6

Десять дней подряд Гордон вел новую для себя жизнь. Словно вознамерившись наверстать упущенное за полгода бродяжничества, он неизменно спал допоздна, а просыпаясь, обнаруживал, что Эбби ускользнула, как ночной сон.

Однако простыни долго хранили ее запах, ее тепло. Он с наслаждением потягивался и открывал глаза. Солнечные лучи, заглядывавшие поутру в окно, воспринимались им как нечто невиданное; в его сердце пела весна, несмотря на то что осень уже вступала в свои права.

Днем Гордон ее почти не видел. Умывшись, он торопился на ферму, где с энтузиазмом помогал колоть на зиму дрова и рыть глубокий колодец. Только когда все работники деревни собирались для дневной трапезы, Эбби возвращалась из коровника. Но и тут она, вместо того чтобы обедать со всеми, подменяла одноногого Лотса, приглядывавшего за малышней. Весело смеясь, она собирала с их одежды шерсть, приставшую во время работы, — дети тоже не сидели без дела, — и вынимала из их тарелок вымокшие клочья.

Эбби редко удостаивала Гордона взглядом, но он довольствовался и ее мимолетной улыбкой. Он знал, что по прошествии нескольких дней утратит на нес права, но даже малейшие знаки внимания помогали ему освоиться с мыслью, что все происходящее — реальность, а не сон.

Вторую половину дня он проводил в обществе миссис Томпсон и других старейшин, помогая восстанавливать давно заброшенный учет. В свободное время Гордон давал желающим уроки чтения и стрельбы из лука. Как-то раз ему и миссис Томпсон пришлось осваивать начала полевой медицины: их помощь понадобилась человеку, отведавшему зубов «тигра» — так местные жители прозвали новую разновидность пумы, возникшую при спаривании с леопардами, разбежавшимися из зоопарков в послевоенном хаосе. Охотнику и повезло, и нет: он наткнулся на хищника, когда тот расправлялся с добычей; на счастье, уже опрокинув человека на землю, зверь почему-то оставил его в живых, а сам исчез в зарослях. Гордон и достойная пожилая дама пришли к заключению, что рана заживет.

По вечерам все население Пайн-Вью собиралось в бывшем гараже, где Гордон баловал их пересказами Твена, Сейлза, Кейлора. Он выступал запевалой при исполнении старых народных песенок и давних рекламных номеров, а также предлагал разные детские игры. Потом наступало время для театрального действа.

Одевшись в немыслимые лохмотья, он изображал Джона Пола Джонса, бросающего вызов недругам с палубы утлого суденышка; потом преображался в Антона Персеваля, исследующего опасные тайны неведомых миров и познающего собственную немеряную силу в обществе взбесившегося робота; потом становился доктором Хадсоном, с честью выходящим из ужасных передряг и спешащим на помощь жертвам биологического оружия.

Поначалу Гордон чувствовал себя не совсем в своей тарелке, когда ему приходилось напяливать шутовской наряд и носиться по импровизированной сцене, воздевая руки и выкрикивая текст, выуженный из омута памяти, а чаще выданный экспромтом. Он никогда не был поклонником актерского ремесла, даже до страшной войны.

Однако ремесло это хорошо ли, плохо ли позволило ему пересечь половину континента, и за это время он его более-менее освоил. Гордон чувствовал, что зрители следят за ним как завороженные, что они изголодались по чуду, по чему-то такому, что позволило бы им унестись в воображении за пределы своей узкой долины; их наивная вера поощряла его, и он выбивался из сил, лишь бы не ударить в грязь лицом. Изрытые язвами, покрытые шрамами, скрученные годами непосильного труда, люди вскидывали голову, в глазах, затуманенных временем, зажигалась потребность в воспоминаниях. Работоспособность их памяти восстанавливалась только при посторонней помощи.

Лицедействуя, Гордон возрождал в душах зрителей тягу к возвышенному. Продекламировав последние строки очередного монолога, он ловил себя на том, что тоже позабыл о настоящем, во всяком случае на короткое время представления.

Вечер за вечером Эбби вознаграждала его за пролитый на сцене пот. Сперва она сидела на краю постели и развлекала его болтовней о своем детстве, о коровах, о деревенских ребятишках, о Майкле. Принеся книги, она допытывалась, о чем они, расспрашивала, как он провел юность, что значило быть студентом в распрекрасные дни, предшествовавшие Светопреставлению.

Потом Эбби с улыбкой откладывала пыльные фолианты и забиралась к нему под простыню, пока он торопливо гасил чадящую свечку.

На десятое по счету утро она не улизнула от него при первых проблесках зари, а разбудила нежным поцелуем.

— М-м-м, с добрым утром, — промычал он и потянулся было к ней, но она отодвинулась и сгребла спою одежду, скользнув грудью по его плоскому животу, поросшему мягкими волосками.

— Надо было дать тебе еще поспать, — посочувствовала Эбби. — Но мне захотелось кое о чем тебя спросить. — Пока что она держала свое платье в руках.

— М-м-м... О чем же? — Гордон подоткнул под голову подушку.

— Кажется, ты сегодня нас покидаешь?

— Да. — Он серьезно кивнул. — Так будет лучше. Я бы не прочь остаться еще, но раз это все равно невозможно, предпочитаю продолжить свое путешествие на запад.

— Знаю. — Ее серьезность не уступала его. — Всех нас твой уход очень печалит. Но... сегодня я отправлюсь к Майклу — он все еще проверяет капканы. Я так по нему соскучилась! — Эбби погладила его по щеке. — Тебя это не обижает, правда? Конечно, быть с тобой замечательно, но он мне муж, и...

Гордон с улыбкой накрыл ладонью ее руку. Он сам удивлялся своей толстокожести. Майклу он скорее завидовал, нежели ревновал. Логика их отчаянного желания обзавестись детьми и их нежная любовь друг к другу превращали ситуацию из курьезной во вполне житейскую, так что Гордон нисколько не сомневался сейчас в необходимости полюбовного разрыва с Эбби. Он искренне надеялся, что не обманул их ожидания. И что бы они там ни нафантазировали для себя, он очень сомневался, что ему еще доведется когда-нибудь встретиться с этой парой.

— У меня есть для тебя маленький сюрприз. — С этими словами Эбби вынула из-под кровати серебряный предмет на цепочке и бумажный пакетик. — Это свисток. Миссис Хаулетт говорит, что тебе без него никуда. — Она надела цепочку ему на шею и, поправив свисток, удовлетворенно кивнула. — Кроме того, она помогла мне написать вот это письмо. — Наступила очередь пакетика. — В ящике на заправочной станции я нашла немного марок, но они никак не приклеивались. Поэтому вместо марок я собираюсь заплатить — вот тебе четырнадцать долларов. Хватит?

Гордон увидел горсть смятых купюр и с трудом поборол усмешку. Накануне к нему, таясь от других, подошли по одному человек пять-шесть. Он принял их конверты и примерно такую же оплату за отправление, сохраняя каменное выражение лица. Он мог бы воспользоваться ситуацией и попросить у них вместо никчемных денег что-нибудь по-настоящему нужное, однако община и без того уже снабдила его месячным запасом вяленого мяса и сухих яблок, а также двадцатью стрелами для лука. Гордон так и не сообразил, чего бы у них взять еще, а главное, не захотел ничего выпрашивать.

У людей постарше были родственники в Юджине, Портленде, долине реки Уилламетт. Поскольку его путь лежал примерно в ту же сторону, он захватил их письма. Несколько писем оказались адресованы жителям Окриджа и Блу-Ривер — эти он положил на дно рюкзака. Остальные послания Гордон вполне мог бы выбросить в озеро Крейтер, ибо они никак не могли попасть к адресатам, однако он сыграл навязанную ему роль до конца.

Сейчас он, как и в других случаях, тоже отсчитал несколько бесполезных бумажек, а остальные вернул ей.

— Кому ты пишешь? — поинтересовался Гордон, забирая письмо. Он казался самому себе Санта-Клаусом и получал от этой роли некоторое удовольствие.

— В университет. Это в Юджине — знаешь? Я назадавала им уйму вопросов: например, не начали ли они прием студентов? И берут ли семейных? — Эбби покраснела. — Знаю, знаю, мне еще предстоит потрудиться, чтобы выучиться толком читать. Может статься, они пока не до конца опомнились и не возобновили прием. Но Майкл и так умница... К тому времени, когда мы получим ответ, я уже успею поднабраться премудрости.

— Когда вы получите... — Гордон прикусил язык.

Эбби кивнула.

— Читать я во всяком случае буду гораздо лучше. Миссис Томпсон обещала мне помогать. А ее муж согласился открыть этой зимой школу. Я могу присматривать за малышами. У меня есть мечта выучиться на учительницу. Думаешь, глупо?

Гордон покачал головой. Он полагал, что утратил способность умиляться, но эти откровения его тронули. Пусть представления Эбби об окружающем мире не имели ничего общего с действительностью, от них веяло теплом, и он помимо воли тоже размечтался. В конце концов, мечты еще никому не причинили вреда.

— А вообще-то, — продолжала свою исповедь Эбби, теребя платье, — главная причина, почему я решила написать письмо, — желание иметь друга или подружку по переписке. Кажется, это так называется? Вдруг кто-нибудь напишет мне из Юджина? Вот и нам здесь стали бы приходить письма. Как было бы здорово — получить письмо! И потом... — она опустила глаза, — у тебя появилась бы дополнительная причина вернуться к нам, скажем, через год. Разве тебе не захочется взглянуть на ребеночка? — На ее щеках заиграли ямочки. — Я почерпнула это из твоей пьесы о Шерлоке Холмсе — «скрытые мотивы», да?

Она пребывала в столь неподдельном восторге от собственного остроумия и так жаждала заслужить его одобрение, что Гордона захлестнула могучая полна нежности, и он испытал почти физическую боль. Крепко обняв Эбби, он вел героическую борьбу со слезами. Прижимая ее к себе и легонько покачивая, Гордон смежил веки, чтобы не смотреть в лицо правде: вместе с ее сладостным ароматом он вдыхал ее оптимизм — то, чего мир, казалось бы, лишился безвозвратно.

7

— Здесь я с вами распрощаюсь. — Миссис Томпсон обменялась с Гордоном рукопожатием. — Эта дорога вполне безопасна до самого озера Дейвис. Последние из свихнувшихся «мастеров выживания» перебили здесь друг дружку еще несколько лет тому назад, однако я бы на вашем месте все равно не забывала про осторожность.

Осень выдалась холодной. Гордон доверху застегнул молнию своей почтальонской куртки и, поправив кожаную сумку, принял из рук прямой как палка старухи старую карту.

— Я велела Джимми Хортону пометить все известные нам местечки, где хоть кто-нибудь обосновался. Однако я не советовала бы обращаться к этим людям без острой необходимости. Чересчур подозрительный народ, склонный стрелять без предупреждения. Мы только недавно установили кое-какой обмен с теми, кто живет ближе всего к нам.

Гордон кивнул, аккуратно свернул карту и убрал в кармашек на ремне. Чувствуя себя отдохнувшим и готовым к переходу, он с сожалением расставался с Пайн-Вью, как с любым райским местечком, какие ему выпадало счастье посещать в последнее время. Впрочем, его ждала дорога, он испытывал зуд нетерпения и рвался в путь, чтобы взглянуть, что осталось от западной части штата Орегон.

За годы, истекшие с той поры, как он простился с руинами Миннесоты, ему приходилось сталкиваться и с более мрачными признаками наступивших диких времен. Сейчас Гордон обозревал край, который прежде славился беззаботной жизнью, развитой легкой промышленностью, тучными стадами и высоким уровнем культуры. Возможно, его заразила наивность Эбби, но ведь и элементарная логика подсказывала, что долина реки Уилламетт — как раз то место, где могла сохраниться цивилизация, если она вообще где-то сохранилась.

Он снова взял пожилую даму за руку.

— Миссис Томпсон, прямо не знаю, смогу ли я когда-нибудь отплатить вам за все, что вы для меня сделали...

Она покачала головой. Ее загорелое лицо покрывала такая густая сеть морщин, что Гордон нисколько не сомневался, что ей гораздо больше пятидесяти, хотя она назвала именно эту цифру.

— Что вы, Гордон, вы с лихвой нам заплатили. Мне бы, конечно, очень хотелось, чтобы вы остались и помогли наладить дело со школой. Впрочем, теперь я понимаю, что, вероятно, мы справимся и сами. — Она оглядела неширокую долину. — Знаете, последние годы, с тех пор как стали вызревать неплохие урожаи и вернулась дичь, мы живем как во сне. Сами видите, как обстоят дела: взрослые люди, которые когда-то неплохо трудились и читали журналы, набрасываются на помятого нищего актера и начинают его откармливать, как пасхальную крольчиху! — Она посмотрела ему в лицо. — Ведь даже Джим Хортон передал вам парочку писем?

Гордону стало жарко. Несколько секунд он не смел поднять глаза. Потом его разобрал смех. Он облегченно вздохнул, сваливая с плеч немалую тяжесть — фантазии такого количества людей.

Миссис Томпсон была его союзницей.

— По-моему, все получилось вполне безобидно. И даже более того! Вы подействовали как... такое автомобильное словечко... катализатор! Представляете, дети в перерывах между занятиями хоровым пением и ужином уже исследуют окрестные развалины и тащат найденные там книги. Мне будет легче легкого превратить учение в школе в привилегию для самых достойных. Только вообразите себе новый вид наказания: запрет появляться в классе! Надеюсь, мы с Бобби не подкачаем.

— Желаю вам удачи, миссис Томпсон, — искренне сказал Гордон. — Господи, как это прекрасно — луч света посреди океана руин!

— Понимаю вас, сын мой. Вы испытали блаженство. — Миссис Томпсон вздохнула. — Вот вам мой совет: подождите годик и возвращайтесь. Вы — человек добрый, хорошо обошлись с моими людьми. Кроме того, вы деликатно подошли к таким вещам, как, скажем, история с Эбби и Майклом. — Она на секунду нахмурилась. — По-моему, я догадываюсь, что у вас происходило. Что ж, это только к лучшему. Голь на выдумки хитра. В общем, повторяю: будем рады принять вас снова.

Миссис Томпсон повернулась и побрела назад. Но, сделав несколько шагов, оглянулась; Гордон прочел в ее взгляде смущение и желание разрешить загадку.

— На самом деле вы не почтальон, не правда ли? — быстро спросила она.

Он с улыбкой поправил на голове фуражку с начищенной медной кокардой.

— Вот принесу вам письмо-другое, тогда и узнаете наверняка.

Она угрюмо кивнула и засеменила прочь по выщербленному асфальту. Гордон смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом, а потом зашагал на запад, вниз, к побережью Тихого океана.

8

Баррикады давно обезлюдели. Стена поперек шоссе номер 58, возведенная на западной окраине города Окридж, превратилась в груду бетонных обломков, переплетенную арматурой. Сам город тоже безмолвствовал. Во всяком случае, восточная его часть была мертва.

Гордон глядел на асфальт главной улицы, изучая по воронкам на нем недавнюю историю. Здесь разыгрались две, а то и три схватки. В центре зоны наибольших разрушений сохранился фасад с надписью «Клиника неотложной помощи». На верхнем этаже гостиницы остались нетронутыми три окна, которые сейчас яростно отражали утреннее солнце. Однако даже там, где разбитые витрины магазинов были заколочены досками, замусоренные тротуары усеивало битое стекло.

Гордон, собственно, и не ожидал застать здесь более благополучную картину, однако чувства, с которыми он покидал Пайн-Вью, какое-то время еще жили в его душе, и он очень надеялся набрести на новые островки мира, особенно тут, в плодородной долине реки Уилламетт. Окридж вряд ли мог выжить, но он мечтал что найдет хоть какие-то признаки возрождения, которые не дадут угаснуть его оптимизму, — скажем, следы продуманных усилий по восстановлению нормальной жизни. Если здесь, в Орегоне, существовало подобие индустриальной цивилизации, то в таком городе, как Окридж, должны были бы прибрать к рукам все, что могло пригодиться умелым людям.

Однако в двадцати метрах от своего наблюдательного поста Гордон увидел развалины заправочной станции с обильно рассыпанными по замасленному полу гаечными ключами, плоскогубцами и разноцветными пучками проводов. Ни разу не использованные покрышки по-прежнему висели над подъемником.

На этом основании он заключил, что с Окриджем случилось худшее, что могло случиться, — во всяком случае, с его точки зрения. Все необходимое для машинной культуры присутствовало здесь в большом количестве, однако так никого и не заинтересовало и давно мирно ржавело, что говорило об отсутствии поблизости каких бы то ни было признаков общества, опирающегося на технологию. Зато ему придется пройти тем же путем, каким прошло до него полсотни волн мародеров, чтобы откопать что-нибудь, пригодное для одинокого путника, как он.

Гордон покорно вздохнул: это ему было не впервой.

Даже среди развалин в центре Бойса, бывшего в прежней жизни столицей штата Айдахо, грабители, опередившие его, проглядели целый погреб с консервами позади обувной лавки, который год за годом набивал жратвой какой-то любитель накопительства. За многие годы у Гордона развился особый нюх, помогающий делать такие находки, и выработались оригинальные методы поиска.

Он добрался до того места, где бывшая бетонная стена терялась в лесу. Там он принялся петлять на случай, если за ним наблюдают. Облюбовав местечко, откуда были видны приметные ориентиры, Гордон сложил свою кожаную сумку и фуражку под кедр, прикрыл это добро почтальонской курткой и, наломав веток, забросал тайник сверху.

Он был готов на все, лишь бы избежать конфликта с подозрительными местными обитателями, однако ему и в голову не пришло остаться безоружным — так бы поступил только умалишенный. Ситуация, в которой он сейчас находился, была чревата столкновениями двух типов. В одном случае лучше всего сгодился бы бесшумный лук, в другом он мог без колебаний использовать бесценные и незаменимые патроны 38-го калибра. Проверив готовность револьвера, Гордон застегнул кобуру. При нем имелись также лук со стрелами и матерчатый мешок для находок.

В первых нескольких домах, на самой окраине, передовые волны мародеров потрудились на славу, разнеся все в щепки, но не слишком тщательно обшарив разные закутки. Подобное зрелище неизменно производило удручающее впечатление на более умеренных собирателей, приходивших следом, и те тоже не все прибирали к рукам.

Однако Гордон переходил уже в четвертый по счету дом, а собранное им было пока так скудно, что никак не могло подтвердить принятой им теории. Дно его мешка оттягивала пара ботинок, практически напрочь загубленных плесенью, увеличительное стекло и две катушки ниток. Он совал нос как в самые обычные места любителей запасаться всевозможным добром, так и в наиболее невероятные, отыскивая тайник, но до сих пор не обнаружил ни крошки съестного.

Мясо, которым его одарили в Пайн-Вью, было еще не целиком съедено, однако подходило к концу. Зато, поднаторев в стрельбе из лука, он добыл пару дней назад небольшую индюшку. Если ему не улыбнется счастье среди развалин, то лучше забыть про поживу здесь и заняться зимой охотничьим промыслом.

Гордону отчаянно хотелось набрести на еще один райский уголок, подобный Пайн-Вью. Однако судьба и так в последнее время была к нему слишком милостива, а обилие удач вызывает подозрение.

Его ждал пятый по счету дом.

Это двухэтажное здание принадлежало в свое время преуспевающему врачу. Гордон восхищенно уставился на огромную кровать с балдахином. Подобно остальным помещениям, спальню обобрали дочиста, оставив гнить только мебель. Однако, забравшись под кровать и исследуя ковер, Гордон пришел к выводу, что его предшественники кое-что проморгали.

Богатый ковер овальной формы лежал явно не на месте. Тяжеленная кровать стояла на нем только правыми ножками, тогда как левые опирались прямо на дощатый пол. Либо владелец проявил небрежность, либо...

Гордон отложил в сторону свои приобретения и ухватился за край ковра. Ну и тяжесть! Он принялся потихоньку сворачивать его.

Удача! Пол рассекала узкая трещина. Одна из ножек кровати стояла прямиком на медной дверной петле. Тайник!

Гордон подналег, но опора балдахина, сперва поддавшись, быстро встала на место. Он возобновил усилия, наполнив дом грохотом.

Четвертый натиск дал плоды: опора раскололась надвое. Гордона едва не проткнуло острым верхним концом, но он успел откатиться в сторону. Балдахин обрушился на кровать, и все древнее сооружение приказало долго жить. Накрытый с головой, Гордон разразился ругательствами, а потом принялся чихать как одержимый, задохнувшись от пыли.

Наконец, немного придя в себя, он выбрался из-под завала и заковылял прочь из спальни, по-прежнему оглушительно чихая. Ему пришлось даже ухватиться за перила лестницы, ведущей на второй этаж, настолько изматывающим оказался приступ чихания. В ушах звенело, и Гордону показалось, что он слышит голоса.

«В следующий раз это будут уже не голоса, а церковный перезвон», — в изнеможении подумал он.

Наконец, отчихавшись, он протер запорошенные пылью глаза и вернулся в спальню. Крышка тайника красовалась теперь на виду, покрытая густым слоем только что осевшей пыли. Гордону пришлось повозиться, пока он не нащупал край крышки, после чего она откинулась с ржавым стоном.