Они обо многом переговорили, пока ночь не сгустилась — последняя теплая ночь этого года.
 

***

 
      «Ничего не бойтесь, потому что Валар с нами, пока мы правы», — слова эти все еще звучали у Гили в сердце, хотя Берен сказал их утром, а теперь день переломился на вечер.
      …Листья опали в одну ночь, словно сговорившись: утром Руско вышел из коша, глядь — а на земле их больше, чем на деревьях. Золотой их цвет был таким живым и свежим, что не верилось в их скорое умирание.
      У Гили замерло сердце — Берен назначил свой отъезд на день листопада.
      …Луна выходила теперь рано, и долго висела на небосклоне вместе с солнцем. Она уже пошла на ущерб, и смахивала то ли на круг жирного желтого сыра, то ли на лицо толстой старухи, которую перекосило от зубной болячки. Словом, нехороший у нее был вид, совсем не такой, когда она шла в рост — полупрозрачная пепельная белизна. Она скользила за деревьями с той же скоростью, с какой Митринор и Лаэрос перебирали копытами, бледный ее свет путался в темном кружеве ветвей и словно бы отражался в оставшихся листьях.
      Выехали они не так чтобы очень рано — Берен не хотел, чтобы все, кто будет его слушать, пребывали в дреме спросонья. Все утро он проговорил с командирами, а прощальное свое слово сказал уже с седла.
      — Будьте бдительны, — говорил он. — Потому что я и сам не знаю, когда вернусь. Не ослабляйте внимания ни в какой день, ни в какой час. Ибо не знаете, кто раньше придет с Севера — я или орки. Будьте готовы в два дня собраться и скакать, куда я позову. Будьте готовы отразить удар, если я не вернусь. Надейтесь на Валар и призывайте их каждый день; чтите короля Ородрета и князя Халмира, слушайтесь командиров, остальным же спуску не давайте…
      Смерти не бойтесь: от нее никто единожды не убежал и дважды не потерпел. Знамений не ищите, слухам не верьте, на гадания плюйте в левую сторону. Только на север поглядывайте.
      Что ни день — упражняйтесь в ратной науке, бейтесь для потехи друг с другом, стреляйте в цель. Пусть ни один ремень не сгниет, ни одна тетива не отсыреет, ни один меч не заржавеет. Пусть я найду вас более сильными и умелыми, чем покинул.
      — Пусть удача пребудет с тобой, ярн, — сказал Брандир, оставленный за самого старшего.
      Берен кивнул ему.
      — Не в последний раз видимся.
      Наподдал Митринор пятками и, не дожидаясь, пока откроют ворота в ограде, махнул прямо через нее.
      Если бы Гили попытался выкинуть такую штуку, его конек повис бы на кольях палисада с распоротым брюхом; так что он спокойно дождался, пока парни вынут подпирающие ворота колья и отодвинут бревенчатую загородку в сторону.
      С ним никто не прощался: ему ведь предстояло вернуться.
      Теперь они ехали вдвоем через прозрачные перелески. По правую руку сквозь деревья временами поблескивала холодная сталь Сириона, по левую — дымчатое переплетение ветвей скользило по пухлой Луне. Гили не пришлось напрягаться, запоминая дорогу — Сирион послужит путеводной нитью. За день Берен так и не сказал ему ни слова, хотя и не молчал, почти все время тихо напевая себе под нос.
      Ночевать стали там, где Сирион сливался с Орнолином, небольшой речкой, бегущей со склонов Эред Ветрин. Отсюда были уже видны сами вершины Сумрачных гор, ярко горящие вечерним огнем. Но их сияние затмевали царящие над всей этой местностью пики Криссаэгрим.
      Берен и Гили остановились в густой рощице, в сени старых вязов. Это была уже почти граница охраняемых земель, костра здесь разводить было нельзя.
      Лишь на привале Гили решился завести разговор.
      — Лорд, — сказал он. — А ты Брандиру что–нибудь говорил про… ну, про эльфийский шар?
      — Нет, — ответил Берен, слегка приподняв брови, словно удивляясь такому глупому вопросу. — Брандир знает, что вы — разведка. Все прочее ему знать незачем. О чем еще спросить хочешь?
      Гили поворошил ногой сухую листву.
      — Я думал — неспроста ты меня с собой взял. Хотел чего–то сказать. Потому что Митринор ведь… она и сама дорогу нашла бы.
      — А еще что думал?
      — Да больше ничего вроде… А почему я, а не Рандир и не Аван?
      — Потому что ты, Руско, с виду — сущий теленок, не в обиду тебе, и те, кто будут ждать подвоха от Авана или Рандира, никак не будут ждать его от такого вот сельского лопуха.
      Берен потянулся, потом плотнее завернулся в плащ.
      — Если я буду жив, но в плену, — тихо сказал он. — На Авана с Рандиром будет мало надежды, потому что меня будут стеречь. А вот ты, может, и сумеешь до меня добиться. И вот тогда ты споешь: «В злой час пала тьма, изменив всех нас». Помнишь эту песню?
      Гили помнил.
      — И что тогда будет?
      — Если ничего не будет — сделаете с Палантиром как я сказал. А если что–то будет, то я уж дам тебе знать.
      — …А чья песня, ярн? — вдруг спросил Руско.
      — Моя… Сложил, когда был немногим старше тебя, о нисхождении тьмы на Валинор… Потом, когда воевал, вспоминал часто. Кто вышел из горнила таким же, каким вошел в него? И желает ли руда огня, который сделает ее металлом?
      Руско промолчал — да не ему этот вопрос и задавался.
      — Ярн, — сказал он немного погодя. — А что мне делать, ежели я… ну, это… Поймают меня если?
      — Кто, орки? — глаза Берена блеснули из–под капюшона. — Так, лопухом, и держись. Если повезет — изобьют да бросят. Если я не ошибся в тебе — ты из тех, кто внутри крепче, чем снаружи.
      — А если я на чем–то… горячем попадусь?
      Берен прикрыл веки, словно вспоминая. Воспоминания были нелегкими: губы князя сжались, от крыльев носа к углам рта порезались морщины.
      — Первое, — сказал он, помедлив. — Умри. Думай о себе так, словно ты уже мертвый. Прямо сегодня и начинай. Тогда не будет страха, не будет стремления сохранить жизнь. Ибо все мы от рождения обречены смерти, а день ее прихода ничего не значит.
      Второе: ненавидь. Пусть живет в тебе только ненависть, потому что ее дух силен, а плоть слаба. Помни: единственный способ отомстить — это удержать свою тайну.
      Третье: молчи. Игры с палачами — опасное дело, не для тебя они. Уста и душу замкни накрепко. Позволишь вырваться одному слову — вытянут и все остальное. И — никому из них не верь. Будут обещать жизнь, сулить награду, знай — все ложь.
      — Я боюсь идти под Тень, — со вздохом вырвалось у Гили.
      Берен рассмеялся коротко и невесело.
      — Как будто я не боюсь. И не в том даже дело, Руско, что меня могут поймать или убить… Самый воздух там словно бы отравлен. Гнет к земле… Там забываешь о надежде, парень…
      — Ярн, а может, все–таки ты бы вместе с нами через горы пошел? Ведь в самую пасть путь держишь…
      — Руско, Руско! — в голосе хозяина послышалась тоска. — Молчи, соломенная твоя голова. Нет другого пути: я через этот волшебный шар облазил там все тропинки… Везде ловушки. Закрыты горы для меня.
      — А мы как же?
      — Вы — другое дело. Когда вы будете переходить, Саурон уже доподлинно будет знать, что в горах меня искать нечего, и дозоры ослабит. Ты на этот счет не бойся — бойся лучше в горах замерзнуть.
      Гили и этого боялся. Горы и манили, и пугали его своей ледяной чистотой. С путешествия через Эред Ветрин он знал, что горы с трудом терпят чужих.
      — А ежели я в горах погибну?
      — Тогда, как в пропасть лететь будешь, постарайся парням заветное слово прокричать, — Берен улыбнулся. — Да нет, не погибнешь ты там. Ты чистая душа, Руско, удача таких любит. Недаром ты эльфам понравился. И моя душа, едва я тебя увидел, сразу к тебе легла.
      Гили смутился.
      — Не красней, не девица. Я и не собирался тебя дальше хвалить — чтоб ты не возгордился. Давай, завернись в плащ, выставь нос наружу и сопи. Пока Дева не покажется — я постерегу…
      Он караулил до середины ночи, потом разбудил Гили, и тот стерег до утра — точнее, до того часа, когда холод сделался нестерпимым, и плащи, и груды опавших листьев уже не хранили тепла.
      Холод гнал странника в дорогу. Берен нацепил заплечную сумку, которую вчера вез у седла, пристроил меч по–дорожному — на другое плечо, приласкал напоследок Митринор, скормив ей горстку семечек анарилота и взъерошив гриву, а потом попрощался с Руско, по–настоящему, по–горски, сцепившись согнутыми в локте руками.
      Ужас ожидания отступил. Гили вдруг ощутил себя сильным и храбрым настолько, что дерзнул попросить:
      — Возьми меня с собой.
      Берен покачал головой.
      — Сделай как я велел. Не обмани моей надежды, Руско. Тогда, если мы победим, я назову тебя своим младшим братом.
      Он уже совсем пропал из виду (а шаги его стихли еще раньше), когда Руско слегка отошел от этих странных слов.
      Поразмыслив обратным путем, парнишка решил, что это все–таки шутка.
 

***

 
      Эльфы нагнали Берена там, где путь преграждал еще один приток Сириона, и орков можно было ждать в любой момент. Горец подозревал их присутствие еще вчера — но боялся верить своим ощущениям. Несколько раз он пускал коня в галоп, чтобы отделаться от ощущения слежки — но стоило проехать шагом час, как оно возвращалось. Накануне от таких перемен Руско совсем запыхался. К вечеру от слежки вроде удалось отделаться, но поутру она возобновилась.
      Поначалу он думал, что это эльфы из пограничной стражи Нарготронда — но зайдя довольно далеко вверх по Орнолину в поисках брода, понял, что это не так: пограничникам нечего было делать здесь.
      Догадка бросила его в холодный пот. Нет, подумал он, не может того быть…
      Но все–таки сел на землю, лицом в ту сторону, откуда чувствовал направленное на него внимание, скрестив ноги и положив перед собой свой мешок.
      Долго ждать не пришлось. За ветвями и высокой сухой травой возникло движение — и оттуда появились, словно бы из воздуха и солнца соткались эльфы. Все десятеро — и Финрод с ними.
      — Aiye, — мрачно сказал Берен, поднимаясь. — Не надо вам следовать за мной, эльдар.
      — Ты погибнешь без нас, — сказал Финрод.
      — Вы погибнете со мной.
      Финрод покачал головой.
      — Ты погибнешь без нас, — повторил он. — Я знаю, ты смотрел в Палантир и искал дорогу. Тебе кажется, что иного пути, кроме как через Ущелье Сириона, нет. Ты ошибался: этого пути тоже нет. Мне было дано прозреть будущее. Без нас ты не пройдешь.
      Берен сглотнул вставший в горле ком. Душа его словно бы разорвалась на две половины: одна радостно кричала: да, да! Народ Дортониона воспрянет, если вместе с Князем вернется Король! И твои скитания по лесам не будет одинокими. Соглашайся, дурень, что же ты медлишь! А другая протестовала: нет! Ты знаешь, что для эльфа мука — каждый лишний час, проведенный под Тенью. Ты не можешь, не должен так рисковать; своим другом — еще куда ни шло, но своим королем — никогда. Он и так сделал для тебя больше, чем ты мог бы просить.
      — Это моя война, эльдар, — сказал он хрипло. — Нельзя эльфийскому королю рисковать собой ради эдайн.
      — Может быть, эльфийский король сам решит, что ему делать? — ледяным голосом спросил Финрод.
      Берен понял, что сдерзил, но назад осаживать уже не собирался. Уж лучше оскорбить короля, чем послужить причиной его гибели.
      Отчего мрачные сомнения разом заполонили сердце — он не знал. Только что, идя, по словам Финрода, на верную смерть, он ничего не предчувствовал и знаков судьбы не различал, занимая свой ум только поисками брода. Теперь же, глядя королю в глаза, и отказываясь принимать у него помощь, он твердо знал, что впереди гибель, что бы Финрод себе там ни думал — спасения ему не будет.
      — Государь, — тихо сказал он. — Ном, опомнись. Это не предвиденье было тебе, это фэйр гонит тебя на смерть.
      — Какое тебе дело, — так же тихо и чеканно произнес Финрод, — до того, как я различаю знамения. Какое тебе дело до этого, Берен, пока ты называешь меня своим королем, а я тебя — своим вассалом? Я говорю, что желаю идти на север; что желаю первым из воинов нашего союза ступить на свою землю, захваченную врагом. Я хочу своим мечом провести вновь те границы, защищая которые, пали мои братья. Такова моя королевская воля. И что же я слышу от тебя? Те же речи, что и в тронном зале Нарогарда. Так значит, и ты отрекаешься от меня?
      Берен почувствовал, как смертная тоска обступает сердце, а кровь от лица отходит.
      — Ном, — прошептал он. — Если я должен отречься от тебя, чтобы спасти — я это сделаю. Пусть ты будешь меня презирать, пусть ты проклянешь мое имя — но ты будешь жить. Ты же подарил мне жизнь — как я могу рассчитаться за нее смертью? Ты протянул мне нить надежды — пусть и тонкую. Как же я могу повести тебя на гибель? Нет, король Ном, беорингам ведома благодарность.
      — Вот как? — теперь Финрод тоже шептал. — Тогда почему ты отказываешь мне в моей надежде? Почему предлагаешь то, на что согласится только трус — жизнь? Чем ты соблазняешь меня, лицемер? Тем, что сам презрел, согласившись на условие Тингола?
      — Ты знаешь, что без нее я не смогу жить.
      — А я не смогу жить, зная, что все клинки и крепости этого мира не спасут меня и мой народ от Рока Нолдор. Или ты мнишь себя единственным любящим на этом свете? Тебе ведомо, кого покинули мы — там, на самом дальнем и прекрасном из берегов? Кого покинул я? Ты знаешь, как страшно это звучит в устах Владыки Судеб: никогда? Поистине, я рад, что мой верный вассал так заботится обо мне: его кровью я куплю себе еще несколько тысяч лет, полных тоски — пока моя плоть не сгорит дотла в огне моей души!
      Последние фразы он произнес громко — и некоторые эльфы невесело засмеялись. Громче всех — Лауральдо: так смеются обреченные; так смеялся сам Берен в тронном зале Тингола.
      — Так вы ищете смерти, эльдар? — спросил он, обведя всех их взглядом, особенно задержавшись на Аэглосе, который был из синдар, свободных от проклятья Мандоса, и юном Айменеле.
      — Не смерти, Берен. Избавления, — ответил Эдрахил.
      — В доспехах Судьбы есть брешь, — словно бы сам себе сказал Кальмегил.
      — И вы знаете, куда бить? — не веря себе, спросил человек.
      — Туда же, куда и ты, — улыбнулся Нэндил.
      — Да вы обезумели, бессмертные!
      — А! — весело сказал Менельдур. — Он заметил. Ты был прав, Инглор: они быстро соображают. Всего лишь пять раз обновилась луна.
      Берен махнул рукой — он чувствовал себя набитым дураком.
      — Может быть, я и найду треклятую щель в доспехах судьбы, — проворчал он наконец. — Хоть и не знаю, где она. Находит же собака травку, когда мается животом — хоть и не училась у знахарки. Однако есть тут задачка посложнее всех этих ваших нолдорских мудрствований, а именно: где здесь брод?
      Эльфы переглянулись.
      — Конный брод выше по течению, если выступить сейчас — достигнем его к полудню, — сказал Эдрахил. — Но зачем он тебе — разве кто–нибудь из нас верхом?
      — Я вижу ольху и вяз, которые тянут ветки через поток так, словно хотят обняться, — сказал Лауральдо. — А для меня брод всегда там, где есть два крепких дерева на разных берегах — и веревка.
      — Если Берену понадобятся две веревки, — сказал Нэндил (улыбка его была щедрой на вид и терпкой на вкус, как рябиновая гроздь). — То есть и у меня.
      — А если три… — вставил Аэглос.
      — Три мне понадобятся, когда я ослепну, охромею и потеряю все зубы! — прорычал Берен, уже измученный насмешками. — А пока с вашей милости обойдусь и одной!
      Сам он не стал брать веревку, потому что не умел как следует вязать хитрые узлы, выдерживающие сильное натяжение, но распускающиеся при искусном рывке. Оставлять же за собой следы в виде веревки — не хотел.
      Его слова об одной веревке были в немалой степени бравадой — по канату он бегал довольно давно. Но, ступив с ветки на чуть упругую под его весом серую веревку, он с облегчением понял: тело помнит, как проделывало эту штуку. Единственная слабость, которую он себе позволил — балансировать одолженным у Вилварина копьем.
      Он переправлялся предпоследним. Последним был Айменел. Глядя на его тонкий, хрупкий стан — всего несколько мгновений, пока он перебегал между деревьями — Берен вспомнил песнь о девушке, которая ходила за своим возлюбленным в страну мертвых, и перебегала пропасть по волоску богини, протянутому между скал.
      Айменел, высвобождая из развилки вяза копье Кальмегила, дернул за веревку особым образом — и волосок богини оборвался, серебряной змейкой щелкнув по воде…
 

***

 
      Не успели они отойти от переправы и на лигу, как ветер сменился и принес запах гари.
      Айменел взобрался на высокий клен и увидел, что немного восточней и в самом деле что–то горит. Более того, сказал Аэглос, это явно дым горящего жилья.
      Берен с удивлением понял, что все ждут его решения.
      — Туда, — сказал он, предчувствуя худое.
      Отклонение с пути предвещало задержку на полдня, но Берен не так торопился в Теснину Сириона, чтобы горевать по этому поводу. Ближе к вечеру они достигли источника дыма.
      Это была землянка «вольного охотника», завершавшего свой промысел и собиравшегося возвращаться зимовать на какой–нибудь хутор. Здесь были уже опасные места, эльфийские стражи границы и Бретильские Драконы схлестывались тут с орками — и оттого селиться к северу от реки на время летнего промысла решались только отчаянные головы: беглые рабы, конокрады, убийцы, скрывающиеся от кровной мести, соблазнители, сбежавшие с чужими женами, прокаженные или меченые страшным проклятьем…
      Кем были этот человек и две его женщины, Берен не знал. Скорее всего, он промышлял кражей молодого скота по весне, когда подсчитать приплод трудно даже бывалым пастухам, летом выпасал его вдали от княжеской и королевской власти, а по осени продавал, обеспечивая себе зимовку, перебиваясь между делом охотой, бортничеством и продажей сплетенных женщинами корзин. Попадись троица Бретильским Драконам — Берен заключил бы их под стражу и справился бы о них у Халдира, и, буде кто–то окажется нарушителем закона — выдал бы их халадинам головой. Но теперь они были мертвы, и вопросы об их прегрешениях предстояло решать Намо Судии, а Берен должен был решить: мстить за них или нет.
      Опытным глазом он быстро прочел все знаки, что оставили орки, уходя. Мужчину убили сразу. Над его трупом уже потрудились лисицы и муравьи. Женщин заставляли готовить на всю ораву, время от времени насиловали… Часть орков жила здесь два дня или три, часть подалась на юг, где у них была стычка. Видимо, хотели сделать несколько набегов, опираясь на эту стоянку — но в первом же потерпели поражение. Оттуда принесли двоих раненых. Один из них догорал вместе с крышей землянки — самый сложный погребальный обряд, на какой оказались способны драпающие орки. Второй, видимо, нашел в себе силы подняться и идти. Погони за орками или не было, или им удалось оторваться — во всяком случае, они провели здесь какое–то время, пользуя раненых и глумясь над женщинами. Если бы не вызванная поражением досада, обе остались бы живы. Может быть, даже свободны. Но оркам хотелось сорвать на ком–то злость — и обеих несчастных распяли на земле, приколотив деревянными колышками, а потом насиловали до смерти. Затем орки перерезали весь скот, и какой не смогли унести на себе — бросили туда же, на крышу горящей землянки.
      Берен посмотрел на Эдрахила. Тот пожал плечами.
      — Это твоя война, — ответил он на незаданный вопрос.
      Горец сжал зубы. Погоня за орками не отняла бы много времени — шайка двинулась в ту же сторону, куда они и сами собирались. Но… Не случится ли так, что в дурацкой стычке погибнет кто–нибудь… особенно ценный? Стиснув зубы от ненависти к себе, он признался, что сейчас делает то, что ненавидит в других — подсчитывает стоимость собственной жизни. Да нет, тут и думать не о чем — догнать мразь и искрошить в мелкий мак… Тем паче, что кто–то из них может что–то знать…
      Как ни противно было Берену — но он палкой разгреб зловонную кучу и осмотрел дымящийся труп. Орк был большого роста, почти с Берена, если бы выпрямил свою согнутую спину. Кто–то славно угостил его: ребра рассечены ударом тяжелого и острого лезвия. Орки ободрали с мертвого товарища почти все, прежде чем бросить его в огонь. На нем не было ни оружия, ни доспехов, ни украшений. Орки побрезговали только нижним тряпьем, да еще насквозь пропитанной кровью кожаной безрукавкой. И именно она кое–что сказала Берену.
      Такие носили вместо доспехов младшие чины Волчьих Отрядов. Значит, здесь бузила не обычная шайка, а Болдогова разведка. Значит, кто–то из них действительно что–то знает.
      В дюжину ножей могила для людей была выкопана быстро. Берен пожертвовал легкой осенней накидкой, чтобы собрать в нее останки мужчины. Женщин эльфы завернули в один плащ — обе были худые и небольшого роста. Одна — много старше другой, но похожи: может быть, сестры, может быть — мать и дочь… Берен совершил на могиле торопливое возжигание — и началась погоня. Горец наконец–то понял, чем вызвано его томление; что наполняет сердце свинцом: их двенадцать. Как тогда в отряде отца — двенадцать… Пес возвращается к своей блевотине — правда, дэйди?
      Двигаться вместе с эльфами, с той же скоростью и так же тихо, человеку было трудно, хоть он и хвалился небрежно этой способностью перед Руско. К вечеру он чувствовал себя совершенно вымотанным, уже с закрытыми глазами дожевал свой кусок солонины и заснул как убитый. Едва небо стало хоть сколько–нибудь светлеть, как холод разбудил мстителей — и погоня продолжилась.
      Поначалу они бежали за орками след в след, но потом — сошли с тропы: орки вышли на торную дорожку, а значит — перестали бояться, почувствовали себя вольготно. Эльфы продолжали преследование, держась от тропы чуть в стороне, готовые в любой миг затаиться при приближении орочьего отряда.
      Берен обнаружил еще одну странность. По меньшей мере один из орков был болдоговым разведчиком, а вот остальные… гадили они где попало, как северные кочевники, никакого порядка не признающие. О сокрытии следов не заботились вовсе. Даже поджог землянки вовсе не был похож на действия разведчиков: орки Болдога режут, их волки рвут на части — но поджигают они только тогда, когда хотят призвать свидетелей жестокой резни, сделать из уничтоженной деревни урок всем прочим. Делать это в отдаленной заимке было даже не глупо — вовсе бессмысленно. Единственное, чего добились убийцы — возмездия на свою голову.
      Объяснить это было нельзя никак, потому что болдогова разведка состояла сплошь из уруг–ай, здоровенной сволочи с северных отрогов Эред Луин, а склонность к бессмысленной резне и нежелание отойти на два шага с дороги, чтобы справить нужду в кустах, была свойственна как раз урух, мелкорослому кочевому племени, жившему в северной части Ард–Гален, а после Дагор Браголлах — в Лотланне. Чтобы урух и уруг–ай оказались в одном отряде — Берен не мог представить себе этого даже в бреду.
      Загадка разрешилась к вечеру следующего дня, когда преследователи настигли убийц, вставших лагерем на давно облюбованной, уже хорошо утоптанной стоянке с многолетним кострищем. Действительно, две трети отряда были из урух. Чувствуя себя уже почти дома и в безопасности, они не выставили часовых и собачились на весь лес. Их лагерь находился на одном берегу узкой и быстрой безымянной речки, впадающей в Сирион, а эльфы и Берен сидели в камышах на другом — и уже через полчаса они знали, что там у орков произошло.
      Было два отряда: разведка Болдога и кочевые урух. Первые пересекли Анах, будучи посланы, чтобы… об этом, впрочем, их командиру Харрафу хватало ума не орать, хотя об остальном он орал громче всех. Отряд же урух, под началом какого–то Нэхмара, был одной из тех беспорядочных банд, которые Саурон гнал из Дортониона на юг, потому что ни к какому делу их приспособить было нельзя. Им разрешалось кочевать к северу от Эмин–на–Тон, но выжженная земля не могла прокормить их тощие стада, и оттого они постоянно дрались между собой и нападали в беспорядке на Хитлум (чего Саурону и было надо). Также их беспрепятственно пропускали через Ущелье Сириона, если кому–то хотелось попытать счастья в Димбаре.
      У этих все счастье закончилось при встрече с Бретильскими Драконами. Часть их шайки уцелела только потому, что так и не высунулась на равнину, наблюдая из кустов за тем, как истребляют товарищей. Болдоговцы же пострадали от дориатской пограничной стражи, потеряв всех волков и большую часть отряда. Они скрылись в Нан–Дунгортэб, и только там эльфы перестали их преследовать. Пересечь горы в этом месте они не решились, вернуться через Анах не получилось: подходы стерегли какие–то конники (Берен подсчитал — вышло как раз на тот день, когда он снарядил отряд за Аваном). Подолгу отсиживаясь в лесах, двигаясь ночами, орки все–таки пересекли Димбар и добрались до одинокой заимки, где встретились с кочевниками. Встреча прошла не мирно: кочевники уже закончили развлекаться и подожгли землянку (по дыму их и нашли уруг–ай), кто–то сделал им замечание, слово за слово — и урух убили одного из разведчиков. Дальнейшая дорога прошла, как и этот привал, в непрестанных ссорах. Уруг–ай было вдвое меньше, но бились они куда лучше. При равных силах начать новую поножовщину никто не решался. А может, в этих местах и те, и другие были уже ведомы волей, более мощной, чем их собственная…
      Уже сейчас они могли бы перебить из луков половину отряда — но тогда другие успели бы убежать и скрыться в лесах. Нет, действовать следовало иначе — тихо окружить шайку, и лишь после этого атаковать.
      — Главного берем живым, — шепнул Финрод.
      Берен кивнул — и они, выбравшись из камышей, тихо пошли через воду: в самом глубоком месте было по бедра. Костер очерчивал крохотный круг света, за пределами которого увидеть что–либо мог лишь тот, кто долго сидел, отвернувшись от костра и вглядываясь в темноту. Среди орков таких не было: все внимание их захватил жарящийся на угольях баран, а все мысли были заняты тем, чтобы разделить его поровну.
      Эльфы почти не скрывались — Берен видел Кальмегила и Вилварина слева и справа от себя, видел, как те натянули луки, и сам, зажав нож в зубах, достал стрелу и наложил ее на тетиву. Остальные девятеро без шороха, без звука растворились в зарослях.
      Берен остался под обрывом, перехватил лук по–вастакски — теперь стрела лежала на дуге — и прицелился в одного из уруг–ай. Большой, желтолицый, в черном плаще похожий на упыря, тот беспокойно елозил на месте, словно близкая смерть щекотала ему лопатки. «Так оно и есть», — беззвучно прошептал Берен. — «Намо свидетель, так оно и есть…» Холодная вода по колено, орки в изменчивом свете огня — все это так живо напомнило ту, давнюю охоту в Топях Сереха, что кровь помчалась по телу бешеными рывками и все жилы зазудели от напряжения.
      — Кугу–ху! — прокричал горлицей Финрод.
      — Что за дурная птаха орет ночью? — поднял голову один из орков. Товарищ не ответил ему: упал в костер со стрелой Берена в боку. Вторая стрела вонзилась спрашивающему в открытое горло. Свистнули еще десять стрел, упали еще восемь орков — в некоторых попали сразу двое. Остальные бросились врассыпную: четверо урух и вожак уруг–ай.
      Бежал он прямо на Берена и тот, не поднимаясь на обрыв, саданул его луком по ногам. Орк упал в реку совсем не так как собирался: лицом вниз, больно треснувшись о мелкое дно. Берен отбросил лук и прыгнул ему на спину, не давая подняться. Одной рукой он прижал голову орка ко дну, держа врага за волосы, другой нашарил на его шее что–то роде гайтана и закрутил, сжимая петлю вокруг горла. Орк вырывался и бился, но Берен был тяжел и силен, а вожак после удара о дно, не имея возможности вздохнуть и нахлебавшись воды — слабел. Берен вовремя заметил его попытки достать нож и прижал коленями его локти. Орк затих, и Берен приподнял его голову над водой — не утопить бы совсем… Сильный рывок назад… Берен оглянулся — Менельдур связал орку ноги и потянул за веревку.
      — Хватить купать его, чище он уже не будет, — сказал эльф.
      За ноги они вытянули орка на берег. Пока он плевался и хрипел, ему стянули руки ремнем, а когда он продышался — заткнули пасть собственным кнутовищем и завязали кнут вокруг головы.
      Остальных орков Финрод приказал раздеть и бросить в ближний овраг, засыпав валежником. Их доспехи, оружие и тряпки свалили в кучу. Айменел занимался угасающим костром. Берен подсел к нему — посушиться.
      — Что ты задумал, Ном? — при орке он не хотел называть ни титул, ни имя Финрода.
      — Увидишь, — улыбнулся король. — Но сначала мы поедим.
      Баранью тушу, упавшую в костер, очистили от золы. Лоссар и Лауральдо достали большие фляги — нолдорское «зимнее вино». Трапеза прошла быстро и в полном молчании. Каждый понимал, что отныне они находятся под вражеской тенью и должны, если хотят выжить, иметь уши летучих мышей и глаза на затылке.
      Даже легкая победа не радовала. Еще десять лет назад и помыслить нельзя было, чтобы эльфы здесь скрывались и нападали из засады на разгуливающих свободно орков. А впереди был Тол Сирион, и когда–то выстроенный Финродом гордый дозорный замок Минас–Тирит…
      Покончив с трапезой, Финрод заговорил о том, как он думает пройти через сауроновы владения.
      Замысел его по дерзости граничил с безумием, но в этом безумии было то самое благородство, которое удача любит. Но Берена изумило то, что Финрод говорил, не отдавая приказания, а словно советуясь.
      — Может и получиться, — сказал он, когда Финрод закончил свою речь. — А ведь и вправду, может получиться, эльдар!
      Но, обведя эльфов взглядом, он не заметил и следа воодушевления.
      — Ты… не понимаешь, — прошептал Аэглос. — Это… это ужас.
      — Ужас? Ужас будет, если Тху нас зацапает. Или переодеваться врагом противно вашей чести?
      — Допустим, если бы нам удалась эта затея, я не стал бы хвалиться, — мрачно усмехнулся Нэндил. — И никто из нас не стал бы. Но дело даже не в этом, Берен. Орк… это то, чем каждый из нас боится стать. Боится больше, чем смерти.
      — Но ведь это только притворство! — Берен посмотрел на Финрода. — Ном, ведь так?
      — Не совсем, — Финрод сжал пальцы чуть ли не до хруста. — Будь это всего лишь притворством, я бы просто отдал приказ. Чтобы я мог создать чары, а прочие — воспринять, всем нам придется… обратиться мыслями к тому, что в нас есть низкого.
      — Не понимаю, — Берен сжал губы. — Я знаю, приятного мало. Ведь мне приходилось прикидываться пьяным и валяться в навозной жиже, чтобы меня не узнали в одном из замков, и обвязываться тухлым мясом, чтобы сойти за прокаженного… Но ведь для дела, и только на время, чтобы избегнуть самого худшего!