— Агнец Божий, — объяснил Стефан. Он теперь выглядел почти как обычно, опираясь локтем в раскрытую дверь фургона. — Я тоже не думал, что сработает. Иначе бы, конечно, попросил отдать его Эстелле.
      — Конечно. — Вампир снова очаровательно улыбнулся мне. — Во всяком случае мне поручено принести извинения за доставленные неприятности; надеюсь, вы также передадите наши извинения доктору Корнику. Пожалуйста, объясните ему, что госпожа не хотела причинять ему вред, но ее недавнее заболевание позволило некоторым стать… слишком беспокойными. Они будут наказаны.
      — Заверьте сеньору, что я нахожу ее извинения достаточными и сама хотела бы просить прощения за причиненные неудобства, — солгала я. Но, должно быть, сделала это неплохо, потому что Стефан одобрительно кивнул.
      Вампир поклонился и, осторожно держа за цепочку, протянул мне крест Сэмюэля и листок толстой самодельной бумаги. От него пахло травами, как в доме, и на нем витиеватым почерком, словно писали гусиным пером, был выведен адрес в Кенневике.
      — Она собиралась сама отдать это вам, но попросила меня передать кое-что еще. Волки заплатили нам десять тысяч долларов за право два месяца жить по этому адресу.
      Стефан выпрямился.
      — Это слишком много. Почему она потребовали столько?
      — Она не назначала цену. Волки заплатили без всяких переговоров. Я выразил синьоре свои опасения по поводу необычности сделки, но…
      Он посмотрел на Стефана и пожал плечами.
      — Со времени своего изгнания из Милана Марсилия была сама не своя, — сказал мне Стефан и взглянул на второго вампира. — То, что произошло сегодня, хорошо. Замечательно увидеть госпожу снова сильной и разгневанной, Андре.
      „Замечательно“ не совсем то слово, которое он употребил.
      — Надеюсь, — хрипло ответил тот. — Но она проспала два столетия. Кто знает, что случится, когда госпожа проснется окончательно? Может, на этот раз ты перехитрил самого себя.
      — Это не я, — заявил Стефан. — Кто-то пытается снова создавать неприятности. Госпожа позволила мне провести расследование.
      Вампиры смотрели друг на друга, оба не дышали. Наконец Стефан произнес:
      — Какова бы ни была их цель, им удалось наконец разбудить Ее. Если бы они не подвергли опасности моих гостей, я бы не стал их преследовать.
      „Вампирская политика, — подумала я. Люди, вервольфы и вампиры — не имеет значения: достаточно собраться более чем троим, и начнется борьба за власть“.
      Кое-что я поняла. Старейшие волки уходят от меняющегося мира, и некоторые из них живут, как отшельники, в пещерах, выходят только кормиться и со временем теряют интерес и к этому. Похоже, Марсилия страдает той же болезнью. Очевидно, некоторые вампиры довольны таким состоянием госпожи, в отличие от Стефана. А Андре как будто не знает еще, на чьей он стороне. Я на той, которая оставит меня в покое.
      — Госпожа попросила меня передать кое-что и тебе, — сказал Андре Стефану.
      Послышался звук, подобный выстрелу, и Стефан отшатнулся к фургону, прижимая руку к лицу. И только когда на его щеке появился слабый отпечаток руки, я поняла, что случилось.
      — Это предварительно, — заявил ему Андре. — Сегодня она занята, но завтра в сумерках ты должен явиться к ней. Тебе надлежало предупредить ее, кто такая Мерседес Томпсон, как только узнал сам. Госпожа не должна была со своим колдовством неожиданно натолкнуться на ходячую. Тебе вообще не следовало приводить ее.
      — Она не принесла с собой ни кол, ни святую воду. — Голос Стефана нисколько не выдавал, что удар подействовал на него. — Она нам не опасна — она вообще едва ли понимает, кто она, и научить ее некому. Она не охотится на вампиров, не трогает тех, кто не нападает на нее.
      Андре повернул голову стремительней, чем мог любой, и посмотрел на меня. — Это правда, Мерседес Томпсон? Ты не охотишься на тех, кто только пугает тебя?
      Я устала, тревожилась за Сэмюэля и была несколько удивлена тем, что пережила свидание с Марсилией и ее вампирами.
      — Я ни на кого не охочусь, за исключением кроликов, мышей и фазанов, — ответила я. — До последней недели это было правдой.
      Если бы я не устала настолько, я бы не добавила последнюю фразу.
      — А что на этой неделе? — спросил Стефан.
      — Я убила двух вервольфов.
      — Ты убила двух вервольфов? — Взгляд Андре нельзя была назвать лестным. — Вероятно, защищалась, и у тебя случайно в руке оказался пистолет?
      Я покачала головой.
      — Один из них был призван луной — он убивал все, кто оказывался рядом. Я порвала ему горло, и он истек кровью. Второго я застрелила, чтобы он не убил Альфу.
      — Порвала горло? — шепотом повторил Стефан, а Андре явно не знал, верить ли мне.
      — Я была койотом и хотела привлечь его внимание, чтобы он погнался за мной.
      Стефан недоверчиво посмотрел на меня.
      — Вервольфы быстры.
      — Я это знаю, — раздраженно откликнулась я. — Но я быстрее. — Я вспомнила, как убегала от подруги Брана, и добавила: — Ну, обычно. Я не собиралась убивать…
      Кто-то крикнул, я замолчала. Мы ждали, но звуков больше не было.
      — Мне пора вернуться к синьоре, — сказал Андре и исчез.
      — Я поведу, — предложил Стефан. — Тебе нужно находиться сзади с доктором Корником. Когда он придет в себя, рядом должен быть тот, кому он доверяет.
      Я отдала ему ключи.
      — А что произойдет, когда он очнется? — спросила я, устраиваясь и приподнимая голову Сэмюэля. Пригладила его волосы, и руки мои скользнули ему на шею. След вампирского укуса уже почти зажил, я ощутила под пальцами лишь легкую неровность.
      — Может, ничего, — ответил Стефан, садясь на водительское место и включая двигатель. — Но иногда вервольфы не очень хорошо реагируют на Поцелуй. Синьора Марсилия всегда предпочитала волков другой добыче — поэтому ее и выслали из Италии и отправили сюда.
      — А что, охота на волков под запретом? — поинтересовалась я.
      — Нет. — Стефан развернул фургон и поехал назад. — Запрещено питаться волками Повелителю Ночи.
      Он произнес это „Повелителю Ночи“ так, словно я знаю, кто это. Но я не знала и потому осведомилась:
      — А кто такой Повелитель Ночи?
      — Хозяин Милана — вернее, был им, когда мы в последний раз о нем слышали.
      — А когда это было?
      — Примерно двести лет назад. Он изгнал сюда синьору Марсилию вместе с теми, кто был обязан ей жизнью и служением.
      — Двести лет назад здесь ничего не было.
      — Мне рассказывали, что он просто ткнул булавкой в карту. Ты права: здесь ничего не было. Ничего, кроме пустыни, пыли и индейцев. — Стефан поправил зеркало заднего обзора, чтобы лучше видеть меня, встретился со мной взглядом и продолжил: — Индейцев и еще кое-кого, с кем раньше мы никогда не встречались, Мерси. Изменяющих форму, но не призванных луной. Мужчин и женщин, которые по желанию могли принимать облик койота. У них оказался иммунитет к тому волшебству, которое позволяло нам жить среди людей незамеченными.
      Я смотрела на него.
      — У меня нет иммунитета к волшебству.
      — Я не сказал, что он у тебя есть. Но часть нашего волшебства на тебя не действует. Мы убивали таких, как ты, при встрече, и они отвечали нам тем же. — Он улыбнулся, и у меня застыла кровь от выражения этих холодных, холодных глаз. — Вампиры здесь повсюду, Мерседес, а ходячая только ты. Я всегда считала Стефана своим другом. Даже в сердце вампирской семьи я не усомнилась в его дружбе. Как это глупо.
      — Я могу поехать домой сама, — заявила я.
      Он перестал смотреть на меня, посмотрел на улицу перед собой и усмехнулась, останавливая фургон. Вышел, не выключая двигатель. Я высвободилась из-под тяжести Сэмюэля и встала с безопасного заднего сиденья.
      Выбираясь из фургона, я не увидела Стефана и не ощутила его запаха. Села на место водителя, но чувствовала, что он уставился мне в спину. Я тронула машину с места, но ту же сняла ногу с газа и нажала на тормоза.
      Опустила окно и произнесла в темноту:
      — Я знаю, что ты живешь не здесь — от тебя пахнет древесным дымом и попкорном. Подвезти тебя?
      Он рассмеялся. Я вздрогнула, потом еще раз, когда он наклонился к окну и потрепал меня по плечу.
      — Отправляйся домой, Мерси. — И он исчез — на этот раз по-настоящему.
      Я тащилась за прицепами и машинами жителей пригородов и думала о том, что выяснилось.
      Вампиры, так же как волшебный народ — другие, вервольфы и их родичи, — были сверхъестественными существами из Старого Света. Они пришли сюда по тем же причинам, что и люди: чтобы разбогатеть, приобрести власть или землю — и избежать преследований.
      Во время Возрождения существование вампиров перестало быть тайной; считалось, что быть вампиром очень престижно и помогает достичь власти. Тогда города Италии и Франции были для них раем. Но и тогда их никогда не было много. Подобно вервольфам, люди, которые могут стать вампирами, умирают гораздо чаще, чем достигают цели. Большинство принцев и знатных людей, считавшихся вампирами, были просто хитрыми и умными людьми, которые с помощью такой репутации отпугивали соперников.
      Церковь видела это в другом свете. Когда захват испанцами Нового Света пополнил сундуки церкви настолько, что она больше не нуждалась в покровительстве знатных людей, она начала преследовать и вампиров, и все остальных сверхъестественных существ.
      Умерли сотни, если не тысячи людей, обвиненных в вампиризме, колдовстве или в умении превращаться в волков. Лишь небольшой процент обвиненных действительно был вампирами, но потери были все равно тяжелыми — люди (к счастью для них) размножаются гораздо быстрее неживых.
      Итак вампиры прибыли в Новый Свет жертвами религиозного преследования, как квакеры и пуритане, только с иными целями. Вервольфы и их призванные луной сородичи пришли в поисках новых охотничьих территорий. Другие — чтобы избежать холодного железа промышленной революции, которая тем не менее последовала за ними. Совместно эти иммигранты уничтожили всех сверхъестественных существ, живших в Америке, и даже легенды о тех в основном забылись.
      Среди них было, очевидно, и мое племя.
      Сворачивая на дорогу, ведущую к Ричленду, я вспомнила, что рассказывала мне мать. Она не очень хорошо знала моего отца. В моей почти пустой шкатулке для драгоценностей — серебряная пряжка для пояса, которую отец выиграл на родео и подарил матери. Она говорила мне, что у него глаза были цвета освещенного солнцем пива и что он храпел, когда спал на спине. Еще она знала, что если бы кто-нибудь вовремя нашел его разбитый грузовик, отец выжил бы. Он не погиб в катастрофе. Кто-то острыми зубами перегрыз ему крупный сосуд, и он умер от потери крови.
      Сзади, из фургона, послышался шум. Я повернула зеркало, чтобы видеть, что там происходит. Глаза Сэмюэля были открыты, и он сильно дрожал.
      Стефан не объяснил, какой может быть плохаяреакция на Поцелуй, но я была уверена, что пойму сама. Я едва не пропустила поворот в парк Колумбии, но все-таки среагировала вовремя, и пятиться не пришлось.
      Я ехала, пока не отыскала небольшую стоянку рядом с какой-то мастерской. Здесь я остановилась, выключила фары, скользнула между сиденьями и осторожно приблизилась к Сэмюэлю.
      — Сэм? — произнесла я.
      На мгновение он перестал дрожать.
      Глаза его горели в полутьме. Я чувствовала запах адреналина, ужаса, пота и крови.
      Мне пришлось заставлять себя не убежать. Отчасти я понимала, что одной из причин его состояния служит мой страх. А в стальном догадывалась, почему вервольфы так плохо реагируют на вампирский Поцелуй: волк приходит в себя, не в состоянии двигаться, и его последнее воспоминание — кто-то пьет его кровь. Этого достаточно, чтобы нажать на все кнопки паники в арсенале вервольфов.
      — Тише, — сказала я, скорчившись между вторым сиденьем и дверью. — Вампиры ушли. Ты ощущаешь последствия укуса. Они делают свои жертвы пассивными, чтобы иметь возможность кормиться, не привлекая внимания. Но сейчас все позади — Стефан обещал, что дурных последствий не будет.
      Сэм начинал приходить в себя. Я видела, как расслабились его плечи — и тут зазвонил мой телефон.
      — Алло. — Я старалась говорить тихо.
      — Мерси. — Это был Уоррен, голос его звучал напряженно. — Приходи ко мне как можно скорей — и приведи с собой Сэмюэля.
      Сзади послышались резкие звуки. Перемена и в лучшие времена — когда им удобно и они просто хотят поохотиться — для волков болезненна. Перемена в атмосфере, сгустившейся от страха и крови, трудна. Очень трудна.
      — Сэмюэль болен, — сказала я, когда раздался крик, полный боли и отчаяния: Сэмюэль сражался с переменой.
      Уоррен выругался.
      — Тогда объясни мне вот что. Почему Адам решил, что кто-то в стае его предает?
      — Это моя вина… Уоррен, стая собирается у твоего дома?
      Он хмыкнул. Надо полагать, это был утвердительный ответ.
      — Сообщи Адаму.
      — Я сделал бифштексы и накормил егсг час назад, и теперь он спит. Я пытался разбудить его перед звонком тебе, но он глубоко погрузился в целительный сон.
      — Доктор Корник разбудит. — Я морщилась от звуков, которые издавал Сэм на заднем сиденье. — Но сейчас он не может подойти к телефону.
      — Хорошо, Мерси. — Голос его неожиданно стал спокойным. — Я об этом позабочусь. Если Сэмюэль начал непроизвольную перемену, тебе нужно уйти от него и дать ему время успокоиться.
      — Что? И оставить Сэмюэля охотящимся посредине Кенневика?
      — Он тебя не узнает, если меняется непроизвольно. Это будет не Сэмюэль, сын Брана, а только волк.
      Звуки сзади были не человеческими, а волчьими.
      — Мерси, уходи оттуда.
      — Хорошо, Уоррен, — ответила я, решив, что он прав. Волки, настоящие волки, обычно не бывают злобными, если они не испуганы, не ранены и не загнаны в угол. Вервольфы всегда свирепы, всегда готовы к убийству.
      — Если не сработает, объясни ему, что меня забрали вампиры, — попросила я. — Не думаю, чтобы он помнил. К тому же это близко к правде. Вампиры вызвали эту непроизвольную перемену. Расскажи ему это.
      И я закрыла телефон.
      Бежать было уже поздно, да я бы и не стала. Оставить Сэмюэля разбираться с последствиями его волчьей свирепости? Сэмюэль — целитель, защитник слабых. Я была уверена, что он не сможет жить с кровью невинных на руках.
      Когда-то, давно, я его бросила. Больше не брошу.
      Звуки стихли, и я слышала только его частое дыхание, но ощущала его гнев. Не стала раздеваться перед переменой — это заняло бы слишком много времени. Когда белая голова Сэмюэля показалась над сиденьем, я выбиралась из-под футболки и бюстгальтера.
      Я скорчилась на полу, зажав хвост между лапами. Не поднимала голову, но различила, как подались пружины, когда он медленно перебрался через спинку сиденья и остановился. Я была так испугана, что не могла дышать. Если бы в глубине души я не была уверена, что Сэм, мой Сэм, не причинит мне вреда, не смогла бы сделать последующее.
      Он двигался совершенно беззвучно. В Монтане на охоте волки громко воют, но в городе охотятся без единого звука. Ворчание, вой, лай — все это инструменты блефа; убивает волк молча.
      Когда Сэмюэль оказался на сиденье, я перевернулась на спину и подставила под его челюсти брюхо. Вытянула морду, чтобы и шея была уязвима. Это было едва ли не самое трудное, что мне когда-либо приходилось делать. Конечно, он мог легко убить меня, если бы я и не подставляла живот, но было что-то ужасное в этой сознательной беззащитности.
      Фургон наклонился: Сэмюэль спрыгнул почти на меня. Я чуяла его гнев — вислый запах страха рассеялся вместе с человеческим обликом, остался только волк. Сэмюэль принюхался, горячее дыхание взъерошило мою шерсть. Гнев медленно исчезал с интенсивностью, которая позволяла понять, что он чувствовал.
      Я наклонила голову и рискнула оглядеться. Сэмюэль занял все пространство между коротким сиденьем и дверью. Придавленная — на моих плечах лежали его лапы, — я ощутила внезапный приступ клаустрофобии и инстинктивно попыталась перевернуться.
      Я прекратила движение, едва начав, но Сэмюэль предупреждающе зарычал и щелкнул зубами. Я попыталась найти в этом утешение: теоретически, если волк рычит, он не собирается убивать, но я слишком хорошо знала изменчивую природу вервольфов.
      Он неожиданно сомкнул челюсти на моем горле — но слишком широко, чтобы прокусить артерию. Сквозь шерсть я чувствовала его зубы, но они замерли, не коснувшись кожи.
      Я молилась, чтобы Бран оказался прав и волк Сэмюэля считал меня своей подругой. Если Бран ошибался, мы оба с Сэмюэлем дорого заплатим.
      Я оставалась совершенно неподвижной, хотя сердце отчаянно пыталось вырваться из грудной клетки. Он выпустил меня, осторожно прихватил зубами нос и беззвучно ускользнул.
      Я вскочила и встряхнулась, чтобы привести в порядок шерсть, сбросив наконец бюстгальтер. Сэмюэль растянулся на заднем сиденье, глядя на меня прекрасными белыми глазами. Один раз он мигнул, потом положил морду на передние лапы и закрыл глаза, говоря — ясно, словно словами, — что две половинки его души снова соединились.
      Я услышала звуки сильного мотора: к нам приближалась какая-то большая машина. Как можно быстрее я снова переменила облик и стала разыскивать одежду. Белье у меня светло-зеленое, и я сначала нашла его. Надевать бюстгальтер оказалось легче, чем снимать, а футболку я обнаружила, коснувшись ее ногой.
      Машина замедлила ход, ее фары были хорошо видны через окна фургона.
      — Штаны, штаны, штаны, — шептала я, шаря руками по полу. Нащупала их, когда скрипнули шины и машина остановилась за нами. Нашелся и кинжал Зи. Я сунула его под сиденье, подальше от двери.
      Я лихорадочно натянула штаны и застегнула все пуговицы к тому моменту, как дверца той машины со стороны водителя открылась. Туфли. К счастью, они белые, и я обула их на босые ноги, не развязывая.
      Бросила взгляд на гигантское чудище, во всю длину растянувшееся на заднем сиденье. Какое-то время, вероятно, несколько часов, Сэмюэль не сможет меняться. Даже такому сильному волку, как он, нужно немало времени, чтобы прийти в себя от непроизвольной перемены, а прятать его поздно.
      — Будь хорошим псом, Сэмюэль, — строго сказала я ему. — Не пугай доброго полицейского. У нас нет времени ехать в участок.
      Меня осветил фонарик, я помахала и открыла дверь.
      — Бегаю, офицер.
      Свет фонарика мешал мне увидеть его лицо. Последовала долгая пауза.
      — Сейчас час ночи, мэм.
      — Не могла уснуть. — Я виновато улыбнулась. — Бегать одной по ночам небезопасно, мэм.
      Он отвел луч фонарика, и я быстро замигала, надеясь, что зрение быстро восстановится.
      — Поэтому я всегда беру его с собой. — Я ткнула пальцем в сторону заднего сиденья.
      Полицейский невольно выругался.
      — Прошу прощения, мэм. Никогда не встречал такой собаки — а ведь я вырос с сенбернарами.
      — Не спрашивайте, какой он породы. — Я выбиралась из машины, чтобы быть одного роста с полицейским и не смотреть на него снизу вверх. — Взяла его из питомника брошенных животных, когда он был щенком. Мой ветеринар говорит, что, возможно, это помесь персидского волкодава с эскимосом иди самоедом.
      — Или сибирским тигром, — сказал он так, чтобы я не услышала. Более громко он произнес: — Покажите, пожалуйста, ваши права, регистрационные документы и страховку, мэм.
      Он был спокоен и не ожидал никаких неприятностей.
      Я открыла переднюю пассажирскую дверцу и достала кошелек из бардачка, куда положила его у бара дядюшки Майка. Вместе с регистрацией, карточкой страхования и пистолетом.
      Жизнь будет гораздо легче, если этот приятный полицейский его не заметит — а также „Марлин-444“ в багажнике. Срок разрешения на оружие я не продлила, поэтому показывать его не стоит. К тому же, по словам Стефана, кинжал Зи — незаконное оружие.
      Я взяла страховку и регистрацию, закрыла бардачок — осторожно, чтобы пистолет не загремел. Но можно было не беспокоиться. Посмотрев на полицейского, я увидела, что он сидит на полу фургона и гладит Сэмюэля.
      Сэмюэль любит людей. Помню, он часто забегал во время перемены в начальную школу поиграть с учениками. Все дети были человеческими. Большинство вервольфов избегают малышей, но не Сэмюэль. Школьники, конечно, знали, кто он, и когда он появлялся в нормальном облике, они звали его доктор Корник и обращались так же, как с другими взрослыми. Но если он приходил переменившись, они заставляли его изображать пони, сбежавшую собаку или верного дружелюбного волка. И он делал это с таким же увлечением, как дети.
      — Хорош, — сказал полицейский, покидая наконец фургон и забирая мои документы. — А какого он размера, когда стоит?
      Я щелкнула пальцами.
      — Сэмюэль, выйди.
      Он поднялся, коснувшись спиной крыши машины. Потянулся и спрыгнул с сиденья на гравийную дорожку, не коснувшись пола фургона. Он сознательно двигался как большая собака, неторопливо и слегка неуклюже. Густая зимняя шерсть и ночная темнота позволяли скрыть некоторые отличия, которые не объяснило бы никакое скрещивание.
      Передние лапы вервольфа напоминают скорее медвежьи или львиные, чем лапы лесного волка. Подобно этим хищникам, вервольфы когтями рвут плоть, а это означает различия и в мускулатуре.
      Полицейский присвистнул и обошел вокруг Сэмюэля. Он старался не светить фонариком ему в глаза.
      — Только посмотрите! Ни унции жира на все двести фунтов веса.
      — Думаете? Я его никогда не взвешивала. Знаю, что он тяжелей меня, и с меня этого достаточно.
      Полицейский вернул документы, даже не заглянув в них.
      — Все равно лучше бы вам бегать днем, мэм. Во всяком случае парк ночью закрыт — так безопасней для всех.
      — Я ценю вашу заботу, — искренне произнесла я, гладя вервольфа по голове.
      Полицейский вернулся в свою машину, но подождал, пока я не закрыла Сэмюэля в фургоне, а потом проводил меня из парка до выезда на шоссе, так что я не могла остановиться и надеть носки. Терпеть не могу ходить босиком в теннисных туфлях.
      Сэмюэль устроился на переднем сиденье и высунул голову в окно. Уши его от ветра прижались к голове.
      — Прекрати, — велела я ему. — Скройся в фургоне. Он не обратил на это внимания, открыл рот и свесил язык. Немного погодя втянул голову и улыбнулся мне. — Всегда мечтала об этом, — призналась я. — Может, когда все это кончится, ты поведешь, а я высунусь в окно.
      Он повернулся ко мне и положил передние лапы на пол между нашими сиденьями. Потом уткнулся носом мне в живот и заскулил.
      — Прекрати! — прикрикнула я и хлопнула его по морде. — Это грубо.
      Он отвел голову и бросил на меня насмешливый взгляд. Я получила возможность посмотреть на спидометр и убедиться, что не превышаю скорость.
      — Ты станешь причиной аварии, Сэмюэль Ллевеллин Корник. Убери свой нос от руля.
      Он фыркнул, дважды потрепал лапой мое колено — и снова прижался носом к пуговице на моем животе. На этот раз он увернулся от моей оплеухи и отскочил на сиденье.
      — Моя татуировка? — спросила я, и он взвыл — басом. У меня под пупком вытатуирован отпечаток лапы.
      Должно быть, Сэм увидел его, когда я переодевалась. У меня и на руках есть татуировки.
      — Карен, моя соседка по комнате, изучала искусство. А деньги зарабатывала, делая татуировки. Я помогла ей сдать химию, и она предложила сделать мне татуировку бесплатно.
      Два года, что я прожила у матери, я старалась казаться совершенной. Боялась, что если у меня не получится, я потеряю свой новый дом так же внезапно, как потеряла прежний. Тогда мне и в голову не пришло бы сделать что-нибудь такое нелепое, как татуировка.
      Мать все еще винит Карен в том, что я перешла с инженерного дела на историю — что делает ее непосредственно ответственной и за мое нынешнее занятие, ремонт машин. Мать, вероятно, права, но сейчас я гораздо счастливей, чем если бы была инженером.
      — Карен показала мне альбом со снимками своих татуировок, и в нем я нашла парня, который сделал себе волчьи следы от одного бедра до другого. Мне нужно было что-нибудь поменьше, и мы договорились об одном отпечатке.
      Мать и семья знали, кто я, но не задавали никаких вопросов, и я прятала от них свою сущность койота, стараясь не выделяться. Это был мой собственный выбор. Койоты легко приспосабливаются.
      Помню, глядя на спину этого парня, я поняла, что от других могу спрятаться, но от себя нет. Поэтому я попросила Карен поместить татуировку на самую середину тела, чтобы я могла хранить ее в тайне и в то же время чувствовать себя цельной. Наконец-то я пришла к согласию с самой собой, и больше не хотела быть ни вервольфом, ни человеком.
      — Это след койота, — твердо сказала я. — Не волчий. Он улыбнулся и снова высунул голову в окно; на этот раз за нею последовали и плечи.
      — Выпадешь, — проворчала я.

Глава двенадцатая