По счастью, Руско кое–что сообразил — и на блюде перед Береном оказался ломоть пресного свежего сыра.
      — А ну, и мне, — гном протянул слуге свой большой стакан. — И тоже не разбавляй.
      Кальмегилу Нимрос по его просьбе разбавил питье.
      — За твою удачу, князь Берен. И за твою победу, — провозгласил гном и выдохнул: — Хху!
      Хотелось бы знать, подумал Берен, меня так же перекосило, или нет?
      — Ох, — сказал король гномов, облизнув губы и переведя дыхание. — Славно… Ой как славно…
      Берен обеспокоился. Он знал, как действует неразбавленный норпейх на людей — и не знал, как на гномов. Чтобы эльфы пили огненный эль — такого он вовсе не видел.
      — Хороший подарок ты мне привез, — продолжал Мельхар. — И я хочу отдарить тебя. Проси… чего хочешь.
      — Я слыхал, — холодея от собственной наглости, сказал Берен. — Что король Фелагунд отдарил Наугламир изваянием Аулэ из чистого серебра. Если ты хочешь одарить меня, государь Мельхар, позволь мне увидеть это изваяние.
      — Ты попросил сразу и мало, и много, — король Ногрода качнул головой. — Ладно, пошли.
      Они вышли из зала покоев и по лестнице спустились в зал совета. Храня благоговейное молчание, Мельхар слегка замедлил шаг.
      В стене как раз напротив королевского кресла, находилась ниша, закрытая дверью из красного дерева. Петли и замок были сделаны из морийского серебра.
      Мельхар достал из–за пазухи ключ на цепочке и, вставив его в замок, несколько раз повернул, но не так, как при открытии обычного замка, а каждый раз — в разные стороны, что–то отсчитывая про себя.
      Дверь открылась. За ней была парчовая занавесь. Гном глубоко вздохнул — и отдернул ткань.
      Высотой статуя была примерно в ярд. Ее расположили в нише так, чтобы серебряный Вала смотрел на гномов сверху вниз, но Берену пришлось встать на колено, чтобы заглянуть изваянию в глаза.
      — Махал, — с любовью и почтением прошептал гном.
      Конечно, Финрод изобразил Аулэ таким, каким помнил его — а не таким, каким Вала был во время сотворения гномов, когда Айнур еще не облеклись в одежды плоти. Но именно момент сотворения гномов запечатлела статуя: Мастер чуть подался вперед, опираясь на молот, напряженно вглядываясь в только что созданное: оно живо? Оно мыслит? Оно чувствует?
      Берен знал, что произойдет в следующий миг — мучительно–радостное ожидание на лице Мастера сменится разочарованием, а потом — отчаянием, и молот в руке взлетит, занесенный для удара: он хотел создать живые и разумные существа, а не игрушки своей воли! Но Творения с криком разбегутся — так Аулэ узнает, что Единый даровал им свободные души…
      Финрод поймал миг–до–того, и серебряный Айну с любовью и ожиданием смотрел в глаза каждому, кто подходил к этой нише: ты живой? Ты мыслишь? Чувствуешь?
      И все же — глядя на статую, ни на мгновение нельзя было забыть, Кто дал жизнь гномам, созданным Аулэ.
      Ай да Фелагунд…
      — Махал, — снова прошептал Мельхар, задергивая нишу и закрывая ее на ключ. — Ваш король — великий мастер. Ваять умеют многие — немногие умеют понимать.
      Берен и Кальмегил молча вернулись с ним в королевские покои.
      — Лорд Кальмегил, — сказал гном. — Воздашь ли ты честь подарку своего друга? Выпей огненного эля. Выпей хотя бы из вежества.
      — Мы давно не виделись с тобой, почтенный Мельхар, — сказал нолдо, уводя разговор в сторону. — И я не знаю, как идут дела в Тумунзахаре и на востоке. Сумели вы вернуть Барашатурские шахты? Удалось вам восстановить связь с Казад–Думом? Вернулись ли люди востока к торговле с вами?
      Гном досадливо крякнул.
      — Чтобы не повторять трижды, скажу «нет» один раз на все сразу. Барашатур орки держат крепко, и там уже не только орки, но и тролли. Может, тебе будет интересно, но полтора года тому к Кардайну и ко мне приходили послы с Севера. Говорили сладкие слова и обещали в обмен на присягу Морготу вернуть нам Барашатур и Садурмаут, повыгонять всех орков к их орочьей матери. Но я их послал туда, куда Махал шлак сливает, и то же самое сделал Кардайн. Будут они мне мои же шахты в обмен на морготов рабский хомут предлагать! Ха!
      — Что за посольство, государь Мельхар? — заинтересовался Берен. — Орки?
      — Орков мы пустили бы не дальше первой же выгребной ямы, — поморщился король. — Люди. Высокие и статные, черноволосые, вроде тебя, князь Берен.
      — И как они называли себя?
      — Рыцарями Аст–Ахэ.
      Берен и Кальмегил переглянулись.
      — Я смотрю, для вас эти слова что–то значат, — Мельхар переводил взгляд с одного на другого. — Желаете, чтобы я рассказал о них подробнее?
      — Нам было бы очень интересно, почтенный Мельхар, — проговорил Кальмегил.
      — Ладно, слушайте. Появились они, как я уже сказал, полтора года назад. Поначалу — просто на торжище. Ходили всегда по двое, мужчина и женщина. Ничего худого не делали, только время от времени собирали вокруг себя народ и говорили им речи… Говорили так умно и красно, что многие их слушали. Наконец, их начали приглашать в сам Ногрод. И тут разговоры у них малость изменились. Прежде они все больше вели ученые речи о том, как устроен мир… Говорили много всяких полезных штук о металлах, об оружии… Дельного много — оттого их и позвали сюда, под своды Ногрода… Но оказавшись здесь, они повели иные речи… Сначала они попросили наших старцев пересказать им историю сотворения гномов. А потом начали помаленьку, исподволь, вести такие разговоры, что вроде бы как Отец богов принудил Махала уничтожить нас. А потом вроде бы как нас помиловал. Даже так дело обернули, что Отец богов… вроде как… снасильничал над Махалом, — сказав это, гном большим пальцем правой руки быстро перечеркнул свой рот. — Поломал его волю. Вы поймите, это сейчас, в моих устах звучит кощунно, а тогда они все так поворачивали, что вроде бы и не за что было к ним прицепиться. Самые злодейские мысли уже у нас в головах рождались, не у них на языках, и потому не за что было призвать их к ответу.
      — И чем дело кончилось? — мрачно спросил Берен. — На что они выехали в конце концов?
      — На то, что Махал пребывает там, за морем, вроде как в плену, вроде как в неволе. Но есть другой, говорили они, могучий и прекрасный дух, который мечтает дать всем свободу. А в первую голову — Махалу, своему старинному другу, да еще и отцу–создателю его самонаиразлюбимейшего ученика…
      — И назвали они имя этого духа?
      — Назвали, куда ж им потом было деваться: плыви или тони. Мелькор, Моргот… Вот, чьих прихвостней, я, оказывается, привечал…
      — И что ты сделал, когда узнал правду?
      — Вышвырнул их из города и повелел так же поступить с каждым, кто будет привечать их тайно.
      — А таких много?
      — А почем я знаю? Если такие и есть, так уж мне они этого не скажут.
      Берен и Кальмегил переглянулись. Король гномов был мрачен и походил на нахохлившегося филина.
      — Ты так сердит оттого, что многое из их слов и тебе казалось правдой, верно? — спросил Берен.
      — Не сочти за грубость, князь, но твое ли это дело?
      — Мое, — отрезал Берен. — Отвоевывать землю без толку, если Моргот завоюет души.
      — Мою не завоюет, — резко ответил Мельхар. — Своего я Морготу ничего не отдам — ни земли, ни души. И никому другому. Выпьем, князь.
      Гном наполнил стаканы. Кальмегил согласился еще раз глотнуть огненного эля — разбавленного.
      — Чтоб сдохли все враги, — сказал король гномов. — Хху!
      Второй стакан пошел у Берена легче, чем первый. Он знал, что самые большие трудности будут с четвертым.
      — Что–то я не хмелею, — пожаловался Мельхар. — Отрава знатная, горло рвет, а я не хмелею.
      Кальмегил, похоже, догадался, в чем дело и, чуть приподняв брови, покосился на Берена. Тот тихонько толкнул его под столом ногой и ответил Мельхару:
      — Видно, твоя голова и в самом деле крепче моей, государь, и зря я втянул тебя в это состязание…
      — Признаешь мою победу? — быстро спросил гном.
      — Нет, — качнул головой Берен. — Я в плен не сдаюсь.
      — Тогда пьем.
      Слуги наполнили кубки.
      — За вашего повелителя, чтоб ему всего на свете было, — сказал Мельхар. — Достойнейший из всех смертных и бессмертных, которых я видел.
      Кальмегилу опять пришлось выпить.
      — А со второго раза это не такая уж дрянь, — великодушно признал он.
      — Не такая уж дрянь? — возмутился гном. — Да ты распробуй сперва!
      — Привкус эля, немного хвойного дыма и много горьких масел, — проговорил Кальмегил. — И очень мало воды… А вода призывает воду, запомни, Мельхар… Я… не лекарь… Не помню точно…
      — Оно и видно, — проворчал гном.
      — Вода… — снова попытался собраться с мыслями Кальмегил. Берен пнул его ногой под столом.
      — Мне вот не дает покоя разговор о каком–то вашем споре, — быстро сказал он.
      — Вот! — Мельхар поднял палец. — Напомнил, спасибо. Малый! Поди в мастерскую, принеси дуру. Тебе, — обратился он к Берену, — тоже интересно будет.
      «Дурой» оказался удивительный самострел. На деревянном ложе покоился не лучок, а металлический желоб, внутри которого зачем–то лежали навитые стальные кольца. Приглядевшись, Берен увидел, что это не резаные кольца, а спираль.
      — Стрелу, — сказал гном. — Гляди.
      Вложив стрелу в желоб, он до упора оттянул спираль — теперь она змеей развернулась вдоль всей стальной дорожки, обвивая болт. Другой рукой гном загнал в паз стопорный винт.
      — Все кыш оттуда, — показал он на кресло у стены. Гили опасливо убрался.
      — Вот, — сказал Мельхар и выдернул стопор. Освобожденная спираль взвизгнула, стрела со стуком вонзилась в спинку кресла.
      Кальмегил, слегка пошатываясь, подошел к креслу.
      — Она не пробила дерево, — с неудовольствием заметил он, без усилия вытаскивая болт. — Вонзилась всего на три пальца… Доспеха она не пробьет.
      — Мы разве об этом спорили, Звонкий Молот? Ты забыл, о чем мы спорили? Я тебе напомню…
      — Не надо. Мы спорили о том, сможет ли закаленная навитая проволока выполнять то же действие, что и лучок самострела? И видим — не может.
      — Чего? — сидя подался вперед Мельхар. Он уже был слегка в ударе, и получилось у него «чаво».
      — Не может, Мельхар! Во–первых, эта штука, — кивнул он на гномий самострел, — не делает главного, ради чего лук заменяют самострелом. Она не пробивает доспех. Даже полуторадюймовую доску она не пробивает. Дальше. Ты не можешь управлять натяжением спирали — стопор всего один. На большее или на меньшее она не способна, стреляет всегда с одинаковой силой и всегда на одинаковое расстояние… Дальше. Усталость металла рано или поздно выведет спираль из работы. Сле–до–ватель–но… Эта… вещь… не может заменить самострел.
      — Хрен! — возразил Мельхар. Берен удивился, до чего похоже начинают вести себя люди и гномы в подпитии. — О том, чтобы заменить самострел в бою, разговора не было. Разговор был какой? можно ли пружиной делать того же самого, что и лучком? А чего делает лучок? Стреляет. А эта штука? Она тоже стреляет. Стало быть, делает то же самое.
      — Мельхар, — эльф покачал пальцем перед лицом. — Ты играешь словами. Разве это называется «стрелять»?
      — А как же, козла тебе в плавильню, это называется?
      — Это не стрельба, Мельхар. Ты мог бы пустить болт просто рукой — и сказал бы, что выиграл? Это не оружие.
      — Оружие.
      — Нет, не оружие…
      — А я грю, саламандру тебе в горн, что оружие.
      — А зачем мы спорим?
      — Как это зачем?
      — Я говорю, зачем мы спорим, если у нас есть судья?
      Оба с интересом уставились на Берена.
      — Князь Берен, — спросил Мельхар. — Рассуди нас: это оружие или нет?
      — Рассуди, — повторил Кальмегил. Берен еще ни разу в жизни не видел ни одного эльфа таким пьяным. — Ты бы пошел с ним в битву?
      — Не, — ответил он. — Не пошел бы.
      — Вот! — Кальмегил поднял палец. — Вот…
      — Но в другое дело — пошел бы, — кивнул Берен. — Хорошая штука. Можно спрятать под плащ… В сапог…
      — Дзынь! — и прострелить себе ногу, — эльф махнул рукой.
      — Какой прострелить? — обиделся Мельхар. — Стопор надежный как гора!
      — Это оружие, — как можно тверже сказал Берен.
      — Но не оружие воина, — почти жалобно возразил Кальмегил. — Оно не пробьет доспеха. Оно рассчитано на незащищенного человека. Это оружие убийцы…
      — А я и есть, — проворчал Берен. — Будь у меня такая штука…
      Кальмегил лицом и всем телом изобразил возмущение.
      — Тогда бери, — гном сделал широкий жест. — Дарю.
      — Сп… асибо, — Берен подгреб короткорылый самострел к себе.
      — Оружие? — заглядывая ему в глаза, спросил гном.
      — Оружие, — решительно кивнул Берен.
      — П… одкуп судьи, — Кальмегила, похоже, разобрала та же икота.
      — А если б не оружие, он бы и не к… упился, — резонно возразил гном. — П… роклятая икавка… Выпьем.
      — Воды, — сказал Кальмегил.
      — Хрен, — отрезал гном.
      Все трое хватили неразбавленного норпейха. Кальмегил задохнулся.
      — Бе… рен, — сказал он. — Нельзя же так… Поверь мне, это плохое питье… Из него выпарены все жизненные соки… Одна горючая влага да горькие масла… Оно даже не идет…
      — Идет–идет, — Берен снова пнул его ногой под столом. — Может, пива, лорд Кальмегил?
      — Пива, — согласился эльф.
      — Как ты, человек? — спросил Мельхар. — Еще не желаешь в кроватку?
      — Разве что ты сейчас предоставишь мне мою vanimelde… И Сильмарилл для ее р–родителя.
      — Тс–с! — Кальмегил оторвался от кружки повел пальцем перед глазами. — Сильмариллы — это страшная тайна. Никто не должен знать, что мы идем за Сильмариллами.
      — А я никому и не скажу, — гном бахнул себя в грудь, гул пошел по всему залу. — Бороды мне лишиться — никому!
      — Это — хорошо, — кивнул Кальмегил, и предложил: — Выпьем?
      Берен не подал виду, что крайне изумлен этим предложением, исходящим от эльфа.
      Слуги наполнили кубки.
      — Чтоб мы и в пирушке и в драке ложились последними. Хху! — Мельхар перевернул кубок в рот.
      Берен, подавляя тошноту, вцепился в хлеб. Похоже, гном и в самом деле намерен лечь последним… Может, сейчас? Нет, рано…
      На государя Мельхара, как и на большинство гномов в подпитии, нашел приступ говорливости и бахвальства. Это еще можно было бы стерпеть, не потеряй он окончательно чувство меры и не начни рассказывать такое, чего ни в каких сказках не выдумаешь. Ладно, байку про морийское серебро, кольчуга из которого выдерживает любой удар, а весит при том не более тяжелой латницы — он когда–то слышал. Но вот байка о том, что далеко к югу за Морией никогда не бывает зимы и среди гиритрона блещут нимросы , а на деревьях в роще созревают золотые яблоки, которые сами собой, без ножа, распадаются на дольки. А люди в тех краях, заливался гном, с лица черны, как древесный уголь.
      На такую басню можно было ответить только правдой, но такой, которая заткнет ее за пояс. И Берен с удовольствием принялся рассказывать, что слышал от мудрых: некогда, проходя через земли далеко к востоку от Мглистых Гор, беоринги повстречали диковинное племя:
      — С виду — люди как люди, но росточка вот такого, — он показал четыре фута от земли. — Как дети.
      — Знаю, — отмахнулся гном. — Нибин–наугрим, гномы–малютки. Отребье.
      — Н–не, — Берен с оттенком торжества в голосе покачал пальцем. — Не гномы вовсе. Мы поначалу тоже думали. Однако ж. Бород у них не растет. Лица гладкие даже у старых. И ноги волосатые.
      — Эка диво — ноги волосатые. У меня, к примеру, тоже волосатые…
      — Да нет. Не такие волосатые. Не как у всех мужчин. Совсем. Наподобие заячьих или собачьих.
      — Ну, ты даешь, — подался назад гномий король. — Ну ты сочиняешь, князь — мне за тобой не угнаться.
      — Я? Сочиняю? А кто тут про черно… чернолицых рассказывал?
      — Дак я–то правду говорил!
      — И я правду.
      — Да ну! И от кого ж ты ее знаешь? На собственные глаза–то ты видел своих, с собачьими ногами?
      — А ты — свои головешки ходячие?
      — Мир полон таких вещей, — вклинился в начинающийся спор Кальмегил, — которые порой даже мудрец не может увидеть во сне.
      — Точно, — согласился гном. — Лучше выпьем.
      Выпили.
      Берен обнаружил вдруг, что рассказывает гному о тролле, которого убил его дед, Брегор Бешеный, причем гном одновременно рассказывает ему о найденном им в юности изумруде, и при этом обоих, похоже, такой разговор вполне устраивает.
      — …Быков душил, а людей так жрал…
      — …Тесно там, грю, и жарко, как у балрога в заднице…
      — …Дед туда–сюда, смотрит — потерялся…
      — …Я туда–сюда — ну, думаю, чушка свинцовая — застрял…
      — …Вокруг никого, если не считать тролля …
      — …А снизу пышет жаром и воняет — дракон, как пить дать…
      — …И тут он выходит — здоровенный что твой дуб…
      — …А как глаза попривыкли, смотрю прямо перед носом — сверкает… Вот такой, в кулак…
      — …Лег дед и притаился в камнях…
      — …А размахнуться негде — хоть плачь, хоть смейся, хоть зубами выковыривай… И драконом несет…
      — …И прямо через него перешагивает… Понял тут дед, что сегодня Тулкас прямо на него смотрит… И рубит тролля ровно через то место, где ноги вместе сходятся…
      Гном вдруг умолк и подозрительно посмотрел на Берена.
      — Зачем мне твой дед, князь? Я про этого тролля от него сто раз слышал. Ну, раза три — это точно. Ты про себя расскажи.
      Не дожидаясь помощи слуги, он открыл трубку и плеснул и себе, и Берену.
      — Выпьем.
      — Чтоб нам только так и встречаться, — уже с некоторым усилием проговорил Берен.
      Выпили. Берен знал, что, если ему сейчас понадобится в отхожее место, то своими ногами он не дойдет — придется опираться на плечи оруженосцев. На его счастье, голова у него была крепче ног.
      Озорная задумка родилась в этой голове, и Берен с удовольствием ей поддался. С самым нешутейным видом он начал пересказывать историю о том, как ранил самого Саурона. Правду сказать, он сомневался в том, что раненый им громадный черный волколачище — сам Саурон; ничто не говорило в пользу этого — кроме того нестерпимого, животного ужаса, который тварюка распространяла вокруг себя. Однако же, никто из волколаков к себе не располагает — просто этот был больше и сильнее других, да какой–то особенно злобный дух горел в его глазах…
      — …И в окрестностях Гвайра мы встретились. До того я преследовал, а он уходил… Но когда увидели — он меня, я — его… Все обратно повернулось… это… кинулся он. Ростом — с коня, зубищи — м–мать моя честная женщина, что твои гвозди… А я… это… Нож… И копье… Все…
      — И что?
      — Копье — дрянь… Древко гнутое… Т–торопился… В плечо ему — раз! Здар–ровый… Зубами за древко… Хрясь — и пополам!
      — Поклянись, что не врешь.
      — Чтоб я сдох. Я бежать. Он за мной, понимаешь? Хромает, а идет. Слышу — воет… Своих созывает… И тут я, государь, смекнул, что не простой это волколак… Простой — не будет раненый по следу идти… Я в скалы… Успею — моя судьба, не достанут. Не успею — сожрут…
      Берен надолго замолчал, вроде бы как собираясь с мыслями.
      — Ну? — не выдержал король гномов.
      — П–полез, — Берен стукнул кулаком по столу. — А в Гвайре я сроду не лазил. Ни одной скалы не знаю… Сорвусь — крышка. Лезу… А холодно, собаки его рви… Пальцы задубели… Гляжу вниз — тварюка уже там… Сидит, стерво, рану лижет и на меня зенки таращит; а достать — уже никак…
      — А дальше?
      — Лезу, — уперто проговорил Берен. — Лезу, лезу, лезу… Пальцы в кровь содрал… Гляжу — мать моя честная женщина! — внизу уже трое. И тут у меня ногу свело… Сорвался я и х–х–хху–у–у! — вниз.
      С этими словами Берен ударил по столу ладонью, а потом со стуком ткнулся в доски стола головой.
      Краем глаза он увидел, что гном изумленно смотрит на него. Попытался выпрямиться и подпереть щеку ладонью. Голова была тяжелой и на руке не держалась.
      — Ну и что?
      — Чего что?
      — Чем кончилось?
      — Чего кончилось?
      — Тьфу ты! Сорвался, упал — и что?
      — Упал? А–а–а, упал… Насмерть, — сообщив это, он снова упал лицом вниз — но не на стол, а на сгиб своего локтя.
      Мельхар какое–то время потрясенно молчал, потом в крайнем недоумении спросил:
      — Как насмерть?
      Берену уже не удавалось перебороть смех или сделать вид, что это пьяная икота. Вытирая слезы и содрогаясь от хохота всем телом, он поднял голову и откинулся на спинку кресла.
      — Ты меня купил, — с какой–то почти детской обидой сказал король Ногрода.
      — Я тебя купил, — сквозь смех согласился Берен.
      — Ты меня купил… Я думал, что ты уже лыка не вяжешь, а ты так меня купил!
      — Купил, — шепотом ответил Берен — от смеха свело живот и говорить в голос он не мог.
      — Нет! — Мельхар грохнул кулаком по столу так, что подпрыгнул бочонок и вздрогнул Кальмегил. — Нет, ты меня не купил! А ну, пьем дальше.
      — За что? — Берен взял из руки мельхарова слуги стакан.
      — За всех наших друзей. Хху!!!
      «Ой, как мне плохо…» — Берен решил, что пора. Больше неразбавленного норпейха он не выдержит…
      — Налей воды, парень, — протянул он стакан Руско. — Твои повара, государь Мельхар, знают как развести горнило у человека в глотке. Ветчина славная, но как же пить охота…
      — И мне, малый, — гном подставил стакан под кувшин. — Твоя правда, пряная ветчина любит много пива…
      Берен пригубил, усиленно изображая, что жадно пьет. Мельхар и в самом деле опорожнил свой стакан.
      — Дорогой гость, — сказал гном, вытирая усы и отдуваясь. — Я тебя покину, иначе вот–вот лопну. Без меня не пей.
      — Не дерзну, — кивнул Берен.
      Мельхар выбрался из–за стола и, поддерживаемый юным гномом, направился к двери.
      Хмель сразил его на пороге.
      «Вода любит воду», — вспомнил Берен слова Кальмегила. Покосившись на эльфа, он увидел, как тот грустно улыбается.
      Неразбавленный норпейх действительно не пьянит — слишком крепок. Можно выпить довольно много — и захмелеть не более чем от обычного эля. Но если после четвертой–пятой доли выпить воды или пива — хмелеешь так же мгновенно, как теряешь сознание от удара по черепу.
      Юный гном не удержал своего государя — и тот завалился на спину, стукнувшись головой об пол.
      Теперь, одержав победу в этом глупом поединке, Берен стыдился того унижения, которому подверг короля гномов — настолько, насколько вообще пьяный способен чувствовать стыд. Немного утешало то, что выпить воды все равно придется и ему — никуда не денешься.
      Юный гном крикнул на помощь — и несколько слуг, прибежав, подняли Мельхара на руки. Свидетелей береновой победы было достаточно. Берен, «последний устоявший», взял со стола кувшин с водой и, опираясь о стол, поднялся.
      — Нимрос, подставь плечо.
      Юноша, высокий и крепкий, шагнул вперед и дал Берену о себя опереться.
      — Тебе помочь? — спросил эльф.
      — Не надо.
      — Скажи, если я выпью воды — со мной будет то же самое?
      — Ты ж сам сказал — вода любит воду…
      — Но я пока не знаю, насколько любит… Что за безумие… Зачем я принял участие в этом самоистязании?
      — Ты мне крепко помог. Государь Мельхар стремился от тебя не отставать.
      Берен сделал два шага, стараясь не особенно виснуть на юном барде.
      — Веди меня туда, куда не дошел король Мельхар. Руско, неси воду, — князь ткнул кувшин в руки своего оруженосца. — В «Наставлениях юным» сказано, что недостойно блевать на стол… Когда я, Руско, был твоих лет, мне все хотелось спросить у сочинителя: а под стол — достойно? Жаль, сочинитель помер давно… Да теперь и самому ясно, что когда подступает — о достоинстве не думаешь. Донести бы до места… А ты, Нимрос, держи меня, чтобы я сам не ухнул… куда Махал шлак сливает… Ишь устроились, дети снисхождения — водичка бежит все время… Интересно, кто у кого выучился — эльфы у них или они у эльфов?
      Нимрос прислонил своего князя к стене, чтобы перевести дыхание. Потом они продолжили путь. Берен болтал не переставая и остановиться не мог.
      — Вот кто бы мне сказал, отчего норпейх развязывает мне язык, а пиво завязывает? Что бы нам поспорить о пиве… Нет, нет, на пиве я не устоял бы… Намо, хранитель правды, свидетель — эта победа далась мне не легче прочих — Нимрос, как насчет сложить о ней песню? Сам знаю, не нужно… Стоять!
      Этого можно было не говорить — они пришли.
      — Воды, Руско! — Берен выдернул из рук Гили кувшин, осушил его, проливая на грудь и на плечи и уронил — бронза с колокольным звоном покатилась по камням.
      — Отсюда вы меня понесете, — сообщил Берен и еле успел развернуться к дыре, под которой действительно бежал ручей — его вывернуло. Раз и другой и третий.
      — Глупая была затея, — простонал он. — Тридцать фунтов… Все равно глупая…
      — Руско, еще воды, — сказал Нимрос, удерживая его за шиворот от позорнейшего падения. Впрочем, Берен уже не чувствовал стыда — вода сделала свое дело, огненный эль помрачал его разум с быстротой неимоверной.
      Его желудок еще дважды завязался узлом, выжимая остатки гномьей трапезы, нерастворившийся огненный эль и горькую желчь — а потом он почувствовал как в губы ткнулась солоноватая бронза: Руско принес еще воды. Несколько глотков — и Берен потерял сознание.
      Очнулся он на постели, раздетый и вроде бы даже умытый. Гили дремал рядом, в кресле, поджав одну ногу и склонившись лбом на колено. На столике перед ним стоял кувшин, немного еды, под кроватью — хе! — таз.
      Берен сел, подавив стон. Голова болела, брюхо, естественно, тоже. Пьяным он себя не чувствовал, но знал: глоток–другой воды — и он опять окосеет.
      Он поднялся с постели, держась за столбик алькова. Руско моментально проснулся. В его улыбке Берен прочел без всякого осанвэ: «Есть глупости, которые никто за тебя не сделает».
      — Попробуй скажи что–нибудь, — проворчал он, показывая кулак. — Вот только попробуй…
 

***

 
      Сколько молотов зазвенело о наковальни после договора и памятной пирушки, сколько гномьих кузниц выполняло заказ — Берен не знал, но на третий день после попойки ему принесли образец самострела.
      — Тетиву сам натянешь, князь? — спросил Мельхар. — Или подмогнуть?
      — Не надо, — Берен вставил ногу в стремя, поддел тетиву крюком и, разгибаясь, оттянул ее назад, до стопора. Вложил стрелу. Прицелился в пустой бочонок, указанный государем как мишень. Спустил тетиву.
      Стрела не вышибла чоп, как он хотел, а прошила обе стенки насквозь.
      — Руки дрожат? — мрачно спросил король гномов. — Вот, выпей.
      — Это что? — спросил Берен, глядя на дымящуюся струйку густо–черной жидкости, наливаемую слугой из кувшинчика.
      — Это кава, — с гордостью сказал гном. — Ее собирают те самые люди с черными лицами, в которых ты не поверил. Зерна ее приходят сюда через седьмые руки, и стоят мне золота по своему весу. Ты — первый из людей, который попробует этого напитка. Не рассказывай потом, что Мельхар скуп.
      — Не буду, — пообещал Берен, отхлебнув обжигающего, бодряще–горького питья.
      Правду сказать, напиток не показался ему стоящим золота по весу заварки. И это лишний раз доказывало, что там, где дело касается королевского достоинства и желания пустить пыль в глаза, гномы скупердяями не бывают.
      Изготовление остальной тысячи самострелов и припасов к ним заняло меньше двух седмиц. Видимо, у гномов многое было в состоянии полуготовности — когда кто–то приходил с заказом, оставалось только доделать.
      Летнее солнцестояние они встретили еще на торжище в Ногроде, но на третий день уже двигались с обозом в сторону моста через Аскар, что гномы построили у Сарн Атард. Укрытое холстиной и переложенное сеном, на возах дремало оружие.
      Переехав через мост, они двинулись гномьим трактом через степь, к Аросу — той самой дорогой, которую Гили проделал с купеческим обозом три луны назад. Тогда он шел пешком за возом, в самодельных опорках и полукафтане из самого грубого сукна; сейчас он ехал по левую руку от Берена, держа его копье и щит; на нем был шлем, по–эльфийски повязанный платком, кольчуга и хороший плащ, крепкие и красивые сапоги, у седла приторочена лютня. Тогда Алдад хотел сделать его своим рабом — а сейчас ему пришлось бы при виде их поезда снять шапку и посторониться, убирая свой обоз с дороги — господа рохиры не желали плестись в хвосте у торговцев.
      Изменилось многое. Изменился сам Гили. Сейчас, вернувшись на свою старую дорогу и сделав круг, Руско понимал, насколько иным он стал. Дело было даже не в доспехах и не в новой одежде, и не в коне, и не в том, что он возвысился до княжеского оруженосца — все это было где–то «снаружи», поверх него; а внутри себя он чувствовал какую–то твердость; словно позвоночник усилили стальным прутом, как в одной из сказок горцев, где мать выковала герою железный хребет и железный череп, стальные руки и ноги, чтобы враг не мог поразить его… Сказка заканчивалась печально: героя уходила коварная девица, заставив его съесть хлеб, начиненный иголками, и эти иглы пронзили его сердце.
      Руско покосился на Берена — своего господина, героя, сердце которого было пронзено иглами.
      Все изменилось, но не взгляд, которым Берен окидывал край земли и неба там, где темной, еще тонкой полоской лежал меж небом и землей Дориат. Этот взгляд обещал еще лиги и лиги пути, сражения и смерти, победу и славу. И старая боль была в нем, и нестареющая любовь.
 

Конец первой части

 

Часть вторая