Почему кому-то приспичило перевозить его с гор, чтобы посадить в темницу? Сам он, похоже, ни для кого не представлял ценности с точки зрения грабежа ради денег. Да и деньги, кажется, были не так важны для того, кто засадил его сюда, если он мог себе позволить строительство такой клетки, как эта.

У него было очень много времени, чтобы обо всем этом подумать.

Император Форан Двадцать Седьмой (Двадцать Шестой, если не считать Форана, который объединил Империю, а первым императором объявил себя сын Форана) вытянул перед собой расслабленно ноги и бросил привычно злобный взгляд на женщину, сидящую на нем. Она была с обнаженной грудью, глупая корова. Неужели такая, как она, на самом деле надеялась получить его благосклонность?

Он зацепил сосуд у стоящего рядом сервировочного подноса, жадно выпил и закрыл глаза, не глядя на свиту, которая каким-то непостижимым образом перетекла из обеденного зала в его приватные покои. Ненатуральный смех женщины пробрал неприятным ознобом до позвоночника.

Интересно, предвидел ли его древний предок такой упадок? Отставил ли бы тогда он в сторону свой плуг, чтобы организовать таких же, как он, фермеров в народную армию, чтобы защищаться от бандитов? Вернулся ли бы он к земледелию, стыдясь того, что от него произойдет такой дегенеративный потомок, как нынешний император? Форан вздохнул.

– Я тебя утомляю, моя любовь? – игриво спросила женщина.

Он открыл рот, чтобы унизительно оскорбить, – за последние несколько лет это стало его второй натурой, – но вместо этого снова вздохнул. Она не стоила этого – глупая, как овца, и не имеющая понятия, как оценить тончайшие нюансы языка.

Вместо этого он согнал ее легким похлопыванием.

– Иди найди себе кого-нибудь, с кем будешь ночью обниматься. Вот это будет любовь. А сейчас замечательный эль устраивает меня больше, чем женщина… ночью.

Кто-то хихикнул, как будто его замечание было смешным. Женщина, недавно сидевшая на нем чуть выше колен, теперь качала бедрами и нетвердой походкой направлялась к красивому мужчине, который сидел на другом конце ложа и наблюдал за вечеринкой недовольным взглядом. Это Тоарсен – младший брат Авара, которому, возможно, было сказано охранять Форана, пока Авар ездил по варварским землям, инвентаризируя свою новую собственность.

Форан проглотил почти все содержимое кубка и снова закрыл глаза. Теперь он так и лежал с закрытыми глазами. Может быть, если он претворится пьяным (достаточно банальный случай), они уйдут.

Рука расслабленно сползла вниз, и сосуд покатился по роскошному ковру, который его много раз прадедушка привез откуда-то по громадной цене. Он надеялся, что темный эль повредит сосуд. Потом дамочка перебежала бы к Авару, когда он вернется. Авар бы серьезно выслушал, а когда дамочка ушла бы, стал смеяться и хлопать Форана по спине – снова бы обратил на него все внимание.

Авар, наставник, лучший друг и септ Легея, теперь, в последнее время, когда его несчастный старый отец умер, не имел достаточно времени, чтобы проводить его вместе с императором. Форан злорадно раздумывал, может, ему изъять у Авара титул и земли, потому что его императору важнее друг, чем еще один септ.

Слезы от жалости к себе подступили к глазам, но были решительно остановлены. Слезы он ронял в одиночку и ни при каких обстоятельствах, никогда, никогда перед придворными. Неважно, насколько он был пьян.

Отставив в сторону потакание своим желаниям, Форан не намеревался отбирать полученное Аваром по наследству. Он даже знал, что Авар обязан был выполнять свои обязательства; он просто жаждал, чтобы и у него тоже появились неотложные дела. Нескончаемые вечеринки… утомляли – как, впрочем, и излишнее количество яблочной медовухи. Когда же он достаточно повзрослеет, чтобы приступить к управлению своей империей?

Кто-то хлопнул его по щеке, и он от удара руки бессильно мотнул головой, умышленно делая движения более нескладно, чем необходимо. Сегодня он мог выпить значительно больше и не пьянеть.

– Он без сознания. – Форан узнал голос говорившего: он принадлежал Тоарсену. Значит, он тоже избавился от коровы. – Пойдем отсюда.

Император слышал, как постепенно стихали их шаги. Наконец зашла стража, чтобы оставшиеся покинули его палату. Дверь за ними закрылась, и он остался один. Без людей, без Авара, чтобы удержать в безвыходном положении, на него снова набросится Память.

Не успел он сесть и позвать стражу, как кто-то заговорил. От неожиданности он вздрогнул и даже не сразу распознал голос говорившего.

– Странный правитель, – до его уха донеслись презрительные нотки. Не его Памяти, а кого-то, кто остался после ухода стражников. Это был Кисел – младший сын септа Хранителя Печати. Облегчение от того, что он ошибся, мешало Форану адекватно воспринимать слова. – Безбородый мальчишка, который напивается каждую ночь, чтобы заснуть.

– Он полностью в руках Авара, – согласился Тоарсен. – Я думал, что мальчишку будет сложнее приручить и нам придется его убить, как Регента. Но Авар превратил его в алкоголика. Он даже прыгает по приказу Авара.

– Да, я предпочел бы избежать очистительного комитета. Он стал жиреть, как евнух. Помоги поднять его на постель.

Они справились с задачей при помощи ворчания и крепкого словца, а Форан максимально расслабился, чтобы быть как можно тяжелее. Как они посмели говорить о нем в таком тоне? Он поставит на место этих идиотов. Завтра же стражники принесут их головы. Он – император, они об этом забыли. У него был Авар… Авар его друг. Только потому, что брат Авара говорил о нем в таком роде, еще не значит, что Авар тоже так думает. Авар любил его, был горд, что он мог перепить и победить любого из придворных.

– А почему здесь нет Авара, чтобы отдать дань уважения? – спросил Кисел. – Я думал, что после вчерашнего отдыха он соберется навестить императора.

Значит, Авар в Таэле?

– У него были неотложные дела, – пробормотал Тоарсен, толкая Форана в центр королевского ложа. – Он вернется поздно ночью, а императора поприветствует за завтраком.

Когда молодые мужчины покинули спальню, император открыл глаза и скатился с ложа. Он подошел к зеркалу размером в человеческий рост и пристально стал себя рассматривать при свете оставшихся гореть нескольких свечей.

Грязного цвета, слишком густые волосы, которые сегодня утром были закручены в локоны, теперь сосульками свисали на прыщавое и бледное лицо. Руки, некогда выделывавшие нечто невероятное с мечом, были мягкими, коротенькими и толстыми. Пальцы были унизаны перстнями, которых его дядя всячески избегал.

«Ослабь хватку меча, мальчик, – как-то сказал регент. – Человек, который не может защитить себя, полностью зависит от других».

Форан слегка дотронулся до зеркала.

– Но ты все равно умер, дядя. Ты оставил меня одного.

Один. Страх сжал желудок. Пока Авар был с ним, Память приходила каждую ночь.

Если Авар в Таэле, как заявил Тоарсен, он останется у своей дамы в городе. Форан мог бы послать за ним рассыльного, чтобы привести сюда.

Император внимательно присмотрелся к своему отражению в зеркале и засучил рукав своей рубахи свободного покроя. В зеркальном отражении были едва видны слабые следы, которые на нем оставляла Память каждую ночь. Они были почти невидимы в тусклом свете свечей.

Авар собрался солгать своему императору: Авар, который был единственным другом Форана!

Император не сделал ни единого движения, чтобы позвать рассыльного.

Пища поступала нерегулярно через маленькое отверстие, расположенное рядом с полом. Таер его даже не заметил, когда в темноте впервые изучал свою камеру. Чья-то рука открывала металлический навес и проталкивала через него поддон с водой и хлебом, после чего сразу же навес закрывался и запирался на щеколду. Таер не успевал сфокусировать зрение.

Однако он был благодарен и за такие краткие мгновения, потому что они доказывали, что он не ослеп.

Хлеб всегда был хорошим, с добавками соли и трав, сделан из просеянной пшеничной муки, а не из дешевой ржи. Такой хлеб подают на стол лорда, а не в тюремную клетку.

Сначала он пытался выстроить все события в логическую цепочку, но пленение не укладывалось в рамки здравого смысла. В результате он пришел к заключению, что для принятия решения он упустил много информации.

Но потом пришла отчаянная ярость.

Он засыпал, только когда уставал, изнуренный гневом и бесполезными попытками выбраться из клетки. Когда он понимал, что теряет счет времени, принимался рассказывать себе истории, услышанные от старых людей в Редерне, сохраненные слово в слово и передаваемые от одного поколения к другому. Много было как песен, так историй и баллад. И почти каждая занимала не меньше часа.

По прошествии изнурительных часов он переставал петь, переставал думать, ярость исчезала, и он впадал в отчаяние. Но даже это в конечном итоге ничего не меняло, и он оставался один.

В конце концов он нашел, чем заполнить свое время в заточении. Он выполнял упражнения, которые запомнил со времен, когда сам был солдатом. Сначала он доводил до совершенства одно, которое получалось в ограниченном пространстве, а потом принимался за другое. И только когда с него сходило семь потов и силы иссякали, он в изнеможении опускался на корточки и рассказывал одну историю. Потом он отдыхал или снова упражнялся: в зависимости от внутреннего импульса.

Но также существовала некая магия, которая указала ему цель.

Он знал кое-что из того, на что способна его магия. Сэра делилась с ним своими знаниями – не смотря на опасность, он в течение многих лет кое-что использовал. Помогало то, что его магия была не такой явной, как у Сэры, о которой все знают. Его магия была едва различима.

Своими песнями он мог успокоить пьяного агрессивного человека или испуганному придать мужества. Такое может сделать любая музыка, но у него это получалось более эффективно. На выбор он мог вспомнить песню или письмо и воскресить в памяти слово в слово спустя многие годы. Когда он пел в таверне в Редерне, он всегда последней песней веселил слушателей.

Это вызывало в нем чувство вины, потому что Сэра полностью отказалась от магии. Она никогда не напоминала, никогда не выпускала наружу силу, пользоваться которой она прекратила.

Он же не мог забыть о музыке никогда.

Некоторых вещей он избегал. Что-то могло нанести вред слушателям; сама по себе музыка могла вызвать мрачные эмоции у публики. Здесь никакой магии. Он был очень осторожен и не использовал свою магию, чтобы заставить кого-либо подчиняться его воле – слов было достаточно. И потом существовали некоторые вещи слишком явно магические, чтобы использовать в Редерне.

Находясь в одиночестве в своей камере, он преуспел в создании маленьких огоньков, аккомпанировавших его песням с самого начала. Они мерцали и едва светились, но у него создавалось ощущение комфорта.

Со звуками было сложнее, хотя раньше он случайно их уже вызывал. Однажды, после довольно опасной битвы, он с компанией офицеров участвовал в шумной пьянке, и кто-то всучил ему в руки маленькую лиру, добытую в качестве трофея. Он спел песню о прекрасных девушках и домашних животных со скотного двора. Он тогда был совершенно уверен и единственный заметил, что хоровое мычание и кряканье возникли реально и ему подпевали.

Он попытался по-новой повторить эксперимент, когда впервые пришел гость.

Постоянная темнота обострила его остальные чувства, и когда над его головой раздалось шарканье ног о паркет, он остановился на полуслове. Он замолчал и сидел, ожидая, что будет дальше.

В конце концов он снова услышал тот же самый звук, еле различимый из-за шума воды, текущей под решеткой в дальнем углу камеры.

Это не крыса; крыса была слишком легкой, чтобы крепкий паркет скрипел под тяжестью ее веса. Он почти не сомневался, что шум произвел человек.

– Эй, крикнул он. – Кто здесь?

Паркетные доски произвели слабый удивленный скрип и потом… ничего. Кто бы это ни был, он ушел.

Спустя неопределенный промежуток времени, когда Таер упражнялся в отжимании, снова послышался скрип. Таер застыл, боясь, что если пошевелится, неизвестный снова исчезнет. Он не слышал ни единого звука, но каким-то образом знал, что гость ушел. Отчаянно нуждаясь в компании, Таер обратил все мысли на то, чтобы соблазнить гостя остаться.

Таер пробудился от ощущения, что поблизости кто-то есть. Он не слышал ничего, но чувствовал, что кто-то наверху стоял и слушал. Он сел, прислонился спиной к стене и начал рассказ с традиционного вступления.

– Случилось так, как всегда бывает, – начал он.

Если бы он решился закрыть глаза, то мог представить, что прислонился к стене у себя дома и рассказывает истории своим детям, чтобы они угомонились и быстрее заснули. Сэра бы хлопотала по дому – она всегда в движении. Он подумал, что она наверняка бы рассердилась, как это иногда бывает, когда Ринни устала, а мальчики никак не успокоятся. Ее лицо спокойно, но напряженные плечи выдают ее состояние.

Интересно, она знает, что со мной произошло? Она ищет?

Это мысль о прошлом, но она несла определенное успокоение.

– Шестнадцатилетнему юноше пришлось стать королем, – продолжил Таер, – когда его отец геройски пал в битве. Война тогда была обычным делом, и унаследованное им королевство было не таким уж большим и могущественным, чтобы король мог отсидеться в безопасности, предоставив возможность за него сражаться генералам.

История о Порабощенном Тенью, или, иными словами, Черном короле, была одной из тех, которые он знал настолько хорошо, что даже однажды на спор в полупьяном состоянии рассказал ее слово в слово задом наперед.

– Этот молодой король, – повествование шло своим чередом, – был хорошим монархом, который не скупился на чины и награды и создавал условия для процветания своим приближенным, а остальным не давал умереть голодной смертью. Он удачно женился и через определенный срок стал отцом пятерых сыновей. Шли годы, и его сыновья превратились в мужчин, благосостояние в его королевстве росло, потому что король ухитрялся сделать так, что соседние королевства предпочитали воевать друг с другом, а не нападать на его людей.

Над головой он услышал такой звук, как будто кто-то устраивался поудобнее. Таер добавил неизвестного к своей аудитории.

Не имея никаких очевидных доказательств, кроме готовности гостя бродить в темноте без освещения, Таер решил, что это ребенок. Между паркетными плашками были зазоры, и если бы незнакомец нес хотя бы одну свечу, свет проник бы в клетку Таера.

Мальчик был достаточно взрослый, потому что ему позволялось бродить самостоятельно; но еще не юноша, чтобы иметь обязанности; рисковый парень, если отважился исследовать темные закоулки, где держат узников.

– У короля было много интересов. Он мог охотиться и ездить верхом так же хорошо, как любой из его людей. Он танцевал с изяществом и мог играть на лютне. Никто из его гвардейцев или приближенной элиты не мог долго устоять против его меча или дубинки. – У Таера всегда были некоторые сомнения насчет доблести короля – какой дурак будет побеждать короля в фехтовании?

Таер мысленно нарисовал короля, выхватив детали, которых не было в истории. Это был стройный молодой человек, как сын Таера Джес, но цвет его волос его был красного золота, присущий аристократам с восточного побережья…

Сэра говорила ему, что некоторые Барды умели создавать для своих слушателей картины, но его клетка оставалась темной, как деготь.

– Но что король любил больше всего, так это учиться, – как и положено, продолжал он. – Он создал библиотеки в каждой деревне, а в столице он собрал столько книг, сколько вряд ли найдете где-нибудь еще хоть в те времена, хоть сейчас. Может быть, вот это и стало причиной того, что с ним произошло.

Таер поймал себя на мысли, что усмехается, вспомнив, как Сэра презрительно засопела носом, когда он первый раз рассказывал ей эту часть истории. Она важно объяснила, что сами книги не являются злом, и то, как люди распоряжаются собранными по крупицам знаниями, не может служить причиной осуждения книг.

– Прошло время, и король постарел и покрылся морщинами, а его сыновья стали сильными и мудрыми. Люди жили спокойно, зная, что после кончины старого короля его старший сын унаследует корону – как наследник. Он был такой же умеренный и мудрый, как его отец.

Он сделал глоток воды, безошибочно нащупав рукой оставленную им глиняную миску. Затем выдержал долгую паузу, придав вес главной части истории.

– Было это или не было, наш король покинул бы этот мир и был предан забвению, как и его имя.

Однажды вечером старший сын слег в постель, жалуясь на головную боль. На следующий день он был слеп и покрыт фурункулами; к вечеру умер. Во дворец проникла чума и ушла, забрав жизнь королевы и всего мужского населения королевской крови.

На последних словах голос Таера задрожал, потому что он услышал так четко, как свое дыхание, голос женщины, скорбно причитающей от горя. Он все-таки сделал это – и он нащупал ту струйку магии, которая произвела сверхъестественный звук.

Сверху скрипнула плашка паркета, и этот скрип раздался гораздо ближе, чем причитания женщины, вернув Таера в темную клетку, где не было ни чумы, ни мертвых женщин и детей.

– Король стал как тень, он одиноко проводил долгие часы в своей огромной библиотеке, но никто не обращал на это внимания, потому что чума распространилась за короткий срок по всей столице, а оттуда по всем городам и деревням. Ужасная уничтожающая болезнь, которая, слегка коснувшись, оставалась до тех пор, пока жертва не умирала через неделю, глухая и слепая ко всему, кроме боли.

Очень осторожно он попробовал подпитать энергией тот воплощенный мыслеобраз, который дал звук плачу женщины. Ему показалось, что он смог ощутить опасный миазм зла, струящегося по полу его пустой камеры. Он резко встал, но, перестав подпитывать историю, ощущение стало угасать. Проверка подтвердила его догадку. Это была всего лишь история, его история.

Он снова собрался с силами и продолжил рассказ:

– Однажды, когда умер его последний внук, король отправился спать каким он был – старым человеком с подорванным здоровьем, а проснулся снова молодым восемнадцатилетним юношей. Сначала это назвали чудом, своеобразным божьим подарком от жуткой болезни, убившей двух из каждых трех заразившихся. Но чума, равнодушная к помолодевшему чудесным образом королю, продолжала распространяться дальше. Она перешагнула через границы, жадно проглотив все королевские дворы во всех королевствах, пока не осталось только одно королевство и один король.

На этом месте Таер запнулся. Магия слов, передаваемых из поколения в поколение, затянула его жестокое осознание бесчисленной череды смертей, которые подпитывали зло, сидящее в короле.

– Он съел их жизни, – вдруг раздался над Таером голос с потолка.

У Таера по спине побежали мурашки, ведь это были именно те слова, которые он собирался произнести сам. Некая странность его слушателя, знающего слова истории из Редерна, была частью странного образа, который приняла эта история.

Мелодичный голос, по которому было трудно определить, мужской или женский, безжалостно продолжал:

– Он съел их всех, чтобы законсервировать свое молодое состояние, – и таким образом он совершенно утратил себя.

Таер ждал, но его гость больше ничего не сказал, и Таер продолжил сам:

– Шли годы, а король продолжал жить гораздо дольше, чем отмерено простому смертному, даже несколько старых советников, которые избежали чумы, один за другим умерли от старости. Когда это произошло, король заменил их на безымянных людей в черных мантиях – вот это, наконец-то, его и выдало. Младшая дочь короля, Лориэль, обнаружила их, пирующих над ребенком в передней своего отца, – рассказывал Таер, рисуя ужас происходящего в своей темной камере. В душе он слышал звук клыков, перемалывающих хрупкие кости ребенка.

И он увидел это.

Женщина, чуть старше, чем он представлял, стояла в открытом дверном проеме. Ее волосы, как у Сэры, были светлыми, хотя оттенок больше был омыт солнечным светом, чем сиянием луны. Перед собой она увидела согнувшиеся две безымянные фигуры в тяжелых парчовых мантиях. Они были так поглощены тем, что было перед ними, что даже не заметили, что их увидели. Между ними лежал мальчик десяти-двенадцати лет. На его неестественно белой коже выступили веснушки. Его плечи судорожно дергались взад и вперед в жалких попытках выжить, в то время как королевские советники съедали его заживо, погрузив головы в его брюшную полость.

Таер был настолько потрясен, что не удержал картину, хотя влажный звук их чавканья сопровождал его голос.

– И она бежала к последнему из советников ее отца: к магу.

Он замолчал, и в клетке остались только звуки.

– И тогда они восстали, – произнес слушатель.

– И тогда они восстали, – повторил Таер, и повторение было правильным, оно воспринималось как ритм рассказа. Он расслабился; это была всего лишь история, та, которую он знал очень хорошо. – Остатки людей, которые выжили после чумы. Но болезнь забрала опытных воинов, лордов и командиров, пощадив только слабых здоровьем людей. Лориэль сама их повела за собой в первую атаку.

– Она умерла, – прошептал слушатель, и Таер вдруг осознал в себе магическую силу, которую чувствовал, но никогда не пользовался ею в реальности.

– Она умерла, – повторил Таер, но за ее спиной осталась горстка людей, которые узнали, что значит быть лидером. Она оставила их с Древним Магом, который дал им знания и сражался на их стороне. Они бились со ставленниками Черного. И когда его последователи погибли, король призвал воинство тьмы: древние создания, пробудившиеся ото сна, чтобы вступить в бой по его приказу.

Таер дал волю своей магической силе, определив, где именно он ограничивал себя многие годы. Он увидел, что причиной того, почему у него были такие трудности – это предубеждение. Как только магия легко прошла сквозь него, одновременно воодушевив и испугав, к нему пришли слова, такие же простые и понятные, как старое ватное одеяло, но полные неожиданных звуков, которые терзали и жгли.

– Он утратил себя и потерял свое имя. Осталось только прозвище, данное ему людьми, которые умирали, сражаясь против него. Они называли его Порабощенным Тенью, или Черным.

– И бесконечное множество героев пали… – голос неизвестного слушателя стал тоже частью этой истории. Таер ощутил, как его магия стремительно обвила слушателя.

– И бесконечное множество героев пали, – продолжал Таер. – Их песни не звучали, потому что не осталось никого, чтобы петь. – Он замолчал, давая возможность неизвестному вести свою часть рассказа.

– А затем пришел Ред Эрни, или, как его еще называли, Рыжий Эрнав, который сражался топором и луком…

– Великан среди людей, – подхватил Таер. – Он собрал их всех, всех мужчин, женщин и даже детей, которые могли взять в руки палку или швырнуть камень. Он назвал их Славной Армией Рода Человеческого и научил их сражаться.

Люди Славной Армии стояли перед Таером, собравшись вместе, как будто стен клетки не существовало вообще. Потрепанные и мрачные, они стояли не шелохнувшись, в молчаливом открытом сопротивлении злу. Мужчин было совсем немного, в основном это были женщины со впалыми щеками, старики и горстка маленьких детишек, живущих в голоде и страхе.

Таер, рожденный Совой, знал, что между рассказчиком и слушателем установилась магическая связь, и его гость тоже видел всех этих людей.

– Ив первый день осени старый маг короля держал совет с Рыжим Эрнавом. Они вдвоем проговорили всю ночь, и когда утром взошло солнце, минуты жизни мага были сочтены. Тело его сожгли с великими почестями, и, когда угас последний уголек, Рыжий Эрнав собрал свою армию. Он привел их на плоскую равнину, по ту сторону Скалистых гор.

Таер там был однажды. Он шел по следу оленя и неожиданно обнаружил, что оказался на равнине у места Падения Черного. Не было никакого предупреждающего знака, но он знал, где он. Даже спустя столько веков, под одеялом чистого белого снега, это место дышало смертью. Он физически ощутил, насколько изранена земля под его ногами.

Сейчас же перед ним раскинулась большая поляна; он узнал очертания окружающих ее вершин. До снега еще далеко, чтобы скрыть множество разбросанных как попало по земле мертвых тел.

Там, там они сошлись лицом к лицу с призраками Черного и сражались до конца. Небо почернело, и кровь насквозь промочила землю, – до Таера донеслась горечь застарелой крови, и он еле сдерживался, чтобы его не вырвало от знакомого запаха войны.

Тела грудами валились друг на друга, и битва яростно бушевала вокруг них дни и ночи.

В его камере зазвенели звуки битвы, и он осознал, что забыл, как это все неодолимо: лязг металла о металл и крики умирающих.

Существа Черного не нуждались в сне и получали удовольствие от смерти. Армия Рода Человеческого продолжала сражаться, потому что ничего другого не оставалось; они сражались и умирали. Но на третий день погибло гораздо меньше, чем полегло их на второй. На четвертый день показалось, что зловещего воинства поубавилось, и у оборванных людей родилась надежда – впервые они заставили черные тени отступить.

Таер обнаружил, что ему надо остановиться, чтобы перевести дыхание и успокоить сердцебиение. В своей черной, как деготь, камере он увидел израненного воина с гривой рыжих волос. Он держал на плече топор-колун и ждал, когда Таер продолжит историю.

Но теперь все было так реально, что слова испарились, потерявшись в скорби давно минувшей битвы.

– И впервые за все время Армию Рода Человеческого воодушевилась надеждой, – произнес невидимый гость. Его голос был такой же измученный, как у Таера.

– В тот момент, когда они собрались с духом, небо потемнело, хотя был еще только полдень, и снова закипела битва. – Это снова был Таер, но его слова казались странно нереальными по сравнению с разворачивающейся перед ним сценой.

Было тяжело дышать, запах стоял омерзительный. Руки Рыжего Эрнава устали от нескончаемого сражения. Его лук был нацелен на существо, которое выглядело так, как будто до магии Черного раньше было волком. Оно умирало тяжело, и Эрнаву пришлось стрелять второй раз, прежде чем оно дернулось и замерло в неподвижности.

Он обнаружил, что стоит на небольшой возвышенности без противника. Он воспользовался короткой передышкой и окинул взглядом поле битвы – и впервые увидел Черного за все время с самого начала сражения.

Черный был гораздо меньше ростом, чем он ожидал. На целую голову ниже Эрнава и в половину его веса, он был не больше, чем подросток. Внешностью он очень был похож на Лориэль – хотя ее глаза никогда не были такими пустыми. Черный улыбался, и Эрнав, который думал, что уже знает, что такое ужас, понял, что ошибался.

И тут раздался голос:

– Я здесь.

Это был Керин, тощий Странник, который теперь был их единственным колдуном. Несколько зим назад он пришел, пошатываясь, в лагерь Эрнава и с тех пор был на его стороне.

– Ему только это и было нужно, – горько произнес Эрнав.

Неожиданно колдун рассмеялся.

– Когда Тень будет мертва, я поддержу тебя обеими руками. И раз с этого момента мы братья, я останусь с тобой. Чтобы убить Черного, я возьму больше, чем этот твой лук.

Эрнав ответил:

– Тогда пойдем, брат, – и стал в битве сражения прокладывать путь к Черному.

Безымянный король сражался один. Его призраки предоставили ему широкую площадку – как будто в одном месте было сконцентрировано столько зла, что, благодаря присутствию Черного лично, отпадала необходимость в остальных существах темного мира.

Эрнав приблизился и размахнулся, но щит короля отразил удар. Топор Эрнава пробил тонкую металлическую обшивку и застрял в деревянном основании.

Он дернул топор, вынудив Черного сделать два необдуманных шага в сторону, и резким движением руки схватился за внутренние ремни щита.

Эрнав резко швырнул щит о землю, отчего тот расщепился, как деревянный чурбан, и колун освободился из тисков. Движение было стремительным и точным, но он успел лишь поднять свое оружие, чтобы парировать удар короля.

Черный сражался так же хорошо, как и старый маг, его бывший советник, заранее предупредивший Эрнава. Меч скользил вдоль топора так, чтобы тяжелая сталь обуха не повредила лезвие.

Все время сражения рот короля шевелился от произнесения магических заклинаний. Большей частью Рыжий Эрнав предотвращал заклинания тяжелыми ударами, вынудив короля сбиться с ритма и сконцентрироваться на выпадах с мечом. Без сомнения, большинство заклинаний Керин отклонил в сторону, но их было так много, что темный колдовской наговор просочился к Эрнаву, заструившись по его изнуренному телу жаркой белой болью.

Король был полон сил, а Эрнав устал до смерти, и снова разгорелась битва. Даже в таком состоянии Эрнав прочно стоял, широко расставив ноги, и стремительно отражал удары своим топором. Он вынудил короля отступить от такой тактики сражения.

Топор-колун тяжело висел в руках, но каждый раз успевал резко взлететь, когда вдруг король нанес удар с другой стороны, по предплечьям Эрнава, и нестерпимая боль растеклась к плечам и шее.

Эрнав споткнулся о невидимую преграду и, когда падал, его колун скользящим ударом попал по колену короля, пробив кожу до кости. Эрнав не остался лежать, а перекатился, чтобы встать на ноги и повернуться к королю.

Черный пронзительно завизжал, и лицо молодого короля исчезло. Осталось нечто, размером чуть больше сухожилия, прикрепленного к кости. Времени на ужас не оставалось. Эрнав поднялся на ноги и снова ударил по мечу короля.

Наконец удар попал должным образом, разбив вдребезги превосходное лезвие меча. Эрнав собрался нанести рубящий наповал удар, но Захваченный Тенью сам бросил меч и внезапно ударил рукой. Когти, которые принадлежали нечеловеческому существу, глубоко вонзились в бок Эрнава.

Эрнав закричал, но боль не остановила его удар, и топор-колун, словно по маслу, перерубил шею Черного короля.