И все–таки ему подчинялись, пусть и без охоты. Были и те, кто подчинялся с охотой — стрелки, набранные в морготово войско. Те, кто знал его с зимы, ждал его вестей и любил его песни. Это были большей частью молодые ребята из Эмин–на–Тон, с Беоровых земель. Братья Рианы, Анардил и Турвин, и их люди. Деревенские, стекавшиеся к Тунн–Азар. Эльфы, освобожденные с других рудников и лесных вырубок. Ни один голос не возвысился против, когда Гили привел женщин в лагерь.
      Но пошли шепотки и пересмешки за спиной.
      Руско видел обеих женщин в Каргонде, и на пиру, и во второй свой приход. Первая, русоволосая и зеленоглазая, казалась еще тогда печальной и строгой. Темные кудри второй вились мелко, и Гили все время хотелось их потрогать — вправду ли они такие пушистые, какими выглядят? А глаза у нее были серые, как у горянки.
      Она оказалась на редкость бойкой — сразу же попыталась бежать. А этого нельзя было допустить, ведь если враг узнает о лагере под Тунн–Азар, то лучше Гили не жить. Он громко велел стрелять по каждому, кто попробует покинуть лагерь — а там уж разбираться, свой это был или нет. И на всякий случай приказал связать обеих девиц спина к спине, потому что очень ему не хотелось гибели черненькой. В конце концов, он не мог заниматься пленницами все время — у него была куча других дел…
      Идя к стрелкам, он бросил последний взгляд на связанных девиц. Старшая, опустив голову, что–то бормотала про себя. Молилась, наверное…
      — …Ты ведешь себя глупо, — тихо сказала Этиль. — Мы узнали об этом лагере, и теперь хотя бы одна из нас должна добраться до Илльо и все рассказать. Перестань оскорблять этого юношу. Попробуй вызвать его на разговор. Уговори снять веревки.
      — Почему не ты? — прошипела Даэйрет. — Я его ненавижу. Мы пустили его в замок, кормили, поили — и вот как он нас отблагодарил.
      — Да. Он спас нам жизнь.
      — Он такой же, как те. Видела бы ты, какими глазами он на меня смотрел.
      — Вот и хорошо. Попытайся уговорить его уединиться с тобой.
      — Ты что, с ума сошла?
      — Нет. Я думаю о наших. Об Илльо.
      Даэйрэт вздохнула.
      — Но ты же красивее, — попробовала она последний довод.
      — Ко мне он равнодушен. Попробуй в следующий раз поговорить с ним, вместо того, чтобы плевать ему в лицо.
      — Хорошо.
      Случай предоставился незадолго до сумерек. Солнце еще не начало как следует садиться, но Тунн–Азар уже бросила в ущелье свою тень. Девушки порядком продрогли, но ни одна не подавала голоса, боясь привлечь к себе внимание.
      Гили подошел к ним сам, с двумя парнями немного постарше его. У обоих в руках были плащи — не горские, носимые на одном плече, а шерстяные, теплые, черные, подбитые белым заячьим мехом. Зимние плащи рыцарей Аст–Ах, снятые с мертвецов…
      — Мы пришли пригласить вас поесть, — сказал Руско. — Сейчас мы развяжем вам ноги и отвяжем друг от друга. Потом, у огня, опять свяжем ноги и развяжем руки, чтобы вы могли поесть сами. Извините нас.
      Он начал развязывать ноги Даэйрет, а второй парень — ноги Этиль. Третий развязывал веревку, стянувшую девушек вместе. Потом, когда они с помощью горцев встали, он набросил каждой на плечи плащ.
      Обеих пришлось поддерживать по дороге к трапезному котлу — девушки с трудом передвигали затекшие от ходьбы ноги. Молодой стрелок, посадив у огня, связал их более милосердно, чем прежде: затянув по веревочному кольцу на каждой ноге, поверх сапожка, чтобы девушки могли переступать, хоть и не широко. Руки им развязали. Кровообращение восстанавливалось постепенно — Этиль молча разминала руки сама, а Даэйрет протянула к Гили затекшие передавленные запястья:
      — Посмотри, что вы наделали!
      — Прощения прошу, — смутился Руско.
      — Помоги мне растереть их.
      Гили закатил ее рукав и принялся осторожно мять покрытое пролежнями от веревок предплечье. Кто–то в кругу у котла фыркнул, Руско покраснел.
      — Меня зовут Даэйрет, — сказала девушка. — Ты… прости меня за сегодняшнее.
      Последние слова дались ей с видимой натугой, но Гили так и просиял.
      — Ложку, госпожа, — один из горцев протянул Этиль свежую, только что из–под ножа, ясеневую ложку. Вторая такая же досталась Даэйрет. Девушки сдержанно поблагодарили.
      За едой Этиль тихонько толкнула Даэйрет ногой и показала ей, что ступню из сапожка можно попытаться высунуть. У нее самой были слишком большие ноги, чтобы пройти через стянутое веревкой голенище, но у Даэйрет могло получиться.
      Она попробовала и поняла, что получится, если будет чуть–чуть побольше времени.
      — Ты еще не назвал своего имени, — сказала она рыжему. — Неудобно. Ты вроде как спас мою жизнь и честь…
      — Гилиад, — проговорил паренек. — Вообще–то, ты его слышала, госпожа.
      — Не могу же я запомнить имени каждого бродяги, — девушка пожала плечами. — А из какого ты рода?
      — Из рода Беора, — засмеялся один из горцев. — Он теперь Младшенький. Высоко залетел наш Руско.
      Даэйрет так и не поняла, насмешка это или одобрение. Гили, похоже, и сам не понял.
      — Все называют меня Руско, — объяснил он. — Это из–за волос. Руско по–эльфийски — лис.
      — А на нашем языке — Алайо.
      — Тоже красиво.
      — Можно я буду тебя так называть?
      — Ого! — вставил, на миг оторвавшись от похлебки, другой горец. — Младшенький, да ты чародей. Научи меня привораживать девчат.
      — Это несложно, сударь, — подала голос Этиль. — Нужно всего лишь выйти втроем против дюжины насильников.
      — А, понял. Так и сделаю другой раз, — горец показал кривые зубы и снова полез ложкой в котел.
      — Не надобно меня так называть, — сказал Гили. — Alaio на эльфийском языке значит «здравствуй».
      — Смотри–ка, — улыбнулась Даэйрет. — Ну ладно. Послушай, Руско, что вы с нами сделаете?
      — Не знаю, — честно признался Гили. — Как решит князь.
      — Берен? А разве он не здесь? Я думала, что увижу его.
      — Увидишь, госпожа.
      — А где он сейчас?
      — О том мне говорить нельзя, госпожа. Простите великодушно.
      Этиль улыбнулась. Мальчик еще раньше показал, что прекрасно умеет не говорить лишнего.
      — Ладно, — Даэйрет помолчала. — Руско, что бы вы с нами ни сделали — можно нас больше так не связывать? Возьми с нас клятву или запри где–нибудь. У меня так болели руки…
      — Я подумаю, — пообещал Гили. — Клятвы с вас я не возьму, потому что знаю — вам придется ее нарушить. Вы ведь хотите предупредить своих. И запереть мне вас негде, но, может быть, Нари сумеет вас связать как–то полегче.
      — И на том спасибо, — вздохнула Даэйрет.
      — Как–нибудь попозже, когда… когда отпадет нужда — вас вовсе развяжут, — продолжал Гили. — Но сейчас — я не могу.
      — Благородные девицы уже поели? — спросил, подходя, старший горец.
      — Можно нам еще посидеть у огня? — голос Этиль был почти жалобным. — Мы так замерзли…
      — Я не о том, барышни. Я насчет ложку попросить.
      — Не боишься? — глаза Этиль блеснули из–под ресниц. — Заразиться от черных слуг Моргота порчей…
      — Не, — покачал головой горец. — Я пять лет на руднике для орков медную руду ломал. Кровью плююсь. Мне никакая порча не страшна.
      — Тогда возьми, — Этиль протянула свою ложку.
      Новые и новые люди подходили к костру, ели и уходили, пока не опустел котел — только двое парней, что были с Руско, сидели рядом с пленницами. Даэйрет поняла, что это их стража. Потом женщины унесли котел мыть, и снова принесли полным воды, и оживили угасающий огонь. Этиль и Даэйрет оставались возле костра, пока ушедший было Руско не вернулся.
      — Идем, — сказал он.
      Девушки встали и пошли за ним. Руско привел их к маленькой пещере, вход в которую был загорожен поваленным деревом.
      — Вот, — сказал он. — Мы можем оставить вас здесь под стражей.
      — Хотя бы по нашей надобности вы отпустите нас ненадолго? — тихо спросила Этиль.
      Руско качнул головой.
      — Только под охраной. Здесь есть женщины, я попрошу их…
      В это мгновение поднялся шум. Даэйрет и Этиль, мгновенно забыв о своей надобности, вытянули головы, стараясь разглядеть в сутолоке хоть что–нибудь.
      — Это Берен вернулся! — тихо и радостно воскликнул Гили — и, оставив девушек под стражей, помчался навстречу.
      Этиль сжала зубы. Последние недели она считала Берена ничтожеством; мертвецом при жизни, нелепейшим образом превратившимся в настоящего мертвеца. Но теперь она знала правду и с ужасом ждала, кого же увидит сейчас. Она понимала, что это будет не тот Берен, которого представил им Гортхауэр в трапезной Аст–Алхор. Это будет не тот Берен, который мрачно спивался, глядя вечерами в пламя очага. Это будет Берен, которого она доселе знала лишь по рассказам и слухам; тот, кто четыре года в одиночку наводил ужас на весь Дортонион. Берен, злой, хитрый и беспощадный, как здешние поджарые медведи.
      Он приближался. Этиль угадывала его перемещения по тому, как расступались перед ним люди и какой радостный гомон поднимался вокруг. Увидев его, она вся внутренне сжалась. И без того высокий, в доспехе он казался просто громадным. На покрытом копотью лице потеки пота нарисовали жуткую маску, кровавый мазок на щеке довершал образ демона. Черные, грязные волосы липли ко лбу и к щекам, выбившись из–под заколки, и белки глаз были иссиня–серы и покрыты красноватой сетью прожилок — точно в этих глазах до сих пор стояло то ли пламя, то ли море крови. Кровью был покрыт спереди его нарамник, кровью был забрызган диргол.
      — Эла! — улыбнулся он, отдавая Гили шлем и латные перчатки и делая шаг вперед. — Кого к нам занесло на огонек. Гости в дом — боги в дом.
      Эта улыбка испугала Этиль. Так он, наверное, улыбался, убивая Эрвега — подумала она.
      — Тано, — сами собой произнесли ее губы. — Мэй эстъе тэи, ар тэи эстъе мэи. Кори'м о анти–этэ …
      Берен кинулся вперед, но ее слово было быстрее. Она уронила голову на грудь, покачнулась, словно вот–вот упадет, и ее подхватили под руки — но она устояла и так. Подняла голову, двигаясь странно, точно бы ее кто–то поднимал за волосы. Стражники отшатнулись в испуге, но она продолжала стоять, странно покачиваясь, как гадюка в брачном танце. Глаза ее были мертвецки пусты, но зрачки блуждали, ища кого–то, и Берен стоял ни жив ни мертв под этим взглядом. Медленно, медленно Этиль поднимала голову, и горцу казалось, что он каменеет там, где ее взгляд ползет по нему, и было он не в силах сдвинуться с места до тех пор, пока их глаза не встретились.
      Зеницы глаз Этиль, прежде черные, как у всех людей, сейчас были полны белого огня. Если она и видела Берена — то не очами своего тела. Но взгляд этот верно нашел цель и поразил ее холодом и страхом — почти до боли.
      — Берен… — бледные губы раздвинулись в дикой улыбке. — Берен, сын Барахира, вот я и увидел тебя воочию…
      Голос ее сделался низким, почти в рык.
      — Кто ты? — на миг сбросив оцепенение, крикнул горец. Тот, кто вошел в Этиль, рассмеялся.
      — Ты хотел обмануть меня, — грудь девицы расширилась большим вдохом, и Берен понял, что сейчас она крикнет. Он верно угадал: на крике ее голос взлетел до пронзительного визга:
      — НИКТО! И НИКОГДА! НЕ ПОХВАЛИТСЯ! ТЕМ! ЧТО ВЗЯЛ! НАДО МНОЙ! ВЕРХ!
      Даэйрэт в ужасе повалилась наземь, зажав уши ладонями. Берен сумел овладеть собой на короткое время, а этого времени ему хватило на то, чтобы выдернуть меч и взмахнуть им. Даэйрэт снова завизжала, когда голова Этиль, скатившись с плеч, упала ей на спину, а оттуда — в траву. Тело девушки еще стояло мгновение–другое, словно раздумывая, куда ему упасть — и повалилось вперед, под ноги Берена. Движение крови в сосудах уже остановилось, и оттого она не ударила вверх горячей струей, а ровным потоком потекла горцу на сапоги.
      Берен отшагнул в сторону и вдруг, двинувшись вперед, занес меч над Даэйрет.
      — Ну а ты?! — рявкнул он.
      Даэйрет тонко взвыла. Меч пошел вниз страшным серебристым крылом.
      — Мама! — взвизгнула девочка, ожидая неостановимого удара.
      А удара все не было…
      Даэйрет решилась открыть глаза и увидела, что Берен держит меч кончиком у самого ее горла. Все вылетело у девушки из головы — Учитель, узы т'айро–ири, Гортхауэр — остался только ужас: мама, мамочка, Я НЕ ХОЧУ!!!
      — Ладно, — Берен убрал меч, вытер его полой накидки и спрятал в ножны. — Живи, сопля зеленая. Живи ради нашей сегодняшней радости.
      Радости и вправду было много: заложников освободили, а убитыми потеряли всего четверых. Горцы не видели ничего позорного в том, что взяли замок хитростью. Возле костров по сотому разу рассказывали, как закрытыми в душных бочках горцы ехали до замка, как одетые мытарями погонщики ругались с охраной, требуя впустить подводы с сеном, овсом и элем, как во дворе замка Берен первым вышиб днище своей бочки ногами и с криком «Райадариан!» бросился рубить охрану, как в последний миг кто–то из стражей успел поджечь сеновал под башней с заложниками, но Марах дин–Кейрн набросил на себя мокрую попону, прошел сквозь огонь в башню и сумел всех собрать в комнате на третьем поверхе, как Берен, не растерявшись, велел сгребать под окно этой комнаты с телег сено и мешки, под которыми прятались бойцы, а Марах бросал на это сено детей и женщин, и спрыгнул последним — кольчуга его раскалилась так, что под ней тлела шерстяная стеганка. Заложники все были живы и невредимы, кроме одной толстой дамы, жены Маура Мар–Крегана, которая не смогла оттолкнуться как следует, промахнулась мимо сена, упала на одного из беорингов и сломала себе ногу, а ему ребра.
      Отмечать победу было особенно нечем, кроме танцев, потому что из замка уходили быстро и кладовую опустошить не успели. Зато уж танцевали, кто хотел, до упаду.
      Гили не танцевал. Он видел, как устал Берен и пошел за водой, чтобы тот мог вымыться и поесть. Лишь после того, как Берен смыл копоть и кровь, снял доспех и умял целый хлеб, Гили решился подступить к нему с вопросом:
      — Лорд… мардо, почему ты не убил ее?
      — Кого? — сначала не понял Берен. — А, эту писуху? Да пес ее знает…
      Он подумал немного, потом сказал:
      — Если бы она призвала не мать, а Моргота — убил бы.
      Гили еще помолчал, потом снова спросил:
      — А как ты думаешь, ярн… это кто был?
      — Да как бы не сам… — Берен поморщился. — Проклятье. Зачем ты их притащил?
      Гили рассказал, как нашел девушек. Берен слушал полулежа, закрыв глаза и откинувшись на седло.
      — Что сделано, то сделано, — наконец сказал он. — Ты добрый малый, Руско, и что нас увидел Моргот — не твоя вина. Но теперь нам нельзя медлить и нельзя здесь оставаться. Утром двинемся к долине Хогг. Ильвэ не будет нас дожидаться.
      Морщась, он поднялся и выбрался из палатки. Побрел, не обращая внимания на радостные возгласы, обращенные к нему, в сторону ближних кустов. И уже там, как нередко бывало по ходу дела, загляделся на небо.
      Небо сегодня было пасмурным — верхушки Криссаэгрим, встречаясь с гонящим облака восточным ветром, ветер пропускали, а облака задерживали. Брюхатые дождем, они сбивались во все более толстые тучи, но еще не проливались — копились и копились, расползаясь к востоку сплошным серым ковром, который еле–еле пробивало копьями лучей тяжелое закатное солнце.
      И вот где–то там, между этих копий, к северу, мелькнула черная точка, движение которой заставило сердце Берена удариться тяжко и глухо. Он завязал штаны, но на открытое место не вышел, а продолжал смотреть из зарослей. Что–то в движениях летучей твари было такое, не располагающее к близкому знакомству. Тварь приблизилась, и Берен понял: это не птица. Птица так крыльями не машет. Так машет крыльями нетопырь. Но таких больших нетопырей не бывает, если только не…
      Он понесся обратно в лагерь и, вскочив на воз, начал выкрикивать Анардила Фин–Риана. Тот объявился — и при оружии. Берен показал ему тварь, летающую над лагерем рывками — влево–вправо. На нее уже многие смотрели.
      — Сбить ее можешь?
      Анардил покачал головой.
      — Сейчас нет: самострел не дотянет. Ежели б она спустилась.
      — Спустится, — Берен хлопнул его по плечу. — Будь готов.
      — Чем ж ты ее приманишь, ярн? — усомнился стрелок.
      — А ты видал, как кречетов на живца ловят?
      — Ярн! — но Берен уже не слушал, уже бежал вверх по склону Тунн–Азар.
      «Она должна заметить», — думал он. — «Я один и безоружен, она думала, что я мертв, Саурон должен был бы оторвать ей голову за это… Она захочет искупить свою вину, обязательно захочет убить меня…»
      Переводя дыхание, он остановился на вершине. Тяжелые облака висели сейчас так низко, что казалось — он руками может отщипнуть от тучи прядь. Наверное, оттого Тхурингвэтиль и спустилась так низко.
      Он напрягся, не увидев ее в небе, но тут в лагере крикнули в один голос: черная тварь вынырнула из низкой тучи и пошла на него, словно бы даже не летела, а просто росла, и Берен не успел вздохнуть во второй раз, как уже видел ее чудовищные когти и зубы словно костяные иглы. Раскрыв пасть, она испустила пронзительный короткий крик, Берен упал на спину и когти сомкнулись впустую, а кожистые крылья обдали человека холодом. Тварь развернулась и пошла на второй заход, и Берен встал, чтобы вернее раздразнить ее, чтобы она не могла бросить своей добычи.
      Гили внизу умирал от страха, глядя, как огромный нетопырь — как ему показалось — сшиб Берена с ног. Но князь поднялся, и люди внизу подняли ликующий крик.
      — Чего радуетесь, остолопы, — пробормотал Фин–Риан, лихорадочно перезаряжая самострел. Это был северный самострел, тут нужно было крутить вороток, чтоб натянуть тетиву, и первый промах означал, что князю придется плясать на вершине, пока стрела не ляжет в желобок. На Фин–Риана орали, что он дурак и предатель, что он погубит князя, но тот не обращал внимания и только бормотал себе под нос:
      — Манвэ, Фаррован–громовержец, помоги мне. Варда Светлая, Берайн, помоги мне. Ндар–охотник, помоги мне. Аидар, сердце битв, помоги мне…
      За это время еще несколько человек успели выстрелить, но в начале захода стрелы не попадали в быструю черную тварь, а в конце стрелки боялись попасть в князя.
      Наконец он перезарядил и поднял к небу свое оружие. Продолжая бормотать, прицелился, как показалось Гили, в Берена. Он знал, что Анардил отлично стреляет, но все равно закусил себе пальцы от волнения.
      — Ндар, не знающий промаха, направь мою стрелу. Фаррован, поражающий зло, донеси ее. Берайн, Светлая, очисти мой взор…
      Банг! Анардил опустил самострел — и все, подняв головы, ахнули: с обрыва, вереща и ломая крылья, катилась черная тварь, и крик ее был женским.
      Берен исчез — видимо, побежал вниз.
      Тварь упала среди камней, к ней побежали и столпились вокруг, так что Берену пришлось расталкивать их локтями. Он протолкался и увидел.
      То и вправду была Тхурингвэтиль. Изломанная, но еще живая, она лежала среди камней, испятнанных ее кровью, и скалила зубы на толпу. Зубы ее остались зубами нетопыря но, когда она увидела Берена и заговорила, рот ее вновь сделался женским.
      — Все–таки не достала тебя…
      Берен бессознательно дотронулся до разорванного когтями левого плеча и она, заметив это движение, усмехнулась.
      — Финрод умрет, — прошипела она, сделав движение к Берену.
      — Принесите мне меч, — приказал он. Руско побежал за оружием.
      — Ты поднимешь меч на женщину? — усмехнулась она.
      — Ты не женщина.
      — У тебя и с женщиной неплохо получилось, — Берен с удивлением обнаружил в этой толпе Даэйрет и двух ее стражей. Видимо, им так хотелось поглазеть на убитую тварюку, что они приволокли девчонку с собой.
      Берен оттолкнул тех, кто стоял между ним и девчонкой, взял Даэйрет за шкирку и подтащил к Тхурингвэтиль, медленно принимавшей людской облик.
      — Смотри, — прорычал он, чуть ли не носом тыкая юную оруженосицу Аст–Ахэ в крыло нетопыря, медленно сжимающееся до человеческой ладони. — Смотри, кто служит твоему… Учителю!
      — Ты все равно хуже любого чудовища! — провизжала она. Берен оттолкнул ее прочь.
      Руско принес меч — тот самый, с рудников, кривоватый, как у орка. Берен терпеть его не мог, но Дагмор могли доставить только Бретильские Драконы, а до тех пор приходилось биться этим.
      — Хотела бы ты перед смертью примириться с богами? — спросил Берен, обнажив лезвие.
      — Хотела бы я, чтобы воды поглотили Валинор, — Тхурингвэтиль плюнула в Берена кровью. — Хотела бы я сожрать тебя заживо, медленно, по кусочку. Хотела бы я, чтобы вся болдогова орава имела твою эльфийскую потаскуху по три раза в день каждый. Вот чего я хотела бы.
      — Тогда погибай без прощения и возжигания, — Берен дал знак положить Тхурингвэтиль шеей на камень и отсек ей голову.
      В тот миг, когда голова ее слетела с плеч, тело окончательно преобразилось в эльфийское, а кожистые крылья стали кожаным плащом тончайшей выделки. Толком не зная зачем, Берен выдернул из–под нее плащ и, сложив его, перекинул через руку — и вдруг тело вновь начало меняться — словно разом проходили для него все те годы, что оно должно было провести в земле: ссыхалась плоть, трескалась кожа, ввалились и высохли глаза, губы раздвинулись в вечном оскале. Не прошло и минуты — а перед глазами изумленно умолкших горцев лежал старый иссохший труп.
      — Сожгите это, — велел Берен, поворачиваясь к телу спиной. — Завтра мы снимаемся и идем к долине Хогг. Ждать больше нечего.
 

***

 
      Финрод сопротивлялся, когда за ним пришли — понял или почувствовал. Поэтому его избили, хотя Гортхауэр этого еще не приказывал. Порой, осознав свою обреченность, узники с визгом кидаются на палачей, а дикий страх удесятеряет их силы. Но в этом случае сопротивление было обдуманным, рассудочным — видимо, эльф надеялся, что его приведут в непригодное для допроса состояние; или сопротивлялся из принципа — и, надо сказать, заметил Готхауэр, здесь был свой резон: если бы каждого узника приходилось выволакивать из камеры с таким боем, в тюремщики никто бы не торопился.
      Уже закованный в цепи, уже усаженный в жутковатого вида кресло, с руками, упрятанными в нечто, очень похожее на латные перчатки, Финрод был снова спокоен, холоден и тверд. Алмазная броня аванирэ защищала его сознание.
      — Ты всегда был хорошим игроком, Атандил, — майя уселся в кресло напротив. — Жертвуем короля, проводим в короли рохира и захватываем башню. Именно этого ты хотел с самого начала?
      Финрод промолчал.
      — Ты знал, что этот человек предаст тебя? Или он преподнес тебе такую же неожиданность, как и мне, Инголдо? Нет, не думаю, чтобы у него хватило ума составить такой план. От начала и до конца это твоя работа. Узнаю руку, привыкшую создавать безупречные формы. Руку ваятеля.
      Эльф, прикованный к креслу, вскинулся и дернулся в ремнях — охватившее его руки приспособление на подлокотниках пошло в ход. Орк–подручный повернул пока только один рычаг.
      — Я и не думал, что можно обмануть осанвэ. Я хочу знать: как вам это удалось?
      Молчание.
      По кивку хозяина орк пустил в ход второй рычаг… Третий, четвертый, пятый…
      Глухой скрип ремней в такт рывкам. Молчание.
      — Кто–нибудь поддержит Берена или нет? Кто это будет? Нарготронд? Фингон?
      Ни звука.
      — Или же это в самом деле выходка сумасбродного князька? Но не мог же я так ошибиться. Ты ему был дороже почти всего. Разве что эльфийская красотка волновала его сильней. Так что же?
      Щелчки рычагов, лязг цепей — ни крика, ни стона.
      — Как вы сумели обойти осанвэ? Только это, Финрод — и я прикажу прекратить.
      Молчание.
      Прошло еще немного времени. Несколько коротких отрывистых стонов — вот и все, что он услышал. Гортхауэр был не новичком в таких делах и знал, что Финрода будет проще заставить кричать, чем говорить. Он подал знак палачу прекратить, встал, обошел кресло, встал за его спинкой, облокотившись, скрестив руки у эльфийского короля над головой.
      — На что ты рассчитываешь, Инголдо? На свое мифическое Спасение? Или на просто отряд под командованием Берена? Он бросил тебя, нолдо. Он тебя предал. Использовал в своей игре как разменную фигуру — и нарушил наш договор, забыл о тебе ради своего овечьего княжества. Он не придет. А если придет — я все равно убью тебя раньше. Или… — он бросил камешек наугад, — вы с Фингоном считали, что эти пастухи свяжут боем армию «Хэлгор», пока я буду перебираться через Топи? Армия «Хэлгор» разбросает их по кочкам. Говори, Инголдо. Говори, каким способом вы смогли обойти осанвэ.
      Молчание.
      — Ты не представляешь, как мне тяжело отдавать этот приказ, — он дал знак.
      Финрод коротко засмеялся — и тут же умолк, выгнулся весь, до предела натянув ремни, сжав и закусив губы. Гортхауэр, не отрываясь, смотрел в искаженное лицо, потом дал знак — прекратить. Золотая голова поникла. Мелкие, как морось на стекле, капли пота на лбу, на висках и над верхней губой, собирались в более крупные и текли по лицу эльфа.
      — Дела требуют моего присутствия. От тебя зависит — уйдем мы отсюда вместе или я уйду один. Чтобы ты не скучал — я могу прислать твоих спутников. Хоть всех вместе, хоть по одному. Развлечений хватит на всех.
      Чистая, спокойная и холодная ненависть серых глаз. Как жаль, подумал Гортхауэр. Как глупо, что эти двое — не за меня, а против.
      Он пожал плечами и покинул застенок.
      Весть о бунте горцев ему принесли на пятый день Единорога. В первую минуту Гортхауэр был взбешен, но потом рассудил, что все не так страшно. Когда у них будет Хитлум, Дортонион сам собой упадет в протянутую ладонь. Хитлум — гораздо лучшее прикрытие для Аст–Алхор, чем Дортонион, потому что из Дортониона в Ущелье Сириона можно попасть только кружным путем — через Долину Хогг, Ступени Ривиля и Ангродовы Гати, а из Хитлума есть прямой путь — Серебряная Седловина. Илльо успеет привести армию — пусть и поредевшую после мятежа, но вполне достаточную. Гортхауэр верил в Илльо.
      Он спустился в аулу и вызвал к себе Махтаура, распорядителя, и Альфанга, начальника над охраной замка.
      — Мы выступаем. О дортонионском мятеже — молчать. К Илльо отправить гонца с приказом продолжить выдвижение любой ценой. Если здесь появится Тхуринэйтель — взять ее под стражу до моего возвращения. Финрода пытать до моего возвращения или до особого приказа, но так, чтобы его жизнь была вне опасности. Прочих эльфов пытать, но только единожды, в глазах Финрода, а потом — в волчью яму. Если кто–то что–нибудь скажет — гонца ко мне. Гонцов от Илльо переправлять ко мне. Я выезжаю к переправе. Альфанг, распорядись о лошади.
 

***

 
      — Долина Хогг… — Хардинг сплюнул. — Проклятое местечко.
      — Один вход, один выход. Самое то, что надо. — Берен спешился, потянулся с хрустом. — Станем лагерем здесь и будем ждать остальных.
      Неподалеку чернели развалины Ост–ин–Гретир, но никому и в голову не пришло предложить остановиться там.
      Долина Хогг тянулась три лиги с юго–востока на северо–запад. Как обычно, южные склоны холмов обрывались круто, почти отвесно, а северные взбегали к вершине полого. Здесь крутые, почти отвесные, стены скал огораживали пространство долины в одну десятую лиги шириной, как две ладони. Речка Хогг прокладывала себе дорогу через дортонионские взгорья, вбирая ручейки и ручьи, сходящие с ледников Криссаэгрим, и эта дорога была единственной дорогой на Ард–Гален. Посередине меж камней бежал Хогг — курица вброд перейдет; но горцы знали, как обманчив вид этой речки: со дня на день в Криссаэгрим могли пойти дожди, и тогда Хогг взбесится, разливаясь на пол–долины, ворочая камни и с корнем вырывая деревья.
      — Армии «Хэлгор» придется поспешить, чтобы успеть пройти долиной до начала дождей. А нам придется ее задержать. Это единственный путь, — повторил Берен. — И этот путь закрываем мы.
      — И они пройдут здесь по нашим телам, — мрачно сказал Гортон.
      Никто не возразил ему. Даже с возвращением эльфов и горцев с Химринга, посланных в Друн, армия Берена насчитывала не больше трех тысяч человек. Противостояла же ей армия в восемнадцать тысяч копий, десять из которых будут надежны, как ни повернутся дела.
      — И половина дрищет кровью, — добавил Гортон. — И ходит без штанов, чтобы не терять зря времени.
      — А с другой стороны, — возразил Берен, — половина все–таки не дрищет.
      Люди пили сырую воду, мутную после дождей, потому что эля и норпейха на всех не хватало. Берен надеялся лишь на одно: что у Ильвэ в лагере творится то же самое.
      — Болдог может попытаться свернуть в долину Фойн, — заметил Леод. — Пройти берегом Кардуина…
      Берен с усмешкой скосил на него глаза.
      — Попытаться–то он может. Единый свидетель — я дорого бы отдал, чтобы он попытался пробиться именно там! Но он, к сожалению, не такой дурак…
      — Кого ты высматриваешь? — спросил Хардинг. — Ильвэ?
      — Не–а, — Берен продолжал щуриться. — Роуэн, глянь–ка на юг. Ты видишь то же, что и я или что иное?
      Хардинг всмотрелся, и Гортон прищурил свой единственный глаз.
      — Всадники, — сказал он. — Со знаменем… Чтоб мне больше света не видеть — дракон!
      — Вперед, — скомандовал Берен, направляя лошадь с холма. Гортон, Хардинг и трое оруженосцев двинулись за ним.
      Бретильские Драконы ехали ровной, размашистой рысью, в открытую и в полном вооружении. Выглядел отряд далеко не так блестяще, как дружина Гортона и Хардинга: простые кожаные доспехи, деревянные щиты и незамысловатые ножны из дощечек. Но ехали они тем строем, которому обучил их Берен: разбившись по тридцаткам, готовые в любой миг спешиться, построиться и принять бой. Чем–то их повадка напоминала повадку морготовых ополченцев; да, собственно, у них такой способ собирания войска и был украден Береном.
      Увидев своего вождя, Драконы остановились. Вперед выехали двое: Брандир и… Берен отказывался верить своим глазам: Даэрон?
      — Добрая встреча, — сказал он, скрещивая с Брандиром руки. — Долго же вы ковырялись.
      — Дорога через Анах развалена, ярн, — виновато опустил голову Брандир. Потом покосился на Даэрона и добавил: — Две новости для тебя, и обе скверные.
      — Ну, говори, — выдохнул Берен.
      — Твоя мать умерла незадолго до Медвежьего дня…
      Берен закусил костяшки пальцев и застыл так на несколько мгновений.