Глава 27

Когда часовой втолкнул его внутрь, кто-то вскрикнул:

«Дуглас! Так это ты!»

Он круто повернулся. На ступеньках стоял Джеффри Стефенсон в старом свитере и армейских брюках. Увидеть его было очень приятно. Он выглядел все так же, хотя несколько менее щеголевато.

«Слышал, что тебя сбили. Ждал, что появишься. Как будешь вести себя, догадался».

Они пожали друг другу руки, обнялись и начали разговор. Когда немец попытался оттащить Бадера, чтобы отвести в камеру, тот спросил:

«Именно так вы здесь и живете?»

«Великий боже, конечно, нет. Завтра тебя выпустят», — ответил Стефенсон.

Он ушел прочь, и Бадер, чувствуя себя лучше, проследовал в камеру, так как хотел поскорее улечься. Дверь захлопнулась.

Утром за ним пришли. Бадера сфотографировали, сняли отпечатки пальцев. Обыскали. Но после этого его отдали на попечение Стефенсона, который увел Бадера по лестнице вверх, в большую красивую комнату с широким окном, выходящим на внутренний дворик.

Стефенсон объявил:

«Твой дом. Надеюсь, тебе понравится».

Во многих отношениях это помещение было самым хорошим из тех, что он видел за время плена. Бадер делил комнату с тремя армейскими офицерами, одного из которых он уже знал. Это был Джордж Янг, старший по лагерю в Любеке. Четыре кровати имели занавески. В комнате стояли плетеные стулья, а каменные стены закрывал грязный коричневый ковер. Красный Крест хорошо заботился о заключенных в замке. Бадер даже мог принять ванну, этого удовольствия он был лишен уже целый год.

Стефенсон провел его по замку, и остальное показалось Бадеру не столь приятным. В мрачном старом замке содержалось более 80 британских офицеров, 200 французов и более сотни поляков, голландцев, бельгийцев. Единственным местом прогулок служил вымощенный булыжником внутренний дворик, 40 ярдов длиной и 22 ярда шириной. Его окружали стены высотой более 70 футов, поэтому зимой солнце во дворик не заглядывало. Бадер посмотрел сквозь зарешеченное оконце на внешнюю стену замка, которая имела толщину 7 футов и высоту около 90 футов. Вдобавок замок стоял над рекой на скале высотой еще 100 футов. Уверения, что из Кольдица бежать невозможно, оказались совершенно правдивыми. Он был расположен в 30 милях на юго-восток от Лейпцига. Единственной дорогой в замок была тропика, вьющаяся по скале. К тому же сначала нужно было пройти через ту половину замка, в которой жили немцы. Охранников здесь было больше, чем заключенных.

«Перед войной использовался как сумасшедший дом. Ему более 100 лет. Построен парнем, которого звали Август Сильный. Мы о нем почти ничего не знаем, только то, что он был хорошим производителем. Предполагается, что у него было 365 незаконных детей», — рассказывал Стефенсон. Бадер согласился:

«Не удивительно. Чем еще здесь заниматься. А что насчет побега?»

«Чертовски трудно. Пытались практически все, но удалось только одному или двум. Копать туннель просто невозможно, а по крышам выберется только настоящий гимнаст. Самый лучший способ — попытаться выйти переодетым, но и это тяжело».

Через 2 дня у Бадера произошла первая стычка с немцами, которые устраивали по две поверки в день. Он сказал коменданту лагеря капитану Пюпке, что не намерен проводить день, бегая по лестницам вверх и вниз. Он заявил это так твердо, что Пюпке согласился позволить ему просто показываться в окне, чтобы его видели. Пюпке был симпатичным пожилым офицером и одним из тех немногих немцев, с которыми Бадер ладил.

Потом он имел долгую и безрадостную беседу с Джорджем Янгом и решительным капитаном-танкистом Диком Хоу, который входил в «Комитет X». Хоу был прекрасным и изобретательным организатором побегов. Хоу сразу отметил, что Кольдиц — необычный лагерь. Каждый человек в нем не раз пытался бежать, постоянно испытывались самые различные схемы, но… Но даже самые сильные физически и свободно говорящие по-немецки не добились успеха. После этого Бадер решил немного посидеть и подумать.

Времени для размышлений было более чем достаточно. Дни начинались рано утром с поверки и кусочка черного хлеба. Затем можно было сидеть и смотреть в окно, курить, читать или гулять по дворику, как животное в зоопарке. Так как надежды на побег рухнули, Бадер вернулся к прежним развлечениям. Он начал разнообразить жизнь в Кольдице «дразнением гусей». В личном деле почти каждого заключенного в Кольдице имелась пометка: «Настроен антигермански». Поэтому они охотно присоединились к оркестру «дразнителей», которым руководил маэстро Бадер, который теперь чаще выступал в роли дирижера или импресарио.

Пюпке задевали не слишком часто. Его по-прежнему считали хорошим немцем. Главные удары обрушились на начальника службы безопасности капитана Эггерса и его заместителя, маленького майора, который постоянно ходил в плаще, придававшем ему опереточный вид.

Несколько недель Бадер догадывался о существовании майора только по сигаретному дымку. Наконец майор потребовал, чтобы Бадер, проходя мимо, отдавал ему честь. Бадер сказал, что он старше званием, но когда майор станет комендантом лагеря, Бадер начнет козырять ему.

Довольно часто чувствительные уши немцев ранил льющийся из окон немецкий гимн с небольшими изменениями: «Deutschland, Deutschland UNTER alles». Высокий голос Бадера четко выделялся среди остальных.

Бадер также начал разбрасывать листовки над территорией Германии. На обрывках туалетной бумаги он писал на немецком различные оскорбительные для Рейха лозунги и, дождавшись благоприятного ветра, выбрасывал их из окна замка, чтобы «листовки» отнесло в деревню.

Наконец маленький майор пригласил его в свой кабинет и с кислой улыбкой сказал, что жизнь станет легче для всех, если Бадер прекратит свои выходки и в будущем будет вести себя более сдержанно. Бадер сказал, что в его задачи не входит показывать пленным хорошие примеры, что облегчит жизнь немцам. Последовавший жаркий спор доставил большое удовольствие Бадеру и никакого — майору.

В Кольдиц прибыл веселый и непокорный Питер Танстолл. Он уже стал обладателем рекорда, пройдя 6 трибуналов и проведя в одиночке 360 дней. Они с Бадером сразу нашли общий язык. Танстолл недавно нашел способ аккуратно разделять фотографии на два слоя. Внутри можно было написать письмо, после чего фотография склеивалась обратно. Таким способом можно было отправлять сообщения в Англию. Бадер написал записку Танстоллу, которую следовало вписать в фотографию. Она начиналась: «Сообщение от подполковника Бадера». В записке Бадер излагал все, что ему было известно о положении в Германии, эффекте бомбардировок, передвижении воинских эшелонов. Записка заканчивалась фразой: «Бомбежки действуют очень здорово. Вбомбите ублюдков в ад».

Танстолл положил записку в свой бумажник. Однако через пару дней немцы устроили обыск в нескольких комнатах. Когда они вломились в комнату Танстолла, бумажник лежал прямо на нарах. Танстолл поспешно схватил его, но это вызвало подозрения, и немец приказал: «Отдайте!» Танстолл быстро выкинул бумажник в окно, однако он, к несчастью, упал в нескольких шагах от капитана Эггерса, и Эггерс подобрал его.

Это несколько тревожило, но в течение трех недель ничего не происходило, и Бадер начал думать, что все обошлось. Однако потом Эггерс поднял его в 6 утра, сообщив:

«Поднимайтесь, подполковник. Мы везем вас в Лейпциг».

«Какого дьявола?» — ранний подъем не улучшил настроения Бадера.

«Befehl ist Befehl», — таинственно ответил Эггерс.

Бадера усадили в автомобиль, втиснув между охранниками. Он был бы рад вырваться из мрачной старой крепости, однако мучила неизвестность. В Лейпциге его привели к мрачному офицеру сидевшему за огромным столом. Шестое чувство предупредило Бадера, что наступил опасный момент. Немец перелистал лежащие перед ним бумаги и поднял на Бадера холодные голубые глаза.

«Против вас выдвинуты два обвинения, подполковник. Первое. Еще со времени помещения в Офлаг IVC вы подстрекали офицеров к неповиновению и сопротивлению. Дисциплина резко упала. — Его голос был подчеркнуто ледяным. — Что вы можете ответить на обвинение в подстрекательстве к мятежу?»

«Я просто не понимаю, о чем идет речь».

«Ладно, дальше. У меня есть более серьезное обвинение против вас. — Пауза. — Обвинение в шпионаже!»

Снова пауза.

«Мы перехватили письмо, которое вы пытались переслать домой, со сведениями военного характера».

Бадер наклонился вперед и увидел на столе листок, который он отдал Танстоллу. Последняя строка была жирно подчеркнута, и он вспомнил провокационные замечания относительно бомбежек.

Немец повторил:

«Военная информация! Пытаться переслать такое сообщение, значит быть замешанным в шпионаже. Это может иметь самые серьезные последствия для вас. Вас могут расстрелять за это».

С внезапным облегчением Бадер улыбнулся, так как не чувствовал за собой вины, и сказал решительно:

«Вы несете полную чушь. Я, британский офицер, уже долгое время сижу в ваших лагерях, в полной военной форме… Как вы можете обвинить в шпионаже пленного офицера в мундире?»

Похоже, немец об этом просто не думал, так как он на мгновение смутился, но потом снова перешел в атаку:

«Тем не менее, вы пытались передать информацию».

Бадер ответил:

«Я буду пытаться. Как будет любой другой. Но это не делает меня шпионом. Вот он я. Вы видите на мне мундир. Вы держите меня. Как вы можете обвинять меня в шпионаже?»

Какое-то время они спорили, пока пленный не взял верх. Немец встал и проворчал:

«Достаточно. Но вы должны быть готовы к военному трибуналу в Берлине по этому вопросу».

Бадер вышел из комнаты с уверенным видом, но пока его везли на автомобиле обратно в Кольдиц, его уверенность изрядно поколебалась. На полпути его посетила неожиданная мысль… Это будет неплохой шанс бежать, и такой случай нельзя упускать.

Следующие два дня он постоянно шептался с Джеффри Стефенсоном и Питером Стори-Пью, молодым пехотным лейтенантом. Они обсудили идею с комитетом по побегам. Они выползут из стрельчатого окна на покатую крышу высоко над внутренним двориком и на достаточном расстоянии от прожекторов. Любым способом они должны переползти конек крыши и попасть на немецкую половину замка. Там, скрываясь в тени и карабкаясь по крышам, они должны оказаться в том месте, где проходит кабель громоотвода, уходящий в землю, до которой было более 100 футов. Соскользнув вниз, они должны сбросить веревку в сухой ров глубиной 40 футов, перелезть через два забора из колючей проволоки и террасы, засеянные противопехотными минами, после чего следовало добраться до Швейцарии. Не будет ли комитет по побегам столь любезен, что достанет немного немецких марок, подложные бумаги и кое-какие другие мелочи?

Хоу попытался тактично объяснить:

«Ты не сможешь это сделать. Две или три группы пытались проделать нечто подобное и чуть не свернули себе шеи. Они были хорошо подготовленными атлетами. Мне жаль, но без ног ты ничего не сможешь сделать».

Бадер уперся:

«Полная чушь. Конечно, я смогу».

Последовал жаркий спор, но комитет с сожалением признался, что не может достать марки и документы.

Через несколько дней Бадер вместе с несколькими поляками снова попытался найти дорогу из замка. Один из поляков, сняв решетку, сумел проникнуть в канализацию. Он долго ползал по скользким вонючим трубам, разыскивая выход. Он ползал по канализации целый час и вернулся, сообщив, что труба становилась все уже и уже, пока он чуть не застрял. Однако под землей имелись и другие трубы, поэтому можно было совершить новую попытку. Равинский совершил еще несколько походов в подземный лабиринт, но все трубы заканчивались либо сужением, либо просто бетонной пробкой. Теперь они знали, что выбраться через канализацию невозможно.

После этого Бадер понял, что нет смысла биться головой в стену. Несмотря на внешнюю браваду, он понял, что сбежать из Кольдица не удастся. Хотя он не стал лучше относиться к немцам, по крайней мере, он перестал думать об авиакрыле Тангмера и боях. Теперь он принадлежал иному миру.

После того как он смирился, следовало найти какую-то компенсацию. Одним из вариантов стал Суинберн. Достаточно странный способ эскапизма для столь деятельного человека, который был явным экстравертом, но так оно и было. Тельма, зная его, прислала несколько книг стихов, и он перечитывал их почти каждый день, не уставая восхищаться сардоническими насмешками Суинберна над судьбой.

Помогало и другое. Заключенные раздобыли радиоприемник и тайно слушали его. Они знали о Сталинграде и Аламейне, и с каждым днем становилось все более ясно, что конец войны приближается.

Один армейский офицер написал домой; «Сегодня пил чай с Дугласом Бадером и ушел от него в таком состоянии, словно хлопнул несколько коктейлей».

Немного угнетали мысли о возможном военном трибунале в Берлине, но с этим нечего нельзя было поделать. Впрочем, изредка он позволял себе, сделав каменное лицо, спросить у Эггеса: «Ну, как там движется заседание трибунала?» Капитан немедленно заверял его, что сразу сообщит, как только узнает что-нибудь сам. И вот тогда подполковник уже не будет выглядеть таким довольным. Бадер с этим охотно соглашался.

Но пришел день, когда Эггерс сам затронул эту не слишком приятную тему. Он сообщил, что вопрос о трибунале закрыт. Бадер постарался подавить вздох облегчения, заявив ехидно:

«Повезло так повезло».

Другим развлечением стала игра в стулбол — развлечение, придуманное в Кольдице, чтобы как-то сбросить напряжение. В булыжном дворике замка две команды играли в футбол без правил. Запрещалось только убивать своего противника, но временно придушить — пожалуйста. В такой игре рефери считался ненужной роскошью. Никакой разметки поля не существовало — как ее нанести на булыжники? Гол засчитывался, когда мяч попадал в стул, на котором сидел вратарь, отчаянно размахивавший руками и ногами. Впрочем, это плохо помогало. Вопящий клубок тел обычно довольно быстро сбрасывал его на булыжники. Бадер не мог играть в поле, однако был азартный вратарем. Полевые игроки начинали злобно шипеть, когда им доставалось металлическими протезами. Наконец умная, но слишком прочная голова Дика Хоу врезалась в правое колено, смяв шарнир. Бадер сумел кое-как его выправить, но искусственное колено начало подозрительно похрустывать. Бадеру пришлось прекратить играть, чтобы не остаться вообще без протезов.

Он и так уже испытывал проблемы со своими протезами, и немцы водили его в деревенскую мастерскую, чтобы отремонтировать их. Позднее Бадер писал Тельме: «Кризис с протезами миновал. Маленький человечек приклепал заплатку на трещину на колене. Можешь передать парням, которые делали протез, что я совершенно разбил колено. Обойму и шарнир пришлось капитально перебирать и смазывать. Работа сделана прекрасно, шарнир снова действует, однако я хотел бы получить новый правый протез, милая».

Но в Лондоне слепок его правой культи погиб во время бомбежки. Фирма «Дж.Э. Хангер и К», которая сейчас делала его протезы, неутомимо пыталась найти выход, включая отправку по телеграфу через Красный Крест замеров. Однако они сумели изготовить запасной левый протез и отправить ему через Красный Крест.

Бадер начал страдать от нехватки физических упражнений. Отчасти эти страдания все-таки были нравственными. Даже другие считали, что достаточно маршировать кругами по неровным булыжникам внутреннего дворика, но для него такие прогулки превращались в настоящую пытку и очень плохо сказывались на протезах. С помощью старшего из офицеров он обратился к немцам с просьбой выпускать его на прогулку из крепости под честное слово. После некоторого колебания немцы, к их чести, согласились, видя его жалкое состояние. Более того, они разрешили еще одному британскому офицеру сопровождать Бадера. Это было сделано частично из доброты, частично из уважения, а может быть, и потому, что такие прогулки могли сделать Бадера менее скандальным.

В качестве попутчика он выбрал Питера Доллара, румяного пехотинца-подполковника, с которым он подружился. Они подписали клятвенные обязательства, после чего их привели к воротам замка, где они увидели немецкий конвой: двое солдат с винтовками и фельдфебель с автоматом.

Бадер немедленно возмутился.

«Я ведь дал клятву. Это просто оскорбительно, приставлять ко мне стражу».

Немцы ответили, что приказ есть приказ. Тогда Бадер проворчал:

«Хорошо, отказываюсь от прогулки. Пошли назад, Питер».

Последовала немая сцена. Обычно немцам стоило огромных трудов засадить кого-нибудь в Кольдиц, но теперь они проявили странное упрямство. Они заявили, что раз герру подполковнику разрешены прогулки, герр подполковник должен отправиться на прогулку. Герр подполковник заявил, что он категорически отказывается. Началась обычная перепалка, пока не прибыл терпеливый Пюпке. Он принял соломоново решение, приказав конвою оставить автомат и винтовки. У караульных на поясах висели пистолеты, однако Пюпке объяснил, что это не оружие, а часть повседневной формы. Герр подполковник имеет возражения? Нет, герр подполковник возражений не имеет. Теперь удовлетворены и его честь, и приказ начальства, поэтому он отправляется на прогулку. Они спустились с холма в деревню и провели пару часов, гуляя по полям. Конвой уныло тащился где-то сзади.

Теперь Бадер выходил на прогулку два раза в неделю, обычно в сопровождении Доллара. Он стал относиться к немцам немного мягче, хотя не мог отказать себе в удовольствии пробормотать «Deutschland kaput!», проходя мимо Эггерса или маленького майора.

Высадка союзников на континенте была встречена с ликованием. Когда они прорвали оборону немцев в Нормандии, даже подготовка побегов в Кольвице немного затормозилась, хотя не прекратилась совершенно. Конец близился, и пленники начали более стоически относиться к лишениям. Они уже мечтали о возвращении к нормальной жизни, символом которой служила треснутая пластинка с фугой Баха. Пленные часто крутили ее. При этом игла перескакивала с бороздки на бороздку, что давало неповторимые вариации главной темы.

Однако психологическое напряжение нарастало, и не все его выдерживали. В Кольдице один из молодых летчиков вдруг принялся играть на гитаре в умывальной, нацепив на голову футляр от гитары. Однажды он постучался в дверь к Бадеру и вошел, держа в руке ведро воды. Вытянувшись по стойке смирно, он сказал оторопевшему Бадеру:

«Извините меня, сэр, но мне не нравится то, что вы можете рассказать позднее королю обо мне».

Затем он выплеснул воду в лицо Бадеру, отдал честь и вышел. Его немедленно репатриировали вместе с другими пленными, которые страдали от различных болезней.

Так как ноги Бадера опять разболелись, старший из пленных офицеров предложил его репатриировать. От этого предложения Дуглас твердо отказался, заявив, что потерял ноги не в бою, поэтому с ним следует обходиться точно так же, как с остальными пленными. Однако старший внес его фамилию в список, когда прибыла комиссия по репатриации. Немцы вызвали пленных на поверку, чтобы продемонстрировать комиссии. В списке остались всего 3 фамилии: Бадер и еще двое сильно болевших офицеров. Однако для заключенных Кольдица был характерен дух товарищества. Даже больные и калеки, вроде лорда Арунделя, который уже не имел шансов выздороветь, отказывались встречаться с комиссией, пока в списке не будут восстановлены все вычеркнутые оттуда.

Эггерс вызвал часовых, которые попытались силой вытащить их наружу. Однако больные начали сопротивляться, началась позорная свалка, и наконец немцы отступились. Вопрос был принципиальным. Сам Бадер совсем не собирался репатриироваться, но двум другим это требовалось. Когда его вызвали на медицинскую комиссию, на вопрос, как он себя чувствует, Бадер ответил:

«Совершенно нормально, благодарю вас».

Председатель нерешительно заметил:

«Но ведь ваши раны вас беспокоят?»

«Ничуть. Они полностью зажили».

«Вы уверены, что все в порядке?»

Врачи были озадачены. Они видели множество пленных, которые преувеличивали свои страдания, но ни одного, кто говорил бы противоположное. Один из них даже предположил, что Бадера следует репатриировать как сошедшего с ума. Наконец Бадер сумел убедить врачей, что хочет остаться. Остальные двое больных были внесены в списки репатриируемых.

Однажды прилетели «Летающие Крепости».