— Мы понимаем разное, когда говорим «самое худшее», — нахмурился Аэглос.
      Берен почувствовал призыв Финрода к осанвэ и отозвался.
      «Я попробую объяснить тебе через то, что для большинства из нас вообще непредставимо, а вы сами называете это извращением. Вообрази себе, что ради своей цели — сбора сведений или убийства — ты должен обольстить мужчину как мужеложец. Не совершить мерзости, нет, просто притворяться какое–то время… Выглядеть и вести себя как…»
      — Ном… — Берен потер лицо. — Хватит. Я понял. Эльдар, я был дураком и прошу прощения. Меня извиняет только то, что я думал — это просто как тряпки переменить, и все. Наверное, государь, быть по–моему: преврати в орка меня одного и уводи остальных. Если уж ты не смог требовать этого от своих вассалов, то я не могу и просить.
      — Не торопись, — поднял ладонь Нэндил. — Ведь никто из нас еще не сказал «нет». Нам просто трудно решиться.
      — На самом–то деле мы решились, — Эдрахил коротко рассмеялся. — Некоторые из нас, по крайней мере. Будучи здесь, уже глупо поворачивать назад.
      — Верно, — Лауральдо решительно сломал о колено палку для костра. — Время колебаний прошло. Я твой, Финрод. Думаю, даже твоих сил не хватит на то, чтобы сделать из меня настоящего орка, а остальное я как–нибудь перетерплю.
      — Незачем тянуть, — Кальмегил поднялся. — Айменел, натопи в котелке бараньего жира, я натолку угля. А орочьи тряпки неплохо бы очистить хотя бы немного от паразитов.
      — Попробуют эльфийской крови и сами передохнут, — усмехнулся Лауральдо.
      — Я бы не рассчитывал на это, — заметил Лоссар, беря из кучи первую попавшуюся куртку и вытряхивая ее над костром.
      — А ты, Берен, займись пленным, — распорядился Финрод. Кажется, нарочито громко, чтобы орк слышал.
      — Будет сделано. — Перешагнув через бревно, Берен приблизился к связанному орку. Сел рядом, четырежды хряпнул о колено крепкую палку, взятую из валежника для костра, положил на землю четыре получившихся колышка, а пятый, самый длинный и толстый, принялся затачивать до копейной остроты, время от времени поглядывая на орка и улыбаясь, словно прикидывая что–то.
      Орк завозился, беспокойно косясь в его сторону.
      Берен заточил колышек с двух сторон, потом закалил кончики в костре. Теперь, если вбить его в землю, он торчал бы ладони на две. Покончив с первым, Берен взялся за второй колышек. С этим дело шло быстрее, потому что его заточить требовалось с одной стороны.
      Орк глухо зарычал, кусая кнутовище.
      — Да, друг мой сердечный, — проговорил человек, и голос его был как у сытого кота. — Угадал. Эти четыре — тебе в руки и в ноги. А куда пятый, самый толстый, — тоже угадал?
      Орк что–то прорычал. Даже сквозь кляп Берен разобрал: «Имел я тебя и твою мать».
      — Ну, это ты, положим, врешь, — спокойно ответил он, принимаясь за третий колышек. — Тебя, стерво, я в первый и в последний раз вижу, а та женщина матерью мне не была. Однако же она была женщиной моего народа, и в сердце своем я поклялся, что рассчитаюсь за ее смерть. Сделаю с главарем отряда то же самое, с поправкой на мужские статьи. Ты так громко орал на всех, что сразу стало ясно: ты — главарь и есть. Тебе, стало быть, и ответ держать.
      Он сунул третий колышек в костер, а потом поднес его, дымящийся, к лицу орка.
      — Посмотри, сучков нет? Внимательно смотри: не кому–нибудь, тебе в ногу вгоню.
      — Берен, — тронул его за плечо подошедший Финрод, — стоит ли уподобляться орку, глумясь над пленным?
      Это было против обычая: пленника взял Берен, и только он мог решать его судьбу. Однако по глазам Финрода Берен понял, что тот разгадал его замысел, и подыграл.
      — Если бы там были ваши женщины, эльдар, — сказал Берен, не трогаясь с места, — и если бы вы надумали из него окрошку сделать — я бы вам слова не сказал.
      Орк глядел на него расширенными глазами.
      — Ну, что вылупился? — бросил ему горец. — Знакомое имечко услышал? Да, это я и есть: Берен, сын Барахира. Знаешь такого? Вижу, знаешь: перекосило тебя как от хрена с перцем. Про Сарнадуин тоже слыхал? Как думаешь — чешутся у меня руки с вами рассчитаться?
      Он снова улыбнулся орку. Тот замотал головой.
      — Говоришь, тебя там не было? Знаю, не было. Всех, кто там был, лесные духи порвали на куски. Но если бы ты, ползучий гад, был там — делал бы то же, что и все. У эльфов в обычае убивать вашу сволочь быстро и милосердно — ну, а я за десять лет такого нагляделся, что милосердие мое все кончилось.
      Харраф снова зарычал. Человек внезапно уловил эхо его мятущихся мыслей. Если бы Берен орал на него, колотил, если бы в глазах человека орк прочел знакомую жажду крови, он испугался бы меньше. Но сейчас человек напоминал ему того, кого Харраф боялся больше смерти. Тот тоже не повышал голоса и всегда улыбался, отдавая приказы о пытках и казнях.
      — Он может что–то знать, — «настаивал» Финрод. — А ты только зря его замучаешь.
      — Не может он ничего знать, — отрезал Берен. — Эта шваль всегда выполняет приказы вслепую. Если снять с него шкуру, выдубить ее и натянуть на барабан — от стука будет больше толку, чем от его слов.
      — Я все–таки хочу попробовать допросить его.
      — Зряшная возня, — проворчал Берен — но отложил свои колышки в сторону, и развязал орку рот, оставив кнут обмотанным вокруг шеи.
      — Разинешь пасть шире, чем надо — придушу враз, — объяснил он. — Но не до смерти, не надейся.
      Финрод присел рядом. Орк повернул в его сторону перекошенное ненавистью лицо.
      — Ты, колдун, отойди от меня со своими страшными глазами! Пусть лучше он меня пытает — он того не выдумает, что можешь ты!
      — Слышал, Ном? Я ему больше нравлюсь, — Берен на всякий случай затянул петлю на горле пленника потуже. — Можно и закончить разговор.
      — Если ты заговоришь, мы оба оставим тебя в покое.
      Мысли орка читались теперь ясно и четко. Даже то непроизвольное avanire, на которое были способны люди, ему оказалось несвойственно. Он «говорил» все время, сам того не сознавая.
      Берен огляделся и увидел, что Нэндил тоже сидит близко и прислушивается.
      — Ты знаешь, что я слышу твои мысли? — спросил Финрод. Берен плотно зажмурился на миг: ну почему Король даже с орком не может не быть честным?!
      — Ты врешь, колдун, — прошипел Харраф. — Только Великий может слышать мысли, да еще Гортхауэр!
      — Считай так, если хочешь, — пожал плечами Финрод. — Кто послал вас на юг и зачем?
      — Сейчас я тебе скажу, — фыркнул орк. — Ты, горец драный — тащи свои колья.
      Но в мыслях его бился страх и мелькнуло название: Нарогард.
      — Сколько вас было? Кому вы служите, кому подчиняетесь? — продолжал допрос Финрод.
      Орк только скрипнул зубами — но мысли его снова хлынул потоком: только успевай вылавливать имена.
      — Приказ о разведке на Юге отдавал Болдог? Не Саурон?
      — Не скажу! Не скажу, колдун!
       Болдог. Медный знак, успел разглядеть — Корона и Камни… Приказ с самого верха…
      Приказ разведать Юг был получен Болдогом через голову Саурона, от самого Моргота. У Берена сжалось нутро. Будь приказ отдан Сауроном — это могло означать только сиюминутную военную надобность… Но Моргот!!!
      — Как вы двигались и что видели по дороге?
       Анах… Димбар… Эльфы… Стрелы из–за кустов, страшные сияющие мечи во мраке… Бегство… Дневки в перелесках. Всадники вдалеке. Не пройти… Добить раненых. Унгал, братишка… Двигаться ночью… Ни добычи, ни развлечений… Кормить волков нечем. Перебить… Вдоль Сириона… Кочевники… Дурачье, ублюдки! Так хотелось отдохнуть хоть немного, так хотелось теплой бабьей плоти… Драка, мечи и топоры, Сарнах убит… В костер — зарывать некогда. Из–за недоумков сейчас сюда припрется половина эльфийских пограничников…
      — Мы нашли вас по дыму, — усмехнулся Финрод.
      — Скоты! — не выдержал орк. Проклятие явно относилось к кочевникам. — Мы ничего там не сделали. Ничего… Помешать хотели… Это правда.
      — Но не вся. Я ведь знаю, зачем вы хотел им помешать.
      — Он слышит твои мысли, мразь, — напомнил Берен.
       Мысли… Мысли, будь они прокляты, куда их спрятать? Как не думать о Михуре, Нарваге, о Владыке?
      — Какой гарнизон держит ваш Владыка в замке на острове?
       Не думать! Сотни полторы, или хрен его знает: эти недоноски из Росомах со своего острова не очень–то любят высовываться…
      — Где ходят разъезды? Как часто меняются караулы? Какие слова для прохода?
       Не знаю! Как ему, колдуну, сказать, что не знаю — ведь не поверит, отдаст человеку, а тот натянет на кол…
      Финрод вздохнул.
      — Все. Больше с ним нечего делать.
      Ни Берен, ни орк не уловили его движения. Орк дернулся и затих, оскалив зубы.
      Финрод вытащил у него из–под челюсти длинный и тонкий нож, несколько раз вонзил в землю, счищая кровь. Берен облизнул разом пересохшие губы.
      — Ты мог бы и не делать этого… сам, — сказал он.
      — Да, — Финрод сунул нож в голенище. — Приказать тебе и не пачкать чистых до сих пор рук… Оставим этот разговор. Раздень труп и брось его в овраг.
      Берен принялся расшнуровывать куртку орка. Поймал на себе пристальный взгляд Нэндила, срезающего тесьму со своей рубахи.
      — Я не собирался его пытать, — сказал он. — Правда.
      — Я знаю, — ответил бард.
      — Если мне нужно было что–то знать, я выбивал это очень быстро. Не грозил долгими мучениями.
      — Почему ты оправдываешься?
      Берен вскочил, хлопнул о землю скомканной курткой.
      — Я не орк!
      — Знаю.
      Берен снова встал на колени возле тела и принялся стаскивать с него сапоги.
      — Он дерьмо, — сказал горец сквозь зубы. — Он тридцать раз заслужил смерть. Но почему я чувствую себя так, словно…
      — Словно истязал калеку? — подсказал Нэндил.
      Берен на миг задумался, а потом сказал:
      — Да… — и тверже: — Да.
      — Он и был калекой, — пояснил Нэндил. — Все они страшно искалечены. Ты заметил: у него нет avanire. Обратная сторона: он не может «слышать». Только «говорить».
      — И что?
      Лицо барда слегка напряглось, и эхо внутренней боли донеслось до Берена.
      — Они ведут свой род от искалеченных Мелькором эльфов. В их крови живет память о том, что они «слышали». И имели второе зрение. Они хотят «слышать» — но их искалеченные samar не улавливают слов. Только крик. Поэтому свою тоску по чужому голосу они утоляют мучительством. Только на пределе страданий живое и разумное существо становится им слышно. Они терзают других, потому что иначе терзаются сами.
      — Это им не оправдание, — отрезал Берен.
      — Да, — согласился Нэндил. — Но если мы уподобимся им хоть на миг — наша вина будет стократ тяжелее их вины.
      — Ты хочешь сказать, что их нужно убивать хотя бы из милосердия?
      — Это лучше, чем убивать из ненависти…
      Он помолчал и добавил:
      — По законам государя Финголфина, тот, кто заражен скверной и не желает исцеляться — повинен смерти.
      — А вы еще удивляетесь, что иные люди боятся вас едва ли не больше, чем их, — проворчал Берен.
      Вдвоем они взяли мертвеца за руки и за ноги, оттащили к оврагу и зашвырнули в темноту.
      Потом вернулись к костру.
      — Итак, в последний раз подумаем, — сказал Финрод, когда все сели в круг, кроме двух часовых (но слушали и они). — Никто не хочет оспорить моего решения?
      — Не о чем говорить, — тряхнул головой Эллуин. — Как ни противно влезать в их шкуры — а лучшего способа пройти Тесниной я не придумал бы.
      — И отпадают трудности с переправой. Мы просто перейдем по Ангродовым Гатям, — вставил Лауральдо.
      — Что ж, — Финрод вынул из волос заколку и бросил ее на расстеленный у костра плащ. — Начинаем.
      Эльфы и Берен не оставляли на себе ничего такого, что не могло быть захвачено в бою или снято с убитого. Орки–кочевники были меньше ростом, их обувь эльфам не подходила — пришлось измять, перепачкать и искалечить свои сапоги. С нижних рубашек (надевать орочьи все–таки было выше сил) срезали тесьму и вышивку. Штаны (трое орков были такими мелкими, что их штаны не подошли даже Айменелу) топтали ногами в пыли, и после надевали, отрезав тесьму и застежки. Какое–то время колебались: брать или не брать с собой эльфийский припас…
      — У меня есть еще лембас, — сказал Нэндил. — Всего три штуки, но…
      Он протянул эльфийские лепешки королю.
      — Да, — сказал Финрод. — Там они нам не пригодятся.
      Каждую из лепешек он разломил ровно пополам и еще пополам. Двенадцать четвертинок легли в протянутые ладони, но есть никто не торопился. Все повернулись к Западу, скрытому полночной тьмой.
      — Пусть мужество не покинет нас, — тихо сказал Финрод. — И надежда наша исполнится.
      — И мы узнаем прощение, — промолвил Лауральдо.
      — И судьба обернется милостью, — добавил Нэндил.
      — И мы снова встретимся с теми, кто нас ждет, — Кальмегил укрывал лембас ладонью так заботливо, словно кусочек хлеба был живым существом.
      — И останемся верны, — опустил ресницы Менельдур.
      — Даже когда… если все будет совсем плохо, — голос Айменела слегка дрогнул, как показалось Берену.
      — Будем помнить наши песни, — прошептал Вилварин.
      — И наши клятвы, — сурово сказал Лоссар.
      — И будем тверды на своем пути — во имя всего, что нам дорого, — вскинул голову Эллуин.
      — И сохраним в сердце любовь, — в свете костра волосы Аэглоса отливали алым.
      — И постигнем самую последнюю из истин, — выдохнул в темноту Эдрахил.
      — И она сделает нас свободными, — закончил Берен.
      У лембас был вкус земляники с молоком и медом…
      Закончив переодевание, Финрод, нелепый в куртке и плаще орочьего вожака, распустил волосы, зачерпнул немного черного жира и провел рукой по голове, превращая свои волосы, красота которых дала ему имя, в нечто, приличествующее орку: черные, грязные лохмы–сосульки, заплетенные тремя неопрятными косами… Берен тихо ахнул: такое поругание красоты было трудно оправдать даже словами «так надо». То же проделали над собой другие, кому это требовалось: Лауральдо, Аэглос, Айменел, Вилварин, Кальмегил и Менельдур…
      Лоссар ничего не сделал с волосами — они и так были как смоль; но он вычернил себе лицо, шею, грудь и руки соком ореха. Его примеру последовали Финрод, Вилварин и Лауральдо.
      И все же — эльфы не походили на орков. Они походили на эльфов — хоть и грязных, одетых в вонючее отрепье, с кое–как искромсанными волосами — но все–таки эльфов.
      Свои вещи, украшения, оружие они сложили в яме, вырытой под корнями вяза.
      — В круг, — велел Финрод.
      Еще не понимая толком, в чем дело, Берен встал в круг между Нэндилом и Эллуином. Они положили руки ему на плечи, он — на плечи им. Его пальцы встретились с пальцами стоявших дальше — Кальмегила и Аэглоса. Сплетенные руки образовали плотное кольцо, соединив двенадцать воедино…
      И тогда Финрод бросил что–то в огонь, присоединился к кругу и запел.
      Он пел на человеческом языке, как тогда, над чашей — но эта песнь была быстрой, дикой, и Берен не запомнил из нее почти ни слова — только резкий, скорый ритм, который они выбивали ногами в пыли, кружа над костром страшный хоровод. Из костра пахло паленым волосом — и чем–то сладким, источающим едкий белесый дым. В кольцах этого дыма лица друзей дрожали и изменялись — а может, у Берена просто слезилось в глазах? Глотку резало, голос сделался низким и хриплым. Плечи налились неведомой прежде тяжестью — его словно пригнуло к земле, и одновременно он ощущал силу; силу и восторг. По жилам мчался ледяной огонь, мышцы напряглись так, что казалось — вот–вот треснут кости. Пальцы, лежащие на его плечах, затвердели и впились в его плоть, и он сам сжал чьи–то плечи до хруста в суставах кисти. Причинял ли боль он, причиняли боль ему — было все равно. Жирная, желтая луна текла сквозь голые ветки и хохотала над танцующими. Хохот… Резкий, страшный хохот примешался к песне — еще, еще… Берен вдруг понял, что хохочет, улюлюкает и воет сам, запрокинув лицо к луне, как… как…
      Как орк!
      Финрод крикнул, костер вспыхнул и погас — и Берен сумел наконец расцепить руки. Ноги не удержали его — он упал на колени. Рядом, точно так же тяжело, опустился на бревно Эллуин. Кто–то в темноте глухо стонал, словно его тошнило — Берен узнал голос Айменела.
      Горсть свежего хвороста в угли — и языки пламени осветили орочью морду. Раскосые глаза горели недобрым огнем из–под нависших бровей, зубы скалились в усмешке, вывороченные ноздри раздувались… Но что–то в очертаниях лица оставалось прежним, что–то позволило Берену узнать…
      — Вил… Вилварин?
      Эльф улыбнулся… Орк оскалился…
      — Я… тоже? — Берен тронул свое лицо. На ощупь оно было прежним: узкие губы, длинноватый прямой нос с небольшой горбинкой — сломал в детстве…
      — Ты тоже, — сказал Вилварин.
      Пламя разгорелось ярче, и теперь Берен видел всех. У костра сидела орочья шайка. Слишком тихая для обычной орочьей шайки — ни перебранок, ни понуканий — но все же орки орками. Пятеро уруг–ай: Берен, Финрод… Нет, Унгал и Харраф, Михур и Сарнах, Дугуш… И семеро кочевников, более мелких и легких: Нэхмар, Вадра, Риш, Лашан, Ивур, Мейдра и Вох.
      Песнь Финрода, творящая чары личин, впечаталась в разум особым образом: им легко и привычно было думать о себе как об орках…
      — А теперь спать, — голос Финрода тоже сделался низким и хриплым.
      — Не так, — поправил его Берен. — Спать, лошачьи дети!
 

***

 
      Они шли беспрепятственно почти весь следующий день. Дважды им встретились орочьи разъезды с волками — и, обменявшись знаками приветствия, пропускали без слова. Но на третий раз более многочисленный отряд — тридцатка, «ранк», как это называли орки Болдога — задержал их.
      — Сука удача, — проворчал Берен себе под нос.
      — Кочевнички! — осклабился ранкар . — И куда ж это вы идете, э? Домой, к своим вонючим бабам задницы уносите? А кто вам позволил, э?
      — А ты что за хрен с горы, что мы тебе должны отвечать? — рыкнул в ответ Финрод. Берен даже удивился — откуда такая сноровка в беседах с орками?
      — А я такой хрен с горы, что могу твою задницу пополам порвать, и ничего мне за это не будет! Я — Тэврах, ранкар Волчьей Стражи, и если ты зенки еще не залил, то вот этот знак должен бы узнать!
      — А ну, погляди тогда на эти знаки, — Берен ткнул пальцем в свой нагрудный значок, потом — в значок Финрода. — Мы — не кочевники, мы с Севера, а этих недотеп прихватили по дороге, чтобы веселее идти было. Нас ждут с докладом, а ты на дороге стоишь! Отвали, пока не получил.
      Орки Саурона зашумели, но командир поднял руку.
      — С докладом, говоришь, э? Ты что же, не знаешь, что все, кто здесь идут, обязаны Повелителю Воинов докладываться в первую голову?
      — Время дорого, — Берен посопел. Это и в самом деле был просчет.
      — А что ж мы вас раньше тут не видели, а, разведчики? — спросил десятник.
      — А мы через Анах шли, дурья твоя башка. Мы бы и вернулись туда, ежели бы нас в Димбаре не поприжали. Лично Вождь Болдог нас послал, а ты тут из себя большую шишку строишь…
      — Ну и славненько, — Тэврах гоготнул. — И пойдете с нами. Потому как ваш Болдог должон не сегодня–завтра здесь быть. Так что вперед, кочевнички–разведчики, и с песней!
      — Да пошел ты знаешь куда! — взвился Финрод, но тридцать луков, наставленных на их отряд, по два на каждого, а на кого — и по три, заставили его поникнуть. — Ладно, ладно…
      — Вот это мы попали, — прошептал Нэндил.
      — Отбрешемся, — сквозь зубы ответил Берен, не особенно на это рассчитывая.
 

Глава 10. Саурон