раны, но настоящего целителя у Падишара не было. Крики раненых и умирающих не затихали в неподвижном утреннем воздухе.

Ползуку подтащили к краю Уступа и сбросили вниз. Это была тяжелая, выматывающая силы работа, но Падишар не собирался терпеть присутствие чудовища на Уступе ни одной лишней секунды. Повстанцы использовали для этого веревки и блоки, обвязав огромную тушу чудовища. Десятки людей тянули веревки, и туша ползуки дюйм за дюймом продвигалась среди обломков к краю утеса. Работа заняла все утро. Морган трудился вместе со всеми, ни с кем не разговаривая, стараясь оставаться незамеченным и все еще пытаясь понять, что же с ним произошло.

И наконец он понял. Вместе со всеми он тащил ползуку к краю утеса, все его тело болело и ныло, но голова неожиданно прояснилась и заработала четко. Он понял, что в происшедшем виноват меч Ли или, точнее, магия, бывшая в нем до того, как меч сломался. Потеря магии парализовала его, сделала таким нерешительным, таким напуганным. Овладев магией меча Ли, он считал себя непобедимым. Чувство обладания этой силой было ни на что не похоже, раньше он даже не представлял, что человек может испытывать подобное. Повелевая такой силой, он мог сделать все, что угодно. Он все еще помнил свои ощущения, когда стоял против порождений Тьмы в Преисподней практически один. Восторг! Упоение боем.

Но и истощение сил тоже. Каждый раз, когда он пользовался магией меча Ли, ему казалось, что он расходует часть самого себя.

Только когда меч сломался, Морган стал понимать, чего ему стоило обладание этим мечом. Он почти сразу почувствовал, как изменился. Падишар уверял, что со временем он позабудет потерю, исцелится и станет таким же, как и прежде. Теперь он знал, что этого не произойдет. Он уже никогда не исцелится полностью. Хотя он обладал магической силой очень короткое время, она изменила его навсегда. Он страдал от желания вновь ее получить. Без нее он пропадал, был сбит с толку и напуган, поэтому-то и не принял участия в схватке с ползукой.

Признаться себе в этом было нелегко. Он продолжал работать, как бесчувственная машина. Погруженный в свои мысли, окутанный дождевой пеленой и туманным сумраком, он надеялся, что никто, и особенно Падишар Крил, не заметил его позора. Его терзала мысль: что будет он делать, если такое повторится еще раз?

Постепенно мысли горца переключились на Пара. Он никогда раньше не задумывался, что должен чувствовать Пар, ведя постоянную борьбу со своей собственной магией. Теперь Морган понимал, как трудно приходится долинцу. Интересно, как его друг научился жить, зная о призрачности и непостоянстве действия магии песни желаний? Что он чувствовал, когда магия его подводила? А это случалось не раз за время путешествия к Хейдисхорну. Как ему удалось примириться с ее несовершенством? Мысль, что Пар как-то с этим справляется, придала Моргану Ли силы.

К полудню ползуку наконец сбросили с Уступа и повреждения, нанесенные лагерю, в основном ликвидировали. Буря ушла на восток, уползая вдоль гребня Зубов Дракона, и дождь утих. Облака начали расходиться, и солнце, появившееся в разрывах между ними, осветило темно-зеленое пространство Ключа Пармы. Туман развеялся, от дождя осталась только обильная роса, покрывавшая все вокруг сверкающим серебристым покрывалом.

Войска Федерации выдвинули вперед катапульты и осадные башни, возобновив обстрел Уступа. Никаких попыток взять Уступ штурмом не предпринималось — только постоянный огонь по мятежникам. Обстрел продолжался весь день и всю ночь, методичный, непрекращающийся, призванный истощить оборону. Мятежники ничего не могли с этим поделать: противник был слишком далеко от них и слишком хорошо защищен. Теперь безопасными оставались только пещеры. Очевидно, потеря ползуки не обескуражила Федерацию. Осада будет продолжаться, пока силы защитников не истощатся настолько, что Уступ легко будет взять приступом. Займет это дни, недели или месяцы — конец один. Армия Федерации готова ждать.

Повстанцы передвигались под градом стрел и камней, стараясь заниматься привычными делами, будто ничего не происходит. Но в тишине пещер они ворчали и высказывали сомнения со всевозрастающей настойчивостью; не важно, во что они верили раньше, сейчас Уступ им не удержать, утверждали они.

У Моргана Ли хватало собственных проблем. Горец намеренно уединился в той же осиновой рощице в дальнем углу Уступа. Подальше от места, где расположены основные оборонительные сооружения и куда солдаты Федерации направляли главный огонь.

Он не мог решить, как ему поступить. Конечно, следует рассказать кому-нибудь о сильно беспокоящих его подозрениях относительно личности предателя. Но кому?

Падишар Крил? Поверит ему предводитель мятежников или не поверит, в любом случае он не оставит это просто так. Падишару наплевать и на Стеффа, и на Тил; он, не долго думая, прикажет прикончить обоих. В конце концов, у него нет времени выяснять, кто из них предатель, если вообще кто-то из них предавал. К тому же Падишар не в том настроении, чтобы ходить вокруг да около и дожидаться, когда вопрос прояснится.

Морган решил, что лучше пока ничего не говорить Падишару.

Стефф? Но может ли он сказать Стеффу, что, по его мнению, предателем скорее всего является Тил? Даже если это так, он знал, как отреагирует его друг на такое обвинение. Стефф любит Тил. Она спасла ему жизнь. Он не поверит Моргану без неопровержимых доказательств. А такими доказательствами Морган не располагал. Все, что у него есть, — это его предположения, более или менее обоснованные.

Он исключил и Стеффа.

Он сидел под деревьями и прислушивался к крикам защитников Уступа, к скрипу железа и дерева, к грохоту летящих камней. Он чувствовал себя одиноким на этом островке в центре сражения. Он запутался в своих подозрениях. Нужно что-то предпринять, но он никак не может решить, что именно.

Ему всегда хотелось вступить в настоящую борьбу с Федерацией, отправиться на север и присоединиться к повстанцам, участвовать в поисках меча Шаннары. Когда горец уходил из дому, у него были такие возвышенные устремления, так далеко идущие планы!

Он вел у себя в Ли глупое существование, досаждая чиновникам Федерации, пешкам, которые ничего не решали. Он хотел чего-то большего, чего-то значительного…

Хотел совершить что-то такое, что могло бы все изменить.

Ну что ж, сейчас у него есть возможность сделать то, что не по плечу никому другому. А он сидит здесь как парализованный.

На смену дня пришел вечер, обстрел не ослабевал, а Морган все не мог принять решение. В середине дня он выбрался из рощи проведать Стеффа и Тил — точнее, понаблюдать за ними, посмотреть, не выдаст ли себя кто-нибудь из них. Стефф все еще был слаб и, поговорив несколько минут, так устал, что его потянуло в сон; Тил держалась как обычно — молчаливо и настороженно. Морган следил за ними, стараясь разглядеть что-нибудь такое, что дало бы ему возможность узнать, имеют ли его подозрения под собой почву. Он искал любую зацепку, чтобы установить истину, но ушел с пустыми руками, как и пришел.