Глава 14

Подумать только, в домашнем уюте путешествие казалось простым делом! Имоджин пыталась избавиться от надоедливой боли в спине, но как бы ни поворачивалась, та никуда не девалась, тяжелый аллюр лошади безжалостно уничтожал все ее попытки. Вообще-то ничего другого и не следовало ожидать. Она окончательно поняла, что все в этом мире дается непросто. Черт, простота практически невозможна!

Теперь об этом было глупо думать, но тогда, дома, «поехать к Роберту» казалось самой легкой частью дела. Сесть в седло и устремиться на юг, где и начнется настоящая работа.

Поездка на юг не была ни легкой, ни стремительной. Она была изнурительной и такой долгой, что Имоджин начала бояться бесконечности.

Грубая шкура животного – вот чем стал для нее мир, и какой же этот мир был утомительно медленный! Не поднимало настроение и то, что причиной их медленного продвижения была она сама. Она слепая, а значит, не может по-настоящему ехать верхом. Ее лошадь вели под уздцы Гарет или Мэтью. Словно ребенок на пони!

Немного утешало то, что если бы они сделали так, как хотел Гарет, было бы еще медленнее. Он считал, что для Имоджин возможен один способ путешествия – в носилках у и перестал упрямо настаивать только после того, как она заявила, что скорее пройдет весь путь до Лондона на коленях, чем согласится на такой унизительный способ путешествия. Она отвоевала себе право ехать верхом, но сейчас уже не была уверена в том, что это победа.

В довершение всех несчастий каждую ночь, после того как ее освобождали из лошадиного плена, Имоджин преследовали кошмары. Она их ненавидела, ненавидела страх, который ее охватывал всякий раз, когда Гарет объявлял остановку на ночь. Она старалась его спрятать, не желая проявлять слабость духа, но паника от этого не унималась. Каждый вечер в ней оживал смертельный страх, пробуждаемый к жизни ночными звуками. Она лежала под одеялом, замирая от ужаса, и когда уже не могла его выносить, зажимала уши, чтобы не потерять рассудок.

Но слепота вкупе с глухотой приносили с собой другие страхи. Ничего не слыша, она не оставляла себе ни малейшего шанса на защиту, а это пострашнее, чем любые вымышленные монстры.

Наконец она в изнеможении засыпала, а потом ее ждало следующее испытание – пробуждение. В непривычном окружении момент пробуждения был полон невыносимого ужаса.

Каждое утро она выжидала, когда уляжется страх, и умение справиться со страхом открыло в ней такие глубины, о которых она и не подозревала.

Удивительно, но она, оказывается, умеет подчиняться дисциплине. Она не плакала, не кричала, как бы иногда ни хотелось.

Может, и примитивное, но это было умение выживать, и она им гордилась, она и дальше будет так себя вести. Ради Роберта.

Только ради него она делала шаг за шагом. Она всегда помнила, что спасти его может только доказательство, лежащее у нее в седельной сумке. Она должна быть сильной, по крайней мере до тех пор, пока не выполнит свою задачу. И только потом, когда он снова обнимет ее сильными руками, она позволит себе расслабиться и обмякнуть.

А он ее обнимет. Так будет. Ни о чем другом она не смела думать. Она глубоко вздохнула и прошептала:

– Он жив. Он ждет меня. Все будет хорошо.

Она должна в это верить, должна быть храброй. Руки невольно накрывали округлившийся животик, принося уверенность и покой, потому что ребенок Роберта мирно лежал под сердцем. Но она быстро опускала руки, чтобы не выдать секрета.

Если бы с ней была Мэри, было бы с кем поделиться своим состоянием. Горничная, ехавшая с ней, не располагала к откровенности. Имоджин даже слегка улыбнулась, представив, что с этой сварливой женщиной можно говорить о чем-то важном. Абсурд.

Имоджин не хотела брать с собой горничную. Когда стало ясно, что Мэри слишком стара и не может быть речи о том, чтобы она ехала в такую даль, Имоджин предложила ограничиться эскортом Гарета и Мэтью.

Однако у Гарета были свои мысли на этот счет.

Он настоял, чтобы они взяли с собой одну из молодых горничных. «Для видимости», – смущенно добавил он, надеясь, что его не заставят вдаваться в подробности. На роль компаньонки вызвалась Милдред. Интересно, почему она захотела сними поехать, хотя терпеть не могла путешествия, не любила лошадей и вообще работу – вот в чем вопрос.

Имоджин забавлялась, слушая, как Мэтью взрывается каждый раз, когда ему приходится иметь дело с этой служанкой.

– Приятно видеть, что вы снова улыбаетесь, Имоджин, – приветливо сказал Гарет, подводя свою лошадь поближе.

У нее на щеках появились ямочки.

– Я вспоминала новые слова, которым научилась вчера, когда Мэтью пытался заставить Милдред приготовить обед. Очень выразительные, правда?

– Правда, – усмехнулся Гарет. – Некоторые я и сам в первый раз слышал, хотя, по-моему, вам лучше поскорее их забыть.

– Лучше, но все равно смешно. Мне надо бы их запомнить, я хочу спросить Роберта, что они означают.

Гарет хохотнул.

– Хотел бы я послушать, как он будет объяснять. Воображаю, как он развопится на меня именно этими словами, когда поймет, насколько мы… расширили ваши познания, пока его не было.

Имоджин засмеялась, представив себе, как благоразумный Гарет станет объяснять ее прогресс в употреблении ругательств.

Гарета, как всегда, до сердца пронзил ее смех. Между ними установилось дружелюбное молчание, Гарет держал ее лошадь за уздечку, ехали медленно. Это было приятно, но Имоджин все-таки не могла полностью отвлечься от серьезной цели их поездки. Она тихо спросила:

– Сколько нам еще ехать, как вы думаете?

Гарет прищурился, посмотрел на солнце, сделал какие-то подсчеты.

– Я бы сказал, до крепости еще добрых пять дней. Мы полагаем, что король по-прежнему там. Если же нет…

– Как долго! – вздохнула Имоджин и покачала головой. – Это моя вина. Вы бы ехали гораздо быстрее, если бы не слепая женщина. – Она так сдавила луку седла, что побелели костяшки пальцев.

Гарет философски пожал плечами и в утешение накрыл ладонью ее руки.

– Если бы не решимость нашей слепой женщины, мы бы ехали без всякой надежды на спасение Роберта. Мы бы сейчас мчались к ближайшему порту. Без того доказательства, что вы везете, у нас мало надежды на то, что Роберт останется в живых. – У него оборвался голос, и он отвел глаза.

Гарет не сказал вслух, что боится самого страшного, – путешествие может закончиться тем, что они снимут останки Роберта со стены королевского замка. Ему и не надо было говорить, Имоджин все равно поняла.

Молчание стало тяжелым. Гарет слегка пожал ей руку и убрал свою, а Имоджин усилием воли расслабилась и попыталась ни о чем не думать.

Она не позволяла себе думать, что Роджер, возможно, уже победил, но как она ни старалась, страх и тревога не покидали ее.

В этот вечер Гарет устроил ночевку на поляне, в стороне от дороги, на берегу ручья. Имоджин соскользнула с лошади, не на шутку опасаясь, что срослась со спиной животного.

Усталыми руками она растирала ноющую спину и едва не стонала. Послышались шаги Мэтью, он что-то жарко бурчал. Имоджин повернула к нему голову.

– Опять поссорились с Милдред? – ласково спросила она, улыбнувшись раздраженному старику.

Мэтью презрительно фыркнул:

– С коровой не ссорятся, на нее орут в тщетной надежде, что что-нибудь проникнет сквозь ее толстую кожу.

– И как?

– А как вы думаете, миледи? Я пытаюсь к ней пробиться с тех пор, как мы пустились в эту злосчастную поездку, и никакого толку. Все, что я делаю, – пустое сотрясение воздуха, а я так и остаюсь вашей нянькой.

– По-моему, вы просто замечательная нянька. Вы предвидите, что мне надо, раньше, чем я сама пойму. Вот и сейчас – ручаюсь, вы пришли для того, чтобы отвести меня к ручью умыться, я слышу, как он весело журчит где-то рядом. – Она улыбнулась и протянула руку, он покачал головой.

– Иногда вы слишком много видите, – сказал он и вдруг захохотал, но смутился и покашлял. – Ну, вы понимаете, что я имел в виду, – ворчливо добавил он.

– Конечно. Вы обвинили меня в том, что я слишком умна, – безмятежно сказала она, – а против этого я нисколько не возражаю. Я даже думаю, что вы очень проницательны, если наконец-то это поняли.

Он засмеялся и медленно повел ее к ручью, там помог опуститься на мягкую траву и сунул руку Имоджин в холодный поток.

– Теперь я отойду, но буду неподалеку. Я дам вам как можно больше свободы, но… – Он замялся и встал.

– Но не настолько, чтобы меня могли убить, так?

– Так.

Имоджин прислушалась к удаляющимся шагам, и когда убедилась, что он отошел достаточно далеко, быстро и энергично вымыла лицо, руки и шею. Вода была ледяная; берега ручья раскисли от тающего снега. От холода у нее перехватило дыхание, она плеснула на себя водой и задрожала. С удовлетворением подумала, что у нее хорошо получается. Сейчас ей уже не нужно столько помощи, сколько в начале пути. К величайшему облечению Мэтью.

Следы целого дня езды стали смываться, и она вздохнула. Так хорошо было почувствовать себя умытой, но все-таки очень хотелось помыться по-настоящему. Она приподняла копну волос над грязной шеей и предалась искусительным фантазиям.

Она глубоко вдохнула и как будто почувствовала, что в воздухе потеплело и запахло розами. В журчании ручья ей слышалось потрескивание огня в камине, он согревал ей плечи и лицо. Фантазия получилась такой реальной, что Имоджин чувствовала, будто горячая вода ленивыми волнами омывает ее обнаженное тело.

Поддавшись соблазну этого видения, она сделала то, чего долгое время не делала, – попыталась, опираясь на истощающийся запас зрительной памяти, создать в воображении полную картину. Воспоминания потускнели, но так сильно было желание видеть, что глазам, привыкшим к темноте, стало больно. Она их закрыла – перешла от черного к черному.

Как ни абсурдно, но, кажется, сработало! Мысленно она увидела картину такой яркости, какой не бывает в реальном мире. Огонь трепетал оранжевыми и красными языками, освещая комнату. Комната была странная – смесь детских воспоминаний и фантазий о ее спальне в Шедоусенде.

Она увидела себя в ванне и удивилась, что она не та девочка, какой была, пока не ослепла, нет, она видела себя женщиной, какой могла бы стать.

Ну да, она была женщиной, и потому вполне естественно, что в тени стоял мужчина. Туда не доходил свет камина, но она знала, что это Роберт. Свет как-то необычно играл на его обнаженном теле, он затемнял бледную кожу, и она блестела, как полированная бронза. Она нахмурилась, пытаясь в воображении создать тело, которого никогда не видела, но оно получалось не в фокусе. Может, она знала Роберта, как никого другого, но в памяти не было таких образцов, с которых можно было бы его нарисовать. Он принадлежал ее темноте.

Все, что она о нем знала, не имело отношения к внешности.

Она знала его запах, тембр голоса, ощущение кожи под ладонью, знала форму лица под подушечками пальцев. Знала, но не могла представить себе, как выглядит его лицо. У нее просто не было таких воспоминаний, чтобы видеть то, что она ощущала пальцами.

Она страшно расстроилась, что не знает, какого цвета у него волосы, соответствуют ли они цвету курчавых волос на груди, или, как у отца, на груди они темнее. Она не знает, какие глаза у ее любимого – веселые голубые или, как лес, зеленые.

Она тихо застонала от огорчения, когда видение стало рассыпаться под тяжестью ее незнания. Она позвала Роберта обратно в видение, хотела потребовать, чтобы он вышел на свет, чтобы она наконец разглядела его лицо, но было поздно, он ушел, и все опять заволокло туманом.

Она обхватила себя руками, чтобы подольше удержать тепло, с прерывистым вздохом попыталась найти утешение в том, что хоть она и не смогла увидеть Роберта в своем воображении, она знает на ощупь его руки и губы. Даже на расстоянии эта память разожгла желание, отчего сердце забилось быстрее. Она обеими руками плеснула на себя воду, чтобы остудить запоздалые желания, которые не могут иметь завершения, попятилась от берега, потом медленно распрямилась и вытерлась краем плаща. Она уже собралась позвать Мэтью, но вдруг ребенок пришел в движение.

Имоджин замерла, изумляясь странному ощущению – внутри ее шевелилась новая жизнь! Должно быть, это изумление было написано у нее на лице, потому что Мэтью подошел и озабоченно спросил:

– Имоджин, в чем дело, черт подери?

У нее не нашлось слов для описания чувств, она схватила его руку и прижала к животу. От смущения он дернулся, но смущение прошло, как только он понял, что ощущает его рука.

– Боже мой, – с благоговением прошептал он и поддержал Имоджин другой рукой под спину, продолжая ловить загадочные, еле заметные движения. Потом он резко отдернул руку, как будто обжегся. – Черт возьми, – сердито прошептал он. – Черт, проклятие, Матерь Божья, дерьмо.

Только тут Имоджин поняла, что выдала свой секрет. Мэтью продолжал ругаться со все возрастающей изобретательностью, но ее охватило огромное облегчение. Так хорошо было разделить радость с человеком, который придает этому большое значение.

– Вы давно знаете? – спросил Мэтью; в голосе уже не было злости, он искал выход из внезапно усложнившейся ситуации.

– Около месяца.

Мэтью раздраженно зарычал.

– А вы подсчитали, на каком вы месяце?

– Я не слишком уверена, но Мэри говорит, что месяцев четыре-пять.

– Ч-черт. – Мэтью взъерошил жидкие волосы.

– По-моему, вы начали повторяться, – сухо заметила Имоджин, а потом льстиво добавила: – Но ведь это не имеет значения, правда?

– Она спрашивает, имеет ли это значение! – вспылил Мэтью. – Имеет ли значение? Еще какое! Вы держите нас за дураков? Неужели вы думаете, что мы потащили бы беременную женщину через эту забытую Богом страну, если бы знали? Имоджин, почему вы не сказали о своем положении, когда мы планировали эту миссию?

Имоджин почувствовала, что краснеет.

– Что изменилось бы, если б я сказала? – спокойно спросила она.

– Во-первых, вы бы сейчас со мной не спорили. Вы бы сидели спокойненько на судне, которое везло бы вас в теплые края.

– Я имела в виду, что изменилось бы для Роберта? Чтобы спасти его, вам нужна я. Королю придется выслушать женщину благородной крови, даже если ему очень не хочется. – Она холодно улыбнулась и выпрямилась. – Хочет он или нет, но меня он не сможет игнорировать. А вами с Гаретом он легко может пренебречь, как наемниками, которые готовы лгать и выкручиваться, лишь бы спасти своего хозяина. – Она перевела дыхание. – Не думаю, что так уж важно, беременна я или нет, это не спасет Роберта, но с королем я увижусь.

– В своих рассуждениях вы учитывали возможность, что Роберта уже поздно спасать? – Мэтью увидел, что Имоджин побледнела, но безжалостно продолжал: – Что, если Роберт уже мертв, и все ваше благородное самопожертвование на деле приведет к риску для вас и для ребенка? Об этом вы подумали, перед тем как выдвигать свое дурацкое требование?

– Конечно, подумала, – мягко сказала она и накрыла рукой живот. – Но я также думала о том, что мой ребенок будет расти без отца. Я думаю о себе, о том, что до конца жизни должна буду жить без любимого человека. Я думаю о том, как он страдает, и о том, что я – причина его страданий. По-вашему, я не понимаю, что, если бы не я, Роберт был бы в безопасности? Я почти ни о чем другом не могу думать. – Ее лицо приняло решительное выражение. – Но я не считаю, что поздно его спасать. Роберт жив, он ждет, что мы его выручим. Если бы я думала иначе, я бы сошла с ума.

Мэтью молча смотрел на нее, и на обветренном лице мешались восхищение и страх. Наконец он пробормотал:

– Я не это имел в виду. Я не верю, что Роберт… ну…

– Вот и хорошо, потому что это неправда. Я бы знала, если бы его с нами не было. – Она снова положила его руку себе на живот. – Мы бы знали.

Мэтью все-таки простил ее, но сколько Имоджин ни уговаривала его не рассказывать о ребенке Гарету, он посчитал себя обязанным это сделать.

Реакция была такая, как Имоджин себе и представляла.

После первого оцепенения Гарет жутко разозлился. Он накинулся на нее, кричал, что она сделала невероятную глупость. Имоджин молчала, ожидая, когда он выдохнется. Ждать пришлось долго, но когда первая волна ярости схлынула, Гарет умчался в темноту, сказав, что ему надо подумать. Ужин на этот раз прошел в напряженном молчании, и Имоджин с облегчением отправилась спать.

Гарет вернулся в лагерь за полночь.

Он больше не ревел, как раненый лев, но, лежа у костра, Имоджин слышала, как он бродит по лагерю, и чувствовала, что злость в нем еще бушует. Через некоторое время он положил себе на тарелку холодный ужин и стал равнодушно есть.

– Вам уже лучше? – спокойно спросила она.

Гарет проглотил ком и ответил:

– Вы уже должны были спать.

Она оперлась на локоть, не замечая, что одеяло сползло с плеча. Но Гарет заметил и сдавил в руках деревянную тарелку.

– Я старалась заснуть, но беспокоилась о вас.

– Я думал, что беременные все время спят.

– Может быть, но не я. Во всяком случае, не сейчас. Порой мне кажется, что я уже никогда не буду нормально спать.

Какое-то время Гарет молчал, потом не сдержался и прорычал:

– Почему вы мне не сказали?

По голосу Имоджин поняла, что он счел ее поступок предательством. Она отчаянно искала, как бы сказать, чтобы не обидеть его еще больше.

– Я никому не говорила до Мэтью. Мэри догадалась, а я не хотела об этом даже знать. Это… Ребенок вызывал у меня отвращение. Это так трудно объяснить…

– Попробуйте, – с каменной решимостью сказал Гарет, и Имоджин поняла, что у нее нет выхода.

Она прерывисто вздохнула.

– Я думала, что Роберт меня предал. Мне казалось, что мое тело причастно к этому предательству, оно приняло его семя. Когда я поняла, что Роберт невиновен, когда узнала, что любить его и носить его ребенка не предательство, все для меня смешалось. Мне пришлось действовать таким образом, хоть это и плохо… – Она беспомощно пожала плечами. – Если бы вы узнали про ребенка, вы бы попытались меня остановить.

– Нет, черт побери, я бы не попытался. Я бы остановил вас, даже если бы для этого пришлось привязать вас к кровати.

– И он еще спрашивает, почему я не сказала. – Имоджин тихо засмеялась, а Гарет нахмурился, не желая понимать.

– Возможно, в этом есть некоторый смысл, – наконец проворчал он. – Но надеюсь, что и вы понимаете меня. – Он не глядя стал есть то, что было на тарелке. – Не надо было так делать. Я считал эту поездку опасной глупостью еще до того, как узнал о ребенке, но теперь! Боже мой, вы не только себя подвергаете опасности, но и ребенка, а отвечаю я.

– Но если я не подвергну опасности себя и ребенка, я потеряю Роберта, а это не входит в мои намерения. – Она натянула одеяло на плечи, спасаясь от прохлады. – За все отвечаю я, это мой выбор, а не ваш.

– Господи, какая вы упрямая.

– Благодарю вас.

Он невольно засмеялся:

– Поверьте, это не комплимент.

– Знаю, но, к счастью для вас, принимаю его за таковой.

Между ними установилось шаткое перемирие. Имоджин была чрезмерно любезна и старалась не проявлять излишней суеты, Гарет старался держать при себе разочарование. Обоим это не слишком удавалось.

Но они старались.

– Когда мы попадем в крепость? – натянуто спросила Имоджин, не в силах больше выдержать молчание. Она держала в руках чашку, которую ей подал Мэтью, но не могла сделать ни глотка.

– Если выйдем на рассвете, то в полдень, – безразличным тоном ответил Гарет.

– Так близко, – пробормотала она.

– Так близко, что я почти слышу, как Роберт жалуется, что я слишком долго тащился туда и обратно, – бодро сказал Мэтью и подбросил сучья в костер. Он перехватил взгляд Гарета и многозначительно показал на Имоджин. Гарет проследил за его взглядом и опустил глаза на огонь.

– Надеюсь, его крепко приковали цепями, – задумчиво сказал он.

Имоджин вскинула голову.

– Почему?

– Потому что это немного отодвинет расправу. Как только его освободят, он меня убьет. Мало того, что я втянул его жену в это дело, так она к тому же беременна. Да, пожалуй, я сообщу ему об этом, пока цепи будут удерживать его на месте.

Имоджин засмеялась, но как только улеглась на меха, все страхи и тревоги накинулись на нее разом. Ее преследовали «если».

Что, если Роджер уже победил? Что, если…

Нет, не может быть. Она даже не будет пытаться представить себе мир без Роберта. Она закроет эти мрачные мысли воспоминаниями о Роберте, о своей любви к нему, о том, как они смеялись, как он ее обнимал.

Перед самым рассветом она горячо молилась, чтобы им сопутствовала удача. Все были так погружены в свои мысли, что не заметили, как Милдред тихо встала и растворилась в ночи.

Йен расхаживал взад и вперед перед хорошо освещенным алтарем, его нетерпение подходило к критической точке. Роджер опаздывал на час, и весьма вероятно, что пройдет еще несколько часов, прежде чем он соизволит появиться. Такова игра, Йену ничего не оставалось, кроме ожидания, если он хочет иметь хоть малейший шанс освободиться наконец от Роджера. Жизнь, свободная от паутины интриг… Йен с ненавистью фыркнул – он даже вообразить такое не мог. По опыту он знал, что паутина, сплетенная Роджером, не имеет конца. Из них никто не ускользнет, а кто попытается вырваться, запутается еще больше.

Йен выяснил это так давно, что не мог и вспомнить, когда был свободен от Роджера.

Отдаленные воспоминания о нормальной жизни были так смутны, что уже не имели значения. Однако он отчетливо помнил, как впервые встретился с Роджером.

Йен был молодым, гордым и целеустремленным. Он так долго ждал, когда начнет учиться на рыцаря, что уже почти не верил, что этот день наступит. Эта исступленность и сделала его легкой добычей Роджера. Роджер мог кого угодно очаровать и околдовать.

Он обожал коллекционировать души.

Йен легко и быстро попал под влияние парня старше себя. Вспоминая о том, как он трепетал и пресмыкался, когда Роджер ввел его в круг своих друзей, Йен приходил в ярость. Он долго не понимал, что тот Роджер, которого он обожал, – иллюзия, образ, созданный для обмана людей.

А когда понял, было поздно. События развивались просто ужасно, и Йен ничего не мог сделать, чтобы их остановить, но он был так напуган, что покончил с мечтами о рыцарстве и вернулся к церкви. В монастыре он обрел покой, там он был защищен от темных интриг Роджера. Может, он и не стал хорошим священником, но пребывание в церкви пошло ему на пользу.

Но в конечном счете даже могущественная церковь не смогла спасти его от Роджера.

Роджер его нашел и, чарующе улыбаясь, применяя уникальную смесь правды и лжи, пригрозил, что уничтожит его, если тот не станет шпионить в доме Имоджин. У Йена не было выбора, он распрощался с недавно обретенным покоем и снова стал служить Роджеру.

Йен плюхнулся на твердую, холодную лавку и спрятал лицо в ладонях.

Его душа принадлежала Роджеру, и он себя за это ненавидел.

– Надеюсь, я не заставил вас долго ждать.

Йен поднял голову и вскочил.

Роджер не спеша подошел, при свечах на камзоле сверкнула безвкусная золотая вышивка. Он оглядел недавно отстроенную часовню и пожал плечами.

– Не скажу, что мне нравится ваш выбор места встречи. – Он понимающе улыбнулся. – Но полагаю, что нет лучшего места для свидания со священником.

– Вы велели сообщить, если я что-нибудь услышу о леди Имоджин, – отрывисто сказал Йен, спеша покончить с миссией предательства.

Но Роджер никуда не спешил. Он прошел к алтарю, взял одну из свечек и внимательно ее рассмотрел, потом бесстрастно сказал:

– Дорогой Йен, если бы все шло по-моему, вы сейчас были бы в своем Шедоусенде. Я пока не уверен, что вы вообще здесь нужны.

Чтобы подавить желание вырвать у него свечу, Йен скрестил руки на груди.

– Я не могу здесь оставаться, притворяясь честным священником, этим я оскорбляю доверие невинных людей. С отъездом леди Имоджин теряется цель обмана.

– Но, Йен, вы же рукоположенный священник.

– Это не спасло меня от вас, верно? – выпалил он, но увидев, как застыла улыбка Роджера, глубоко вздохнул. – Ночью я получил известие от женщины, которую послал вместе с леди Имоджин. Они встали лагерем в нескольких часах езды отсюда.

– Так близко, – тихо сказал Роджер и поставил свечу на место. – Не ожидал от сестренки такой прыти.

Он постоял, глядя на алтарь, потом быстро повернулся, собираясь уходить. Йен встал у него на пути, его лицо было искажено ненавистью.

– Это все? Это все, что вы хотите сказать? – Йен мгновение смотрел в безмятежно прекрасное лицо, а потом отвел глаза, чтобы не поддаться искушению ему поверить. – Из-за вас я потерял последнее уважение к себе, а вы ведете себя так, как будто это ничего для вас не значит, как будто это пустые слухи, которые я собираю вам на забаву. Если вам все равно, зачем вы несколько лет заставляли меня быть Иудой?

Роджер вопросительно поднял брови.

– Дорогой Йен, успокойтесь. Священникам не требуется самоуважение. В конце концов, для этого у вас есть Господь. – Он бодро улыбнулся, но глаза остались холодными. – И не забывайте, что у вас есть я и мое вечное покровительство.

– Лучше уж быть под покровительством дьявола. – Йен отвернулся, не в силах находиться так близко от Роджера и впервые не заботясь о том, что тот увидит его презрение.

– Осторожнее, не то я откажусь от покровительства. До сих пор я был очень великодушен, и, позвольте заверить, вы очень пожалеете, если я решу от него отказаться.

Йен бессильно сжал кулаки. Он понимал, что ничего не может сделать; его молчание было признанием слабости.

Роджер поощрительно улыбнулся:

– Вот и хорошо. Я рад, что вы поняли. А теперь извините, мне предстоит важная встреча с королем. Благодарю за информацию, но в будущем предпочту поддерживать контакты через посредников.

Роджер уверенно вышел из церкви, и Йен остановил порыв помешать ему. Дело сделано, он ничего не сможет изменить.

Йен медленно подошел к алтарю, глядя на горящие свечи, и упал на колени, не чувствуя холода камня, и впервые за много месяцев ощутил себя настоящим священником, способным найти слова для простой молитвы.

Но он не стал тратить это маленькое чудо на собственную покалеченную душу. Нет, он молился за молодую женщину, которую систематически, годами предавал и которая сейчас направлялась в самое пекло ада. Это был последний акт отчаяния, и Йен обреченно понимал, что молитва его будет бесполезна, как и все, что с ним случилось с того далекого дня, когда он познакомился с Роджером Коулбруком.

Он хорошо знал Имоджин. Он следил за ней издалека, он видел, как она цвела и светилась после свадьбы, он даже немного гордился тем, что она нашла в себе силы выступить против Роджера, когда сам он давно лишился мужества.

Однако восхищение не закрывало от него реальность. Очень мала вероятность того, что она выживет в игре, которую ведет с ней Роджер. И все-таки Йен молился.

Он молился о чуде.

Глава 15

Путники вступили в тень высоких стен замка Вильгельма, и Имоджин задрожала. Она сгорбилась и постаралась ожесточить себя против этого мрачного, уединенного места. Трудно было смириться с тем, что где-то в недрах этой каменной обители, олицетворяющей угрозу, заточен человек, который принес свет в ее жизнь.

Все здесь было чуждо, но если бы ее жизнь была такой, как положено, она бы тоже принадлежала этой холодной и мрачной среде, была бы ее частью и не видела бы, что эти стены выстроены ненавистью и подозрительностью. Она не видела бы ничего плохого в том, что уничтожают невинного человека, дабы удовлетворить черные желания другого. Имея зрение, она была бы слепа к нежности и любви, которые скрываются под доспехами Роберта.

Вот это было бы настоящей трагедией.

Кони зацокали копытами по каменной мостовой, и Имоджин с силой сжала руки. Вдруг оказалось, что отступать некуда. Она обречена сделать все, что от нее требуется. Она выпрямилась и почувствовала, как голова приняла аристократическую посадку, – казалось, все поколения благородных предков вдруг проявили себя после многолетнего отсутствия.

Происхождение – это ее единственное преимущество. Может, оно не позволяет ей умолять короля, но, надо надеяться, придаст решимости предъявить ему требование.

Они остановились. Лошадь Имоджин гарцевала, пока ее не привела к покорности твердая рука Гарета, державшая уздечку.

– Стойте! Кто ищет допуска в крепость короля Вильгельма?

Гарет застыл в седле и на секунду в голове мелькнула мысль развернуться и оставить Имоджин одну, ко всем чертям. От воплощения фантазии в жизнь его остановила твердая уверенность в том, что она никогда ему этого не простит.

Он отозвался:

– Леди Имоджин из Шедоусенда со своими вассалами ищет допуска в королевскую крепость.

Голос прозвучал довольно спокойно, но Гарет был уверен, что внес в него должную долю замешательства, будто удивлялся, как кто-то может ставить под вопрос право леди Имоджин войти в королевские ворота.

Имоджин скупо улыбнулась такой демонстрации надменной самоуверенности. Она не знала об этой стороне натуры весельчака Гарета, но, судя по ошеломленному молчанию часовых, манера была весьма действенной.

Вот бы ей капельку его надменности! Она осознавала, что сейчас к ней прикованы глаза всей толпы во внутреннем дворе замка. Она заранее знала, что окажется в центре жадного внимания, и не могла себе позволить съежиться. Наоборот, она сидела с таким безмятежным видом, как будто это ничего для нее не значило. Возбуждение толпы подскочило еще больше, тихий ропот множества голосов разрастался со сверхъестественной быстротой.