— Сэльо, — Гортхауэр повернулся к нему, раздраженный тем, что пришлось сделать лишнее движение. — Если ты сейчас же не покинешь меня, твое сердце пойдет в пищу тем, кого ты так трогательно жалеешь. Иди и приведи мне Акхара…
      Прежде чем Сэльо вернулся, Гортхауэр изменил свое решение: волкам нужно будет бросить один труп, чтобы они перед битвой попробовали крови и раззадорились, но не отяжелели. Однако Сэльо он ничего не сказал. Никто из подданных не должен думать, будто по его слову господин переменит свою волю. Пусть Сэльо, когда в волчьи загоны принесут труп, увидит в этом милость Владыки, а не свое настояние.
      Волчий мастер подвел огромного волка к креслу Гортхауэра и тот положил ладонь на широкий покатый лоб зверя. Темные, голодные мыслишки метались под этим черепом, между желтых глаз, умных и злых. Гортхауэр улыбнулся этим мыслям и направил в волка свою волю.
      Они с Сэльо пытались вывести зверей, достаточно разумных для того, чтобы можно было отдавать им сложные приказы голосом — но ничего не получалось. Волки понимали только самые простые команды, и наилучшим образом действовали тогда, когда привыкали к повадке своего проводника–орка или человека, становились с ним единой волей. Но это делало невозможным использование одного только волка, без проводника. Поэтому Сэльо держал несколько необученных «малышей», проводником которых была воля Гортхауэра.
      Он вложил в волка направление и цель, а потом Сэльо разомкнул ошейник и повел животное к воротам.
      Кстати, о трупах и волках… Гортхауэр обратился мыслью к подземелью… Он решил попытать счастья еще раз.
      Как и следовало ожидать, Берен сломался. Как и следовало ожидать, Финрод выстоял. И тогда Гортхауэр отдал Драуглин приказ.
      Вспышка, подобная беззвучной молнии, ослепила его. Что–то пошло не так. Финрод сумел высвободить и задействовать силы Арды. Гортхауэр сам непрестанно чувствовал ненавистную силу, пронизывающую Арду и связующую ее воедино. Эта сила изменялась, проходя через Валар, как изменяется свет, проходя через кристалл, но оставалась одной и той же, как и свет, преломившись, остается светом. О, как бы он хотел овладеть этой силой, подчинить ее себе! Он бился над этим уже долго; собственно, все, что они с Мелькором делали здесь, в этом мире, конечной целью имело подчинение силы. Гортхауэр помнил Исток, давший ему жизнь через эту силу, помнил Его уверение: вне Истока Силы нет. Но Мелькор убедил Гортхауэра в обратном: Исток — лишь проводник Силы, которая исходит откуда–то из–за Его пределов; нужно лишь туда прорваться, и тогда они овладеют и Силой, и Истоком. И Гортхауэр поверил: если не поверить, то какие могут быть надежды на то, чтобы перехватить Силу у Истока и Творить независимо от Его воли?
      Но сколько Мелькор ни искал — он не нашел выходов за пределы Истока и Его творения, а собственные силы Мелькора и Гортхауэра, оторванные от истока, растворенные в плоти Арды, были огромны — но не бесконечны. И со временем Гортхауэр начал ощущать ненависть не только к Истоку, подчинившему Себе Силу, но и к самой Силе, и к Валар, которым не приходилось воровать ее у Творения, и к Творению, столь неохотно с Силой расстававшемуся.
      Чтобы получить у Могуществ то, что так легко получил Финрод, — комок жалкой плоти, сколько ни называй его королем, — Гортхауэру пришлось бы разрушить, изнасиловать и камень, и воду. Он и этот замок подчинил себе не без труда, и был вынужден пребывать в нем или поблизости, чтобы замок устоял, и держал его силу, и выполнял его волю. А с Финродом они поделились добровольно, хотя это наверняка стоило ему жизни. Плоть, улыбнулся Гортхауэр. Слабая, ничтожная плоть, которой скованы Воплощенные — она не могла бы вынести прохождения через нее такой мощи.
      Он не видел Финрода — весь тот участок подвала был покрыт мраком после этой вспышки — но знал, что Финрод мертв. Гортхауэр усмехнулся. Теперь в холодном сердце Аст–Алхор тлела только одна жизнь, но и ей осталось совсем недолго…
      Майя встал у окна, в которое уже прицелилось восходящее солнце. На обоих берегах Сириона расположились армии, готовые к штурму, и тот путь к отступлению, каким воспользовался семь лет назад Ородрет, тоже был закрыт. Впрочем, Гортхауэр не собирался отступать. Финрод прекрасно построил замок, в подвале которого нашел свою могилу. Оба моста — и наплавной, соединявший замок с западным берегом, и подъемный, лежащий на каменных опорах — были убраны. На стенах несли караул стрелки — люди с луками и орки с самострелами. Несмотря на то, что Мелькор поощрял использование самострелов в пехоте, рыцари Аст–Ахэ признавали только луки. На башнях западной стены, кроме того, стояли камнеметы — самого простого устройства, но большой силы, вполне годные для того, чтобы топить лодки и разбивать плоты, если кто–то попытается высадиться на берег.
      Сам Гортхауэр взял замок, используя Силу. Не ту Силу, которая исходила от Истока, но свою. Против эльфов он призвал ужас, безотчетный невыносимый страх, наподобие того, который пробуждал в жертвах своим касанием, и призраков, порожденных ужасом и темнотой. Слабые бежали, сильные теряли сознание. Ородрет оказался достаточно слаб, чтобы удрать и выжить…
      Увы, Гортхауэр не мог использовать это сейчас — не выдержал бы замок. Это оружие годилось в наступлении, не в обороне. Только в том случае, если другого выхода не будет… — решил он, отошел от окна и спустился во двор.
      Там уже собирался в свой последний бой Кийто. Гортхауэру, конечно, донесли, что он в дождливую ночь укрыл пленного Берена попоной. Майя похвалил юного воина — и в самом деле, иначе Берен мог и не дожить до разговора; впрочем, он ничего интересного не сказал, но, по крайней мере, понес свою кару. Гортхауэр выразил восхищение милосердием Кийто, и попросил его — ни в коем случае не приказал, только попросил — принять ответ Хурина.
      Кийто знал, что не вернется с этого задания живым — ведь нельзя давать противнику возможности прорваться к воротам; а значит, мост будет поднят сразу же, как только посланник проедет по нему.
      Кийто согласился и сейчас, надев доспех и держа в руке шлем, ждал благословения Повелителя Воинов.
      Гортхауэр подошел к нему, и Кийто опустился на колено. Гортхауэр ласково поднял юношу и взял его руки в свои ладони. Это делалось именно так — ведь рыцари Аст–Ахэ, ученики Мелькора, как йэллх дэи соотэ–танно, по своему положению были равны Первому Ученику, и благословение должны были принимать как от равного — а если становились на колени, то лишь потому, что хотели так выразить свое почтение к нему, Айан'Таэро, Первому среди Равных.
      Гортхауэр сжал руки Кийто в своих и сказал:
      — Я буду с тобой.
      Лязгнули цепи, ворота поползли вверх, и юноша, надев шлем, вскочил в седло. Подняв руку, уже одетую в латницу, он приветствовал товарищей и заставил лошадь протанцевать кругом. Ворота поднялись достаточно, чтобы выпустить всадника. Затем начал раскручиваться другой ворот — выпускающий наплавной мост. Лучники и стрелки изготовились к бою на случай, если враги попытаются захватить средство переправы.
      Остров изобиловал пустотами, проточенными водой, и Финрод умело это использовал. Пловучий мост полностью скрывался в неглубокой протоке, которую эльфы расширили. Сейчас он выползал из–под ворот как язык из пасти, и Кийто заставил коня перепрыгнуть на него. Рассветное солнце бросало от замка длинную тень на Сирион, и как раз там, где кончалась эта тень, начиналась устойчивая часть моста, протянутая с другого берега на каменных опорах. Не дожидаясь, пока наплавной мост пристанет к ней, Кийто послал коня в разбег (по заводи пошла такая крутая волна, что ноги Гортхауэра захлестнуло водой, а дно затона почти обнажилось) и перепрыгнул с понтона на мостки.
      По знаку сигнальщика мост пошел назад…
 

***

 
      — Кто здесь Хурин, сын Галдора? — выкрикнул черный всадник, гарцующий на мосту. — С кем говорить мне от имени Повелителя Воинов?
      — Я Хурин, — откликнулся князь Дор–Ломина, выступая вперед и шагая к мосту. — Что ты хочешь услышать от меня?
      — Вчера Повелитель передал тебе условия. Что ты ответишь?
      — Я смотрю, он обрекает на смерть всех своих посланцев — посмотри, куда уплыл мост.
      — Меня это не беспокоит, тем паче тебя. Скажи, что вы решили: отступите от замка или нет?
      — Пусть твой Повелитель выглянет в бойницу пополудни и на закате — в блеске солнца на наших копьях он увидит ответ.
      — Тогда защищайся, Хурин, сын Галдора — или прикажи своим слугам убить меня бесчестно, — всадник сошел с коня.
      Хурин вышел к нему навстречу с секирой в руках, но без щита. Рыцарь Моргота тоже оставил щит у седла. Хурин не боялся честной схватки. Они вступили в бой без единого слова, как только сошлись — черный воин успел к этому времени обнажить меч. Дважды прозвенела сталь — Хурин отразил удар окованной частью рукояти, а потом ударил сам. Мост был достаточно широк для боя, и этому оставалось лишь радоваться, потому что Хурину много приходилось уворачиваться. Будучи невысоким, он с юности избрал своим главным оружием топор, меньше пригодный для отражения ударов, чем меч, но наносящий при должном искусстве более верное поражение. Хурин искал случая нанести такой удар и случай предоставился: уклонившись от вражеского меча, Хурин вонзил секиру в бок противнику.
      Лезвие разрубило кольчугу, плоть и ребра — и Хурин отступил, ожидая, что противник сейчас упадет. Невозможно было получить такую рану и остаться на ногах.
      Но это произошло. После мгновенного замешательства черный рыцарь снова кинулся в бой. Вскрикнули от изумления воины Лор–Ломина и Хитлума, следящие за схваткой — а витязь Моргота не издал ни единого стона, только дыхание его сделалось словно бы затрудненным.
      Хурину сделалось страшно, как вчера вечером. Вспомнились жуткие легенды о живых мертвецах, которые бьются в войске Моргота, и холодный пот побежал между лопаток. Но умирать от ужаса было некогда — следовало продолжать бой. А при более пристальном взгляде на соперника увидел, что бок его кровоточит, и очень сильно. Кровь заливала кольчугу, и, стекая по ноге, пятнала мостки.
      Хурин воспрянул духом. Противник истекал кровью — значит, он был живой человек, а не покойник, и терял силы. Он недолго устоит при таком ранении.
      Черный рыцарь и сам это знал, оттого и нападал на Хурина с удвоенной яростью. Тот еле успевал уходить от одних ударов, другие в прыжке пропускать под собой, а третьи отбивать лезвием секиры и окованной частью рукояти. Он был уверен в своих силах, и вновь ждал случая нанести более верный удар — но теперь уже вовсе не хотел рисковать, зная, что и вторая рана не свалит противника так скоро, как он думал поначалу, а с другой стороны — и первая может свалить его в любой миг.
      Он улучил мгновение — и ударил вражеского воина по шее. Промахнувшись, угодил в плечо… Снова сталь врубилась в железо, в плоть и кость… На этот раз воин Моргота упал на колени — таков был удар. Какое–то мгновение казалось, что он все–таки сможет подняться — но тут меч выпал из его разжавшейся ладони, а сам он, качнувшись, опрокинулся в воду.
      В этом месте было неглубоко, и, когда ил, поднятый телом, улегся, Хурин увидел, как черный рыцарь без движения лежит на дне, а кровавая струйка поднимается и курится, как дым, над его раной. Выдохнув с облегчением, он столкнул в реку ногой меч черного воина и зашагал по мосту к своему радостно орущему войску.
      — Ну, — проворчал он, когда крик улегся. — Чего было орать? Экая невидаль, зарубили морготова воина. А дело когда сделаем?
      — Сказали — к полудню будем готовы.
      — А эльфы когда? — Хурин бросил взгляд на восточный берег.
      — Не знаем. Можно отписать…
      — Так отпишите, за чем же дело стало.
      Оба лагеря — эльфийский и человеческий — могли обмениваться сообщениями, либо переправляя гонца на лодке — выше по течению на четыре фарлонга, где Сирион был уже — либо просто привязывая послания к стрелам и пуская их на тот берег.
      Артанор уже знал, что произошло позавчера днем. Его воины вчера нашли неподалеку, в камышах, раненого нолдо, назвавшегося Арфалом из отряда Хисэлина. Он лежал там больше суток, по горло в воде, сначала ожидая, пока орки перестанут рыскать по округе, потом — просто без сознания. Когда ему обмыли и перевязали рану, а лекарь сказал, что его жизнь вне опасности, Каримбэ решил привести его в чувство, чтобы поговорить. Он рассказал о случившемся в Кирит–Мегил и указал место, где они, выступая к Тол–и–Нгаурхот, оставили раненых. Артанор, не медля, направил туда отряд, Арфал же снова впал в беспамятство, так и не поведав о том, что сталось дальше — но из того, что Тол–и–Нгаурхот был по–прежнему во власти черных, Каримбэ заключил, что затея Берена не удалась. Жив или нет был он сам — оставалось неизвестным, пока лучник не перебросил с западного берега письмо от Хурина, рассказывающее о посланце Гортхаура и страшной смерти, его постигшей. По его словам, Берен был все еще жив, и Финрод тоже, а впрочем, и то, и другое могло оказаться сауроновой ложью.
      С рассветом оба войска стояли на берегах, на безопасном расстоянии от камнеметательных орудий, в полной готовности, на случай, если Саурон решится на вылазку. Штурм имело смысл начинать только одновременно, и только после того, как эльфы на своем берегу соберут осадное орудие и разобьют восточные ворота. За сбор этого орудия они взялись еще вчера с вечера, и было это сущее чудовище. Хурин видел его в испытаниях и не сомневался, что ворота Тол–и–Нгаурхот не устоят. У Саурона была одна надежда — на успешную вылазку, на то, что орудие удастся сокрушить прежде, чем оно сделает хотя бы один выстрел. Это понимали и эльфы — оттого и были в полной готовности.
      Артанор Каримбэ ждал атаки. Он видел поединок на другом берегу, Саурон его тоже видел, а значит — не может больше рассчитывать на примирение и не станет торговаться о заложниках. Артанор не боялся, что Саурон решится на вылазку. Он боялся другого — что Саурон прибегнет к колдовству.
      Но Саурон сначала попробовал иное.
      На обоих берегах поднялся крик и стон, когда орки принялись на глазах осаждающих издеваться над телами людей и эльфов, попавших в ловушку вместе с Береном. Сначала из метательных орудий в людей Хурина полетели отсеченные правые руки. Это тянулось долго, и люди Хитлума насчитали восемь десятков, терзаясь вопросом — живы или мертвы те, у кого их отрубили. Потом через реку полетели левые руки, а какое–то время спустя орки развесили на крепостной стене с эльфийской стороны изуродованные тела эльфов и людей. Воины Артанора ответили на это поругание могильным молчанием. После гнева и ужаса, вырвавшего у них крик, пришла ярость, немая и беспощадная, как сталь.
      Артанор понимал, что Саурон делает это, чтобы вызвать противников на атаку, заставить раскрыться. Сидя за стенами замка, он ничем не хотел рисковать. Каримбэ надеялся, что Хурин тоже это понимает и не позволит вызвать себя на бой раньше времени. Слишком долго они готовили все это, слишком дорого было уплачено за то, чтобы покончить с сауроновым гнездом в верховье Сириона. С осени придумывали и мастерили осадную машину и плавучий мост. Нельзя, чтобы все сейчас пошло насмарку. Нельзя… И все же он с застывшим сердцем ждал самого страшного — что вот–вот на стену вынесут нагое тело Финрода, и, отрубив руки, сбросят вниз, привязанным за ноги…
      Он был странно уверен в том, что Финрод мертв. Ведь неспроста же так мрачен этот рассвет, неспроста молчат птицы.
      Прежде Артанор не задумывался о том, как много значит для него сын Арафинвэ. Артанор был из другой ветви, он принадлежал нолфингам, и ради верности Нолофинвэ, своему другу и побратиму, пошел за ним через льды. В Валиноре старший сын Финарфина мало чем проявил себя. Он многое умел делать неплохо, но именно неплохо. Его скорее любили, чем уважали… Во всяком случае, Артанор не мог припомнить из тех времен ни единого случая, чтобы кто–то из мастеров или инголмор, в споре или в мастерстве сослался на Финарато. Он довольно много времени проводил в свое время с Мелькором — из–за чего после побега мятежного Валы сыновья Феанора посматривали на него косо. Он был, насколько Каримбэ мог знать, послушным и любящим сыном. Словом, когда Финрод не повернул в Валинор вместе со своим отцом, а продолжил поход, это было для Артанора полнейшей неожиданностью, и еще большей — то, что во льдах он проявил себя отважным и решительным вождем. Многие думали, что верховодить у арфингов будет Артанис, сильнее всех поддержавшая Феанора в его намерении вернуться в Эндорэ, или даже Ангрод, вопреки старшинству, но вот поди ж ты — после Альквалондэ в них словно что–то угасло, а вот в Финарато — разгорелось.
      И теперь Артанор чувствовал себя как тогда, десять лет назад, когда узнал, что его король раздавлен сапожищами Моргота. Имя Маэдроса для всех эльфов Средиземья было именем отваги и самоотречения; имя Финголфина — именем чести, имя же Финрода… Артанор не знал, как называется та добродетель, которая сделала Финрода вождем. Это была некая мудрость, отличная от мудрости ingolmor, мудрость духа и сердца. Она порождала странное благородство и порой казалась безумием.
      Пожалуй, он один был ее обладателем, хотя со временем многие начали подражать. Но никто так и не понимал, что же заставило короля выступить в этот отчаянный поход — когда союз эльфов и людей был заключен, когда снова забрезжил впереди признак победы… Чего ради он это сделал, ведь клятва, данная смертному, обязывала его только помочь — и, соединив союзом Хитлум и Химринг, король исполнил ее? Артанор понимал, что ни смертный, ни Финрод ему уже не скажут.
      Финрод мертв! — это было так, словно умерло само милосердие.
      Но, умирая, оно пробудило к жизни отвагу и месть. Артанор, беспокоясь об успехе штурма, ни единого мига не сомневался в нем. Он знал — это было больше, чем вера — что никакие хитрости сегодня не помогут Саурону. Он слышал это в молчании своих эльфов, в тихом стуке случайно соприкоснувшихся щитов, в шепоте реки.
      …Саурон перенацелил свои орудия. Теперь они стреляли в эльфов. Что–то круглое, вращаясь на лету, тяжело ударилось в песок.
      Это была человеческая голова — отрезаны уши и нос, на лбу вырезано непристойное слово.
      Круглые снаряды полетели один за другим.
      — Что делать, Каримбэ? — тихо спросил один из эльфов. — Это невыносимо…
      — И все же нужно вынести, — ответил Артанор. — А уж потом мы запустим голову Саурона так высоко, что ее полет увидят из Ангбанда. А пока что — собирайте их; позже мы их похороним.
 

***

 
      Хуан убил волка так же быстро, как кот убивает крысу: прыгнув сверху, опрокинул на спину и одним движением челюстей перекусил глотку.
      Это был уже второй волк, и Хуан убил его так же, как и первого: когда тот вылезал из воды. Это случилось почти в середине ночи, а сейчас был близко рассвет.
      — Куда он посылает волков? — тихо спросила Госпожа, глядя в сторону темного острова. — Посмотри, они спускаются вниз по течению и поднимаются на берег в одном и том же месте, возле этой заводи. Что же здесь?
      Хуан немного побегал кругами, понюхал воздух внизу и вверху, но ничего не обнаружил. Ветер дул со стороны реки, и его запах говорил Хуану только две вещи: во–первых, на острове полно Волков и Ненавистных; во–вторых, на другом берегу реки люди жгут костры. Отсюда огней было не видно, их скрывал мыс, но над водой плыл человеческий запах — дыма, жареного мяса, вареной рыбы, хлеба, коней и старого пота, многократно пропитавшего одежду под доспехом. Запах этот был настолько слаб, что ни человек, ни эльф не различили бы его, и даже не всякая собака почуяла бы что–либо кроме дыма, но Хуан знал, что там, за мысом, на другом берегу — большой лагерь.
      Но к рассвету ветер переменился, и в стекающем с гор потоке воздуха Хуан поймал другой запах — запах эльфов.
      Коротким тявканием он пригласил Госпожу следовать за собой, и вскоре они нашли тех, кого искали волки.
      Сирион бежал меж двумя горными цепями, и склоны предгорий начинались сразу от берегов. Для того, чтобы установить ту огромную штуку, которую эльфы принесли с собой, требовалась довольно большая ровная площадка, откуда был бы виден замок и его ворота. Такая площадка отыскалась, и подступы к ней защищал небольшой отряд лучников–нолдор, а на ней самой кипела работа.
      — Вот оно что, — проговорила Госпожа. — Мне кажется, что в ближайшее время следует ждать еще волка. И, возможно, не одного.
      Хуан согласился с ней. Он не понимал смысла этой Штуки, но чувствовал, что Ненавистным она не понравится и причинит им много вреда. Конечно, Саурон попытается с ней что–то сделать.
      Госпожа сбросила капюшон плаща–невидимки и шагнула на поляну, где нолдор устанавливали Штуку. Хуан вышел за ней следом.
      Лучники не дремали — Госпожа и Пёс тут же оказались под прицелом, но, увидев эльфа, нолдор опустили луки. Остальные застыли, прервав работу.
      — Alayo, vanimelde! — вырвалось у одного из них. — Кто ты, дева, и как оказалась здесь?
      — Или это морок, или этот пес — Хуан, волкодав Келегорма Феаноринга! — воскликнул другой. — Но я прежде не слышал, чтобы он покидал хозяина.
      Госпожа назвала себя и вкратце рассказала, что с ней приключилось, как и зачем она оказалась здесь. Нолдор в изумлении переглянулись.
      — Если Берен там, — сказал один из них, — Так уж, наверное, его нет в живых. Ты должна остаться с нами, королевна, и дождаться конца сражения.
      — Внизу, на склоне, в зарослях лежат два волка, — сказала Госпожа. — Убил их Хуан; мне кажется, они были посланы за вами.
      Трое лучников тут же снялись с места и пропали в лесу. Вернулись они скоро, неся с собой две волчьи головы.
      — Нам есть что бросить Саурону в ответ, — сказал их старшина. — Заодно и пристреляемся.
      Один из эльфов отвел Госпожу в сторону, к костру, и угостил ее похлебкой. Другой побежал вниз, в лагерь — известить Артанора о прибытии высокой гостьи и о том, что на расстоянии дневного перехода оставлены беспомощные раненые, за которыми ухаживает одна–единственная девица. Остальные вернулись к работе, Хуан же лег у ног Госпожи.
      Работа близилась к завершению, когда Хуан почуял волка. И не одного — много! Яростно залаяв, он вскочил и заметался по площадке, а затем остановился, рыча в ту сторону, откуда чувствовал напасть, и тут же лучники повернулись туда.
      Одновременно над всей рекой раздался глухой удар, и тот эльф, что сидел верхом на Штуке, которая успела со времени начала работы стать довольно высокой, закричал, указывая на Остров:
      — Мост опустился! Они опустили мост! Саурон пошел на вылазку!
 

***

 
      Лютиэн опомниться не успела, как двое нолдор с беличьей ловкостью взлетели на полусобранное орудие и втащили ее за собой, чтобы обезопасить от волков. Дозорный эльф перехватил ее за подмышки и втащил еще выше.
      — Раудан, сиди здесь и защищай госпожу! — крикнул ему один из мастеров, соскакивая и обнажая меч.
      Раудан был совсем молодым, едва достиг совершенных лет, но вел себя весьма уверенно. Колчан он повесил на какую–то выступающую деревяшку, чтоб был под рукой, одну стрелу наложил на тетиву, две других взял в зубы. Лютиэн смотрела в строну Волчьего Острова. Грохот, который она услышала, и вправду был грохотом опустившегося моста. Затем ворота поднялись и по мосту поскакали всадники, черные рыцари Моргота. Их было не более полусотни, но полсотни конных воинов, закованных в броню — это страшная сила.
      — Волки! — крикнул Раудан, стреляя куда–то вниз. Лютиэн посмотрела туда и действительно увидела волков: огромные, ненамного меньше Хуана, черные твари бесшумно выпрыгивали на поляну из–за стволов. Лучники, вскочив на телеги, стреляли в них, нолдор–мастера, которые ладили орудие, заняли оборону внизу, вооружившись мечами и топорами.
      И начался бой.
      Волки бросались, имея одну цель — уничтожить мастеров и их защитников. Никто из войска Артанора не мог прийти на помощь, потому что вслед за конницей по мосту бегом наступала пехота, не меньше четырех сотен человек и орков. Лютиэн впервые в жизни видела настоящий бой так близко, он занимал ее даже сильней, чем схватка, кипевшая у ее ног — правду говоря, ей было слишком страшно смотреть вниз. Она слышала крики эльфов, волчий рык и собачий лай, звон тетив и свист стрел, порой в поле ее зрения попадала та или иная картина драки: вот поваленный на землю эльф, не имея простора для замаха, топорищем защищается от волчьих зубов… Вот Хуан сцепился с вожаком волков… вот лучник, спрыгнув с воза, ножом добивает чудовище… Но ее внимание было сосредоточено на берегу, где черный клин наступающих всадников увяз в обороне эльфийской пехоты.
 

***

 
      Это была единственная возможность: прорвать эльфийскую оборону и уничтожить осадную машину, после чего — отступить, закрыться в замке и ждать подкрепления из Аст–Ахэ. Но затея не удалась: из верхнего покоя башни Гортхауэр видел, что конница увязла в эльфийской обороне. Оставалась еще маленькая надежда на то, что совместными усилиями рыцарей Аст–Ахэ и пехотинцев удастся эту оборону проломить, но…
      Опасность возникла совсем в другом месте. По реке, плыло хитрое сооружение из соединенных веревками винных бочек, похожее на огромную гусеницу, на «голове» которой установлен большой сбитый из досок щит — от стрел и болтов со стен, грозящих плотогонам. Гортхауэр понял, что будет дальше: когда «голова» войдет в канавку плавучего моста, «хвост» за канаты притянут к берегу, а потом бросят на бочки широкие доски и побегут по ним — четверо в ряд… Кто же это у них там такой умный? Фингон? Хурин?
      Дружное «Й–йэхх!» на стенах — орудийные команды рванули рычаги. Камни, способные потопить лодку, не разбивали бочки, попадая в них — вода смягчала удары, по округлым бокам камни соскальзывали, и даже если бы удалось разбить одну бочку, плот остался бы на плаву. Щит, за которым укрывались плотогоны, был достаточно крепок. Гортхауэр отдал команду беречь снаряды до причаливания плавучего моста — обстрел обретет смысл, когда по мосткам тесно побегут враги.
      Устроить вылазку в ту сторону было невозможно: сил не хватит. Оставалось одно: стрелять со стен, по крутой дуге, стараясь достать плотогонов сверху.
      Гортхауэр отдал лучникам приказ и те изготовились, ожидая, пока плот подплывет на расстояние выстрела.
      В бою бывают такие минуты, когда командующий может только ждать, чем кончится дело. И Гортхауэр ждал.
 

***

 
      В бою бывают такие минуты, когда командующий может только рубиться вместе с другими, надеясь на лучшее, а там — будь что будет. И Артанор рубился, разя направо и налево. Он боялся двух вещей: что их оборона будет пробита и черные сумеют разрушить орудие — и что Саурон отзовет свое войско слишком рано, прежде чем Хурин перебросит своих людей на Остров. А значит — нужно дразнить его ложной надеждой, и до последнего беречь спрятанное в зарослях засадное знамя.
      О, это было тяжко. Рохиры Моргота не ведали ни страха, ни боли.
      Почувствовав усталость, он позволил подменить себя в первых рядах, отступил назад, прикрываясь щитом, поднялся по склону, оказавшись слегка над схваткой, и огляделся. Замок заслонял от него происходящее на другом берегу Острова. Зато другой берег просматривался с того места, где устанавливали орудие, и Артанор задолго до начала боя отдал приказ: просигналить засадному знамени, как только Хурин будет готов.
      Правда, если оборона эльфов будет здесь опрокинута — засадное знамя вступит в битву, не дожидаясь сигнала…
      Артанор спрятал голову за щит, повинуясь какому–то наитию — и в щит тут же вонзились две стрелы. Третья ударила его в ногу, но соскользнула по ноговице. Один из лучников ответил морготовым стрелкам, но сам упал, раненый. Артанор передал свой щит оруженосцу и взял из рук раненого лук. Его называли «Орочьим мечом» но и с луком он умел обращаться неплохо.
 

***

 
      Все было кончено с волками. Шесть трупов валялись на площадке, четверо уползли, израненные, троих потом нашли поблизости, а четвертый исчез. Но это было уже после того, как Раудан с криком: «Mahta Hisilome!» выдернул из земли копье с привязанным к древку полотнищем знамени и, снова взобравшись на орудие, несколько раз помахал, описывая круги, широким платом красного шелка.
      И Лютиэн увидела, как из ближайшего леса бегут вниз по склону нолдор в полном доспехе, со щитами и копьями. Они шли уже в наступление, и командир морготовской конницы понял, что не устоит. Он потерял много людей и лошадей, и если бы его отряд был сейчас разбит окончательно, то Саурону некого было бы послать на защиту других ворот — тех, к которым мост проложил Хурин. Несколько черных рыцарей остались на мостках, а за их спиной подняли мост и закрыли ворота. Эльфы старались прорваться к замку быстрее, чем мост будет поднят — но смертники защищались очень храбро и умело. Теперь Саурон был загнан в ловушку — но эта ловушка служила ему и укрытием. Крепким, почти неприступным.
      Войско Хурина переправлялось по плавучему мосту под градом камней. Людей было много, больше, чем эльфов Артанора, и если даже камень сшибал кого–то мертвым в воду, в бегущих по мосту рядах людей не делалось бреши. Берег острова, куда высаживался Хурин, был песчаным и пологим, не таким, как другой, где стоял Артанор. И последние из людей несли с собой вязанки хвороста.
      — Они хотят поджечь речные ворота Тол–и–Нгаурхот, — сказал старшина мастеров. — Раудан, беги к Каримбэ, скажи ему: это плохая затея. Они заплатят многими жизнями, а толку не будет: в Речном Дворе есть еще одни ворота, крепче первых. Пусть пошлет им весть.
      — А можно я? — спросила Лютиэн.
      — Почему?
      — Раудан может помочь вам в работе; я — нет. Я лишняя здесь.
      Старшина нолдор заколебался.
      — Со мной Хуан — разве может мне угрожать большая опасность, чем другим? — настаивала она. Этот довод подействовал.
      — Беги, — согласился нолдо. — И возвращайся.
      Лютиэн вскочила на спину Хуану, и пес огромными скачками понесся по склону вниз.
 

***

 
      — Повелитель, — плакал Сэльо, лаская истерзанную шкуру Драуглуина. — Повелитель…