Маленький большой человек

(оживление в войсках)

Всего ШЕСТЬ дней пути!

(экспедиции за золотом по всей границе)

По договору шестьдесят восьмого года Черные холмы были отданы сиу, после того как индейцы нанесли армии несколько серьезных поражений и сожгли с дюжину фортов. Земля там действительно напоминала рай: густые леса, чистая вода, изобилие дичи. Лакота называли это место Па-Сапа, то есть Священные холмы, поскольку любое скопление деревьев и живности было для краснокожих свято. Белый же человек в своем необузданном стремлении подчинить себе природу уже превратил в лысую степь добрую половину доставшихся ему земель. Он не думал, подобно индейцам, о дне завтрашнем.

Как-то, еще мальчишкой, я там побывал. До этого Старая Шкура долго молился, и его посетило видение, что мы вернемся с двумя медведями и шестью оленями вапити. Ровно столько мы и принесли с собой тогда, ничем более не повредив изумрудно-голубому лесу и серебряным ручьям. Найди мы тогда золото, мы бы все равно не знали, что с ним делать.

Но с тех пор я сильно изменился. Теперь-то я знал, как с ним следует поступать, и отправился в Дакоту. В «золотую лихорадку» пятьдесят восьмого года в Колорадо я мало чего добился, но цвет моей кожи снова погнал меня вперед.

Я больше не выслеживал Кастера и не хотел возвращаться к индейцам. Однако мне суждено было встретиться с ними вновь.

Глава 24. КЕРОЛАЙН

Весной семьдесят шестого я добрался до городка Шайен в Южном Вайоминге, где на одном из полустанков «Юнион Пасифик» возникло нечто вроде перевалочной базы для золотоискателей, направляющихся к Черным холмам.

По договору с сиу белые люди обязались держаться подальше от этого места, а армия должна была следить за его неукоснительным соблюдением и заворачивать назад любую направлявшуюся туда экспедицию независимо от ее целей. Но сил двух полков явно не хватало для надежной охраны, и не было в те времена старателя, который бы не мог похвастаться, что хотя бы раз вонзил лопату в запрещенную землю. Тем же, кого ловили солдаты, говорили «нельзя!» и… отпускали. Надо ли уточнять, в какую именно сторону они направлялись? Ну разумеется, не домой!

Повторялась старая история, опробованная во время золотой лихорадки в Колорадо. Снова был выдвинут девиз «Прогресс против дикости!» — и войскам развязали руки. Самые горячие головы рванулись вперед, но сиу, с одной стороны, не желавшие смотреть на это сквозь пальцы, а с другой — опасавшиеся пока убивать незваных гостей, довольно жестко выпроводили их со своей земли.

Едва попав в Шайен (не в племя, а в город с таким названием; индейцев здесь не было, да и быть не могло), я сразу же наткнулся на двух парней, вдохновенно бивших друг другу морды прямо на главной улице. Поскольку никакие неотложные дела надо мной не висели, я остановился на них поглазеть. Можете представить себе мое изумление, когда в одном из дерущихся я опознал свою родную сестру Керолайн.

Стоять и смотреть, как какой-то мерзавец молотит ее, было выше моих сил, и, дождавшись небольшой паузы в драке (вызванной мощным ударом в челюсть, от которого Керолайн ткнулась лицом в грязь), я выхватил свой новенький «кольт»-миротворец, но, прежде чем мне удалось прицелиться, какой-то парень рядом со мной произнес:

— Подождите, сэр. Пусть докажут, кто из них настоящая.

— Настоящая… что? — опешил я.

— Не что, а кто. Настоящая Бедовая Джейн 12, — ответил он и послал длинную струю желтой от жевательного табака слюны точно между носками своих сапог. — Эти две стервы все время дерутся, сэр. Вон та рыжая кобыла весь день бахвалилась в баре, что она и есть та самая, а потом туда вошла другая, и они отправились выяснять отношения.

Я убрал револьвер и, взглянув повнимательнее на противника Керолайн, разглядел страшную уродину, которая к тому же в тот момент так ругалась, что ответная брань моей сестры, признанной мастерицы этого дела, звучала как пасхальный гимн.

Бедовая Джейн… Я часто слышал это имя, но видел ее впервые. Квадратная фигура, лицо, как картофелина, оттопыренные уши, сломанный нос, вместо волос жидкая пакля… Снова уложив Керолайн на землю, она пнула ее сапогом, сплюнула, подобрала упавшую шляпу и вразвалку направилась обратно в салун.

Помните, как Керолайн спасла меня однажды, когда несколько пьяных негодяев решили, что я мул? Она была слишком велика и тяжела, чтобы тащить ее на себе, поэтому я просто принес в шляпе воды и вылил ей на лицо. Она тут же пришла в себя и прорычала:

— Где эта потаскуха? Я ее убью!

Я опустился на корточки и сказал:

— Тебе и так изрядно досталось, Керолайн. И поделом, если ты и впрямь решила выдать себя за Бедовую Джейн. Ну скажи мне, зачем тебе это понадобилось?

Ей потребовалось минут пять, чтобы собраться с мыслями и узнать меня, но она была еще слишком возбуждена для выражения сестринских чувств. Я помог ей встать. Особого урона ей не нанесли, если не считать, конечно, фингал под глазом, клок вырванных волос, разбитую губу и прокушенное ухо. Все же я нашел доктора, который быстренько привел ее в порядок, а затем мы отправились в ресторанчик, где она проглотила бифштекс величиной с мой зад и фунтов пять жаренной на сале картошки.

— Ну а теперь, — сказал я, — расскажи мне, что все-таки произошло.

— Знаешь, — ответила она, настороженно трогая пальцем качающийся глазной зуб (передних и в помине не было), — раз уж ты мой брат, то должен пойти и пристрелить эту шлюху.

— Может, я так и поступлю, если узнаю, что она тебе сделала, кроме того как вываляла в грязи, хотя ты и выше ростом, да и руки у тебя длиннее.

— Нет у меня сейчас настроения лясы точить, Джек. Я себя что-то скверно чувствую. Наверное, скоро умру.

На моем месте, сэр, вы бы тоже вряд ли приняли всерьез подобные слова, произнесенные человеком, только что перекусившим дневным рационом роты солдат.

— Плохо не телу, — многозначительно пояснила Керолайн, — а душе.

Она осушила чашку кофе и вытерла губы рукавом.

— Конечно, — продолжала она, — такой хладнокровный человек, как ты, Джек, вряд ли поймет, что значит умирать от любви. Но ты хоть не смеешься надо мной, и на том спасибо.

— А что стало с твоим женихом, Керолайн? — изумился я. — С Френком Дилайтом? Я-то полагал, что в шестьдесят седьмом ты собиралась за него замуж?

— Ничуть не бывало. И вообще я с трудом вспоминаю, о ком ты говоришь, столько лет прошло… Это тот бродяга-сутенер на «Юнион Пасифик»? Он оказался страшным дерьмом, Джек. Когда ты сбежал, Джек, и бросил свою беззащитную сестру на произвол судьбы, этот Френк, или как там его звали, начал лезть ко мне под юбку, и мне пришлось разобраться с ним по-свойски. Куда ты тогда делся? — И тут же добавила: — Майор Норт сказал мне, что ты струсил в той драке с индейцами и смылся.

Керолайн принадлежала к людям, которые на каждые два слова умудряются допустить три логические ошибки. Объяснять же ей что-либо было равносильно голосовым упражнениям перед зеркалом, поэтому я свел свои комментарии к минимуму, то есть вообще промолчал.

— Ну а потом, — продолжала она, — я оставила работу на «Юнион Пасифик», поехала в Калифорнию, потом в Орегон, оттуда в Аризону, затем в Санта-Фе, в Техас, Вирджиния-Сити и Айову. О, я много повидала, Джек, но потом мне это надоело.

— А что за дурацкая история с Бедовой Джейн? Насколько я понял, ты выдавала себя за нее?

Керолайн сонно взглянула на меня, снова вытерла губы и нос (на этот раз широким воротником своей мужской рубахи) и не удостоила меня ответом.

— Зачем тебе это? — настаивал я. — Если та, вторая, и вправду Джейн, то она так уродлива и грязна на язык, что мужчины вряд ли считают ее привлекательной. А что касается драки, то, на мой взгляд, мордобой дело не женское.

Керолайн искренне позабавила моя наивность.

— Ты удивишься, — сказала она, — как много парней западают именно на драку. Везде, где я побывала, меня окружали толпы ухажеров. Сам Дикий Билл Хикок, хотя ты и вряд ли о нем слышал, плакал по ночам от любви ко мне, но эта мерзкая шлюха увела его прямо у меня из-под носа. Кроме того, мало кто видел настоящую Бедовую Джейн, и когда заявляешь во всеуслышанье, что, мол, вот она я, то сразу попадаешь в хорошую компанию и получаешь выпивку бесплатно. Мне так не везло в жизни, Джек, что я не вижу ничего страшного в том, чтобы оказаться таким образом среди крепких парней, любящих повеселиться.

Керолайн, как обычно, клонило к патетике, но я отлично понял, что она имела в виду. Возьмите, например, меня. Жизнь моя была яркой и опасной, я участвовал во многих событиях, вошедших в историю этой страны, но кто знает обо мне? А теперь вспомните Кастера, Эрпа, Дикого Билла — вот имена, которые говорят сами за себя. А «Дикий Джек Кребб» даже как-то не звучит…

Тогда, впрочем, я не думал об этом, поскольку она неожиданно упомянула моего старого знакомого.

— Дикий Билл? — спросил я. — Он здесь, в Шайене? Я не видел его с Канзас-Сити.

Однако Керолайн только фыркнула в ответ, заподозрив меня в желании попросту примазаться к ее славе. Я уж было решил, что она в свойственной ей манере слегка приукрасила свой рассказ, но буквально на следующий день случайно встретил Билла на улице.

Он слегка потолстел, был одет куда лучше прежнего и куда-то торопливо направлялся, держа под левой рукой несколько коробок в нарядных упаковках. Его острые, немного оплывшие глазки прочесывали улицу вдоль и поперек, а правая рука как бы невзначай покоилась в кармане, который оттягивало что-то тяжелое.

— Привет, Билл! Помнишь меня? — как можно радостнее заорал я.

Он тщательно оглядел меня с головы до ног. Богом клянусь, он сразу же вспомнил, кто я и откуда, но решил сначала удостовериться, что от меня не исходит никакой угрозы.

— Как дела, старина? — ответил Билл. — Все еще режешься в покер?

— Не так часто, как раньше. Думаю смотаться за золотом.

— И я туда собираюсь. Может, двинем вместе?

Мы отправились в салун, заказали выпивку, и тут он сказал:

— Я собираюсь жениться.

Я сразу вспомнил тревоги Керолайн.

— На Бедовой Джейн?

Хикок смущенно посмотрел на меня и ответил:

— Многие считают, что мы с Джейн муж и жена и что у нас есть дочь. Но это не так. — (Я привожу эту часть нашего разговора лишь для восстановления исторической справедливости.) — Я женюсь на миссис Агнес Лейк Тетчер, вдове знаменитого шоумена Вильяма Лейка Тетчера. Замечательная женщина, старина. Она выступала в цирке вместе со своим покойным мужем. Впервые я увидел ее в Нью-Йорке, куда приехал давать свое представление.

Эта часть карьеры Хикока была мне совершенно неизвестна.

— Да, — ответил он на мой вопрос, — все началось еще в Ниагара-Фолз. Я раздобыл там несколько бизонов, медведя и пару команчей, сварганил любопытное шоу и путешествовал с ним по стране. Но в Нью-Йорке индейцы окончательно спились, медведь подох, и мне пришлось продать бизонов, чтобы вернуться обратно.

— Кстати об индейцах, — сказал я, — думаю, сиу не понравится, когда в Черные холмы хлынут старатели.

Билл беззаботно махнул рукой:

— Не беспокойся об этом, старина. Армия их оттуда вышвырнет.

— Старателей?

— Да нет же, сиу, — нетерпеливо ответил он. — Белый человек волен идти туда, куда ему вздумается. Я слышал, — он понизил голос, — что Грант 13 отдал армии секретный приказ не препятствовать больше золотоискателям. Кроме того, готовится кампания против краснокожих, осевших на Пыльной реке.

Упоминание о Пыльной реке встревожило меня, ведь это была вотчина Старой Шкуры.

— И возглавит кампанию, без сомнения, Джордж Армстронг Кастер? — ехидно спросил я.

— Ты отстал от жизни, старина, — ответил Билл. — Ты что, ничего не знаешь о слушаниях в конгрессе?

Разумеется, я не знал о них, поскольку крайне редко читал газеты и считал всех политиканов сворой недоумков.

Билл рассказал мне, что всплыла довольно грязная история с армейскими поставками, в которую был вовлечен Орвил Грант, брат президента. Считая себя неуязвимым и безнаказанным, он развернул подпольную торговлю товарами, предназначавшимися исключительно для войск, снабжая ими всех, вплоть до индейцев.

— Всего-то? — удивился я, поскольку не углядел в этом ничего страшного, отлично зная, как ведут себя белые, облеченные властью.

— Так вот, ты спрашивал о Кастере, — немного раздраженно ответил Хикок. — Он не поедет воевать с сиу, потому что его вызвали в Вашингтон давать на этих слушаниях свидетельские показания.

— Ага, ему неохота ссориться с президентом, — злобно заметил я, разом вспомнив все свои обиды.

— Ты бы лучше покером занимался, старина, — покачал головой Билл. — Политика тебе не по зубам. Кастер отправился давать показания против Орвила. За это президент может вообще вышвырнуть его из армии.

— Так зачем ему это понадобилось?

— Затем, что Кастер всегда поступает так, как считает нужным. Его многие ненавидят, но никто не может обвинить в лицемерии.

Да, все-таки Билл сильно изменился. Тогда, в Канзас-Сити, он не то что не интересовался политикой, а вообще вряд ли знал, как зовут президента.

Мы с ним еще немного поболтали, в основном о том, кого бы еще хотели взять с собой за золотом, где лучше купить снаряжение, каким маршрутом стоит добираться до Черных холмов и так далее.

Разумеется, я не стал спрашивать его о знакомстве с моей сестрой, так что до сих пор не знаю, было их романтическое приключение просто плодом ее воображения или нет. Но могу сказать вам одно: бедняжка Керолайн определенно повредилась в рассудке. Я давно начал замечать признаки этого, а теперь могу уверенно заявить — все ее рассказы о своих любовных неудачах не имели под собой ничего реального. Да и Френк Дилайт, кстати, никогда в жизни не делал ей предложения, по крайней мере в моем присутствии.

Переживя в юности «страшную драму», она конечно же не молодела с годами. Теперь ей было сорок четыре, и она ни разу не выходила замуж, хотя и пыталась сделать это еще в пятьдесят втором, когда на наш караван напали индейцы.

Однако внешне она не выглядела на свой возраст. За исключением некоторых благоприобретенных дефектов вроде выбитых передних зубов и пожеванного уха, у нее не было ни седины, ни намека на морщины, и она выглядела по-прежнему лет на двадцать.

Но в голове у нее творилось что-то невообразимое. В тот день, вернувшись со встречи с Хикоком в отель, где мы с ней жили, я решил выплеснуть на нее всю правду. Так истеричкам бьют иногда по щекам, чтобы привести в чувство.

— Дикий Билл женится, — сказал я с порога.

Керолайн сидела на кровати, закинув ногу на ногу и задумчиво разглядывая подметку сапога.

— И вовсе не на Бедовой Джейн, — добавил я.

Она подняла голову и ответила:

— Знаю. Дело в том, что он хочет жениться на мне.

Вот тут-то я и понял: ее пора поместить в психушку. Но, как сами понимаете, ничего делать не стал. А надо бы, потому что, вернувшись снова к теме замужества, она день за днем только и говорила об этом. Мне приходилось запирать ее в отеле, чтобы не компрометировать себя перед приятелями присутствием сумасшедшей сестры; она же снимала с окон белые занавески, устраивала из них импровизированную брачную фату и разгуливала в таком виде часами, не пытаясь, впрочем, выйти на улицу через дверь или окно, что само по себе говорило о том, как далеко зашло ее помешательство, ведь прежде ее просто невозможно было удержать на одном месте.

В Шайене меня больше ничто не держало, и мне взбрело в голову отправиться в Денвер. Но после счастливых дней, проведенных там в шестьдесят четвертом с Ольгой и Гусом, было бы просто смешно возвращаться туда с безумной сестрицей. Поэтому мы купили билеты на «Юнион Пасифик» и отправились на восток, в Омаху.

Керолайн не доставляла мне особых хлопот, я убедил ее, что свадебная церемония произойдет там, ведь Билл Хикок не такой мужчина, чтобы праздновать подобное событие в маленьком городке…

Омаха оказался огромным городом со всеми мыслимыми атрибутами цивилизации, в том числе и домом для умалишенных. Заправляли там люди, которых легко можно было принять за пациентов, если бы не их униформа. Мне совсем не хотелось оставлять Керолайн на их попечение, но так следовало поступить ради нее самой. Сестра же мгновенно освоилась в новой обстановке и выглядела абсолютно счастливой, принимая этот дом за свой собственный особняк и полностью отдавшись приготовлениям к свадьбе. Она была так занята, что даже не попрощалась со мной.

Таким образом я пропустил настоящую свадьбу Билла Хикока, состоявшуюся в Шайене, и так и не увидел его жену.

За золотом я с ним тоже не поехал. Та наша встреча оказалась последней. Второго августа 1876 года, во второй половине дня, Билл, против своего обыкновения, сел играть в покер спиной к двери. Некто по имени Джек Маккол вошел в салун и застрелил его. В первый и последний раз в своей недолгой жизни Дикий Билл потерял бдительность. Все случилось именно так, как он предсказывал.

Карты, которые он держал в тот момент в руке, окрестили «мертвой рукой»: две пары — тузы и восьмерки. Покойся с миром, Д. Б. Хикок!

Я поместил Керолайн в сумасшедший дом в апреле месяце, а неделей позже сел на пароход, решив добраться водой до Дакоты, а оттуда, по земле, к Черным холмам. Миссури только что освободилась ото льда. Колесный пароходик доставил меня до Янктона, где я пересел на другое судно под названием «Дальний Запад». Сделав это, я обеспечил себе участие в последней битве Кастера.

Шучу, конечно. Но именно так сложились дальнейшие события. В Янктоне мне пришлось провести пару дней, прежде чем взойти на борт «Дальнего Запада», капитаном которого являлся человек по имени Марш, местная знаменитость и друг писателя Марка Твена. Чем известен последний, сказать не могу, но капитан считался непревзойденным мастером речного судоходства вне зависимости от погоды.

Против самого Марша я ничего не имею, но его «Дальний Запад» вез в Йеллоустоун армейские припасы для кампании против индейцев, сбежавших из официально отведенной им резервации и обретавшихся теперь в районе Пыльной реки. Но это место было в Монтане, в сотнях миль от Черных холмов. Как выяснилось, сиу даже не пытались защищать холмы, справедливо считая, что отныне они потеряны для них навсегда. Они бежали, и армия преследовала их, чтобы повторить бойню при Уошито. Понимаете, сэр, там, у Пыльной реки, лежала совершенно дикая земля без единого белого поселенца. Не заглядывали туда и золотоискатели. Испокон веков там жили только индейцы, но сиу посмели самовольно покинуть свою резервацию.

Последнее оказалось решающим для правительства, тут же радостно бросившегося на защиту духа и буквы закона. Все были сыты краснокожими по горло. Ровно век назад была принята Декларация о независимости, и теперь открылась Столетняя выставка, где демонстрировались последние технические новинки вроде пишущей машинки, телефона и мимеографа. На этом фоне казалось просто нелепым, что столь преуспевающая страна до сих пор терпит дикарей, не изобретших даже колеса. Вот президент Грант и послал против них войска. О, президент очень добр, он не раз пытался быть братом индейцам, давая им кучи привилегий, которых не имели даже его белые соплеменники, но подлые краснокожие совсем обнаглели, приняв это как слабость с его стороны. Такое положение вещей требовало немедленного исправления.

Сидящий Бык, Бешеный Конь, Острое Копье и прочие знаменитые вожди сиу собрались у Пыльной реки вместе с несколькими тысячами своих собратьев. С каждым днем их становилось все больше.

Туда-то и двигались войска: с юга — генерал Крук, с запада — Гиббон, с востока — Терри. Краснокожих варваров следовало окружить и дать им последний, решающий бой.

В том же Янктоне я узнал, что Кастер возвращается из Вашингтона, и, хотя Грант и невзлюбил его после свидетельств вины своего брата, он позволил ему вернуться в армию и сражаться с индейцами. Тому немало способствовало мнение других генералов, которым имя Кастера, героя и победителя, требовалось для поднятия духа солдат.

Последний раз я видел шайенов и Старую Шкуру лет восемь назад. С тех пор южные шайены успокоились, осели, жили земледелием и охотой, охотно ели из рук правительства и даже отдавали своих детей в школы. Уошито и прочие кампании шестьдесят восьмого и шестьдесят девятого годов окончательно сломали им хребет. Так, по крайней мере, казалось.

Но, насколько мне было известно, бунтарский клан Старой Шкуры так и не присоединился ни к одному правительственному договору. Я мог поклясться, что старый вождь привел свой народ к Пыльной реке, если, конечно, Вездесущий Дух не призвал его к себе.

Кастер собирался довершить начатое, и я снова стал смотреть на происходящее, как на свое личное дело. Но я был в Янктоне, а «Дальний Запад» направлялся в верховья Миссури, чтобы помочь Кастеру разгромить сиу и северных шайенов.

Взойдя на борт, я направился прямо в капитанскую рубку и сказал Маршу, что генерал Кастер телеграфировал мне, прося стать его личным следопытом, поскольку я отлично зарекомендовал себя в знаменитой битве при Уошито, где мы уничтожили лагерь Черного Котла со всеми его головорезами, но, несмотря ни на что, я готов оплатить свой проезд.

Марш ответил, что не возражает, если я смогу найти себе место на палубе. Корабль был переполнен гражданскими и военными.

Наконец колеса «Дальнего Запада» вспенили мутную воду Миссури, и мы отправились на север, навстречу самой грандиозной битве с индейцами во всей истории страны. Тогда, конечно, никто об этом и не подозревал, полагая, что Кастеру стоит только появиться на горизонте и краснокожие умрут со страха. Однако это оказалось страшной ошибкой.

Глава 25. СНОВА КАСТЕР

Путь до форта Линкольн занял около двух недель, и когда мы прибыли туда, то узнали, что уже примерно столько же времени войска под командованием Терри и Кастера маршируют к Йелоустоуну.

Едва судно причалило к пристани, на борт взошли две женщины. Одна из них оказалась самым прелестным созданием на свете, никого лучше нее я в жизни не видел, разве что за одним исключением. Ее одежда, манеры, красота совершенно не вязались с дикостью лежащей вокруг земли, по которой гулял непрестанно дувший ветер.

Это была миссис Кастер. Я встретил ее впервые, но почему-то сразу узнал. Милое округлое лицо, прекрасные, немного грустные глаза… Когда она ступила своей маленькой ножкой на палубу, я подал ей руку. Мисс Кастер едва коснулась ее, скользнула по мне отсутствующим взглядом и направилась прямо к капитану Маршу.

Я последовал за ней, как личный слуга или, скорее, как дурачок, которому добрая тетя дала конфетку. Второй женщиной оказалась сестра генерала Кастера, она же жена лейтенанта Джеймса Колхауна.

Марш проводил их в свою каюту, я же остался у дверей.

— Капитан, — донесся до меня умоляющий голос, — очень прошу вас разрешить нам плыть с вами.

— Простите, мэм, — отвечал Марш, — но это невозможно.

Просьба повторялась неоднократно, приводились самые разные доводы, но капитан остался непреклонен. Меня немного удивила неподдельная тревога, сквозившая в голосе молодой женщины. В самом деле, Кастер не впервые отправлялся в поход, в его распоряжении были лучшие войска, лучшие лошади, лучшее оружие, лучший провиант… и самое громкое имя во всей армии. Герой Уошито, победитель южных шайенов, первооткрыватель золота на Черных холмах, новая кампания для него всего лишь очередной шаг к маршальскому жезлу… Так чего же она боится? Почему именно сейчас? Все были абсолютно уверены в скорой победе, на корабле был даже репортер «Нью-Йорк геральд», получивший задание вернуться с большим очерком о «последней битве с дикостью». В чем же дело?

Я сошел на пристань. У трапа стоял старый сержант, не попавший в последнюю кампанию в силу своего возраста. Красный нос и слезящиеся глаза бедняги красноречивее всяких слов могли рассказать о немеренном количестве спиртного, потребленного за долгие годы походов.

— Что это красотка-жена генерала надумала плыть с нами? спросил я его.

— Ей приснился жуткий сон, — хрипло ответил сержант. Представляешь, здоровенный сиу держит в руках окровавленный длинноволосый скальп и смеется… Может быть, поэтому генерал постригся?

— Постригся? Да ты что! Он бы никогда…

— Не веришь, не надо. Вот когда увидишь его, убедишься сам.

— Ладно, не ворчи, — ответил я сержанту, — я вовсе не хотел обидеть тебя недоверием. Просто это довольно странно. Никогда бы не подумал, что Кастер расстанется со своими локонами. Раньше индейцы звали его Длинноволосым… а теперь как?

— Племя кроу окрестило его Сын Утренней Звезды, — сказал мне старый солдат.

— Ты сражался при Уошито?

— Нет. Я оставался тогда в главном лагере. Может быть, поэтому и жив до сих пор.

В этот момент на трапе появились обе женщины в сопровождении Марша. Он проводил их вниз, а затем присоединился к нам.

— Бедняжка, — сказал капитан. — Но я ничем не могу ей помочь. Особенно сейчас, когда Кастер поссорился с Грантом. Если помните, несколько лет назад он уже был под судом за то, что самовольно отлучился к жене.

— Она того стоила, — ухмыльнулся сержант.

— Ему слишком везло в жизни, — язвительно добавил я.

— Точно, — эхом отозвался старый солдат. — Он всегда поступал так, как ему заблагорассудится. Когда закончилась Гражданская война, на праздничном параде он проскакал мимо Гранта, даже и не подумав отдать ему честь. Потом говорили, что его лошадь понесла, но я-то видел, как он сам вонзил ей шпоры в бока…

«Дальний Запад» снова отправился в путь и плыл до реки Йеллоустоун, делая небольшие остановки для заготовки дров и отгрузки части припасов, предназначавшихся для пехоты, ждавшей приказа у Глендайв-Крик. В первую неделю июня мы вошли в устье Пыльной реки, где и нашли стоящий лагерем седьмой кавалерийский полк.

Море палаток, несколько гуртов скота, штук сто пятьдесят повозок с продовольствием и припасами, солдаты, погонщики, табунщики, индейцы… Последние принадлежали к племени арикара, хотя тогда все почему-то называли их ри. Эти ри, будучи исконными врагами сиу, сами предложили Кастеру свои услуги в качестве проводников, разведчиков и следопытов.

Солдаты обращались с ними пренебрежительно, ведь ри скорее перерезали бы себе горло, чем вымыли бы, например, лицо, не говоря уже о прочих частях тела. Когда «Дальний Запад» встал под разгрузку, я заметил одного индейца, который с совершенно дебильным видом слонялся вдоль причала, подбирая пустые бутылки в надежде обнаружить на их дне хоть немного капель спиртного.

— Это Кровавый Нож, — пояснил один из солдат. — Говорят, он прибил собственную мать за глоток виски. Никогда бы не сказал, что Упр… — он подавился неоконченной фразой и окинул меня подозрительным взглядом.

Солдат хотел назвать генерала Упрямцем, но я был в гражданском платье, и он не знал, с кем имеет дело: в лагерь понаехало полно прихлебателей Бостона Кастера, младшего брата генерала, и Армстронга Рида, его племянника.

— Глядя на него, — поправился он, — трудно догадаться, что это любимый проводник Кастера, не правда ли? — Он фыркнул. — Пропащий пьяница.

Однако Нож не был пьян, поскольку индейцам запрещалось открыто пить виски в присутствии белых людей. Оставив надежду найти недопитую бутылку, он с искаженным от мучительной жажды лицом попытался объясниться с парой поддавших гуртовщиков на языке знаков.

Я подошел к нему, развернул его лицом к себе и просигнализировал:

«Хочешь промочить горло?»

Тот так отчаянно закивал, что его голова только чудом осталась на плечах.

Тогда я раздобыл бутылку, и мы с ним уединились в одном из многочисленных оврагов, пересекавших прибрежную равнину. Там я позволил ему сделать большой глоток и отобрал бутылку. Ри облизал губы и вопросительно посмотрел на меня.

«Что собирается делать Длинноволосый?» — знаками поинтересовался я.

«Он постригся», — ответил индеец, снова переводя глаза на бутылку.

«С чего бы это?» — невинно спросил я.

«Наверное, готовится к смерти».

Я дал ему еще глоток. Нет нужды говорить, какое значение индейцы придают волосам. Скальпы снимались не только ради трофеев. Краснокожие верили, что человек без скальпа лишается своей силы и не может уже попасть после смерти на Ту Сторону. Поэтому когда они видят лысого от природы, то считают его трусом, нарочно сбрившим волосы. Кастер, сам того не подозревая, допустил грубую ошибку.

«Так нельзя было делать, — продолжил Кровавый Нож, мрачневший с каждым глотком. — Мне недолго уже смотреть на тебя», — добавил он, обращаясь к солнцу.

Я знал, что если позволить ему развить эту тему, то он скоро запоет песню смерти и тогда уже из него ничего не вытянуть.

«Ну зачем ты так, — сказал я. — Радуйся жизни, пока можешь. В лагере еще немало виски… А где стоят сиу и шайены?»

«На ручье Дикого Шиповника».

«И много их?»

«Как звезд на ясном небе».

«Но у Кастера полно солдат, а с юга и запада идут новые войска».

Индеец обреченно покачал головой:

«Это ничего не значит. Нас всех убьют. Длинноволосому никогда не быть Великим Белым Отцом в главном городе бледнолицых, как он того хотел. Он нравится мне, но ему достался плохой талисман».

По его словам, Кастер сам говорил ему, что собирается еще до конца месяца стереть всех сиу с лица земли и что американский народ в благодарность сделает его президентом.

— Думаю, он хочет успеть к Четвертому июля, — заметил я, вспомнив о столетнем юбилее нашей независимости от английской тирании.

На языке жестов эта фраза заняла куда больше времени. Шайены называли июль месяцем бизона, но откуда мне было знать, как обозначают его ри. На всякий случай я приставил два пальца к голове, изображая рога, и замычал, после чего показал луну и четыре дня. И школьник бы сообразил, в чем тут дело, но не ри. Тогда я стал изображать солдат, которые идут в атаку, стреляют и падают.

Ри радостно закивал.

«Ну что, понял?» — с надеждой «сказал» я.

«Да, — ответил индеец, — все перепились».

— Черт! — рявкнул я по-английски. — Ладно, хрен с тобой, допивай свое виски, несчастный сукин сын.