Пролог

Голос Мэри осекся; Имоджин отвернулась от слабого огня и подняла брови.

– Миледи, дальше в письме вашего брата идут вещи, непригодные для слуха, – медленно сказала Мэри, сворачивая драгоценный пергамент.

– О, Мэри, не стоит об этом беспокоиться. Когда Роджер приезжает сюда, он только и говорит веши, непригодные для слуха. Вряд ли в этом письме есть что-то такое, чего я не слышала.

– Ну, я никогда не произносила такие гадости и не собираюсь начинать.

Имоджин постаралась улыбнуться и снова отвернулась к камину в надежде скрыть подступившую панику.

Роджер начал последнюю игру. Она всегда знала, что этот день придет. На том клочке пергамента, который Мэри отказалась прочесть, он извещает, что началась настоящая война.

– Сожги его, Мэри, – буркнула Имоджин. Обостренное обоняние уловило едкий запах дыма, и она слегка вздрогнула.

– Все не так уж плохо, – приободрила ее Мэри. – Во всяком случае, вы услышали интересные мысли о своем женихе. Ваш брат весьма язвительно высказался на тот счет, что этот, как его… Роберт Боумонт теряет терпение. Кажется, он настроен объявить вас своей женой уже на этой неделе; лично я думаю, что это говорит о похвальном рвении.

– Сомневаюсь, что он помчится в дальний путь ради того, чтобы сделать своей женой печально известную леди Калеку, – сухо сказала Имоджин.

От смущения у Мэри сел голос.

– Я не знала, что вы слышали это прозвище.

Имоджин улыбнулась:

– Мэри, я слепая, а не глухая.

Мэри помолчала, потом бодро сказала:

– И к тому же вы не калека.

– Спасибо за такие милые слова, – Имоджин со вздохом покачала головой. – Но ты, кажется, забываешь, что Роберт Боумонт спешит сюда, чтобы получить землю, а не кикимору, укрывшуюся в главном доме имения.

Имоджин встала и осторожно обошла комнату – двадцать один шаг по одной стороне, семнадцать по другой. Это ее спальня и весь ее мир. Иногда она чувствовала, как давят стены, душит темнота, в которой она находится вот уже пять лет. Монотонность бегущих дней пожирала, однообразие и изоляция грозили сгубить.

Если бы не присутствие верной Мэри, ее давно бы не было в живых.

Имоджин не знала, по какому капризу Роджер оставил ей Мэри после того, как отобрал все, чем она дорожила, и все же испытывала жалкую признательность за это малое проявление доброты.

Она проглотила ком в горле и подавила чувство вины, которое возникало всякий раз, когда она признавалась себе, что выступает соучастницей Роджера, держа в этом невольном заточении пожилую служанку.

Мэри переносила изгнание с восхитительной стойкостью, но это не умаляло тяжесть стыда, поглощавшего Имоджин. Смирение Мэри делало груз еще тяжелее.

Временами Имоджин призывала молчание смерти, это казалось единственным способом избежать одиночества и чувства вины, но в остальное время она всеми фибрами души жаждала жизни. Особенно в такие мгновения, как сейчас, когда Роджер с его мрачными угрозами вползал в ее мир, нашептывая мысли о близком конце. Когда угроза конца так реальна, что ее почти можно потрогать; даже слепая жизнь становится драгоценной.

Что бы ни говорила Мэри, Имоджин знала, что угрозы Роджера вполне реальны.

Он был готов полностью разрушить ее жизнь, чтобы получить то, что хочет. Роберт Боумонт – его оружие. В свой последний визит, когда она, дрожа, стояла перед ним на коленях, он постарался сообщить ей все, что можно, о Роберте Боумонте, и она понимала почему. Роджер торжествовал, рассказывая, как внебрачный сын нормандского дворянина поднялся из мрака неизвестности, став одним из лучших убийц во всей Англии; как он вполне обдуманно продает свой меч за холодное, твердое золото и даже не притворяется, что борется за такие иллюзорные вещи, как честь и правда.

Роберт Боумонт – наемник, а значит – никто, и только король мог дать то, чего так жаждал этот воин, – землю и положение. Роберт сражался за короля, а королем управлял его любовник Роджер.

Имоджин прекрасно понимала, что ее брат расчетливо манипулирует королем Вильгельмом, чтобы все было так, как он хочет. Она ни секунды не сомневалась в том, что после четырех лет кровопролитных сражений за Уэльс Роберт получит желанную награду, при условии, что женится на убогой леди Калеке.

В свой последний приезд Роджер связал ей руки, волоком поставил на ноги, обошел, как хищник вокруг добычи, потом остановился за спиной так близко, что она почувствовала его тепло и покрылась мурашками. Он сказал, что игры с ней подходят к концу, победа уже видна. Он хотел, чтобы она знала об этом, знала, кого он выбрал для ее уничтожения, знала, что спасения для нее нет.

Знание, как ей было известно по горькому опыту, – слабое оружие. Например, она всю жизнь знала об угрюмой зависти и ненависти брата, но не могла этому противостоять.

Надо прекратить думать; предаваться воспоминаниям – в своем роде безумие. Она отвернулась к окну и ощутила на лице слабое тепло зимнего солнца. Господи, как же ей хочется жить!

Она вздохнула и поднесла руку ко лбу.

– Мэри, я не могу его остановить. Я знаю его планы, но не представляю, как их можно предотвратить.

– Может быть, это действительно спланировал сам король, как говорит Роджер. – В голосе Мэри слышалась убежденность, которую Имоджин не могла себе позволить. – Может, король и правда решил сыграть злую шутку с Боумонтом.

– Мне не очень хочется быть орудием жестокой шутки, – сухо сказала Имоджин. Она услышала, что Мэри смущенно завозилась, и позволила себе чуть-чуть улыбнуться. Потом ощупью нашла руки дорогой подруги; знакомые, огрубевшие от работы, они приносили успокоение.

Имоджин глубоко вздохнула.

– Мэри, поверь, угроза вполне реальна. В письме Роджера слышится триумф. Он еще на один шаг приблизился к цели и избрал для моего уничтожения Боумонта и короля. Они всего лишь способ и средство, но угроза реальна, не сомневайся, исход неизвестен, так что я еще раз прошу тебя покинуть этот проклятый дом.

Мэри в знак поддержки сжала ее руки, но Имоджин не поддалась соблазну опереться на ее силу.

– Роджер может не удовольствоваться моими мучениями и распространит свою злобу на все, чего коснется.

Мне нестерпима мысль, что в его сети попадешься и ты. Хватит того, что ты разделяла со мной долгие унылые часы. Ты не должна погибать вместе со мной. – Имоджин прерывисто вздохнула. – Мэри, пожалуйста, уезжай.

– Я нахожусь здесь по собственному желанию. Ты не можешь велеть мне уехать, девочка, хотя бы потому, что не приглашала, – ворчливо сказала Мэри. – И вообще, куда, по-твоему, я потащу свои старые кости? Нет уж, большое тебе спасибо, но мне хорошо возле этого жалкого очага.

– Но, Мэри…

– Никаких «но». От меня не так легко избавиться.

Имоджин сквозь слезы улыбнулась:

– Я понимаю, что это эгоистично, но я так рада, что ты остаешься. Мне страшно одной в темноте.

– По-моему, немного эгоизма никому не повредит, и заметь, я тоже эгоистична. Я люблю тебя, как дочку, и не знаю никого другого, с кем хотела бы жить.

Имоджин уткнулась в колючую юбку старухи. Теплая рука легла ей на голову. Какое-то время обеим не хотелось говорить, потом Мэри осипшим голосом спросила:

– Что будем делать, Имоджин?

Имоджин не отрывала голову от колен Мэри.

– Ждать, Мэри. – Голос упал до шепота. – И молиться.

Глава 1

– Не хочешь же ты сказать, что протащил меня по этой мерзлой пустыне, чтобы заняться земледелием на скалах в окружении голодающих крестьян? Ну, если это так, мальчик…

Роберт отсутствующе улыбнулся, вглядываясь в обманчиво скучный горизонт; он еще два дня назад перестал слушать постоянное нытье Мэтью. В идеале нужно было оставить старика с его бесконечными жалобами в лондонской гостинице, которую они называли своим домом, но он не представлял себе, как можно было это сделать.

Долгие годы нелегкого опыта научили Роберта, что ничто в подлунном мире ни на дюйм не сдвинет Мэтью, пока сварливый старик сам этого не захочет. Если он назвался оруженосцем, это еще не значит, что будет выполнять любые приказы.

Что вполне логично с позиции следования своим интересам, с кривой усмешкой подумал Роберт.

Это случилось в сражении, где Роберт впервые участвовал как рыцарь: его сбросили с коня, он приготовился к неминуемой смерти и тут услышал вопль с небес: это Мэтью спрыгнул с дерева на воина, который уже замахнулся для последнего удара. До конца кровавой битвы они сражались спина к спине, пока не последовал приказ отступить.

Оказавшись в безопасности, Роберт неуклюже попытался поблагодарить Мэтью за своевременное вмешательтетво, но тот сказал, глядя ему в глаза:

– Может, Господь Бог и сам заботится о тупицах, но Он явно вручил мне тебя для более пристального наблюдения.

Так Мэтью стал его оруженосцем и с тех пор неотлучно следует за своим господином. Роберт видел в их связи какое-то противоречивое благодеяние: с одной стороны, во всей Англии не найдется более верного оруженосца, с другой – Мэтью обращается с ним как с непутевым, но довольно послушным сыном. Со временем Роберт понял, когда слушать старика, а когда – нет. Сейчас, например, можно было игнорировать его стенания, считая их упражнениями в сварливости.

К тому же у Роберта были более важные темы для размышлений.

Он погладил Даггера по седеющей гриве. Роберта беспокоило, как старый конь перенесет долгую зимнюю поездку по бездорожью, но тот держался хорошо. Однако неплохо было бы поскорее закончить путь – хотя бы ради старого друга.

Конец поездки… Роберт понимал, что должен радоваться, ведь его ждут исполнение желаний, награда за долгий тяжкий труд. Но если бы все было так просто! Роберт вздохнул.

Все было просто, пока он строил планы, ведь ему нужно только одно – земля, то, что у него не смогут отнять превратности войны. Может, он и пришел в этот мир ни с чем, но уйдет не таким, черт побери!

И вот земля теперь есть, но, чтобы объявить ее своей, он должен жениться на леди Имоджин. Роберт скрипнул зубами; злость охватывала его всякий раз, когда он думал об этих хитрых махинациях короля и его любовника. Но сделка заключена, теперь никто ничего не изменит. Завтpa, еще до захода солнца, он женится, и вся земля под копытами Даггера будет его!

Снег накрывал землю белым одеялом, деревья стояли голые – картина зимней обездоленности. Но Роберт чувствовал душевный подъем. Чем ближе он и были к цели, тем сильнее привлекал его этот незнакомый мир.

Все вообще было бы отлично, если бы Мэтью перестал ныть и увидел, какая вокруг красота. Ну нет, скорее уж Даггер взлетит под небеса.

Старик сгорбился в седле, зарывшись в гору одеял, которые он раздобыл в одном из городов. Видны были только посиневшие от холода морщинистые руки и осуждающие глаза. Он был похож на груду тряпья, наваленного на лошадь.

Еще бы молчал, как то тряпье. Но поток жалоб у старика не иссякал.

– Все-таки скажи, мальчик, зачем ты меня сюда затащил?

Роберт шумно вздохнул.

– Никуда я тебя не тащил. Только Всевышний может куда-нибудь притащить твой мешок костей против воли, да и то сомневаюсь, что ему это удастся.

– Признайся, эта земля не стоит того, чтобы ее возделывали?

Роберт пригладил черные волосы и в раздумье сдвинул густые брови.

– Чем дальше мы уходим на север, тем у этих угрюмых крестьян все более неприветливый вид, ты не находишь?

– В том-то и дело, – фыркнул Мэтью, глубже зарываясь в ворох одеял. – Я думал, за то, что ты раздражал короля своим великолепием, тебе дали в наказание леди Калеку, но, познакомившись с местными жителями, уже не так в этом уверен.

– Не называй ее так. Она – леди Боумонт, – холодно и твердо сказал Роберт, и Мэтью стрельнул в него вопросительным взглядом. Роберт смотрел на дорогу.

– Она пока не Боумонт, – мягко сказал Мэтью. – С чего ты взъелся, мальчик? Ты еще даже не видел ее и уж тем более не давал ей свое имя.

– Не важно. Она станет моей женой, и теперь ее честь – это моя честь. – Роберт не хотел встречаться взглядом со стариком, потому что и сам не понимал, в чем дело. Ведь он никогда не принадлежал к породе безмозглых дураков, которые готовы умереть во имя чести. Он всегда был так цинично привязан к жизни, что не беспокоился о подобных глупостях, и, когда встречался с мелкими проявлениями неуважения, просто от них отмахивался.

И вдруг сейчас он готов защищать не только свою несуществующую честь, но и честь леди Калеки, честь женщины, которую даже не видел. Роберт понимал, что это нелогично, но Мэтью, слава Богу, благоразумно помалкивал. Раздавался только скрип снега под копытами лошадей. Роберт стиснул зубы, злясь на себя.

Он пожалел о суровом тоне своей отповеди. Мэтью не собирался его задевать, просто они слишком долго пробыли вместе, чтобы заботиться о чувствительности друг друга. Они всегда обо всем говорили без утайки и свободно выражали мысли и мнения.

До сих пор.

Сейчас появилось то, что он не желает обсуждать ни с кем, даже с верным Мэтью, – Имоджин, леди Калека.

Как ему ненавистно это прозвище! По всему телу пробегала дрожь ярости. Роберт не узнавал себя: он становился человеком, состоящим из одной гордости и чести!

Внебрачный сын, наемник, что он мог знать о чести? Последние пять лет он провел в битвах за человека, которого презирал. Роберт всегда подчинялся собственному кодексу чести, не беспокоился о том, что остальной мир его не понимает, и никогда не чувствовал необходимости перед кем-либо оправдываться.

Но сейчас происходило что-то странное. Он кинулся на защиту женщины, которую никогда не видел; более того, пришел в ярость и сам изумился желанию ее защищать.

Сильнее всего обескураживало последнее. Он не считал себя черствым человеком, просто в его жизни не было места для сантиментов, и, честно говоря, он без них спокойно обходился. Странно, что подняли свои мерзкие головки какие-то темные чувства, незнакомые эмоции, имевшие, кажется, одну направленность, – защитить бедную женщину, запертую в этих холодных краях, вдали от южного солнца. Любое оскорбительное замечание на ее счет вызывало в нем бойцовскую ярость.

– Не хочется возвращать тебя в наш бренный мир, но, по-моему, та груда камней впереди – твой дом.

Мысли Роберта мгновенно переключились.

Дом.

Дом тянулся к небу, бледный и высокий. Действительно, похож на небрежно сваленные камни. Забыв о прежнем разговоре, Роберт вскинул брови.

– Не знал, что строительные планы Вильгельма Завоевателя простирались так далеко на север, но уверен, что саксонцы не строили жилища из камня.

– Ты прав, – согласился Мэтью. – Нет, эта груда камней – новодел, причем совершенно непригодный для житья.

– Ты называешь мой новый дом не пригодным для житья? – с улыбкой спросил Роберт.

– Нет, мальчик, непригодной я называю эту кучу камней. Я уверен, что твой дом будет жилищем, достойным великого воина.

Роберт захохотал, запрокинув голову.

– Не причитай, старик. Не пристало тебе хныкать.

– А кто хнычет? – насмешливо сказал Мэтью. – Моя цель – выжить. Если я тебя немного похвалил, затронул твою грозную сущность – так, может, я просто спешу поскорее выбраться из этого чертова холода.

– Тогда не будем терять время. Й-а! – Роберт пришпорил коня и пустился в галоп. Мэтью вздохнул, проворчал что-то про молодость и, скрипя кожаным седлом и старыми костями, потрусил за Робертом.

Чем ближе они подъезжали, тем более странным казался одинокий замок. Он выдавался из леса жесткими, неестественно прямыми линиями. Дом был новый, но казалось, что он вот-вот развалится, засыпав землю безмолвными глыбами серых камней.

Роберт нахмурился.

– Не может быть, что это главный дом имения Шедоусенд.

– Точно, мальчик, – завопил Мэтью, поравнявшись с ним, – но из-за деревьев валит дым! Как будто топится большой очаг!

Роберт посмотрел в указанном направлении, но увидел только жидкие струйки дыма, тающие в сером небе.

– Поехали, старик, поговорим со здешними угрюмыми крестьянами, – перекрикивая свист ветра, взревел Роберт и поскакал на дым.

Миновав деревянный забор и соскочив с коня, Роберт быстро огляделся, стараясь охватить картину целиком. Все было покрыто толстым слоем снега, только на крыше вокруг трубы темнела проталина. Строения были ветхие, но по крайней мере имели жилой вид.

– Так-то лучше. Похоже, здесь найдется теплый уголок, чтобы согреть то, что осталось от моих костей, – одобрительно проворчал Мэтью, сползая с седла.

Куда бы Роберт ни посмотрел, везде он видел или необходимость срочного ремонта, или следы неумелой починки. Но в общем, все не так уж плохо! Три-четыре курицы роются в снегу, а запах дыма придает доселе нереальному имению удивительно приветливый дух.

Дом.

– Защищаться здесь, конечно, невозможно, – еле сдерживая возбуждение, сказал Роберт и быстро пошел к дверям.

– От кого ты собрался защищаться?

– От мира, – буркнул Роберт и постучал железной рукавицей в толстую деревянную дверь. Послышалось шарканье, но дверь оставалась неумолимо закрытой. Роберт постучал еще раз, погромче.

– У нас ничего нет! Убирайтесь! – разнесся по двору визгливый голос.

Роберт посмотрел на Мэтью. Лицо старика сморщилось в улыбке.

– Кажется, дом очень даже неплохо защищен. Твои священные порталы охраняет свирепая ворона.

– Веди себя прилично, – буркнул Роберт и возвысил голос до боевого рыка: – Я – Роберт Боумонт, замерзаю на пороге дома, который принадлежит мне по праву, и я не намерен никуда убираться.

За дверью наступила тревожная тишина, а через секунду грянул комический залп шума. Дверь рывком приоткрылась, из-за нее выглянула старуха, удивительно маленькая для того шума, который производила. Волосы у нее были стянуты в тугой пучок.

– Из-звините, милорд, но мы вас не ждали, а в наше время надо быть осторожным, вокруг шныряют нормандцы и нападают на невинных людей. – Секунду она стояла с открытым ртом, а потом с грохотом захлопнула дверь, оставив незваных гостей на произвол судьбы.

– Сломаем дверь, сэр рыцарь, или просто подожжем? – с непочтительной насмешкой спросил Мэтью.

Роберт скрестил руки на груди, в нем закипало раздражение.

– Не искушай, старик. – Он глубоко вздохнул и приготовился взреветь так, чтобы чертям в аду стало тошно, но дверь вдруг распахнулась, на этот раз широко, так что можно было войти.

Роберт и Мэтью не стали медлить, опасаясь, что щель, ведущая в теплый дом, опять исчезнет. Дверь за ними быстро закрылась.

Они оказались в главном зале. Через секунду глаза привыкли к полумраку; окон в комнате не было, свет проливали лишь оплывающие свечи и вялый огонь в очаге. Громадный очаг занимал всю стену. Мэтью со стоном восторга прошагал к нему по затхлому тростнику, протянул руки к огню и блаженно закрыл глаза. Роберт остался возле двери, производя осмотр своего нового жилища.

Он не оставил без внимания женщину, которая распорядилась впустить их в дом. Она стояла так, что была освещена только одна сторона лица, все остальное было в тени. Эффект получался суровый: подчеркнутые линии лица и седина в волосах.

Одежда выдавала в ней служанку, но она очень прямо держала спину и встретила взгляд нового хозяина так, будто была ему ровня.

Роберт годами полагался на свои инстинкты и не удивился тому, что напряженное тело само собой расслабилось: эта женщина не представляла угрозу, несмотря на внешнюю суровость.

Он улыбнулся ей, но она не ответила на улыбку.

– Добро пожаловать в Шедоусенд, милорд, – натянуто сказала она. – Я извиняюсь за Алису, но вы ее испугали. Сейчас имение обслуживает десяток женщин, но я уверена, сэр рыцарь, что мы сможем удовлетворить большую часть ваших нужд.

– Как тебя зовут и каковы твои обязанности?

– Меня зовут Мэри. Вообще-то я компаньонка миледи, но выполняю функции хозяйки дома в отсутствие кого-то более пригодного на эту должность.

Роберт с умным видом кивнул. Он ничего не знал о том, как управлять замком, имением или хотя бы коттеджем, имел самое слабое представление о том, что такое хозяйка дома, но понадеялся, что это означает одно: Мэри может со всем справляться без его помощи.

– Можете возвращаться к своим обязанностям, – сказал Роберт. Он надеялся, что говорит уверенно; в домашней обстановке он чувствовал себя огромным и неуклюжим. Дайте ему поле и два десятка солдат – и он бы двигался уверенно. Предоставьте ему одну самонадеянную служанку – и он готов жевать тростник. Роберт попытался спрятать неуверенность, отвернувшись от Мэри, но передумал и перехватил хозяйку дома на середине реверанса.

– Подождите. Почему леди Имоджин не встречает гостей? – Даже он знал основное правило гостеприимства – леди сама должна проследить за встречей и размещением гостей.

Мэри смутилась.

– Миледи, она… она спит и просила не тревожить ее.

Мэтью фыркнул, впервые оторвавшись от благословенного огня.

– Тебе нашли прекрасную жену. Она может спать под твой боевой рык.

Пойманная на откровенной лжи, Мэри покраснела и опустила глаза.

– Нам с леди надо многое обсудить, – мягко сказал Роберт, – и по-моему, начать нужно сейчас же. Пойдите разбудите ее и скажите, что сэр Роберт просит ее появиться в зале.

Казалось, Мэри онемела; но через миг присущая ей уверенность вернулась.

– Извините, сэр Роберт, но леди Имоджин никогда не выходит из своей комнаты.

Роберт пришел в замешательство. Может, леди Калека не в состоянии спуститься по лестнице? Может, ее увечье вообще не позволяет ей двигаться?

К горлу подступила тошнота. Он не был брезгливым – на поле боя Роберт не раз видел смерть, а она не бывает красивой. Он видел мужчин, изрубленных на куски, изуродованных так, что их нельзя было опознать. Он видел возмездие: хладнокровное, механическое убийство врагов. Может, это его и не радовало, но он это принимал. Это казалось естественным, он научился с этим жить, привык к тому, что смерть – часть его жизни и иногда – ночные кошмары.

Но он никогда в жизни не видел, чтобы женщина была так изуродована, что не могла покинуть комнату и должна была прятаться от мира. Воины с гордостью носят свои шрамы, это знак того, что они выжили. Роберту стало так больно, что он захотел бежать, навсегда оставить эту леди, заживо погребенную в своей комнате, но новообретенная честь не позволяла этого сделать. Он расправил плечи.

– Что ж, если леди не может встретить нас, я сам пойду к ней. Показывайте дорогу.

Мэри наклонила голову; она взяла со стола подсвечник, щепкой из камина зажгла свечу. Роберт удивился. Солнце встало два часа назад, неужели никто в доме не открыл окна живому свету? Мэри как будто услышала его мысли, передернула плечами и извиняющимся тоном сказала:

– Наверху темновато, сэр рыцарь, и ступеньки плохо видно. Несколько раз упадете и поймете, что лучше брать свечу.

Она улыбнулась и пошла; Роберт помедлил, но понял, что откладывать некуда, пора познакомиться с невестой.

Деревянные ступени угрожающе скрипели под ногами. Роберт поморщился. Кажется, прежде чем он сможет хозяйничать на земле так, чтобы она приносила плоды, нужно будет восстановить главный дом! Даже в тусклом свете свечи он видел царящие вокруг уныние и упадок.

Мэри остановилась перед дверью и обернулась. На миг ее ясные глаза заглянули в глубину его глаз, доискиваясь до сути. Роберт смутился, но не отвел взгляда, не желая сдаваться. Похоже, она пришла к какому-то заключению и кивнула.

– Может оказаться, что вы – неплохой человек, – загадочно произнесла она, еще раз кивнула, протиснулась мимо Роберта, усилив его смущение, и дотронулась до кожаного рукава. – Она там, сэр рыцарь. Последние недели она жила в страхе, пожалуйста, будьте к ней добры. – Она быстро удалилась, оставив Роберта в темноте.

В страхе? Роберт предположил, что страх вызван его репутацией, и сразу же вспыхнуло чувство вины. Наверное, надо было начать как-то иначе, надо было рассеять страхи леди перед тем, как предстать перед ней мужем-воином. Надо было как-то поухаживать за ней.

Ухаживать. Незнакомое слово.

Ну и что? Ее репутация тоже не способна воодушевить поклонника. На секунду он почувствовал удовлетворение, но спохватился – каким же неуклюжим он покажется будущей жене, получившей хорошее воспитание! Черт возьми! Что он знает о доме, о домашнем очаге, об ухаживании? Как не ужаснуть бедную девушку, калеку? Может, час-другой он и продержится, но потом природа возьмет свое.

Он набрался храбрости и постучал. Ответом было молчание. Секунду Роберт медлил, но нетерпение победило, слишком сильно было желание первой встречи, чтобы по капризу дамы топтаться в холодном коридоре.

Он толчком открыл дверь.

После темного коридора солнечный свет ослепил, и Роберт не сразу разглядел фигурку в другом конце комнаты.

Когда глаза привыкли, у него замерло сердце. Имоджин сделала шаг вперед – как будто ангел сошел с небес.

Длинные черные волосы спускались волнами, ореолом светились в солнечных лучах, подчеркивали тонкую талию, нежный изгиб бедер, полную грудь. Кожа сияла, как слоновая кость, на белом лице ярко выделялись красные, тонко очерченные губы и глубокие карие глаза. В таких глазах мужчина может утонуть, благословляя смерть.

Она стояла, гордо выпрямившись, но все же не доставала Роберту и до подбородка. Он вдруг почувствовал себя огромным и неуклюжим, недостойным видеть такую неземную красоту. Красоту, вызвавшую в теле вполне земную реакцию: забилось сердце, в легкие хлынул воздух, закружилась голова.

Впервые в жизни Роберт был потрясен, он смог лишь хрипло выговорить, когда рассудок вернулся к нему:

– Боже мой, как вы прекрасны!

Глава 2

Она засмеялась. Глухой звук тяжело повис в воздухе. Она быстро закрыла глаза, желая прекратить смех. Имоджин не хотела поддаться истерике, подступавшей откуда-то снизу. Что за абсурд – он увидел, что она прекрасна. Она же слепа!

Его низкий, сильный голос создал в уме образ, но она не видела мужчину, не могла сказать, что он за человек, пришел ли он для войны или для утешения.

По спине пробежала дрожь. Она в крайне невыгодном положении – хочет скрыться, но не может.

Ее преследовал шепот мрачных насмешек Роджера: у Роберта хватило сил и решимости посвятить свою жизнь одной цели, и вот он приехал за наградой, полученной от короля, он ее не упустит. Но Имоджин боялась не короля. Нет, все это мрачная игра Роджера под прикрытием короля.

Если Роберт Боумонт – часть планов Роджера, то он ее враг, а враг, которого не видишь, – опаснейший противник.

От страха перехватило горло. Она хотела кричать, взывать к свободе, драться, царапаться. Ей не терпелось выбраться из комнаты, заполненной этим мужчиной, выбраться из темноты, из жизни. На миг ей захотелось действительно стать такой калекой, от которой этот неодушевленный голос с воплем кинулся бы прочь.

Ничего не получится, убито подумала Имоджин. Это игра Роджера, он доведет ее до конца, и ей оставалось только надеяться, что, когда наступит конец, у нее хватит сил драться.

Она сделала два напряженных шага, села на краешек кресла и сцепила руки. Роберт, кажется, секунду колебался, потом подтащил другое кресло и тяжело сел.

Большой мужчина, подумала Имоджин. Мужчина, чьи колени не умещаются в пространстве между креслом и подножкой, мужчина, под которым стонет ее прочная мебель.

Вообще-то она особенно не думала о его физических пропорциях, рыцарь и должен быть большим и сильным, мелкие мужчины не убивают с легкостью. Вот у Роджера не такое тело, чтобы быть настоящим рыцарем. Он не может сразить человека одним ударом меча, не может повелевать тем, что происходит вокруг. Нет, ему приходится пользоваться более тонкими средствами – страхом и изоляцией. Человек, которого он к ней прислал, явно побеждал благодаря своим размерам.

Трудно сказать, что сейчас больше страшило Имоджин. Может быть, предположение, почему Роджер выбрал именно его. Роберт представлял физическую угрозу в отличие от Роджера. Роджер мог мучить ее играми, а этот человек прихлопнет одной рукой. Имоджин одернула себя.

– Мое молчание невежливо, леди Имоджин, прошу прощения, но вы совсем не такая, как я себе представлял, – проговорил Роберт.

Он изо всех сил старался не пялиться на нее, как юнец, и безуспешно надеялся, что она не заметит выступившего на его щеках румянца.

Она горько улыбнулась:

– Удивление – одна из неприятностей, когда покупаешь товар, не проверив качество.

Роберт вздрогнул. Он ожидал от нее любезности, приготовился отвечать покровительственно и никак не думал, что встретит открытую грубость. Он считал, что леди ведут себя иначе.

Первым порывом было ответить ей тем же, но что-то шепнуло ему, что за горькими словами прячется уязвимость, и он воздержался. Он хорошо понимал, что это реакция раненого животного – наброситься на охотника. Лучше подождать, когда уйдут страх и боль.

– Я не считаю вас покупкой, – натянуто сказал он, – и предпочел бы, чтобы и вы отказались от торгашеских терминов.

– Прошу прощения. – Она приподняла голову. – Конечно, вы правы. Меня не покупали. Предметом сделки были мои земли, а я – вроде колючки на хвосте, довесок к сделке. Должно быть, вас разочарует ваше имение, но и обладание леди Калекой не обрадует. – Она горько улыбнулась. – Какой же вы, должно быть, храбрый рыцарь, что пошли на сделку, которая свяжет вас узами брака с леди Калекой.

Он сжал губы, с трудом сдерживая злость.

– Мне не нравится это прозвище, и я не позволю его повторять.

– Вы слишком суровы, сэр рыцарь. Бедные женщины, обслуживающие имение, ведут такую убогую жизнь, что им больше не о чем поговорить. Разве можно лишать их этого маленького удовольствия?

– Если их удовольствия задевают мою честь, боюсь, я должен буду их прекратить. – Он наклонился к ней, стараясь перехватить взгляд, но она упорно смотрела поверх его плеча. – К тому же я не вижу никаких оснований для такого прозвища.

Она стиснула руки так, что из-под ногтей показалась кровь.

Он не заметил ее слепоты! Это казалось невероятным, ведь темнота так очевидна, ее не спрячешь.

Может, он старается быть галантным. Может… но нет смысла гадать. Брат прислал ей не любовника, он прислал наказание, а наказания не соблазняют тебя велеречивыми словами. Нет, они отгрызают от тебя по кусочку.

О нет, здесь разыгрывается более хитрый ход, должна быть какая-то причина тому, что он якобы не замечает ее слепоты.

Может, он хочет услышать, как она сама об этом скажет. Может, он похож на брата и тоже наслаждается ее унижением. Когда Роджер ставит ее на колени, он чувствует себя сильным.

Имоджин стиснула зубы. Она еще не была готова разыгрывать страх перед этим человеком.

– Рыцарь, я не терплю пустую лесть. Мое увечье очевидно каждому, и я не позволю над собой смеяться. Может, наш брак дает вам право на мои земли и тело, но я не принесу вам на блюде свою гордость. Так что берегитесь.

Он с мольбой поднял руку.

– Я не хотел вас обидеть. Я человек прямой, не в моей натуре тонкости, о которых вы говорите, Я честно высказал недоумение.

– Хотите сказать, что вы не знаете? – недоверчиво спросила она. – Что брат не предупредил, какую роль вам предстоит сыграть?

Роберт медлил, стараясь найти дипломатичный ответ, что было ему несвойственно.

– Мы с вашим братом вращаемся в разных кругах, – осторожно сказал он, не желая говорить, что считает Роджера не столько человеком, сколько тварью, ползающей под камнями. Такое не говорят сестре.

Она резко встала и начала прохаживаться.

Что это значит? Она пыталась разгадать уловку Роджера и забыла, что Роберт сдвинул кресло. Его предупреждающий возглас опоздал – она наткнулась на спинку кресла и чуть не упала, но сильные руки подхватили ее и прижали к груди.

На миг она забыла страх и отдалась абсолютно новому ощущению. Ей еще не приходилось быть настолько близко к мужчине, чтобы чувствовать ребра, проступающие под шерстяной туникой.

Значит, Роберт все-таки пришел одетым, как кавалер, на нем нет металла. И пахнет от него не потом и металлом, а сандаловым деревом, свежим воздухом и чем-то еще, что, видимо, присуще именно этому человеку. Чем-то столь же упоительным, как и тепло, исходящее от его большого тела.

Впервые с тех пор, как ее сослали на север, она почувствовала тепло, проникающее до костей. Тело охватил странный огонь – огонь, который не жжет, а возбуждает, он пробегал по нервам, вызывал чувства, которых она не знала, но хотела бы, чтобы они не кончались.

Это был момент, который оба хотели бы продлить вечно и который слишком быстро закончился.

Роберт боролся с собой. Тело кричало, что имеет право на это полуобъятие. Отпускать ее противоестественно; надо поднять руку, обхватить лицо, наклонить голову и…

Он постарался не думать о таких вещах. Это путь к безумию. Он на секунду закрыл глаза, но быстро открыл, не желая терять ни одного мгновения. Потом заглянул в глубину ее глаз и почти потерял контроль над собой.

Ее прозрачная белая кожа вспыхнула, губы приоткрылись, показав два ряда прекрасных белых зубов. Она как будто услышала его горячечные мысли и откликнулась равным желанием. Он постарался разглядеть в ее глазах приглашение, отказ или хоть что-нибудь, что прекратило бы пытку нерешительностью.

Она не встречалась с ним глазами.

Он готов был взвыть на луну. Ему хотелось целовать ее до потери сознания. Раньше он такого не испытывал. На долю секунды он прижал ее к себе, потом отпустил и отошел на шаг, решительно опустив руки по бокам.

Все закончилось резко, холодно и бесповоротно. Секунду она не понимала, где находится. Ей казалось, что она парит над землей, старательно выстроенная действительность рассыпалась под жаром его объятия. И вдруг все оборвалось. Без него она как будто перестала существовать.

Имоджин быстро пришла в себя. Нельзя стоять перед этим человеком, как влюбленная дурочка. Нельзя показывать ему свою слабость. Но к сожалению, от слабости ее не держали ноги.

– Пожалуйста, вы не могли бы отвести меня к креслу? – Голос дрогнул, но она решительно отнесла это на счет столкновения со стулом.

– Простите? – спросил Роберт, придя в замешательство от ее явной холодности перед лицом его сжигающей страсти.

Имоджин почувствовала, что побледнела. Это был предел унижения.

– Не беспокойтесь, – выпалила она. – Сама найду. – Она вытянула руки, отыскивая знакомые предметы, и чуть не вскрикнула от облегчения, задев спинку стула.

Ощупав все еще теплую обивку, Имоджин стала искать следующее кресло. Она еле сдерживалась, чтобы не топнуть ногой. Он передвинул кресло, именно это вызвало хаос! У нее было две возможности, обе равно непривлекательные: или стоять, пока этот противный человек не уйдет, или ощупью пробираться на свое место.

Роберт ошеломленно смотрел, начиная понимать.

– Вы не видите? – потрясение пробормотал он.

Она сняла руку со спинки кресла и выпрямилась. Его простые слова выдали всю боль от столкновения с реальностью.

Роберт лишился дара речи. Он думал об уродстве, приготовился к нему, но… Совершенная красавица, которая не может даже увидеть себя в зеркале?

Его молчание начинало действовать ей на нервы.

– Скажите же что-нибудь, – сквозь зубы процедила она.

– Миледи, я не знаю, что сказать.

Она раздраженно фыркнула и вскинула руки.

– Ради всего святого, вы не можете быть так уж потрясены. Вы же не думали, что меня прозвали леди Калека ни за что? Вы сознательно шли на покупку порченого товара.

– Я просил вас не употреблять это оскорбление.

Она на секунду застыла с открытым ртом.

– Это почему же? Под этим именем я известна по всей стране. Не понимаю, почему одна я должна прекратить им пользоваться.

– Мне нет дела до остальных людей на этом свете, но в том его уголке, где я живу, я рассчитываю никогда его больше не слышать. Я понятно выражаюсь?

– Нет. Это чепуха. И я не желаю, чтобы мне диктовали.

– Я ваш муж, и мое слово для вас – закон.

– Вы пока мне не муж, – злобно прошипела она.

– Почему все напоминают мне об этом мелком, несущественном факте? – загадочно произнес он.

– Потому что это так.

– Ну, не надолго. Я сегодня же пошлю за священником, и завтра с восходом солнца он нас обвенчает.

– Вы все еще намерены жениться? – чуть слышно спросила она, не уверенная, какой ответ страшит ее больше. В душе царило смятение, но в одном она была уверена: она обрадовалась, что Роберт не сбежал после того, как узнал ее главный, трагический секрет.

Он слегка улыбнулся и подошел ближе, одной рукой взял обе ее тонкие ручки.

– Я поклялся в этом своей честью. Отныне вы – моя честь.

Она нахмурилась.

– Не понимаю.

– Вам и не надо понимать. Примите это как факт.

Он поднес ее руку к губам; она почувствовала те плоту дыхания, влажность губ и с нарастающим изумлением поняла, что не чувствует отвращения. Она смущена, возбуждена, испугана, но отвращения нет. Ошеломленная, она попыталась осознать эту мысль.

– До завтра, миледи, – сказал Роберт таким важным голосом, что она затрепетала.

В комнате сразу стало пусто. Никогда раньше в ней не было так пусто.

Имоджин поднесла к губам тыльную сторону руки и прикоснулась к следу его первого поцелуя.

– Дорогой братец, что ты сейчас поделываешь? – прошептала она.

Ночь перед свадьбой Имоджин провела без сна. Мэри разобрала кровать и ушла, Имоджин села у огня и стала ждать.

Она ждала ужасов.

Ужасы давно были ее старыми друзьями. Еще с тех пор, когда она была зрячая. Она боялась темноты.

Напрасно родители уверяли ее, что в темноте нет ничего страшного. Каждую ночь она съеживалась в комок, дожидаясь, когда заснет от изнеможения и наконец-то успокоится.

Потом наступил тот день, после которого темнота стала непрерывной. Страхи преследовали ее днем и ночью. Поначалу она не справлялась с ними, но со временем научилась закрывать разум от порожденных им чудовищ.

Но страхи разрастались при воспоминании о боли и о том, что причинило ей эту боль.

Она сидела и ждала, когда придут воспоминания. Скорчившись на коврике перед огнем, она вдыхала запах дыма, но в мыслях была далеко отсюда.

Вот ей снова шестнадцать лет. Кажется, что вокруг вечное солнце и смех. Даже страх не такой холодный и разрушительный, он приходит только ночью. Она еще слишком молода, чтобы видеть ненависть в глазах Роджера, понимать его порочную душу. Она плясала вокруг угрюмого братца и не замечала угрозу молчаливого хищника, подстерегающего ее солнечную юность.

В тот день она его не видела. Они прожили несколько недель в своем корнуоллском имении, и она совсем не замечала напряженного вида Роджера. Все складывалось так чудесно, что ей не было дела до его плохого Настроения и его странных, жестких, наблюдающих за ней глаз.

Она побежала по лестнице, ведущей на верх башни, чтобы лучше разглядеть орлов.

Он поймал ее в верхней комнате, прижал к стене и начал душить.

Сначала она была так ошеломлена, что не сопротивлялась, но потом пустила в ход руки, ногти, зубы, чтобы стряхнуть его с себя.

Он отодвинулся, дав ей вздохнуть, и она вцепилась в холодную каменную стену. Пахло кровью, которая стекала по его расцарапанному лицу.

– Это еще не все, дорогая сестра, – прошипел он. – Этому не будет конца.

Она не увидела, как он нанес удар, только услышала тошнотворный хруст сломанной челюсти, каменные ступеньки вздыбились ей навстречу, а потом наступило милосердное забвение.

Она очнулась в темноте; страхом отозвались в душе его пророческие слова: это никогда не кончится.

Даже здесь, за сотни километров от него, к ней подкрадывался его мрачный дух. При каждом визите он повторял свое обещание. Он больше не пытался применить насилие, как тогда в башне. Ему хватало терпения длить и длить пытку в ожидании ее полной покорности.

Но этого не будет, пока они оба живы.

Иногда Имоджин хотелось, чтобы кончилось вообще все. Часто от одной мысли, что придется провести еще день в темноте, ее тошнило так, что она кидалась к ночному горшку. Но сегодня в животе было непривычное спокойствие.

Она ждала рассвета, который ей никогда больше не суждено видеть, и старалась не думать о темноте. Почему-то она не думала о конце. Вместо этого вспоминалось тепло рук Роберта.

Это была первая ночь с того далекого времени, когда она не плакала.

– Имоджин Коулбрук! – в ужасе воскликнула Мэри. – Неужели ты всю ночь спала здесь?

– Нет, я вообще не спала, – пробормотала Имоджин, распрямляя одеревеневшее тело.

– Я бы и сама догадалась, под глазами фиолетовые круги. – Мэри поднесла к ее лицу свечу и прерывисто вздохнула. – Но ты все равно неземная красавица, разве что стала более хрупкой.

Имоджин слегка улыбнулась.

– Не ворчи. У тебя комплимент звучит как оскорбление.

– Ну что ты, я и не думала тебя оскорблять. Невест не оскорбляют.

– Почему? – заинтересовалась Имоджин.

– Это приносит неудачу, – важно сказала Мэри, но разрушила весь эффект, добавив: – Хотя, видит Бог, кажется, почти все приметы говорят о неудачах. Нам нужно то, что привлекает удачу.

– Может, любезное обращение ко мне принесет удачу?

Мэри подняла брови, но помогла Имоджин добраться до кресла и стала готовить ванну.

– Священник прибыл? – безразличным голосом спросила Имоджин, а сама сжалась в ожидании ответа.

Мэри ответила не сразу, она искала расческу.

– Ода, почти мгновенно. Когда сэр Роберт на что-то настроится, он становится всемогущим. Он заставил эту лентяйку Алису отскрести дочиста главный зал, установил алтарь и чего еще только не сделал.

Имоджин замерла.

– Он хочет, чтобы нас венчали там, внизу?

– Похоже на то, – ровным голосом сказала Мэри.

– Я не могу спуститься, Мэри, – в панике сказала Имоджин. – Меня никто никогда внизу не видел. Я не могу туда пойти.

Она качнулась к Мэри и схватила ее за руки.

– Скажи ему. Ты должна ему сказать. Мы можем обвенчаться здесь. Нет никакой разницы. Для него.

– По-моему, он не тот человек, которому можно указывать. Он все делает по-своему.

– Пожалуйста, – прошептала Имоджин.

Мэри вздохнула и высвободила руку.

– Я попробую, только сначала одену тебя. – Она подошла к комоду и стала выкладывать одежду. – Но мало шансов сделать невозможное, – недовольно пробурчала она.

– Нет. Я не буду венчаться в чертовой спальне.

Роберт говорил спокойно, но Мэри видела ярость в его глазах. Все-таки она попыталась еще раз.

– Я вам говорила, леди Имоджин никогда не покидает свою комнату; она не понимает, какая разница, где венчаться.

Роберт уставился на черные головешки в очаге. Он всю ночь просидел в своей комнате, глядя, как медленно умирает огонь. Слишком важной была для него эта ночь, чтобы терять ее на сон. Перед рассветом он встал и тщательно облачился в наряд, купленный специально для брачной церемонии.

Застегивая ремень на простой черно-серебряной тунике, Роберт почувствовал спокойствие.

В сегодняшнем дне было нечто правильное, то, чего не хватало другим дням его жизни, и эта правота требовала от Роберта объявить леди Имоджин своей женой перед лицом ее людей. Отныне их людей.

Он повернулся к Мэри.

– Венчание будет в зале через час, – тихо сказал он. – Я зайду за ней.

Мэри замерла, потом кивнула и вышла. Она умела понимать, когда борьба проиграна. Лучше провести оставшееся время с Имоджин, подготовить ее. Кажется, сегодня самое время победить ее страх.

Роберт встал, подошел к столику, где с вечера оставил кошелек, высыпал содержимое мешочка на ладонь.

Блеснуло золотое кольцо. Он хорошо помнил странное чувство, которое охватило его при виде этого символического дара будущей жене. Раньше ему не приходилось покупать такие вещи, и он не представлял себе, как оно будет смотреться на неведомой женщине.

Теперь ее образ прожигал мозг своим разъедающим великолепием. Он видел ее лицо в пляшущих отблесках огня и жаждал прижаться к атласной коже. Этот образ преследовал его всю ночь, но не был пугающим, наоборот, Роберт представлял себе замечательное будущее, о котором и не мечтал, которого, как он чувствовал, был недостоин.

Леди Имоджин. Его Имоджин. Его жена. Кольцо жгло ладонь.

– Ну что, мальчик, готов? – раздался мягкий голос Мэтью.

Роберт выпрямился, поднял голову. Обернувшись, он увидел, что его друг и оруженосец стоит в дверях и чувствует себя крайне неловко. Влажные волосы Мэтью зачесал назад в совершенно жуткую прическу, хороший костюм смотрелся на нем неуместно, но в глазах старика светилась гордость.

– Мэтью, за всю свою жизнь я еще никогда не чувствовал такой готовности.

– Тогда идем, мальчик.

Дверь в комнату Имоджин была открытой, и Роберт вошел тихо, желая оценить ситуацию, чтобы решить, как лучше вести себя с невестой.

Она сидела на полу, прижав колени к груди. Волосы закрывали лицо. Он почувствовал непривычное тепло в груди, увидев, что и она одета для особого случая – облегающее бледно-розовое платье, перехваченное на талии золотым кружевным поясом.

Ее красота ошеломила Роберта. Это было почти за пределами его понимания. Улыбнувшись, он присел перед ней; колени слегка хрустнули. Она вскинула голову.

– Кто здесь? – Голос Имоджин был слабый, дрожащий. Он увидел следы слез на лице.

Роберт отругал себя за то, что не предупредил ее о своем приходе. Меньше всего он хотел ее напугать.

– Извините. – Ему показалось, что его голос звучит слишком грубо. – Я не хотел к вам подкрадываться.

Она попыталась улыбнуться.

– Ко мне все подкрадываются. Я подумываю, не снабдить ли слуг колокольчиками.

– Не думаю, что хотел бы носить колокольчик.

– Нет, конечно. – Она секунду собиралась с силами. – Пожалуйста, не заставляйте меня спускаться вниз.

Он посмотрел на свои мозолистые, в шрамах руки и постарался придать голосу спокойствие и безразличие.

– Вы не хотите признать меня мужем перед лицом своих людей?

Казалось, она была ошеломлена.

– Вы думаете, что я стыжусь выходить за вас замуж?

Он пожал плечами:

– Возможно.

Она рывком протянула руку, желая коснуться его руки, но наткнулась на колено. Твердое и теплое.

– Нет, это не имеет к вам никакого отношения. Я вас недостаточно знаю, чтобы стыдиться. – Она опустила голову. – Вы были ко мне добры.

– С вами легко быть добрым.

– Ну так сделайте еще одно доброе дело. – В голосе послышалась мольба. – Я никогда не покидала эту комнату с тех пор, как приехала на север. Я пробовала, но не смогла. Через две ступени я уже не знаю, где нахожусь. Меня охватывает паника. Как будто я одна… в аду. – Голос дрогнул. – Я не хочу оставаться в одиночестве.

Смутное чувство, что она его отвергает, рассеялось, теплота возникла в сердце Роберта и быстро распространилась по телу, в том месте, которого касалась ее маленькая ручка, было горячо. Он накрыл ее ладонь своей рукой.

– Вы не будете одна. Обещаю не отходить от вас ни на секунду. – Он погладил ее мокрую щеку. – Я буду вашими глазами.

– И вы не оставите меня одну в темноте? – спросила она, имея в виду сегодняшний день.

– Никогда, – ответил он, имея в виду все дни – с сегодняшнего утра и навеки.

Глава 3

Она услышала шум собрания задолго до того, как они подошли к залу.

Тихий ропот множества голосов усиливался в ее голове до рева. Имоджин так долго прожила в изоляции, что ее ужасало присутствие людей из имения и ближайших деревень. Шум туманил разум, она двигалась, как во сне.

В этом сне единственной реальностью был Роберт. Исходящее от него тепло умеряло страх, от которого внутренности сворачивались в холодный ком. Он держал ее возле себя так бережно, как будто она была из хрусталя.

Такая нежность была самым удивительным из всего, что она открыла в этом воине. Она ожидала, что он разозлится из-за ее нежелания покинуть комнату, но он просто поднял ее с пола и взял под руку, уверенно положив другую руку сверху. Имоджин оказалась почти заключена в объятие.

Роберт медленно вывел ее из спальни. Спокойный низкий голос придал сил сделать первый шаг. Потом следующий. Но перед лицом множества людей этого было уже недостаточно.

– Мы подошли к двери главного зала. Все хорошо, – подбодрил ее Роберт, но даже его спокойный голос не смог унять хаос в душе. Все силы ушли на то, чтобы дойти до двери, а теперь они растаяли.

От неуверенности она словно приросла к полу.

– Я слышу много людей. Сколько их? – Голос надломился от ужаса. – Их слишком много.

Он отпустил ее руку, обнял за дрожащие плечи, покрепче прижал к себе. У нее не было сил отказаться от этой поддержки.

Она прислонилась к нему, едва удерживаясь от того, чтобы не уткнуться головой в мужское плечо. Он такой сильный, что сможет одолеть весь мир. Впервые за всю жизнь она положилась на чью-то силу.

Сейчас было не важно, что Роберта прислал братец, что она его совсем не знает. Единственное, что имело значение, – это его сильная, мускулистая фигура и покой, который он излучает. Запах мужчины и сандалового дерева ее успокоил, но и странным образом взволновал.

– Здесь только домашние, – утешил ее Роберт, – и жители соседних деревень.

Она глубоко, прерывисто вздохнула.

– Я слишком долго была одна.

На секунду Роберт прижал ее к себе, и Имоджин почувствовала, что он тоже глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.

– Что ж, теперь вы не одна.

Он даже себе не смог бы объяснить, почему после ее слов стеснило грудь. Чувство было такое странное, что он не пытался его как-то определить.

Легче было понять, что вызывает ярость: вопросы, сверлившие мозг. Он знал, что ответы ему не понравятся.

Почему эту женщину вышвырнули в безвестный уголок на удаленном острове? Почему бросили на попечение нескольких женщин и стариков? Почему оставили в такой изоляции, что она пугается даже людей, собравшихся на ее свадьбу?

Это было непонятно, но когда он попытался найти причину преступного умысла, в его глазах загорелся смертельный огонь, и Роберт постарался унять свою злость.

В нем клокотал праведный гнев, но он не хотел, чтобы хрупкая женщина это почувствовала и испугалась силы его гнева. Видит Бог. Роберт и сам был им слегка напуган.

– Что такое? Вы напряглись. Что-то идет не так? – дрожащим голосом спросила Имоджин.

Роберт старательно расслабил мышцы, отругав себя за то, что не проявил осторожности. Может, его невеста и слепая, но отнюдь не бесчувственная дура. Она заметила охвативший его гнев, и хотя он был направлен на ее врагов, Роберт не желал, чтобы кто-то знал о том, чем он обеспокоен и недоволен.

К тому же с прошлым ничего не поделаешь. Позднее у него будет время для возмездия. А сейчас ей лучше не знать, с каким буйным рыцарем она связывает свою судьбу.

– Ничего особенного, просто я не вижу священника и беспокоюсь.

Она кивнула и инстинктивно обвела комнату незрячими глазами.

Его холодный ответ вызвал разочарование, и она жестко сказала себе, что не имеет права на искренние чувства. В конце концов, это всего лишь сделка, и если ей приятно находиться в его руках, это вовсе не значит, что нужно ожидать от него фальшивого проявления чувств, которых он не испытывает.

– Вы, случайно, не меня ищете? – послышалось сзади.

Роберт повернулся и с прищуром посмотрел на священника, который в ответ добродушно улыбнулся.

– Извините за задержку, – бодрым тоном сказал священник и разгладил и без того аккуратное одеяние, – но я… э-э… был в отлучке, когда принесли ваше послание.

Он обаятельно улыбнулся, и Роберт постарался спрятать острую неприязнь к этому льстивому человечку.

Его настроение не улучшилось, когда священник перевел взгляд на Имоджин и просиял.

– Позвольте сказать, мне редко доводилось видеть столь лучезарную невесту, как наша прекрасная леди Имоджин. – Он поднес к губам ее руку и приложился к кончикам пальцев.

Роберт чуть не зарычал. Ему страстно хотелось ударить негодяя, но он ограничился тем, что вперил в него взгляд, обращавший в бегство даже закаленных бойцов. Священник этот взгляд проигнорировал, задержал губы на ее коже, затем, должно быть, все же заметил недовольство Роберта и со вздохом отстранился. Роберт с трудом удержался, чтобы не схватить руку Имоджин и не вытереть.

– Думаю, пора начинать. – Священник с видимым облегчением вздохнул. – Небольшое вступительное слово, и я доведу эту толпу до предсвадебного исступления.

Коротышка уверенно вошел в зал и потребовал тишины. Роберт поморщился. Казалось, священник повелевает собравшимися, как рабами.

– Безмозглый осел, – прорычал он, ни к кому не обращаясь.

– Он всегда таким был. – Имоджин улыбнулась.

Роберт поднял брови.

– Вы знаете этого напыщенного дурака?

– Я его помню, – поправила она. – Йен учился на оруженосца, служил у моего отца. Он был любителем женщин, пока не… м-м, не понял своего «призвания». Хотя я не знала, что он священник здешнего прихода. – Она пожала плечами. – Наверное, его назначил Роджер. Эти двое всегда были близки.

Роберт озадаченно нахмурился.

– Откуда вы знаете, что это Йен, если…

– Если не вижу его, вы хотите сказать? – спросила она, и Роберт в ответ хмыкнул, немало смущенный собственной неуклюжестью.

– Я чувствую, – сказала она, впервые стараясь объяснить свой темный мир. – Мы больше, чем тела и лица. У человека столько других маленьких особенностей, что если быть внимательным, без труда их распознаешь. Я знала Йена в детстве. Звук голоса, отсутствие кончика пальца на правой руке. – В первый раз за это утро она по-настоящему улыбнулась. – Гладкая, самодовольная чепуха, которая льется, стоит ему открыть рот. Все это отличительные признаки.

Роберт невольно улыбнулся, и злость, которую он испытал к священнику, немного остыла.

– Самодовольная чепуха или что другое, но именно он нас обвенчает.

«Обвенчает». От этого слова у Имоджин живот свело холодом. Для поддержки она положила руку на грудь Роберта.

– Вы уверены, что хотите этого? Я понимаю, вы это делаете, чтобы получить землю, но, наверное, есть какие-то другие способы… – Она ощутила беспокойство в своем голосе, но не знала, что больше боится услышать в ответ – «да» или «нет».

Роберт накрыл ладонью ее маленькую нежную ручку, стараясь не думать о том, какие у него мозолистые, в грубых шрамах руки.

– Вы пытаетесь сказать, что не хотите выходить за меня замуж? – спросил он таким тоном, как будто ответ ему не важен.

Она помедлила, потом покачала головой. Спасения нет. Не Роберт Боумонт, так кто-то другой. Роджер не даст ей сбежать, не даст выйти из своей жестокой игры, об этом нельзя забывать. И еще нельзя забывать о том, что Роберта выбрал он.

Чем думать о его грудных мышцах, которые она ощущала под туникой, лучше бы подумать о собственном выживании.

Роберт дал себе мгновение на передышку, потом коротко сказал:

– Отлично! – Не удержался и нежно поцеловал ее в лоб, наслаждаясь нежностью кожи. – Тогда пойдем и поженимся, малышка!

Церемония прошла как в тумане. Позже Имоджин не могла вспомнить ничего, кроме того момента, когда Роберт чистым, сильным голосом произнес обет. На какой-то миг ее душа оживилась, в ней колыхнулась вера в хорошее.

Но тут же пришлось напомнить себе, что этого человека прислал брат. Она боролась с собой и потому не обратила внимания на приветственные крики, когда Роберт нагнулся ее поцеловать.

Он на секунду задержался, купая ее губы в тепле своих губ. Имоджин ахнула от острого, звенящего чувства. Роберт завладел ее губами, как своей собственностью.

От этого поцелуя, казалось, ожили все нервные окончания, огонь пробежался по телу, щекоча и дразня. Это было настолько не похоже на все, что ей приходилось испытывать, что она поддалась инстинкту – приоткрыла рот. Единственным откликом собственной воли было желание прижаться к Роберту.

Его язык медленным, дразнящим движением пробежался по зубам и скрылся. Касание было коротким, но когда прекратилось, она почувствовала себя покинутой. На долгий момент она забыла о зрителях, но когда Роберт отодвинулся, сквозь туман, которым он ее окутал, стали доноситься голоса. Она застыла, поняв, что не только забыла обо всех, но и почувствовала себя в полной безопасности. Впрочем, наверное, в руках Роберта любая будет чувствовать себя в безопасности.

Имоджин еще не отошла от шока, а Роберт уже объявил, что приглашает всех высказать почтение новому хозяину Шедоусенда и его жене. Он отвел ее к креслу возле камина и во время всей последующей церемонии неотлучно стоял рядом. По другую сторону кресла молча, как часовой, стояла Мэри, но Имоджин чувствовала, что старая подруга тоже старается придать ей силы и уверенности.

За этим последовала грандиозная сумятица. По одному подходили люди, кланялись и выходили из комнаты. Людей было так много, что Имоджин очень быстро смешалась, но гордость не позволяла это показать.

Имоджин чувствовала на себе взгляды людей – каждому хотелось увидеть прославленное уродство леди. Некоторые и так знали, а скоро будут знать все, и вместо загадочного существа она станет частью знакомого им мира.

Слепой Леди. Ложно-значительной безымянной придет конец.

Когда Мэри тихо сказала, что ушел последний, Имоджин чуть не заплакала от облегчения, но величественно встала и потребовала отвести ее в спальню: Роберт немедленно подал ей руку.

Тепло руки соблазняло, но страх был слишком свеж, и Имоджин отказалась от комфорта, который ей предлагался. Она не даст себя одурачить.

Она стряхнула его руку.

– Нет. Пусть Мэри. – Голос дрожал, но голова была вызывающе вскинута. Она услышала, как Роберт потрясение со свистом выдохнул. Публичный отказ вызвал негодование, но новоиспеченный муж быстро его спрятал.

– Конечно, – тихо сказал он, но по пустой комнате голос разнесся рыком.

Имоджин сделала вид, что не заметила его раздражения, и вышла из зала королевской поступью, как ее когда-то учили. Оказавшись в спальне, она поскорее отпустила Мэри. Ей было крайне необходимо побыть одной, разобраться в сумятице чувств.

Она съежилась в кресле, закрыла лицо руками. Она боялась больше, чем когда-либо в своей жизни. Что реально, а что ложно в этом странно перевернутом мире?

Имоджин почти поверила в тот поцелуй.

На момент она почти почувствовала, что не все здесь игра. Почти утратила себя в этом мужчине. Почти.

Как жаль, в самом деле, что она так легко дала себя вовлечь в сказочный мир, который он смастерил. Спасибо любопытным взглядам гостей, они сняли с нее кожу слой за слоем и заставили вернуться к суровой реальности.

А реальность состояла в том, что все хотели увидеть леди Калеку, хотели почувствовать неясный, мучительный трепет при соприкосновении с уродством. Может, они были слегка разочарованы, что ее увечье не так заметно, но зато смогли увидеть все безобразие ее темноты. Имоджин никогда не давала себе о нем забыть, как бы ни соблазнительно это было.

Ее увечьем была темнота, но на миг Роберт ослепил ее вспышкой, а Имоджин не могла позволить ему взять такую власть над ней. Она не должна забывать, кем стала и кто ее такой сделал. Она не должна забывать, что Роджер украл ее зрение, украл ее юность. Нельзя было забывать, что человек, отобравший у нее саму жизнь, – тот же самый человек, что прислал Роберта в ее темницу. Если Имоджин забудет, то Роджер победит.

Она вздохнула. Легче сказать, чем сделать. Она так давно не чувствовала чужой заботы. Забывать вообще легко. Реальный мир Имоджин становился менее реальным, когда она тонула в грубо-нежном обаянии Роберта.

Потеряться в этом обаянии было бы ужасно.

Роберт подошел к большому письменному столу в центре комнаты. Стол за ненадобностью был покрыт пылью. Ладно, дуб качественный, а пыль продержится недолго.

Роберт уже отдал приказания и ожидал, что их выполнят. Он хотел, чтобы весь дом отчистили сверху донизу, и с неумолимой ясностью донес до всеобщего сведения, что в его новом доме не должно быть ни дюйма, оставленного без внимания.

Роберт оглядел то, что теперь принадлежало ему.

Пробежался рукой по столу, стараясь вызвать в себе жар обладания, удовлетворение от того, что принес ему утренний обмен обетами, но нашел только пустоту, которая поселилась в сердце, кажется, навечно.

Пустота возникла, когда Имоджин холодно отказалась от его поддержки, а потом пустота разрослась и вытеснила все остальное.

Он старался преодолеть, старался не признавать внезапную пустоту своей победы. Он созвал всех слуг и выдал им новые указания, распорядился насчет свадебного пира, приказал расчистить конюшни для лошадей, которые прибудут с границ Уэльса.

По его приказу все было исполнено.

Даже сейчас до него доносились соблазнительные ароматы из зала, где готовился пир. Из его собственного зала, но долгожданное понятие оказалось мертворожденным: Роберт не мог стереть из памяти холодное лицо Имоджин, тот момент, когда она дала понять, что он здесь лишний. Он был не готов к отказу, особенно после того поцелуя, увы, слишком краткого.

От воспоминаний Роберта бросило в жар. Она была в его руках, под его губами разгорелись ее невинные губы – вселенная покачнулась! Он забыл о сделке, забыл свое имя, забыл все, кроме кусочка этого мира, который держал в руках.

А потом она отвернулась от него, отвергла.

Картина безостановочно крутилась в мозгу, Роберт не мог ее отогнать, хотя понимал, что носится с ней, как голодный пес с костью.

– Милорд, – тихо сказала Мэри в полуоткрытую дверь.

Она явно чувствовала себя неловко и не решалась войти в логово льва. Роберт залился краской, его поймали на том, что он пялился в пыльный стол. Он поскорее сел и затаил дыхание, кресло угрожающе заскрипело. Не хватало еще рухнуть на пол перед этой величественной домохозяйкой! Но повезло, кресло выдержало.

– Что вам надо, Мэри? – прорычал он.

– Я просто подумала, вам будет интересно узнать, что миледи прилегла отдохнуть перед праздником.

Роберт удивленно поднял брови. Неужели Мэри искренне считает, что ему нужна такая бесполезная информация? Под его пристальным взглядом Мэри покраснела. Смущение придавало ей более человечный вид.

– Есть что-то более важное, или у вас временное помешательство? – буркнул Роберт.

Мэри как будто ждала этого приглашения. Она вошла и плотно закрыла за собой дверь.

– Я просто хотела узнать, не слишком ли обидела вас миледи.

Роберте деланным пренебрежением пожал плечами.

– Не больше, чем намеревалась.

Мэри покачала головой и нахмурилась.

– Она не хотела вас обижать, милорд. Разве вы не видите, что это не действие, а противодействие? Она вообще не думала о вас. – Мэри говорила умоляюще и пылко.

Роберт слегка улыбнулся:

– Это я понял. Ее неприличный порыв уйти из зала был ясным указанием на полное отсутствие интереса к мужу.

– Нет! Все не так. Вы не понимаете. Это не рациональный поступок. Она слишком боялась, чтобы вести себя разумно.

– Боялась! Чего ей бояться? – с горечью выпалил Роберт. – Чтобы тебя боялись, надо хоть что-то совершить, а у меня не было на это времени. – Со злым блеском в глазах он добавил: – Пока что.

Мэри улыбнулась, ничуть не смущенная его наигранной свирепостью, и Роберт моментально взял себя в руки.

– Она не вас боится, милорд, по крайней мере пока. Ее страхи возникли задолго до того, как ей стали угрожать этой женитьбой.

– Угрожать?! Это не…

Взмахом руки Мэри остановила его наскок.

– Дело не в вас, пока не в вас. Это Роджер, он ей угрожает.

Ее слова остудили злость Роберта.

Он холодно спросил:

– Она боится своего брата?

– Да, – ровным голосом сказала Мэри. – Не могу сказать, что знаю обо всем, что происходит между ними, но он терроризирует леди Имоджин. Раз в три месяца брат навещает ее, и на это время выгоняет из дома всех. После того как он уезжает, мы возвращаемся и обнаруживаем дорогие одежды и модные безделушки, а леди Имоджин ведет себя так, словно она смертельно ранена, хотя крови не видно.

– Зачем он приезжает? – спокойно спросил Роберт, но в глазах полыхнул гнев.

– Никто с уверенностью не знает. На ней не бывает заметно серьезных побоев, разве что пара синяков, но правда состоит в том, что взаперти они исполняют какой-то… зловещий танец. – Мэри помолчала, подыскивая слово. – Нет, не танец, леди Имоджин называет это игрой. Она считает, что у них идет какая-то игра, и я вижу, что миледи не надеется победить.

Роберт посмотрел на свои руки – костяшки пальцев побелели, упираясь в стол. Он осторожно разжал кулаки.

– Это больше не имеет значения, – с притворным спокойствием сказал он. – Теперь ее защищаю я, и я не позволю, чтобы в этой… игре с ней что-то случилось.

– Видите ли, Имоджин думает, что коли уж вас прислал Роджер, то вы часть его игры. Она боится, что вы последний, победный гамбит Роджера. Вот почему она вас боится.

– Она разговаривает с вами о таких вещах?

Мэри помедлила.

– Мы разговаривали до вашего приезда, с тех пор – нет. Сейчас она изо всех сил держится, чтобы не потерпеть крах, и ни с кем не станет делиться своими страхами. Она мысленно изолировала себя, и меня это пугает.

Роберт смотрел прямо перед собой и ничего не видел. Он глубоко вздохнул, чтобы успокоить ярость, внезапно вспыхнувшую в груди. Такой ярости у него никогда не было; он не мог ее объяснить. Более того, он не мог позволить ярости править поступками. Он должен быть спокоен, чтобы выработать стратегию, чтобы сокрушить человека, внезапно ставшего врагом. Роберт попытался вспомнить о нем все, что можно; несмотря на злость, он понимал, что это жизненно важно – знать своего врага.

Его знания были более чем скудными.

При дворе Роджер был одним из своры, окружавшей короля. Свора была отвратительная, жадная до всех пороков, которые можно купить за деньги, но об особой извращенности Роджера можно было только догадываться.

Роберт прищурился. Немного, но достаточно, чтобы питать этим его ярость. Роджер Коулбрук. Человек, который посмел использовать Роберта в своей личной войне, вызывал у него ненависть. Роберт ни на миг не усомнился, что это именно война, хотя Имоджин называет ее игрой. Роберт считал войной то, что приводит к жертвам.

Он свирепо улыбнулся, подумав о первой ошибке Роджера. Любимец короля жестоко ошибается, если надеется использовать Роберта для сокрушения Имоджин. Роберт не такой человек, которым может пользоваться всякий придворный негодяй, и он не выступит против своих.

Вот она, та истина, что просияла даже сквозь дурман ярости: Имоджин – его, душой и телом.

– Вы дали мне много пищи для размышлений, – медленно сказал Роберт. – Спасибо за доверие. Я его не обману.

Мэри с облегчением вздохнула:

– Я рада, что вы не приняли это за дерзость. Я так боялась. Но вы должны были узнать, понять хоть немногое из того, что видит леди Имоджин.

Роберт стиснул руки.

– О, я пока не многое вижу, но намерен увидеть больше. Причем очень скоро.

Роберт без труда взвалил на свои плечи новую ответственность и вдохновил всех на новые высоты.

К вечеру слуги отскребли до блеска главный зал, набрали и разбросали по полу тростник, и его свежий запах перебил сырость в доме. Для гостей поставили столы, на каждом красовалась ветка падуба, увитая лентами, что создавало праздничную атмосферу. Над центральным возвышением повесили красный балдахин и поставили два украшенных кресла.

Мужчины из ближайших деревень провели утро на охоте, убили двух кабанов, молодого оленя и более мелкую дичь, отнесли все на кухню. Деревенские женщины разделали дичь и передали кухарке. Кухарка плаксиво жаловалась, что от нее ждут чуда, но сумела со своими обычными помощницами приготовить блюда, от которых слюнки текли.

Роберт был чрезвычайно доволен подготовкой. Глядя, как гости едят, пьют, смеются, он должен был бы чувствовать себя щедрым хозяином. Все от души наслаждались пиром – все, кроме Имоджин, и это исключение его раздражало. Имоджин боролась с ним молча и, черт возьми, могла даже победить.

Понимая ее страх перед толпой, Роберт намеревался вести себя по-рыцарски и повсюду сопровождать ее, а также всеми силами поддерживать в ней уверенность, как того хотела Мэри.

Имоджин, однако, предвосхитила его галантные намерения. Как только появились первые гости, она королевой вплыла в зал в сопровождении настороженной Мэри. При виде этой картины Роберт лишился дара речи.

Все здравые мысли испарились, и молодому мужу оставалось только по-дурацки пялиться на королеву.

Она переоделась: вместо ангельски розового на ней было красное бархатное платье. Роберт мысленно возмутился, но не этим знойным цветом, нет. Беда в том, что ткань плотно, почти любовно облегала изгибы ее тела, а вырез на груди был скандально низкий, так что Роберт, внезапно став пуританином, опустил глаза. Потом он заметил, что все мужчины в зале сосредоточили внимание на кружевной оборке по краю выреза, открывавшего белую грудь, и прищурился. Волосы Имоджин переплела золотой нитью, на ней не было покрывала, какие носят женщины при дворе, а трогательная линия голой шеи буквально ошеломила Роберта. Он чувствовал благоговение. Немыслимо, чтобы такое создание обитало на земле, а не на небе.

Имоджин с достоинством прошествовала к возвышению, стараясь не выдать ужаса, разрывавшего ее на части. Когда она подошла ближе, Роберт увидел, как побелели ее пальцы, вцепившиеся в руку Мэри.

Старуха расцепила эти пальцы, и Имоджин присела перед Робертом в реверансе. Он с нескрываемым рвением вскочил и помог ей подняться на помост.

После этого она его игнорировала; игнорировала их всех.

Она напряженно сидела на стуле, сложив руки на коленях, безразличная к окружающему. Осталась неподвижной и когда в зал внесли роскошные блюда. А когда помещение наполнилось чавканьем и одобрительным ропотом, она, казалось, еще глубже ушла в себя.

Роберт почти физически ощущал исходящую от нее силу воли, Имоджин не сделала ни малейшей попытки взять кусочек ароматной еды, стоящей прямо перед ней. Неподвижная, как прекрасная статуя, Имоджин как будто вычеркнула себя из числа живущих. Это злило Роберта больше всего.

Роберту не нужна дама, сделанная из камня и воли; ему нужна та горячая женщина, которую он целовал сегодня утром. Нужно ее оживить. Что ж, сейчас он попробует это сделать.

– Знаете, на вкус еда еще лучше, чем на запах, – сказал он, причмокивая. – Это самая вкусная еда, которую я когда-нибудь пробовал.

– Не сомневаюсь, – натянуто сказала она.

– Почему бы вам не попробовать? Вы получите наслаждение. – Он взял со своей тарелки вкусный кусочек и поднес к ее рту. – Но если это не то, что вы любите, если вы находите удовольствие в страданиях и отказах, то я, как муж, могу этому поспособствовать.

– Не сомневаюсь, – сквозь зубы сказала Имоджин. – Но я упираюсь не ради своего удовольствия. Я не вижу еды. – Она опустила глаза, глубоко вздохнула и сморщила носик, принюхиваясь к аппетитным запахам. – Я не ела в присутствии других людей с момента… с несчастного случая. Некрасивое зрелище, и у меня нет желания устраивать спектакль для всей округи ради вашей извращенной забавы.

Роберту стало стыдно за свою чудовищную ошибку. Он не собирался превращать обед в пытку для Имоджин! Приоткрылась пустота. Теперь Имоджин не только будет считать его орудием Роджера, но и олухом, который привел ее в комнату, полную еды, чтобы она там голодала.

– Почему вы мне раньше не сказали? – тихо спросил он, безуспешно стараясь скрыть смущение.

Она безразлично пожала плечами; руки крепче вцепились в колени.

– Не видела смысла.

– Смысл в том, что если бы вы меня предупредили, то не сидели бы сейчас, как мученица, и не голодали бы на собственном свадебном пиру. – Роберт взял пустую тарелку и наполнил ее самыми соблазнительными деликатесами, потом налил в кубок вина. Осторожным, аккуратным движением он положил в ложку кусок жареного кабана и поднес к губам Имоджин, стараясь не замечать, что при свечах они кажутся розовыми лепестками. – Открой рот, Имоджцн, – хрипло сказал он и не сдержался, приблизился сильнее, чем требовалось, желая окунуться в запах ее душистых волос.

– Нет… – начала она, а он воспользовался моментом и сунул ложку в открытый рот. Он самодовольно поздравил себя, потому что у нее было только два варианта: или выплюнуть вкусный кусочек и тем привлечь к себе внимание, или съесть его.

Роберт с изумлением смотрел, как она враждебно жует мясо, вгрызаясь в него, как во врага, и глотает с раздраженной гримасой.

– Не надо обращаться со мной, как с ребенком… – Голос дрожал от злости и оскорбления. Роберт прервал эту тираду, сунув ей в рот кусочек хлеба с пряностями. На всякий случай он сразу же отдернул руку, опасаясь острых зубов Имоджин. Она покраснела от злости, но сразу же принялась жевать.

– Поверь мне, Имоджин, я тебя накормлю. Вот поешь, тогда и будем спорить, – утешительным тоном сказал Роберт. – Гораздо приятнее сражаться на полный желудок, это я знаю по себе. Я не собирался морить тебя голодом, так что дай мне загладить вину. Ты же хорошая девочка, м-м?

Она открыла рот, собираясь заговорить, и тут же его захлопнула, так что Роберт не успел всунуть ей следующую порцию. Он одобрительно хохотнул.

– Придется признать, что ты весьма сообразительна. Мне удалось повторить трюк только два раза, и ты его раскусила. Ты явно собралась испытать мою изобретательность.

В густом голосе Роберта слышались улыбка и искренность, и Имоджин поневоле чуть-чуть улыбнулась. Роберт увидел ямочку на щеке и беспомощно подумал, что он в страшной опасности, что его сердце попадет в эту ловушку. Раньше его не интересовало, есть у женщины чувство юмора или нет, но теперь он был невероятно доволен, что у Имоджин оно есть.

– Пожалуйста, съешь еще немного, – хрипло прошептал он ей на ухо. – Оказывается, мне нравится смотреть, как ты ешь. – Это была правда. Кормить жену – в этом есть какое-то первобытное удовольствие.

Имоджин улыбнулась шире.

– Как я могу сказать «нет» своему господину, когда он явно потерял какую-то важную часть своего рассудка? – Она открыла рот и закрыла глаза с видом полного послушания.

Роберт не мог оторвать глаз от приоткрытых блестящих губ. Они искушали, соблазняли, призывали к бесконечным поцелуям. Его захлестнула волна вожделения, так что он задохнулся.

– Что ж, твой господин действительно потерял контроль над разумом, – прорычал Роберт и не глядя протянул руку за едой.

Он отправил ей в рот дольку яблока и, не отводя глаз от соблазнительных губ, зачарованно стал смотреть, как жемчужные зубки сомкнулись и Имоджин не спеша принялась жевать. Яблоко было сочное, у Имоджин на губе показалась капелька, и она слизнула ее кончиком языка.

Роберт чуть не застонал. Боже мой, да он горит! Никогда в жизни в нем не разгорались чувства с такой силой – и по такому ничтожному поводу!

До этого момента он думал, что испытал все оттенки вожделения, но сейчас просто дошел до белого каления.

Обычное вожделение вдруг оказалось опутано паутиной других, совершенно незнакомых чувств, она затягивалась вокруг него все сильнее, и он уже не хотел от нее избавляться. Это было мучительно. Хватит!

Он вскочил, не заботясь о том, что все обратят на это внимание, оттолкнул кресло – Имоджин вздрогнула и повернула голову в сторону шума.

– Роберт, что случилось?

– Мадам, я закончил трапезу, – прорычал он.

– Но я только начала, – пискнула она, в замешательстве сдвинув брови.

Он взял ее за руку, поставил на ноги, помог сойти с помоста и решительно двинулся к выходу, игнорируя улюлюканье и скабрезные выкрики, которые неслись им вслед.

Имоджин пришлось бежать, чтобы приноровиться к его шагам. Только после того, как она во второй раз споткнулась, он замедлил шаги. Но не уклонился от своей цели. Она верещала, пыталась вырвать руку, но он обратил на это внимание, только когда они оказались возле лестницы.

Он повернулся, хотя демон безжалостно гнал его вперед, и даже сумел улыбнуться, увидев замешательство на невинном лице.

– Сэр, это безумие, – еле слышно произнесла она, продолжая выдергивать руку, которую он крепко держал большой, теплой ладонью. Легким толчком Роберт прижал ее к своему горящему телу, юбка колыхнулась, прильнула к его ногам, и он совсем потерял голову.

– Может, и безумие, – хрипло сказал он, наклонился и подхватил ее на руки, – но это божественное безумие, жена.

Она протестующе пискнула, но он мощными шагами понес ее вверх по скрипучей лестнице, и она вдруг успокоилась. Прижавшись к широкой груди, слыша, как бьется его сердце, она даже посмела почувствовать себя в безопасности – впервые после смерти родителей. В этот особый, драгоценный момент ей показалось, что нет ни Роджера, ни его мрачных игр.

Она с изумлением заметила, что ей уютно у него на руках. Рассудок безуспешно пытался сравнить свое нынешнее поведение с ужасными воспоминаниями – ей надо бы бежать или обмирать и вопить, как она делает, когда к ней прикасается Роджер, но почему-то теперь все было совсем по-другому. Роберт окружал ее всю целиком, не оставляя места темноте, впервые в жизни она не чувствовала тьму.

Даже наслаждаясь этой непонятной свободой, она твердила себе, что нельзя доверять Роберту. Все это обман чувств, вызванный колдовскими заклинаниями Роджера. Она должна попытаться хоть как-то защитить себя. Надо приготовиться к боли и страху, которые Роджер всегда приносит в ее жизнь, и на этот раз его орудием будет этот незнакомец.

Но она почему-то крепче обняла мужа за шею и прижалась к нему. Роберт прав – должно быть, это божественное безумие.

Глава 4

Роберт прислонился к двери спальни, чтобы отдышаться. Он продолжал прижимать к груди Имоджин.

– Наверное, теперь можно меня опустить, – прошептала она, не узнавая своего голоса. Она и себя-то не узнавала в той распутнице, которая охотно обнимала почти незнакомого мужчину. Но это было так. Несмотря на все, что брат ей сделал, он не смог отнять у нее удовольствия дотрагиваться до Роберта. Это изумляло и почти пугало, хотелось бежать от нового, странного чувства, но какая-то глубинная, первобытная часть ее существа превратилась в расплавленное олово. И эта часть в данный момент принимала решения.

– Наверное, – прохрипел он и стал медленно спускать ее, пока ноги не коснулись пола. Она не удивилась, что после этого он ее не отпустил. Она его тоже не отпускала.

Великолепный жар во всем теле кружил голову. Она чувствовала что-то, что не могла назвать, хотела чего-то, чего, наверное, не сможет вынести, но если разум силился понять этот новый, ошеломляющий мир, то телу он, кажется, был знаком. Оно точно знало, чего хочет, и толкнуло ее к Роберту, чтобы это получить.

Он глухо застонал и наклонился к ней.

При первом соприкосновении губ она всхлипнула, а потом медленно обняла его за шею. Это был первый поцелуй, о котором она давно мечтала. Она почувствовала, как язык Роберта двинулся по ее сомкнутым губам, всхлипнула, муж в ответ зарычал, и она открыла рот его первобытному требованию.

Ее первый настоящий поцелуй.

Роберт увлекал ее в область, о существовании которой она не знала. Имоджин была не в силах сопротивляться его вторжению. Тело жаждало этого странного, нового состояния. Она как будто ожила после летаргии, все нервные окончания открылись новому миру.

Роберт вторгся во все ее органы чувств.

Она вплела пальцы в его волосы, ощупывая теплый череп. Она слышала, как трется о ее щеку его небритая щека, слышала его стон и влажный звук, с которым его рот накрыл ее губы, шорох ткани о ткань – все это создавало самую восхитительную музыку.

Это была песня любви.

Она знала о темных делах, о которых надо забывать при свете дня, но ничего не знала о любви мужчины и женщины. А тело почему-то знало и неумолимо толкало ее в бездну неведомого, чтобы получить то, что ему требовалось.

В той части мозга, где воспоминания были особенно свежи, зародилось сомнение. Маленькая, рациональная область, прятавшаяся за стеной холодного страха. Внезапно возникшая потребность тела почти закрыла ее, но страх был безжалостен, он медленно замораживал Имоджин – и вот она уже опустила руки и попыталась оттолкнуть Роберта.

Толчок был не сильнее порхания бабочки, и одурманенный страстью мозг Роберта его не заметил, но тело, слитое с ней воедино, мгновенно поняло, что она больше не следует за ним в царство безумия. Он с трудом отогнал дурман вожделения и оторвал губы от ее рта, не сумев сдержать при этом стона разочарования.

Имоджин расстроилась, хотя это было то, о чем она молча просила; стараясь успокоить биение сердца, она прислушалась к тяжелому дыханию Роберта. Сознание, что он находится в таком же состоянии, что и она, странным образом пьянило.

Оба не сразу смогли заговорить.

– Извините, – наконец пробормотала Имоджин.

Роберт накрыл ее рот рукой.

– Тебе не за что извиняться. – Он резко выдохнул. – Это я должен просить прощения. Сначала выдернул тебя из-за свадебного стола, не дав толком поесть, теперь веду себя как животное, которое не контролирует свою похоть.

Он медленно погладил ее по щеке, и Имоджин задрожала, почувствовав грубые мозоли. Бессознательно она удержала его руку.

– Я вообще-то не возражаю, – смущенно сказала Имоджин, чем удивила и его, и себя. – Я просто не уверена…

Громкий смех Роберта прервал смущенные извинения Имоджин. Они стояли так близко друг от друга, что этот смех как будто бился в ее собственной груди.

– Ну а я уверен. Тебе нужно время, и я должен был дать тебе его.

Он на секунду прижал ее к себе и бережно отодвинул. Без его поддержки ей пришлось прислониться к двери, ослабевшие ноги не держали. Она в замешательстве слушала, как он ходит по комнате – как будто лев в клетке. Его отвращение к себе и самобичевание почти ощутимо носились в воздухе.

Имоджин преследовало сознание, что эта пытка вызвана только ее страхом и смущением. Она не хотела причинить ему боль. Она сжала себя руками – его боль она ощущала почти так же, как до этого смех. Он думал, что ее испугало открытое вожделение, а причина была в воспоминаниях о совсем другом человеке, об извращенце, который сейчас заставил ее отвернуться от страсти мужа.

И вдруг ей показалось, что ее воспоминания не так важны, как чувство, которое пробудилось к жизни после прикосновения Роберта.

– Мне не нужно много времени.

Она сказала это так тихо, что Роберт не сразу расслышал. К ее удивлению, он резко засмеялся.

– Не надо лгать, чтобы поберечь мои чувства. Конечно, тебе нужно время, чтобы одолеть свое сопротивление и отвращение, вызванное ненасытным животным, за которого ты вышла замуж. – Он плюхнулся в кресло у камина, закрыл лицо руками и попытался справиться с чувством вины и с желанием, которые боролись между собой в его теле. Имоджин чувствовала эту борьбу, как будто она происходила у нее под кожей.

Она приняла решение.

Осторожно пройдя на звук его тяжелого дыхания, она опустилась возле него на колени. Провела рукой по ноге – отчасти для опоры, но в основном потому, что ей нравилось трогать узловатые мышцы. Роберт вздрогнул, поднял голову и увидел серьезное выражение лица.

– Не говорите так. Я знаю, что такое страх и отвращение, но в вашем поцелуе этого не было. Он был прекрасен, и, если помните, я не сопротивлялась.

– Как ты могла сопротивляться? Я вдвое больше тебя, – хмуро сказал Роберт, борясь с собой.

– Но вы не использовали свою силу против меня. Вы остановились, – прошептала она, и словно свет пронзил темноту перед глазами.

Роберт остановился в ту же секунду, как она этого захотела! Он предоставил ей выбор. За этим последовало столь же пугающее откровение: она хочет получить еще больше огня, чем вызвал тот его поцелуй.

– Можно я вас потрогаю? – спросила она, пылая смущением от своей смелости, но неустрашимо приняла его молчание за согласие. Роберт почувствовал, как маленькая ручка стала подниматься вверх по ноге, и затаил дыхание. – Откиньтесь, – пробормотала она, и Роберт молча подчинился, не в силах отказаться от шанса ощутить ее ручку на одеревеневшем теле. Она придвинулась и протянула обе руки к его лицу. Пальцы ощупали уши, густые брови, крылья носа.

– Мягкие, – промурлыкала она, проводя пальцем по губам. Роберт порывисто вздохнул и не смог удержаться, втянул этот пальчик в рот, не сводя глаз с пылающего лица. По ее телу пробежала дрожь и отозвалась дрожью в его душе.

– Как странно…

Она погладила его шею, адамово яблоко, впадину над ключицей. Когда край шелковой туники задержал движение руки, она недовольно мяукнула и безуспешно подергала ткань, стремясь потрогать интригующую, горячую мужскую кожу.

Роберт рывком сорвал с себя дорогую тряпку.

Чуть улыбнувшись и закусив губу, она погладила его жадными пальцами, и когда наткнулась на курчавую поросль на груди, вздохнула от удовольствия. А когда нашла спрятанные в ней маленькие мужские соски, нежно их подразнила, и Роберт скрипнул зубами, еле удерживаясь от того, чтобы не оттолкнуть ее руку и не прекратить изысканную пытку естественным завершением.

Не сознавая, как трудно Роберту сдерживаться, Имоджин повела руку дальше.

Сначала ее завораживала рябь мускулов, но потом пальцы стали различать рубцы, нарушавшие совершенство гладкой кожи. Шрамы. Она с грустью подумала, что чувствует родство с этими шрамами и сопряженной с ними болью, и нежно провела пальцами по горестным символам войны.

Некоторые шрамы были старые и еле различимые, другие – новые, морщинистые. Тот, что был над тазовой костью, еще не зажил и горел. Роберт отвел ее руку от безобразной не долеченной плоти.

– Нет, – тихо сказала она, нагнулась и поцеловала шрам.

Роберт был ошеломлен. Он смотрел на голову женщины, стоявшей перед ним на коленях, и ничего не понимал. Это был акт самоотдачи, утешение, заверение. Роберт никогда не получал от людей ничего подобного, и его захватили чувства, для которых он не находил названия. Туманное желание защищать и заботиться выкристаллизовалось в чувство, которое легко по ошибке принять за любовь, но он думал об этом с каким-то благоговением.

Она подняла голову, продолжая поглаживать его живот.

– Ну вот, теперь я вас знаю, – выдохнула она, поцеловала его в грудь и прижалась щекой. – Я мысленно вижу черты вашего лица, шрамы на теле.

Он положил ей на голову дрожащую руку и подумал, что сейчас уже можно овладеть ею. Она полна желания, надо только чуть-чуть подтолкнуть, и она упадет в волны серьезной страсти. Видит Бог, как он хотел этого!

Но вдруг оказалось, что одним желанием его чувства не исчерпываются.

Желания оказались гораздо сложнее, он понял, что ему нужно куда больше, чем совокупление, как у животных. Ему нужно больше, чем ее пробудившаяся страсть, – нужны ее разум, ее доверие, ее душа и сердце.

Ему нужно все то, что она сумела понять, целуя его шрамы.

Он приподнял ее и усадил к себе на колени. Она немного повозилась, устраиваясь поудобнее.

– Перестань возиться, – прохрипел он.

Имоджин затихла и вздохнула, наслаждаясь исходящим от него теплом. На нее сошла тишина. Почти мирная тишина.

Тело еще покалывала эротическая чувственность, но в объятиях Роберта Имоджин погрузилась в безмятежное, светлое состояние. Она подняла руки и сцепила их за головой, призрак Роджера, вечно преследовавший ее, исчез.

Она нахмурилась. Кажется, она многого не понимает в том мире, который открыл для нее Роберт. Не понимает, что за огонь он в ней вызывает, и почему в его голосе слышится боль, и почему он качает ее, как ребенка, хотя только что реагировал на нее, как на обычную женщину, не отягощенную собственными тайными шрамами. Еще забавнее было понимать, что если он не собирается ее заставлять, то ей придется его заставить. Она понятия не имела, как это сделать, но это будет ее лучший выстрел.

– Гладить – это все, что бывает между мужчиной и женщиной? – слабым голоском спросила она. Ей хотелось, чтобы вопрос прозвучал искусительно, но получилось ужасно нервно.

Роберт не сразу смог заговорить, прочистил горло и прохрипел:

– Нет. – Он закрыл глаза, надеясь, что она прекратит расспросы, хотя бы ради сохранения его рассудка.

– Но вы остановились. Почему?

– Потому что меня занесло. Будет лучше, если мы подождем, получше узнаем друг друга перед тем, как я покажу тебе, что бывает между мужем и женой.

Имоджин подумала немного, подыскивая слова.

– Предполагается, что нас обоих занесет? – Она опустила голову и неуклюже добавила: – Мне было так хорошо.

Роберт зажмурился, его окатило пламенное желание. Слова Имоджин соблазняли не меньше, чем ее маленькая ручка, но он не хотел быть ни соблазненным, ни соблазнителем. Этого ему было мало.

– Я рад, что тебе было хорошо, – сказал он как можно спокойнее, открыл глаза и, глядя на оранжевые языки огня в очаге, попытался найти в глубине души силы для отказа от того, что она так мило предлагает. – Я хочу, чтобы ты всегда радовалась тому, что мы делаем вместе, а для этого мы… я должен двигаться медленнее.

– Вы думаете, я буду больше радоваться, если мы будем двигаться медленнее? Вы хотите двигаться медленно? – засомневалась она.

Ему понравилось ее нетерпение, он улыбнулся.

– Я много чего хочу, и двигаться медленно – это способ получить не часть, а все. Сегодня я хочу просто подержать тебя на коленях.

Имоджин выразила несогласие пожатием плеч и постаралась игнорировать жар тела – в конце концов, если он может терпеть, то сможет и она.

– Это ваше «двигаться медленно» означает, что после вы уйдете в свою комнату? – спросила она как можно спокойнее.

На миг он сжал ее до боли, потом ослабил хватку и твердо сказал:

– Нет. Теперь мы будем спать в одной комнате.

Она испытала сильнейшее желание ударить этого властного мужчину по лицу. Страсть с быстротой ртути сменилась злостью, она встала с его колен.

– Что ж, надеюсь, вам понравится спать на полу, – величественно сказала она и уверенно пошла туда, где стояла кровать. Сдернув меховое покрывало, она отшвырнула его в привычном направлении. Роберт инстинктивно поймал его налету, ошеломленный ее вспышкой.

Хотелось смеяться над ее жалкой попыткой управлять им. Неужели она не поняла, что им невозможно управлять? Чтобы рассеять ее иллюзии, достаточно подойти и затащить ее на кровать. Вряд ли маленькая женщина рассчитывает физически противостоять ему.

Но он не засмеялся. За ее вспышкой стояли страх и неопределенность, он чувствовал это, как собственную боль, и она убивала желание смеяться. Для нее так многое вдруг стремительно изменилось, что единственная возможность как-то повлиять на происходящее – это остановить бешеное вращение событий.

Роберт смотрел, как она с вызовом стоит перед кроватью, и ощущал, как по телу пробегает волна сочувствия. Имоджин дрожала, словно загнанное животное, знающее, что не сможет выбраться из ловушки, и в то же время старалась не показать своего страха.

Меньше всего он хотел, чтобы она боялась. Он почему-то понял, что ей в жизни довелось испытать много страхов, и не хотел добавлять новые. И если для этого нужно подчиниться – так тому и быть.

– Как миледи пожелает, – сказал он, и призрак улыбки мелькнул на его губах. – Хотя ночевка на полу меня не слишком привлекает. Пожалуй, я останусь в кресле. Оно может послужить неплохой кроватью, – с сомнением закончил он.

Имоджин в замешательстве прислушивалась к тому, как он готовится ко сну в кресле. Она ожидала, что он будет спорить, и была разочарована.

– Вы собираетесь сидеть здесь, пока я буду переодеваться ко сну? – жестко спросила она.

– Если хочешь, я могу закрыть глаза, – буркнул он так вяло, как будто ему было все равно, что он увидит ее голой, и подтянул меховое покрывало к подбородку.

– Откуда мне знать, можно ли вам доверять? Может, вы будете подглядывать.

– Малышка, тебе надо привыкать, что я человек слова. Если что-то сказал, так и сделаю. – Он звучно зевнул. – К тому же я сегодня устал. Спокойной ночи.

Сердито глядя в темноту, Имоджин старалась понять, не насмехается ли над ней муж.

– Роберт, вы не спите? – прошептала она, но ответом было молчание.

Она немного подождала, а потом неловкими пальцами стала распускать шнуровку платья, не желая звать на помощь Мэри. Никто, кроме мужа, не должен помогать снимать свадебное платье, гордость требовала сохранить в тайне тот факт, что снять с нее платье было некому.

Роберт зажмурился и до боли сжал кулаки. Он свирепо подумал, что такое самопожертвование делает его кандидатом в святые. Никогда в жизни у него не было более трудной задачи. Он разрывался от искушения открыть глаза и полюбоваться ее телом.

Мучило то, что она так и не узнает, смотрел он или нет. Но чувство будущей вины за маленькую ложь превышало возможное удовольствие от подглядывания. Если бы все дело было в похоти, если бы его удовлетворило мимолетное плотское удовольствие – но все не так, и потому он не мог нарушить своего обещания.

Вместо этого он прислушивался.

Он слышал, как Имоджин пыхтела, борясь с трудными застежками. Слышал удовлетворенный вздох, когда платье наконец с шелестом соскользнуло на пол. Он понял, что теперь она обнажена. На верхней губе выступил пот, Роберт его слизнул и стал слушать дальше. Она бросила платье на сундук, стала надевать ночную рубашку, и он чуть не застонал, протестуя.

Он осмелился открыть глаза, только когда услышал шорох одеяла. Комнату освещали тлеющие дрова в камине. Он увидел ее голову над меховым одеялом и черные волосы, рассыпанные по подушке.

– Высмотрели? – вдруг спросила она, вторгаясь в его мысли.

В груди потеплело. Несмотря на странность их брака, она доверяла ему и ожидала честного ответа. Значит, его решение двигаться медленно было правильным. В противном случае он рисковал получить только бледную тень подлинного брака.

– Нет, малышка, я не смотрел.

Она зевнула и сказала то, что долго потом не давало Роберту заснуть:

– Я бы не возражала, если бы вы немножко посмотрели.

Роберт заворочался в кресле. Ему снилось поле после битвы. Его послали считать убитых.

Он и сам был ранен; кровь текла ручьями, куда бы он ни поглядел, все было залито кровью. Чтобы сосчитать бесконечное множество тел, ему пришлось их собирать. Он был весь заляпан запекшейся кровью и, сколько ни старался, не мог выполнить задачу. Трупам не было конца. Поле за полем – и одни трупы.

Ночной кошмар был знакомым, он заканчивался только тогда, когда удавалось освободиться из пут сна.

Во сне поле боя наполнилось плачем; Роберт скрючился в неудобном кресле и нахмурился. Он старался найти среди трупов живых, но, несмотря на отчаянные усилия, никого живого не находил в знакомом мире ночного кошмара и не мог понять, откуда идет звук живого страдания. В сознание его привел резкий, пронзительный крик.

К этому времени огонь совсем потух, холод пронизывал Роберта до костей. Он хмуро подумал, что уже не в том возрасте, чтобы спать в кресле, и, выпрямляясь, не смог сдержать стон.

Крик затих, послышался плач.

Имоджин лежала на кровати, вертелась, билась, руками и ногами отбиваясь от собственных ночных демонов. Роберт подскочил к ней и взял на руки, окликнул по имени; в его голосе был страх, какого он никогда в жизни не испытывал.

Сквозь рубашку он чувствовал, что кожа у жены холодная, лицо покрывал пот. Он снова позвал ее, уже громче, и потряс осторожно, насколько позволял страх. Она стонала, мотала головой, но оставалась в воображаемом мире.

Сердце Роберта сжалось, голос окреп:

– Имоджин, Имоджин, ради Бога, проснись.

Она открыла глаза и вдруг завизжала, подняла руки к лицу, тело содрогнулось от рыданий. Роберту было уже все равно, спит она или нет, он прижимал к себе хрупкое тело, качал ее из стороны в сторону, гладил по спине, стремясь утишить боль. Он услышал, как бормочет слова, которых сам не понимает.

В убежище его теплых рук Имоджин проснулась.

Впервые за долгое время ей не пришлось безуспешно изливать ночные страхи в подушку. Теперь они попадали на теплую грудь Роберта. Мощные руки мужа держали ее крепко и нежно, рокот низкого голоса проникал до костей, приглушая страх.

Роберт терпеливо ждал, когда она выплачется, но и после этого не отпустил. Теперь он ее держал ради собственного спокойствия и уверенности.

Ему необходимо было прижимать ее к себе, нужно было знать, что она не разломится надвое, когда он ее отпустит. Ее рыдания надрывали душу, перед лицом кровоточащего горя он был беспомощен. Через какое-то время он решился слегка отодвинуть ее от себя, чтобы убедиться, что ночные демоны действительно ушли. Лицо было красное, глаза опухли, но она попыталась улыбнуться – и показалась ему прекрасной.

Роберт отер последние слезы с ее лица. Он искал слова утешения, но они ускользали. С молчаливым вздохом он подумал, что не умеет быть нежным, он годами учил молодых воинов оставаться невозмутимыми при виде чужих эмоций.

– Хочешь что-нибудь рассказать? – тихо спросил он.

Она прикусила губу и покачала головой. Он глубоко вздохнул.

– Иногда сны начинают казаться не такими страшными, если о них кому-то расскажешь. Когда выносишь их наружу, они немного растворяются.

– Нет, – охрипшим от слез голосом сказала она. – Иногда только о них и говоришь, а они такие громадные, что их ничем не уничтожить.

Роберт поколебался, но не стал настаивать. Может быть, со временем она откроет ему свою израненную душу, даст возможность поцеловать ее шрамы, как она целовала его. А пока надо набраться терпения.

– Хочешь, я останусь с тобой? – спросил он спокойным, бесстрастным тоном, боясь показать, как на это надеется.

Имоджин задохнулась. Она не знала, что хочет именно этого, пока он не предложил, и какая-то часть разума съежилась от ужаса при мысли впустить мужчину в свою кровать. К тому же еще не до конца рассеялся ночной кошмар. Но страх утонул в куда большем желании почувствовать защиту, которую предлагал ей Роберт. Она медленно протянула руку к его груди.

– Да. Останьтесь. Пожалуйста, останьтесь.

Роберт не стал дожидаться, пока она передумает, и, поддерживая ее под спину, положил на кровать, а сам лег рядом, но поверх покрывала. Он, конечно, хотел бы по-другому, но за ее согласием чувствовал огромное напряжение и не настолько доверял себе, чтобы забраться под одеяло. Она мгновенно свернулась клубочком, прильнув к нему, и он понял, что поступил правильно.

Закрыв глаза, он наслаждался простым объятием. Не важно, что тело быстро начало замерзать в холодной комнате – его грело тепло ее доверия. Не важно, что только ужас подтолкнул ее призвать его в свою кровать, – он не смел и надеяться, что очутится здесь. Не важно, что ее близость вновь разожгла неудовлетворенное желание – боль в теле была приятной. Будет время, он даст волю своим желаниям, ждать недолго.

Что важно, так это то, что Имоджин доверчиво прижалась к нему и мирно спит.

Дом.

Наконец-то он дома.

Глава 5

Имоджин стояла, уперев руки в бока и пылая от злости.

– Куда, говоришь, он уехал?

Мэри подняла руку, но тут же смущенно ее опустила – ужасно глупо жестами успокаивать слепую.

– Поехал с несколькими мужчинами к каменной башне. Они хотят посмотреть, что можно сделать с этой грудой булыжника. Очень здравая мысль, Имоджин.

– О, очень здравая, – выпалила Имоджин. – Все, что он здесь делает, мудро, здраво и прямо-таки замечательно. Миссионер чертов! – Она всплеснула руками и, рыча от злости, прошла к окну, обхватив себя за талию, чтобы чем-то занять руки. Нет смысла разбивать неодушевленные предметы, когда хочется разбить его тупую башку.

В открытое окно лился веселый солнечный свет, сегодня, кажется, теплее, чем вчера. Может, все-таки долгая, изнурительная зима подходит к концу? Или это Роберт по доброте душевной приказал затопить камины во всех комнатах, и поэтому лицо Имоджин пылает от жара?

Она скрипнула зубами, злясь на то, что должно было радовать.

Может, холодная темнота дома и была ей ненавистна, но ее бесило, что Роберт взмахнул волшебной палочкой, и все пошло так, как надо. Это ее дом, черт побери, и она считала, что следила за ним, насколько это было возможно.

Дом пришел в упадок, это правда, но не по ее вине. Это Роджер решил, что здесь будет только женская прислуга, сделав исключение лишь для двух мужчин.

Дункан – он и кучер, и пастух, и садовник, и все, что может понадобиться при доме. Просто удивительно, как он справляется в свои шестьдесят четыре года.

А Лукас Росс, сын кухарки, работал в самом доме, делал мелкие дела, пугающие женщин, – так, в свои семь лет он превосходно ловил крыс.

Имоджин почувствовала, что мысль о своей некомпетентности сменяется нарастающим удовлетворением. Она ехидно подумала: кого из этих образчиков мужской силы Роберт представляет себе в качестве столяра? При отсутствии поставок дерева то, что они сделали, безусловно, следует считать достижением.

Добро бы Роберт сам сделал все эти грандиозные улучшения в доме. Так нет же. Дом кишит его людьми. Мужчинами.

После их свадьбы изменилась жизнь всех обитателей дома, и в особенности ее.

Наутро после свадьбы она проснулась, повернулась к Роберту, но обнаружила только остывший мех. Она изо всех сил старалась не горевать о его бегстве, говорила себе, что этого следовало ожидать, но восприняла это как предательство.

Однако в первую очередь ее предали собственное тело и сердце.

Она прижалась к подушке, на которой ночью покоилась его голова, окунулась в омут оставшегося запаха. Даже когда она оттолкнула от себя подушку, этот запах ее преследовал.

Но нельзя было показывать своих чувств. Она не могла позволить, чтобы люди жалели ее как отверженную жену. День за днем она делала то же, что обычно, говоря себе, что все идет, как всегда, но это не помогало. Она чувствовала одиночество большее, чем за все годы изоляции.

Одиночество становилось еще острее, когда Роберт врывался в монотонность ее дней. В первое утро он появился около полудня и принес с собой свежий запах зимнего дня. При звуке его голоса сердце замерло, хотя он говорил вежливую чепуху. Перед ней встало волшебство минувшей ночи, она снова хотела его испытать. Чувство было так сильно, что она не сразу поняла, что Роберт не отвечает тем же.

Он стоял перед ней с радостью человека перед лицом своего палача.

В эти драгоценные минуты он говорил о том, что прибыли его лошади из Уэльса! А с ними рыцари, с которыми он вместе не так давно сражался на границе! Потом пробормотал, что будет обедать вместе с ними в большом зале, понимая, что она предпочитает оставаться в спальне.

В стремлении избавиться от нее он почти выбежал из комнаты. Для нее осталось загадкой, зачем вообще он потрудился зайти.

Для него визит был чем-то вроде подвига, и это не улучшало настроения.

В этот вечер она ужинала в великолепном одиночестве; на вкус еда была как опилки. Но взрывы мужского хохота были почему-то приятны, и в тот вечер, и во все последующие.

С каждым вечером смех становился все громче, прибывали все новые люди Роберта, объединяясь со своим блистательным лидером, но Имоджин оставалась в полном одиночестве. Иногда одиночество буквально душило ее, оно ей снилось каждую ночь. Годами она жила одна, жила словно во сне, но таким же было и все вокруг нее. Теперь дом начал просыпаться, Роберт торопил, тянул его в живой мир, и только Имоджин оставалась в темном царстве.

Она научилась прислоняться головой к оконному переплету. Для нее, так долго прожившей в одиночестве, оно вдруг стало невыносимым. По ночам вялость придавливала ее к кровати тяжелым одеялом, она задыхалась и засыпала в слезах.

Но как ни странно, привычные ночные демоны ее больше не донимали. Зато появилась новая пытка.

Во сне ее преследовали воспоминания о том, как она лежала в руках Роберта. Как ее кожи касались легкие, как бабочки, поцелуи и медленное поглаживание теплых рук. Она старалась проснуться, понять, что это, реальность или всего лишь печальный сон. Предательское сознание хотело верить, что Роберт каждую ночь приходит к ней под покровом снов.

Но вырваться из сна не удавалось. И каждое утро она просыпалась одна, с горячим телом и одурманенным разумом. Ей казалось, что она чувствует его запах, и это давало надежду, что его присутствие не было сном. Но возможно, ей просто хотелось в это верить.

Вскоре Имоджин поняла, что надежда – такое же мучение, как все, что задумывал брат Роджер. В ней нарастало возмущение. Чем дольше Роберт был вдали от нее, тем больше овладевал ее мыслями. Она все еще неистово желала его, но, когда он был рядом, замыкалась в себе и обращалась с ним холодно. Она не могла до него дотянуться. Каждый день ее мучил страх, что, если она не попытается что-то сделать, вскоре и он, и огонь, который он зажег в ее теле, утекут между пальцами.

От этого можно и с ума сойти.

«Так ему и надо, – хмуро подумала Имоджин. – Посмотрим, как ему понравится быть женатым не на леди Калеке, а на леди Безумной. Уж тогда-то он не сможет ее игнорировать».

Странно, но ее злило не только его безразличие. Нет, ей хотелось кричать из-за того, что он осмеливается принимать решения и строить планы по поводу ее имения. Она вдруг решила: будь она проклята, если позволит этому продолжаться.

Она быстро отвернулась от окна.

– Мэри, мне нужна уличная обувь.

– Миледи…

– И теплый плащ, я полагаю. У меня есть такие вещи?

– Я что-то такое видела в южной каморке, миледи, но…

– Вот и хорошо, – безжалостно прервала Имоджин. – Пожалуйста, сходи и принеси. У меня сильнейшее желание прогуляться до стройки Роберта.

Мэри от удивления чуть не лишилась дара речи.

– Имоджин, туда три часа ходу.

Имоджин надменно вскинула брови.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что я хочу сказать, Имоджин Коулбрук, так это то, что ты бог знает сколько времени не выходила за стены этой комнаты. А теперь решила, что можешь без труда пройти несколько миль по колено в снегу. Это полное безумие.

Как и следовало ожидать от леди Безумной, Имоджин улыбнулась.

– Возможно, но если я безумная, тебе лучше ублажать меня, сумасшедшие не любят, когда их обвиняют в лени. – Внезапно ее лицо стало серьезным. – И рада тебе напомнить: я теперь Имоджин Боумонт.

У Мэри хватило совести покраснеть. Она с ужасом признала, что забыла и об изменении фамилии, и о дворянских правах. Хорошо еще, Имоджин упрекнула ее только за первое, последнее многие люди считают более серьезным преступлением.

– Ты тему не меняй, – строго сказала Мэри, стараясь спрятать смущение. – Мы говорили не об изменении фамилии, а о том, что ты собралась пройти по снегу несколько миль.

– Это у тебя такой способ вежливо намекнуть, что я растолстела, да? – поддразнила ее Имоджин. Впервые за долгие годы она почувствовала себя легкомысленной.

– Ты знаешь, что я не имела в виду ничего подобного. Если у тебя и набирается лишний вес, то он оседает в правильных местах, – оскорбилась Мэри.

Имоджин была очень довольна.

– Ты правда так думаешь? – пылко спросила Имоджин. Она провела руками по бокам, стараясь угадать, правду ли сказала старуха.

Злость у Мэри тут же испарилась. Такой маленький комплимент и так много значит для божественно прекрасной женщины – до чего же странно! Старуха тихо вздохнула. Иногда она забывала, сколь многого лишена Имоджин.

– Да, я так думаю, – проворчала Мэри. – Пойду соберу все, что тебе надо для похода.

Радость Имоджин не знала границ. Она моментально забыла обо всех «зачем» и «куда» и наслаждалась предвкушением выхода из дому. Не удержавшись, она хлопнула в ладоши и возбужденно сжала руки.

Казалось неважным, что ей предстоит путь к угрюмой башне, которую построил Роджер. Какое это имеет значение, если после долгого затворничества она снова выйдет в мир живых? Это было невероятным счастьем, о котором она и не мечтала. Имоджин с трудом сдерживала возбуждение.

– Готово, миледи, я принесла растоптанные туфли и подходящий плащ. Еще я нашла шляпу, перчатки и молодого Лукаса, – отрывисто сказала Мэри и сунула Имоджин в руки все, кроме Лукаса, который топтался у двери.

– Зачем нам Лукас? – спросила Имоджин, присаживаясь, чтобы надеть туфли.

– Зачем Лукас? Затем, что хоть одна из нас должна шевелить мозгами, а понятие о чести есть, кажется, только у меня, – сухо сказала Мэри. – Ты не можешь выходить одна, и хотя меня чрезвычайно прельщает перспектива весь день вытаскивать тебя из снега на каждом шагу, это будет единственным удовольствием, от которого я вынуждена воздержаться. Ты, должно быть, считаешь, что в силах часами идти по колено в снегу, а я – нет. Я почти совсем оттаяла, после того как твой муж разжег камины, и не позволю снова меня заморозить. – Она подумала и добавила: – К тому же Лукас – это все, что я нашла на кухне.

Имоджин улыбнулась, проверяя, как сидят туфли. Они немного ссохлись, но нисколько не жали.

– Веселее, Мэри! Может, я слеплю снежок и принесу тебе.

Мэри подобрала с полу плащ, брошенный хозяйкой, и помогла ей одеться. Имоджин запахнула плащ и раскинула руки в стороны.

– Как я выгляжу?

– Как нищенка в ворованных шмотках, – сказал Лукас, заходя в комнату с огрызком яблока в руке.

Имоджин отпрянула, но снова улыбнулась. Мэри нахмурилась и хорошенько дернула Лукаса за ухо.

– Будешь знать, как дерзить леди Имоджин.

Он кивнул, отдал ей насмешливый салют и запихнул в рот остаток яблока. Не дожевав, запустил руку в корзину с едой за новым яблоком, и только пощечина Мэри его остановила.

– Не съешь всю корзину. В ней ленч для леди Имоджин и сэра Роберта. – Упоминание имени Роберта подействовало на него больше, чем выкручивание уха.

– Теперь, когда мой благородный провожатый получил последние указания, мы можем выходить? – Имоджин в предвкушении потирала руки.

Мэри медлила. За стенами дома лежал опасный мир, а Имоджин уязвима больше других. Мэри страстно ждала того дня, когда Имоджин пробудится к жизни, но сейчас ей казалось, что этот день наступил слишком скоро.

– Ну с Богом, – хмуро сказала она, просунула руку Лукаса под локоть Имоджин и вытолкала их за дверь.

Имоджин пришлось ссутулиться, приноравливаясь к щуплой фигурке Лукаса, и все-таки она спотыкалась. Через несколько метров она остановилась, мягко опустила руку Лукаса, сделала полшага назад и взялась за плечо мальчика.

Мэри посмотрела, как двинулись они дальше; потом вынула из кармана халата платок, громко сморкнулась, позволила себе минутку погоревать, убрала платок и решительно выпрямилась. Надо говорить себе, что все прекрасно, и тогда, возможно, будет легче все это пережить.

Не помогало.

Она вздумала утешить себя тем, что стала обвинять Роберта – ведь пока он здесь не появился, и речи не было ни о каких прогулках. Но мысль помогла только на мгновение.

Жалко, что некого отругать. Она вернулась в спальню Имоджин и тяжело опустилась на лавочку у камина. Постукивая кочергой по поленьям, Мэри подумала: если уж ей предстоит несколько часов ждать и волноваться, то никакой черт не заставит ее при этом еще и мерзнуть.

Лукас медленно свел Имоджин вниз по лестнице и подошел к входной двери. От сознания ответственности лицо его было крайне серьезно.

После шумной деятельности последних недель дом казался странно тихим. Роберт до конца дня уехал на строительство башни, и прислуга получила возможность отдохнуть. При всем уважении к новому хозяину, после долгих лет сонного существования слуги были потрясены водоворотом дел, в который их вовлек Роберт. Нельзя было упустить шанс отдышаться.

Имоджин улыбалась. Она многие недели – нет, годы! – не чувствовала себя так хорошо. Счастье клокотало в груди, хотелось бежать, прыгать, танцевать – хотя бы для того, чтобы посмотреть, не разучилась ли она это делать.

– Мы можем идти немного быстрее? – шепотом спросила она.

– Можем, – тоже шепотом ответил Лукас, – если вы хотите упасть, миледи.

– Может, мы не упадем.

– Но если упадем, сэр Роберт разорвет меня в клочки.

– Трус, – сердито сказала она, продолжая улыбаться. Невозможно было не улыбаться в такой день.

Она почувствовала, как он кивнул.

– Это точно. Я мечтаю дожить до восьми лет.

Она хотела что-то добавить, но Лукас внезапно остановился, Имоджин наткнулась на него, и он покачнулся.

– Почему ты остановился? – вспылила она. – Если собираешься останавливаться, предупреждай, иначе упадем.

– Из-звините, миледи, – запинаясь, сказал он.

– Это моя вина, – послышался впереди густой бархатный голос. – Я выскочил из-за угла, когда вы перешептывались.

Внезапное появление третьего человека, которого она не знала, потрясло Имоджин. Сердце замерло, руки задрожали, но она властно подняла голову. Это, наверное, один из тех людей Роберта, чей смех неделями преследует ее.

– Сэр, вы загораживаете нам дорогу, извольте отойти, чтобы мы могли продолжить путь.

– Извините, но я не могу этого сделать, пока вы не скажете, что задумали. Сэр Роберт оставил меня охранять дом, так что, Лукас, начнем с того, что узнаем, кто твоя прекрасная спутница, а тогда уж я решу, представляет кто-то из вас угрозу или нет.

– Сэр Гарет… – пробормотал Лукас, но Имоджин уже вскипела от возмущения.

– Не хотите ли вы сказать, что не дадите мне покинуть дом, если я не отвечу? – холодно сказала она.

Мужчина задумался.

– Да, можно сделать такое заключение. Итак, ваше имя…

– Ах ты, наглец! – взорвалась Имоджин. – Лукас, обойди этого грубияна, и пойдем дальше.

Лукас колебался. За те две недели, что Роберт был владельцем имения, Лукас научился с большим почтением относиться к нему и его рыцарям. Однажды один из них дружески хлопнул его по спине, и Лукас упал и покатился. Кажется, они просто не осознают своей силы; Лукас не хотел, чтобы сэр Гарет физически остановил их. Внутренний голос предупреждал, что это будет больно.

Уважение к грубой силе перемешивалось с изрядной долей благоговения. До сих пор Лукас имел дело лишь с одним мужчиной – старым кучером Дунканом. И вдруг в его мир ворвались могучие воины, один краше другого. В мужском окружении Лукас расцветал. Все они с грубоватой добротой относились к мальчишке, который вертелся вокруг них с откровенным восхищением. Они старались отвечать на его бесконечные вопросы, а один даже дал потрогать свой громадный меч. Лукас боготворил рыцарей и тот мир, из которого они пришли, и скорее бы умер, чем огорчил одного из своих героев.

И еще он понимал, что только сумасшедший не подчинится приказу, отданному с такой спокойной властностью.

– Ах, извините, миледи, я не думаю…

– Я не прошу тебя думать, Лукас, – оборвала его Имоджин. – Я прошу тебя идти. – Она почувствовала его колебания и скрипнула зубами. – Ладно, я пойду сама.

Она сняла руку с плеча мальчика и, не давая себе подумать о глупости такого решения, двинулась, чтобы обойти то место, где стоял грубиян. Конечно, она сбилась через пару шагов и наткнулась прямо на него. В этот момент ее переполняло желание топнуть ногой от унижения.

– Если вы немного посторонитесь… – Она взвизгнула, потому что внезапно весь мир перевернулся.

Рыцарь с легкостью вскинул ее себе на плечо. Лукас выкатил глаза, глядя, как его госпожу несут, словно мешок с бельем. Только через несколько секунд он сообразил, что происходит, бросил корзинку с едой и помчался за бессвязно шипящей леди и развеселившимся рыцарем.

Гарет аккуратно внес Имоджин в дом и поставил на ноги перед камином в главном зале. Скрестив руки на могучей груди, он разглядывал разъяренную женщину.

– Итак, могу я узнать ваше имя? – спокойно спросил он, и низкий голос гулко прокатился под сводами холла.

– Болван, я леди Имоджин Боумонт, владелица этого проклятого имения. – Она шагнула на голос, грозя пальцем. – А вам лучше схватить самое ценное из вашего имущества и бежать, потому что, когда я разберусь с вами, вы превратитесь в груду мяса на корм собакам.

Он не смог удержаться от улыбки. Замечательно. Значит, это жена Роберта. Леди Калека.

Роберт женился не на уродине, ему досталась всего лишь сварливая баба, с облегчением подумал Гарет. Он с улыбкой представил забавную картину, когда друзья кинутся спасать его от ярости этой дамы.

– Извините за причиненную обиду, миледи, но я выполнял приказ.

– Приказ подстерегать беззащитных женщин и детей и тащить их? Ничего не скажешь, храбрые у меня защитнички!

– Нет, у меня приказ обходить имение и охранять его жителей до возвращения сэра Роберта. Тащить – это было по вдохновению и для личного удовольствия.

– Для личного удовольствия! – вскипела она, щеки пошли красными пятнами. – Вы имели дерзость притронуться ко мне, а теперь набрались наглости заявлять о личном удовольствии? О вдохновении во имя долга?

– Нет, миледи, это не имело отношения к долгу, – уточнил он. – Тащить такую прекрасную женщину, как вы, – это не долг, а скорее одна из наград, которые дарит жизнь.

Имоджин смотрела на него свирепо.

– Вы осмеливаетесь со мной флиртовать?

Гарет обдумал эту мысль.

– Да, миледи, пожалуй, что так, – сказал он с улыбкой, которая повергла к его ногам множество женских сердец. Но Имоджин только склонила голову набок и подбоченилась.

– А что скажет ваш драгоценный сэр Роберт, когда вы расскажете ему о флирте с его женой?

– Надеюсь, миледи, у меня достаточно здравого смысла, чтобы не упоминать об этом, – серьезно ответил Гарет.

Имоджин неожиданно рассмеялась. Глупейший ответ мгновенно уничтожил всю ее злость. Гарету веселый смех показался радугой после грозы.

– Это мне нравится! В этом чувствуются определенные остатки бесчестной честности, – сказала она; внутри еще клокотал смех. – Хотелось бы узнать имя человека, который так мастерски умеет выживать.

– Сэр Гарет де Хьюго, помощник вашего мужа. – Он не забыл правильно поклониться, но голову дурманило нарастающее восхищение. Он слышал о леди Калеке, и эти слухи стали причиной необычной для него заторможенности, он никак не мог сопоставить эту маленькую прекрасную фею с образом леди Калеки. Эту женщину можно было считать калекой только в том случае, если исключительную красоту считать извращением.

Роберт помалкивал о новобрачной, и через две недели Гарет начал ожидать самого худшего. Он пришел к заключению, что если женщина настолько уродлива, что не приходит обедать вместе со всеми, значит, дело действительно плохо.

Однако вместо отвратительной уродины он увидел изящную женщину поразительной красоты, ее красоту не могли убавить даже обноски бродяги. Неся ее на плече, он ощущал соблазнительное тело, и слова о том, что он наслаждался, когда «тащил» ее, не были пустым флиртом.

Флирт закончился, когда она рассмеялась.

Этот веселый смех превратил хорошенькую бродяжку в самую красивую женщину, которую Гарет когда-либо видел. Он задохнулся от восторга и впервые в жизни позавидовал Роберту.

И как этот человек в течение двух недель слоняется по окрестностям, когда его ждет такая женщина? Это было выше понимания Гарета. Должно быть, у Роберта навоз вместо мозгов!

Если бы у него была такая жена, размышлял Гарет, молясь, чтобы когда-нибудь была, он бы каждый день – нет, каждую секунду – грелся в лучах ее улыбки. Он бы посвятил жизнь тому, чтобы быть ее шутом, лишь бы слушать музыку ее смеха. Подумать только, а он-то всегда восхищался умом Роберта!

Теперь он будет грубо вышучивать Роберта за полное отсутствие мозгов.

– Сэр Гарет, приятно познакомиться, – нежным голоском сказала Имоджин и сделала изящный реверанс.

Гарет покраснел и снова поклонился.

– Нет, миледи, честно скажу, приятно как раз мне. – Он продолжал держать ее за руку, наслаждаясь мягкостью ее ладони. Имоджин не смогла удержать смешок.

– Сэр Гарет, подозреваю, что вы большой шутник.

– Каждый старается в меру своей робости.

– Согласна. Что ж, спасибо за развлечение, оно было превосходным, но, к сожалению, мне нужна моя рука, которую вы так крепко держите, я должна идти.

– Могу я спросить о цели вашего похода?

– Можете, и я даже готова ответить. – Она помедлила; на щеках заиграли ямочки. – Лукас сопровождал меня к башне. У меня большое желание ее увидеть, – наконец сказала она, старательно избегая упоминания о желании увидеть Роберта. Но Гарет все-таки почувствовал правду и слегка удивился тому, что это вызвало у него огорчение. Он быстро от него избавился, не желая тратить время на неосуществимое желание.

– И они послали мальчишку выполнять работу мужчины? – насмешливо спросил он.

– Вернее, послали мальчишку выполнять работу старухи. Обычно Мэри служит мне глазами, но она решила, что в ее преклонные годы путешествие по холоду будет слишком тяжелым, и благородно выставила вместо себя Лукаса.

Гарет помолчал, а потом осторожно спросил:

– Служит вашими глазами?

Она опять улыбнулась, на этот раз невесело.

– Служит моими глазами, потому что собственные не видят.

Он прищурился, поглядел на нее в надежде, что она говорит неправду, но пустые глаза смотрели мимо него.

Гарет быстро оправился от шока. Что-то должно было быть, слухи о леди Калеке должны были иметь основания, рассудил он. И хоть прозвище было большим преувеличением, оно все-таки в какой-то степени отражало реальность.

Ну и что? Зачем все время думать об этом, когда во всем остальном она просто совершенство?

– Что ж, позвольте мне предложить вам воспользоваться моими, у меня довольно привлекательные, небесно-голубые глаза. Они не только исключительно красивые, но и острые, и они в вашем полном распоряжении.

– Очень мило сказано, – пробормотала Имоджин, радуясь, что он так легко отнесся к ее слепоте.

Он наклонился к ней, стараясь не придавать значения тому, как приятно приближаться к этой женщине.

– С вами я всегда буду милым. Конечно, если кто другой так скажет, я разрублю его пополам.

– Надо запомнить. Должна сказать, интересно посмотреть, как вы будете с этим справляться.

Гарет открыл рот, чтобы ответить в том же духе, но его остановил писклявый голос Лукаса:

– Но это мне велели проводить миледи!

Странно, но Имоджин почти забыла о мальчике.

Обычно она твердо держала в голове все, что позволяло ориентироваться. Видимо, ей так давно не приходилось быть глупой, что она обрадовалась этому и обо всем забыла. А еще она искренне радовалась человеку, который поделился с ней своей глупостью.

Гарет не вызывал в ней тех странных чувств, что Роберт, но его простые, легкие манеры были бальзамом для уязвленной гордости.

– Лукас, учись сдаваться, – сказал Гарет с шутливой серьезностью. – Особенно когда соперник в несколько раз больше тебя.

– Но Мэри сказала, что ее должен проводить я.

– А теперь я говорю, что провожать буду я.

– Я пожалуюсь на вас Мэри.

– А я пожалуюсь на тебя Роберту, – отбил удар Гарет, с облегчением поставив завершающий росчерк.

– Перестаньте дразнить мальчика, – строго сказала Имоджин, но улыбка смягчила выговор.

– А кто дразнит? – возмутился Гарет. – Этот мальчишка не шутил, когда угрожал напустить на меня гарпию.

– Мэри не гарпия, – улыбнулась Имоджин, – я тем более, хотя иногда мы обе можем такими казаться. – Она повернулась на голос Лукаса. – Конечно, ты можешь пойти с нами, раз Мэри велела. Может, ты будешь нести корзинку и прокладывать для нас дорогу в снегу?

– Прокладывать дорогу? – прикинул Лукас. – Это вроде как быть разведчиком в армии, да? – Он оставался серьезным, но было видно, что его вдохновила мысль побыть рядом с едой и получить некий общественный статус.

– Именно так, – сказал Гарет, имея за спиной опыт многих войн.

– И можешь понемногу отщипывать от того, чем Мэри набила корзину, – подольстилась Имоджин, не желая разлучаться с человеком, который умеет так легко вызывать у нее улыбку.

Лукас серьезно обдумал все стороны сделки.

– Ладно, – сказал он и побежал посмотреть, что Мэри положила в корзину. Гарет улыбнулся, взял Имоджин под руку, и они медленно пошли к дверям.

– А мне можно будет снять пробу с корзины, хоть я и не разведчик? Или я приклеен к прекрасной даме? – простодушно спросил Гарет хитрющим голосом.

– Снимите пробу, если будете хорошо себя вести, – с шутливым высокомерием сказала Имоджин.

– О, я всегда хорошо себя веду, – любезно ответил он и оскалился в волчьей улыбке. – Всегда.

Глава 6

Роберт осторожно обошел еще один упавший сверху камень.

– …а еще можно покрасить его в твои цвета и на вершине водрузить флаг, – ликующе сказал Мэтью.

Хотя его лицо могло показаться серьезным и искренним, Роберт слишком хорошо знал старика, у него в глазах плясали чертики. Когда Роберт впервые предложил сходить на экскурсию, Мэтью заворчал, что еще рано и холодно, и придется ехать верхом.

Роберт тогда пожал плечами и проигнорировал ворчуна, но понял, что в какой-то момент Мэтью возьмет реванш за то, что его вытащили из теплой постели, и за то, что проигнорировали.

Мэтью не любил, когда его игнорировали.

Роберт вздохнул и озадаченно воззрился на башню. Действительно, реванш дался Мэтью легко. С какого угла ни посмотри на бесхозную каменную башню, торчащую на поляне, она выглядит полной нелепицей, и Мэтью радостно указал на это обстоятельство. Они медленно обошли башню кругом, глядя, нет ли чего-нибудь с другой стороны.

– …и по-моему, просто грандиозно иметь башню, у которой нет входа, зато на самом верху есть окна. Заметил, мальчик? По-моему, чрезвычайно умно, – верещал Мэтью, трусцой приноравливаясь к широким шагам Роберта.

– Не могу сказать, что не заметил, – проворчал Роберт, надеясь, что на этом ирония кончится.

– Умный парнишка! – Мэтью лучился от гордости. – Сделаем из тебя строителя, раз у тебя такой острый глаз. Следующее наблюдение, которое ты, безусловно, сделал, – она разваливается, – сказал он, привередливо обходя большой валун. Роберт остановился и, скрестив на груди руки в бойцовских рукавицах, посмотрел на Мэтью.

– Давай, старик, выплевывай остатки своей хандры, и покончим с этим. Чего ты добиваешься?

Мэтью прижал к худой груди руки в двойных варежках.

– О, великий мастер, в чем ты меня обвиняешь?

– Ты насмехаешься надо мной с того момента, как мы сюда пришли, а я, убей Бог, не пойму, что здесь смешного.

– Я и не думал, что ты поймешь, – пробормотал Мэтью. Он посмотрел на каменную башню и вдруг стал серьезным. – Мне кажется странным, что ты вскочил на рассвете, оставил теплую постель и ее содержимое, то есть красивую женщину, и переполнился желанием проделать несколько миль по снежной целине, чтобы посмотреть на башню, про которую заранее было известно, что она разваливается. При ближайшем рассмотрении башня оказалась без дверей. Можешь считать меня сумасшедшим, но я нахожу, что это чрезвычайно смешно. А может быть, трагично.

Роберт попробовал защищаться.

– Все не так плохо… – Ответом были поднятые брови. – Во всяком случае, тебя никто не заставлял сюда идти. – Роберт понимал, что похож на обиженного ребенка, но что ему оставалось делать?

– Мальчик мой, я не пропустил бы этого зрелища ни за что на свете. Больше всего я люблю на рассвете отмораживать себе яйца и отбивать зад о спину лошади. Это очень полезно для души, хотя сомневаюсь, стоит ли ради нее жертвовать своим мужским достоинством.

Роберт невольно улыбнулся:

– Ладно, надо поторопиться с инспекцией этого строения и велеть людям разводить костер.

– Вот еще одна нелепость, – продолжал Мэтью, как будто Роберт не открывал рта. – Какого черта разводить костер, когда неподалеку прекрасный теплый дом? Имение, которое ты уверенно можешь называть своим.

Роберт покраснел до самой шеи и пожал плечами.

– Мне понравилась мысль провести на воздухе целый день, а для этого придется хоть раз приготовить пищу на костре.

Он ожидал взрыва, и Мэтью его тут же выдал:

– Целый день! Какого черта мы будем торчать здесь целый день?

– Я думал, мы посмотрим, что можно сделать с этой башней, а потом поохотимся на благо кухонной кладовки.

– Побойся Бога, мальчик, никогда еще не слышал такого вздора. Ты лжешь. Может, все-таки скажешь правду, раз уж решил заморозить меня до смерти?

– Это правда. – Роберт не решался посмотреть в глаза Мэтью и смущенно шаркал ногой, как напроказивший школьник.

Фырканье Мэтью было, можно сказать, изысканным выражением недоверия.

– Роберт, эти две недели ты как пчела в бутылке. Бегаешь от рассвета до заката, а иногда и дольше, хотя я не совсем в этом уверен, не могу следить за тобой все время, в моем возрасте требуется нормальный ночной сон. – Он понимающе прищурился. – Ясно как день, что ты отчего-то убегаешь. И сегодня дальше, чем обычно. – Мэтью остановился и положил руку Роберту на плечо. – Можешь по крайней мере сказать, что происходит?

Нежность в обычно резком тоне Мэтью разбила последний рубеж обороны Роберта. Он отвернулся и отошел на несколько шагов, невидящими глазами глядя на обломок камня.

– Старик, правда состоит в том, что я и сам уже не знаю, что происходит. – Он вскинул руки и повернулся. – Я запутался. Все так… сложно. Раньше было просто, чертовски просто. Я хотел иметь землю и титул и усеял трупами всю страну, чтобы их получить. – Он скривился в Горькой улыбке. – В этом деле я хорош. Никому не удавалось быть лучшим воином, чем я.

– Я всегда знал, что в душе ты не воин, – тихо сказал Мэтью. – Настоящий воин не считает войну убийством. А у тебя под ржавыми доспехами всегда скрывалась нежная душа.

– Поосторожнее бросайся такими словами, как нежность, старик, – скривился Роберт. – Кто другой мог бы вбить себе в голову идею доказать, что он далеко не нежный.

Мэтью пожал плечами.

– Если они могут зарубить старика, который говорит то, что им не нравится, надеюсь, у меня хватит ума не называть их нежными.

– В этом вздоре есть своя логика, которую я не решусь разгадывать. – Роберт отошел к одному из упавших камней и сел. Лицо опять стало серьезным. – Нежность это или нет, но я сделал то, что надо, и сделал чертовски хорошо. Вот так. Очень просто.

Мэтью поплотнее запахнул меха на худых плечах и тоже отыскал себе валун. Садясь на холодный камень, он поморщился, но смирился с тем, что придется ждать, когда он нагреется.

– Как я понимаю, теперь все стало не так просто?

– Да. – Роберт поднял лицо к серо-голубому небу. – Я получил то, чего всегда хотел, но мне этого мало. – Он бессильно сжал кулаки.

– А чего будет достаточно? – спросил Мэтью, уже зная ответ.

Черные глаза Роберта остановились на старом оруженосце.

– Я узнаю это, только когда увижу.

Мэтью присвистнул.

– Мальчик, это ты плохо придумал.

Роберту не надо было спрашивать, что имеет в виду Мэтью.

– Старик, ты и половину не знаешь. – Он вскочил и начал расхаживать.

Мэтью покачал головой и медленно поднялся.

– Ладно, мальчик, как я вижу, ты ухитрился превратить простую вещь в предельно сложную.

Роберт остановился и беспомощно пожал плечами.

– Сложности здесь всегда были, а я их унаследовал. Одну поборешь – на ее месте вырастет другая.

– Что же ты собираешься делать?

– Продолжать бегство, старик, пока не придет время обернуться и принять бой.

Они опять пошли в обход башни; Мэтью ласково сказал:

– Не принимай это за окончательный план, мальчик.

– Не буду, – мирно согласился Роберт, стараясь расслабить плечи. – По ходу дела буду улучшать и импровизировать. – Они помолчали, и вдруг на лице у Роберта появилась почти мальчишеская ухмылка. – Знаешь, оказалось, что я неплохой импровизатор. Возьми хоть эту увеселительную прогулку – чистейшая импровизация.

Мэтью ссутулился.

– Думаешь, это хороший образчик твоего мастерства?

– По сравнению с другими моими идеями это толчок чистого вдохновения, черт его побери.

– Доказательство того, что от многочисленных ударов по голове мозги могут протухнуть.

– Между вдохновенным и протухшим тонкая грань, – надменно сказал Роберт и мотнул головой в сторону старика.

Мэтью фыркнул.

– А еще тоньше между самодовольным и ненормальным, – пробормотал он. – И по-моему, в тебе удивительно сочетается то и другое, мой мальчик.

Роберт оглянулся.

– Ты что-то пробурчал, старик?

– Разве я посмел бы бурчать в присутствии моего блистательного вождя? – Мэтью вытаращил глаза.

– То-то же.

Мэтью уткнул нос в меха и пробормотал, что молодежь нынче не уважает старших, а Роберт беспечно расхохотался.

– Осторожнее, – сказал Гарет, когда Имоджин опять споткнулась, и для поддержки обнял ее рукой за плечи. – Может, ненадолго остановимся?

– Если вы скажете это еще раз, я выткну вам глаз, – тяжело дыша, сказала Имоджин. Она понимала, что ведет себя, как стерва, и на секунду ей это понравилось, но потом чувство вины подавило небольшой триумф по случаю того, что она может быть сварливой. – Извините, Гарет, – промямлила она. – Кажется, Мэри была права, для такого похода я слишком нежная и ленивая.

– Она так сказала?

– Почти так.

Он слегка сжал ее плечи.

– Нежная – может быть, но очень мило нежная.

– От флирта мне лучше не станет, – огрызнулась она. – Я еще час назад перестала восхищаться вашим остроумием.

– Но я не флиртовал, – простодушно сказал Гарет. – Я просто констатировал факт. – Она возмущенно фыркнула, и он засмеялся. – О, Имоджин, не будьте такой серьезной. Давно я так не развлекался.

– Что же у вас за жизнь была до… этой прогулки? – сухо спросила она.

– Превосходная, – отмахнулся Гарет. – Просто у меня хороший вкус, и я предпочитаю то, что имею в наличии сейчас.

– Похоже, меня отправили на край света с сумасшедшим.

– С сумасшедшим мужчиной и объевшимся до тошноты малышом-проводником. – Гарет оглянулся на Лукаса, который тащился сзади, волоча полупустую корзину. – Только себя вы можете винить в болезни вашего младшего защитника. Зачем вы сказали, что он может есть все, что душе угодно?

– Я же не знала, что он воспримет это как вызов. – В ее голосе слышалось искреннее беспокойство. Она шепотом спросила: – Он уже выглядит лучше?

Гарет критически оглядел понурую фигурку.

– Что ж, после того как он под деревом опустошил свой желудок, зеленый оттенок сходит с его лица. – Имоджин прикусила губу, и Гарет ее утешил: – Вообще-то он в полном порядке.

– Вы уверены?

– Послушайте, когда мальчик за пятнадцать секунд съедает столько, сколько весит сам, ему, естественно, становится плохо. Через короткое время эффект убывает, и он готов начать все сначала. – Он посмотрел на ее бледное лицо. – Беспокоиться надо не о нем, а о вас. Вы уверены, что не хотите сделать передышку?

– Я вас предупредила, что сделаю, если вы будете спрашивать, – строго сказала она и вздохнула, веселое настроение улетучилось. – Нам еще далеко, как выдумаете?

Гарет взглянул на небо, отметил, что тени удлиняются, и понял, что скоро стемнеет, а идти еще долго.

– Недалеко, – ободрил он ее.

Имоджин молча кивнула; она слишком устала, чтобы отвечать, она могла только переставлять ноги.

Когда Имоджин в следующий раз споткнулась, Гарет не успел ее подхватить, и она упала на колени в снег. Отряхиваясь от снега, она прерывисто дышала. Гарет кинулся к ней, прижал к себе, сердито ворча: «Знал же, что нужно остановиться», – потом поднял ее на ноги и неохотно отпустил.

Он отвел ее к относительно сухому камню и, присев рядом, стал растирать замерзшие руки. При виде одинокой слезы, которая ползла по испачканной щеке, у него сжалось сердце. Имоджин смахнула слезу, но следующие полились градом.

– Черт, черт, черт, черт!

– О, Имоджин, все не так плохо, – прошептал Гарет. Слова застревали в горле. Краем задубевшего плаща он неуклюже вытирал ей слезы.

Невидящие глаза смотрели ему за плечо, она боролась с тенями, которые мерещились только ей.

– Я так хотела, чтобы он перестал меня игнорировать, – бессильно проговорила она. – Я хотела доказать… ну, не знаю, доказать, что не имеет значения, что я… слепая. Что я нормальная женщина. – Она до боли сжала челюсти. – Но это не так. Я некая странность, которую для моего же блага надо держать взаперти, как всегда говорил Роджер. Я знала, что не смогу дойти, знала, но на мгновение это показалось таким возможным.

Гарета больше не заботило, правильно он делает или нет, он крепко обнял Имоджин и прижал к себе.

Лукас доковылял до камня и плюхнулся возле них в снег. Ему не было дела до снега, холода или странного вида леди Имоджин, которая плакала, уткнувшись в плечо сэру Гарету. Значение имело только то, что они наконец остановились, и он может спокойно умереть.

Гарет, баюкая, стал покачивать Имоджин, но не мог остановить жадные воспоминания о том, как прижимал к себе легкое тело. Он никогда не считал себя дураком, но сколько бы ни твердил, что не надо поддаваться удовольствию держать ее в объятиях, что она не для него, сердце наполнялось нежностью, хотя он знал, что все это иллюзия. Она никогда не будет его, каждое ее слово – о другом, о другом.

Даже если она сама этого не осознает, для нее существует только Роберт.

Эта мысль причиняла физическую боль, но Гарет сосредоточился только на том, как тело прожигает ее вполне целомудренное объятие.

Словно почувствовав его смятение, Имоджин отстранилась, тыльной стороной руки вытерла слезы и попыталась улыбнуться.

– Наверное, я выгляжу ужасно.

– Да, – хриплым шепотом подтвердил Гарет.

Она издала булькающий смешок.

– Не очень галантно, зато правда, как я подозреваю.

Гарет прокашлялся, чтобы голос звучал как можно обычнее.

– Я думаю, нам нужно передохнуть.

– Но…

– Никаких но. Башня никуда не денется, пусть подождет нас немного подольше. К тому же, – он усилил голос, – наш маленький товарищ был так утомлен видом ваших слез, что заснул, а я не планирую оставшуюся часть пути тащить его на закорках.

Имоджин помедлила и кивнула.

– Остановимся, если вы считаете, что так будет лучше. Тем более что я не хочу, чтобы Ро… чтобы кто-нибудь увидел меня в пятнах от слез.

Гарет вскочил, создавая дистанцию между собой и искушением.

– Поищу, не найдется ли веток для костра.

– Но мы не будем здесь так дол го, – возразила она. – И я не озябла.

– Это не для вас, а для меня, я не привык к холодам. Костер – минутное дело, а мое тело хоть чуть-чуть согреется.

Она ни на секунду ему не поверила, потому что успела ощутить тепло его тела и не считала, что он страдает от холода.

– Я подожду здесь, – буркнула Имоджин, поплотнее обхватила себя руками и удобнее устроилась на камне.

Через несколько секунд она уснула.

Гарет посмотрел на съежившуюся фигурку, и его лицо смягчилось. Сейчас он один был ее защитником, и это одновременно вызывало тревогу и удивление. Он не стал разбираться с охватившими его странными чувствами, а пошел искать дрова для костра. Он решил просто радоваться недолгому удовольствию.

Такого с ним еще никогда не было.

Темнело. Роберт мог оглянуться надень, проведенный в успешной охоте.

Сначала люди были ошарашены бесцельностью экспедиции, но перестали ворчать, как только он сказал про охоту. Один Мэтью не обрадовался. Бормоча, что если уж тратить день впустую, то делать это в тепле, он вызвался остаться и поддерживать огонь, пока не придут охотники.

Роберт едва удержался от довольной улыбки. Ему хотелось побыть наедине со своими мыслями, и меньше всего ему был нужен всезнающий Мэтью. В его душе поселилось так много всего непривычного, что ему необходимо было установить вещи в приемлемый порядок, чтобы не согнуться под их тяжестью.

Мэтью всегда готов выслушать его откровения, но Роберт многого не мог сказать человеку, который был ему как отец. Как описать странные эмоции, сжигающие его некогда замороженное сердце? Как сказать об ощущении своей уместности, о чувстве, что он стал обладателем, и сам кому-то принадлежит? Как объяснить хотя бы самому себе, почему он ночами так целомудренно обнимает женщину, которая нужна ему больше жизни?

От этой мысли ему стало неуютно, он знал, как глубоко проникла в его душу Имоджин.

Это было за пределами его понимания, но каждый вечер он засиживался за столом, ожидая, когда она уснет, и каждое утро вставал с кровати с острым разочарованием и смотрел на нее, пока она еще спала.

Днем он строго говорил себе, что разумнее спать в кресле, дожидаясь, когда она позовет его в свою постель и в свою жизнь, но ночью уступал темным желаниям, раздевался и осторожно залезал к ней в кровать. И каждую ночь чувствовал почти удовлетворение, когда она доверчиво прижималась к нему, как будто так и должно быть.

Это стало изысканно-мучительной привычкой.

Он уже не мог без того, чтобы не лечь рядом с ней, не гладить ее, не целовать нежную кожу, не окунаться лицом в душистые волосы. Он останавливался только тогда, когда напряжение становилось невыносимым, и ограничивался тем, что смотрел, как она спит в его руках. А утром заставлял себя встать раньше, чем она проснется.

Мэтью прав, он сумасшедший, или по крайней мере скоро им станет.

Вначале он не собирался так себя вести. Проснувшись рядом с ней в то первое утро, он не думал ни о чем другом, кроме как задобрить и победить жену. Он смотрел, как она спит, и с удивлением поглаживал мягкие губы. Он удивлялся себе – как можно бездельничать, лежа в кровати до восхода солнца, но быстро нашел оправдание: он лежит рядом с ней.

Смеясь над собой, он дважды взбегал по лестнице якобы для того, чтобы сообщить о прибытии Гарета с лошадьми, понимая, что это шаткое оправдание, что ему просто хочется побыть с ней. Он ворвался в спальню и резко остановился, реальность хлестнула его, как пощечина.

Реальность предстала в виде знатной, элегантной женщины, которая сидела и слепыми глазами смотрела на неуклюжего олуха, посмевшего вломиться в ее жизнь. Рассыпался в прах мир обоюдного согласия, который он выстроил в темноте ночи.

Как он мог начать говорить о странных чувствах в своей душе, когда не был уверен, что достоин дышать одним воздухом с ней?

Роберт сбежал от этой холодной, жесткой реальности. Пошел к черту Мэтью, но он прав, Роберт убегает.

От безнадежных сетований его отвлек хруст веток. Он инстинктивно пригнулся к земле, оглядывая лес в поисках источника шума, и сжал в руке лук.

Из кустарника величественно выступил олень, он настороженно принюхивался, шкура блестела. Вдруг он замер. Олень представлял собой отличную мишень, но Роберт снял стрелу с тетивы – сегодня двадцать мужчин охотятся весь день, и, возможно, это животное не минует стола, но что-то в его хрупкой храбрости напомнило Роберту Имоджин.

Олень стоял неподвижно, с любопытством глядя прямо туда, где прятался Роберт, потом вдруг повернул голову к югу. Роберт видел, как раздуваются чуткие ноздри, – олень уловил запах, который ему не нравился. Секунду он постоял, потом проворно, несмотря на сугробы, скакнул в сторону и скрылся.

Роберт медленно встал, повернулся к ветру и глубоко вдохнул воздух; до него донесся слабый запах костра. Он шел не от башни, а для печных труб далекого дома был слишком силен. Люди Роберта не стали бы разводить в лесу костер и предупреждать дичь о своем присутствии, значит, в его лесу кто-то чужой. Роберт намерен был выяснить, кто вторгся в его владения.

Неслышно ступая, он подкрадывался к новой добыче.

Через полчаса он пришел к костру. Притаившись за кустами, он вгляделся и в человеке, подкладывавшем дрова в костер, узнал Гарета. Роберт прищурился. Гарету было приказано охранять дом, что ж, ему придется придумать объяснение своему наглому неповиновению.

Роберт гибко распрямился и зашагал к костру, сверкая очами.

Хрустнула под ногой ветка, и Гарет мгновенно оторвался от созерцания пламени. Увидев Роберта, он почему-то не удивился, наоборот, меланхолично кивнул. Роберт открыл рот, чтобы заговорить, и ошеломленно его закрыл, когда Гарет жестом призвал к молчанию. Гарет кошачьим движением поднялся и поманил Роберта в сторону.

Роберт вскинул брови, но пошел. Они отошли к группе деревьев. Роберт скрестил руки на груди.

– Ну, надеюсь, ты сможешь объяснить, почему проигнорировал мой приказ. – Его голос дрожал от злости.

Гарет победно улыбнулся.

– С удовольствием. Должен признаться, это будет одним из моих лучших достижений.

Роберте каменным молчанием ждал ответа, не позволяя себя дурачить.

Гарет глубоко вздохнул.

– Вообще-то я не нарушил твой приказ.

Роберт вытаращил глаза.

– Кажется, я велел тебе охранять дом. Не припоминаю, чтобы я разрешал тебе идти в лес развлекаться. Конечно, не исключено, что я ошибаюсь, – язвительно добавил он.

– Такое случается, – с легкой улыбкой сказал Гарет. – На самом деле ты просил меня охранять не дом, а Имоджин, что я и делаю.

– Имоджин? – угрожающе переспросил Роберт; ему не понравилось, как Гарет произнес имя его жены. – Объясни.

Впервые Гарет улыбнулся во весь рот, нисколько не устрашившись ревности Роберта.

– Запросто. Вон та куча тряпок на камне – твоя жена, а я галантно разжигаю сырые ветки в тщетной попытке не умереть от холода, пока она отдыхает.

– Ты смеешь насмехаться? – закричал Роберт, но глаза устремились к куче тряпок. Сначала он не различил под ними человеческую фигуру. И только когда от его выкрика Имоджин беспокойно завозилась во сне и волосы рассыпались по камню, он ее узнал. Ни у кого на свете нет таких волос, благоговейно подумал Роберт и затаил дыхание.

– Какого черта она тут делает? – прошипел он. Гарет с деланной беспечностью пожал плечами.

– Видимо, очарование твоего скорбного убежища было так велико, что она решила самолично навестить тебя и башню. – Он с нежностью посмотрел на нее и понизил голос: – Она так стремилась к тебе, что отправилась пешком в изнурительное путешествие, потому что вы забрали всех пригодных лошадей.

Роберт оторвался от соблазнительного вида спящей Имоджин и успел перехватить восхищенный взор Гарета.

Что-то разгоралось в глубине души, что-то удручающе похожее на ревность. Роберт опять прищурился.

– Ты хочешь сказать, что протащил мою жену через полстраны, зимой, без компаньонки? – Он не очень понимал смысла своего протеста, но, черт возьми, это и не надо, ему нужен внятный ответ Гарета.

– Ну, если ты так это выставляешь, то все действительно выглядит уловкой сладострастия, – с шутливой плотоядностью сказал Гарет, подкидывая Роберту наживку.

– Надеюсь, только выглядит, – прошипел Роберт, сжимая кулаки.

Гарет театрально вздохнул.

– Печально. Если ты посмотришь налево, то заметишь вторую кучу тряпья, плохо различимую на снегу. Это и есть компаньонка.

Роберт решительно прошагал к не замеченной ранее фигурке, впервые за время долгого знакомства не поверив Гарету. Потом поднял брови.

– Лукас?

– Боюсь, это самое лучшее, что я мог сделать.

– Что с ним?

Он очень бледен.

– Видел бы ты его два часа назад, он был зеленый, как трава, я такого еще не видывал. – Гарет бесстрастно смотрел на Лукаса. – Его сгубила жадность. Он объелся и теперь страдает от довольно красочных последствий.

Роберт подошел к костру и уставился на огонь. Значит, она пошла его искать.

– Темнеет, – тихо сказал Роберт, чтобы не разбудить спящих. – Можешь взять ребенка и отправляться домой.

Гарет поморщился.

– Похоже, длинный холодный день кончится тем, что меня сожрут волки. А что ты будешь делать, пока я буду смотреть в лицо смертельной опасности?

– Не знаю. – На лице Роберта расцвела довольная улыбка. – Наверное, поддерживать огонь.

Гарет про себя вздохнул, жалея, что не ему принадлежит право охранять сон Имоджин.

– Послать людей, если вы не вернетесь домой через пару часов?

– Нет. Сами вернемся.

Гарет пристально посмотрел на него, потом отвернулся и подхватил на руки сонного Лукаса. Тот вяло попротестовал, но быстро затих. Гарет помедлил, потом круто повернулся к Роберту. Лицо его было мрачным и серьезным.

– Будь ее достоин, – свирепо сказал он. – Будь ее достоин, или я перережу тебе горло. – Смущенный проявлением необъяснимых чувств, Гарет быстро скрылся в лесу.

Роберт присел у костра. Он подбросил в огонь маленькую веточку из тех, что собрал Гарет, она сначала шипела и плевалась, а потом загорелась стойким пламенем. Разумом Роберт понимал, что нужно разбудить Имоджин, чтобы до темноты успеть вернуться в теплый дом. Он посмотрел, как свет умирающего дня касается щеки Имоджин, отчего она кажется прозрачной, и опустил глаза, поняв, что разбудить ее не может, как каждую ночь, когда она лежит на кровати под пологом. К счастью, ему приятно просто смотреть, как она спит. Роберт пнул бревно, которое Гарет использовал как сиденье, и постарался поудобнее на нем устроиться.

Не так он представлял себе окончание дня, но не мог сдержать довольную ухмылку. Сейчас на земле лучше этого места для него не было ничего.

Сознание вернулось к Имоджин рывком. Она ощутила запахи и звуки, окружавшие ее, и сердце чуть не остановилось. Вместо привычной комнаты ее приветствовал непонятный мир, и память не сразу подсказала, что случилось.

Она села, стараясь удержаться от паники.

– Гарет? Гарет, вы еще здесь? – тихо окликнула она.

«Пожалуйста, не оставляйте меня в этой темноте», – молча взмолилась она, боясь произнести это вслух.

– Не совсем, – раздался хриплый ответ.

При звуке голоса Роберта ее охватило облечение, он был так близко, что ей показалось странным изображать холодное безразличие, и она сказала первое, что пришло в голову:

– О, а я как раз видела вас во сне. – На лице дрожала улыбка, Имоджин не узнавала собственного задыхающегося голоса.

Она почувствовала, как палец гладит ее по щеке, оставляя звенящий след.

Роберт обнял ее, она закинула руки ему на шею и мечтательно подумала, что ради этого стоило пройти несколько миль по снегу. Стоило, потому что в конце она оказалась в его руках.

Где ей и место.

Глава 7

Роберт закрыл глаза и на мгновение полностью отдался ощущению близости ее тела. Он держал ее, кажется, целую вечность, вдыхал запах кожи, слушал, как в такт с неистовым биением собственного бьется ее сердце.

Он бессознательно нашел ее губы. Она открыла рот ему навстречу, и он почувствовал, как желание вытеснило в нем все разумные мысли. Ее язык скользнул по его языку – сначала робко, но потом заиграл дерзко и весело.

Из груди Роберта вырвался стон, отчего у Имоджин по спине пробежала дрожь восторга, разгоняя пламень по всему телу. Его руки медленно поднимались от талии вверх, ее сердце остановилось и снова забилось только после того, как теплые ладони замерли на груди, потом оно быстро застучало от желания продолжения ласки.

Никогда еще к ней не прикасались с такой нежностью и страстью, и она отдалась этой страсти, с беззвучным стоном запрокинув голову.

Его губы опустились на шею, выжигая поцелуями влажные следы. Их жар отзывался эхом в каждой клеточке тела. Он ловко расстегнул брошь, скреплявшую края плаща. Имоджин замерла, но не остановила его. Поцелуи проникали сквозь тонкую ткань простого лифа. Там, откуда уходили его губы, оставался влажный след, он быстро остывал, и Имоджин дрожала от восторга перед изысканным ощущением.

Она содрогнулась и уткнула голову в сгиб плеча, губы поймали нежную кожу шеи.

Он отпрянул и жадно посмотрел на нее.

– Ты прекрасна, – глухим басом сказал он. – Чертовски прекрасна.

Одним пальцем он приподнял за подбородок ее голову и посмотрел в лицо. Чистая кожа стала нежно-розовой, приоткрытые губы звали. Он закрыл глаза и снова опустил голову, неистовое желание сменилось болезненной нежностью. Имоджин закинула руки ему за шею и вцепилась в волосы, как будто боялась, что он уйдет.

Он и не думал уходить, хотя в голове пронеслась туманная мысль, что надо остановиться. Он старался отбросить эту мысль, но она не поддавалась.

Он еще раз крепко прижал Имоджин к себе, а потом с легким поцелуем медленно отодвинулся. Она протестующе застонала, потянулась губами, умоляя его вернуться. Он стиснул зубы и заставил себя поднять голову.

– По-моему, здесь не место для продолжения, – прерывисто дыша, сказал он.

Она всхлипнула, звук отозвался болью в его груди. Он погладил ее по щеке, она накрыла его руку обеими ладонями, и что-то в нем сломалось. Время и место ничего не значат. Он жаждет эту горячую женщину. Он поднял глаза к небу, стремясь остудить жар в теле и в душе, но когда опустил глаза, Имоджин по-прежнему была в его руках.

– Наступила ночь. Надо уходить, – тихо сказал он, стараясь удержаться от искушения.

От этих слов холод пронзил ее насквозь, боль в руках и стертых ногах, о которых она на время забыла, вернулась с мстительной силой. Имоджин уткнулась ему в грудь, чтобы спрятать смущение, от которого запылали щеки.

– Не думаю, что я смогу проделать обратный путь, я буду все время падать, – с трудом сказала она, ненавидя свою беспомощность.

Роберт участливо сказал:

– Но нам надо идти. Мне совсем не нравится ночевать под открытым небом в снегу.

– Гарет сказал, что мы совсем близко от башни. Я бы с удовольствием пошла туда, если можно.

– Груда камней не сулит нам ничего хорошего, – сухо сказал он, стараясь игнорировать ревность, которая вскипела в нем при имени другого мужчины на губах, которые он только что целовал.

– Можно туда войти.

– А, там вообще нет двери. Мы с Мэтью обошли башню кругом, и единственные дыры, которые в ней нашли, – это окна под самой крышей, а от них нет проку, если не умеешь летать.

– Если вы не нашли дверь, это не значит, что ее не существует. – Имоджин воинственно вскинула голову. – Дверь в башню в двадцати шагах к востоку от самой башни, рядом с каменным указателем. Люк замаскирован, под ним каменная лестница.

– Господи! – пробормотал Роберт. – От этого тоже мало пользы. Чертова штука рухнет нам на голову, если мы попытаемся в ней укрыться. Все сооружение страшно неустойчиво.

Она покачала головой:

– Не думаю. Башня должна быть достаточно прочной.

– Ты не была бы так уверена, если бы видела, сколько камней вокруг валяется.

– Я не могу видеть камни ни на земле, ни в стене тридцатиметровой башни, – пробормотала она, и Роберт почти обрадовался, что она не может увидеть, как он густо покраснел от стыда.

Она вздохнула.

– Я не говорю, что вы не видели того, на что смотрели, – сказала она медленно, как непонятливому ребенку, – я просто думаю, что вы неправильно это поняли.

Роберт сжал зубы.

– Ну, а как бы ты это поняла? – с насмешливой вежливостью спросил он.

Она улыбнулась и наклонилась к его уху:

– Роберт, я полагаюсь на мою все еще действующую память; я помню, кто-то сказал, что свалка камней вокруг башни образовалась не потому, что они падали сверху, просто их никогда и не поднимали.

Роберт некоторое время тупо молчал.

– Мне не пришло в голову, – простовато признался он. – Итак, миледи, по вашему просвещенному мнению, в башне можно безопасно провести ночь? – спросил Роберт, не сознавая, какую бурю поднял в ее душе.

Имоджин пребывала в крайнем смущении. За короткое время она пережила столько чувств, что теперь не могла приноровиться к спокойным манерам Роберта. Она не ожидала, что он признает свою ошибку, – не мог Роберт этого сделать! Это приводило в замешательство, она не знала, как реагировать. Ее мир покачнулся, она не понимала, чего от нее ждут.

– Вероятно, – насупившись, сказала она.

Он наклонился и чмокнул ее в сдвинутые брови.

– Тогда уходим, если не хотим, чтобы нас съели волки.

Он помог ей встать на ноги, взял, из костра горящую палку, чтобы как факелом освещать путь, и затоптал костер. Имоджин попробовала сделать шажок, но боль от стертых ног была такой острой, что она чуть не закричала. Однако гордость требовала скрывать свою неполноценность, и она быстро сделала безразличное лицо.

– С тобой все в порядке? – участливо спросил Роберт, внезапно оказавшийся рядом. Кажется, он говорил искренне, но Имоджин не удержалась и протянула руку к его лицу, чтобы это проверить. Мышцы лица были напряжены, губы сжаты, это говорило о тревоге. Он и в самом деле о ней заботится!

– Нет, по-моему, нет, – медленно сказала она, пугаясь своей честности.

Он тихо чертыхнулся, потом расплылся в мальчишеской улыбке.

– Я оставил неподалеку Даггера. Думал послать за ним кого-нибудь, как ты отнесешься к скачке под луной? Ты не боишься лошадей?

Она закусила губу и потрясла головой, стараясь сдержать восторг. Лошадь! Как давно она не сидела верхом, не чувствовала, как под ней ходят мускулы, не летела вскачь!

– Я буду рада прокатиться, – сказала она и пискнула от восторга.

Он без усилий взял ее на руки.

– Миледи, конь вас ждет. Нельзя терять времени.

Имоджин улыбнулась и сказала скорее себе:

– О, Роберт, если бы ты знал, как много времени я потеряла.

Она погладила бархатную морду лошади; Даггер мягко подышал ей в ладонь, повернул голову и толкнул в спину. Она оцепенела, а потом тихо засмеялась.

– О, ты меня простил за то, что тебя разбудили? Почему-то я не думаю, что сэр Роберт такой же отходчивый. – Ветер доносил до нее чертыхания Роберта; она улыбнулась.

Странно, но она не боялась вспышек его темперамента. Ее смущение никуда не делось, но она со все возрастающей ясностью понимала: Роберт не похож ни на одного мужчину, которого она встречала. К нему не применимы правила, которым она долго следовала ради сохранения жизни. К счастью, она быстро выучила новые. И узнала, какой бы властью ни обладал Роберт как ее господин и муж, он умеет быть бесконечно нежным, боится причинить ей боль и, кажется, действительно заботится о ней.

Еще она узнала, что он один обладает способностью растопить черную темноту внутри ее.

Она потерлась лицом о шею лошади, вдохнула полузабытый запах, надеясь, что в воспоминаниях о давней наивности сумеет убежать от мучительной надежды, пробудившейся в душе. Она как никто другой должна была знать, что надежда – прибежище дураков. Что нежные не выживают в этой жизни, что надежда – единственное опасное оружие, направленное против тебя. Но Роберт разрушал все старательно выстроенные стены, с ним Имоджин начинала верить, что мир вокруг наполнен светом и надеждой.

Чуть улыбнувшись, она подумала: судя по ругательствам, сотрясающим воздух, одна только надежда не приведет их в башню.

– Ты уверен, что тебе не Нужна моя помощь? – спросила Имоджин, но в ответ услышала только пыхтение.

Короткая тишина и вдруг треск дерева, а за ним восхищенный присвист.

– Черт возьми, ты была права! Под этим дряхлым люком каменная лестница! – Роберт так и лучился энтузиазмом и энергией.

– Не надо так уж удивляться, а то можно подумать, ты считал, что я врала, – сказала она с напускной строгостью, стараясь игнорировать трепет, вызванный прикосновением его руки.

– Ну как тебе сказать… – протянул он и театрально застонал, увидев нацеленный в живот кулак. Он легко перехватил ее руку и сжал. – Нет, не врала, но тебя могли неправильно информировать.

Она подняла брови и сменила тему:

– Ну раз ты открыл дверь, наверное, следует туда войти. – Она безуспешно старалась скрыть возбуждение и подавить страх, который ему сопутствовал.

«Роджер, я здесь, – мысленно обратилась она к брату, – я все-таки здесь, в твоей башне, несмотря на все твои угрозы и насмешки. Я здесь, но я так боюсь…»

Держась за стену, она спустилась по крутой лестнице и вошла в короткий коридор. Грубый камень скреб по ладони. Она дрожала, холод этих камней пробирал до костей.

Как будто в каждом камне был Роджер.

– Я здесь, Роджер, – прошептала она, как заклинание от злых духов. – Я здесь.

Роберт кинул на нее любопытный взгляд, увидел бледное, напряженное лицо, но все ее чувства перекрывала стена несокрушимого мужества.

Он сжал зубы и невольно взялся за меч. Очень хотелось спросить, куда подевалась ее прежняя уверенность, чего она так боится. Почему в этом подземелье она вдруг стала казаться такой хрупкой, что, держа ее за руку, он боялся разбить ее на тысячу кусков.

Вместо этого он спросил:

– Сколько лет этой башне?

Она пожала плечами.

– Ее построили на второй год после того, как я сюда приехала. Планировалось еще многое построить, но… – Передней вставали первые дни ее пребывания в этом аду. В застоявшемся воздухе коридора как будто пролетело дуновение былого ужаса. Башня была частью ада, и Имоджин невольно отдернула руку от холодной стены.

Роберт прикусил язык. Если он на нее поднажмет, она может совсем замкнуться, и хотя ради ее блага он решил быть терпеливым, ему это с трудом давалось.

Он молча притянул ее к себе, и они стали медленно подниматься. Когда дошли до верха лестницы, Роберт вложил ей в руку фонарь.

– Подержи. – Он стал ощупывать стену, отыскивая дверь. Стук кулака по камню сообщил Имоджин о неудаче.

– Слева от двери должна быть гравировка в виде вложенных колец. Нажми сначала на внутренний круг, потом на третий по счету, потом на четвертый, потом на второй, – тихо подсказала она. Ее лицо было мертвенно-бледным.

Он с беспокойством поглядел на нее, но сделал, как она велела, – отыскал круги и поочередно нажал. Они поддавались с удивительной легкостью. Когда он нажал на последний, по коридору разнесся скрип пробудившихся к жизни ржавых петель, и дверь открылась.

– Черт возьми, никогда не видел ничего подобного.

– Роджер нанял конструктора. Как я помню, он был очень доволен результатом. – Она поежилась. Упоминание этого имени внутри его же творения казалось заклинанием дьявола.

Она сунула фонарь Роберту:

– Возьми. Мне он вряд ли понадобится.

Он быстро схватил горящий фонарь, но, видимо, недостаточно быстро: запахло горелой шерстью. Он вглядывался в ее лицо, не в силах совладать с тревогой: чувствовалось, что Имоджин напряжена и сильно напугана. Из-за этого запертая башня стала казаться зловещей, полной мрачных тайн, и ему это не нравилось.

Плечи одеревенели. Роберт прошел многие войны и знал, что безрассудно игнорировать предчувствие, у него было такое ощущение, что он со связанными руками сражается с невидимым врагом.

Стиснув зубы, свободной рукой он обнял Имоджин, вошел в комнату и остановился, пораженный картиной, которую осветил фонарь. Он все ожидал увидеть в угрюмой башне, но только не это.

Перед ним была пещера сокровищ!

У одной стены начиналась витая лестница, поднимающаяся к самому потолку, а все остальное пространство было забито вещами. Мебель, рулоны шкур и гобеленов, ящики один на другом; в тех, у которых не было крышки, сверкало золото и серебро.

Из одного упавшего ящика вывалились книги и рассыпались по полу; под светом фонаря сияли кожаные обложки, инкрустированные драгоценными камнями.

– Матерь Божья! – ахнул Роберт. – Черт возьми, что это такое?

Она улыбнулась.

– Моя жизнь. – Она отпустила его руку и, протянув руки, двинулась вперед. Роберт зажег свечу в подсвечнике, стоявшем у двери, повесил на стену фонарь и молча пошел за ней.

Она дотронулась до скатанного гобелена и пробежала дрожащей рукой по изнанке.

– Что здесь изображено?

Голос был тихий, и Роберт слышал, как в нем пульсирует боль. Он осторожно поставил свечу на ближайший ящик и вытащил гобелен из пачки, неуклюже раскатал, встряхнул, обдав их обоих пылью. Роберт рассмотрел простенький гобелен, понимая, что при обычных обстоятельствах вряд ли бы его заметил.

– Какой-то лес. – Он чувствовал себя неловко, он никогда не имел дела с такими вещами. – По краям цветочный орнамент. В правом верхнем углу – охотники, внизу – дамы и менестрели, пируют, на них смотрит какая-то странная лошадь.

Она погладила гобелен, из глубины памяти встала картина.

– Не лошадь. Это козерог. Гобелен висел в оружейной моего отца. Мать терпеть не могла оружие в доме, мирилась с ним только тогда, когда комната хоть немного походила на оружейную. Когда папа не видел, она приказывала слугам завешивать мечи и луки тряпками, а когда она не видела, он их снимал. Я про это почти забыла, – грустно призналась она.

Роберт крепко обнял ее и с трудом заставил себя отстраниться.

– Ты видишь книги? – спросила она, не понимая, что он начинает злиться на ее стремление к воссоединению с прошлым.

– Да, – спокойно ответил он.

Она нашла его руку и крепко сжала.

– Подведи меня к ним.

Он помог пройти между ящиками, мебелью и рулонами, и они присели возле кучи книг. Роберт чувствовал ее возбуждение, как свое собственное. Она выжидательно протянула руки.

Роберт секунду помедлил, потом вложил ей в руки первый попавшийся том. Она погладила обложку, вдохнула запах кожи, пергамента, клея. Когда она улыбнулась на этот раз, ее лицо светилось от счастья. Роберта охватило чувство, что он вторгается во что-то очень личное, но он продолжал смотреть, и, когда она прижала книгу к груди, взорвался:

– Имоджин, почему?

– Что почему? – спросила она, любовно поглаживая старую кожу.

– Почему вещи, которые ты так любишь, лежат в этой башне? – Его голос дрожал от подавляемого гнева. – Почему, потеряв зрение, ты не окружила себя знакомыми вещами? Почему, Имоджин?

– Ах уж эти «почему». – Она повернула к нему лицо, улыбка стала болезненной. – Потому что это облегчило бы мне жизнь, а Роджер не хотел. Он хотел обескровить меня, чтобы я подчинилась. Он хотел, чтобы я сдалась, и считал, что это, – она обвела рукой комнату, – будет способствовать его победе.

Она села на пол, одной рукой обхватила колени, другой прижала к груди книгу и стала раскачиваться из стороны в сторону.

– Каждый раз, когда он приезжает, он говорит мне об этих вещах, говорит, как до них добраться. И уезжает с сознанием, что эти сведения прожигают мне мозг. Иногда он что-нибудь приносит для освежения памяти, дает подержать, а потом опять уносит, говоря, что я их получу, если…

– Если что? – Роберт отвлеченно подумал: странно, что он может казаться спокойным, когда все в нем взывает к мести и насилию.

Но пока не время. Это удовольствие может подождать, сейчас ему нужна информация. Информация, которую Имоджин держит в себе и не выдает. Он видел, что она ушла от него в ту область памяти, куда ему не было доступа. Страх потерять ее, отдав демонам темноты, подтолкнул к действиям. Он выдернул книгу у нее из рук, бросил на пол, схватил Имоджин за плечи и потряс.

– Если что? Скажи мне, Имоджин!

Она положила руки ему на плечи. Под туникой чувствовались железные мускулы. Какой он сильный, благоговейно подумала она, но его сила не пугает, она кажется защитой. Ей вдруг отчаянно захотелось его защиты, захотелось спрятаться за его спиной и никогда уже не оставаться одной в темноте.

– Поцелуй меня, – хриплым шепотом сказала она, удивив его и себя. Наступила звенящая тишина.

Роберт не двигался, и Имоджин сама поцеловала его в сжатые губы и тут же с разочарованием поняла, что этого ей мало. Она прильнула к нему и поцеловала смелее, и только когда язычок порхнул по его губам, Роберт со стоном прижал ее к себе и поцеловал в ответ.

Она погладила его по рукам и широким плечам и опять поняла, что этого мало. Повела руки вниз, играя его мускулами, которые хотелось потрогать ближе, кожа к коже. Она неловко подергала тунику.

Он оторвал губы от ее рта и посмотрел в пылающее лицо.

– Ты этого хочешь? – спросил он свирепо, но она услышала только нежность и заботу. Они сводили ее с ума.

Она собиралась отдаться его ласкам и тому невыразимому счастью, которое, как говорил ей инстинкт, они принесут. В башне, построенной для ее мучений, она собиралась раз и навсегда разрушить память о том, как Роджер измывался над ее душой. Горькие воспоминания о мучениях должны были сменить очищающие воспоминания о мужчине, который угрюмо ждет ее разрешения сделать то, чего хотят они оба, стать ее мужем.

– Сними тунику, – пробормотала она, дергая подол неподдающейся одежды. Он осторожно передвинул ее руки на закрытую тканью грудь.

– Имоджин, я серьезно. Я всего лишь мужчина, и если мы сейчас не остановимся, то я не остановлюсь до тех пор, пока мы не станем по-настоящему мужем и женой.

Ныло такое впечатление, что она смотрит ему в глаза.

– Я не хочу, чтобы ты останавливался.

Рациональная часть сознания советовала быть осторожным, но его затопило желание, прожигавшее душу насквозь. Свободной рукой он снял плащ, за ним последовала туника.

Имоджин наклонилась и поцеловала его в голую грудь. Он на миг закрыл глаза, потом приблизил лицо, захватил ее губы долгим поцелуем и снял с нее убогий плащ, потом расстегнул платье. Отодвинувшись, посмотрел на результат своей работы.

Верх платья соскользнул с плеч, обнажив алебастровые груди с розовыми сосками, быстро затвердевшими на холоде.

– Ты прекрасна, – сказал он и провел заскорузлым пальцем по голубой вене, просвечивающей сквозь кожу.

Она хихикнула:

– Придется поверить тебе на слово.

– О нет, словом я не ограничусь, я покажу тебе, как ты прекрасна.

Он наклонил голову, и ей показалось, что она плывет по воздуху, так нежно было прикосновение его губ. Она откинула голову и со стоном восторга подставила грудь его рукам. Его дыхание опалило влажную кожу.

– Видишь, прекрасна, – сдавленным голосом сказал он и поцелуями прочертил дорожку от одной груди к другой.

Он прав, это прекрасно. И это только начало. Когда раньше она осмеливалась думать об этом моменте, в голову приходили только боль и страх, но с Робертом она чувствовала себя желанной и любимой. Он расстелил на полу одну из шкур, Имоджин неуклюже постаралась помочь ему, приближая драгоценный момент, которого давно ждала. Роберт накрыл пыльную шкуру своим плащом и бережно положил Имоджин, сняв с нее последние одежды.

Красота обнаженного тела сводила его с ума. Самое буйное воображение не могло бы создать эту гибкую линию от бедра до подъема ноги. Роберт лег рядом с Имоджин и возликовал, что она радостно протягивает к нему руки.

Она не удержалась и вздрогнула, когда к ней прижалось горячее, твердое мужское естество, и на секунду храбрость ей изменила. Роберт внимательно наблюдал за ней, ища признаки страха, и нахмурился.

– Ты должна меня узнать, – хрипло сказал он.

Он застонал, и она улыбнулась, поняв, что у нее тоже есть власть – власть, простирающаяся много дальше физической силы.

Дрожащими руками он закинул ее руки себе за шею, накрыл Имоджин своим телом и впился изматывающим поцелуем.

Ей было больно от мучительной потребности, она неистово двигалась, приглашая его уменьшить эту боль, но он не подчинился молчаливому призыву, а приподнялся и подразнил ее, доведя до безумия. Наконец, он опустился на локти и, неотрывно глядя ей в лицо, начал продвигаться. Она вцепилась в его руки, подалась ему навстречу, мысленно побуждала взять от нее все, что она может дать, взять сейчас же.

Сознание требовало остановиться, от напряжения пот катился по лицу и спине. Однако остановил Роберта непрочный барьер девственности.

– Имоджин, сейчас будет немножко больно. О Господи, я хотел бы, чтобы этого не было, но это недолго.

Его напряжение передавалось ей через руки и тело, через ощущение, что он обливается потом, несмотря на прохладу комнаты.

– Я тебе доверяю, – просто сказала она и потрогала его сжатые губы.

Это было самое эротичное, что ему доводилось слышать, он потерял последний контроль над собой и с беспомощным стоном опустился на нее.

Укол боли вызвал короткий всхлип, но через миг боль испарилась, и Имоджин начала привыкать к незнакомому ощущению. Потребность разгорелась в ней еще ярче, она обвила Роберта ногами, притянула его к сердцу и к боли своего откровенного желания.

Последние старания сдерживаться пропали, когда Роберт почувствовал, как она движется под ним, против него, вокруг него. Не отрывая губ от ее рта, он стал наносить удары, подгоняя завершение.

Волна за волной прокатывались по ее телу, она отвечала Роберту с такой же страстью, кусала его в плечо, молчаливо призывала вознести ее на новые высоты.

И вдруг эти высоты оказались внутри ее, каждая мышца конвульсивно сжалась толчком освобождения, а он все увлекал ее дальше и, наконец, содрогнулся и уткнулся головой в ее спутанные волосы.

Она с восторгом приняла его вес и обняла за плечи.

– Не думай, что можешь отвлечь меня, – строго сказал он, но не сделал попытку скрыть удовлетворения в голосе, и как ни желал, чтобы в его словах слышалась решимость, получилось не больше чем праздное любопытство.

Он лежал на боку, прижимая ее к сердцу. Оба накрылись вторым плащом, получился кокон, отделивший их от всего мира.

– Тебя это не отвлекло? Пожалуй, мне надо больше практиковаться.

– Мое тело в твоем распоряжении, разумеется, только для целей обучения.

Она хихикнула и теснее прижалась к нему, желая задержать драгоценный момент, пока реальный мир не вырвет его у нее из рук.

– Но вернемся к теме. Почему?

Она уже не могла делать вид, что не понимает.

– «Почему» не имеет значения.

– Скажи, а уж я решу, имеет или нет.

– А если имеет? Что ты будешь делать?

– Тогда я вытащу из него кишки через горло.

Она поморщилась.

– Но это практически невозможно, да?

– Не знаю, но намерен выяснить. Расскажи.

– Нет.

Роберт пришел в замешательство.

– Могу я хотя бы узнать, почему меня держат в неведении?

Она теребила завитки волос у него на груди; она хотела рассказать, хотела переложить на него часть этой черноты, но не смогла. Его отношение к ней было так ново в сравнении с вкрадчивыми угрозами и мрачными обещаниями Роджера.

– Не могу рассказать, просто не могу, – грустно сказала она.

– Но я твой муж, теперь по-настоящему. Между нами не должно быть секретов.

Она помотала головой и поджала губы. Увидев открытое неповиновение, он страстно пожелал разрушить стену тайны, вставшую между ними.

– Значит, я достаточно хорош, чтобы спать с тобой, чтобы жениться на тебе, но с моей стороны самонадеянно считать, что я имею право знать, что происходит? Я не достоин узнать о твоих страхах, ты даешь мне только тело! – закончил он с ненавистью.

Она инстинктивно закрылась от удара и удивилась, что его не последовало.

– Ты и вправду зол, – уныло сказала она.

– Конечно, зол, черт возьми! – Он придерживал рукой ее голову и злобно смотрел в лицо. – Ты сознательно выстраиваешь стену между нами. Если я не знаю, с кем борюсь, то как я могу тебя защитить от фантомов, которых не вижу? – Он пригнулся и свирепым шепотом сказал на ухо: – Но пойми вот что, Имоджин Боумонт. Даже если я не знаю, с кем борюсь, даже если ты не доверяешь мне имя врага, я все равно сокрушу все препятствия, я – твоя разящая рука, и так будет до конца моих дней. Поняла?

– Нет, – прошептала она, и он крепко прижал ее к себе.

– И не надо. Хватит того, что это так, – надменно сказал он, горячо дыша ей в шею. Рука скользнула по ее спине и остановилась на ямочке под позвоночником. Она не сопротивлялась, она знала, что не может дать ему утешения, только боль.

Он справился с расстройством и злостью и сказал:

– Давай спать.

– Ты опять становишься диктатором, – слабо улыбнулась она.

– Что ж, если ты не говоришь мне имя невидимого демона, я могу защищать тебя от того, что вижу. У тебя был утомительный день, и тебе нужно отдохнуть.

– Как скажет мой господин, – кротко сказала она. Он хрюкнул и закрыл глаза. Через секунду Роберт уже спал.

Она потерлась щекой о его голову. Почему она ему ничего не сказала? Жестокие жизненные уроки научили ее никому не доверять. И все-таки она не могла избавиться от счастливого трепета, возникшего после заявления, что он всегда будет ее защищать. Если он говорит правду, то она никогда больше не останется беззащитной в своей темноте.

Странно, но она верит его обещанию.

И страшно похоже на то, что он ей тоже доверяет.

Глава 8

Заслышав стук копыт Даггера по утоптанной земле, люди высыпали во двор, и Роберт поморщился.

– Вот тебе и прокрались домой до рассвета, – пробормотал он на ухо Имоджин.

Она беспечно улыбнулась. В его руках она не боялась шума толпы.

– Кто же крадется верхом на лошади?

Роберт засмеялся:

– Когда надо покрыть расстояние в несколько миль, лучше уж неудачно прокрасться на лошади, чем топать пешком.

– Аминь! – пылко заключила Имоджин, и он опять засмеялся и соскользнул со спины Даггера.

Строго взглянув на толпу, посмевшую комментировать это событие, Роберт подхватил Имоджин за талию и спустил на землю. Его кольнул знакомый серебряный кинжал желания, и он с обреченным вздохом отступил от нее.

– Готова встретиться с полчищем, малышка? – тихо спросил он, она глубоко вздохнула и кивнула. Роберт ободряюще сжал ее плечо, придвинулся поближе, обратил лицо к толпе и слегка сдвинул брови, когда вперед выступил Гарет.

– Мы как раз спорили, кому достанется имение, если вас обоих съели волки, – широко улыбаясь, сказал Гарет; в нем не было вчерашнего напряжения, хотя, когда он хлопнул Роберта по спине, толчок был слишком сильным, чтобы считаться дружеским. – Так где же вы пропадали?

Роберт самодовольно улыбнулся.

– В башне.

Гарет изумился.

– Как, в непроницаемой башне, над которой вчера потешался весь гарнизон?

– Не такая уж она непроницаемая, – бесстрастно сказала Имоджин.

Гарет озадаченно посмотрел на нее и пожал плечами.

– Это не имеет значения, раз вы уже дома.

Дома? Роберт оглядел пестрый сброд во дворе, где смешались рыцари и жители, и почувствовал, что потерянная часть головоломки улеглась на место. Дома.

В этой мысли было нежданное удовлетворение, но довольство очень скоро сменилось испугом: он заметил, что все его рыцари даже не взглянули на него, нет, они разглядывали хозяйку имения, которую увидели в первый раз.

Роберта охватила свирепая ревность, он сжал кулаки, подавляя желание схватить Имоджин, увезти и забаррикадироваться вместе с ней в башне.

– Леди Имоджин устала, – жестко сказал он и поспешно стал выбираться из толпы, боясь сделать что-нибудь такое, что смутит обоих. У нее был испуганный вид – ничего, позже он ей объяснит, если найдет слова для объяснения бурлящих в нем эмоций. А сейчас важно увести ее от мужских взоров. Войдя в спальню, он с грохотом захлопнул дверь и привалился к ней спиной. Конечно, теперь придется иметь дело с разгневанной женой, и он не удивился, услышав возмущенный голос:

– Что все это значит?

Он подошел к камину и стал ворошить угли, радуясь, что она не видит самодовольной улыбки на его лице.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – пробормотал он.

– Я говорю о том, что ты ринулся в эту комнату, как будто за тобой гналась свора собак, – сквозь зубы сказала она. – Я говорю о своей несуществующей усталости, о твоем внезапном порыве скрыть меня от глаз людских. – Роберт с удивлением услышал муку в ее голосе. – Если ты меня стыдишься, ради Бога, так и скажи. Я могу скрыться, я к этому привыкла и могу это принять, если так надо. Но ты не должен в одну минуту быть добрым и понимающим, а в следующую – грубым и резким, из-за того что не можешь вынести, что люди видят твою слепую… жену.

Роберт застонал, кинулся к ней, подхватил на руки и прижал к сердцу.

– Имоджин, все было не так! Я могу объяснить…

– Попробуй, – сказала она с вызовом, хоть и приглушенным голосом, потому что голова упиралась ему в грудь.

Он вздохнул, потерся подбородком о ее волосы, вдыхая их аромат.

– Мужчины на тебя смотрели, было видно, что ты им нравишься. – Роберт закатил глаза. Неубедительное объяснение. Сказанное вслух, оно показалось еще хуже, он почувствовал отвращение к себе.

Он ждал взрыва, которого заслуживало подобное ослиное заявление, и, когда ничего не случилось, рискнул посмотреть на нее. Если бы его все еще не сжигала ревность, он бы засмеялся при виде недоумения на лице Имоджин.

– Ты ревновал?

– Может быть, – буркнул он.

Ее глаза широко раскрылись, на лице появилась улыбка. Улыбка перешла в смех, Имоджин хохотала, держась за бока.

– Неужели правда? Не можешь же ты ревновать! Твои мужчины смотрели наледи Калеку! – Ее охватил еще один приступ смеха.

– Имоджин… – предупредил Роберт.

– Извини, извини. – Она умоляюще вскинула руку. – Я забыла, что не должна так говорить, но признайся, ведь это смешно – ревновать леди Ка… меня.

– Ты могла бы заметить, что мне не смешно, – сквозь зубы сказал он.

– Да. – Она старалась взять себя в руки, но ей не удавалось. – Но пойми, что я нахожу это забавным. Кто бы мог подумать, что ты будешь ревновать? – Секунду она продержалась, но потом опять разразилась злым смехом.

Роберт грубо прижал ее к себе и заглушил смех поцелуем, толкнулся языком в восхитительно полные губки, и Имоджин сразу же открыла рот, впуская Роберта, а он постарался оставить несмываемую печать жара своего дыхания.

Развлечение превратилось в желание, Роберт потащил ее к кровати, Имоджин на ходу снимала с него одежду. Они упали поверх покрывала, задыхаясь, Роберт поднял голову и посмотрел в раскрасневшееся лицо Имоджин. Он поймал ее в паутину желания, но ему было этого мало, он хотел, чтобы в пылу страсти для нее перестал существовать весь мир.

Он начал безжалостно искушать ее тело: рука гладила нежную кожу, задержится там, подразнит здесь и мучает повсюду. За рукой следовал рот, и она беспомощно всхлипывала, теребя меха.

Но и этого было мало.

Он все ближе и ближе подводил ее к краю, продолжал бесконечную пытку, пока ее тело под мозолистыми руками не натянулось, как тетива, голова не заметалась по подушке, с губ не сорвалась невнятная мольба.

Но и этого ему было мало.

Он начал безжалостно загонять их обоих в лихорадочное действо. Тело Имоджин окружало его, волны желания сотрясали все ее чувства, с каждым мощным ударом она становилась все неистовее, сжимала ноги у него за спиной и отдавалась велениям его тела.

Только когда Роберт почувствовал, что она полностью покорена, он дал волю своему телу – на какой-то момент оно стало жесткой массой, потом превратилось в воду, и он испугался, что больше никогда не сможет двигаться. Хотя это не такая уж плохая судьба, если его лицо тонет в волнах ее волос. Прошла вечность, прежде чем он нашел в себе силы скатиться на бок и прижать ее к бешено бьющемуся сердцу.

Но и этого ему было мало.

Его все еще снедала ревность. Он понимал, что это несправедливо, но первобытная суть жаждала повесить каждого, кто осмелится на нее посмотреть. Однако, если он так сделает, в Шедоусенде не останется мужчин. А то, что он готов уничтожать собственных людей, делало ситуацию еще хуже. Роберт годами доверял им жизнь, а теперь не доверяет до такой степени, что они не могут даже посмотреть на его жену без того, чтобы он не бесился от ревности и похоти?

Кажется, он сходит с ума.

Его тревожило, что Имоджин вызывает в нем такие сильные чувства. Он нежно погладил ее по голове, теперь уже точно зная, что без нее для него нет жизни.

Она ухитрилась забраться в его душу так глубоко, что никаким острием ее оттуда не выковырять. А он этого и не хочет. Без нее он теперь не представлял себе жизни.

Вот почему так яростно горела ревность и мучило сомнение. Как он мог оставаться спокойным, зная, что Имоджин у него в душе, а он у нее? Неизвестно.

Что, если она легко представляет себе жизнь без него? Они могут сколько угодно заниматься любовью, но какое это имеет значение, если она может оставить его и уйти, не оглядываясь?

Ее душа была загадкой. Только он приблизится, как она уже исчезает, и он цепляется за ничто; его страшило это ничто. Он уткнулся в ее волосы, стараясь в их тепле избавиться от страха.

Имоджин погладила Роберта по небритому подбородку и почувствовала, как он сжал челюсти. Кажется, она поняла, что он тонет в пучине ревности и страха, и старается его утешить, хотя сама вызвала это смятение чувств.

Он смутился еще больше. Раньше он не сопровождал ласками животную страсть, которую удовлетворял легко и просто. Никогда раньше он не занимался любовью с нежностью и, честно говоря, не замечал ее отсутствия. Сейчас он не мог себе представить, как раньше жил без ласк Имоджин.

– Я вот что подумала, – прошептала она и даже вздрогнула от звука своего голоса в тишине. Он оторвался от умиротворяющих мягких волос и приподнялся, опершись на локоть. У него опять захватило дух от ее красоты. Он почувствовал себя так, как в первый раз, когда обнял ее в сиянии зимнего солнца.

Но больше всего изумляло то, что его влечет к ней не столько ее красота, сколько хрупкая сила расцветающего духа, именно в ней причина того, что он не мыслил жизни без нее.

– И что же? – беспечно спросил он, старательно пряча обуревавшие его чувства. На ее лице блуждала порочная улыбка.

– Тебе, пожалуй, придется больше практиковаться, чтобы убедиться, что мы все делаем правильно, – промурлыкала она и потрогала улыбку на его губах. Он не удержался и прикусил кончик ее пальца, она пискнула, но оставила руку его бархатному языку.

– Вообще-то, если мы будем это делать еще правильнее, я могу скончаться. Когда ты до меня дотрагиваешься, я ни о чем не могу думать.

– Надо будет запомнить, – пробурчал он.

– Уж запомни. – Она теснее прижалась к нему. – И помни, что потом мысли опять ко мне возвращаются. Так вот, я думала… Что же я думала? Что у меня больше нет причин сидеть взаперти, я, так сказать, опрокинула лодку. Как я могу прятаться в своей комнате теперь, когда убедилась, что с небольшой помощью способна выйти в этот большой мир?

Он поцеловал ее в макушку, молча выражая понимание и сочувствие.

– Полагаю, можно бы начать с сегодняшнего ужина? – осторожно спросила она. Он увидел, что она прикусила губу, и забеспокоился. – Если бы ты помог мне с едой, я бы перестала выставлять себя полной дурой.

– Я, конечно, буду рад помочь, но, пожалуй, это не лучшая идея. – Видя замешательство Имоджин, Роберт погладил ее по голой спине. – Видишь ли, когда я попробовал тебе помочь с едой на свадебном пиру, меня охватило такое вожделение, что я готов был изнасиловать тебя прямо на столе, – серьезно сказал он.

Ее лицо перестало гореть, но она продолжала улыбаться.

– Насколько я помню, не вожделение тебя охватило, а тираническое поведение. И ты меня не изнасиловал. Ты немного поговорил о том, что тебе надо будет сделать, а потом, что самое важное, улегся спать в кресле. Вот и все вожделение, – ехидно закончила она.

В наказание за то, что она могла хоть на секунду усомниться в его вожделении, он нагнулся и укусил ее в плечо.

– А если быть честным хоть на один процент, ночь я закончил в твоей кровати. Помнишь? – прошептал он ей в плечо, и она затрепетала от восторга.

– Незначительная деталь. Я уверена, ты можешь помочь мне за обедом, не изнывая от желания. К тому же меня не надо кормить, как ребенка, надо только помочь с набором еды. Свой рот я сама могу найти…

– Я тоже, – пробормотал он и тут же продемонстрировал свое умение в поисках ее рта. Когда поцелуй закончился, оба задохнулись.

– Вижу, что можешь, – сказала она с дрожащей улыбкой, и он поймал губами и эту улыбку. На этот раз Имоджин предвидела его движение, уперлась руками в грудь и оттолкнула, но с удовольствием поиграла волосами. – До того как меня грубо прервали, я говорила, что…

– Миледи, если хочешь, могу показать, что такое грубо, – прорычал он, но она продолжала:

– Что у меня нет проблем с умением есть, просто еда иногда проказничает и падает. Первые полгода я почти голодала, и пока не приноровилась есть, вся одежда была в пятнах. – Тон речи был легкий, но за этой легкостью Роберт чувствовал боль. – Теперь лучше, но… – Она теребила одеяло. – Но если ты поможешь…

– О чем разговор? Конечно, помогу. Ты еще спрашиваешь, – мягко упрекнул он. – Что я за муж, если меня остановят какие-то застольные манеры?

Почти два полных дня он доказывал, какой он муж. Они закрылись в комнате, окружили себя остывшими блюдами и пытались изобрести способ принудительного питания, как его в шутку назвал Роберт. Имоджин смеялась. Она удивлялась тому, как много смеется в эти дни. То, о чем Имоджин думала как о мучении, обернулось радостью.

Вначале было нелегко.

Она чувствовала пристальный взгляд Роберта как физическое прикосновение и нервничала, а от этого становилось еще труднее.

К середине первого дня она чуть не плакала от расстройства, но вместо того чтобы разразиться слезами, лишь швырнула ложку через всю комнату. Она испугалась, что эта ребяческая выходка рассердит Роберта и он оставит ее.

Давно ему пора это сделать.

Но он присел возле нее, погладил по шеке и сказал:

– В чем дело, Имоджин?

– По-моему, это называется слепота, – едко сказала она.

– Твоя выходка не имеет никакого отношения к слепоте, это просто вспышка раздражения, у зрячих такое тоже бывает.

Она скрестила руки на груди.

– И что?

Он раздраженно фыркнул и встал, отчего Имоджин почувствовала себя покинутой.

– Ничего. Я просто стараюсь понять, что с тобой. Извини, больше не буду.

Ей стало стыдно, она повесила голову.

– Ты на меня смотришь, – неохотно буркнула она.

– Что?

Она махнула рукой и встала.

– Плохо то, что я чувствую, как ты на меня смотришь, а когда ты смотришь, я ничего не могу делать! – крикнула она.

Секунду он молчал, потом она услышала смешок, который быстро перешел в хохот.

– И все это потому, что я на тебя смотрел! Господи, женщина, я всегда буду на тебя смотреть, если мне дадут хоть пол шанса!

Она уперла руки в бока и стала постукивать ногой. Он опять развеселился, плюхнулся в кресло – она слышала, как скрипнуло сиденье.

– Когда ты закончишь… – В ней нарастала ярость, но он, похоже, ничуть не испугался и затащил ее к себе на колени.

– О, Имоджин, – выдохнул он, прижав ее к себе. Она почувствовала, как напряжение постепенно уходит, сменяясь теплом его тела.

Они посидели молча, тишину нарушало только потрескивание дров в камине.

– Кажется, я сделала глупость, – медленно сказала она, и Роберт улыбнулся на ее обиженное признание.

– Что ж, по-моему, швыряние ножей из-за того, что я на тебя смотрю, можно считать чем-то в этом роде.

Она вздохнула и потерлась носом о его шею.

– Ненавижу чувство беспомощности. Меня выводит из себя, что ты это видишь. Я не способна делать то, что делает четырехлетний ребенок! По-моему, я не справлюсь.

– Конечно, справишься. – Он закрыл ей рот рукой, чтобы не дать возразить. – Не сразу, нет, но ты должна мне доверять, а я говорю, что ты справишься.

Она обеими руками отвела его руку.

– Ты правда так думаешь?

– Да, а иначе чтоб мне до конца жизни увертываться от твоих ножей!

Она улыбнулась – ему показалось, что соблазнительно, но когда он собрался ее поцеловать, она выскользнула, встала и отошла к столу.

Величественно опустившись в кресло, Имоджин подняла брови.

– Начнем, или и на этот раз потребуется нож?

– Нет, не надо ножа! – в шутливом ужасе воскликнул он.

Они продолжали работу над задачей; напряжение исчезло, время летело быстро. Они смеялись, дразнились, целовались и занимались любовью. Роберт чувствовал, как рассеиваются ее страхи. Он безумно хотел, чтобы Имоджин победила всех своих демонов, даже самых маленьких.

Только после того, как много еды попадало на пол и много ножей пронеслось в обе стороны, Роберту пришло на ум решение. Он объяснил план, который без лишней скромности назвал гениальным. Налице Имоджин читалось сомнение.

– Как, просто класть еду в определенном порядке?

– Да. – Он разложил еду на тарелке аккуратными кучками. – Как мебель в этой комнате. Если ты знаешь, где мясо, где хлеб и так далее, то возьмешь тарелку и будешь есть вполне аккуратно.

– Но я не смогу разложить.

Он поставил тарелку прямо перед ней и сел в соседнее кресло.

– Не будь тугодумом! Тарелку буду наполнять я. Порядок у нас будет такой. – Он дотошно объяснил расположение еды, дал ей ложку и стал наблюдать.

Нахмурившись, она медленно прокладывала путь по тарелке. С растущей гордостью он смотрел, как в ее движениях появляется уверенность. И это сделал он! Твердый уголок в душе размягчился еще немного.

Когда последний кусочек еды благополучно отправился в рот, Имоджин аккуратно положила ложку на стол и секунду чопорно посидела, а потом издала радостный вопль, кинулась на грудь Роберту, смеясь и плача, и он с удовольствием целовал смеющиеся губы.

Когда пришло время одеваться к ее первому выходу в большой зал, бурное веселье сменилось тревогой. Имоджин суетливо одергивала платье, сколько Роберт ни твердил, что она выглядит ошеломляюще, нервозность съела всю ее решимость. После третьей смены наряда он всерьез начал сомневаться, выдержит ли его рассудок это приключение.

– Если не хочешь, не пойдем, – отчаявшись, сказал он. – Я с удовольствием поужинаю с тобой здесь.

– Нет, я не буду прятаться, даже вместе с тобой. – Она глубоко, прерывисто вздохнула. – Я правда хорошо выгляжу?

– Имоджин, ты великолепна. – Он поцеловал ее в лоб и взял под руку. – А теперь пойдем, ошеломим мой ни о чем не подозревающий гарнизон.

Они вошли в зал; Роберт оттянул ворот туники, который вдруг показался узким, и занервничал почти как Имоджин, но подругой причине. Он не хотел, чтобы ревность снова подняла свою мерзкую головку.

Все взоры обратились к ним, по залу пронеслось легкое «ах-х!».

Роберт увидел в глазах мужчин неприкрытое восхищение, но вместо прежней злости почувствовал гордость. Гордость, что эта женщина с ее безмятежностью и повадками королевы – его. Гордость и любовь заполнили его настолько, что для ревности не осталось места.

Имоджин пленила всех мужчин.

Конечно, слухи о жене Роберта носились по дому уже несколько дней, Гарет вовсю старался развеять мифы о леди Калеке. И вот, наконец, она стояла перед ними, давая возможность утолить жгучее любопытство.

Роберт услышал единодушный вздох одобрения и молча улыбнулся. Знает Имоджин или нет, но она всегда производит такой эффект. Супруги медленно поднялись на возвышение, и, как только сели, дверь кухни отворилась, и слуги внесли еду и питье. Вскоре молчание заполнилось звуками, означавшими, что рыцари едят.

Роберт сосредоточенно набрал еду на тарелку и поставил перед Имоджин. Он собрался отвести руку, но Имоджин с безошибочной точностью перехватила ее, подержала, прошептала «спасибо» и поцеловала его в щеку.

Он поднес ее руку к губам.

– Имоджин, меня не за что благодарить, я только помог тебе реализовать то, что ты сама разработала. Только твоя храбрость привела к успеху, и ничего больше.

Казалось, она хотела что-то сказать, но тут по залу опять прокатился шорох, Роберт оторвал глаза от Имоджин и нахмурился, увидев, что возле помоста стоит Гарет и довольно ухмыляется.

Черт бы его побрал! Когда они останутся наедине… Роберт оборвал себя и вздохнул. Кажется, не удалась его попытка волшебным образом излечиться от ревности.

– Сэр Гарет, – официальным тоном произнес Роберт, не желая его поощрять.

Но Имоджин не разделяла его сдержанность. Услышав имя Гарета, она пришла в восторг.

– Гарет, вы здесь?

Ее радость раздражающе подействовала на Роберта.

– Миледи, где вы, там всегда буду я, чтобы сияние вашей улыбки поддерживало во мне жизнь.

Лесть была такой чрезмерной, что Роберт улыбнулся. Слегка. Чтобы Гарет не думал, что он одобряет его возмутительное поведение.

Имоджин подняла брови.

– Все еще флиртуете, сэр рыцарь?

– Все еще! – тихо прорычал Роберт, но его никто не услышал за звучным ответом Гарета:

– Только с вами, миледи.

Ее звонкий смех разлетелся по залу.

– Почему мне никогда не удается сказать последнее слово, сэр рыцарь? Может, галантнее было бы уступить мне эту честь?

Гарет на секунду замер, потом громко вздохнул.

– Простите, миледи, я пытался, но даже ради вас я не могу держать рот закрытым.

– Неудивительно, – едко сказал Роберт, но Гарет только усмехнулся.

– Леди Имоджин, как бы ни грел меня свет вашего присутствия, я, кажется, нервирую вашего мужа, так что вопреки своей натуре сразу перейду к цели. – Он картинно опустился на одно колено и вынул из-за спины большой букет. – До меня дошел слух о том, что вы почтите нас своим присутствием, и я подумал, что в ответ на ваш дар я обязан преподнести этот маленький… – Роберт громко фыркнул, – букет.

Гарет осторожно положил букет ей на колени и склонился к руке.

Разглядев букет, Роберт вскинул брови.

– Гарет, почему ты подарил моей жене букет листьев?

– Потому, Роберт, что я, конечно, хорош, но не настолько, даже я не могу сделать цветы из снега. К тому же я подумал, что Имоджин больше понравятся душистые травы, чем безвкусно пестрые цветы.

Имоджин дрожащей рукой потрогала букет, осторожно растерла в пальцах листок, и в воздухе поплыл яблочный запах… Она вдохнула его и осторожно положила букет на стол. При свечах было видно, что ее щеки влажно блестят.

– Помоги мне встать, – прошептала она Роберту, и он мигом подчинился, как и все, потрясенный силой ее чувств.

– Спасибо, сэр Гарет. Вы правы, дар прекрасный, я даже не знаю, как вас достойно отблагодарить. – Она сказала это со всей возможной официальностью, но вдруг наклонилась и запечатлела у него на щеке поцелуй.

Роберту было не до ревности. Бросив взгляд на зал, он понял, что для тревоги есть причина поважнее. Восхищение в глазах людей сменилось благоговением. Вид леди, глубоко потрясенной таким простым подарком, проложил путь от многолетней жестокости к глубоко запрятанной нежности – рыцари и не догадывались, что она у них есть. Роберт чуть не застонал. Тридцать закаленных воинов – с ними он умел обращаться. Тридцать влюбленных мужчин, однако, могут представлять проблему.

Роберт попал в беду.

Ему на глаза попался улыбающийся Гарет. Роберт свирепо уставился на него, а Гарет подмигнул, встал с колена и прошептал ему на ухо:

– Когда тридцать мужчин ради ее безопасности готовы убить собственную мать, ты можешь быть уверен, что никто никогда не причинит ей вреда.

Роберт стрельнул взглядом в зал и поморщился.

– Беда грозит мне. Они меня растопчут своими сапогами, кинувшись на ее защиту.

Гарет пожал плечами.

– Будешь ходить на цыпочках.

Роберт вздохнул и взял кубок с медовым напитком.

Единственным человеком, не понимавшим, что вокруг происходит, была Имоджин. Не сознавая, какой произвела фурор, она спокойно вернулась к обеду, время от времени протягивая руку, чтобы потрогать букет.

Роберт невольно улыбнулся. Может, дела пошли не так, как он планировал, но женатая жизнь начала ему нравиться.

И его это очень даже устраивает!

Глава 9

Смех Имоджин привлек Роберта к окну. Двор внизу купался в солнечных лучах, снег почти весь растаял, но Роберта согрела не радость от наступления весны, нет, улыбку вызвал смех Имоджин, доносящийся с той части двора, которую Роберт отвел для тренировок.

Он выделил это место, как только начали приезжать его люди, и теперь большую часть дня оттуда доносился звон металла о металл, однако сейчас слышались рокот голосов и смех. Значит, опять Имоджин отвлекает их от серьезного дела. Ей это нетрудно.

Стоило ей появиться в дверях, как воины охотно откладывали оружие, радуясь возможности привлечь ее внимание. Так и сейчас. Роберт старался разглядеть ее в толпе под окном, но платье только иногда мелькало среди полуголых, бронзовых, пахнущих потом тел. И все равно у него было впечатление, что она заполнила собой весь двор.

Роберт тряхнул головой, дивясь глупости мужчин, но все равно улыбнулся. Да и как можно было винить их за то, что они попали к ней в плен, когда он первым добровольно стал ее жертвой? Ее растущие уверенность и восторг перед открывающимся миром были драгоценным камнем в тяжелой жизни воина, и Роберт не желал терять ни секунды такой жизни.

После многих лет сонного существования Имоджин старалась наверстать упущенное, кидалась в маленький мирок своего дома, и подчас даже смотреть на этот ураган было утомительно. Все ей было интересно, и она без устали предавалась всему, что вызвало у нее интерес.

Роберт с нежностью смотрел, как она оживленно болтает с его людьми. Обычно леди не появляются на тренировочной площадке и даже не выказывают интереса к мужским занятиям, но когда леди – Имоджин, удержать ее в стороне невозможно.

Его леди не такая, как все.

Прислонясь к окну, Роберт увидел, как мужчины неохотно вернулись к работе, едва во двор вышел Гарет. Теперь Имоджин была видна Роберту во всей красе, а с ней и поникшая Мэри. Старуха с явным трудом приспосабливалась к возродившейся Имоджин.

Роберт был бы не прочь снять нагрузку с плеч Мэри, в сущности, он даже жаждал стать глазами Имоджин в том прекрасном мире, который она для себя открывала, но не делал этого. Разум неумолимо подсказывал, что так он отдаст ей всю душу без остатка, а гордость требовала не отдаваться до конца, пока он не будет уверен, что Имоджин полностью принадлежит ему.

Это было похоже на поиск изъяна в раю.

Каждый раз, находясь рядом с ней, он чувствовал, что она скрывает мрачную правду, стоящую между ними непреодолимой стеной. Роберт хмуро глядел, как Имоджин и Мэри скрываются за стеной огорода.

Когда его перестала отвлекать головоломка в образе его прекрасной жены, он заметил мужчину, стоящего в тени стены; человек проводил Имоджин глазами.

Роберт нахмурился; он его узнал, это был священник:, который их венчал. Йен, так его назвала Имоджин. Друг Роджера.

Первая неприязнь к этому человеку со временем окрепла. Йен всегда оказывался там, где была Имоджин, и бесцветными глазами следил за каждым ее движением. Роберт всей душой желал избавиться от этого типа, но что-то его останавливало.

Он боялся, как отреагирует Имоджин, узнав, насколько близко от нее находится соглядатай Роджера. Роберт не хотел нарушать шаткий баланс, установившийся между ними, и в то же время знал, что получил бы величайшее удовольствие, если б мог избавиться от него так, чтобы об этом не узнала Имоджин.

Громкий стук в дверь вывел Роберта из глубокой задумчивости, он крикнул: «Войдите!» – и поскорее сел за стол, чтобы его не застукали за странным занятием. Лучше сделать вид, что он занят бухгалтерскими книгами, а не мечтами о жене.

Подняв глаза от бессмысленных цифр, он оторопел: перед ним стоял сэр Эдмонд с брыкающимся ягненком в руках.

Юный рыцарь выглядел смущенным и гордым. Роберт оперся локтями о стол и постучал пальцем по губам.

– И зачем же вы принесли мне овцу, сэр Эдмонд?

Молодой человек густо покраснел и опустил глаза.

– Это не вам, – промямлил он.

Роберт расхохотался, хотя понимал, что нечему удивляться, такое происходило уже несколько недель, хотя он и не поощрял повальное безумство. Все Гарет виноват: подаренный им букет душистых трав вызвал негласное состязание между рыцарями, каждый сражался за возможность получить поцелуй, и казалось, что нет пределов, до которых они не дошли бы ради этой цели.

Даже здравомыслящий Мэтью поддался всеобщему помешательству, вспомнил Роберт, недобро глядя на ягненка. Как раз сегодня утром старик с гордостью презентовал Имоджин мягкое утиное перышко; а когда галантно преклонил колено на каменный пол перед камином, колени угрожающе скрипнули.

Роберт хотел было засмеяться и подозревал, что его желание разделяли все свидетели этой глупости, но свирепый взгляд Мэтью запретил любую реакцию на его выступление. Однако Имоджин не заметила всеобщего скрытного веселья, она помогла старику подняться и выбранила за глупость, но заулыбалась и покраснела, она явно была довольна галантным жестом ворчливого старика.

Она обняла Мэтью и спросила, не проводит ли он ее в кладовку, чтобы проверить свежесть специй.

Мэтью взял ее под руку, и они вышли; блаженная улыбка на лице Мэтью отбила у всех охоту веселиться. И всколыхнула новую волну изобретения удовольствий для Имоджин. Роберт бесстрастно глядел, как чертова овца вырывается из рук сэра Эдмонда.

Роберт нисколько не осуждал мужчин, он сам воодушевился при виде того, как Имоджин, уходя, бездумно поглаживала перышком щеку.

Роберт представил, как он сам подарит ей перышко.

Разумеется, это будет в спальне. Они оба будут лежать голые на ковре перед камином, он проведет перышком по холмикам грудей, по ложбинке на животе, потом выше…

Роберт закрыл глаза и глубоко вздохнул. Горячечное воображение сыграло злую шутку с его телом.

Эдмонд имеет полное право на замешательство, сердито подумал Роберт. Рыцари – не пастухи, а, по мнению Роберта, с овцами должны иметь дело только пастухи. Судя по виду Эдмонда, молодой рыцарь и сам пришел к такому выводу.

– Значит, не моя овца? – Эдмонд так неистово замотал головой, что Роберт не удержался и скривил губы. – А раз не моя, зачем ты ее сюда принес?

Эдмонд передернулся, на лице появилось отчаяние.

– Я… я думал… ну, я думал…

– Сомневаюсь, – пробурчал Роберт, но пожалел мальчика и продолжил за него: – Догадываюсь, что ты думал. Ты думал, что, если принесешь это вонючее животное леди Имоджин, моей жене, – подчеркнул он, – она так проникнется, э-э, значительностью подарка, что одарит некоторой благосклонностью твою недостойную персону. Я правильно излагаю?

Эдмонд опустил голову и кивнул, отчего клок светлых волос упал на лоб. «Неужели и я был таким в молодости?» – растерянно подумал Роберт. Это казалось невозможным.

– Ну и почему же миледи осталась без этого необычного знака внимания?

– Не смог ее найти, – брякнул Эдмонд, и от сдерживаемого смеха у Роберта закололо в боку. Он осторожно вздохнул и после того, как восстановил самообладание, сказал:

– Так ты хочешь, чтобы я тебя к ней отвел?

Эдмонд просиял и поднял голову.

– А вы это сделаете?

Роберт больше не мог сдерживаться, он засмеялся и встал.

– Конечно. Не могу же я лишить жену такого великолепного подарка. Она на огороде, следуй за мной.

Чтобы выйти во двор, надо было пройти через зал, и Роберт усмехнулся, видя, какими ревнивыми взглядами провожают Эдмонда рыцари, догадавшиеся, кому предназначена овца. Бедный мальчик так вытянулся, что Роберт опасался, не упадет ли он, если и дальше не будет смотреть под ноги. Правда, его новоявленное величие подрывала овца, которая бурно протестовала. Должно быть, это некоего рода колдовство, как иначе можно объяснить охватившее всех безумие?

И Роберт, хоть и противился, но тоже поддался ее чарам, как и его люди. Просто он был более сдержанный.

Мало кто знал, но он уже несколько дней подряд ездил к башне и привозил оттуда какую-нибудь вещицу. Он бы сразу переправил все в дом, но Имоджин настаивала, что все должно оставаться так, как есть.

Она бесстрастно и холодно отказывалась от своего прошлого, но Роберта жгло воспоминание о том, как любовно она поглаживала кожаные переплеты книг. Перед уходом из башни она тайком сунула в карман какой-то обрывок листа, и Роберт скрипнул зубами, чтобы не взреветь. То, что она от него что-то скрывает, пронзило Роберта ножом в сердце, и только ночью, глядя на спящую жену, он разглядел в ее жесте беспомощность. Беспомощность, которую она не хотела ему показывать, и память о чем-то мрачном, что она скрывала от его взора. Только боязнь потерять жену удержала Роберта от того, чтобы снести эту башню с лица земли камень за камнем и вернуть Имоджин ее детство. Но злость оставалась.

Злость на то, что страх перед братом заставляет ее настаивать на сохранении башни в ее теперешнем виде. Злость на то, что она не верит в мужа, не верит, что он способен заслонить ее от любой напасти, особенно от ее подлого братца.

Если бы она с ним поговорила! Попроси она, и он избавил бы ее от всех демонов. Роберт представил себе, как с удовольствием сотрет Роджера в порошок, и свирепо улыбнулся. Но она ему ничего не сказала. Она держит при себе своих врагов и их тайны.

И все же он некоторым образом с ними боролся. Боролся каждый раз, когда вручал ей вещицу из ее прошлого. Каждый раз это было молчаливой мольбой, обещанием до последнего дыхания защищать ее от всех, кто посмеет причинить ей вред.

Роберту оставалось только надеяться, что она поймет и со временем впустит его в свою душу.

А пока он довольствовался улыбкой, которой она встречала каждый новый реликт своей юности, и теплотой прижатого к нему тела, молчаливо благодарившего его в темноте спальни.

Знал бы Эдмонд.

Имоджин глубоко зарыла руки в потеплевшую почву. Зима казалась бесконечной, но наконец-то прошла. Солнце с каждым днем становилось теплее, ветер – приятнее.

После многолетнего холодного одиночества Имоджин наслаждалась ощущением, что она жива. Просто глубоко вздохнуть и почувствовать весенние запахи уже было счастьем. Почти чудом. Она еще многого не умела делать, но уже знала, что если постараться, то можно всему научиться. Каждый день она все больше работала, и ей это нравилось.

Сегодня старик Дункан учил ее полоть, и Мэри, хоть и ворчала, что это не дело для леди, не захотела упустить возможность подольше поспать, и бурча позволила нарушить социальный запрет.

Имоджин была очень довольна тем, как все складывается. И Мэри хорошо – после многолетней преданной службы у нее появилось время для себя, и Имоджин хорошо, она нашла свое место в мире. Коли Дункан будет за ней следить, у нее не останется оправданий для безделья.

Имоджин методично работала и думала: как забавно, что ее руки почти так же полезны, как скрюченные пальцы Дункана.

Не только забавно. Ощущение было такое, что она возвращается к человеческому обществу после долгого изгнания. Что произошло волшебство, а волшебником был Роберт, вернувший ее к жизни.

Она представила себе нелепую картинку, как ее муж, воин, сильный и простой человек, показывает фокусы, и нашла в ней некое очарование. И вообще, по ночам он уж точно занимается колдовством, он создает его своим телом. Память подсказала ей детали этого волшебства, и она вспыхнула.

И задрожала. Радость. Думать о ней – значит искушать судьбу, но, возможно, она боялась искушать брата? Это он прислал к ней Роберта, об этом нельзя забывать. А помнить было очень трудно, потому что ни одно действие брата не может быть источником радости.

Руки сдавили комья почвы оттого, что солнечный день вдруг потускнел, и виноват в этом был Роджер. Черт возьми, он был повсюду, он выжидал где-то на обочине ее жизни, чтобы все разрушить. Она боялась об этом думать, но, возможно, все, что она сейчас испытывает, – это очередной ход в игре Роджера. Может быть, он знает, что, если она лишится жизни, если потеряет Роберта, это ее окончательно погубит.

Имоджин отбросила мрачные мысли и сосредоточилась на работе. Она хотела утешить душу звуками ранней весны и стала прислушиваться; пели птички, жужжали пчелы, блеяла овечка…

Овечка? Во дворе?

Она повернулась к Дункану, который копал грядку.

– Дункан, ты слышишь овечку?

– Да, миледи, слышу. – Дункан оперся о лопату и поскреб пальцем нос. – И вижу. Ее держит сэр Эдмонд.

Имоджин испуганно обернулась на блеяние.

– Я не хотел прерывать твою работу, малышка, – сказал Роберт, – но сэру Эдмонду не терпится вручить тебе маленького… ну, кое-что.

– Кое-что? Ты имеешь в виду овечку?

– Вообще-то я думаю, что это ягненок, но могу ошибаться. Я не силен в деревенских делах.

– Да, сэр, вы совершенно правы, – осклабился Дункан. – Это ягненок.

– Полагаюсь на твое знакомство с такими вещами, Дункан.

– Спасибо, сэр.

– Не за что.

К этому моменту Эдмонд уже готов был провалиться сквозь землю, он переминался с ноги на ногу, желая, чтобы мучительный момент поскорее закончился.

– Прекратите оба, – строго сказала Имоджин и неловко встала. – Разве вы не видите, что смущаете сэра Эдмонда?

– Мы не виноваты, – фыркнул Роберт. – Его смущает овца.

– Ягненок, сэр.

– Ягненок. Верно. Еще раз спасибо, Дункан.

– Не обращайте на них внимания, Эдмонд, они дурачатся, – снисходительно сказала Имоджин и улыбнулась, не осознавая, что от этого он чуть не лишился сознания. – У вас действительно ягненок?

– Д-да, леди Имоджин.

– Можно его погладить? Я давно не гладила ягненка.

Эдмонд чуть не упал, устремившись к ней. Роберт с грустной, понимающей улыбкой покачал головой. Вот и еще один воин сражен. Все они похожи на моряков, тонущих в море под пение сирены.

Имоджин на ощупь отыскала ягненка на руках у Эдмонда и ласково улыбнулась. Ягненок, кажется, тоже не устоял перед ее чарами, замолчал и потянул голову к ее руке.

– Ой, какой миленький, – ворковала Имоджин. – Можно я его подержу?

– Конечно! – завопил Эдмонд с почти неприличным облегчением, отчего Имоджин даже вздрогнула.

– Кажется, ты способна очаровывать животных стой же легкостью, что и людей, – качая головой, сказал Роберт, подошел к ней и взял за плечи. Ему стало легче, когда она инстинктивно прислонилась к нему, хотя все ее внимание было приковано к ягненку.

– О, Роберт, можно я его оставлю? Он такой миленький и не доставит хлопот.

– Но, Имоджин…

– Обещаю, ты и не заметишь, что он здесь. С ним будет не больше проблем, чем с какой-нибудь собакой, бегающей вокруг дома, я обещаю.

– Имоджин, овца…

– Пожалуйста, – умоляюще прошептала она, и Роберт понял, что утонул.

– Ладно, пусть остается, – вздохнул он, слегка злясь на себя за такое решение. – Но чтобы в нашей комнате его не было. Тебе придется найти для него…

Суровую лекцию прекратил восторженный визг Имоджин, она обняла Роберта за шею и поцеловала. На секунду он прижал ее к себе и хотел углубить поцелуй, но ягненок брыкнулся, и Роберту пришлось отодвинуться.

Он стрельнул глазами в Дункана и с облегчением увидел, что старик уже копает. Эдмонд оказался не таким проворным, он с отвисшей челюстью смотрел на целующуюся пару.

– Эдмонд имеет вид отшлепанного щенка, – прошептал Роберт на ухо Имоджин. – Кажется, он считает, что я украл его награду.

Она покраснела, чем окончательно сразила Эдмонда.

– Да, конечно, извините, сэр Эдмонд. – Она повернулась и с непогрешимой точностью, всегда изумлявшей Роберта, встав на цыпочки, поцеловала юношу в пылающую щеку. – Ягненок просто замечательный, не знаю, как вас благодарить.

– Можешь назвать овцу в его честь, – съехидничал Роберт.

– Нет! – взвыл Эдмонд, забыв о приличиях. Роберт весело наблюдал, как молодой человек прокашлялся и начал снова: – Леди Имоджин, такой благодарности мне не надо. И никакой не надо. Я лучше вернусь к работе, не могу же я весь день болтаться.

Он склонился к ее руке с таким изяществом, которого Роберт у него никогда не замечал, и большими шагами удалился. Роберт удержал победный вопль и выдал его только после того, как Эдмонд скрылся за углом.

– Имоджин, как ты это делаешь, черт возьми? – Он изумленно покачал головой.

– Что делаю? – рассеянно спросила Имоджин, стараясь успокоить ягненка.

– Ничего, пустяки, – со смущенной улыбкой сказал Роберт.

– Роберт, мне кажется, он голодный. Что делать? – Она сунула ягненку палец, и он агрессивно принялся сосать.

– Меня не спрашивай. Я воин, а не фермер.

– Хороший хозяин должен быть и тем, и этим, сэр, – пробурчал Дункан. – А что касается ягненка, по-моему, надо отнести его на кухню, чтобы ему дали молока и место возле печки.

Лицо Имоджин посветлело.

– Блестяще. – Она вывернулась из рук Роберта и вложила в них ягненка.

– Какого…

– Это ягненок, а не овца, и он голодный, так что лучше пойди накорми его.

– Ты оставляешь меня с этой чертовой тварью? Тебе его подарил один из дураков-обожателей, ты за ним и ухаживай.

– Эдмонд не дурак, а я занята работой. – Она сказала это строго, но весь эффект пропал из-за улыбки, с которой она погладила ягненка по голове. – К тому же, как сказал Дункан, ты не можешь быть только воином, тебе придется научиться разным делам. Имеешь шанс попрактиковаться, так что учись обращаться с овцами, а я вернусь к работе.

Роберт свирепо посмотрел на Дункана, который вдруг оказался ужасно занят копкой, потом беспомощно поглядел на неугомонную тварь, которая усиленно сосала деревянную пуговицу на его рубашке.

– Я не хочу ухаживать за овцой, – жалобно сказал Роберт, понимая, что похож на капризного ребенка.

Имоджин потянулась и запечатлела на его губах долгий поцелуй.

– Конечно же, хочешь, – прошептала она ему на ухо. – Пожалуйста.

Он застонал, поняв, что его обошли и он проиграл. Он выпростал одну руку, притянул Имоджин к себе и впился в нее свирепым поцелуем, чтобы чем-то возместить поражение. Ягненок громко запротестовал.

Роберт с отвращением посмотрел на подлого зверя.

– Значит, молоко и тепло, да, Дункан?

– Верно, сэр Роберт.

Роберт кивнул, кинул последний жаркий взгляд на жену и повернулся уходить, но его остановил тихий голос:

– Приходи за мной через час, я, наверное, все закончу, и мы сможем… все обсудить в нашей комнате.

Он засмеялся, откинув голову:

– Ты толкаешь меня на сложную сделку, но так и быть. Час, и ни секундой больше.

Он шел к кухне и понимал, что усмехается и идет упругим шагом. Поглядев на ягненка, он самодовольно улыбнулся.

– Похоже, за тебя получил награду не только Эдмонд, но и я, и моя будет получше, гарантирую.

Ягненок посмотрел на него пустыми глазами и укусил пуговицу, расколов ее надвое.

До Имоджин донесся свист Роберта. Не понимает она этого человека. Она покачала головой и стала дальше полоть грядку. Дункан вдруг заговорил:

– Если не возражаете, я скажу, что он хороший человек, ваш муж.

– Ты так думаешь? – Она продолжала работать, сделав вид, что ответ не имеет для нее значения.

– Я не думаю, миледи, я знаю.

Хороший человек? Разве бывают хорошие люди? Как они могут жить, если миром правят такие, как Роджер? Имоджин взмолилась, чтобы это было правдой. Ей так нужно, чтобы это было правдой! Миру очень нужны хорошие люди, яростно дергая сорняки, думала она, но ей необходимо больше. Ей необходимо, чтобы он был тем, кем кажется.

Не слишком ли много она просит у судьбы?

Может быть, и много, но она знала, что на меньшее несогласна. Если Роберт окажется ставленником Роджера, ее новая жизнь обратится в пепел, и ей больше незачем будет жить.

Глава 10

Когда через несколько недель появился первый посланник, Имоджин даже не поняла, что она этого ждала, ждала, что закончится отведенное ей время и Роджер начнет играть всерьез. Он удачно выбрал время, чтобы выпустить яд, – тогда, когда она начала забывать, какую он может причинить боль. Легко было забыть о черноте брата, когда ее окружал очищающий свет Роберта, изменившего для нее весь мир.

Его стараниями дом постепенно превратился в удобный, ритмично работающий организм, где каждому открылся путь в новую жизнь. Имоджин, как и всех, опьянила, поглотила эта простая новая жизнь.

По вечерам она слышала, как женщины за шитьем разговаривают у большого очага, как мужчины чистят оружие или кожаные доспехи, их низкие голоса вносили басовые ноты в нежный, успокоительный гул, наполняющий большой дом. Для Имоджин не было звука слаще, она упивалась им, сидя напротив Роберта за главным столом. Между ними лежала шахматная доска, у ее ног дремал ягненок, и она ждала, когда Роберт сделает следующий ход.

– Неужели ты собралась выиграть? – недоверчиво спросил Роберт.

– Конечно, – сказала она; безмятежный голос был заметно окрашен удовлетворением. Роберт поднял голову и усмехнулся.

– Никаких «конечно», малышка. С тех пор как я научил тебя этой чертовой игре… Стоп! – Он подозрительно прищурился. – Или это не я тебя научил? Ты умела играть до того, как мне в голову пришла эта идея?

У нее на щеках появились ямочки.

– Как бы мне ни хотелось позволить тебе думать, что раз за разом тебя обыгрывает новичок, должна признаться, что мы с отцом играли. – В утешение она похлопала его по руке. – Правда, изредка.

Он возмущенно хмыкнул.

Имоджин не удержалась и с усмешкой добавила:

– К твоему сожалению, я и сейчас, кажется, неплохо играю.

Роберт проигнорировал торжество в голосе жены и уставился на доску.

– Вообще-то я имел в виду не проигрыш. Дело в том, что я должен только называть ходы, а ты запоминаешь. Держишь в голове всю игру. Что бы ты ни говорила, но это противоестественно.

Она пожала плечами.

– Может, противоестественно, но согласись, очень впечатляюще.

– Ведьма! – взревел Роберт.

Имоджин в восторге залилась смехом, и в этот момент многие мужчины в доме подняли головы. Даже ягненок с вялым интересом посмотрел на людей, а потом вернулся к более важному делу – сну на ноге хозяйки.

Роберт хмуро сделал единственный ход, который она ему оставила, и ворчливо сообщил координаты. Откинувшись в большом кресле, он следил, как его великолепная женушка анализирует позицию; на ее лице едва заметно отражались раздумья. Через несколько тягостных секунд последует ответный ход. Имоджин назвала координаты с уверенностью победительницы.

– Как я понимаю, шах и мат, – сказала она с чарующим самодовольством.

Почти чарующим.

Роберт передвинул фигуру, как было приказано, и положил короля на доску в знак того, что он повержен.

Он вглядывался в позицию на доске, стараясь постичь свой жалкий проигрыш, понять, где он упустил игру. Подошел один из часовых и что-то прошептал ему на ухо. Роберт помрачнел, грозно встал, с шумом отодвинул кресло, так что потревоженный ягненок коротко заблеял.

– Малышка, я выйду на минуту, возникло небольшое дело.

– Убегаете от поражения, сэр муж? – с видом полной невинности спросила она.

– Нет, трусливое бегство не для такого храброго воина, как я. Считай это стратегическим отступлением. Расставляй пока фигуры и учти, на этот раз я не позволю тебе победить.

– Позволишь! – Ее смех сопровождал его на выходе из зала. Он понимал, что она смеется над его слабостью в игре, но ему было все равно. Пусть даже громогласно объявляет о своей победе, лишь бы смеялась. Ее смех питал душу, Роберт охотно стал бы ее шутом, если бы она потребовала.

Она с улыбкой прислушивалась к звуку его удаляющихся шагов на фоне общего шума зала. Руки сами собой расставляли на доске фигуры из слоновой кости, предоставив голове думать о прекрасном новом мире, который Роберт создал вокруг нее.

Этот мир был полон неожиданных радостей. Кто бы мог подумать, что простая игра в шахматы может вызывать чувство полного удовлетворения? Имоджин подняла и поставила на место поверженного короля, с улыбкой вспоминая комическое удивление проигравшего Роберта.

Она не знала, почему не сказала Роберту, что умеет играть в шахматы, когда он в первый раз ей это предложил. Может быть, она мечтала о том, как приятно будет сидеть с ним, когда он станет объяснять правила замысловатой игры. Она немного стыдилась нечестного ответа, но ни секунды о нем не жалела. О чем жалеть, когда маленький обман открыл ей мир, о котором она не подозревала, показал ей человека, про которого думала, что таких можно увидеть только во сне?

Роберт был само терпение. Он столько намучился, обучая ее, что она еще глубже подпала под его обаяние.

Он любит, мыслит и чувствует, а эта комбинация опьяняла и вызывала какое-то наркотическое влечение.

Он стал ей необходим как дыхание. Каждый его поступок вызывал в ней все большую любовь.

Она с улыбкой вспомнила, как в первые две игры он комментировал каждый ход и не давал поблажек. Его комментарии отвлекали, но она так любила звук его голоса, что смирилась с этим. Временно. В конечном счете пришлось попросить его замолчать, иначе она сойдет с ума.

В процессе игры он никогда не раздражался, хотя она притворялась, что сложные шахматные правила ставят ее в тупик. Его душевная мягкость проникала в самое сердце.

Нащупав зарубку, сделанную Робертом на белых фигурах, чтобы она могла отличать, кто есть кто, Имоджин поставила на место последнюю пешку.

Он был добр и внимателен, но, конечно, подозревал, что не так уж она невежественна в шахматах. Когда он понял, что его обманули, он даже не рассердился, чего она опасалась. Это ее изумляло. Как он мог спокойно принять ее ложь?

Нет, все-таки он самый удивительный и замечательный человек на свете.

– Пойдем, – услышала она напряженный голос Роберта и вздрогнула.

Он взял ее за руку, с силой сжал мозолистой рукой запястье, бесцеремонно поднял с кресла. Ягненок, потеряв теплую опору, жалобно заблеял и побрел к камину, где его приветливо встретил Мэтью; глядя, как Роберт почти тащит Имоджин из зала, старик задумался.

Имоджин еле поспевала за Робертом и, когда он вдруг остановился, ткнулась ему в спину.

– Ну, отдавай ей свое послание, а потом убирайся к черту с глаз долой, – прорычал Он.

Имоджин не понимала, что происходит. Она вздрогнула, услышав чужой голос.

– Э-э… м-м… у меня указание прочитать письмо, которое я привез. – Голос был молодой, ломкий, Имоджин его не узнала, и ее замешательство возросло.

– Этого не будет, можешь не рассчитывать. – В голосе Роберта слышалась с трудом подавляемая враждебность. Имоджин задрожала. Не было больше джентльмена, учившего жену играть в шахматы, на его месте стоял холодный профессиональный воин, которого она едва узнавала.

– Роберт, что происходит? Кто это? – тихо спросила она, стараясь скрыть растерянность. Роберт шел так быстро, что в испуге она не успевала следить за маршрутом и смутно представляла себе, где находится, и уж совсем не догадывалась, с кем Роберт разговаривает.

– Извини, малышка, я не подумал. От злости меня немного занесло, – покаялся он. – Кажется, твой братец прислал письмо, но он, похоже, не понял, что теперь я твой муж и от меня ничего нельзя скрывать.

– Роджер, – прошептала она, и на нее нахлынули страшные воспоминания.

Она затолкала Роджера на задворки памяти и после этого обрела покой.

Покой разлетелся вдребезги при одном упоминании его имени.

Она боролась с подступившей тошнотой, старалась не дать себе рассыпаться на миллион кусков. Этого следовало ожидать. Роджер никогда не даст ей сбежать, она это всегда знала, нельзя было забывать об этом. За упущение она будет наказана. Ее задушит это маленькое прегрешение – надежда.

Что ж, больше она не позволит себе отдаваться тщетным чувствам. Только Роджер управляет всем, нельзя упускать это из виду.

Она кашлянула и попыталась скрыть панику, но голос получился неестественно высоким, как убогая пародия на спокойствие:

– Что за письмо?

Посланник глубоко вздохнул и выпалил:

– Миледи, ваш благородный брат настаивал, чтобы я прочел его только вам одной.

– Может настаивать сколько хочет, – взорвался Роберт. – Этот чертов дом – мой, и если я хочу выслушать письмо, я это сделаю. Роджер Коулбрук меня не остановит.

– Я бы предпочла, чтобы ты оставил меня с посыльным наедине, – тихо сказала Имоджин.

– А я нет.

Имоджин понимала, что придется оспорить его железную решимость.

– Роберт, пожалуйста, уйди. Так будет лучше, я уверена. – Она почти физически ощущала исходящее от него раздражение, и та часть души, которая еще верила в надежду, жалела его, но другая, более мудрая, цинично удивлялась, зачем он непременно желает выслушать это послание. Она не знала, чему верить. Она чувствовала, что Роберта прожигают вопросы, на которые у нее нет ответа. Но это уже не имело значения, в ее молчании он, кажется, услышал ответ.

– Прекрасно. Я подожду за дверью. – Он со злостью посмотрел на испуганного посланника и вышел, хлопнув дверью.

Она вздрогнула и тут же захотела его вернуть. Обхватив себя руками, она изо всех сил постаралась обеспечить себе ту поддержку, которую мог бы оказать Роберт, если бы она его окликнула. Но вместо этого она напряженно сказала, стремясь поскорее со всем покончить:

– Послание, пожалуйста.

Она слышала, как парень засуетился, как хрустнул разворачиваемый пергамент.

– Ваш брат пишет:

Приветствую мою божественную сестренку. Я знаю, что мой посланец найдет тебя в добром здравии. Новость о твоей радости достигла моих ушей, и я доволен так, что ты и вообразить не можешь. Слышал, что твой муж вполне тебя устраивает. Великолепно. Мне была ненавистна мысль, что королевский мясник тебя испугает. Значит, я не зря послал его к тебе. Буду страстно ждать дальнейших новостей, но ты всегда должна помнить, что я рядом, даже если ты меня не видишь. Я всегда немного ближе, чем ты думаешь, сестренка, и мне очень не понравится, если ты об этом забудешь.

Дальше он расписался: «Твой преданный брат Роджер». Посланец начал рыться в карманах.

– Еще он велел передать вам этот знак и сказать: «Носи его до конца своих дней в память о тех, кто ушел раньше тебя».

Она протянула руку и невольно отпрянула, когда ей на ладонь упало тяжелое кольцо.

– Передать вашему брату ответ? – вежливо спросил мальчик, вручая ей пергамент. Имоджин смогла только молча помотать головой. Посланник поклонился. – Тогда я возвращаюсь к своему господину. Прощайте.

Онемев, она стояла в центре комнаты, в голове вертелось все, что Роджер сказал и что оставил невысказанным. У него есть шпионы в доме, это очевидно, но ведь она всегда это знала, знала, что окружена людьми, готовыми делать грязную работу, в чем бы она ни состояла.

Нет, не в этом была настоящая, разлагающая отрава, которую принесло письмо. Неужели Роберт не тот, кем кажется?

Роджер нанес очень точный удар, он вытащил на свет страх, который в ней оставался, несмотря на всю доброту Роберта. Роджер знал, как погубить еле оперившееся доверие, от этого его отрава была еще страшнее. Имоджин чувствовала, как она проникает в душу.

Он эксперт по разрушению человека изнутри, подумала Имоджин и даже восхитилась таким мастерством. Разумом она видела игру, но ничего не могла поделать, чтобы ее остановить. Ее разъедало сомнение, разрушая хрупкую структуру новой жизни. И для этого Роджеру достаточно было черкнуть пару строк! Она презирала себя за то, что ему так легко удалось все разрушить, но, оглядываясь назад, видела, что брат и раньше последовательно губил все, во что она верила, а сейчас ему для этого надо всего лишь взяться за перо.

Так просто и так смертельно. Она все видела, но не могла остановить. Она этого ждала, даже когда упивалась радостью надежды.

Имоджин с горечью подумала, что Роджер всегда будет побеждать. Он знает своих врагов лучше, чем они сами себя. Он играет на любой их слабости, и они, как бы ни были умны, ничего не могут сделать для своего спасения.

Она бессильно опустила руки; кольцо прожигало ладонь, впивалось в память.

Она с усилием разжала руку и ощупала камни. Мысленно она видела темно-красные рубины и зеленый огонь изумрудов. На внутренней стороне кольца была выгравирована надпись, Имоджин знала ее наизусть: «Любовь без меры».

Несмотря на боль, поселившуюся в груди, она печально улыбнулась. Любовь без меры, семейный девиз. Ее наполнила горько-сладкая, болезненная радость от воссоединения с крошечной частью своего прошлого, но Роджер прислал ей это кольцо не ради прежних времен.

Это было послание.

Роджер знал, что она его сразу поймет. Он точно знал, какую память всколыхнет в ней это кольцо. Память о юности, счастье и любви. Имоджин разрыдалась. Любовь без меры – вот что значило для нее это кольцо.

Ребенком она часто просила мать дать ей подержать кольцо в руках и примеряла на свои тоненькие пальчики.

Бывало, она сидела рядом с матерью и играла кольцом на солнце, поворачивая его так и этак, любуясь ярким цветом.

– Оно тебе велико, Дженни, дорогая, – говорила мать, обнимая девочку, – но когда твои руки станут большими, как мои, ты будешь его носить, обещаю.

– Но, мама, у меня уже большие руки, посмотри, они совсем как твои. – Она протягивала маленькую ладошку, мать прикладывала ее к своей изящной руке и ворковала:

– Подожди, Дженни, уже скоро. А пока я его поношу, чтобы поберечь для тебя.

Кольцо было у матери на пальце и в тот день, когда они с отцом отправились на последнюю прогулку верхом.

Имоджин так уговаривала их поехать! После несчастного случая с дочерью прошло несколько месяцев, родители боялись оставлять ее одну в темноте. Она несколько часов твердила им, что с ней все будет хорошо, что она уже привыкла, что за одно утро, проведенное в одиночестве, с ней ничего не случится.

В конце концов они согласились, но мать все суетилась вокруг Имоджин и давала бесчисленные указания каждому, кто попадался на глаза. Наконец Имоджин неумело пошарила руками и поймала порхающие руки матери. У нее на пальце было кольцо, большое и холодное, Имоджин заколебалась, но все-таки сказала:

– Мама, со мной все будет хорошо. Вокруг полно слуг, они будут следить за мной. Вы с папой поезжайте и наслаждайтесь.

Она лгала, она терпеть не могла оставаться одна, но чувство вины быстро исчезло, когда она услышала, как две лошади галопом поскакали со двора, и вскоре стук копыт затих в отдалении.

Их тела нашли только через два дня, их сбросили в канаву возле ручья. Видимо, родители стали жертвой разбойников, потому что с трупов сняли все ценное. Кольцо тоже украли вместе со всем остальным, но это тогда не имело значения.

Имоджин помнила, как она сидела в маленькой часовне, оцепенев от горя. Когда родители погибли, она не плакала. Она все слезы выплакала, когда ослепла после несчастного случая, у нее просто не осталось слез для горячо любимых родителей, которых она невольно послала на смерть.

Но оцепенение продолжалось недолго, его сменила боль. Временами боль становилась невыносимой. Ей казалось, что в мучительном мраке кольцо могло бы принести некоторое утешение как напоминание о любви, но оно было утеряно, видимо, навсегда.

Имоджин до боли сжала в кулаке кольцо. Оно же было утеряно навсегда! Оно не могло оказаться у Роджера! Брата даже не было дома, когда погибли родители. Когда Имоджин нашли лежащей без сознания у подножия лестницы, родители быстро разобрались, в чем дело. Отец пришел в такое бешенство, что выпорол Роджера до бесчувствия, а потом навеки изгнал из семейных владений. Роджер довольно охотно укатил в Лондон.

Вернуться он смог только после смерти родителей, став хозяином всего состояния.

По идее он даже не должен был знать о пропаже кольца. Но кольцо – вот оно, у нее в руке, и оно уничтожило последний островок надежды, который она имела глупость хранить в душе.

Больше надежды не было; убийца ее родителей сам подал знак. Отдавая ей кольцо, Роджер понимал, что дает доказательство своего преступления, но был уверен, что она никогда не сможет им воспользоваться против него.

Имоджин согнулась из-за внезапной потребности опростать желудок от желчи. Пальцы сжимали кольцо, ей хотелось зашвырнуть его как можно дальше. Но она прижала его к груди.

Она будет его хранить, и Роджер это знает. Игра изменилась, запахло кровью. Роджер хочет, чтобы, чувствуя кольцо на руке, она все время помнила о смертельной опасности. Ей не спастись. Она ничего не может сделать.

По спине сбегал холодный пот. Она стиснула зубы, чтобы отогнать поднимающийся крик. Спасения нет, все бесполезно.

Сзади послышался неуверенный голос Роберта: «Имоджин?» – и она мгновенно распрямилась, как будто ее толкнула невидимая пружина.

Она надела кольцо на палец, не задумываясь, надо ли прятать его от Роберта, мельком отметила, что оно ей впору, и сунула пергамент за корсаж. Дрожащей рукой проверила щеки – боялась, что они мокрые. Она не хотела давать такое оружие следующему врагу.

Но можно было не тревожиться, щеки оказались сухими, а сердце холодным.

– Имоджин, все в порядке? – тихо спросил Роберт.

Она слышала раздражение в его голосе, но он быстро с ним совладал. «Какой умный человек, – исступленно подумала она. – Может по своему желанию уйти от роли королевского мясника».

Она повернулась к нему с улыбкой, одновременно веселой и ломкой.

– Да, а как же иначе? Неужели ты думаешь, что бедняжка посланец мог причинить мне вред?

– Чего хотел твой брат?

«Он хотел сказать, что у него есть сообщник», – язвительно подумала Имоджин. Она со старательной небрежностью пожала плечами.

– Ничего особенного. Зачем только было тратить хороший пергамент на такую легкомысленную записку. – Она не справилась с собой, голос зазвенел. Так не пойдет, в панике подумала она, нельзя ему показывать, как она страдает. Она изо всех сил старалась вернуть контроль над собой, но ей это не так хорошо удавалось, как Роберту. – Просто спрашивал, как у меня дела. И у тебя, конечно. Вот и все. Я даже не стала сочинять ответ.

Она слышала шорох тростника под его ногами – он расхаживал по комнате, видимо, стараясь разрядить неуемную энергию, так хорошо ей знакомую.

Она завидовала его энергии, завидовала облегчению, которое дают бездумные движения. Сама она примерзла к полу. Боль все разрасталась, начала принимать угрожающие размеры. Имоджин задыхалась от своей неподвижности.

Роберт чертыхнулся, и Имоджин вздрогнула. Он подошел к ней, обнял за плечи, до боли сжал их.

– Он для нас ничто, он не имеет над нами власти, понимаешь? Поверь, тебе нечего бояться.

Имоджин обнаружила, что выкручивается, освобождаясь из его рук.

Роджер победил. Он все испортил, испортил их с Робертом жизнь. Она дрожала от отвращения перед той порчей, которая в ней поселилась и быстро разрасталась, но когда Роберт, пораженный ее отказом, опустил руки, чуть не застонала.

Наступило продолжительное молчание. Между ними пролегла пропасть, через которую Имоджин уже не сможет перебросить мост, даже если захочет.

– Очевидно, послание содержало больше того, что ты сказала. – Роберт говорил исключительно ровным голосом. – По-моему, я должен взять письмо и прочитать.

Имоджин дернулась.

– Не стоит беспокоиться. Там нет ничего заслуживающего внимания. – Ее не радовало то, что она не лжет. В словах письма не было отравы, она была в воспоминаниях, которые оно пробуждало.

Молчание Роберта красноречиво говорило о недоверии, но у нее не было сил убеждать. Пусть прочтет, вяло подумала она, это ничего не изменит. Исчезла та полная жизнь, которой она жила несколько месяцев, а без нее едва ли у нее найдутся силы поддерживать свое странно опустевшее тело.

– Делай, что хочешь. Я, пожалуй, пойду спать, – бессильно проговорила она.

– Я приду, когда со всем разберусь, а пока схожу за Мэри, чтобы она проводила тебя по лестнице.

Имоджин отмахнулась. При мысли, что сейчас кто-то будет рядом с ней, даже преданная Мэри, тело покрылось мурашками.

– Я могу сама осилить ступени. – Держась за стену, она медленно пошла к двери.

– Знаешь, это не имеет значения, – охрипшим голосом сказал Роберт.

– Что именно? – безжизненно спросила она.

– То, что он говорит и делает. Это не имеет значения. Он не имеет власти над тобой или надо мной. Ни здесь, ни где-то еще.

Она послушно кивнула, но это неправда, Роджер по-прежнему держит ее за горло. И будет держать, куда бы она ни уехала, в любую даль, будет держать до тех пор, пока не решит убить.

На следующее утро она проснулась оттого, что к горлу подступила тошнота, Имоджин едва успела дотянуться до горшка и провела над ним целую вечность, опустошая желудок.

Потом она скорчилась на полу, дожидаясь, когда тошнота утихнет и голова перестанет кружиться. Она лежа покачивалась, стараясь перенести тишину и пустоту комнаты в сумбур своих мыслей.

Роберт уже ушел; если бы она не лежала всю ночь без сна рядом с ним и не прислушивалась к его ровному дыханию, она бы и не знала, что он здесь был. Он встал задолго до рассвета, тихо оделся, тихо прикрыл за собой дверь, и в комнате установилась полная тишина.

Только после этого Имоджин позволила себе заснуть.

Она бессильно подумала, что утро, начавшееся рвотой, – прекрасное завершение ночи, наполненной Роджером и страхом, который он снова принес в ее жизнь. Ни для чего другого, кроме страха, не осталось места в душе и в голове.

Имоджин боялась даже спать. Она жаждала забытья, которое дает сон, но боялась тех кошмаров, которые будут ее одолевать.

Больше всего пугало, что она станет делать под их влиянием. Может, она заберется в объятия Роберта, чтобы почувствовать его силу. Очень этого хотелось.

Но на эту силу больше нельзя было полагаться.

Неуверенность, которую брат с таким удовольствием поселил в ней, начала приносить свои черные плоды.

Имоджин закрыла глаза, темнота так и осталась темнотой, но даже в этой темноте надо было встречать рассвет. Усилием воли она заставила себя оторваться от пола и от вонючего горшка.

Как теперь жить? Все стало чужим. Ушли свет и энергия, проникавшие к ней сквозь темноту. У нее еле хватало сил переставлять ноги, но она как-то справилась, тихо прошла через этот день, и единственное удовлетворение, которое от него получила, – то, что осталась жива.

Она даже сумела пережить официальность отношений, установившуюся между ней и Робертом. Она понимала, что сама возвела стену между ними, но на попытку ее разрушить не было сил. Роберт, кажется, тоже не собирался этого делать, он отступил в сторону и выжидал, как хищник, притаившийся в тени.

Ужин стал пыткой вежливости и политеса. Не было ни смеха, ни нежности, их место заняло холодное ничто. Холод заразил весь дом, всех его обитателей, все настороженно глядели на лорда и леди, недоумевая, что за размолвка оттолкнула их друг от друга за одну ночь. Слуги выполняли свои обязанности так, как будто в доме кто-то умер.

В некотором роде это так и было. Имоджин чувствовала, что умирает, что с каждым днем понемногу исчезает.

Ей не осталось и такого убежища, как сон. Каждую ночь они лежали на расстоянии нескольких дюймов друг от друга, она не делала ничего, чтобы закрыть эту щель, и вскоре дюймы стали милями. Она была одна, как того и хотел Роджер; он злорадствовал по этому поводу в каждом новом письме.

Второе пришло менее чем через сутки после первого. Роберт привел посланца Роджера в спальню; Имоджин сидела на кровати и пыталась съесть немного хлеба, чтобы утихомирить желудок, и то, что она успела проглотить, показалось свинцом, когда Роберт грозно прорычал:

– Этот наглец отказался отдать мне письмо, хотя я торжественно пообещал, что тебе его прочтут.

– У меня приказ, сэр, – твердо ответил посланец, видимо, оскорбленный оказанным ему приемом.

На этот раз приехал пожилой человек. Имоджин рассеянно подумала, что же случилось со вчерашним ребенком, а Роберт зарычал:

– Ну так читай!

– Роберт, ты не мог бы выйти? – тихо сказала она, с горечью отметив, что теперь хочет удалить Роберта не меньше, чем брат.

На этот раз Роберт ушел без возражений. Роджер прав, любящий муж – это всего лишь представление. Безупречное, невероятно соблазнительное представление. Она была почти благодарна наступившему прозрению и слушала посланца со все возрастающей обреченностью.

Моя дражайшая первая любовь!

Я надеюсь, тебе понравился мои маленький подарок. Он похож на выполнение обещания, которое я тебе дал много лет назад, в той комнате в башне. Помнишь башню, дорогая сестренка?

Я думал приехать с официальным визитом, но решил подождать и дать Роберту время сделать побольше. Он все еще тебя устраивает, дорогая? Я считаю его своим небольшим подарком, слежу за вами с предвкушением дальнейшего и надеюсь, что вы меня не разочаруете. Не стоит меня разочаровывать. Помни, за мной стоит король. А также ряд обманов, которые я нахожу ужасно удобными для себя.

Я не скажу, как близко от тебя нахожусь в данный момент. Не хочу лишать тебя удовольствия гадать, хотя даю небольшую подсказку: на расстоянии дыхания.

На этот раз он подписался: «Любящий брат».

Имоджин быстро отпустила посланца, желая в полной мере почувствовать отвращение к себе. Он знает, что уже победил, его торжество слышится в голосах безымянных посланцев. А она ничего не может поделать. Значит, все ее достижения и победы последних месяцев ничего не стоят, раз их так легко потерять.

Она всегда знала, что это придет, даже когда уверяла себя, что счастье с Робертом – иллюзия, созданная для того, чтобы погубить ее окончательно. Часть плана Роджера. Понимание дохнуло холодом, проморозило до костей, отняло кроху надежды, которая до сих пор теплилась в глубине души.

Как будто она снова потеряла зрение на тех холодных каменных ступенях. Как и предвидел Роджер. Этот проклятый человек слишком хорошо ее знает. Имоджин свесилась с кровати и бросила остатки хлеба в горшок. Так хорошо знает, что ее погибель неотвратима, он убьет ее воспоминаниями и мучительными проблесками картин того, что могло бы быть.

Имоджин рывком села на кровати. Он же сказал ей это много лет назад, но тогда она его не поняла! Сказал не словами, а камнем. Та башня. Она всегда думала, что он выстроил копию башни, в которой она ослепла, для напоминания о своей власти над ней, как памятник всем ее потерям. Но это было нечто большее. Она наконец поняла, что таким образом Роджер показывает ей облик смерти.

Он всегда действовал в расчете на победу. Даже чувствуя свой конец, Имоджин не могла не восхищаться его мастерством. Он забавлялся, играя, и предвкушал победу.

Как и всегда.

Глава 11

Роберт с размаху опустил топор, равнодушно заметил, что полено раскололось надвое, взял следующее, и еще одно, и еще…

Он скинул тунику, пот катился градом по голому торсу, блестел на ребрах и мышцах живота. Прядь волос порывалась упасть на лицо, но ее удерживал пот, Роберт нетерпеливо откинул волосы и снова занес над головой топор.

Он не замечал полуденной жары, солнце нещадно палило непокрытую голову, а он методично рубил дрова, стараясь найти забвение в физическом труде. Может, если он доведет себя до изнеможения, то придет в состояние благословенного отупения.

Работа разума не затихала, она шла кругами по проторенной дорожке страха и злости с того самого дня, как пришло первое послание от Роджера. С каждым новым письмом возмущение Роберта нарастало.

Он беспомощно смотрел, как после каждого письма Имоджин все больше увядает. Он не мог до нее достучаться, чтобы он ни говорил, чтобы ни делал, она ускользала, как песок между пальцами. Она исчезала в своих ночных кошмарах, куда ему не было доступа. Это пугало его, никогда еще он не чувствовал себя таким бесполезным, не знающим, что делать. Казалось, он праздно сидит, когда вокруг рушится мир. Это горькое сознание вылилось в потребность крушить, крушить что-то большое, хорошо бы размером с человека.

Топор разрезал воздух и впился точно в цель. Роберт отбросил полено, установил новое, ловким движением обрушил топор, но ярость металла, расщепившего дерево, не шла ни в какое сравнение с яростью, кипевшей в нем. Стоило ему подумать о хрупкой раковине, окружавшей Имоджин, как в нем разгорался воинственный дух.

От фарса, который они разыгрывали в последний месяц, у него затуманился разум. Роберт тонул в море вежливости, будь она проклята. Имоджин обращалась с ним так, как будто он – полузабытый знакомый. Она делала это настолько успешно, что иногда Роберт с трудом вспоминал, что когда-то они были мужем и женой, друзьями, любовниками. Роберт нарочно ударил топором посильнее, чтобы руки пронзила боль, чтобы отвлечься от издевательской памяти о том, чем он когда-то владел, и о той свободной женщине, какой Имоджин почти стала. Почти.

Не было больше великолепной женщины, которая всему училась и стремилась обнять весь мир. Ее место заняла тусклая тень, в которой еле теплилась жизнь. Ему приходилось наблюдать, как угасает ее дух; более того, с каждым днем ее тело становилось все более хрупким и слабым, и Роберт не знал, что его пугает больше. Он подозревал, что последним его врагом станет ее медленное самоубийство – если она велит себе прекратить жить, он потеряет ее навеки.

Она всегда была воздушным созданием, но сейчас ее физическая хрупкость стала жутким отражением того, как жизнь сверхъестественным образом теплится в смерти. Бледная кожа приняла синеватый оттенок, безжизненные глаза обведены серыми кругами. По ночам в кровати он боялся к ней прикоснуться, как будто она могла рассыпаться в его руках.

Или хуже того – оттолкнуть его.

Лежать рядом с ней и не сметь прикоснуться было пыткой. Он всем своим существом желал снова прижать ее к сердцу, но ее ледяная отстраненность отбивала надежду. Он стал беспокойным, ходил по дому, как зверь по клетке, замечал тревожные взгляды своих воинов. Они обращались с ним так, как будто он – раненый дикий зверь.

Роберт криво усмехнулся. Подходящее сравнение. Он и чувствовал себя, как раненый зверь, потерявший самку, и больше всего ему хотелось завыть, изливая боль в бескрайнее небо.

Оставалось надеяться, что его люди поймут и простят это проявление человеческой слабости.

Они, конечно, уже поняли. Многие из них чувствовали то же самое. Он видел в их глазах озабоченность, когда они смотрели на то, во что теперь превратилась Имоджин – в безжизненную насмешку над тем, чем она еще недавно была.

Они имеют полное право беспокоиться. Черт, он так поглощен мучением и страхом, что, кажется, взорвется, но у него хотя бы есть слабое утешение – он знает имя своего врага. Роджер.

Этого недостаточно. Роберт перестал делать попытки перехватить послания негодяя, его удержало требование Имоджин, которая желала выслушивать письма без него. Он был вынужден отойти в сторону и смотреть, какой вред приносит каждое следующее письмо.

Топор со свистом прорезал воздух и опустился с утробным треском.

Роберт всерьез подумывал о том, чтобы зарезать следующего посланца Роджера, любого, кто посмеет появиться в его дверях, и удержался на последней ниточке здравомыслия. Может, инстинкт и требовал защитить любимую, но умом Роберт понимал, что не посланники его настоящие враги.

К сожалению, Роджер не дурак. Он благополучно устроился – вне досягаемости, спрятавшись за короля. Этот мелкий грызун знает, что там он может безнаказанно продолжать свою мелкую игру, не опасаясь Роберта. Если Роберт его тронет, на него обрушится вся сила монаршего гнева.

Приходилось ждать и смотреть на «игру», ждать до тех пор, пока его жертва не осмелится выйти на открытое место. Тогда наступит отмщение. Оно будет окончательным и, надо надеяться, случится до того, как Имоджин полностью сломается. А после этого Роберт сотрет с лица земли следы этого человека.

Все, что грозит Имоджин, будет истреблено, маленькая гадкая игра придет к концу.

Он вдруг понял, что тоже назвал игрой ненависть, которую испытывают друг к другу брат и сестра. Но это не игра, это война, в игре не бывает заложников и жертв. В этой смертельной войне Имоджин проигрывает, а он ничего не может с этим поделать, у него связаны руки. И будут связаны до тех пор, пока Имоджин не доверится ему и не расскажет, что, черт возьми, происходит.

Роберт со всей силы ударил топором по полену.

– Ты, конечно, понимаешь, что у тебя есть целая армия тех, кто должен обеспечивать тебя дровами? – довольно весело спросил Гарет.

Роберт поднял голову и с прищуром посмотрел на Гарета. Тот стоял, небрежно прислонясь к стене.

– Чего тебе надо? – выплюнул Роберт.

– Тсс! Счастливые вожаки так не говорят, – пробурчал Гарет, отлепился от стены и вразвалку подошел поближе. – Позволь спросить, чью голову ты себе воображаешь, когда крушишь ни в чем не повинные поленья?

Роберт грозно усмехнулся.

– Головы посланцев. Каждый – ублюдок, одетый в ливрею. – Он снова обрушил топор, представляя себе, как тот врезается в плоть и кости.

Гарет вскинул брови.

– Ладно, только ты не говори этого тому долговязому типу, который околачивается сейчас возле главного камина. Бедняга имеет непопулярную ориентацию и может снести яйцо, если увидит, как ты, э-э, крушишь дерево.

Роберт оперся о рукоять топора и застонал.

– Господи, у этого человека когда-нибудь кончится пергамент или нет? Четвертый за пять дней! – Роберт опять откинул волосы со лба и почувствовал укол в сердце, поняв, что скоро потеряет еще одну частичку Имоджин. – Ты уже послал за Имоджин? – тихо спросил он.

– Нет, – развязно сказал Гарет и поскреб пальцем шершавую щеку. – Это неразумно, если посланец прибыл не к ней.

– Не к ней? – тупо переспросил Роберт.

– Нет.

Роберт подождал, потом раздраженно проскрипел:

– К кому же, черт тебя дери?

– Ну, для разнообразия посланник явился не к нашей маленькой госпоже, а к хозяину имения.

– Почему же ты сразу не сказал? – беззлобно спросил Роберт, почувствовав облегчение. Кажется, он получил отсрочку. Он воткнул топор и схватил тунику, лежавшую на куче бревен.

– Откуда он приехал?

Глядя на дьявольскую усмешку Гарета, Роберт чуть не застонал, по опыту зная, что это означает плохую новость. Чувство юмора у Гарета обостряется, когда можно повеселиться за чужой счет.

– Судя по ливрее и духу помпезности нашего гостя, я с уверенностью могу сказать, что он от самого короля.

Роберт замер.

– Ты шутишь!

Гарет покачал головой, улыбаясь еще шире.

– Какого черта ему надо?

Гарет наклонился поближе и прошептал:

– Я подумал, что ты меня спросишь, и спросил его сам, а он сказал, что наш возлюбленный монарх соскучился по своему рыцарю и решил призвать тебя ко двору.

Роберт стоял, разинув рот; он надеялся, что Гарет просто скверно пошутил, но понял, что это не так.

– Вот дерьмо! – сжато высказался он.

– И когда ты уезжаешь? – вежливо спросила Имоджин.

– Завтра ранним утром. – Роберт говорил чопорно, но упивался ее красотой, даже когда произносил ничего не значащие любезности. – Придется ехать быстро, если мы хотим вернуться к посевной. Я намерен потратить как можно меньше времени на эту глупую поездку.

Она вежливо улыбнулась и кивнула, но выражение лица не изменилось. Она как будто уже отпустила его из своей жизни.

Он сжал кулаки. Она стояла очень близко от него, но с таким же успехом могла быть за сотни миль отсюда. Он не мог до нее дотронуться, какие мог дотронуться до луны. Имоджин стояла возле окна, сцепив руки и напряженно выпрямившись, а он смотрел, как весенний ветерок развевает ее волосы, как она с безмятежным, истинно королевским видом слушает новость о его отъезде, но сердцем чувствовал, что это неправда.

Сердце слышало, как ее душа кричит от боли. Ему достаточно было взглянуть на нее, и становилось понятие, что, несмотря на всю кажущуюся силу и решимость, Имоджин придавлена громадной тяжестью. Он холодел при мысли о том, как легко ее раздавить. За всю свою жизнь ничего он так не боялся, как этого зрелища – Имоджин живая, но мертвая.

Больно было даже смотреть на нее, больно было видеть ее пассивность перед лицом смерти, так больно, что он злился. Хотелось ударить ее, встряхнуть, поцеловать, сделать что угодно, лишь бы вернуть ее к жизни, вернуть к себе.

Солнце безжалостно высвечивало проступившее на ее лице страдание. Глаза запали, некогда пухлые щечки осунулись, кожа натянулась на угловатых скулах. Единственным цветным пятном на лице были темно-фиолетовые круги под глазами. Даже розовые губки стали бесцветными.

Это лицо преследовало его, даже когда он искал способ вырвать ее из лап демонов, пожиравших заживо, вырвать и затащить к себе.

Но у него не было ответов на проклятые вопросы. Чтобы заговорить, пришлось отвести глаза в сторону.

– Ты мало ешь, – ворчливо сказал он. – Платье висит на тебе, как будто ты труп, а не женщина. – Он невольно криво улыбнулся, потому что знал, что лжет. Она действительно похудела, и это его очень тревожило, но он ни секунды не думал, что она похожа на труп. Она навсегда останется для него самой прекрасной женщиной в мире.

Она безразлично пожала плечами.

– Я не хочу есть.

– Мне плевать, хочешь ты или нет, – взревел он, злость воспламенилась всего на секунду, напомнив о том, как близко он подошел к пределу. – Ты будешь нормально есть, или же я тебя свяжу и буду кормить силой.

– Очень по-мужски. Роджер будет доволен, – насмешливо сказала она и невесело улыбнулась.

Вот в чем корень проблемы, внезапно понял Роберт. Она считает его человеком Роджера, и что бы он ни говорил, что бы ни делал, ничто не проникнет внутрь раковины, в которую она себя заключила, пока эта гадюка нашептывает ей на ухо свои отравленные речи. Роберт стал расхаживать по комнате, бессильно сжимая кулаки.

– Я не только говорю по-мужски, я мужчина и твой муж, или, если хочешь, твой хозяин и господин. И в этом качестве я требую, чтобы ты ела больше, чем воробей, на которого становишься похожа. Я рассчитываю, что к моему возвращению ты наберешь прежний вес, нет, я хочу, чтобы ты растолстела, чтобы мне не пришлось больше беспокоиться. Я понятно объяснил? – разносился по комнате злой, вибрирующий голос.

– Конечно, – вкрадчиво ответила она и Роберт понял, что она не слышала ни слова. Она настроилась идти в ад своим путем, и ей безразлично все, что он говорит.

– Я возьму с собой только Мэтью, – натянуто сказал он. – Во главе гарнизона останется Гарет.

Она молча кивнула; наступило неловкое молчание. Роберт хотел что-нибудь сказать, хотел, чтобы она подошла к нему и дала себя обнять. Но это все безнадежные желания, она безмятежно отпустила его, тихо и без эмоций сказав:

– Счастливого пути, сэр Роберт.

Он бы должен уже к этому привыкнуть, но когда она в очередной раз дала ему отставку, боль пронзила его насквозь. Он формально поцеловал ей руку. Рука была холодная, как лед, лицо бесстрастное; он в последний раз посмотрел на нее, повернулся и вышел.

Как только за ним закрылась дверь, Роберт перестал сдерживать ярость, которая билась в нем, требуя выхода. Коридор огласился проклятиями.

– Как я вижу, вы так ничего и не уладили, – сухо сказала Мэри, подходя к нему.

– Улаживать нечего, – фыркнул он, зная, что говорит неправду. – Не припомню, когда еще мне приходилось быть объектом такой вежливости.

– Да, но за этой вежливостью скрывается страдание. – Мэри покачала головой. – Не могу вам передать, как я беспокоюсь. Никогда еще она не была в таком плохом состоянии. О, он и раньше ее обижал, но на этот раз, похоже, он ее уничтожает. – Мэри бессильно пожала плечами.

Роберт не нашелся, что сказать; Мэри ткнула его пальцем в грудь.

– Я бы хотела знать: что вы собираетесь делать?

Роберт горько усмехнулся.

– Мэри, вы по ошибке принимаете меня за одного из главных персонажей в этом фарсе. А я такой же ошеломленный зритель, как и вы. – Он устало провел рукой по глазам, стараясь не замечать, что рука дрожит. – Честно говоря, я не знаю, что делать.

– Я тоже, но, по-моему, поездка в Лондон – не выход, – решительно сказала Мэри.

– Меня вызывает король, с этим я ничего не могу поделать. – Он с удивлением видел, что защищается. Странно, как эта старуха всегда умудряется поставить его в положение обороняющегося.

– Тогда возьмите ее с собой. Я не хочу, чтобы она оставалась тут одна в таком состоянии.

– Вряд ли это можно назвать «одна», – слабо возразил он, но Мэри не слушала.

– Она много лет жила одна, сколько бы людей ее ни окружали, – искренне проговорила Мэри. – Она была вся в себе. Пока не появились вы. Вы пробудили ее к жизни. Она начала становиться такой, какой была до того, как ослепла. Мое старое сердце радовалось. Если вы сделали это один раз, сможете и еще, если постараетесь. – Она схватила его за руку. – Пожалуйста, постарайтесь!

Он посмотрел в решительное лицо старухи и осторожно высвободил руку.

– Я ничего не могу сделать. Имоджин не хочет моей помощи, а король призывает в Лондон. Я должен ехать. – Он неловко положил руку ей на плечо, пытаясь утешить. – Может, это и к лучшему. Может, расстояние между нами поможет Имоджин справиться с тем, с чем она должна справиться, – закончил он. Банальная фраза прозвучала неубедительно даже для него самого.

Мэри выскользнула из-под его руки и посмотрела обвиняющим взглядом.

– Мне это не нравится, ничего хорошего из этого не выйдет, – пробурчала она, высоко подняла голову и удалилась в комнату Имоджин.

Роберт почувствовал себя слабым и беспомощным.

– Мне тоже не нравится, Мэри, – прошептал он, оставшись один в пустом коридоре. – Мне все это очень не нравится.

– Подумай, может, я что-то забыл? – спросил Роберт, глядя на Гарета, привольно развалившегося в кресле у камина.

– Что ж, ты забыл сказать, сколько поленьев надо подбрасывать в главный камин, а все остальное указал до мелочей. – Он улыбнулся уголком рта. – Мне ни о чем не придется думать за все время твоего отсутствия.

Роберт поморщился.

– Идешь в атаку?

– Не волнуйся, это всего лишь старый саксонский дом, все будет хорошо. Ты оставлял меня во главе армии с меньшим количеством указаний, так что я уверен, что с домом я как-нибудь справлюсь, тем более что ты снабдил меня подробнейшей информацией.

Роберт встал и подошел к окну.

– С армиями я никогда так себя не чувствовал. – Он ударил кулаком по подоконнику. – Черт возьми, Гарет, мне это не нравится. Я чувствую, тут что-то не так.

Он смотрел в окно на землю, которая стала для него так много значить, и не мог отделаться от мысли, что боится ее потерять. Неразумно, но ему чудилось, что все неожиданно оказалось под угрозой.

Он глубоко вздохнул. Надо сосредоточиться на отражении угрозы, а не на страхе все потерять.

– Думаешь, этот вызов – часть заговора против тебя?

Кому-то другому голос Гарета мог показаться спокойным и рассудительным, но Роберт хорошо расслышал звенящую в нем сталь.

Роберт покачал головой, повернулся лицом к другу, скрестил руки на широкой груди.

– Кто знает? Все может быть вполне невинно. Может, король готовит новую войну и хочет нанять меня и моих людей.

– Разве мы все еще наемники?

Роберт решительно тряхнул головой.

– Отныне я намерен сражаться только ради защиты того, что мне принадлежит, а не ради нашего маленького монарха, желающего загрести побольше земель на этом острове.

Гарет слегка улыбнулся:

– У тебя он похож на толстого мальчишку, требующего сладостей.

– Согласись, некоторое сходство имеется.

– Мальчик старается произвести впечатление.

– Сладости не такие уж иллюзорные, любому мальчишке пришлось бы производить впечатление, чтобы их получить.

Оба улыбнулись, но быстро погасили улыбки.

– А если вызов – не просто невинное желание получить ручного воина? – спокойно спросил Гарет.

– Тогда нас ждет серьезная беда, – хмуро сказал Роберт. – Вот почему я оставляю тебя на страже.

Гарет иронически поднял брови.

– Полагаю, я более чем подготовлен к встрече с бедой. В конце концов, большую часть жизни я сам создавал людям беды, так что обнаружить врага и покончить с ним мне будет нетрудно. Со мной твой дом будет в безопасности.

– Я не об этом. Все, что я говорил до сих пор, касается одной-единственной задачи, и, если ты с ней не справишься, я тебя убью, даже если для этого мне понадобится встать из могилы.

– Я почти верю, что ты так и сделаешь, – хохотнул Гарет. – И это может означать только одно: Имоджин.

Роберт стиснул зубы.

– Только она имеет для меня значение, отныне и навсегда. Ты защищаешь ее, и пусть остальной мир катится к черту. Понял? Мне плевать, что тебе придется для этого сделать, сколько голов разбить, но сделай это.

Гарет восхищенно присвистнул.

– Ты ее действительно любишь? – выдавил он из себя, игнорируя возникшую в груди боль, которую не имел права испытывать, думая о чужой жене.

Роберт на секунду замер. Он еще никогда не слышал, чтобы это слово произносилось вслух, оно звучало странно. Странно, но очень правильно.

Он прокашлялся.

– Да, я ее люблю. Больше жизни.

Гарет смотрел на свои руки.

– Если тебя это утешит, скажу, что она тоже тебя любит.

– Тогда поддерживай в ней жизнь, чтобы она со временем сама мне это сказала, – хрипло проговорил Роберт; кровоточащие чувства не дали сказать больше.

– С огромным удовольствием. – На лице Гарета сверкнула волчья улыбка. – Я могу даже сделать ее жизнь несколько более комфортной, ликвидировав парочку посланников. К настоящему времени их набралось уже так много, что потеря одного-двух пройдет незамеченной.

Роберт чуть-чуть улыбнулся.

– Действуй по своему усмотрению.

– С удовольствием развлекусь. – Гарет помолчал, лицо стало задумчивым. – Вообще-то в Лондоне ты мог бы полностью прекратить поток посланников, уничтожив источник. Ведь Роджер Коулбрук – выкормыш двора, и, если ты присмотришься, то найдешь его ползающим где-то возле нашего монарха.

– Подниму его голову на пику и привезу Имоджин в подарок, – тоскливо сказал Роберт.

– Прекрасная мысль. Дворец, который ты намерен построить, нуждается в украшении в виде этой нелепой головы на стене.

– Соблазнительно, а? – У Роберта заблестели глаза.

– Ну так езжай и поддайся соблазну, друг мой.

Роберт вывел Даггера во двор. Утренний воздух был свеж, солнце еще не встало, но, несмотря на ранний час, дом уже начал просыпаться, оттуда доносились звуки жизни. Мэтью ждал во дворе на великолепном боевом коне, он ссутулился в седле с выражением воинственной обреченности.

Роберт узнал знакомую картину; кажется, завершился полный круг: он уезжает, и Мэтью пребывает в таком же состоянии духа, что и пять месяцев назад.

Пять месяцев? Нет, неправильно. Кажется, прошла целая вечность, но, с другой стороны, он не успел и глазом моргнуть. За пять месяцев все изменилось. Он ехал сюда, на север, с мечтой о доме и земле, а уезжает с потерянным сердцем. Не он стал владельцем, а им завладели.

Дом. С трудом вспоминались прежние представления о доме. Тогда дом был всего лишь жилищем – стены и крыша над головой, а теперь это слово означало богато вытканный ковер со всеми радостями, страхами, беспомощностью, защитой и желаниями, которые вошли в его жизнь.

Теперь он всем своим существом был нерасторжимо связан с этим небольшим, простым домом. Он не мог объяснить, как это случилось, но за прошедшие пять месяцев этот дом стал частью его души. А хрупкая леди, обитающая в нем, не зная того, держала в руках его сердце.

Не желая тратить на сон свою последнюю ночь дома, он лежал на кровати и смотрел на спящую Имоджин. Но на этот раз ему мало было просто на нее смотреть, впервые за месяц он позволил себе дотронуться до нее. Погладил по волосам, потрогал пальцем нос и пухлую нижнюю губу. Он прикасался к ней так легко, что сам почти не чувствовал. Этого было мало. Тело разгорелось и требовало большего, но Роберт не хотел ее тревожить. Она наконец-то спокойно заснула после месяца ночных кошмаров, и он не станет отнимать у нее этот короткий побег из жизни.

Но может быть, она не так уж крепко спит?

При свете камина он видел, как одинокая слезинка выкатилась из-под ресниц, медленно сползла по щеке к виску и затерялась в волосах. Он осторожно стер ее след. Неужели она плачет даже во сне? Чувство беспомощности постоянно давило Роберта, и этому не было видно конца.

Он с трудом нашел в себе силы встать. Наклонился над ней, поцеловал в лоб, прошептал:

– Спи спокойно, малышка, и знай, что я люблю тебя.

Признание в любви давало цельность душе, но делало уязвимым. Роберт соскользнул с кровати и тихо оделся. Он подавил в себе желание оглянуться, зная, что тогда не найдет силы покинуть дом и свою любовь.

– Ты собираешься ехать или так и будешь весь день размышлять? – язвительно спросил Мэтью, вырывая Роберта из раздумий.

– Я думал, что возраст делает человека более терпеливым, – с улыбкой сказал Роберт и погладил Даггера по шее.

– Это вряд ли. У меня осталось слишком мало времени, чтобы без толку тратить его на наблюдение за тем, как ты пялишься в пространство.

Роберт засмеялся и вскочил на коня.

– Тогда поехали. – Он пришпорил лошадь и без оглядки выехал со двора.

Какой смысл оглядываться, если позади осталось твое сердце.

Глава 12

Роберт мерил шагами комнату, кипевшее в нем раздражение требовало физической разрядки. Он неделю пробыл «гостем» короля и чувствовал себя так, как будто вечность провел в неподвижности. Мышцы требовали работы, будь это хотя бы бесцельное хождение по комнате.

В голове бурлили воспоминания и вопросы. Нет, не так. Не множество вопросов, а только один-единственный. Все его недоумение можно было свести к простому, крошечному вопросу: что происходит, черт возьми?

Роберт прошел из одного угла комнаты в другой, потом обратно, недоумение вертелось в голове по кругу с бешеной быстротой, но ответа он не находил. Нечему удивляться, все было не так, как должно быть.

За то время, пока королевский гонец добрался до Роберта и Роберт проделал путь до юга, король Вильгельм решил выехать из Вестминстера со всем двором. По какому-то капризу он почувствовал неотложную потребность проверить одну из крепостей, строящихся на юго-восточном побережье.

Роберт скрипнул зубами. Упаси нас Бог от прихотей монархов! Он потратил драгоценное время на бессмысленную поездку в Вестминстер, а потом помчался в погоню за двором, пробиваясь по вечно забитым дорогам восточного направления.

А когда Роберт наконец догнал сумасбродного короля, единственным его желанием было все бросить и при первой же возможности поехать домой. Роберт даже был готов играть роль придворного, как бы ему это ни претило лишь бы ускорить процесс. В конце концов известная доза умело направленного раболепия сделает сговорчивым даже самого упорного монарха.

Тогда Роберт смог бы подойти к самому важному пункту. Он представлял себе, с каким наслаждением твердо и внятно скажет Вильгельму, что больше не нанимается на службу. Он больше не наемник, он уходит в отставку, и королю придется подыскать себе другого дурака, который будет кидаться в бой по мановению его руки. Если Вильгельм не убьет его после этого выпада, тогда можно будет подумать, как жить дальше.

Первое, что он сделает, – поищет, где притаился Роджер. Роберт еще не решил, что сделает с негодяем, когда его найдет, но в любом случае это будет восхитительно и необратимо. Сделав эту приятную работу, он вернется домой и, если все пойдет согласно его намерениям, никогда больше оттуда не уедет.

Таков был его план, простой, недейственный. Роберт любил все делать просто и эффективно. Но все оставалось странно иллюзорным.

Он пока еще не взял даже первый барьер – ему не давали аудиенции с королем. С поистине раздражающей вежливостью его и Мэтью разместили в двух маленьких комнатках, где Роберт дожидался монаршей милости. О, возле их дверей стояла очень корректная стража, и никто ни разу не сказал слово «арест», но это была лишь маленькая вежливая формальность, и все это понимали.

Так что приходилось ждать.

Тянулись дни за днями, Роберт ждал аудиенции, которая не была для него первостепенной необходимостью, и хмуро думал, что так можно свести человека с ума. Видит Бог, с каждым новым днем бездействия он все больше чувствовал, что готов сбежать отсюда.

Бездействие – жестокое наказание для человека, привыкшего к деятельности. Слишком много времени остается на то, чтобы думать. Роберт размышлял о том, как попал в такой переплет, но, сколько ни пытался рассортировать дела в подобие порядка, приходил к одному вы воду: он должен был остановить это мучение еще до того, как оно началось. Он должен был не дать Роджеру запустить свои когти в душу Имоджин.

Если бы он это сделал, то, возможно, не оказался бы сейчас в ловушке.

Надо было протыкать мечом каждого посланника, сжигать их пергаменты, а пепел развеивать по ветру. Согласен, не очень дружелюбно, но по крайней мере Имоджин не коснулась бы душевная болезнь, которая сейчас ее разъедает.

Или он мог бы увезти Имоджин с этого туманного острова и найти мирное место где-нибудь на юге Франции, подальше от ее братца.

От отвращения к себе Роберт скрипнул зубами. Все «должен» и «мог» сводились к одному тошнотворному заключению: он должен был сделать все, что в его силах, чтобы спасти ее от мира ночных кошмаров, а единственный способ, каким он мог бы это сделать, – заставить ее рассказать, что, черт возьми, происходит между ней и братом. После этого он сумел бы немедленно положить этому конец, и если понадобится, кровью.

Странно, что издалека все виделось очень простым и ясным. Но кое-что его тогда остановило.

Не безымянное кое-что, а гордость. Его собственная дурацкая гордость не дала сделать то, что требовалось. Что, как не гордость, заставляло его ждать, когда она сама к нему придет? Это гордость хотела, чтобы Имоджин призналась ему в любви.

А сейчас вся гордость ушла, сгорела, ее сменил стыд. Какое значение имела гордость перед лицом любви?

Он не говорил ей о любви, когда она могла его слышать.

Вот еще одна вещь, которую он должен был сделать. Подойти к ней и сказать, что любит. Обнять ее, прижать к себе и никогда не выпускать. Черт, почему он далеко от нее, когда так многое нужно сказать! Это грызло его.

Что, если она в опасности? Что, если она совсем перестала есть и как раз сейчас угасает? Что, если к ней подкрался ночной кошмар и некому было поддержать ее в темноте?

Он подошел кокну и невидящими глазами посмотрел на солнце. «Только мучаешь себя этими «что, если», – насмешливо подумал он и снова начал расхаживать.

– Если не прекратишь, придется тебя убить, – беззлобно сказал Мэтью; сонное выражение лица противоречило его энергичным словам. Он лежал на койке; в импровизированной тюрьме Роберта койку для удобства придвинули к стене. На полу стоял ополовиненный кувшин вина, главный источник веселого настроения Мэтью.

Роберт постарался справиться с демонами ходьбы, сел на пол, прислонился затылком к стене, но ноги отбивали ритм, а кулаки сжимались и разжимались в такт с биением мыслей.

Мэтью злобно посмотрел на Роберта. «Успокоился, называется», – с молчаливым вздохом подумал старик. Все же это было лучше, чем беспрерывное хождение в течение недели, и Мэтью закрыл глаза. Он поморщился, почувствовав тошноту, – ее вызвали дешевый ликер и ходьба Роберта. Мэтью быстро открыл глаза и снова приложился к кувшину.

– За короля и всех, кто к нему заплывает, – невнятно промямлил Мэтью и приподнял кувшин в шутовском приветствии.

– Ты слишком много пьешь, старик.

– Конечно, – заплетающимся языком сказал Мэтью. – Ничего более достойного я делать не могу. В полной мере наслаждаюсь гостеприимством короля. – Он злобно посмотрел на рубиновый напиток. – Хотя, по-моему, король мог бы потратиться на вино, меньше похожее по вкусу на уксус.

– Тебя и этот вкус не остановил, – пробурчал Роберт, с отвращением глядя, как у Мэтью при каждом глотке движется кадык, и все же завидуя, что старик может забыться в алкогольном дурмане. Видит Бог, он бы и сам попытался, если бы хоть на миг поверил, что от этого уйдут и страдания Имоджин. В трезвом состоянии у него по крайней мере оставался контроль над собой, а пьяный он мог разразиться слезами.

Роберт встал и снова начал расхаживать, но поймал недовольный взгляд Мэтью и сел.

Наступила тишина, но в голове у Роберта все кричало о том, что он виноват, хотя он понимал, что ничего не может сделать. Он глубоко вздохнул, стараясь умерить шквал эмоций. Нужно забыться, нужно впасть в оцепенение. Он закрыл глаза и приказал себе успокоиться. Наверное, он действительно ненадолго заснул, и тяжелый стук распахнутой двери о стену привел его в сознание.

Он быстро встал, обеспокоенный нарушением хода их монотонной жизни. Однако Мэтью, кажется, не проявил ни малейшего интереса, на пьяном лице отразилось только вялое любопытство.

Гвардеец был незнакомый; он не смотрел Роберту в глаза.

– Король приказал провести сэра Роберта в тронный зал, – официально сказал гвардеец.

Роберт прищурился. Это не было приглашением пообедать с обожаемым монархом. Тут что-то серьезное.

– Наконец-то, – пробормотал Роберт, но холодок пробежал по спине, предупреждая об опасности. Он протянул руку к мечу, прислоненному к стене.

– Извините, сэр Роберт, но мне велено убедиться, что вы будете безоружным в присутствии его величества.

Рука Роберта на секунду зависла над мечом, потом опустилась.

Не хотелось оставлять меч, когда каждый нерв кричал о близкой угрозе. За пределами этой относительно безопасной комнаты без оружия он будет как голый. Меч, свисающий у левого бедра, давал ему шанс, но, как видно, ему отказано и в этом шансе.

Раньше он не появлялся у короля безоружным.

Странно. Вильгельм никогда не привередничал в этом отношении, К трону подходили вооруженные рыцари. В конце концов, абсолютная власть обладает смертоносной силой – как и крайняя нищета.

Бросив горестный взгляд на меч, Роберт повернулся к гвардейцу и пожал плечами.

– Что ж, тогда я готов.

– Следуйте за мной. – Гвардеец вышел из комнаты. Роберт быстро повернулся к Мэтью, с тоской сознавая, что его время истекает.

– Если можешь, убирайся отсюда, старик. Езжай в Шедоусенд и скажи Гарету, чтобы как можно скорее увез Имоджин из страны. У меня в сейфе должно быть достаточно золота, чтобы оплатить вашу жизнь где-нибудь в другом месте. Скажи ему, пусть расплатится с людьми, а потом они могут разбегаться.

Несмотря на выпитый кувшин вина, старик посмотрел на него ясными глазами и коротко кивнул. Роберт хотел бы сказать больше, но гвардеец, стоявший в коридоре на таком расстоянии, что не мог их слышать, стал проявлять нетерпение, и Роберт криво улыбнулся и пошел к нему.

– Передай королю слова моей любви, – прокричал вдогонку Мэтью. – И скажи, чтобы в другой раз не жадничал. Мог бы купить для пленников вино поприличнее.

Увидев ошарашенное лицо гвардейца, Роберт улыбнулся, пожал плечами и последовал за ним. Улыбка постепенно угасла, в сознание стала проникать странная тишина.

За шесть месяцев, что Роберта не было при дворе, здесь многое изменилось. Исчез дух разврата и оргий, его сменила атмосфера подозрительности и страха. Они шли по длинным коридорам, и тишина становилась все более угнетающей. Раньше на пирушках и во время легкомысленных развлечений голоса повышались до крика, теперь они звучали неестественно тихо. Как в гробнице.

Впрочем, в хорошо охраняемой гробнице.

Число гвардейцев утроилось. Они стояли равными интервалами вдоль стен, охраняя неизвестно что. Роберт подозревал, что именно их присутствие подавило обычную болтливость придворных. От них заразились и слуги, они сновали с устрашающей немотой и не поднимали глаз от пола.

Роберт задумчиво сощурился. Похоже, веселый, развратный двор Вильгельма умер, а на его трупе выросла плесень, от которой воняет страхом.

Они проходили мимо дворян, перешептывающихся по углам. Каждый раз Роберт узнавал знакомое лицо если не друга, то союзника, но когда пытался встретиться с ними взглядом, те быстро отводили глаза в сторону, как будто его уже не существовало.

Роберт не относил это лично к себе. Судя по уровню страха, пропитавшего стены замка, эти люди, наверное, сами желали бы не существовать.

Не надо быть гением, чтобы догадаться: что-то здесь неладно, очень неладно.

Пока они ждали, когда монарху объявят имя посетителя, от чего тот обычно отмахивался как от ненужной формальности, Роберт приготовился к бою. Дурное предчувствие давило ледяным комом, он понимал, что ему страшно повезет, если он хоть когда-нибудь выйдет отсюда живым.

Роберт закрыл глаза и глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Непрошено явился образ Шедоусенда, с его темными комнатами и скрипучей лестницей он показался милым и уютным. За ним последовали мысли о его хозяйке. В воображении Роберта Имоджин ему улыбнулась, и от этого в груди странным образом полегчало.

Он медленно открыл глаза и расправил плечи. Он был готов. Может, Вильгельм и опасный противник, но впервые в жизни Роберту есть за что бороться.

В тронный зал он вошел спокойно и уверенно, внимательно огляделся, стараясь оценить ситуацию. Вздрогнул, увидев женственно красивого, белокурого Роджера Коулбрука, вольно развалившегося напротив трона. При виде торжествующей улыбки на лице негодяя Роберта ослепила ярость. Порыв подойти и стереть эту улыбку был почти непреодолимым. На мгновение перед мысленным взором Роберта встали разного рода смерти, которым он был свидетель, и смерти, которые он приносил сам, но каждое полузабытое лицо мертвеца становилось лицом Роджера.

Есть много жестоких способов умертвить человека, но ни один из них не был достаточно жестким для этого случая. Роберт чувствовал, что мучения Имоджин заслуживают особо эффектного возмездия, и у него чесались руки сделать ей такой подарок.

Потребовалось огромное усилие воли, чтобы не подойти и не задушить Роджера голыми руками, но Роберт преодолел порыв, напомнив себе, что попытка будет неудачной: два гвардейца, защищающие короля, защитят и Роджера, они остановят Роберта задолго до того, как возмездие свершится.

Роберт скрипнул зубами и мысленно пообещал скорое возмездие. Роджер не сможет вечно прятаться за спину короля, и в ту секунду, когда останется один и без охраны, он заплатит за каждую каплю боли, которую принес в жизнь Имоджин.

Роберт отвел взгляд; надо было сохранить самообладание, не дать ярости поглотить его целиком. Он посмотрел на человека, сидевшего на троне, и поразился произошедшей с ним перемене. Если бы не рыжие волосы и красное лицо, Роберт его бы не узнал.

Глаза Вильгельма, некогда выразительные и зачастую злые, теперь казались холодными и пустыми, они запали, лицо было стянуто невидимыми нитями потрясений и отмечено новыми морщинами. За полгода, что Роберт его не видел, король постарел на двадцать лет.

Еще больше удивляло то, что на нем была кольчуга, хотя вокруг – толпа охраны. Вильгельм был похож на человека, который смертельно боится за свою жизнь. Роберт медленно опустился на одно колено и склонил голову.

– Ваше величество, – произнес он и стал ждать разрешения подняться.

Такого разрешения не последовало. Не поднимая головы, он слышал, как Вильгельм тяжело встал.

– Значит, этот ублюдок наконец вернулся, – сказал король, подошел и остановился прямо перед ним.

– Как приказали ваше величество, – спокойно ответил Роберт.

Вильгельм глухо засмеялся.

– О, Роберт, когда ты так говоришь, ты кажешься очень преданным. – Он помолчал и жестко добавил: – Почти.

Почувствовав лезвие меча на шее, Роберт и глазом не моргнул, но его пронзил холод.

– Видишь ли, Роберт, ты кажешься неплохим только тем, кто не знает о твоих махинациях, а я, к твоему сожалению, осведомлен о том, чего ты добиваешься. – Роберт почувствовал острую боль – меч медленно двинулся по коже. Кровь стекала по шее и впитывалась в шерстяную тунику.

– Моя преданность не притворна, – сказал Роберт нарочито усталым голосом. – У меня нет других планов, кроме как в мире и покое жить на земле, которую вы мне милости выдали.

Лезвие внезапно ушло, и Роберт сразу же поднял голову. Он решил, что больше нет смысла лебезить, и не поморщился от боли, которую вызвал жест короля. Вильгельм стоял, опираясь на меч, острием воткнутый в пол. На красном лице светились прищуренные глаза. Он покачал головой.

– Ну-ну, Роберт, я не люблю, когда мне лгут. Твои планы превратились в ничто, потому что я теперь все знаю. Знаю про сделку, которую ты заключил с моим братом Генрихом. Знаю о планах предательского убийства, чтобы он мог занять мой трон. Я все знаю, это государственная измена! – Вильгельм обрушил меч на каменные ступеньки трона, полетели искры, меч зазвенел, как колокол.

Роберт не отвел глаз, и его стойкий взгляд еще больше разъярил Вильгельма. Он нацелил острие меча в незащищенную грудь Роберта.

– Единственное, что мне от тебя нужно, это имя каждого предателя на этом проклятом острове, чтобы я мог не спеша их уничтожить. Если скажешь, я, может, даже смилуюсь и дам тебе умереть быстро.

Вот оно что, отстраненно подумал Роберт. Вот как закончится его жизнь – не на поле боя, а в западне придворных интриг. Его признали виновным в преступлениях, которых он не совершал, и теперь ему остается только ждать неминуемой смерти. Что ж, в таком случае будь он проклят, но он больше ни на секунду не останется на коленях.

Гибким движением он встал и с насмешкой отметил, что Вильгельм торопливо отступил и стрельнул глазами по комнате. Роберт покачал головой. Вот до чего дошло – Вильгельм боится безоружного человека. Не будь это так чертовски печально, Роберт засмеялся бы.

– Сэр Роберт, я не давал вам разрешения встать! – взвизгнул Вильгельм, и красное лицо приняло тревожный пурпурный оттенок.

– Я не просил вашего разрешения. Я нахожу, что больше не могу стоять на коленях перед человеком, который считает меня предателем, – сухо сказал Роберт.

Вильгельм быстро отступил к относительно безопасному помосту и там застыл, стараясь сохранить достоинство.

– Своими действиями ты только что доказал, что не уважаешь мой трон.

– С троном все в порядке, – усмехнулся Роберт. – Это вас мне трудно уважать в данный момент.

Вильгельм сжал челюсти, и Роберт почувствовал некоторое удовлетворение от его злости. Король мрачно произнес:

– Следовательно, ты не оставляешь мне другого выбора. Я лишаю тебя всех титулов и имущества. До смертного приговора ты будешь сидеть в тюрьме, к моему удовольствию.

Роберт на секунду закрыл глаза и удивился пронзившей его тоске. Шедоусенд удалился в область далеких воспоминаний. Ему было дозволено пожить в прекрасной мечте, но теперь придется вернуться к суровой действительности.

Он открыл глаза и с прищуром посмотрел, как Роджер подходит к королю и фамильярно дотрагивается до руки. Единственное, о чем он будет жалеть, отправляясь в могилу, – что Роджер останется жив.

Вильгельм накрыл ладонью руку Роджера и кивнул.

– Вот еще что. Пока ты будешь ждать смертной казни, твоим имением будет управлять мой любимый Роджер, он также возьмет на себя охрану твоей жены.

Кровь отхлынула от лица Роберта.

– Нет! – закричал он и сделал шаг вперед; гвардейцы выхватили мечи из ножен. Вильгельм вскинул брови.

– Не вижу другого решения. Ты должен быть благодарен. С большинством жен изменников обращаются не так хорошо.

– Ваше величество, вы не можете отдать ее в руки брата, – взмолился Роберт. За Имоджин он мог молить, хотя не мог этого сделать для себя. – Имоджин совершеннолетняя, а земля была по закону оставлена ей в наследство. Делайте со мной что хотите, но оставьте Имоджин свободу, это все, о чем я прошу.

Внутренний голос прошептал: «Лжешь. Ты еще хочешь попросить для нее счастья, попросить свободу и зрение».

Но этого не мог дать даже король.

Впервые за всю свою взрослую жизнь Роберт обратился к Богу, в которого не верил: «Господи, дай мне сойти в могилу с сознанием, что моя любимая живет без страха и страданий. Дай мне узнать, что она окрепла и улыбается».

Король фыркнул:

– Что? Дать леди Калеке свободу от ее собственного брата, потому что так хочет предатель? Нет. Она будет находиться под пристальным наблюдением, мы должны убедиться, что ты не заразил ее своим предательством. А кто сделает это лучше, чем ее преданный брат?

– Я не оставил бы и собаку под защиту Роджера, – сквозь зубы сказан Роберт. – Имоджин достаточно настрадалась в руках этой твари. Она заслуживает лучшего, черт возьми.

– Какая пылкая преданность, – с коварной улыбкой сказал Роджер. – Можно подумать, ты влюбился в леди Калеку.

– Не смей ее так называть! – взревел Роберт. Мысли метались в поисках способа как-нибудь защитить Имоджин от этих злобных людей. Он шагнул вперед, не зная, что будет делать, но зная, что сделает это хорошо.

Глаза сверкали гневом и ничего не видели, кроме объекта его ненависти, который насмешливо улыбался. Роберт так сконцентрировался на Роджере, что не услышал истеричного призыва короля к гвардейцам.

Понадобилось пять человек, чтобы остановить Роберта и поставить на колени. Он сопротивлялся только потому, что они стояли между ним и его мишенью. Он даже не почувствовал боли, когда рука в железной перчатке ударила его в челюсть. Наконец они одолели его и завели руки за спину так, что он не мог пошевелиться.

– Отведите его в темницу. – Вильгельм натянуто улыбнулся и сжал рукоять меча. Роберт забился с новой силой.

– Вильгельм, – взвыл он, игнорируя возмущенный возглас короля, – не дай вожделению ослепить тебя. Пусть Роджер твой любовник, но он использует тебя в своих гнусных играх. Этот человек – змея. Вильгельм…

Гвардеец ударил Роберта в живот, но и это его не остановило.

– Вильгельм, дай Имоджин свободу. Не связывай ее с этим лицемерным маленьким ублюдком. Он будет ее обижать. Ради Бога, не обижай ее больше… – Никогда в жизни он никого не умолял, но для Имоджин отбросил прочь собственную гордость.

Ему не дано было увидеть меч, который плашмя обрушился на затылок. Даже боль не отразилась в затухающем сознании.

Когда пол стремительно двинулся ему навстречу, Роберт подумал лишь об одном – он потерпел поражение. С отчаянием он понял, что оставил Имоджин на произвол того, кого она боялась, и уже ничего не может с этим сделать.

Он ее обманул.

Роджер с удовлетворением следил, как гвардейцы вытаскивают из комнаты бесчувственное тело Роберта. Получилось даже лучше, чем он надеялся.

Все видели, что этот дурак влюбился в Имоджин. Великолепно! Роберт готов был отказаться от чувства собственного достоинства, с которым всегда носился, и умолять короля за Имоджин! Это на любом языке говорит о любви.

Такая преданность не может оставаться без взаимности.

Имоджин должна была раскрыть свое сердце воину, а значит, стала еще уязвимее, чем раньше. Роджеру этого и надо.

Теперь она его.

Надо только чуть-чуть затянуть цепь, и она на коленях будет умолять его, обещать все, что угодно, лишь бы спасти своего возлюбленного.

Превосходно.

Наконец-то она будет полностью в его власти. Она будет унижена, как он все те годы, когда родители бросили его. Ей придется подчиниться его воле. Она станет послушной.

Это будет прекрасным отмщением, над которым он трудился многие годы.

Роджер вдруг почувствовал на себе взгляд Вильгельма и поскорее затолкал соблазнительные мечты на задворки сознания. У него еще будет время ими насладиться, а сейчас нужно сосредоточиться на человеке, являющемся центром его плана, он – гарантия успеха.

Придется стать единственным и незаменимым наперсником короля.

Нет, кажется, придется подправить план. Как ни приятно было видеть, что Роберт сражен женщиной, его чрезмерная страсть и преданность обещают вызвать проблемы. Такая преданность разрывает цепи и не поддается королям.

Значит, он должен умереть. И поскорее.

Вообще-то жаль. Роджер намеревался некоторое время подержать его живым. Угроза смерти возлюбленного быстрее привела бы эту суку к его ногам. Однако живой Роберт, похоже, создаст ему больше проблем, чем он рассчитывал.

Выходит, Роберту придется умереть. Имоджин уже отдана под милостивое покровительство брата, а значит, жизнь или смерть ее мужа – пустая формальность.

– Я же говорил, что он опасен, – проворковал Роджер, прижимаясь к Вильгельму. – Чем скорее он умрет, тем в большей ты будешь безопасности. А я хочу, чтобы ты был в безопасности. – Он оставил дразнящий поцелуй на мощной шее Вильгельма.

Вильгельм задумчиво прищурился, не тронутый заигрыванием Роджера.

– Что-то здесь не так, – с подозрением пробурчал он.

– Единственное, что здесь не так, – это то, что он жив и угрожает тебе. – Роджер театрально пожал плечами. – Лично я не буду спокойно спать, пока мы не избавимся от него. Когда ты отдашь приказ? – Роджер и не старался скрыть своего злорадства.

– После того как выясню, что, черт возьми, происходит.

Роджер забеспокоился. Еще не время давать Вильгельму думать. Роджеру меньше всего нужно, чтобы Вильгельм выяснил, что происходит.

Но он понимал, что нельзя давить слишком открыто, и равнодушно пожал плечами.

– Тебе решать.

Вильгельм пронзил его тяжелым взглядом.

– Как всегда. – В голосе звучала сталь. – Не забывай, что я твой король и господин. Оставь свои игры для других. Я буду очень недоволен, если обнаружу, что ты извлекаешь выгоду из моего расположения.

– Как бы я мог?! – Роджер вытаращил невинные глаза, потом на его лице вспыхнула обаятельная улыбка.

– Иногда я удивляюсь, почему я с тобой, – проворчал Вильгельм, но тем не менее обнял Роджера.

– Потому что никто не дает тебе таких ощущений, как я, – хрипло пробормотал Роджер и впечатал в губы Вильгельма страстный поцелуй.

В Вильгельме разгорелось вожделение, он углубил поцелуй, а Роджер, страстно отвечая, оставался холоден и обдумывал сложившуюся ситуацию.

Необходимо устранить малейшие подозрения в своей заинтересованности в смерти Роберта. Если он хочет преуспеть, ему жизненно необходима податливость Вильгельма. А он обязан преуспеть. Для проигрыша нет места.

Имоджин принадлежит ему.

Сознание вернулось к Роберту рывком. Только что он тонул в бесчувственной темноте, а в следующий миг каждая клеточка тела закричала от боли.

Видимо, гвардейцы потрудились на славу, подумал он с коротким, болезненным вздохом. Неподвижно лежа на соломе, едва прикрывавшей каменный пол, он стал подсчитывать травмы, стараясь не поддаваться боли.

Судя по тому, что при каждом вдохе его охватывает огонь, у него сломаны ребра, значит, били ногами; в голове непрерывный глухой стук – это следствие удара рукояткой меча. Остальные очаги боли были не столь велики в сравнении с этими. Роберт посмотрел вниз и поморщился, увидев свое избитое, в синяках и ранах тело. Ничего серьезного.

Пожалуй, надо благодарить судьбу, что все обошлось. Сейчас ему не намного хуже, чем в тот день, когда его сбила с ног вражеская конница. Роберт поморщился, потому что открылась старая рана на бедре.

Он с трудом сел, потом, глубоко дыша, попытался встать, но упал на колени. Звякнули цепи, крепящие руки к стене. Мерзавцы нарочно сделали их слишком короткими, чтобы нельзя было встать в полный рост.

Роберт стиснул зубы и подождал, когда утихнет боль.

Блестяще, Вильгельм в прямом смысле решил поставить его на колени. Роберт выпрямил ноги и постарался уложить их на соломе. Сломанные ребра отозвались резкой болью.

Приложив голову к холодной стене, он закрыл глаза, чтобы попробовать найти покой во сне, но горький вкус поражения не давал заснуть. Несмотря на все благие намерения, он отдал Имоджин в руки врага. Несколько минут Роберт позволил себе предаваться жалости, чувству вины и сожаления, но потом решительно от них избавился. От его терзаний Имоджин не будет никакой пользы, ее безопасность – единственное, о чем он позволит себе думать. Только это имеет значение в настоящее время.

Возможно, Мэтью на свободе и сейчас держит путь на север, чтобы призвать на помощь Гарета и других рыцарей. Они могут вывезти Имоджин из страны до того, как Роджер причинит ей еще какое-нибудь зло. Гарет за этим проследит. Он ее увезет, спрячет, и она будет в безопасности. Он будет о ней заботиться.

Может, он даже на ней женится. Конечно, Гарет вежливо подождет, пока она забудет мужа, но ему недолго придется ждать.

Полыхнула ревность, Роберт скрипнул зубами. Он не позволил себе обманываться. Он видел, как в глазах Гарета горела такая же страсть, как у него. Что ж, в этом есть смысл – если они окажутся рядом, со временем между ними возникнет любовь, и Имоджин дура будет, если станет отказываться от шанса на счастье.

Это так естественно.

Но ревность все ярче разгоралась в груди, Роберт думал о том, что другой мужчина объявит Имоджин своей, другой мужчина будет ее спутником по жизни, другой мужчина будет обнимать ее ночами, а она станет отдавать ему всю страсть своей души.

Ему хотелось крикнуть: «Не трогай ее, она моя! Она вторая половинка моей души, причина для существования, она моя любовь и моя жизнь. Моя!»

Но это был плач вопиющего в пустыне.

– Имоджин, – вздохнул он, зная, что его мольба не достигнет цели. Единственное место, где жена принадлежит ему безраздельно, – это его сердце. Он закрыл глаза и заклинанием вызвал в памяти ее образ.

Он умел воображать. Когда разум создал ее образ, пришлось сделать над собой усилие и удержать руку, которая потянулась дотронуться до нее. Если бы он это сделал, Имоджин исчезла бы, а она была нужна ему так, как никогда и никто в жизни не был нужен.

Он увидел ее такой, какой любил больше всего.

Она стояла обнаженная и счастливая, лицо сияло покоем. Она была так болезненно реальна, что Роберт мог поклясться, что почувствовал, как по камере разнесся запах ее душистых волос.

Как завороженный, он следил за ее губами, а они беззвучно шептали слова, которые он всем сердцем жаждал услышать: «Я тебя люблю».

Он нежно улыбнулся и сказал вслух:

– Я тоже тебя люблю.

Теряя сознание, он окружал себя воспоминаниями об Имоджин, думал о том, какую жизнь они могли бы устроить в Шедоусенде. Последняя сознательная мысль вспыхнула и погасла: счастливы сумасшедшие, если им сопутствуют такие видения.

Дальше мыслей не было.

Глава 13

Мэтью вздохнул и поставил кувшин на пол. Не хотелось трезветь, но он нужен Роберту. А это значит, Мэтью сделает все, что в его силах.

Ну, по крайней мере постарается.

Он уставился в потолок и криво усмехнулся, понимая, на какую глупость поддался. Он, конечно, сделает то, о чем попросил Роберт, но черт возьми, как это сделать? Легко Роберту говорить: сбежать и предупредить Имоджин. Что может быть проще?

Мэтью насмешливо фыркнул, и эхо прокатилось по пустой комнате. Нет, мальчик попросил о непростой услуге, об этом говорил многолетний опыт старика.

Но трудно или нет, а делать надо.

Он медленно подвинул ноги к краю койки и спустил их на пол. Сел, и скрипучий стон сорвался с губ, одеревеневшие ноги протестовали против любого движения. Мэтью прищурился, глубоко вздохнул. Комната, слава Богу, не вертелась, значит, он не пьян, несмотря на дешевое вино, которое он поглощал в последние дни. Что в его возрасте делать не только простительно, но и справедливо.

Он пьет, чтобы заглушить ревматическую боль, скрутившую тело. Однако сейчас не время обращать внимание на боль, ему еще предстоит ехать через всю Англию, он не позволит старческим болезням себя остановить.

Нет, не совсем правильно. Он должен будет проехать через всю Англию не один, а два раза, ведь Роберт просил увезти Имоджин из страны. Мэтью содрогнулся и закрыл лицо руками. Из Англии значит, на корабле. Мэтью ненавидел корабли. Он всего один раз проплыл по чертову морю и поклялся, что если сойдет живым с этой проклятой штуки, то никогда больше не пойдет против законов природы. А если Всевышний пожелал, чтобы матросы плавали по океанам, то, значит, так и должно быть. Но это не для него.

Мэтью решительно поднял голову. Корабли – это в будущем. Сейчас надо думать о том, как выбраться из замка, – мальчик, знаете ли, не дал указаний, как можно совершить этот подвиг.

Может, Мэтью не такая шишка, чтобы к нему приставлять столько же стражников, сколько к Роберту, но какое это имеет значение, если один остановит его с таким же успехом, что и десять. Выбраться из замка – вот ключевой момент плана по спасению Имоджин. Роберт хочет ее спасти. Мальчик – идеалист и мечтатель. Он воспитан как воин, но во многих отношениях остается мальчиком с широко раскрытыми глазами. Он это хорошо скрывает под личиной буяна и рыцаря, так что не многие догадываются, но Мэтью не проведешь, он слишком давно его знает.

Он и на службу к Роберту пошел из-за его идеализма и потаенной уязвимости. И как же теперь расплачивается за свою дурость и сентиментальность! Все эти годы он следил, как бы Роберт не убил себя одним из своих галантных поступков, и вот теперь сам собирается последовать его примеру. До сих пор Мэтью вполне устраивал практический подход к любому делу, тогда как Роберт носился с рыцарскими штучками и знал их чертовски хорошо.

Слишком хорошо, черт возьми, если думает, что Мэтью с легкостью спасет красотку от кружащих поблизости зверей. Он хмыкнул, но в уме начал просматривать ситуацию и искать способ, как бы это сделать. Мэтью удовлетворенно улыбнулся – решение вырисовывалось.

Разумеется, изобретенный им план был лишен изысканности, но он отлично сработает.

Мэтью наконец встал на ноги.

Он терпеливо выждал у двери, когда стражник принесет ему обычную миску с едой на ужин. Когда тот вошел, Мэтью в полной мере воспользовался преимуществом, которое ему дало удивление гвардейца при виде пустой койки, и со всей силы обрушил на голову стражника пустой ночной горшок.

Гвардеец хрюкнул и с глухим стуком свалился на пол. Мэтью быстро оттащил безжизненное тело поглубже в комнату, закрыл дверь и стал раздевать стражника. Потом его, голого, связанного и с кляпом во рту, Мэтью взвалил на койку и накрыл одеялом. В плохо освещенной комнате человек под одеялом очень похож на пьяного, подумал довольный Мэтью и начал раздеваться.

Он не сдержал гримасу отвращения, взяв в руки мокрую от пота одежду и кожаные доспехи гвардейца. Не ценит парень ванну, подумал Мэтью, но тем не менее быстро оделся.

Он оглядел себя и остался доволен. Под видом королевского гвардейца он спокойно выйдет, а вонь от одежды бесчувственного стражника удержит других от инспекции на более близком расстоянии.

Мэтью спокойно вышел из комнаты и запер ее украденным ключом. Если повезет, пройдет несколько часов, пока кто-нибудь не захочет проверить старого пьяницу, а до того оглушенный гвардеец не сможет поднять тревогу. Это даст Мэтью время не только на побег из замка, но и на выяснение, в какую беду угодил мальчик на этот раз.

Старик сунул ключи в карман, расправил плечи и быстро огляделся. В дальнем конце коридора без дела стояли несколько гвардейцев, но никто из них не обратил на Мэтью внимания.

Он направился прямо к ним. Это как раз те люди, кто лучше всех знает, что случилось с Робертом.

По счастью, королевские гвардейцы не отличаются от других людей – когда им скучно, они играют и сплетничают. Мэтью не понадобится много времени, чтобы за игрой в кости получить ответы на все вопросы. И вскоре он, сгорбившись, сидел в темной нише с молодым гвардейцем, а тот досадовал и удивлялся.

– Как это может быть? Ты опять выиграл, черт побери! – пробормотал он, с подозрением подбирая кости. Изучение кубиков не выявило никаких изъянов, и он неохотно отсчитал проигранные деньги. – Никогда не видел такого счастливчика, как ты, – хмуро сказал он.

– Если бы я был счастливчиком, парень, неужели я охранял бы пустые комнаты в полуразрушенной крепости? – сказал Мэтью, перекатывая кубики из руки в руку.

Молодой человек согласно фыркнул.

– В наши дни очень немногие счастливчики носят придворную ливрею. – Он встал, прислонился к стене рядом со своей пикой и задумчиво оглядел опустевший коридор. Мэтью быстренько сунул деньги в карман, зная, что напоминание о проигрыше не сделает гвардейца словоохотливым. Потом тяжело встал, опираясь на украденную пику, и сочувственно покачал головой.

– Да, все изменилась. Раньше у нас была неплохая жизнь, но теперь… – Он опять покачал головой и вздохнул.

Гвардеец подхватил разговор и заговорщицки наклонился к Мэтью.

– Ты знаешь, как теперь король печется о своей безопасности? – Он понизил голос: – Говорят, вообще стал не в себе. Я слышал, есть влиятельные люди, которые постараются, чтобы он не зажился на этом свете. Помяни мое слово, в ближайшие дни он проснется с ножом между ребрами.

Мэтью кивнул; его проворный ум быстро подстроил новые факты к старым.

– И предсказанный кинжал будет принадлежать Роберту Боумонту, верно?

Гвардеец усмехнулся:

– На этот раз нет. Он не так долго проживет, чтобы успеть кого-то убить.

Мэтью засмеялся вместе с парнем, но от ужаса у него подвело живот. Роберт все-таки попал в ситуацию, из которой даже Мэтью не знает, как его вытащить.

Стараясь изобразить не более чем вялый интерес, Мэтью почесал пальцем нос.

– Однажды на границе Уэльса я был в бою вместе с этим рыцарем. Мне трудно вообразить, что он может иметь отношение к предательству.

– А, но это было до того, как его заставили жениться наледи Калеке. Такая женитьба кого хочешь изменит. Я слышал, что у нее нет носа и одной руки…

Мэтью пришлось покрепче ухватиться за свою пику, чтобы не вмазать кулаком по довольной роже парня. Мысль разбить гвардейцу нос приносила странное удовольствие. Мэтью не потрудился вспомнить, что пять месяцев назад думал почти то же самое. Важно, что теперь он знает: на деле все обстоит иначе. Он знает, любит и восхищается Имоджин.

Мэтью больше не мог слушать и прервал парня:

– Но как бы она ни была… м-м, уродлива, Роджеру Коулбруку замужество сестры пошло на пользу. Я имею в виду, оно привело его в постель самого короля.

Парень хохотнул.

– Это правда. – Он вздохнул и помотал головой. – Только я не думаю, что эти двое так уж стремятся в постель. Любви между ними почти не осталось. В конце концов, все говорят, что это как раз Коулбрук донес на мужа своей сестры. – Он пожал плечами. – Наверное, Боумонт слишком много разболтал своей уродке жене, а та передала брату. В семьях случаются странные вещи. Я что говорю, я вот знал одного человека…

Поняв, что они удаляются от темы, и, может быть, навсегда, Мэтью сказал-что-то неопределенное о том, что ему надо спешить, и быстро вышел из зала. Скрывшись с глаз парня, он стал искать самый надежный способ покинуть замок.

Мэтью вышел во двор и зашагал прямиком к конюшне так уверенно, как будто имел на это право. Среди королевских коней Даггера удалось найти не сразу. Конь узнал старика и приветственно заржал.

– Заткнись, дурачок, или мне придется объяснять конюху, какого черта я беру лошадь предателя. А тебя быстро изведут на конину, – проворчал Мэтью, ласково похлопывая коня по шее.

Он быстро оседлал лошадь, легко вскочил в седло и выехал во двор. Там он продолжал свою браваду полагая, что только это позволит ему выбраться из осиного гнезда. Часовые на воротах не проявили интереса к гвардейцу на лошади. Мэтью объявил, что едет с важным поручением от короля, и они махнули рукой.

У них появилось бы больше вопросов, если бы они увидели, как, сойдя с гремящей деревянной мостовой, Мэтью пустил коня во весь опор. Старик не тратил времени на размышления об удаче. Пригнувшись к шее Даггера, он умолял его мчаться быстрее. Надо было как можно скорее посадить Имоджин на корабль, а потом вернуться сюда.

Может, он и обещал следить за тем, чтобы Имоджин жила в покое и безопасности, но он не станет этого делать ценой жизни Роберта. Мэтью было ясно до тошноты, что Роберт нуждается в его помощи.

Старик, сжав губы, скакал прочь от замка. Ему не хотелось покидать Роберта, особенно когда тот по горло в беде, но с этим ничего нельзя было поделать, сначала он должен выполнить другое обязательство. А после этого попытается помочь Роберту.

Как он будет помогать, пока неясно, но, отправив Имоджин за границу, он вернется и сделает все, что можно, для Роберта.

Даже если это будет организация достойных христианских похорон.

Имоджин повернула лицо к солнцу, но не почувствовала тепла. Внутри, казалось, был большой кусок льда, и даже солнечные лучи не могли его растопить. Она сомневалась, что когда-нибудь сможет согреться.

Но это не имело значения. Все чувства в ней заморозились, и она ничего не могла поделать со своим оцепенением. Ей казалось, что она перестала существовать, но тело об этом не знало и бездумно продолжало жить, когда внутри не осталось ничего живого.

Это странное ощущение осложнялось тем, что все домашние окружили ее заговором сочувствия и вели себя так, как будто выстраивали буфер между ней и окружающим миром. Все тихонько покашливали и ходили на цыпочках, как будто она рассыплется, если они посмеют повысить голос.

А у нее не было сил это прекратить.

Да и причин не было. Пусть думают, что хотят, лишь бы оставили ее в этом оцепенении. Ничто другое не имело значения.

Когда Мэри предложила посидеть на солнышке, Имоджин согласилась, хотя не имела желания сидеть в кресле, как инвалид. Но Мэри напрасно думала, что на свежем воздухе ей станет лучше. Пустота следовала за Имоджин повсюду.

Хозяйка поместья сидела на жестком стуле, принесенном из главного зала, на солнце, которого не чувствовала, и смотрела на вещи, которых не видела.

Она сцепила руки на коленях, впилась ногтями в кожу, но боли не почувствовала. Все чувства отказали после того, как Роберт уехал.

Странно, но даже после того, как она стала его бояться, в его присутствии оставался последний проблеск надежды. Она не могла понять, как могла настолько ему отдаться, если не доверяет. Как это может быть, что без него она перестала существовать и даже не чувствует боли?

Это возможно только в том случае, если она его любит. А она не может его любить. Она знает, что он играет на стороне Роджера.

Но если это так, если она вопреки логике любит Роберта, значит, Роджер победил. Он говорил ей, что победит.

Она прерывисто вздохнула; казалось, в воздухе пахло торжеством брата. На этот раз будет хуже, чем когда бы то ни было. Он уже не будет ждать. Он остановится только после того, как от нее ничего не останется.

На этот раз… Это начнется, как всегда? Она проснется от изнурительного сна и будет знать, что он здесь? Ответ был известен.

Она проснется, а он рядом. Не будет ни предупреждения, ни времени на то, чтобы что-то предпринять. «Беги, сестренка, я хочу, чтобы ты побежала». Его голос будет звучать так обыденно, что еще более гротескным станет все, что он говорит и что собирается с ней сделать.

Она побежит. У нее вспотеют руки, она будет неистово сражаться с засовом на двери. Наконец он поддастся. Это случится в коридоре – стены навалятся на нее и сотрут в порошок, и когда Роджер ее найдет, она будет лежать на полу, как куча тряпья.

Он до нее дотронется, он ее ударит, в его голосе зазвенит возбуждение. «Умоляй, сестренка. Умоляй взять тебя. Умоляй, и тогда все это кончится». Она так часто это слышала, что даже сейчас, когда его здесь не было, зажала уши. Это не помогло, тихий голос Роджера прочно засел в голове. «Ну, раз не хочешь умолять, еще немножко поиграем».

И он опять будет играть, но на этот раз не остановится. Он не станет ждать, чтобы она его умоляла, он навалится на нее, и в этот момент она на самом деле перестанет существовать. Это единственный способ остановить мучительную игру. Она всегда это знала.

Но на короткий, восхитительный момент она позволила себе забыть об этом. Вот почему она ненавидела Роберта, хотя небольшая, предательская часть души думала, что любит его. Она его ненавидела за то, что он подал надежду. Она и в самом деле осмелилась поверить, что ее ночные кошмары закончились. Но они вернулись, а она уже слишком слаба, чтобы с ними бороться.

Победа легко дастся Роджеру, безразлично подумала она, но непроизвольно скрестила руки на груди, и этот жест показал ей, что с ней еще не все кончено, что она постарается защитить то сердце, которое теперь билось под ее собственным.

Этот маленький, живой секрет постоянно пробивался сквозь окружавший ее туман. Под ее холодными ладонями жила другая душа, и она пробивала себе путь к жизни. Ее нерожденное дитя не будет отрицать своего существования просто потому, что оно кажется невозможным. Дитя существовало, даже если она сама не существовала.

Новизна пугала. Когда служанка подгоняла на ней платья, Имоджин стояла безжизненно, как кукла. В талии их приходилось отпускать, в остальных местах ушивать. И даже тогда она не поняла, в чем дело. Понадобилось ровное замечание Мэри «Ты беременна», чтобы она поняла, что за изменения произошли в ее теле.

Она закричала на Мэри, сказала, что та лжет, ошибается, но хоть и отказывалась поверить в беременность, ее все больше захватывало чувство удивления. На какой-то момент ее жизнь ускорилась, в душе ожила надежда.

Конечно, надежда умерла, как только она вспомнила, что ребенок не просто символ того, как близко она подошла к тому, чтобы поверить Роберту, но еще и наследник ее судьбы. Роджер находился уже совсем близко, и ребенку было начертано разделить ее участь.

Она не может его спасти, как не может спасти себя.

Иногда она с отвращением думала о предательстве тела, иногда грудь сжимала тоска, что ребенок испытает ту же судьбу, что она. Но ничего нельзя было сделать, и она стала просто игнорировать и ребенка, и озабоченность Мэри – по крайней мере старалась игнорировать.

Ребенок, напротив, при каждой возможности напоминал о себе. В этом он был очень похож на своего отца. Имоджин стиснула руки и закусила губу. Сколько бы она ни ненавидела их обоих, мысли все время возвращались к Роберту. Хуже всего, что воспоминания стали нежнее.

Она как наяву слышала его смех, он доплывал к ней из Лондона и согревал сильнее, чем солнце. Она вспоминала грубоватую доброту и неуклюжую нежность мужа. Она даже улыбнулась, вспомнив его взрывной темперамент, но улыбка угасла, когда за безвредными воспоминаниями последовали более опасные – воспоминания об их очищающей, глубокой страсти. В объятиях Роберта она как будто отмывалась от порчи, от разлагающего духа брата.

На какое-то время она осмелилась поверить, что Роберт волшебным образом вернет все, что она потеряла в тот страшный день в башне, когда взглянула в глаза Роджеру и впервые увидела в них страсть. Но верить опасно. От этого в ее оцепенении образуется щель, и через нее вторгается Роберт. Он овладел ее грезами. Каждую ночь ей снилось, что он ее обнимает, пробуждает в теле плотские желания. Она отчасти помнила, отчасти воображала, как его большое тело накрывает ее, зажигает неистовой страстью. Просыпаясь, она чувствовала боль и опустошенность, руки тщетно мяли холодные простыни.

Как мучительно сознавать, что тело и душа взывают к человеку, который ее предаст… Но, несмотря на все ее сопротивление, надежда притаилась где-то в глубине.

Эта надежда ее и убьет. Несомненно, Роджер так и запланировал. Она ничего не сможет сделать, чтобы этому помешать.

Ничего.

От сна без сновидений ее оторвала Мэри, которая задыхаясь выкрикивала ее имя.

– Что? – с трудом проговорила Имоджин, пытаясь высвободиться из рук, которые ее трясли, как куклу.

– Миледи, сейчас же идемте! – вопила Мэри, поднимая ее с кровати и накидывая ей на плечи шаль. – Срочно!

Имоджин не успела возразить, как ее уже вытолкали из дверей комнаты. Протесты, как всегда, бесполезны, сонно думала она, ступая босыми ногами по холодному полу. Видно, Мэри сошла с ума.

Мэри крепко держала ее за руку, тащила вниз по лестнице, и хотя ошеломленная Имоджин думала, что это сумасшествие, недели бездумного подчинения отняли у нее возможность сопротивляться.

Мэри втащила ее в главный зал и отпустила, оставив растерянно стоять посередине. Имоджин почувствовала, как в ней закипает злость. Она расправила плечи и постаралась вызвать в себе спокойствие, которого вовсе не ощущала.

– Что ты делаешь, Мэри, черт тебя возьми? Почему я не в постели? – сквозь зубы проговорила она.

– Боюсь, это я виноват, миледи. Гарет не одобрил мою идею зайти к вам в комнату. Он, кажется, считает, что я могу вас скомпрометировать. Видит Бог, я даже не помню, как это делается.

Имоджин потуже стянула шаль на груди и повернулась в сторону мужского голоса, который в охватившем ее смущении не могла признать.

– Кто здесь? – требовательно спросила она, но голос сорвался на писк.

– Я глубоко оскорблен, миледи. Стоило мне ненадолго уехать, и вы меня забыли. Как женщины непостоянны! – с мягкой укоризной сказал голос.

– Мэтью? – нерешительно спросила Имоджин, и когда ее холодные руки оказались в его ладонях, радостно воскликнула: – Мэтью!

«Роберт вернулся домой, – в замешательстве подумала она. – Я его ненавижу», – сурово напомнила она себе, но глупое сердце часто забилось.

– Миледи, – торжественно сказал Мэтью и приложился к руке, а скрип протестующих связок сообщил ей, что он опустился на колено.

– Для глупостей нет времени, – раздраженно сказал Гарет. – Надо как можно скорее увозить ее отсюда.

Имоджин сдвинула брови.

– Гарет, вы здесь? Что происходит? О чем вы говорите? Роберт, ты здесь?

Ответом было смущенное молчание.

Гарет быстро посмотрел на Мэтью, тот замотал головой в ответ на невысказанный вопрос, но Гарет неловко сказал:

– Мэтью вам все объяснит.

Игнорируя ироничное «спасибо» старика, Гарет быстро подошел к Имоджин, обнял ее за плечи и отвел к креслу возле камина. Там еще перемигивались янтарные огоньки, при их свете Гарет убедился, что она устроилась удобно, и только после этого отступил на шаг. Очень хотелось положить руки ей на плечи, но это было бы неправильно.

Вместо этого Гарет скрестил руки на груди. Он бы все отдал, чтобы не видеть лица Имоджин, когда она получит этот удар. Если бы он мог, то принял бы удар на себя. Она сидела, затерявшись в просторном кресле, и выглядела слишком хрупкой, казалось, у нее не хватит сил пережить то, что предстояло узнать.

– Ну? – выжидательно спросила Имоджин. – Что происходит?

Мэтью со стоном тяжело уселся напротив нее и уставился на огонь, подыскивая слова. Как сказать женщине, что ее мужа, возможно, уже казнили за предательство? Ему показалось, что такую жестокую рану надо наносить быстрым и чистым ударом.

– Ваш брат обвинил Роберта в предательстве, и король ему поверил. Вашего мужа посадили в тюрьму, и сейчас он ждет казни. – Старик тяжело вздохнул и угрюмо добавил: – Насколько нам известно, промедления не будет.

– Нет, – в ужасе прошептала она. – Нет. Он не может умереть. Все было задумано не так.

Когда Мэтью услышал странное высказывание Имоджин, ему вспомнились слова гвардейца о том, что Имоджин как-то замешана в интригах Роджера, и он холодно, подозрительно спросил:

– Потрудитесь объяснить, миледи, что вы об этом знаете?

Гарет кинулся на защиту: он сделал шаг к Имоджин и бросил на Мэтью предостерегающий взгляд, но Имоджин даже не заметила угрозу в словах Мэтью, ее ум был слишком поглощен опустошающим смыслом сообщения.

Это было невероятно!

В возбуждении она встала и принялась ходить по комнате, невнятно бормоча:

– Роджер бы этого не сделал. В этом нет никакого смысла. Меня, а не Роберта он уничтожал в своей игре. Роберт был его соучастником. Роджер не может уничтожить Роберта. Зачем ему это? В этом нет смысла… разве что Роберт невиновен, он не хотел причинить мне вреда. Если это так…

Если это так, то это она предала Роберта, а не наоборот. Если это так, то все было правдой: и мир, который Роберт для нее открыл, и его смех, и страсть, которую он в ней вызывал.

А она все это отбросила, она его отбросила! Спряталась за свой страх, ненависть, боль и закрылась от всего хорошего, что вошло в ее жизнь. Она отправила его в опасный путь и не дала того единственного, чего он у нее молча просил. Единственное, чего он хотел, – ее любви, а она от него отшатнулась. И какое имеет значения, что у нее были причины сомневаться, раз ни одна из них никак с ним не связана!

Вот в чем состоит победа Роджера! Она так долго жила его черными играми, что не смогла принять руку мужчины, который захотел вывести ее из тьмы.

А теперь любимого ждет смерть, и в этом тоже будет ее вина.

Она закрыла лицо руками, плечи сотрясались от рыданий.

– Я не могу дать ему умереть вместо меня, – надломленным шепотом сказала она.

Все подозрения Мэтью рассеялись, когда его проворный ум уловил смысл невнятного бормотания Имоджин.

– Не вам выбирать, – проворчал он, пытаясь не считаться с тем, что сам уже оплакивает человека, которого с гордостью называл сыном. – Что сделано, то сделано, и надо двигаться дальше, думать о будущем. Роберт велел мне увезти вас из Англии, это я и собираюсь сделать.

– Он сказал, куда мы должны ехать? – спросил Гарет; он уже продумывал, что нужно сделать перед отъездом.

Мэтью покачал головой:

– У него не было времени вдаваться в детали. Куда-нибудь, где до нее не дотянется английский король. Куда-нибудь, где тепло, может быть, на Средиземное море.

– Это можно сделать, – подумав, сказал Гарет. – Мой брат последние пять лет живет в Италии, сражается с флорентийской знатью. Я уверен, он нас примет и поможет устроить Имоджин.

– Замечательно.

– А как насчет денег? – спросила практичная Мэри, мысленно делая инвентаризацию имущества и прикидывая, что может понадобиться Имоджин. – Вряд ли вы понимаете, сколько времени уйдет на упаковку вещей такого большого дома.

– Возьмем только самое необходимое. Что нельзя увезти на лошади, то останется здесь. – У Гарета на лице мелькнула улыбка. – Понимаю, будет трудновато, Мэри, но ты должна помнить, что мы убегаем, а не едем на увеселительную прогулку. Так что укладывайся соответственно.

– Знаете, сэр рыцарь, я слишком стара для того, чтобы ехать в вашу чертову заграницу, не хочу я ни убегать, ни прогуливаться. От нас один день пути до монастыря, там меня приютят. – Мэри нахмурилась. – А как же остальные домочадцы? Куда им идти?

Гарет минуту подумал, теребя шевелюру.

– Кто-нибудь из мужчин проводит тебя в монастырь, а остальные… – Он пожал плечами. – У остальных будет достаточно времени, чтобы собрать все ценное из того, что осталось, пока король не конфисковал имущество. А потом раствориться в тумане.

Мэтью осклабился:

– После их трудов король едва ли найдет свидетельство того, что здесь вообще кто-то жил.

– Нам надо выезжать сейчас же, пока король не перекрыл все дороги, – задумчиво сказал Гарет.

– Куда едем?

– Подальше от Лондона, в портовый город, откуда можно попасть в Италию прямым путем. Где-то у меня была карта…

– Я не поеду в Италию, – вдруг сказала Имоджин, безжалостно оборвав журчание разговора. Ошеломленная тишина доставила ей мрачное удовлетворение, но потом вокруг поднялась суматоха.

– Как это не поедешь? Конечно, поедешь! – в ужасе запричитала Мэри. – Ты – жена казненного предателя и сестра всемогущего безумца, тебе ничего не остается, кроме бегства.

– Я не собираюсь бежать. – В голосе Имоджин звучала спокойная убежденность.

– Если вы намерены здесь остаться, тогда я ни секунды не сомневаюсь, что вы полностью лишились рассудка, – ядовито сказал Мэтью, потом добавил более спокойно: – А можем ли мы набраться дерзости и спросить, что вы намерены делать?

– Я намерена делать то, что сделала бы любая верная жена. Я намерена доказать невиновность моего мужа.

В комнате опять установилось ошеломленное молчание.

– Как? – прорычал Гарет. – У нас нет никаких доказательств его невиновности!

– А у них до черта доказательств его виновности, – угрюмо сказал Мэтью.

– О, не беспокойтесь, у меня есть доказательство, – с мрачным удовлетворением сказала Имоджин. – Это доказательство потоком лилось в течение многих месяцев.

Гарет прищурился.

– Я люблю Роберта, как брата, но не дам вам подвергать себя опасности даже ради него. Я обещал Роберту охранять вас, это я и буду делать.

– Не вам принимать решение, а мне. И я его уже приняла.

Он посмотрел так, как будто собрался возразить, но все же неохотно кивнул:

– Отлично. Поедем к королю, но я бы хотел иметь в резерве судно на тот случай, если вам не удастся спасти мир, на что вы, кажется, рассчитываете.

Имоджин прикусила губу.

– Так вы поедете со мной, несмотря на то что я поступаю по-своему?

Лицо Гарета смягчилось.

– Леди Имоджин, если вы меня попросите, я последую за вами в ад и ущипну черта за хвост.

– Между этими двумя дураками имеется определенное сходство, – с отвращением сказал Мэтью.

Имоджин не обратила на него внимания, она нащупала кресло и облегченно села. Она была в полном смятении.

Роберт оказался невиновен, он не желал ей зла. Он на самом деле был таким человеком, который находит время учить жену играть в шахматы, по ее капризу берет ягненка, терпеливо возвращает ей кусочки прошлой жизни, несмотря на то что она боится получать такие подарки. Он зажигался страстью, делился с ней нежностью, держа в объятиях. Он любил ее, он шептал эти слова, когда думал, что она спит, они шли от всего сердца.

Он отдал ей свою любовь, а что дала ему она? Только извращенные страхи, которые в ней взрастил Роджер. Ну нет, больше она не будет прятаться за оцепенение. Эмоции рвались наружу с такой силой, что было больно. Она чуть не плакала от чувства вины и страха за его жизнь.

Но было кое-что еще. То, чему она не осмелилась дать названия. Он говорил, что любит ее. Любовь. Как много времени прошло с тех пор, как она могла свободно дарить и получать ее. Она так долго жила мрачными играми Роджера, что стала думать, что в ней уже не осталось места для любви, все заморожено. И вдруг оказалось, что это не так, она чувствовала, как из-под раковины страха к жизни пробивается росток любви.

Она любит Роберта!

Как будто прорвало плотину, она залилась слезами. Хотелось кричать оттого, что она потеряла так много времени, но больше всего – оттого, что могла все потерять, едва найдя.

Она не закричала. Она подняла голову и мгновенно приняла решение. Будь она проклята, если позволит Роджеру отнять единственное, что имеет для нее значение. Она будет бороться за Роберта, впервые в жизни она будет бороться.

Она глубоко вздохнула.

– Не будем же мы целую ночь тут сидеть, – сказала она вибрирующим голосом. – Надо многое сделать.

Гарет посмотрел ей в лицо и заглушил легкий трепет грусти оттого, что снова увидел в нем жизнь. Она словно проснулась после долгой спячки. Но эта жизнь не для него.

Не то чтобы он ожидал другого, нет, но судя по боли в груди, он имел глупость в нее влюбиться, хотя знал, что она не полюбит его в ответ.

Он расправил плечи и приготовился сражаться за даму, которая никогда не будет принадлежать ему.

– Что ж, леди Имоджин, с чего начнем?

Глава 14

Подумать только, в домашнем уюте путешествие казалось простым делом! Имоджин пыталась избавиться от надоедливой боли в спине, но как бы ни поворачивалась, та никуда не девалась, тяжелый аллюр лошади безжалостно уничтожал все ее попытки. Вообще-то ничего другого и не следовало ожидать. Она окончательно поняла, что все в этом мире дается непросто. Черт, простота практически невозможна!

Теперь об этом было глупо думать, но тогда, дома, «поехать к Роберту» казалось самой легкой частью дела. Сесть в седло и устремиться на юг, где и начнется настоящая работа.

Поездка на юг не была ни легкой, ни стремительной. Она была изнурительной и такой долгой, что Имоджин начала бояться бесконечности.

Грубая шкура животного – вот чем стал для нее мир, и какой же этот мир был утомительно медленный! Не поднимало настроение и то, что причиной их медленного продвижения была она сама. Она слепая, а значит, не может по-настоящему ехать верхом. Ее лошадь вели под уздцы Гарет или Мэтью. Словно ребенок на пони!

Немного утешало то, что если бы они сделали так, как хотел Гарет, было бы еще медленнее. Он считал, что для Имоджин возможен один способ путешествия – в носилках у и перестал упрямо настаивать только после того, как она заявила, что скорее пройдет весь путь до Лондона на коленях, чем согласится на такой унизительный способ путешествия. Она отвоевала себе право ехать верхом, но сейчас уже не была уверена в том, что это победа.

В довершение всех несчастий каждую ночь, после того как ее освобождали из лошадиного плена, Имоджин преследовали кошмары. Она их ненавидела, ненавидела страх, который ее охватывал всякий раз, когда Гарет объявлял остановку на ночь. Она старалась его спрятать, не желая проявлять слабость духа, но паника от этого не унималась. Каждый вечер в ней оживал смертельный страх, пробуждаемый к жизни ночными звуками. Она лежала под одеялом, замирая от ужаса, и когда уже не могла его выносить, зажимала уши, чтобы не потерять рассудок.

Но слепота вкупе с глухотой приносили с собой другие страхи. Ничего не слыша, она не оставляла себе ни малейшего шанса на защиту, а это пострашнее, чем любые вымышленные монстры.

Наконец она в изнеможении засыпала, а потом ее ждало следующее испытание – пробуждение. В непривычном окружении момент пробуждения был полон невыносимого ужаса.

Каждое утро она выжидала, когда уляжется страх, и умение справиться со страхом открыло в ней такие глубины, о которых она и не подозревала.

Удивительно, но она, оказывается, умеет подчиняться дисциплине. Она не плакала, не кричала, как бы иногда ни хотелось.

Может, и примитивное, но это было умение выживать, и она им гордилась, она и дальше будет так себя вести. Ради Роберта.

Только ради него она делала шаг за шагом. Она всегда помнила, что спасти его может только доказательство, лежащее у нее в седельной сумке. Она должна быть сильной, по крайней мере до тех пор, пока не выполнит свою задачу. И только потом, когда он снова обнимет ее сильными руками, она позволит себе расслабиться и обмякнуть.

А он ее обнимет. Так будет. Ни о чем другом она не смела думать. Она глубоко вздохнула и прошептала:

– Он жив. Он ждет меня. Все будет хорошо.

Она должна в это верить, должна быть храброй. Руки невольно накрывали округлившийся животик, принося уверенность и покой, потому что ребенок Роберта мирно лежал под сердцем. Но она быстро опускала руки, чтобы не выдать секрета.

Если бы с ней была Мэри, было бы с кем поделиться своим состоянием. Горничная, ехавшая с ней, не располагала к откровенности. Имоджин даже слегка улыбнулась, представив, что с этой сварливой женщиной можно говорить о чем-то важном. Абсурд.

Имоджин не хотела брать с собой горничную. Когда стало ясно, что Мэри слишком стара и не может быть речи о том, чтобы она ехала в такую даль, Имоджин предложила ограничиться эскортом Гарета и Мэтью.

Однако у Гарета были свои мысли на этот счет.

Он настоял, чтобы они взяли с собой одну из молодых горничных. «Для видимости», – смущенно добавил он, надеясь, что его не заставят вдаваться в подробности. На роль компаньонки вызвалась Милдред. Интересно, почему она захотела сними поехать, хотя терпеть не могла путешествия, не любила лошадей и вообще работу – вот в чем вопрос.

Имоджин забавлялась, слушая, как Мэтью взрывается каждый раз, когда ему приходится иметь дело с этой служанкой.

– Приятно видеть, что вы снова улыбаетесь, Имоджин, – приветливо сказал Гарет, подводя свою лошадь поближе.

У нее на щеках появились ямочки.

– Я вспоминала новые слова, которым научилась вчера, когда Мэтью пытался заставить Милдред приготовить обед. Очень выразительные, правда?

– Правда, – усмехнулся Гарет. – Некоторые я и сам в первый раз слышал, хотя, по-моему, вам лучше поскорее их забыть.

– Лучше, но все равно смешно. Мне надо бы их запомнить, я хочу спросить Роберта, что они означают.

Гарет хохотнул.

– Хотел бы я послушать, как он будет объяснять. Воображаю, как он развопится на меня именно этими словами, когда поймет, насколько мы… расширили ваши познания, пока его не было.

Имоджин засмеялась, представив себе, как благоразумный Гарет станет объяснять ее прогресс в употреблении ругательств.

Гарета, как всегда, до сердца пронзил ее смех. Между ними установилось дружелюбное молчание, Гарет держал ее лошадь за уздечку, ехали медленно. Это было приятно, но Имоджин все-таки не могла полностью отвлечься от серьезной цели их поездки. Она тихо спросила:

– Сколько нам еще ехать, как вы думаете?

Гарет прищурился, посмотрел на солнце, сделал какие-то подсчеты.

– Я бы сказал, до крепости еще добрых пять дней. Мы полагаем, что король по-прежнему там. Если же нет…

– Как долго! – вздохнула Имоджин и покачала головой. – Это моя вина. Вы бы ехали гораздо быстрее, если бы не слепая женщина. – Она так сдавила луку седла, что побелели костяшки пальцев.

Гарет философски пожал плечами и в утешение накрыл ладонью ее руки.

– Если бы не решимость нашей слепой женщины, мы бы ехали без всякой надежды на спасение Роберта. Мы бы сейчас мчались к ближайшему порту. Без того доказательства, что вы везете, у нас мало надежды на то, что Роберт останется в живых. – У него оборвался голос, и он отвел глаза.

Гарет не сказал вслух, что боится самого страшного, – путешествие может закончиться тем, что они снимут останки Роберта со стены королевского замка. Ему и не надо было говорить, Имоджин все равно поняла.

Молчание стало тяжелым. Гарет слегка пожал ей руку и убрал свою, а Имоджин усилием воли расслабилась и попыталась ни о чем не думать.

Она не позволяла себе думать, что Роджер, возможно, уже победил, но как она ни старалась, страх и тревога не покидали ее.

В этот вечер Гарет устроил ночевку на поляне, в стороне от дороги, на берегу ручья. Имоджин соскользнула с лошади, не на шутку опасаясь, что срослась со спиной животного.

Усталыми руками она растирала ноющую спину и едва не стонала. Послышались шаги Мэтью, он что-то жарко бурчал. Имоджин повернула к нему голову.

– Опять поссорились с Милдред? – ласково спросила она, улыбнувшись раздраженному старику.

Мэтью презрительно фыркнул:

– С коровой не ссорятся, на нее орут в тщетной надежде, что что-нибудь проникнет сквозь ее толстую кожу.

– И как?

– А как вы думаете, миледи? Я пытаюсь к ней пробиться с тех пор, как мы пустились в эту злосчастную поездку, и никакого толку. Все, что я делаю, – пустое сотрясение воздуха, а я так и остаюсь вашей нянькой.

– По-моему, вы просто замечательная нянька. Вы предвидите, что мне надо, раньше, чем я сама пойму. Вот и сейчас – ручаюсь, вы пришли для того, чтобы отвести меня к ручью умыться, я слышу, как он весело журчит где-то рядом. – Она улыбнулась и протянула руку, он покачал головой.

– Иногда вы слишком много видите, – сказал он и вдруг захохотал, но смутился и покашлял. – Ну, вы понимаете, что я имел в виду, – ворчливо добавил он.

– Конечно. Вы обвинили меня в том, что я слишком умна, – безмятежно сказала она, – а против этого я нисколько не возражаю. Я даже думаю, что вы очень проницательны, если наконец-то это поняли.

Он засмеялся и медленно повел ее к ручью, там помог опуститься на мягкую траву и сунул руку Имоджин в холодный поток.

– Теперь я отойду, но буду неподалеку. Я дам вам как можно больше свободы, но… – Он замялся и встал.

– Но не настолько, чтобы меня могли убить, так?

– Так.

Имоджин прислушалась к удаляющимся шагам, и когда убедилась, что он отошел достаточно далеко, быстро и энергично вымыла лицо, руки и шею. Вода была ледяная; берега ручья раскисли от тающего снега. От холода у нее перехватило дыхание, она плеснула на себя водой и задрожала. С удовлетворением подумала, что у нее хорошо получается. Сейчас ей уже не нужно столько помощи, сколько в начале пути. К величайшему облечению Мэтью.

Следы целого дня езды стали смываться, и она вздохнула. Так хорошо было почувствовать себя умытой, но все-таки очень хотелось помыться по-настоящему. Она приподняла копну волос над грязной шеей и предалась искусительным фантазиям.

Она глубоко вдохнула и как будто почувствовала, что в воздухе потеплело и запахло розами. В журчании ручья ей слышалось потрескивание огня в камине, он согревал ей плечи и лицо. Фантазия получилась такой реальной, что Имоджин чувствовала, будто горячая вода ленивыми волнами омывает ее обнаженное тело.

Поддавшись соблазну этого видения, она сделала то, чего долгое время не делала, – попыталась, опираясь на истощающийся запас зрительной памяти, создать в воображении полную картину. Воспоминания потускнели, но так сильно было желание видеть, что глазам, привыкшим к темноте, стало больно. Она их закрыла – перешла от черного к черному.

Как ни абсурдно, но, кажется, сработало! Мысленно она увидела картину такой яркости, какой не бывает в реальном мире. Огонь трепетал оранжевыми и красными языками, освещая комнату. Комната была странная – смесь детских воспоминаний и фантазий о ее спальне в Шедоусенде.

Она увидела себя в ванне и удивилась, что она не та девочка, какой была, пока не ослепла, нет, она видела себя женщиной, какой могла бы стать.

Ну да, она была женщиной, и потому вполне естественно, что в тени стоял мужчина. Туда не доходил свет камина, но она знала, что это Роберт. Свет как-то необычно играл на его обнаженном теле, он затемнял бледную кожу, и она блестела, как полированная бронза. Она нахмурилась, пытаясь в воображении создать тело, которого никогда не видела, но оно получалось не в фокусе. Может, она знала Роберта, как никого другого, но в памяти не было таких образцов, с которых можно было бы его нарисовать. Он принадлежал ее темноте.

Все, что она о нем знала, не имело отношения к внешности.

Она знала его запах, тембр голоса, ощущение кожи под ладонью, знала форму лица под подушечками пальцев. Знала, но не могла представить себе, как выглядит его лицо. У нее просто не было таких воспоминаний, чтобы видеть то, что она ощущала пальцами.

Она страшно расстроилась, что не знает, какого цвета у него волосы, соответствуют ли они цвету курчавых волос на груди, или, как у отца, на груди они темнее. Она не знает, какие глаза у ее любимого – веселые голубые или, как лес, зеленые.

Она тихо застонала от огорчения, когда видение стало рассыпаться под тяжестью ее незнания. Она позвала Роберта обратно в видение, хотела потребовать, чтобы он вышел на свет, чтобы она наконец разглядела его лицо, но было поздно, он ушел, и все опять заволокло туманом.

Она обхватила себя руками, чтобы подольше удержать тепло, с прерывистым вздохом попыталась найти утешение в том, что хоть она и не смогла увидеть Роберта в своем воображении, она знает на ощупь его руки и губы. Даже на расстоянии эта память разожгла желание, отчего сердце забилось быстрее. Она обеими руками плеснула на себя воду, чтобы остудить запоздалые желания, которые не могут иметь завершения, попятилась от берега, потом медленно распрямилась и вытерлась краем плаща. Она уже собралась позвать Мэтью, но вдруг ребенок пришел в движение.

Имоджин замерла, изумляясь странному ощущению – внутри ее шевелилась новая жизнь! Должно быть, это изумление было написано у нее на лице, потому что Мэтью подошел и озабоченно спросил:

– Имоджин, в чем дело, черт подери?

У нее не нашлось слов для описания чувств, она схватила его руку и прижала к животу. От смущения он дернулся, но смущение прошло, как только он понял, что ощущает его рука.

– Боже мой, – с благоговением прошептал он и поддержал Имоджин другой рукой под спину, продолжая ловить загадочные, еле заметные движения. Потом он резко отдернул руку, как будто обжегся. – Черт возьми, – сердито прошептал он. – Черт, проклятие, Матерь Божья, дерьмо.

Только тут Имоджин поняла, что выдала свой секрет. Мэтью продолжал ругаться со все возрастающей изобретательностью, но ее охватило огромное облегчение. Так хорошо было разделить радость с человеком, который придает этому большое значение.

– Вы давно знаете? – спросил Мэтью; в голосе уже не было злости, он искал выход из внезапно усложнившейся ситуации.

– Около месяца.

Мэтью раздраженно зарычал.

– А вы подсчитали, на каком вы месяце?

– Я не слишком уверена, но Мэри говорит, что месяцев четыре-пять.

– Ч-черт. – Мэтью взъерошил жидкие волосы.

– По-моему, вы начали повторяться, – сухо заметила Имоджин, а потом льстиво добавила: – Но ведь это не имеет значения, правда?

– Она спрашивает, имеет ли это значение! – вспылил Мэтью. – Имеет ли значение? Еще какое! Вы держите нас за дураков? Неужели вы думаете, что мы потащили бы беременную женщину через эту забытую Богом страну, если бы знали? Имоджин, почему вы не сказали о своем положении, когда мы планировали эту миссию?

Имоджин почувствовала, что краснеет.

– Что изменилось бы, если б я сказала? – спокойно спросила она.

– Во-первых, вы бы сейчас со мной не спорили. Вы бы сидели спокойненько на судне, которое везло бы вас в теплые края.

– Я имела в виду, что изменилось бы для Роберта? Чтобы спасти его, вам нужна я. Королю придется выслушать женщину благородной крови, даже если ему очень не хочется. – Она холодно улыбнулась и выпрямилась. – Хочет он или нет, но меня он не сможет игнорировать. А вами с Гаретом он легко может пренебречь, как наемниками, которые готовы лгать и выкручиваться, лишь бы спасти своего хозяина. – Она перевела дыхание. – Не думаю, что так уж важно, беременна я или нет, это не спасет Роберта, но с королем я увижусь.

– В своих рассуждениях вы учитывали возможность, что Роберта уже поздно спасать? – Мэтью увидел, что Имоджин побледнела, но безжалостно продолжал: – Что, если Роберт уже мертв, и все ваше благородное самопожертвование на деле приведет к риску для вас и для ребенка? Об этом вы подумали, перед тем как выдвигать свое дурацкое требование?

– Конечно, подумала, – мягко сказала она и накрыла рукой живот. – Но я также думала о том, что мой ребенок будет расти без отца. Я думаю о себе, о том, что до конца жизни должна буду жить без любимого человека. Я думаю о том, как он страдает, и о том, что я – причина его страданий. По-вашему, я не понимаю, что, если бы не я, Роберт был бы в безопасности? Я почти ни о чем другом не могу думать. – Ее лицо приняло решительное выражение. – Но я не считаю, что поздно его спасать. Роберт жив, он ждет, что мы его выручим. Если бы я думала иначе, я бы сошла с ума.

Мэтью молча смотрел на нее, и на обветренном лице мешались восхищение и страх. Наконец он пробормотал:

– Я не это имел в виду. Я не верю, что Роберт… ну…

– Вот и хорошо, потому что это неправда. Я бы знала, если бы его с нами не было. – Она снова положила его руку себе на живот. – Мы бы знали.

Мэтью все-таки простил ее, но сколько Имоджин ни уговаривала его не рассказывать о ребенке Гарету, он посчитал себя обязанным это сделать.

Реакция была такая, как Имоджин себе и представляла.

После первого оцепенения Гарет жутко разозлился. Он накинулся на нее, кричал, что она сделала невероятную глупость. Имоджин молчала, ожидая, когда он выдохнется. Ждать пришлось долго, но когда первая волна ярости схлынула, Гарет умчался в темноту, сказав, что ему надо подумать. Ужин на этот раз прошел в напряженном молчании, и Имоджин с облегчением отправилась спать.

Гарет вернулся в лагерь за полночь.

Он больше не ревел, как раненый лев, но, лежа у костра, Имоджин слышала, как он бродит по лагерю, и чувствовала, что злость в нем еще бушует. Через некоторое время он положил себе на тарелку холодный ужин и стал равнодушно есть.

– Вам уже лучше? – спокойно спросила она.

Гарет проглотил ком и ответил:

– Вы уже должны были спать.

Она оперлась на локоть, не замечая, что одеяло сползло с плеча. Но Гарет заметил и сдавил в руках деревянную тарелку.

– Я старалась заснуть, но беспокоилась о вас.

– Я думал, что беременные все время спят.

– Может быть, но не я. Во всяком случае, не сейчас. Порой мне кажется, что я уже никогда не буду нормально спать.

Какое-то время Гарет молчал, потом не сдержался и прорычал:

– Почему вы мне не сказали?

По голосу Имоджин поняла, что он счел ее поступок предательством. Она отчаянно искала, как бы сказать, чтобы не обидеть его еще больше.

– Я никому не говорила до Мэтью. Мэри догадалась, а я не хотела об этом даже знать. Это… Ребенок вызывал у меня отвращение. Это так трудно объяснить…

– Попробуйте, – с каменной решимостью сказал Гарет, и Имоджин поняла, что у нее нет выхода.

Она прерывисто вздохнула.

– Я думала, что Роберт меня предал. Мне казалось, что мое тело причастно к этому предательству, оно приняло его семя. Когда я поняла, что Роберт невиновен, когда узнала, что любить его и носить его ребенка не предательство, все для меня смешалось. Мне пришлось действовать таким образом, хоть это и плохо… – Она беспомощно пожала плечами. – Если бы вы узнали про ребенка, вы бы попытались меня остановить.

– Нет, черт побери, я бы не попытался. Я бы остановил вас, даже если бы для этого пришлось привязать вас к кровати.

– И он еще спрашивает, почему я не сказала. – Имоджин тихо засмеялась, а Гарет нахмурился, не желая понимать.

– Возможно, в этом есть некоторый смысл, – наконец проворчал он. – Но надеюсь, что и вы понимаете меня. – Он не глядя стал есть то, что было на тарелке. – Не надо было так делать. Я считал эту поездку опасной глупостью еще до того, как узнал о ребенке, но теперь! Боже мой, вы не только себя подвергаете опасности, но и ребенка, а отвечаю я.

– Но если я не подвергну опасности себя и ребенка, я потеряю Роберта, а это не входит в мои намерения. – Она натянула одеяло на плечи, спасаясь от прохлады. – За все отвечаю я, это мой выбор, а не ваш.

– Господи, какая вы упрямая.

– Благодарю вас.

Он невольно засмеялся:

– Поверьте, это не комплимент.

– Знаю, но, к счастью для вас, принимаю его за таковой.

Между ними установилось шаткое перемирие. Имоджин была чрезмерно любезна и старалась не проявлять излишней суеты, Гарет старался держать при себе разочарование. Обоим это не слишком удавалось.

Но они старались.

– Когда мы попадем в крепость? – натянуто спросила Имоджин, не в силах больше выдержать молчание. Она держала в руках чашку, которую ей подал Мэтью, но не могла сделать ни глотка.

– Если выйдем на рассвете, то в полдень, – безразличным тоном ответил Гарет.

– Так близко, – пробормотала она.

– Так близко, что я почти слышу, как Роберт жалуется, что я слишком долго тащился туда и обратно, – бодро сказал Мэтью и подбросил сучья в костер. Он перехватил взгляд Гарета и многозначительно показал на Имоджин. Гарет проследил за его взглядом и опустил глаза на огонь.

– Надеюсь, его крепко приковали цепями, – задумчиво сказал он.

Имоджин вскинула голову.

– Почему?

– Потому что это немного отодвинет расправу. Как только его освободят, он меня убьет. Мало того, что я втянул его жену в это дело, так она к тому же беременна. Да, пожалуй, я сообщу ему об этом, пока цепи будут удерживать его на месте.

Имоджин засмеялась, но как только улеглась на меха, все страхи и тревоги накинулись на нее разом. Ее преследовали «если».

Что, если Роджер уже победил? Что, если…

Нет, не может быть. Она даже не будет пытаться представить себе мир без Роберта. Она закроет эти мрачные мысли воспоминаниями о Роберте, о своей любви к нему, о том, как они смеялись, как он ее обнимал.

Перед самым рассветом она горячо молилась, чтобы им сопутствовала удача. Все были так погружены в свои мысли, что не заметили, как Милдред тихо встала и растворилась в ночи.

Йен расхаживал взад и вперед перед хорошо освещенным алтарем, его нетерпение подходило к критической точке. Роджер опаздывал на час, и весьма вероятно, что пройдет еще несколько часов, прежде чем он соизволит появиться. Такова игра, Йену ничего не оставалось, кроме ожидания, если он хочет иметь хоть малейший шанс освободиться наконец от Роджера. Жизнь, свободная от паутины интриг… Йен с ненавистью фыркнул – он даже вообразить такое не мог. По опыту он знал, что паутина, сплетенная Роджером, не имеет конца. Из них никто не ускользнет, а кто попытается вырваться, запутается еще больше.

Йен выяснил это так давно, что не мог и вспомнить, когда был свободен от Роджера.

Отдаленные воспоминания о нормальной жизни были так смутны, что уже не имели значения. Однако он отчетливо помнил, как впервые встретился с Роджером.

Йен был молодым, гордым и целеустремленным. Он так долго ждал, когда начнет учиться на рыцаря, что уже почти не верил, что этот день наступит. Эта исступленность и сделала его легкой добычей Роджера. Роджер мог кого угодно очаровать и околдовать.

Он обожал коллекционировать души.

Йен легко и быстро попал под влияние парня старше себя. Вспоминая о том, как он трепетал и пресмыкался, когда Роджер ввел его в круг своих друзей, Йен приходил в ярость. Он долго не понимал, что тот Роджер, которого он обожал, – иллюзия, образ, созданный для обмана людей.

А когда понял, было поздно. События развивались просто ужасно, и Йен ничего не мог сделать, чтобы их остановить, но он был так напуган, что покончил с мечтами о рыцарстве и вернулся к церкви. В монастыре он обрел покой, там он был защищен от темных интриг Роджера. Может, он и не стал хорошим священником, но пребывание в церкви пошло ему на пользу.

Но в конечном счете даже могущественная церковь не смогла спасти его от Роджера.

Роджер его нашел и, чарующе улыбаясь, применяя уникальную смесь правды и лжи, пригрозил, что уничтожит его, если тот не станет шпионить в доме Имоджин. У Йена не было выбора, он распрощался с недавно обретенным покоем и снова стал служить Роджеру.

Йен плюхнулся на твердую, холодную лавку и спрятал лицо в ладонях.

Его душа принадлежала Роджеру, и он себя за это ненавидел.

– Надеюсь, я не заставил вас долго ждать.

Йен поднял голову и вскочил.

Роджер не спеша подошел, при свечах на камзоле сверкнула безвкусная золотая вышивка. Он оглядел недавно отстроенную часовню и пожал плечами.

– Не скажу, что мне нравится ваш выбор места встречи. – Он понимающе улыбнулся. – Но полагаю, что нет лучшего места для свидания со священником.

– Вы велели сообщить, если я что-нибудь услышу о леди Имоджин, – отрывисто сказал Йен, спеша покончить с миссией предательства.

Но Роджер никуда не спешил. Он прошел к алтарю, взял одну из свечек и внимательно ее рассмотрел, потом бесстрастно сказал:

– Дорогой Йен, если бы все шло по-моему, вы сейчас были бы в своем Шедоусенде. Я пока не уверен, что вы вообще здесь нужны.

Чтобы подавить желание вырвать у него свечу, Йен скрестил руки на груди.

– Я не могу здесь оставаться, притворяясь честным священником, этим я оскорбляю доверие невинных людей. С отъездом леди Имоджин теряется цель обмана.

– Но, Йен, вы же рукоположенный священник.

– Это не спасло меня от вас, верно? – выпалил он, но увидев, как застыла улыбка Роджера, глубоко вздохнул. – Ночью я получил известие от женщины, которую послал вместе с леди Имоджин. Они встали лагерем в нескольких часах езды отсюда.

– Так близко, – тихо сказал Роджер и поставил свечу на место. – Не ожидал от сестренки такой прыти.

Он постоял, глядя на алтарь, потом быстро повернулся, собираясь уходить. Йен встал у него на пути, его лицо было искажено ненавистью.

– Это все? Это все, что вы хотите сказать? – Йен мгновение смотрел в безмятежно прекрасное лицо, а потом отвел глаза, чтобы не поддаться искушению ему поверить. – Из-за вас я потерял последнее уважение к себе, а вы ведете себя так, как будто это ничего для вас не значит, как будто это пустые слухи, которые я собираю вам на забаву. Если вам все равно, зачем вы несколько лет заставляли меня быть Иудой?

Роджер вопросительно поднял брови.

– Дорогой Йен, успокойтесь. Священникам не требуется самоуважение. В конце концов, для этого у вас есть Господь. – Он бодро улыбнулся, но глаза остались холодными. – И не забывайте, что у вас есть я и мое вечное покровительство.

– Лучше уж быть под покровительством дьявола. – Йен отвернулся, не в силах находиться так близко от Роджера и впервые не заботясь о том, что тот увидит его презрение.

– Осторожнее, не то я откажусь от покровительства. До сих пор я был очень великодушен, и, позвольте заверить, вы очень пожалеете, если я решу от него отказаться.

Йен бессильно сжал кулаки. Он понимал, что ничего не может сделать; его молчание было признанием слабости.

Роджер поощрительно улыбнулся:

– Вот и хорошо. Я рад, что вы поняли. А теперь извините, мне предстоит важная встреча с королем. Благодарю за информацию, но в будущем предпочту поддерживать контакты через посредников.

Роджер уверенно вышел из церкви, и Йен остановил порыв помешать ему. Дело сделано, он ничего не сможет изменить.

Йен медленно подошел к алтарю, глядя на горящие свечи, и упал на колени, не чувствуя холода камня, и впервые за много месяцев ощутил себя настоящим священником, способным найти слова для простой молитвы.

Но он не стал тратить это маленькое чудо на собственную покалеченную душу. Нет, он молился за молодую женщину, которую систематически, годами предавал и которая сейчас направлялась в самое пекло ада. Это был последний акт отчаяния, и Йен обреченно понимал, что молитва его будет бесполезна, как и все, что с ним случилось с того далекого дня, когда он познакомился с Роджером Коулбруком.

Он хорошо знал Имоджин. Он следил за ней издалека, он видел, как она цвела и светилась после свадьбы, он даже немного гордился тем, что она нашла в себе силы выступить против Роджера, когда сам он давно лишился мужества.

Однако восхищение не закрывало от него реальность. Очень мала вероятность того, что она выживет в игре, которую ведет с ней Роджер. И все-таки Йен молился.

Он молился о чуде.

Глава 15

Путники вступили в тень высоких стен замка Вильгельма, и Имоджин задрожала. Она сгорбилась и постаралась ожесточить себя против этого мрачного, уединенного места. Трудно было смириться с тем, что где-то в недрах этой каменной обители, олицетворяющей угрозу, заточен человек, который принес свет в ее жизнь.

Все здесь было чуждо, но если бы ее жизнь была такой, как положено, она бы тоже принадлежала этой холодной и мрачной среде, была бы ее частью и не видела бы, что эти стены выстроены ненавистью и подозрительностью. Она не видела бы ничего плохого в том, что уничтожают невинного человека, дабы удовлетворить черные желания другого. Имея зрение, она была бы слепа к нежности и любви, которые скрываются под доспехами Роберта.

Вот это было бы настоящей трагедией.

Кони зацокали копытами по каменной мостовой, и Имоджин с силой сжала руки. Вдруг оказалось, что отступать некуда. Она обречена сделать все, что от нее требуется. Она выпрямилась и почувствовала, как голова приняла аристократическую посадку, – казалось, все поколения благородных предков вдруг проявили себя после многолетнего отсутствия.

Происхождение – это ее единственное преимущество. Может, оно не позволяет ей умолять короля, но, надо надеяться, придаст решимости предъявить ему требование.

Они остановились. Лошадь Имоджин гарцевала, пока ее не привела к покорности твердая рука Гарета, державшая уздечку.

– Стойте! Кто ищет допуска в крепость короля Вильгельма?

Гарет застыл в седле и на секунду в голове мелькнула мысль развернуться и оставить Имоджин одну, ко всем чертям. От воплощения фантазии в жизнь его остановила твердая уверенность в том, что она никогда ему этого не простит.

Он отозвался:

– Леди Имоджин из Шедоусенда со своими вассалами ищет допуска в королевскую крепость.

Голос прозвучал довольно спокойно, но Гарет был уверен, что внес в него должную долю замешательства, будто удивлялся, как кто-то может ставить под вопрос право леди Имоджин войти в королевские ворота.

Имоджин скупо улыбнулась такой демонстрации надменной самоуверенности. Она не знала об этой стороне натуры весельчака Гарета, но, судя по ошеломленному молчанию часовых, манера была весьма действенной.

Вот бы ей капельку его надменности! Она осознавала, что сейчас к ней прикованы глаза всей толпы во внутреннем дворе замка. Она заранее знала, что окажется в центре жадного внимания, и не могла себе позволить съежиться. Наоборот, она сидела с таким безмятежным видом, как будто это ничего для нее не значило. Возбуждение толпы подскочило еще больше, тихий ропот множества голосов разрастался со сверхъестественной быстротой.

До нее донеслись слова «леди Калека», и Имоджин вспыхнула.

– Сэр Гарет, почему я должна ждать? Мы объявили себя, и этого достаточно, – властно спросила она, намеренно возвысив голос, так, чтобы его все слышали. Толпа утихла, никто не хотел пропустить ни мгновения из диковинного представления.

– Я не уверен, миледи, – почтительно сказал Гарет, и Имоджин услышала в его голосе улыбку, он тоже начал играть на зрителей. – Возможно, вы ошеломили часовых своей красотой.

Она пожала плечами, словно чрезмерная лесть была ей привычна.

– Они с таким же успехом могут восхищаться, когда я буду внутри замка, а не снаружи, на сквозняке. – По удовлетворенному вздоху толпы она поняла, что хорошо играет роль.

Если бы она еще верила в эту роль, а так это была чистая бравада. Имоджин с ужасом ждала, что кто-нибудь оправится от удивления и вспомнит, что она – жена приговоренного к смерти преступника.

Она отвлеченно подумала, что страх стал слишком частым ее гостем; все органы чувств напряглись и оценивали, насколько хорошо она играет свою роль. Раздался лязг засова, скрип петель – часовые открыли ворота, и Имоджин подумала, что от облегчения упадет в обморок. На секунду она позволила себе расслабиться и тут же выпрямилась. Они преодолели только первое препятствие, дальше пойдутдругие.

Гарет остановил лошадей у дубовых дверей, соскочил с коня и подошел к Имоджин; протянув руки, подхватил ее за талию и бережно поставил на землю. Гарет кивнул конюху, который повел лошадей на конюшню, и постарался скрыть тоскливое чувство.

Держа Имоджин за руку, он почувствовал, что она дрожит, наклонился и восторженно прошептал:

– Вы все делаете хорошо, вы держались прямо как принцесса. – И с грустной улыбкой добавил: – Роберт будет вами гордиться.

– Спасибо, – мягко сказала она.

Медленно подошел Мэтью, он с отвращением оглядывал двор.

– Подумать только, мне пришлось столько потрудиться, чтобы выбраться отсюда! Лучше было поберечь себя, раз я снова отправляюсь к черту в зубы.

Гарет усмехнулся:

– Я рад, что ты не сообщил часовым о своих приключениях. Если бы они узнали в тебе сбежавшего пленника, то все высокомерие мира не допустило бы нас сюда.

– Постараемся все объяснить, когда нас поведут на виселицу, – пробурчала Имоджин.

Мэтью с презрением фыркнул:

– Эти ротозеи не узнают кончик собственного носа, не то что беглого пленника. Это просто сборище глупых старух. Дайте мне месяц, и я кнутом сделаю из них более-менее способных судомоек, если только они не помрут от непосильного труда. А чтобы сделать из них солдат, и жизни не хватит.

– Тебе ли жаловаться на их дисциплину, когда это было твоей главной удачей при побеге? – Гарет поднял брови.

– Я в принципе говорю, – извернулся Мэтью, и Гарет захохотал.

Поглощенная своими мыслями, Имоджин сдержанно улыбнулась. Мозг с бешеной скоростью вырабатывал тактику. «Нападай и удивляй», – тихо сказала она, и на миг ей показалось, что она сидит дома перед камином, а Роберт объясняет ей правила замысловатой игры в шахматы.

Гарет едва расслышал тихо сказанные слова, но понял, что они означают. Он взял ее под руку и повел к парадной лестнице. Мэтью медленно пошел за ними, обведя толпу взглядом, который, как он надеялся, должен казаться угрожающим.

Когда за ними захлопнулась дверь, Имоджин вздрогнула, но продолжала идти рядом с Гаретом с видом полного спокойствия. Она хорошо понимала, что надо действовать быстро, пока никто не заметил, что они взяли в осаду короля и его крепость. Любое колебание с ее стороны – и они обречены.

Пока удача им сопутствовала: гвардейцы были слишком ошарашены, чтобы как-нибудь воспрепятствовать их продвижению. Наконец-то они своими глазами увидели печально знаменитую леди Калеку. Слух о ее приезде разлетелся по замку, и коридоры быстро заполнялись людьми, жаждавшими взглянуть на нее.

Гарет озабоченно посмотрел на хрупкую фигурку идущей рядом женщины. Безмятежное лицо не ввело его в заблуждение, он чувствовал, как она впилась в его руку. Он бы все отдал, чтобы оградить ее от жестоких, любопытных взглядов, но ничего не мог поделать. Его злость подогревалась пониманием, что все любопытство толпы вызвано желанием лично увидеть, в чем состоит знаменитое увечье леди Имоджин.

Пока они ее не видели, леди Калека – скверная, никудышная сестра Роджера, Придворного Ангела, – щекотала любопытство пресыщенного двора. Но в горделивой фигуре женщины, ступавшей с большим достоинством, не было заметно никакого изъяна, и это еще больше возбуждало толпу.

Возбуждало, щекотало и соблазняло.

На нескольких мужских лицах он заметил вспышку вожделения и сдвинул брови. Их изумление быстро превращалось из невинного любопытства в кое-что более плотское. Гарет попытался сразить их взглядом, но на одного опустившего глаза приходилось десять, которых хрупкая красавица, вызывающая такую свирепую преданность, заинтриговала еще больше.

Преданность была при дворе куда более редким качеством, чем невинность.

По напрягшемуся телу Гарета Имоджин поняла, как он зол, и тихонько пожала ему руку, стараясь успокоить.

– Не тревожьтесь, Гарет, их грубое любопытство меня не задевает. Я этого ожидала.

Гарет скрипнул зубами; если она может вынести, должен и он. Но стерпеть не значит признать. Позже они за это заплатят. Он молча записывал в память каждое плотоядное лицо.

Он так этим увлекся, что они чуть не наткнулись на гвардейца, который вдруг вышел из толпы и преградил им путь.

– Король требует леди Имоджин Боумонт на аудиенцию немедленно, – официальным тоном сказал гвардеец, но разинул рот, увидев Имоджин; его не удержали пронизывающие взгляды ее свиты.

– Прекрасно, – сказала Имоджин так громко, чтобы все ее слышали. – Ведите.

– Ах, миледи, прошу прощения, но король требует только вас. Боюсь, вашим вассалам придется где-нибудь обождать. – Он одарил Гарета и Мэтью пронзительным взглядом, ожидая, что они тут же подчинятся вердикту короля, ноте не шелохнулись.

Имоджин крепче уцепилась за руку Гарета.

– Мне ненавистно показаться непокорной моему суверену, но, боюсь, одному из моих людей придется пойти со мной. Я не вижу, и мне нужна помощь. Король, конечно, не просит меня оставить здесь свои глаза?

Имоджин говорила негромко, но все в комнате ее услышали, и поднялся легкий шум.

На миг глаза гвардейца затуманились, но он быстро оправился. Он подошел и галантно поклонился.

– Если позволите, почту за честь быть вашим эскортом и вашими глазами.

Она секунду поколебалась, но поняла, что другого пути нет. Королевский приказ есть королевский приказ. Она не посмела ослушаться и медленно сняла руку с локтя Гарета.

– Ждите меня, – пробормотала она.

– Если придется, будем ждать вечность, – свирепо сказал Гарет и склонился к ее руке.

Мэтью быстро подошел и сделал то же самое, от грубого обращения суставы протестующе скрипнули. Вот и вся поддержка, которую она могла унести с собой.

Имоджин почувствовала, как незнакомая рука берет ее руку; она напряженно пошла рядом с ним, оставив позади последнюю связь с семьей.

Гвардеец вел ее медленно, старательно обходя все препятствия, но все же ей показалось, что не прошло и минуты, как они уже стояли у дверей королевской комнаты, ожидая, когда их официально объявят. Напряженно вслушиваясь, она уловила свое имя и резкий, недовольный ответ. В полном ужасе она грациозно вошла в комнату под руку с гвардейцем.

В комнате слышалось только раздраженное постукивание ногтя по дереву.

Имоджин отпустила руку гвардейца и присела в безупречном реверансе.

– Сир, – произнесла она.

В воздухе застыла тишина. Имоджин оставалась в глубоком реверансе и не слышала ничего, кроме стука сердца, но сумела не вздрогнуть, когда мясистый палец прошелся по подбородку и приподнял ее лицо к свету.

Король Вильгельм посмотрел на лицо леди Калеки и грозно нахмурился. Придворные, сбивая друг друга с ног, уже прибегали в его покои, каждый стремился первым сообщить о несравненной красоте леди Калеки. Всем хотелось увидеть его первую реакцию – будет он обращаться с наивной красавицей как с сестрой любовника или как с женой предателя.

Их описания были сбивчивы, но сходились в одном – в удивлении. Каждый сказал, что она еще больше заслуживает титул «ангел», чем ее брат. Вильгельм скрипнул зубами и ничем не показал, что удивлен не меньше своих приближенных. Нельзя показывать им, что он, как и все, не знал правды.

Ему претила мысль, что придворные узнают о том, что Роджер ни разу не попытался опровергнуть лживые слухи об уродстве сестры. Он не говорил правду даже в королевской кровати.

После того как Роджер неожиданно предложил женить Роберта на Имоджин, он больше ни разу не заговаривал о сестре, и Вильгельм по глупости думал, что любовник молчит из благоразумия. А теперь сам увидел, что не было никакой нужды прятать эту леди. Он, однако, признал ту неприятную истину, что никогда не понимал, какую игру ведет Роджер.

Очень не хотелось это выяснять, но стоящая перед ним женщина делала невозможным дальнейшее сокрытие правды, которая вдребезги разобьет его жизнь.

Он отпустил ее подбородок и отошел к окну.

– Как вы решились вторгнуться в мою крепость, леди Имоджин? – Он помолчал и ядовито добавил: – Сомневаюсь, чтобы впервые за все время ваш брат потребовал вашего присутствия.

– Ваше величество, я, как любая покорная жена, приехала, чтобы быть со своим мужем. – Она сказала эти опасные слова, не поднимая головы. – Я приехала доказать его невиновность и лживость тех чудовищных обвинений, что выдвинуты против него.

Вильгельм повернулся к ней, прислонился коконному переплету, скрестил руки на пухлой груди.

– Вы смеете просить за человека, готовившего мое убийство? В нынешних обстоятельствах это опасно, – холодно сказал он, но про себя восхитился ее мужеством. Он видел, что она слегка подняла голову, хотя большинство мужчин задрожали бы при виде королевского недовольства.

– Роберт невиновен, – убежденно сказала она чистым, сильным голосом.

– Найдется много людей, которые скажут обратное, – мрачно заметил Вильгельм.

– Такие, как мой брат? – Последнее слово она выплюнула, как отраву.

Вильгельм вспомнил, как Роджер настаивал, чтобы Роберта заключили в тюрьму, и сощурился.

– Возможно, – уклончиво ответил он, но мрачное подозрение прочно укрепилось в его разуме.

– Так вот, ваше величество, если вы поверили Роджеру, то не обижайтесь, я скажу, что вы глупец.

– Вообще-то считается крайне неразумным называть короля глупцом, – улыбнулся Вильгельм.

– Я уверена, что королю нужно говорить правду, как и всем другим людям, – решительно сказала Имоджин и только потом поняла, что делает. – Извините, я забылась, – натянуто произнесла она.

Вильгельм поцокал языком.

– Не надо, дорогая. Мне гораздо больше нравится, когда вы изрыгаете пламя. Это честнее, хоть и не так приятно. – Минуту он задумчиво изучал ее, потом принял решение. Он ласково поднял ее и проводил к креслу. – А теперь, я думаю, настало время рассказать… м-м… всю правду, которая вам известна.

Сложив руки на коленях, Имоджин начала; вначале она запиналась, но постепенно голос окреп. Она рассказала о странной навязчивой идее Роджера, об акте насилия, приведшем к слепоте, об изоляции и о том, что он держал ее как заложницу и запугивал. Понимающее молчание короля придало ей уверенности, и она рассказала о своих подозрениях, касающихся смерти ее родителей, потом о появлении в ее тюрьме Роберта, о его доброте. Звенящим голосом она уверенно заявила о том, что Роберт не замешан в каких бы то ни было интригах Роджеpa, но когда рассказ был закончен, она затаила дыхание. Вряд ли можно было ожидать, что за час она сумела расплести всю хитросплетенную паутину Роджера. И к тому же Имоджин боялась, что каким-то образом могла сыграть ему на руку.

– И у вас есть письма, доказывающие это? – спросил Вильгельм.

Она вынула маленький свиток из потайного кармана плаща.

Вильгельм внимательно просматривал каждое послание Роджера, а она молча ждала. Нервы были натянуты до предела.

– Я знал, что за этим кроется больше, чем кажется. – Король говорил сам с собой. – Покажите мне кольцо, принадлежавшее вашей матери?

Имоджин сначала погладила тяжелое кольцо, потом сняла с пальца. Она была рада избавиться от этой тяжести. Вильгельм положил кольцо поверх писем и нахмурился: эту безделушку Роджер часто носил на шее на цепочке.

– Что ж, леди Имоджин, выдали мне много пищи для размышлений. Благодарю вас за храбрость и за то, что осмелились сказать правду королю.

Она услышала холодную злость, прозвучавшую в этих словах, и задрожала, слишком поздно поняв последствия своих действий.

Он неожиданно сменил тему – спросил, каковы ее планы на ближайшее время. Ей пришлось собраться с мыслями, чтобы дать внятный ответ. Она сказала, что у нее не было других планов, кроме встречи с королем.

– Превосходно, – учтиво сказал он. – Вам предоставят комнаты, в которых вы и ваши люди побудете, пока я не разберу это дело. – На хрупкое плечо легла тяжелая рука. – Это не займет много времени.

Прежде чем заговорить, ей пришлось проглотить ком страха в горле.

– Могу… могу я узнать, где мой муж?

Вильгельм злобно усмехнулся.

– Несомненно, для вас будет облегчением узнать, что Роберт чахнет в нашей романтической темнице, ожидая моего решения.

Вздох облегчения был так велик, что Имоджин почти не заметила, как Вильгельм помог ей подняться с кресла и передал на попечение гвардейцу.

– Отдыхайте, – неуклюже сказал он. – Чтобы время ожидания пролетело быстрее.

– Благодарю вас, – осипшим голосом сказала она.

Вильгельм кашлянул и отчаянно замахал рукой гвардейцу, чтобы тот поскорее увел с глаз долой плачущую женщину, а когда дверь за ними закрылась, облегченно вздохнул. Он ненавидел плачущих женщин. Не то чтобы ему часто приходилось их видеть, просто слезы в женских глазах его сильно раздражали.

Не удержавшись, он снова подошел к столу и взял кольцо.

Оно стало ему ненавистно.

Холодный металл, казалось, кричал на весь мир, что король Вильгельм, сын великого Вильгельма Завоевателя, – дурак, томящийся от любви. Он сдавил кольцо так, что твердые края впились в ладонь, но, даже спрятанное в кулаке, оно шептало, что Роджер не любит короля, никогда не любил. Роджера привлекала только власть, которую давало положение королевского любовника, а не сам человек, носящий корону. Такая правда оставляла горечь во рту.

Это не было полной неожиданностью. Вильгельм всегда с сомнением относился к глубине страсти Роджера, зная, что королей редко любят самих по себе. Но несмотря на это, он и в самом деле посмел надеяться, что Роджер чувствует нечто большее, чем страсть к власти. Он даже поверил, что Роджер залез в королевскую постель исключительно из интереса к нему.

Вильгельм швырнул кольцо на стол и презрительно фыркнул. Он заблуждался, и настало время посмотреть правде в глаза. Он взял высокую кружку эля, всегда стоящую под рукой, одним махом выпил ее и потребовал другую. Ожидая, он задумчиво смотрел на письма, написанные, безусловно, рукой Роджера. Они были отвратительны. В них Роджер глумливо хвастался своей властью над королем. Само их наличие насмехалось над Вильгельмом, он бы желал предать их не просто огню, а адскому огню.

Когда принесли вторую кружку, Вильгельм выпил ее уже медленнее, по-прежнему не сводя глаз с проклятых писем своего любовника. На пятой кружке он закрыл глаза, откинул голову на спинку кресла и зловеще улыбнулся. Сегодня он напьется, а завтра встретится с суровой действительностью. Завтра ему придется быть королем.

– Оставь кувшин и принеси другой, – резко сказал он слуге, ожидавшему у двери. – И еще. Я хочу, чтобы меня не беспокоили. – Он открыл глаза и пронзил слугу стальным взглядом. – Никто, это понятно?

Слуга усиленно закивал, мечтая скорее убраться с глаз короля.

При виде человека, дрожащего от страха, Вильгельм свирепо улыбнулся. Сегодня он будет горевать в одиночестве. А завтра встретит смеющиеся глаза придворных.

Так будет и завтра, и до конца жизни.

– Какого черта, как это ты не можешь меня впустить? – взревел Роджер. – Я всегда имел доступ в покои короля.

– Извините, милорд, но король дал ясные указания. Его нельзя беспокоить. – Гвардеец не смотрел в глаза Роджеру. – Никому.

Роджер в бессильном гневе понял, что потерпел поражение. Он круто повернулся и зашагал к себе, старательно игнорируя злорадные взгляды, сопровождавшие его, но не мог согнать красные пятна с бледного лица.

Он отпустил слуг и сел на кровать.

Всё эта сука виновата! Йен его предупреждал, но он и подумать не мог, сколько вреда сможет принести сестра за такое короткое время.

Вероятно, надо было послушать Йена. Он говорил, что свадьба очень изменила ее, но Роджер не принял всерьез слова священника. Он был уверен, что король душой и телом принадлежит ему и что бы сестренка ни сказала, она ничего не сможет изменить.

Это оказалось ошибкой. За несколько жалких часов Имоджин ухитрилась настроить короля против него. Чем еще можно объяснить беспрецедентный отказ короля его видеть?

Он пытался подпитать свой гнев, дать ему захватить себя целиком, но его съедал отвратительный страх. Все пошло ужасающе неправильно. Впервые в жизни ситуация была ему неподвластна, и это переполняло его желанием что-нибудь сломать.

Что-нибудь, вроде нежной шейки Имоджин.

Ее образ заполнил воображение Роджера. Руки зачесались сломать ее, запятнать ее совершенство, изнасиловать. Сука! Сама виновата. Она как-то ухитрилась втереться в доверие к королю и подкопаться под все прекрасные проекты Роджера, но даже когда мозг вопил от ненависти, тело вздымалось от похоти.

Она была в пределах досягаемости, и это его бесило. Она действительно приехала, она посмела выступить против него! Такого не могло быть! Это не входило в его планы!

Он полагал, что она будет так запугана, что не посмеет дохнуть. Она должна была прятаться под одеялом в своей спальне и ждать, когда он придет и овладеет ею. Он полагал, что не оставил ей никакого выбора и для нее единственный выход – подчиниться своей судьбе.

А судьба ее в том, чтобы стать его полной собственностью. Ей не сбежать, победа за ним – таков был план.

А она ухитрилась покинуть свою надежную тюрьму и ангелом мщения явиться к королю! И все это мужество и сила – ради того, чтобы спасти какого-то ублюдка, которого силком затолкали к ней в постель. Роджер стиснул зубы.

«Нет, сестренка, – мрачно подумал он, встал и одернул камзол. – Может, ты и сумеешь спасти мужа, но себя ты не спасешь. Победа будет за мной».

Как всегда. Он ее раздавит, и никто и ничто не встанет у него на пути.

Она принадлежит ему.

Глава 16

Убедившись, что никто не видел, как он прокрался по коридору, Гарет тихо вошел в комнату Имоджин и бесшумно прикрыл за собой дверь. Медленно повернулся, привыкая к темноте.

Он увидел, что Имоджин стоит у окна. Ее заливал лунный свет, темные волосы блестели серебром, развеваясь под теплым весенним ветерком и наполняя комнату приятным запахом. Гарет закрыл глаза и глубоко вздохнул.

– Я вижу, вы проскользнули мимо охранников, – тихо сказала Имоджин.

Гарет вздрогнул, открыл глаза и увидел, что она улыбается.

– А я думал, что и сюда прокрался незаметно.

Она пожала плечами.

– Мужчины, которые целыми днями носят тяжелые доспехи, не в состоянии достичь необходимого уровня скрытности. – Она нежно улыбнулась. – Их выдает запах.

– Миледи, вы хотите сказать, конечно, очень вежливо…

– Конечно…

– …что мне пора помыться? – Он хотел показаться обиженным, но Имоджин слышала усмешку в его голосе.

– Я никогда бы не посмела спросить джентльмена о его банных привычках, для этого я слишком хорошо воспитана. Но признайтесь, вам бы не помешало в конце дня поплескаться в воде с мылом. – Имоджин говорила беспечно, но улыбки на лице уже не было, оно было задумчивым, Имоджин опять думала о лабиринте интриг, через который им предстояло пробраться.

Глядя на нее, Гарет тоже помрачнел.

– Что Вильгельм сказал про Роберта? – тихо спросил он.

Она вздохнула и сложила руки на животе.

– Он очень вежливо сообщил, что Роберт пока жив, но никаких заверений в благополучном исходе дела не дал. Он выслушал все, что я сказала, взял письма, отпустил меня и, как заботливый хозяин, велел отдыхать. – Она хмыкнула. – Кажется, он не понимает, что невежливо ставить охранника у двери гостя. Единственное, что я знаю, – мы ждем королевского решения. – Ее глаза наполнились слезами, но она не дала им пролиться.

– Не забывайте, Имоджин, пока Роберт жив, есть надежда, – тихо сказал Гарет. – Будем ждать и надеяться, что Вильгельм примет во внимание наше свидетельство.

– Но если король решит принять сторону Роджера, к утру мы будем мертвы.

Гарет нахмурился. Он напрягал мозги в поисках такого ответа, который был бы правдивым, но опровергнуть ее слова не мог. Потом решился.

– Имоджин… – начал он, но она его прервала.

– Я хочу с ним увидеться. Я хочу быть с Робертом.

Пораженный Гарет вытаращил глаза и присвистнул.

– Черт возьми, как вы себе это представляете?

– Не так уж это трудно. Вы сумели пройти мимо охранников, значит, сможете провести меня в подземную тюрьму. Наверняка это будет не труднее. – Она скривила губы. – Не говорите Мэтью, но он был прав. Здешние гвардейцы не производят впечатления бойцов, в этом вы сейчас сами убедились.

Гарет подошел к окну и хмуро уставился в ночную темноту.

– Полагаю, если дать несколько взяток и красться тайком, это можно сделать. Не исключено, – неохотно согласился он. – Но это же безумие! Если какой-нибудь полоумный нас поймает, то вся благосклонность Вильгельма мигом испарится.

Он знал, что попусту теряет время. Испытующе глядя на Имоджин, Гарет понимал, что она решилась. Нравится ему или нет, но она собиралась это сделать.

Он поморщился, представив себе, как отреагирует Роберт на появление Имоджин в камере. Он ее задушит за то, что она посмела подумать о такой штуке. Потом он задушит Гарета за то, что он пошел на поводу у ее безумия. А он пойдет. Стоило Гарету посмотреть на лучезарную улыбку, которая расцвела на ее лице, как он понял, что готов совершить этот дурацкий подвиг.

Он не может ей возражать, когда она устремляет на него такую улыбку.

– Берите плащ, – холодно сказал он и встал у двери. Мысленно он поклялся, что, как только эта отвратительная заваруха закончится, он убежит от Имоджин и ее призывного пения сирены так далеко, как только позволяют размеры нашей маленькой планеты. Может быть, отправится в крестовый поход. Иерусалим, например, достаточно далеко, там он сможет высвободить душу из ее нежных ручек.

А пока попытается понять, когда же потерял стержень.

Имоджин осторожно прошла через комнату и взяла его под руку. Наклонившись к нему, прошептала: «Спасибо», – и он с тревогой подумал, что никогда, даже на шести футах под землей, ему не избавить душу от Имоджин.

Он повернулся, заправил ей за ухо упавшую прядь волос.

– Вас легко полюбить, – тихо сказал он; по его лицу пробежала гримаса недовольства собой, а на ее лице отразились смущение и озабоченность.

– Но, Гарет, я люблю…

Он прижал палец к ее губам.

– Я знаю. Вы любите Роберта. – С упрямством самоистязания он добавил: – И еще я знаю, что этот бегемот любит вас. Нет, Имоджин, я понимаю, что ваша любовь освящена браком, и не буду пытаться что-то изменить. Просто хочу, чтобы вы знали – что бы ни случилось, я… – Его голос затих, потому что никакие слова не могли передать то, что он чувствовал.

Она дрожащей рукой притронулась к его щеке, в глазах заблестели непролитые слезы.

– Это не любовь, Гарет. Вы меня не любите. – Она помотала головой, чтобы остановить его протест. – Вы ко мне хорошо относитесь, как и я к вам, но любовь не вырастает по желанию одной стороны. Настоящая любовь не может существовать, если она безответная. Любовь – это то, что происходит между двумя душами, когда они находят друг друга. Оба видят в другом свою недостающую часть. Когда-нибудь вы найдете настоящую любовь, такая чудесная душа, как у вас, не останется в одиночестве.

У Гарета потемнело в глазах, и, чтобы заговорить, ему пришлось прокашляться.

– Знаете, вы очень мудрая женщина. – Он попытался улыбнуться, но получилось лишь дрожащее подобие улыбки. – Конечно, когда вы не носитесь с идеей проникнуть в подземную тюрьму короля.

– А вы – особенный человек, и я вас очень люблю, когда вы не становитесь супер заботливым чудовищем.

– Постараюсь запомнить.

Гарет увидел, что она усмехается, и глубоко вздохнул. Он понял, что момент упущен. И не был уверен, что так уж этим опечален.

Но для сожалений еще будет время.

– Что ж, посмотрим, поможет ли моя «особенность» провести вас в темницу его величества. Хотя не могу сказать, что одобряю ваш выбор места для любовного свидания.

– Довожу до вашего сведения, сам король сказал, что его темница – очень романтичное место, – со смешком сказала она.

– Сомнительная рекомендация, если подумать, что наш возлюбленный монарх находит романтичным вашего брата, – фыркнул Гарет.

Она хихикнула. Гарет вышел проверить, свободен ли путь.

– Порядок. Идемте, – прошептал он и без церемоний вывел ее из комнаты.

Пробраться по коридорам оказалось на удивление просто. Хоть Вильгельм повсюду наставил стражников, их количество не перешло в качество. Кажется, все они проводили время по темным углам, проигрывая скудное жалованье в тщетной надежде его увеличить.

Когда они добрались до темницы, Гарет мысленно согласился с презрительным мнением Мэтью о дисциплине на королевской службе.

Только возле дверей камеры Роберта они встретили подобие охраны – гвардейца, которому надо было заплатить, чтобы смотрел в другую сторону.

Гарет поторговался с ним и в конце концов заплатил огромную сумму, которую тот потребовал. Пока Гарет отсчитывал монеты, гвардеец улыбался беззубым ртом.

– Спасибо, сэр, – сказал он, не скрывая радости. – Не забудьте, что перед рассветом придет сменщик, так что лучше бы вам покончить с делами к тому времени. – Он погремел монетами и ушел, насвистывая.

– Сколько у нас времени? – тихо спросила Имоджин, и эхо ее голоса разнеслось по каменному коридору.

– Часа четыре. Я дам знать, когда наступит пора уходить, постучу три раза. – Гарет вставил ключ в замок, повернул его и поставил Имоджин перед дверью. – Сделайте два шага вперед и толкните дверь, – пробормотал он, секунду подержал ее за плечи и отпустил.

Имоджин медлила.

– Никакие слова не могут выразить, как я вам благодарна, – дрожащим голосом сказала она.

Ответом было молчание. Она глубоко вздохнула, толкнула отпертую дверь и вошла в неизвестность.

– Счастливо, – буркнул Гарет и исчез в темноте дожидаться рассвета.

При звуке открываемой двери Роберт открыл глаза, мгновенно проснулся и насторожился. Он постарался не напрягать мускулы, чтобы показаться спящим, но все органы чувств ловили угрозу, которая могла объявиться в темноте.

– Роберт? – прошептала она.

Он был потрясен.

«Имоджин», – беззвучно прошептал он и перекатился на соломенной подстилке, стараясь не натягивать цепи.

При виде Имоджин, неподвижно стоявшей возле закрытой двери, он с испугом подумал, что сошел с ума. Может, он создал ее образ при свете коптящей свечи, которую ему оставили на ночь? Одинокая свеча была единственным послаблением, сделанным ради его прежних заслуг, и он был безмерно благодарен за нее в этот момент, потому что в ее свете его жадному взору предстала Имоджин. Прошла целая вечность с тех пор, как он последний раз мог радоваться ее красоте, и сейчас даже тусклого света было достаточно, чтобы душа наполнилась счастьем.

– Роберт, ты здесь? – снова прошептала она, дрожа от страха.

– Здесь, – хрипло сказал он и осторожно сел. Кашлянув, он продолжил уже нормальным голосом: – Какого черта ты здесь делаешь?

При звуке любимого голоса ее охватила дрожь облегчения, и она крепко обхватила себя руками. Лишь теперь она до конца поверила, что Роберт жив.

– Я пришла, чтобы побыть с тобой, – с нежностью сказала она.

– Что? – взревел он. – Ты проехала полстраны для… встречи в камере?

– О, я думала, ты… – Она смешалась. – Нет, вообще-то я приехала, чтобы вытащить тебя отсюда, чтобы убедить короля, что ты невиновен, чтобы… – Она замолкла, чувствуя, как злость Роберта распространяется по камере.

– Ты с ума сошла? Я велел Мэтью увезти тебя из страны, вытащить из этой грязи. А ты что делаешь? Бросаешься в самое пекло! – Он сдавленно застонал, схватился за голову, но вдруг поднял ее и с подозрением уставился на Имоджин. – Кто тебя привез? Ты не могла проделать путь одна, кто, к чертям, помог тебе в этой дурости?

– Гарет и Мэт… Мэтыо, – заикаясь, ответила она.

– Я их убью! – прорычал он. – Убью голыми руками. Разорву на части.

Радость Имоджин оттого, что нашла Роберта живым, стала утихать, ее сменило смутное чувство обиды. Она так далеко ехала, проявила столько храбрости… Не для того, чтобы стоять и слушать, как он изливает свой гнев.

– Это несправедливо. Они не виноваты. Это была моя идея, – с достоинством сказала она, но смазала весь эффект, тревожно спросив: – Ты злишься, что я взялась тебе помочь?

– Нет, – внятно проскрипел он. – Я злюсь, что ты подвергла себя опасности. Потому что в этом виноват я. Потому что ничем не могу тебе помочь и не могу тебя спасти. Потому что прикован цепями к этой чертовой стене. – Он дернул цепь, она звякнула в подтверждение его слов, а он захлебнулся от боли – цепь врезалась в окровавленное запястье.

– Ты ранен, – прошептала Имоджин и пошла на звук его боли. Через два шага она споткнулась о торчащий камень, Роберт не успел ее предупредить, и она упала на каменный пол, больно ударившись коленкой. Но Имоджин не обратила на это внимания – какое имеет значение боль, когда Роберт так страдает, и все из-за нее.

Дальше она ползла на четвереньках и остановилась, когда ее рука дотронулась до его теплой ноги. Роберт недоверчиво смотрел, как она, чуть привстав, стала ощупывать беспокойными руками его тело.

– Ты очень похудел, – простонала она, проводя рукой по голому торсу.

– Вильгельм – не гостеприимный хозяин. – Роберт хотел казаться беспечным, но вместо легкомысленного тона получился хрип.

Имоджин всхлипнула – ощупывая лицо Роберта, она нашла еле зажившие раны и бороду, выросшую за время пребывания в темнице.

– Как больно, – прошептала она. Голос колебался так, как будто это ей было больно, и вся злость Роберта мигом испарилась. Не раздумывая о последствиях, он затащил ее к себе на колени и обнял, желая утешить.

И утешился сам. Снова держать ее в руках было таким чудом, о котором он не смел даже молиться.

Он держал ее так крепко, как только осмеливался, благоговейно уткнувшись лицом в копну душистых волос. Нежная шея под волосами манила к себе, и он не удержался и потерся об нее, скребя щетиной по мягкой коже.

Имоджин не решалась ответить, боясь причинить боль, но потом осторожно обняла и вплела руки в его волосы.

– О Господи, какой жестокий сон, – выдохнул он и стал покрывать жаркими поцелуями ее шею и щеки.

– Если это сон, то пусть мы никогда не проснемся.

– Аминь, – сказал он, притянул к себе ее голову и прильнул к полуоткрытым губам.

В этом поцелуе встретились две души.

В этот момент Имоджин поняла, что жизнь и любовь слишком драгоценны, чтобы тратить их на глупые сомнения и страхи, значение имела только их встреча, их руки, сжимавшие друг друга так крепко, что она уже не знала, где ее тело, где его. Она застонала от неутоленного желания, и Роберт ответил ей таким же стоном.

Он сойдет с ума, если не соединится с ней сейчас же. Здесь. В темнице.

От этой мысли он похолодел. Нельзя было и думать о том, чтобы овладеть его прекрасной Имоджин на соломенной подстилке, единственной постели, которую предоставляла убогая камера.

Он оторвался от поцелуя и прижал голову жены к груди, прерывисто дыша и стараясь обуздать распаленное тело. Это было бы проще сделать, если бы Имоджин не прижималась к нему, но оттолкнуть ее от себя не было сил.

Он всего лишь мужчина, и хотя честь требовала отпустить ее, тело было способно на это не больше, чем на полет прочь из королевской крепости.

Все-таки он осторожно расслабил руки и посмотрел на пылающее лицо и распухшие от поцелуя губы.

– Извини, – простонал он. – Не здесь.

– Почему… почему ты остановился? – спросила она в смятении, голову еще кружило неутоленное желание.

– Я подумал, что так будет лучше.

– Ты подумал… – Она оттолкнулась и стиснула его голову руками. – Почему только ты должен принимать решения? Почему ты никогда не спросишь, что я думаю, чего я хочу?

Роберт погладил ее по щеке, по вспухшей нижней губе.

– Прости, но я не хочу брать тебя на каменном полу тюрьмы его величества, как собака. – Он видел, что она вздрогнула от грубого сравнения, но решительно продолжал: – Имоджин, я прикован к стене, не могу ни встать, ни отползти. Не такой я дурак, чтобы верить, что ты хочешь быть со мной таким образом.

Она подняла голову и оставила на его губах долгий, томительный поцелуй.

– Я люблю тебя. Я хочу быть с тобой. – Ее дыхание обожгло ему губы и проникло до самого сердца. – Я хочу быть в руках мужчины, которого люблю. Хочу хоть на миг забыть об окружающем мире. Хочу забыть, что для нас может не наступить завтра. – Она с такой силой прижала к груди его руку в кандалах, что он не мог ее отнять. – Единственное, чего я хочу, чтобы ты держал меня как можно ближе к себе все то драгоценное время, что нам удалось украсть. Подержи меня, пожалуйста, – всхлипнула она.

Роберт застонал и прижал ее к себе, не в силах отвергнуть бесценный дар.

– Наверное, я должен быть благодарен Вильгельму за то, что он посадил меня в новую тюрьму, в сравнении с Вестминстерской здесь просто рай, – пробурчал он, отыскивая под юбкой теплый атлас ее бедра. Рука погладила ногу, Роберт застонал и закрыл глаза. – Ты хоть понимаешь, что окончательно сошла с ума?

Камера огласилась знойным смехом.

– Что ж, мы подходящая пара… – Она захлебнулась. По ее телу пробежала дрожь восторга. Другая рука Роберта сдавила грудь, послав волны огня.

– О, Имоджин, – пробормотал он и наклонил голову, чтобы губами ловить ее стоны и всхлипы наслаждения. Он больше не решился тревожить судьбу, которая привела к нему эту женщину и заставила сказать слова любви, но застонал от огорчения, когда безуспешно попытался подтащить под себя ее тело. Загремели натянутые цепи. Он неохотно оторвался от ее губ.

– Чертовы штуки, – пробормотал он и постарался распутаться, но, кажется, запутался еще больше. Имоджин откатилась в сторону и напряженно прислушивалась, стараясь понять, как именно его сковали.

– Ты можешь сесть, прислонясь к стене, и вытянуть ноги перед собой? – хрипло спросила она. Приняв ворчливый рык за утвердительный ответ, она тихонько толкнула его в голую грудь. – Тогда так и сделай.

Роберт секунду помедлил, потом подчинился. Имоджин ждала, пока не стихли все звуки, кроме его прерывистого дыхания. Ей и собственное дыхание пришлось успокаивать, чтобы сделать то, что она собиралась.

Прошлое уже было не властно над ней, потому что он ее любит.

Она погладила его голые икры, волосы на них возбуждали и веселили. Когда она поцеловала его грубое колено, а потом более чувствительное бедро, он тихо ахнул, и она про себя улыбнулась.

– У меня нет сил для такой пытки, – прорычал он.

– У меня хватит сил на двоих, – прошептала она и поцеловала еще выше. У нее болело сердце от сострадания. От лишений, которые он перенес за время разлуки, его тело стало худым и ослабевшим, но все равно она изнывала от желания.

Она приподнялась, оседлала его ноги и без всякого смущения сняла через голову простое платье.

– Боже всемилостивый! – медленно выдохнул Роберт. Он понял, что его память слабее действительности – ничто не может сравниться по красоте с тем соблазнительным ангелом, который наклонился и поцеловал его. Длинные волосы упали и накрыли его изысканным покрывалом.

Имоджин медлила. После долгой жизни в страданиях она ожидала почувствовать страх, но в душе больше не было места злобному брату, всю ее заполнял Роберт. Роберт освободил ее от прошлого. Его любовь ее очистила.

Роберт, не сводя с нее глаз, непроизвольно приподнял бедра и глухо застонал.

– Чшш. – Она подняла голову и улыбнулась. – Я это сделаю лучше.

Радость от их соединения так глубоко ее тронула, что она лишилась голоса. Дрожащими руками она обхватила его лицо и потерлась носом.

– Роберт Боумонт, я люблю тебя, – хрипло прошептала она. – Ты забрал всю мою боль, ты дал мне любовь, а все, что я могла тебе дать, это страх и ненависть. Я обязана тебе так, что никогда не смогу расплатиться.

– Имоджин… – сквозь зубы прорычал Роберт, но Имоджин прижала палец к его губам.

– Все, что у меня есть, навечно будет твоим – моя жизнь, любовь и тело.

Сердце Роберта так разрослось, что не помешалось в груди. Он наклонил голову и поймал ее сладкие губы. Он согнул ноги в коленях, так что ступни встали на пол, и Имоджин вздрогнула от перемены ощущений.

– Да, так, Имоджин. Я хочу смотреть на твое лицо.

Имоджин откинула голову и взяла егоза плечи. Длинная линия шеи манила его, Роберт видел, как под тонкой кожей бьется пульс, он стал ее целовать и скоро довел до края. Стон прозвучал музыкой для его ушей.

Она содрогнулась, и настала его очередь для стона.

Оба остановились; Имоджин почувствовала, что сердце снова начало биться. Роберт бессильно откинул голову к стене, но продолжал поддерживать ее за взмокшую спину. Она прижалась щекой к его груди.

Ей не было дела до холодных цепей, свисавших с его запястий. Пока она могла слышать его дыхание и чувствовать блуждающие по спине руки, не было человека счастливее ее.

– Я тебя люблю, – тихо сказал он, и на него сошел наконец покой, который ускользал многие годы. Он делал то, для чего был рожден, – он любил Имоджин.

Она повернула к нему не остывшее от страсти лицо, потрогала чувственные губы.

– Я тоже тебя люблю.

Роберт прижал ее к себе, пытаясь защитить от остального мира. Жест был тщетный, но на миг Роберту показалось, что это вполне возможно.

Если Имоджин его любит, то возможно все.

Раздались три коротких удара в дверь, но Имоджин еще теснее прижалась к Роберту. Она не хотела покидать камеру, где обрела любовь и где в течение нескольких часов прижила в мечте.

В основном они разговаривали. Говорили о всяких Глупостях, о детстве, о мечтах и ошибках. Роберт немного рассказал о жизни наемника, о трудных днях и одиноких ночах. Она попробовала рассказать об играх Роджера, но остановилась. Роберт был не готов слушать, и она обрадовалась этому. Она сама не была готова раскрывать все свои секреты, особенно те, которые ранят его.

По сходной причине Имоджин не хотела говорить и о ребенке. Она знала, что это добавит ему лишнее беспокойство, но все-таки не могла держать это в себе.

– Роберт, я должна тебе кое-что сказать, перед тем как… – начала она, нахмурившись, но он ее решительно прервал.

– Прежде всего ты должна беречь себя, – прорычал он. – Что бы ни случилось со мной, ты должна быть в безопасности. Скажи, что ты ничего не знаешь, отдайся на милость Вильгельма, беги из страны – делай все, что угодно, только оставайся в безопасности. Ты все, что у меня есть, и если с тобой что-то случится, я… Я не знаю, что сделаю, но поверь, лучше тебе и не знать! Поняла? – закончил он так свирепо, что слова любви прозвучали угрозой. Он даже ее слегка встряхнул, и она ответила:

– Да.

– Прекрасно. – Роберт удовлетворенно вздохнул и опять поцеловал ее.

На этот раз поцелуй прекратила Имоджин.

– Но я тебя не брошу, – со всей решимостью сказала она. – Я буду делать только то, что считаю правильным.

Встретившись с упрямством, Роберт выругался.

– Надо бы связать тебя и отдать Гарету в сумке, как багаж, – с ненавистью сказал он, болезненно сознавая свою полную беспомощность.

– Я тебя тоже люблю. – Имоджин улыбнулась, отыскала платье, надела его и отряхнула юбку от соломы.

Он тревожно смотрел, как она одевается, любовался ее легкими движениями и до тошноты чувствовал, что ничего не может сделать для ее зашиты. Даже когда он хотел встать и обнять ее в последний раз, его удержали цепи. Услышав их звон, Имоджин протянула руку, нашла его голое плечо и мягким толчком опустила его на колени. На прощание она нежно коснулась его лица.

Роберт обеими руками схватил ее руку и покрыл поцелуями ладонь.

– Я люблю тебя, жена, люблю всем сердцем, душой и телом. Вот почему тревожусь о тебе и говорю как безумец. Мне нужно, чтобы ты была в безопасности.

Снова раздались три нетерпеливых удара, и Имоджин отняла руку.

– Я понимаю. – Слезы лились градом. Услышав его стон и скрежет цепей, она поняла, что Роберт снова пытается дотянуться до нее, и если она сейчас же не уйдет, обоим станет только хуже. Она молча повернулась, нащупала дверь, тихо открыла ее и вышла.

Имоджин закрыла за Гаретом дверь, прислушалась к удаляющимся шагам и уткнулась лбом в холодное дерево. Слезы беспрерывно лились по щекам, приближалось утро, которое, возможно, навеки отнимет у нее Роберта, и она оплакивала его, себя и драгоценного ребенка, плод их любви.

Ей было грустно, что она не сказала о ребенке, но Имоджин знала, что поступила правильно. Он и так мучается от беспокойства за нее, а если бы узнал о ребенке, страдал бы еще больше. Эгоистично сбрасывать на него такую ношу.

Ребенок должен быть не грузом, а радостью, и Роберт заслуживает испытать эту радость в полной мере. Она подождет и скажет ему тогда, когда известие принесет только счастье. Ребенок долго ждал, когда отец о нем узнает, он может подождать еще немного.

Ей в голову пришла ужасная мысль, что, возможно, у них больше не будет времени. Что, если новый день принесет только смерть? Что, если темнота поглотит Роберта, поглотит их всех?

Она закрыла руками выпуклый животик, чтобы защитить укрытую в нем жизнь. Бесполезный жест. Она не может защитить даже себя оттого, что принесет ей наступающий день.

– Ну что, сестренка, добилась своего? – послышалось из темноты, и она замерла от звука знакомого голоса.

Роджер ухватил ее за шею, губы коснулись лица, большой палец медленно прополз по нижней губе. Ее охватила паника. Почувствовать губы Роджера на губах, которые только что целовал Роберт, было сродни осквернению, и впервые в жизни она отвернулась.

Он засмеялся.

– Ты все погубила, Имоджин, – вкрадчиво сказал он. – Из-за тебя Вильгельм больше на меня не смотрит. Думаю, недолго осталось ждать, когда обрушится топор, и все ты виновата.

Он вдруг с силой сдавил ей шею, прижал подбородок к груди, и она медленно опустилась на колени.

– Ты влезла куда не надо, дорогая сестра, и, боюсь, тебе придется дорого за это заплатить.

На миг он оторвал руки от шеи, потом с силой ударил, и она распростерлась на земле.

– Но ты не беспокойся, – прошептал он. – Я придумал блестящий способ тебя простить.

Глава 17

Роберт уже не спал и задумчиво глядел в каменный потолок, когда дверь камеры отворилась. Он не потрудился посмотреть в сторону новых визитеров, мысли и душу занимала Имоджин. Роберт даже не сразу понял, когда гвардейцы сказали, что его ведут в личные покои короля.

Они сняли цепи с его рук и ног, и один из них коротко приказал встать.

Роберт неловко встал, с трудом выпрямил спину. Гвардеец швырнул в его сторону одежду, и он на лету поймал ее. Медленно одеваясь, Роберт слегка улыбался, несмотря на тревогу. Очень уж нелепая была ситуация.

– Пять гвардейцев? – спросил он, подняв брови. – Вильгельму не стоило беспокоиться. Неужели он думает, что я могу причинить ему какой-то вред, безоружный и полуголодный? – Он надел сапоги, подвигал плечами. – Полагаю, это должно мне льстить, он считает меня достаточно сильным, чтобы представлять серьезную угрозу.

Во всяком случае, ночью, обнимая Имоджин, он нашел в себе запасы сил, хотелось засмеяться, но эти люди могут его не понять, а Роберт по опыту знал, что нет ничего опаснее, чем вооруженные люди, не воспринимающие смех.

Роберт безразлично отнесся к тому, что на него надели наручники и вывели из темницы, и только когда дошли до королевских покоев, он отвлекся от воспоминаний о минувшей ночи и подумал о том, что происходит.

Ситуация была более чем странная. Обычно приговоренным к смерти не дают возможности встретиться с королем. Вильгельм склонен держать свою королевскую особу подальше от кровопролития. Однако Роберт не сомневался, что этот визит означает всего лишь отсрочку, а не отмену приговора.

Он задумчиво прищурился. Роберт никогда особенно не боялся смерти, он был рыцарем по найму, сам нес смерть и знал, что со временем и его она настигнет. Никому не дана вечная жизнь, а жизнь рыцаря зачастую коротка до жестокости. С этим он давно смирился, но сейчас почувствовал, что впервые при мысли о смерти покрылся холодным потом.

Его страх имел имя: Имоджин.

Она придала его жизни ценность, какой не было раньше. Ему было ненавистно оставлять ее без защиты в этом опасном мире, и почти непереносимым стало желание получить еще немного времени, чтобы обнять ее.

Надо было освободиться от нездоровых дум; отдаваясь страху, он ничего не добьется, этот страх может вообще парализовать его, и он ничего не сможет сделать для Имоджин. Он глубоко вздохнул и в окружении королевских гвардейцев вошел в покои Вильгельма.

Роберт не поклонился королю, стоявшему у окна, в то время как гвардейцы энергично исполнили ритуал. Он стоял пассивно, только наручники звякнули, когда он скрестил руки на груди.

Казалось, король не заметил его дерзости. Он вообще едва обратил внимание на то, что кто-то нарушил его уединение. Вильгельм с убитым видом смотрел в окно, и Роберту даже издали были видны покрасневшие глаза и трясущиеся руки.

– Оставьте нас, – не оборачиваясь сказал Вильгельм хриплым от вина голосом. Гвардейцы быстро поклонились и, пятясь, вышли из комнаты.

«Мне бы хоть половину их везения», – подумал Роберт, растирая затекшие руки и морщась от боли.

Через некоторое время Вильгельм отвернулся от окна и сел в ближайшее кресло. Роберт помедлил, но решил, что в его странном положении храбрость решает все, и сел в кресло напротив.

Роберт едва подавил стон наслаждения, когда вытянулся в кресле. Утомленные мышцы начали расслабляться и приходить в нормальное состояние. Когда боль стала утихать, Роберт почувствовал неловкость, – как отреагирует Вильгельм на то, что он сидит в его присутствии? Но тот и глазом не моргнул.

Роберту не нравилось странное поведение короля, и он в душе подбодрил себя.

– Твоя жена – необычная девчонка, – вдруг сказал Вильгельм.

– Можно сказать и так, – ответил Роберт, стараясь сохранять спокойствие. Если король посмеет каким-то образом угрожать Имоджин, он убьет его голыми руками.

– По-моему, я это уже сказал, – выпалил Вильгельм. – Совершенно необычная. Не припомню, чтобы кто-нибудь в лицо назвал меня глупцом.

Роберт моргнул; он лихорадочно придумывал смягчающие обстоятельства для объяснения недипломатичного высказывания Имоджин, обещая себе, что при возможности непременно поговорит с женой о том, как вести себя, затевая игры с королем.

– У нее в последнее время было много переживаний, и…

Вильгельм кивнул и отмахнулся от его оправданий.

– Да-да. – Он сморщился от боли, потому что после каждого движения голова отзывалась пульсацией. Роберт напружинился, ожидая следующего хода, но Вильгельм сосредоточенно смотрел в пол, как будто старался найти там спасительный ответ. Роберте опаской чувствовал, как истончается его терпение.

Нужно было положить этому конец.

– Какого черта, что здесь происходит? – нагло спросил он.

Тень улыбки скользнула по лицу Вильгельма, он посмотрел Роберту в глаза, потом злобно сдвинул брови.

– Поистине блестящий вопрос. – Он вздохнул, трясущейся рукой провел по лицу и устало продолжил: – Насколько я понял, и ты, и я были вовлечены в гадкую семейную ссору. Кажется, мы с тобой не больше чем мелкие актеры в большой драме. – В голосе Вильгельма звучали горечь и раздумье, в глазах появилась трезвая злость. Наконец он в упор спросил: – Ведь ты не убийца?

Роберт криво усмехнулся.

– Можно подумать, вас это огорчает.

Вильгельм резко встал и начал расхаживать по комнате.

– Да, будь я проклят, я бы предпочел, чтобы ты был убийцей. Если бы ты оказался продажной собакой, как мне говорили, тебя бы сегодня казнили, и я бы навсегда от тебя избавился. По крайней мере мой мир стал бы не таким противным. Я всегда мечтал увидеть, как твоя наглая рожа будет болтаться в петле.

– Благодарю вас, – пробормотал Роберт.

Вильгельм не заметил, что его прервали, и продолжил:

– Я тебя никогда не любил. Ты самодовольный, чванливый, никого не уважаешь. Ты оскорблял меня одним фактом своего существования. Ты смел вести себя покровительственно даже в моем присутствии, черт возьми, как будто я не король, а какой-то оруженосец. – Он круто повернулся и пронзил Роберта взглядом: – Но ты не собирался меня убивать?

Роберт сделал вид, что задумался, он впервые осмелился поверить, что для него существует завтра.

– Нет, – ответил он, не скрывая усмешки.

Вильгельм осторожно повернул голову и снова стал смотреть в окно.

– Я свалял дурака, – тихо и презрительно сказал он. – Каким-то образом ухитрился поддаться злобной иллюзии. – Ему не требовалось ответа, он был слишком поглощен печальным открытием, о котором Роберт понятия не имел.

Вдруг он круто повернулся, все видимые признаки горя исчезли.

– Так что ты знаешь о прошлом леди Имоджин?

Роберт был не готов к резкой смене темы разговора.

Он пожал плечами.

– Очень немного. Она скрывала его, как талисман, боясь навлечь новые беды. Однако я знаю, что брат держал ее как в тюрьме, этот ублюдок ее запугивал и мучил.

В то же время он каким-то образом привязал ее к себе, так что я, кажется, не в состоянии распутать узлы – пока. – Роберт посмотрел на свои стиснутые кулаки.

– Короче, я знаю столько, что если вы хоть на несколько минут оставите меня наедине с вашим драгоценным Придворным Ангелом, я отошлю его прямиком к дьяволу.

Вильгельм мрачно улыбнулся:

– Заманчиво.

Роберт вопросительно поднял брови, и Вильгельм приветливо встретил его взгляд.

– Скажем, Роджер стал представлять некое неудобство. Надеюсь, ваша жена будет и дальше хранить в тайне то, что касается ее брата. Чтобы мир не узнал о моей дурацкой роли в этой драме.

Роберт должен был довольствоваться этим, Вильгельм явно не собирался продолжать. Детали и не нужны, раз король сказал, что снимает с них угрозу смерти.

Когда прошел первый момент ликования, Роберт почувствовал смутную тревогу. Он был слишком осторожен, чтобы верить тому, чего не понимал, а инстинкт предупреждал, что все не может быть так просто.

– Итак, куда вы нас отправляете, меня и Имоджин? – Роберт напрягся в ожидании ответа.

Вильгельм пожал плечами.

– Как можно дальше от меня, – кратко ответил он.

Роберт засмеялся.

– Нельзя ли получить приказ в письменном виде? – спросил он, не давая ликованию заслонить детали.

– Если это цена твоего отъезда, я сделаю это сейчас же. – Он подошел к двери и кликнул секретаря. Бедняга прибежал и быстро нацарапал официальное разрешение короля на выезд Роберта и Имоджин в Шедоусенд.

Роберт медленно поднялся, поморщившись от боли.

– Я позволю себе попросить у вас еще немного гостеприимства. Полдня на отдых. – Он оглядел чужую одежду на себе. – И ванну.

Вильгельм хмыкнул, подогревая в ложке воск для печати.

– Что ж, полагаю, я обязан вернуть леди Имоджин отдохнувшего мужа. Она упадет в обморок, если ты заявишься к ней в таком виде. – Он с отвращением окинул взглядом Роберта.

– Она сделана из более крепкого материала, – загадочно пробормотал Роберт, принимая из рук Вильгельма бумагу.

Роберт поклонился и собрался уходить, но Вильгельм его остановил и взял со стола маленькое колечко.

– Отдай своей жене. – Вильгельм пристально смотрел на простой ободок. – И скажи ей, что правосудие свершится.

Роберт молча взял необычно теплое кольцо и пошел к двери, торопясь принести Имоджин известие о свободе. Когда он открывал дверь, до него донеслось бормотание:

– Все-таки я никогда тебя не любил.

– Не волнуйтесь, ваше величество, я тоже не был от вас в восторге, – через плечо бросил Роберт.

Смех Вильгельма преследовал его всю дорогу через зал, который Роберт покидал свободным человеком.

– Роберт, если ты не перестанешь бубнить, я вылезу из кровати и убью тебя, – сквозь зубы сказал Гарет. – Хотя мысль покинуть кровать кажется мне извращением.

– Ты никогда не был ранней пташкой, верно? – добродушно сказал Роберт, влезая в медную ванну, которую слуги принесли в комнату Мэтью и Гарета. Он был счастлив, оттого что жив. Ему не терпелось увидеться с Имоджин, но он хотел, чтобы на нем не оставалось и следа пребывания в темнице. Начинался новый период их жизни, и на этот раз он все сделает правильно. Он поскорее плюхнулся в ванну, не желая терять времени вдали от Имоджин.

– Какой ты наблюдательный, – ехидно сказал Гарет. – Я действительно не люблю утро, особенно когда от ночи его отделяет несколько минут сна. И у меня пропадает чувство юмора, когда я вижу отвратительно счастливого человека, который спрашивает, нельзя ли ему принять ванну и не одолжу ли я ему одежду, чтобы он мог пойти к своей жене. – Гарет зевнул и натянул одеяло до подбородка. – Надо сказать, я проявил бесподобную терпимость, что не задушил тебя.

Роберт хохотнул и со счастливым стоном стал намыливаться.

– Скажи спасибо, что я не оторвал тебе голову за то, что ты притащил Имоджин в крепость, а потом еще и в темницу, – сказал Роберт, с восторгом взбивая пену. – Я оставил тебя охранять ее.

– Ну извини. Я знал, что ты будешь недоволен, но в то время больше боялся ее, чем тебя. С тех пор как ты уехал, эта женщина превратилась в истинную мегеру. – Он театрально задрожал. – Хорошо еще у них хватило ума приковать тебя к стене. Ее оставили на свободе, чтобы запугивала честной народ, а я человек простой, и, признаюсь, она застращала меня до чертиков.

– Мудрый человек.

– Я тоже так думаю, – скромно ответил Гарет.

– Пощадите меня, – вяло сказал Мэтью, не отрывая глаз от меча Роберта, который он затачивал.

Роберт только засмеялся и нырнул в воду, смывая остатки мыльной пены. Закончив, он встал, привычно обмотал бедра полотенцем и глубоко вздохнул.

– Господи, как хорошо. Я снова почувствовал себя человеком, это совершенно новое ощущение после долгого заточения в звериной клетке.

Гарет открыл один глаз и оценивающе посмотрел на пожелтевшие синяки и исхудавшее тело.

– Мне плевать, как ты себя чувствуешь, ноты похож на голодающего. – Он закрыл глаз и повернулся на спину, – Ты совершил подвиг, когда съел просто неприличную гору еды. А меня заставил смотреть.

– Ну так ты лучше отвернись, потому что я намерен съесть еще больше до исхода дня. Воспользуюсь в полной мере вынужденным гостеприимством короля после куда менее гостеприимной тюрьмы. – Он улыбнулся. – Ты становишься привередливым, старик.

– Старик? – Гарет открыл глаза. – Я моложе тебя.

– Всего на двенадцать месяцев, – парировал Роберт и стал искать одежду. – Как вижу, толика хорошей еды и разнеженная жизнь сведут разницу на нет.

– На твоем месте, мальчик, я бы не слишком рассчитывал на изнеженную жизнь. – В угрюмом лице Мэтью Роберту почудилась безысходность.

– Почему? Кажется, хватит с меня тяжелой жизни?

– Может быть, и так, но ты проглядел одну маленькую деталь. – Роберт насторожился. Мэтью смотрел на лезвие меча, сверкавшее под утренним солнцем. – Ты, кажется, забыл, что ее брат все еще околачивается поблизости и не сошел со сцены.

Роберт облегченно засмеялся, взял синюю тунику и натянул на себя.

– Ты ошибся, старик. Я ни на секунду не забываю об этом негодяе. С радостью жду, когда отправлю его в ад с головой под мышкой, но это не относится к трудностям жизни, это будет чистейшее удовольствие.

– Помощь понадобится? – буднично спросил Гарет.

– Нет, это удовольствие я оставляю себе одному. Я доберусь до сукина сына и выпущу из него кишки.

– Красочная картина, – одобрил Гарет.

– Мне нравится, – скромно ответил Роберт.

– Как мальчишки, играющие в войну, – с отвращением сказал Мэтью и поставил меч в угол.

– Тебе не нравится? Я думаю, он этого заслуживает. – Роберт помолчал.

– Вопрос не в том, заслуживает или нет, – проворчал Мэтью, теряя терпение. – Я спрашиваю, почему он до сих пор жив, почему не наступила обещанная мучительная смерть? По-моему, ты недооцениваешь врага, а это роковая ошибка, знаю по опыту. Думаешь, он сидит и ждет, когда ты придешь и разыграешь показательную казнь? Знаю я этих подонков. Пока мы болтаем, он строит планы.

Роберт покачал головой.

– Что бы он ни планировал, я его планы разобью. Он больше не будет играть с запуганными сиротами, а в данный моменту меня на первом месте эта самая сирота. Роджер подождет своей очереди, а когда время придет, его соперником выступит не девочка, а взрослый мужчина.

– Я всего лишь говорю, как это вижу, – со спокойной убежденностью сказал Мэтью, и Роберт на мгновение заколебался.

– Знаешь, временами ты похож на старуху, – сказал Гарет и опять зевнул.

– Лучше быть живой старухой, чем мертвым героем.

– Играйте тихо, ребятишки, – с легкой улыбкой сказал Роберт, наслаждаясь привычной сценой ссоры приятелей. Он признавался, что соскучился по ним.

Роберт сел на кровать и натянул сапоги Гарета, которые нашел возле очага. Потопал ногами, жизнерадостно пропустив ворчание Гарета: «Чувствуй себя как дома».

Роберт встал и раскинул руки.

– Ну, я готов идти к жене и сообщить ей об изгнании. – Он улыбнулся. – У меня даже есть на этот счет бумага с печатью самого короля.

– Катись отсюда, только потише, кое-кому из нас необходимо поспать. – Гарет сердито посмотрел в сияющее лицо Роберта и накрыл голову подушкой.

– А Роджер? – тихо спросил Мэтью.

– Не бойся, я зайду к нему перед отъездом, а пока мне надо к жене. Я должен убедиться, что мы оба живы. – Выходя из комнаты, он обернулся и послал Мэтью счастливую улыбку.

– Дурак, – проворчал Мэтью.

– Не дурак, а влюбленный.

Хорошее настроение Роберта испарилось, когда он увидел, что комната Имоджин пуста. Он мгновенно понял, что случилось что-то ужасное, и холод проник в самую глубину сердца.

Роберт ни секунды не сомневался, что Имоджин грозит смертельная опасность: она была его половинкой, и он чувствовал ее ужас как свой. Рука потянулась к мечу, но он вспомнил, что тот стоит прислоненный к стене, как его поставил Мэтью.

Роберт грозно прищурился и пошел искать Роджера Коулбрука.

Его комнаты тоже оказались пусты. А когда он узнал, что слуг Роджер отпустил с вечера, его сковал непередаваемый страх. Страх заполнил его изнутри так, что было трудно дышать, но Роберт не позволил ему взять над собой верх. Он понимал, как бы ему ни было страшно, Имоджин страшнее.

Она пребывает в смертельной опасности.

Роберт стиснул зубы, представив себе, что за кошмар переживает Имоджин – если жива. Он должен успеть, иначе Роджер ее уничтожит. Роберт заставил себя успокоиться и принялся за поиски жены. Один из часовых на воротах сказал, что, кажется, видел, как двое уезжали на одной лошади, и у него сложилось впечатление, что они поехали на север.

В Шедоусенд.

Логично. Но если он ошибается, будет потеряно драгоценное время, время, которое Имоджин проведет в худшем из своих кошмаров. Роберт пришел к решению, что надо перестать думать. Как только он начинал думать, его охватывал паралич, а этого нельзя допускать, он должен действовать.

Роберт попытался получить аудиенцию у короля. Он целую вечность прождал у его двери, расхаживая и отправляя послания одно за другим. Ответа не было.

Вильгельм уверился в молчании Имоджин и настоял на отъезде Роберта и теперь хотел только одного – чтобы они убрались из замка и из его мыслей. Через три часа ожидания Роберт понял, что королевской помощи не будет. Придется действовать одному.

Как ни странно, его это устраивало. Роберт мрачно хмурился, возвращаясь к Гарету и Мэтью и мысленно готовясь к самой важной охоте в своей жизни.

Войдя в комнату, он нашел свой меч и застегнул его на бедрах, приветствуя знакомую холодную тяжесть.

Гарет сидел на кровати и лениво бросал кости; он удивленно посмотрел, как Роберт вставляет меч в ножны и поправляет ремень.

– Воссоединение семьи пошло не по плану?

– Не было воссоединения, – без выражения сказал Роберт, взял кинжал и сунул за обруч на рукаве. – Роджер увез ее из крепости. Кажется, он держит путь в Шедоусенд.

Не было нужды добавлять, что Роберт собирается последовать за ним.

– Что… Как?! – завопил Гарет и вскочил, не заметив, что опрокинул стул.

– Должно быть, он поджидал ее в комнате, когда она утром вернулась. Часовой на воротах сказал, что видел их за час до рассвета. – Роберт скрипнул зубами. – По его наблюдению, леди выглядела слегка расстроенной. Слегка расстроенной! И он дал им уехать?

– Сколько после этого у него осталось зубов?

– Я оставил ему его зубы. Я разбил ему нос. Когда он в следующий раз увидит расстроенную леди, гарантирую, он начнет задавать вопросы.

Гарета посетила ужасная мысль, и он шумно сглотнул.

– Может быть, ночью Имоджин сказала тебе что-то важное? – напрямик спросил он.

– Не вижу, какое это имеет отношение к делу, – прорычал Роберт, стараясь не вспоминать о счастье, которое он нашел этой ночью. Сейчас не время.

– Черт! Значит, не сказала. Если бы сказала, ты бы понял, о чем я говорю. – Гарет перевел дыхание. – Роберт, Имоджин беременна.

Потрясенный, Роберт замер.

– Как… – начал он, стараясь привести мысли в порядок.

– Думаю, обычным способом, – развеселился Гарет. Роберт вдруг сгорбился и осел на кровать. Голова отказывалась рассуждать здраво.

– Я тебе не говорил, чтобы не сделать хуже. – Гарет положил руку Роберту на плечо. – Но раз ты за ними гонишься, ты должен быть готов ко всему. – Гарет убрал руку и уставился в пространство; по голосу было понятно, что он обвиняет себя. – Путь до крепости ее очень утомил, хотя она старалась этого не показывать, и… ну, ты знаешь, боролась. Не знаю, сколько страданий может выдержать тело женщины. А теперь еще это… – Гарет беспомощно пожал плечами. – Я просто не знаю.

Роберт спрятал лицо в ладонях, потом поднял голову, встал и с бесстрастным лицом закончил одевание.

– Хочешь, я поеду с тобой? – тихо спросил Гарет.

– Нет! – Роберт неловко покашлял. – Нет, это личное. Я настигну его сам. Я хочу от вас с Мэтью, чтобы вы как можно скорее погнали своих кляч в Шедоусенд. Там соберите людей и готовьтесь к войне.

– К войне?

– Если я за две недели не найду Имоджин, я сам приеду в Шедоусенд, возьму людей и разнесу этот остров в клочья, переверну каждый камень, пока не найду ее, – хмуро сказал Роберт.

– Вильгельму это не понравится.

– Для меня больше не имеет значения, что ему нравится, а что нет.

Гарет кивнул:

– Ну, друг, тогда счастливой тебе охоты.

Глава 18

Имоджин не могла от него сбежать. Он был повсюду. Он без усилий поглотил весь ее мир, остались только его руки, его запах, угрожающе окружавший ее. Он посадил ее на лошадь перед собой и держал, как ребенка, безжалостно заключив в свой мир, откуда не было исхода.

Она резко выдохнула и стиснула руки, пытаясь отгородиться от реальности.

Если бы она перестала существовать, то перестала бы чувствовать его тело, прижатое к спине, тело, старающееся ее поглотить. Но она его чувствовала, и что бы ни делала, оно не уходило.

Дрожь отвращения пробежала по спине, он это почувствовал, и она с тошнотворной ясностью поняла, что он наслаждается. Роджер так прижался к ней, что она испугалась, что впечатается в него навеки, и от этого опять задрожала.

Это его возбудило еще больше.

Руки сжали ее до боли.

– Это дрожь предвкушения? Не можешь дождаться, когда я тебя возьму? Что ж, придется потерпеть, я не погублю тебя спешкой, – заговорщицки прошептал он ей на ухо, хохотнул, и она инстинктивно попыталась отодвинуться. – Имоджин, дорогая, это же седло. Тебе некуда деваться. – Он небрежно подтянул ее к себе. – Придется тебе остаться здесь. Со мной.

Одинокая слеза сползла по ее щеке. Надо надеяться, Роджер не видит, нельзя показывать ему свою слабость. Если он узнает, то станет только сильнее и сможет погубить ее окончательно.

Вообще-то она этого не очень боялась. Если умрет тело, то душа освободится от этого жуткого мира, но ей не хотелось принимать покой, который предлагала смерть. Нельзя сдаваться, слишком многое поставлено на карту. Имоджин не пошевелилась, боясь, что Роджер узнает ее секрет, но мысленно закрыла живот руками.

Она должна перетерпеть этот ужас ради их с Робертом ребенка.

Каждый раз, когда ребенок шевелился, Имоджин сдерживала дыхание, боясь, что Роджер уловит это движение, а если он узнает, никакие силы на земле его не остановят, он вырвет у нее ребенка.

Но он пока не заметил, и она с яростью подумала, что сделает все, что в ее власти, чтобы и дальше было так. Она не даст причинить вред ребенку, даже если придется не считаться со своими желаниями.

Ребенок сохраняет ей жизнь, а она сохраняет жизнь ему; она слабо улыбнулась, ей пришло в голову, что он уже похож на своего отца. Как будто эта пара договорилась защищать ее, каждый своим способом.

От мысли о Роберте у нее перехватило горло, за воспоминанием пришло чувство вины. Она оставила его в опасности. Брат сказал, что сейчас он, может, и лишился благоволения короля, но это ненадолго, зато Роберт этого благоволения никогда не имел. Роджер со смехом пророчествовал, что Вильгельм воспользуется ситуацией и навсегда избавится от Роберта.

Может быть, это уже случилось; может быть, его уже отправили в иной мир. Она вздрогнула и запретила себе такие мысли. Если она их допустит, они ее погубят, а Роберт не хочет этого. Роберт хочет, чтобы она жила и всегда помнила, что он ее любит. Время и расстояние, жизнь и смерть – ничто не могло опровергнуть ее уверенность.

Она стала вспоминать о любви, которую Роберт ей отдавал в тюремной камере, о любви, которую она давала ему в ответ, о силе, которую излучал Роберт, даже готовясь к смерти. Даже в преддверии смерти он заботился только о ее безопасности, думал только о том, что она его любит, и это наполняло ее благоговением.

Нет, не просто любит. Он – ее часть, ее половинка, и она должна жить, чтобы оставалась в живых эта половинка.

Он всегда будет жить в ее памяти и в той душе, которая создана их любовью.

Значит, она должна выдержать.

Еще одна непрошеная слеза скатилась по щеке.

Она вздрогнула, когда Роджер стер слезу большим пальцем.

– Если ты будешь плакать, дорогая, я подумаю, что ты не хочешь быть со мной, и обижусь. – Он поцеловал ее в шею. Она содрогнулась, он засмеялся и всосал в себя нежную кожу, как будто старался напиться ее страхом. – А мы этого не хотим, правда? – подняв голову, насмешливо спросил он.

Она напряженно помотала головой.

– Этого мало, – прошептал он, и рука двинулась вверх. – Я хочу услышать, как ты это скажешь. Я всегда находил твой голос… утешительным. – Рука накрыла грудь. – Утешь меня, сестренка.

– Нет, Роджер, я этого не хочу, – резко сказала она и попыталась сдернуть руку, больно впившуюся в грудь.

Роджер хохотнул и опустил руку.

– Так-то лучше.

На этот раз ей удалось сдержать дрожь отвращения. Она постаралась избавиться от любых мыслей, погрузилась в пустоту, где не было ни ее, ни Роджера, ни страдания.

Она не знала, сколько пробыла в таком состоянии, но, видимо, успешно построила эту пустоту, потому что не сразу поняла, что они остановились. Роджер снял ее с лошади; Имоджин послушно последовала знакомому порядку устройства лагеря, как будто все происходило не с ней, а с кем-то другим.

Она не пыталась бежать. Бежать было некуда.

Она услышала, как он приближается, поняла, что он сделал издевательский поклон, перед тем как ухватить ее за локоть и подтолкнуть.

– Миледи, позвольте препроводить вас к ручью.

Сначала она спотыкалась, но вскоре приноровилась. Она быстро выучилась исполнять все, что он велел. Слишком уж он будет наслаждаться, подавляя бунт, а она не хотела давать ему дополнительного удовольствия.

Роджер довел ее до ручья, отпустил руку, отступил на шаг, но не ушел. Он никогда не уходил.

Он смотрел, как она облегчается. Она сжималась от унижения. Потом она вытянула дрожащие руки и пошла на звук воды, умылась, мешая воду со слезами. Унижение было таким сильным, что она не стала протестовать, когда Роджер неожиданно подхватил ее на руки и понес обратно в лагерь.

Он крепко держал ее, горячее дыхание обжигало щеку. Поставив Имоджин на землю, он сдавил ее руку до синяков.

– Ты прибавила в весе, – ласково сказал он.

Она поняла, что кровь отхлынула от лица, что лицо ее выдает.

– Я только что заметил. – Он снял с нее плащ и бросил на землю. – Очень странно, – пробормотал он, оценивающе рыская глазами по фигуре.

Потом спустил руку с предплечья на грудь.

– Здесь стало толще, – сказал он и передвинул руку на живот. – И здесь.

Он понял! Как он догадался? Когда? Он заметил, когда нес ее, или, умываясь, она сделала что-то такое, что его насторожило?

Она сама себя как-то выдала?

Никто из них не проронил ни слова, рука продолжала ее ощупывать. Им не нужны были слова, оба знали, что думает другой, оба знали, что должно будет случиться. Он не остановится, пока ее не погубит. У него нет выбора. Правила игры были установлены так давно, что отступничество означало гибель вне зависимости от того, чего сейчас мог бы хотеть каждый.

Тишину нарушил звук пощечин, и Имоджин даже почувствовала облегчение и приветствовала полученную боль.

– Сука, – проскрипел он. – Ты впустила этого ублюдка в свое тело, в мое тело?

– Он стал моим мужем. Ты сам мне его дал, – спокойно сказала она, хотя в лице пульсировала боль. – Чего еще ты ожидал?

– Я не ожидал, что ты будешь этим наслаждаться. – Рука опять хлестнула ее по лицу, разбила губы, во рту появился металлический привкус крови. – Ты раздвинула свои белые ноги, впустила его в свое тело, приняла его семя. Шлюха!

От следующего удара она упала на колени, но и этим он не смог остановить торжество, вскипевшее у нее внутри.

– Ты проиграл! – Она откинула голову, слезы градом катились по лицу. – Ты проиграл, потому что думал, что у всех такие уродливые души, как у тебя, что все, как и ты, – получеловеки, не способные на подлинные чувства. Ты думал, что можешь заставить другого человека играть в свою игру? – Она медленно поднялась на ноги. – Но ты проиграл. Роберт оказался не таким, как ты думал. – Она в насмешку широко раскинула руки. – Да, я его приветствовала. Он вошел в мою жизнь, вернул свет и смех, которые ты у меня отнял. И знаешь, что смешно? Я была так слепа, что не видела, какой он хороший. Я чуть не упустила его, потому что ты разрушил во мне способность распознавать любовь. Почти разрушил. – Она звонко засмеялась. – Но он сильнее тебя. Ты ничто в сравнении с ним. Да, я впустила его в свое тело; да, я любила его всем сердцем, душой и телом. А ты знаешь, что это значит? Что бы ты теперь ни сделал, победила я. – Ее лицо лучилось улыбкой. – Я победила, потому что я люблю и любима.

На этот раз он ударил ее так, что она упала, ударилась головой о камень и на миг потеряла сознание.

– И не мечтай, сука, – свирепо сказал он и пнул ногой распростертое тело. – Ребенка легко извлечь, а после этого ты забудешь пустые байки про любовь. Это поганое отродье долго не заживется. Твое тело – мое и всегда будет моим. Это я обещаю.

Он злобно выругался и отвернулся от нее, а она сжалась в комочек, защищая плод и слушая, как Роджер разводит огонь и варит соленое мясо, которое взял в дорогу. Когда оно сварилось, он не дал ей ни кусочка и начал есть с шумным чавканьем, но Имоджин было все равно.

Она победила! Несмотря на все черные игры Роджера, она стала цельным человеком, способным любить, а не пешкой в его извращенных ритуалах и желаниях.

Она на самом деле победила.

Роберт присел и потрогал остывшие угли. Черт! Он на таком же расстоянии от них, что и вчера, и позавчера, и третьего дня. Как он ни подгонял себя, Роджер оставался впереди, потому что ему не приходилось выслеживать путь жертвы, а Роберт сейчас был охотником. Он применил все свое мастерство и опыт, чтобы идти за ними к северу, но чтобы отыскивать следы, нужно было время, а каждый новый день становился кошмаром для Имоджин.

Роберт представил себе, как она сейчас страдает, стиснул руки и быстро встал. Он не мог позволить себе поддаться гневу. Он нужен Имоджин и потому не должен терять голову.

Он подавил эмоции и опытным взглядом окинул лагерь. Они все еще были на день впереди него, вдвоем на одной лошади они не могли двигаться так быстро, как ехал бы он, если бы знал, куда они направляются.

И хотя у Роберта не было никаких улик, он не сомневался в цели их путешествия. Инстинкт говорил ему, что это Шедоусенд, они ехали в ту башню, что Роджер построил много лет назад.

Годы тяжкого опыта не позволяли полагаться только на инстинкт, но с каждой новой милей уверенность Роберта нарастала. Из того немногого, что Имоджин ему рассказала, он достаточно знал о Роджере, знал, что для него важнее всего ритуал. Чтобы он насладился в полной мере, все должно идти определенным образом. Роджер хотел, чтобы было так, и годами жил в ожидании этого момента.

Но Роберт не мог позволить мыслям сбить себя с пути.

Он скрипнул зубами от расстройства и уже поворачивался к лошади, чтобы ехать дальше, когда вдруг заметил деталь, которую сначала проглядел. В пыли отпечатались следы борьбы. Одно тело упало на землю, кто-то другой стоял рядом, темное пятно говорило о том, что пролилась кровь.

Это кровь Имоджин.

У Роберта задергалась щека.

Холодная ярость прожгла его насквозь, следы в пыли уничтожили последние колебания. Он вскочил на коня, и, не оглядываясь, галопом помчался прочь от сцены унижения Имоджин.

Он все решил. Если он перестанет терзаться сомнениями, то достигнет башни раньше, чем они.

И станет ждать.

Разум предупреждал, что, если это ошибка, если Роджер едет не в эту башню, то Роберт потеряет Имоджин. Но он не слушал доводы разума. Пришло время положиться на интуицию. Только она даст Роберту то, чего он желает: кровь Роджера Коулбрука. Никогда раньше он не был так благодарен судьбе, что умеет сеять смерть. Годы служения наемником окажутся прожитыми не зря.

Когда он думал об Имоджин, у него сжималось горло и тяжелели веки, но он запретил себе все эмоции. Для них еще будет время.

Если повезет, то целая вечность.

– Ты знаешь, где мы? – спросил Роджер, остановив лошадь.

Имоджин еле держала голову. Она несколько дней то теряла сознание, то приходила в себя, но голос Роджера всегда проникал сквозь окутывавший ее туман и безжалостно возвращал в свой мир.

– Возле башни, – с трудом выговорила она. Горло распухло и покрылось синяками после того, как Роджер вчера ее душил. Или это было позавчера? Она потеряла представление о времени.

– Молодец, – похвалил Роджер и соскочил с лошади. Оказавшись на земле, он скрестил руки и стал ждать. Это был новый ритуал – он не помогал ей, а с извращенным удовольствием смотрел, как она сама слезает с лошади.

Имоджин наполовину сползла, наполовину упала с седла, цепляясь за стремя. Стоя неподвижно, она ждала, пока Роджер обвяжет ее веревкой вокруг талии, подергает, проверяя центр. Потом он резко дернул веревку, и Имоджин, спотыкаясь, пошла за ним.

Не замедляя шагов, он спустился по лестнице, ведущей в башню; Имоджин сумела удержаться на ногах. Они прошли холодным подземным коридором и оказались в подземной комнате башни.

– Кажется, некоторые вещи отсутствуют. Что скажешь, сестренка? – вежливо спросил он, таща ее за собой.

– Роберт… – Только это она и успела сказать – Роджер дернул веревку, схватил ее за горло и начал душить, то нажимая, то отпуская, давая глотнуть воздух.

– Как же, наш последний неоплаканный покойник Боумонт. – Он тряхнул головой и ласково сказал: – Он был дураком.

Роджер потащил ее вверх по лестнице, держа за горло, теперь он желал только одного – закончить игру, уничтожить последнюю нерешительность в исполнении замысла.

Не прошло и минуты, как Роджер распахнул дверь в верхнюю комнату.

– Черт, окно чем-то закрыто, – пробормотал он, отпустил ее горло, продолжая держать веревку, и осторожно вошел в комнату, отыскивая лампу и огниво.

Свет озарил большую, грозную фигуру, со смертельным спокойствием стоящую у занавешенного окна.

При свете свечи Роберт выглядел как ангел мщения. Он зловеще улыбнулся и взялся за меч.

– Господи, – выдохнул потрясенный Роджер.

– Нет, Коулбрук, не Господь, а судья, – сказал Роберт, улыбнулся и плашмя ударил мечом Роджера, отчего тот пошатнулся.

Удар вывел Роджера из шока, он попытался выскочить из комнаты, но наткнулся на Имоджин, стоящую позади, нетерпеливо оттолкнул ее и даже осклабился, когда она попятилась.

У нее не было времени осознать, что здесь Роберт, это было слишком невероятно. Путаясь в юбках, она побежала к выходу, но наткнулась на холодную стену, в замешательстве оттолкнулась от нее и вдруг почувствовала под левой ногой пустоту. Она была на верху лестницы. Сердце остановилось. Она вспомнила другую башню, в Корнуолле, другую лестницу, лишившую ее зрения. Ее копию Роджер построил в Шедоусенде на мучение Имоджин. В панике она отчаянно попыталась удержать равновесие, темный мир вокруг нее завертелся. Она вытянула руки, ища за что уцепиться, попыталась отодвинуться от тошнотворного провала лестницы, который находился впереди, но путь преградил Роджер. Наткнувшись на него, она поняла: единственное, что стоит между ней и падением, – это веревка, впившаяся в тело.

И эта веревка была в руках Роджера.

Он резко дернул веревку, Имоджин потеряла равновесие, и крик невольно вырвался из ее горла.

Роджер прислонился к стене, голова у него все еще кружилась после ошеломляющего удара. Роберт встал перед ним, заслонив собой лампу, так что Роджер оказался в тени. Он подтянул к себе веревку, и Имоджин с воплем ужаса снова прижалась к нему.

– Я надеялся, что ты уже сдох, ублюдок. Ничего не поделаешь, но для меня это большое неудобство, – сквозь зубы сказал Роджер, отирая рукавом кровь с губы.

Роберт нацелил меч в горло Роджера и широко улыбнулся, слегка кольнув кожу.

– Тебе не повезло, Коулбрук, меня не так легко убить. Тем более когда Вильгельм от тебя отвернулся. – Роберт усмехнулся. – Он даже дал мне разрешение тебя убить.

Роджер с намеком подергал веревку, наслаждаясь, что Имоджин застонала от страха, слепо спустившись на одну ступеньку. Роберт злобно щурился, но не сводил глаз с Роджера.

– Ну и убей меня, Боумонт, – с облегчением сказал Роджер. – Я утащу за собой в ад твою шлюху.

– Ты смеешь угрожать? – не поверил Роберт. – Когда я держу меч у твоего горла?

– О, я все смею, Боумонт. Поэтому всегда побеждаю. Движение было таким стремительным, что Роджер не заметил, как меч вонзился ему в живот и вышел со спины.

Роджер в изумлении посмотрел на рукоять, инстинктивно потянул руку к мечу, хотя знал, что поздно. Он поднял глаза на Роберта и улыбнулся.

– Но я все-таки победил ублю… – Кровь хлынула изо рта, он отпустил веревку, в последнем приливе сил мощно толкнул Имоджин и замертво свалился на пол.

Имоджин пронзительно закричала, чувствуя, что падает. Тело помнило, как это больно, когда по нему бьют неумолимые каменные ступени.

– Нет! – взревел Роберт, перепрыгнул через тело Роджера, пытаясь подхватить ее. Он увидел ее падение как будто в замедленном темпе, вздрогнул, услышав первый звук удара нежного тела о камень, чувствуя ее боль, как собственную. Он ринулся вниз, пытаясь схватить Имоджин, но она все катилась, пока наконец с глухим, тошнотворным звуком не упала на лестничную площадку.

Когда Роберт добежал и опустился на колени, она лежала неестественно тихо. Трясущейся рукой он поднял ее голову, отвел волосы с лица и, скрипнув зубами, посмотрел в бледное лицо.

– Имоджин, Господи, Имоджин, – взмолился Роберт, не замечая, как слезы катятся по щекам. Он прижимал разбитое тело к груди, качал его, умолял ее очнуться, умолял жить, потому что любит ее больше жизни.

Ее молчание разило, как кинжал.

Он смотрел на окровавленное лицо, содрогаясь от смертельной бледности прозрачной кожи; тишина насмехалась над ним.

– Имоджин, пожалуйста, – хрипло прошептал он. – Пожалуйста, останься со мной.

Молчание отозвалось в сердце похоронным звоном.

– Ради Бога, парень, сядь, у меня голова болит от твоей ходьбы, – угрюмо сказал Мэтью. Роберт, будто не слыша, продолжал яростно ходить от стены к стене.

– Два дня! – взорвался Роберт. – Два дня она лежит как мертвая, а все, что может сказать эта твоя дура знахарка, так это то, что нужно дать ей время.

– И она права, – рассудительно сказал Гарет и с грустной, понимающей улыбкой посмотрел на Роберта.

Роберт злобно выругался и снова стал расхаживать. Яростные мысли кружили голову. Казалось, прошла вечность с тех пор, как Роберт среди ночи приехал домой с разбитой Имоджин на руках, не беспокоясь о том, что все видят, как он горюет.

Он был похож на сумасшедшего – ходил по комнате и рычал на каждого, кто осмеливался предложить ему оставить в покое местную знахарку и дать ей делать свое дело. После того как он пригрозил женщине, что убьет ее, если с Имоджин что-то случится, его силком удалили из комнаты. Понадобились три человека, чтобы оттащить его от Имоджин, после этого знахарка заперла дверь на засов, и только Мэри позволялось входить в комнату больной.

Мужчинам удалось дотащить Роберта до конца коридора, потом он вырвался и заревел, чтобы его оставили одного.

Там он и оставался, никуда не отлучаясь и отказываясь от еды и сна. Он или расхаживал, или сидел, обхватив голову руками, погруженный в отчаяние. Мэтью и Гарет дежурили вместе с ним, но ничем не могли утешить друга. Никто не говорил, что все будет хорошо, лжи они предпочитали молчание.

Два дня весь дом ждал затаив дыхание; Роберт расхаживал, Мэтью чистил оружие, Гарет бросал кости.

Это были самые длинные дни в их жизни, но Роберт на мгновение пожелал их вернуть, когда на исходе второго дня в дверях комнаты Имоджин показалась знахарка. Он невидящими глазами посмотрел на нее, потом через силу подошел. Сердце подступило к самому горлу.

Знахарка едва успела сказать, что леди Имоджин очнулась, как он оттолкнул ее и вошел в комнату.

Он остановился на пороге; Имоджин лежала, завернутая в меха, маленькая и тихая. Он проглотил ком в горле и дал взгляду насладиться картиной. Она медленно открыла глаза и устремила их точно туда, где он стоял. Она улыбнулась – прекрасная улыбка казалась неуместной на бледном, в синяках лице.

– Знахарка сказала, что ты очнулась, – неловко выговорил Роберт и покраснел, поняв, что сказал глупость.

– Да, я бодра, как никогда в жизни. – Она улыбнулась еще шире.

Роберт нахмурился.

– Так у тебя все хорошо?

– Лучше, чем хорошо. – Она подняла руку и положила ее на живот. – Это изумительно, но наше маленькое сердечко по-прежнему бьется.

Не сознавая, что делает, Роберт подошел к кровати и упал на колени. Дрожащей ладонью он накрыл ее руку и в первый раз потрогал твердый, круглый холм.

– Когда Гарет мне сказал, я подумал, что это ложь. – Он нежно гладил ее живот, и удивление не сходило с лица. – У нас будет ребенок, – благоговейно пробормотал он. Мгновение назад он боялся, что потерял ее, а сейчас держит руку на новом живом существе, которое они вместе создали. Невероятно!

Она надулась.

– Надо будет отлупить Гарета. Я хотела первой сказать тебе. – Лицо быстро прояснилось, оно опять сияло. – Но у меня есть один секрет, который Гарет не сможет испортить. Я даже знахарке не сказала.

Роберт отвел глаза от своей большой ладони, накрывающей ее маленькую ручку, и вопросительно посмотрел на нее.

Она прикусила губу, подбирая слова, и погладила его по волосам.

– После того как ты уехал, я все гадала, какого цвета у тебя волосы, но я никогда не спрашивала, а потому не могла вообразить. Но я знала, что твое красивое, породистое лицо должно быть окружено черными волосами. – Она повернула голову набок и внимательно изучила лицо, которое увидела в первый раз, хотя в глубине души знала его, как свое собственное. Проведя пальцем по его щеке, она добавила: – У тебя полуночные глаза.

Секунду он не понимал. Потом ошеломленно накрыл ее глаза рукой, чувствуя, как ресницы щекочут ладонь, когда она моргает.

– Ты видишь? – Он сам не узнал свой голос; убрал руку с ее лица и в глубине сияющих карих глаз увидел ответ.

– Да. – Она прижалась губами к его ладони. – В той башне я действительно нашла справедливый суд, как ты и сказал. Роджер вернул мне то, что отнял много лет назад. Теперь я сама смогу увидеть, какие глаза у нашего малыша, твои или мои.

Роберт почувствовал, что ему на руку упала слеза, он не знал, его или ее. Они с удивлением смотрели друг на друга, потом медленно обнялись. Роберт уткнулся головой ей в грудь, Имоджин крепко прижала его к себе, заливаясь слезами. Ни один из них не пытался остановить слезы счастья и печали. Слезы их исцелили.

Сделали единым целым.

Эпилог

Роберт легко соскочил со спины Даггера и бросил уздечку конюху. Потом оглядел шумный двор и гордо улыбнулся. Пока Роберт был в отъезде, его усовершенствования были успешно завершены. Да и как могло быть иначе!

Скорость строительства отчасти объяснялась тем, что не надо было возить камень издалека, Роберт с огромным удовольствием разобрал башню и получил хороший камень, благодаря которому его дом будет не хуже королевского замка.

Известие о смерти короля распространилось с невероятной быстротой. Роберт услышал много версий. Одни говорили, что Уолтер Тирел стрелял в оленя, но промахнулся и попал в Вильгельма. Другие говорили, что Генрих, младший брат короля, нарочно подкупил Тирела, чтобы тот застрелил Вильгельма. Церковь вещала, что Бог своей рукой изменил полет стрелы и она попала в черное сердце короля.

Был ли это несчастный случай на охоте, или убийство, или Божий суд? Публика охотно приняла официальную версию, что это несчастный случай с роковым исходом. Роберт был в этом не так уверен.

Генрих – темная лошадка, и Роберт поколебался, но все-таки на недавней коронации примкнул к многочисленным сторонникам нового короля.

Вообще-то коронация была единственным, что он имел против этого человека. Из-за нее пришлось ехать в Вестминстер, дабы изъявить свою преданность новому повелителю. Роберт охотнее остался бы дома с Имоджин и их маленькой дочкой Кэтрин, чем месяц толкаться в мрачных пределах королевского замка.

Роберт глубоко вдохнул сладкий воздух родного дома, который успокоил его усталую душу. Теперь остается только прижать к груди жену, и он снова почувствует себя человеком. Но сколько бы он ни оглядывал двор, Имоджин, бегущую ему навстречу, увидеть не смог.

Конюх усмехнулся:

– Мы не ждали вас раньше чем через два дня, сэр Роберт. Утром леди Имоджин сказала, что если уж ей суждено вечно ждать странствующего мужа, то лучше она будет это делать в розарии.

Роберт кивнул и зашагал к огороженному саду, еле сдерживаясь, чтобы не побежать.

Он тихо прошел под аркой и остановился в тени, с удовольствием глядя, как Имоджин ходит среди цветущих кустов. Вот она остановилась, сорвала цветок, поднесла к лицу и закрыла глаза, вдыхая аромат розы, потом положила в его корзинку, висящую на руке; корзина была уже доверху наполнена цветами. Роберт скрестил руки на груди и счастливо улыбнулся.

Цветы. Новое увлечение жены. А значит, и его жизнь наполнилась цветами.

Казалось, Имоджин решила возместить годы темноты, наполнив свою жизнь яркими красками. Надо признаться, иногда результат получался пугающим, но Роберт не возражал, для него это было признаком здоровья и счастья жены, и, глядя, как она изящно движется посаду, он чувствовал, как она лучится новым светом.

Сонный лепет отвлек внимание Роберта от созерцания красоты жены. Он понял, что она взяла с собой Кэтрин, и улыбнулся. Корзина с малышкой стояла под кустом, вот малышка зевнула, засунула кулачок в рот и окончательно заснула, не обращая внимания набольшую овцу, которая рядом щипала травку.

При виде крошечного человечка лицо Роберта разгладилось. Он все еще не мог привыкнуть, что у него есть дочь, что его любовь породила еще одну жизнь. И этот дар он получил от женщины, которая его любит. Он не знал, чем сможет ей когда-нибудь отплатить за это.

Имоджин дала ему все, даже то, о чем он не смел просить.

Его сердце наполнилось благодарностью, глаза снова отыскали Имоджин и пробежались по контуру гибкого тела. Он не переставал восхищаться тем, как она движется – грациозно и уверенно, хотя порой эта уверенность приводила его в смятение. Кажется, она не понимала, как велика ее новообретенная сила.

После того как она пришла в сознание, он готов был, если потребуется, привязать ее к кровати, чтобы ничто не могло причинить ей вреда. Но потом уступил – очень милостиво, с его точки зрения, – и сказал, что после родов разрешит ей сидеть на стуле по часу в день. Она мило улыбнулась и сообщила, что он лапушка и что она его любит, но он ненормальный, если думает, что она согласится всю жизнь прожить как инвалид, лишь бы он не беспокоился.

Роберту показалось, что она тотчас же вырвалась из кровати и ринулась в жизнь, устроенную по ее усмотрению. Ее было не остановить. Все, что он мог, это ходить за ней по пятам, оберегая от всего, что могло бы случиться. Он смирился с тем, что у него есть только один способ обеспечить ее безопасность – постоянно находиться при ней, и, надо сказать, смирился не без удовольствия для себя. Но она недолго это терпела.

В один прекрасный день она сказала, что пора бы ему заняться своими делами, а она займется своими. Она утверждала, что больше не может выносить такую хлопотливую няньку.

Он попытался спокойно объяснить, что всего лишь проявляет разумную осторожность, что она совсем недавно пережила опасное падение, что она беременна, что за ней необходим присмотр и что ему это не в тягость.

Она засмеялась, подергала его за нос и пошла заниматься своими делами; ему ничего не оставалось, как сделать то же самое.

Несмотря на свое положение и его страхи, она много ходила. Когда за ним прибежали на поле и сказали, что у Имоджин начались роды, он почувствовал облегчение. В измученном мозгу возникла дурацкая мысль, что наконец-то она станет поменьше носиться и даст ему передохнуть от постоянной тревоги.

Прошла ночь, еще один день, а Имоджин все не могла разродиться. От его облегчения не осталось и следа. Ему было так же плохо, как во время ожидания, когда Имоджин приходила в себя после расправы, учиненной Роджером. И что хуже всего, его опять отогнали от ее постели, знахарка стала очень осторожной после их последней стычки.

Время тянулось бесконечно медленно, он пережил все оттенки страха и чувства вины, какие только возможны. Каждый раз, когда до него доносился крик Имоджин, он терзался оттого, что она страдает по его вине, из-за того, что он поддался животному инстинкту и сделал ее беременной.

Когда во внезапно наступившей тишине раздался крик ребенка, чувство вины нисколько не убавилось. Вошла знахарка, вытирая о юбку руки, и сказала, что все хорошо. Не дослушав, он кинулся из комнаты, ему надо было срочно убедиться, что Имоджин жива. Он трясущейся рукой отодвинул волосы с ее потного лба и покрыл поцелуями измученное, но ликующее лицо.

– Я больше никогда к тебе не притронусь, – яростно клялся он в промежутках между поцелуями. – Буду жить монахом, но не подвергну тебя такому риску. Обещаю.

Она мирно улыбнулась и дотронулась до его щеки.

– А я-то уже раздумывала, как мы назовем брата или сестру Кэтрин. – При виде ужаса на его лице она устало засмеялась: – Не сразу, сначала мне надо отдохнуть.

– Никогда! – взревел он, но по здравом размышлении утешился тем, что будет следить за ней и Кэтрин долгими ночами.

Последующие дни стали для Роберта сущим адом. Он смотрел, как Имоджин пытается сделать все сама и сразу. Хоть она и отрицала, но роды отняли у нее силы. Все-таки она отказалась от кормилицы и няньки, которых Роберт к ней приставил, упрямо желая лично заботиться о Кэтрин. Роберт не знал, что делать. Он не мог стоять в стороне и смотреть, как она все свои оставшиеся силы отдает ребенку в ущерб собственному здоровью, и потому вскоре попытался сам заняться дочерью, поскольку был единственным, кого Имоджин к ней подпускала.

Он бы сделал все, что угодно, если бы это дало Имоджин возможность отдохнуть, но с большой неохотой отнесся к роли няньки при ребенке. Этот крошечный, беспомощный комочек приводил его в растерянность. Раньше он не видел младенцев вблизи и не знал, как с ними обращаться. Его большие руки были слишком неуклюжи, чтобы дотрагиваться до малюсеньких конечностей дочки, но он, сжав зубы, осваивал загадочное мастерство пеленания. И в процессе обучения подпал под чары Кэтрин.

Он тонул в широко раскрытых невинных глазках, так похожих на его собственные, он пленился улыбкой, напоминавшей ему о женщине, которую он любит. Каждый довольный смешок Кэтрин был для него бесценной наградой, каждая слезинка – ярым врагом.

Радости отцовства были как бы наградой за объявленное им воздержание. В тот месяц, что прошел до вызова на коронацию, Роберт испытал нечто похожее на внутреннее удовлетворение, что не мешало ему по-прежнему пылать любовью к Имоджин.

И вот Кэтрин уже исполнилось два месяца, и Роберту стало еще труднее. Даже сейчас, когда он следил за Имоджин в саду, он скрипел зубами от желания. До сих пор он справлялся с вожделением, потому что Имоджин нуждалась влечении, но теперь она сияла здоровьем и благополучием.

– Ты что, целый день будешь прятаться? – спокойно спросила Имоджин, не поднимая глаз. Эта способность всегда вызывала у него улыбку.

– По-моему, я имею право ненадолго спрятаться. После месячного отсутствия полюбоваться великолепным зрелищем.

Имоджин отнюдь не элегантно фыркнула.

– Кэтрин, он нас покинул на целую вечность, а теперь, когда нашел наконец дорогу домой, хочет просто любоваться. – Она сокрушенно покачала головой. – Как ни прискорбно, но, по-моему, твой отец сошел с ума.

Роберт кинулся к жене, и она с визгом повисла у него на шее.

– Что же ты чернишь меня перед Кэтрин? Как она будет уважать своего отца, если мать сомневается в его рассудке? – с шутливым укором спросил он.

– Моя девочка вырастет умницей, она сама составит мнение об отце.

Роберт поцелуем прервал ее смех. Он прижался к ней губами и впитывал в себя ее радость, как голодный на пиру. Имоджин приоткрыла губы. Отказаться не было сил, Роберт упивался ее страстью.

Имоджин издала тихий звук, похожий на мяуканье, Роберт пришел в себя и со стоном оторвался от зовущего рта.

– Я обещал, что не буду этого делать, – убитым тоном сказал он.

– Опять решаешь все и за всех? – Она хохотнула. Лишившись тепла его губ, Имоджин сама стала покрывать его шею упоительными, ненасытными поцелуями. – Не делать этого – вот что будет безумием.

Она подняла на него веселые глаза.

– Роберт, я не позволю ради безопасности запирать меня в темный ящик. Я это уже испытала и не могу сказать, что мне понравилось. Я гораздо сильнее, чем ты думаешь. – Ее глаза заволокло туманом, и у него дрожь пробежала по телу. – Когда ты со мной, на свете нет ничего, что я не могла бы сделать. Ничего, что мы не могли бы сделать вместе.

Он поцеловал кончики ее пальцев, потом снова захватил губы, но на этот раз в поцелуе было больше любви, чем вожделения.

– Все-таки это безумие. Мы в саду, нас могут увидеть.

– Тогда давай сойдем с ума вдвоем.

Так они и сделали, в саду, окруженные цветами и солнечным светом, рядом со спящим ребенком, которому не мешала любовь родителей.

Это и вправду было безумие, но какое божественное безумие!