1955 год называли «годом отчаяния» на целине. Но я бы не прибегал к столь крайней оценке, хотя было очень тяжело. За все лето, начиная с мая, на землю не упало ни капли дождя. Не дождались мы и обычных, идущих как по расписанию июньских дождей. Надо было готовиться к худшему.
      Кто не бывал в такое время в степи, тому не понять душевного состояния хлебороба. Испытываешь страннее ощущение: весной в степи порой разливалось сплошное море воды, люди до своих бригад добирались на лодках. Но сошли вешние воды и – как отрезало. С утра раскаленное солнце начинало свою опустошительную работу, медленно плыло в белесом, выцветшем небе, излучая нестерпимый зной, а к вечеру, малиново-красное, тонуло в мутной дымке за горизонтом. И снова, почти не дав роздыха, вставало на следующий день, продолжая жечь все живое. И так неделя за неделей, месяц за месяцем…
      Между тем посевные площади по сравнению с прошедшим годом мы увеличили вдвое. Почти десять миллионов гектаров зерновых было посеяно на вновь освоенных землях. Сверх плана заняли полтора миллиона гектаров под яровые. И сев провели быстрее, дружнее, лучше, чем в первую весну. Республика за один год сделала в земледелии огромный шаг вперед, люди уже начали зримо ощущать результаты своей работы и продолжали напряженно трудиться, еще не зная, что их подстерегает беда…
      Мы знали, конечно, что жара и сушь в этом краю никому не в диковинку. Но не знали еще зловещей неумолимости степного календаря, который раз в десять лет преподносит особенно жестокие, губительные засухи. Мы предвидели – еще до начала наступления,– что борьба со стихией здесь неизбежна. Когда делались экономические расчеты по освоению целины, ученые считали: если даже на каждое пятилетие падет по два сильно засушливых года, то в среднем мы все равно будем брать в степи 500 миллионов пудов хлеба в год. Расчеты не вызывали сомнений. Мы знали, на что шли, но одно дело – знать, а другое – видеть, как на твоих глазах гибнет драгоценный, таким трудом доставшийся урожай.
      Как ждут в эту пору люди дождя! Нервное напряжение достигает предела. Иногда выскакивают из домов ночью, услышав, как что-то шуршит по стеклам. «Дождь!» Но это стучат не капли, а бьют по окнам и крышам песчинки, гонимые сухим ветром.
      В степи трудно дышать. Горячий, как из печки, воздух обжигает легкие. Как и в большие морозы, не летают птицы. Сохнут и опадают, рассыпаются в пыль листья растений. Земля покрывается глубокими трещинами – такими, что может исчезнуть брошенный туда лом. Огромные массивы пшеницы сереют, белеют на главах, шелестят пустыми, не успевшими налиться колосьями. А в довершение всего вдруг возникают горячие бури, они поднимают тучи пыли, рвут линии связи, срывают крыши домов.
      Можно понять боль хлебороба, когда он видит как беспощадно уничтожаются, гибнут плоды его годового труда, все его усилия и надежды. И надо обладать сильным духом и крепкими нервами, чтобы выдержать это испытание. Даже сознание того, что в следующем сезоне степи должны вернуть потерянное, не очень помогало: урожая всегда хочется получить сегодня, сейчас.
      Не хочу упрощать ситуацию, приукрашивать то, что было. В те месяцы к нам в ЦК стали поступать даже письма с вопросами: как быть, что делать?
      Бюро ЦК КП Казахстана решило провести повсюду в целинных коллективах общие собрания, честно рассказать о действительном положении дел, подбодрить людей, сориентировать на самые важные в этих условиях задачи, объяснить, что в земледелии год на год не приходится, что и на нашей целинной улице обязательно будет праздник. В то же время я предупреждал тех, кто выезжал на места, чтобы не показывали себя эдакими бодрячками, которым все нипочем. Такова была в тот момент главная задача партийно-массовой работы.
      Надо сказать, что после откровенных, открытых собраний, проведенных в каждом совхозе, целинники вновь начинали работать засучив рукава. Как ни жгло солнце, а мы продолжали подготовку к уборке, до глубокой осени вела заготовку кормов. Еще шире и активнее развернули строительство, прежде всего в совхозах. В целинные районы шли продовольственные и промышленные товары в таких количествах, которые гарантировали бесперебойное снабжение на всю зиму.
      Мы находили поддержку и помощь в Центральном Комитете партии.
      Хочу сказать самые теплые слова в адрес членов Политбюро и секретарей ЦК КПСС, которые много сделали в те годы, чтобы как можно быстрее и успешнее были освоены целинные земли. Я не раз встречался и советовался с ними и всегда получал точные, конкретные ответы на поставленные вопросы, твердую партийную и добрую моральную поддержку.
      И мы с уверенностью, несмотря на трудности, продолжали работать в 1955 году. На чем основывалась наша уверенность? Безусловно, каждый из нас был огорчен, видя, что огромный труд, вложенный в землю, не дал желаемых результатов. Однако в ряде хозяйств получен был приличный урожаи. Так, совхоз «Ждановский» Кокчетавской области, созданный в 1954 году, собрал с площади 22,5 тысячи гектаров по 7,9 центнера зерна, а совхоз «Рославльский» Алма-Атинской области – по 9,1 центнера с каждого из 20 тысяч гектаров. И таких хозяйств было не так уж мало. Для тех дней неплохие урожая собрали целые районы и даже области, такие, как Северо-Казахстанская и Кокчетавская. Предстояло тщательно разобраться, что помогло одним все-таки получить хлеб, а других оставило с выжженными посевами. Добавлю, что, несмотря на низкую урожайность в целом, 80 процентов валового сбора зерна республика получила в том году все же с целины. Казахстан вновь заготовил значительно больше грубых кормов, чем до ее освоения, и молока сдал на 85 тысяч тонн, а мяса – на 122 тысячи тонн больше. Силоса, главным образом кукурузного, удалось заложить почти полтора миллиона тонн. Успехи, конечно, скромные, но и они убеждали, что целина уже играет и будет играть все возрастающую роль в увеличении производства зерна и других продуктов сельского хозяйства. Поэтому – работать! Таков был наш лозунг.
      Однако неурожай есть неурожай, и он сильно усложнил решение многих вопросов.
      В конце 1955 года я был в Москве на Всесоюзном совещании руководящих партийных и советских работников. Неуютно, конечно, чувствуешь себя на таких совещаниях, когда без конца расспрашивают, что да как, или, наоборот, нарочито говорят о постороннем, тем самым выражая скрытое сочувствие. А когда с трибуны совещания я заявил, что Казахстан сдаст государству в будущем году 600 миллионов пудов зерна, зал недоверчиво загудел.
      Как изменилось время! Попробуй-ка мы нынче получить с целины 500—600 миллионов пудов в год, казавшиеся тогда большим благом, это было бы воспринято как серьезное поражение. Получаем-то мы теперь в среднем около миллиарда пудов казахстанского хлеба в год!
      В Японии, как рассказывает во «Фрегате „Паллада“ И. А. Гончаров, губернаторы когда-то головой отвечали за все происходившее на их землях – за тайфуны, ливни, землетрясения. Нашим головам вроде бы ничто не грозило, но после неудачно сложившегося 1955 года на душе оставалось ощущение тяжелой вины за то, в чем не был виноват. Не забыл я этого чувства. И сегодня, бывает, звоню в районы, терпящие стихийные бедствия, чтобы просто руководителей подбодрить. Как-то приглашали меня в Ульяновскую область: „Леонид Ильич, приезжайте, очень хороший хлеб!“ А вскоре задул суховей, и все там выгорело. Первый секретарь обкома был, понятно, смущен, расстроен, волновался. Разговор с ним был у меня по обыкновению ровным. Надо было договориться о необходимых мерах, поддержать товарищей. А в тот бедственный год нам, верившим до конца в успех, было порой трудно доказать свою правоту. Когда на одном из больших совещаний в присутствии Н. С. Хрущева я заявил, что целина еще себя покажет, он довольно круто оборвал:
      – Из ваших обещаний пирогов не напечешь!
      Но я имел все основания твердо возразить ему:
      – И все же мы верим: скоро, очень скоро будет и на целине большой хлеб!
      Мы упорно готовились к новой весне. Одно было спасение, одна надежда, одно лекарство – работать. Целинные посевы 1956 года должны были занять уже 27 миллионов гектаров, из них зерновые – 22 миллиона. И снова мне хотелось все увидеть, со всеми встретиться, всюду поспеть…

      Ради роста производства зерна, мяса, овощей мы выделяем теперь огромные материальные и денежные ресурсы, о каких в те годы не могли и мечтать. Внедряем новейшую технику, перевооружаем сельское хозяйство, последовательно вводим специализацию и концентрацию производства, принимаем такие комплексные программы, как преображение исконных русских земель Нечерноземья – это сегодня наш передний край.
      Однако вот о чем приходится постоянно напоминать:
      «заднего края» в народном хозяйстве нет. Встречаются еще товарищи, которые готовы орудовать миллионами и миллиардами, а так называемые мелочи упускают из вида. Между тем одна из ключевых задач – это бережное, рациональное использование всего, чем мы располагаем, что произведено в стране. Расточительство недопустимо, и чем больше размах экономики, тем болезненнее сказывается такой нехозяйский подход.
      Осознать это довелось еще на целине, и потому не хочу упустить те «мелочи», от которых очень многое зависит в жизни народа. Вот, скажем, совершая большую поездку по Северному Казахстану, приехал я в совхоз «Изобильный» Целиноградской области. Он находился я степной глубинке, на реке Селеты, в живописном, но тогда еще диком месте. Бывал там и раньше, в самом начале, видел первые девять палаток, а в этот приезд увидел уже целый поселок. Стояли многоквартирные жилые дома, столовая, магазин, баня, пекарня, мастерские, контора, гараж. Кроме того, и это было особенно важно, люди построили до восьми десятков индивидуальных домов. Значит, приехали сюда действительно навсегда.
      Разговорился с ними, стал спрашивать, в чем нуждаются, как налаживается жизнь. И вот что услышал:
      – Бочек нет. Огурцы солить не в чем.
      – Поросенок нужен, а где купить?
      – Телку хорошо бы завести…
      Что тут скажешь, вопросы не пустые. Завозилось на целину много всего. Но вот, оказывается, нужны обязательно бочки. И живность нужна. Причем не только как хозяйственное подспорье. Еще в первый год видел новоселов, которые в одной руке несли чемодан, а в другой – корзинку со щенком или кошкой. В совхоз «Ярославский» приехал из Запорожья парень с петухом в клетке. «Для степи, – сказал мне, – лучший будильник!» Шутил, конечно, но на голой земле петух всех радовал. Приручали ребята даже сурков, степных птиц.
      Можно было счесть это проявлением человеческих слабостей. Но жизнь научила меня понимать их, относиться к ним с уважением. Сам в детстве любил наблюдать, как парит над крышами голубиная стая. Конечно, главным на целине были для нас миллионы гектаров и миллиарды пудов, но надо было помочь людям обзавестись и личными огородами, скотом, птицей. Без этого и миллионы с миллиардами не очень бы вышли. Сельский житель без подворья – что дерево без корней. В те годы нам важно было с самого начала показать людям, что степи мы намерены обжить прочно, навсегда.
      Размышляя об этом, я смотрел в поле и вдруг увидел еще одного новосела: по черной пашне, словно придирчивый агроном, вышагивал одинокий грач. А грач, известно, – птица полевая. Раз уж прилетел сюда, значит, намерен обосноваться в этих краях.
      Помня о разговоре в «Изобильном», я поднял потом некоторые старые документы. Еще в 1934 году в Казкрайком была послана записка ЦК ВКП(б). В ней весьма широко и решительно ставился вопрос о развитии огородничества как в сельской местности, так и в промышленных районах. В записке, подробной до мелочей, предлагалось оказывать этому делу самую активную и всестороннюю помощь со стороны партийных, советских и государственных органов, а также руководителей колхозов, совхозов и кооперации. И огородничество вскоре развилось, приобрело надежную материальную основу. Но прошли годы, и оно вдруг стало хиреть, сократилось почти наполовину. А между тем картофеля, например, республика получала в два с половиной раза больше с индивидуальных огородов, чем из колхозов и совхозов.
      Когда приходилось критиковать иных директоров за то, что они кормят людей одной лапшой да затирухой, то в ответ всегда слышались требования: нет фондов, дайте фонды! Слов нет, на ряд продуктов централизованные фонды надо иметь и для деревни, но какие фонды можно требовать на картошку, капусту, огурцы, арбузы? Все это прекрасно может расти в любом хозяйстве. То же самое можно сказать о яйцах и молоке. Крестьянин испокон веку имел своих кур, торговал яйцами в городе, почему же теперь он должен получать каждое яйцо по нарядам из Москвы?
      То, о чем пишу, весьма актуально и поныне. Есть еще немало руководителей, которые только тем и живут, что надеются на всемогущие фонды, не задумываясь, а где ж их государству взять? В нашей стране надо использовать любую возможность, каждый клочок земли, чтобы всюду увеличивать производство сельскохозяйственных продуктов, иметь «приварок» к нашему общему столу. Бывает, едешь в поезде, а за окном нет-нет да мелькнут засоренные участки, которые вполне бы можно возделать, посеять травы, развести скот. Ведь все это поможет лучше обеспечить население за счет местных ресурсов, а не возить, например, помидоры, огурцы с юга, а яйца, творог, молоко за сотни километров.
      Обо всем этом необходимо помнить партийным, советским, хозяйственным органам, руководителям промышленности. Они обязаны развивать вокруг больших и малых городов крепкие сельскохозяйственные базы, иметь специализированные комплексы и подсобные хозяйства, чтобы вдоволь иметь в магазинах картофеля, мяса, молока, зелени, фруктов. Такие возможности есть и в Свердловске, и в Тюмени, и в Иркутске, и в любом другом городе страны. Именно на это мне пришлось вновь обратить внимание местных руководителей во время поездки весной 1978 года по Уралу, Сибири и Дальнему Востоку.
      А в Казахстане еще тогда, в 1955 году, решено было широко развивать огородничество, отвести всем желающим участки, завезти инвентарь, оказать всемерную помощь. Так же поступили с птицей и продажей скота в личное пользование. Не менее важно было создать во всех совхозах подсобные хозяйства. Тут положение сложилось странное: к началу освоения целины число их сократилось в республике чуть ли не в четыре раза. То есть, строя глобальные планы, замахиваясь на большие дела, люди забросили то, что казалось им второстепенным.
      «Мелочи» же – тут полезно привести цифры – выглядели так; число коров сократилось в подсобных хозяйствах на 11 тысяч голов, овец – на 280 тысяч, неведомо куда исчезли 3,7 тысячи гектаров бахчевых культур, 5 тысяч гектаров овощей, 11 тысяч гектаров картофеля. Страна жила еще трудно, а мы недополучали огромное количество продукции. Пришлось принимать срочные меры. Выделили средства, земли для подсобных хозяйств, завезли удойный скот, строили парники, птичника, разбивали ягодники, записали их продукцию в планы совхозов и строго требовали с директоров выполнения. Все это было важно и для лучшего снабжения целинников, и для психологического настроя людей, видевших, как налаживается в степи жизнь.
      Вспоминая об этом, читая документы тех лет, заметил, как часто упоминал Кургальджинский район. Очень расстроен был тогда его делами и особенно тем, что увидел во время очередной поездки в совхоз «Степняк». Первый раз побывал в этом хозяйстве еще летом 1954 года и застал картину безрадостную. В таких местах с первой минуты чувствуешь неблагополучие: люди ловят любого свежего человека, ходят за ним толпами и жалуются. Ко мне тоже сразу же подошла женщина и заговорила торопливой скороговоркой:
      – Товарищ представитель, не знаю, кто вы такой, но поинтересуйтесь, помогите, у нас нет электричества, нет топлива, керосина тоже нет, не на чем готовить. Да и готовить нечего…
      Вместе с ней зашел в магазин. Там не оказалось даже соли. Другая женщина, с ребенком, обратилась ко мне не менее взволнованно:
      – Товарищ Брежнев, молока нет, манки нет, скажите, чем кормить детей? У вас, наверно, тоже есть дети, вы отец, так помогите.
      Вызвал представителя рабкоопа. Он не моргнув глазом заявил, что манки нет всего один день, а у самого глаза бегают, вижу, что лжет. Обещал женщинам разобраться с продуктами, но еще больше меня удивило, почему нет молока. Ведь мы уже тогда дали многим совхозам скот для подсобных хозяйств, в том числе и «Степняку». Потребовали справку, сколько и кому выделили коров, свиней, лошадей, птицы, и успокоились. Но вот по дороге толпа затащила меня в столовую. Сели беседовать.
      – Сколько в вашем подсобном хозяйстве коров?
      – Полсотни.
      – Значит, должно быть молоко.
      – Какое там! Они за шестьдесят верст отсюда. На отгоне пасутся.
      К этому времени нашли директора Коваленко. Прибежал и с ходу начал жаловаться:
      – Прямо беда, Леонид Ильич! Не могу уговорить женщин идти в доярки, никто не хочет коров доить.
      – И они у вас на отгоне недоеные?
      – Выходит, так.
      – И вас не волнует, что дети без молока, что коровы попортятся?
      – Как не волнует? Боюсь. Даже под суд готов. Но что-нибудь зроблю… Уже письмо на Украину послал, зову девчат, чтоб выручили.
      С ним все было ясно, и я повернулся к женщинам:
      – Почему не хотите помочь? Видите ведь, какое положение.
      – А детей куда? – затараторили они. – Мы тут все семейные, с детьми.
      – Хорошо, а если коров пока по вашим домам поставить, будете за ними ухаживать, доить?
      – А как же! И подоим, и в степь выгоним. У нас и мужья могут доить.
      – Что же вы, товарищ Коваленко, в тюрьму приготовились, а до простого дела не могли додуматься? Раздайте коров рабочим совхоза, они их и подоят, в детей накормят. Потом и доярки найдутся.
      – Не догадался. Зроблю…
      Пошли с директором по поселку. Вижу, и строят скверно, лепят дома без фундаментов, кое-как. Разговор у нас состоялся крутой. Честно говоря, я уже не доверял Коваленко, потому что на любое слово он заученно отвечал: «Зроблю, зроблю…» Сказал ему, что обязательно еще раз приеду, все проверю. И вот, приехав во второй раз в «Степняк», был поражен: почти ничего в совхозе не изменилось! Лучше стало снабжение в магазине и столовой, но это был результат прошлогоднего вмешательства. В остальном же Коваленко не ударил палец о палец. Люди по-прежнему мучились даже с водой, хотя еще в тот приезд я сказал директору, чтобы поставил бак на машину и развозил воду по домам – вот и вся проблема. И опять на всякое замечание слышал знакомое:
      – Зроблю, зроблю…
      Случаи такой, я бы сказал, ошеломляющей беспомощности и равнодушия на целине все же были редки, хотя беспорядков встречалось немало. Работников, столь безобразно относившихся к своим обязанностям, терпеть было нельзя, о чем на ближайшем пленуме Целиноградского обкома пришлось мне специально сказать. Благоустройство – это устройство благ для людей, забота о них. Это всегда не только хозяйственная работа, а прежде всего политика, ошибки в которой дорого обходятся. За ошибки мы всегда излишне расплачиваемся: на войне – людьми, в мирное время – материальными и нравственными потерями.
      Утверждение полноценной жизни требовало, чтобы во главе степных поселений стояли люди, болеющие не за один план, но и за все, чем живы люди. В Кокчетавской области я любил, например, бывать в колхозе «Красноармеец». Не только потому, что там разумно вели хозяйство, но и потому еще, что пекли удивительно вкусный хлеб. Пожалуй, нигде и никогда в жизни не ел хлеба лучше, чем тот красноармейский – пышный, пахучий. Особенно удавался он в бригаде Петра Ивановича Николаева. «Печем хлеб, – говорил он, – за версту пахнет!» Помню, как-то попросил даже несколько караваев, чтобы угостить товарищей в Алма-Ате и поучить городских пекарей.
      Приезжая в поселки, радовался, бывало, каждому хорошему колодцу, каждому бережно посаженному деревцу. Восхищался старательностью, с какой выращивали цветы и деревья рачительные хозяева, и поражался порой равнодушию, с каким смотрят иные люди на облик своего дома, двора и всего поселка.
      Ночевал как-то в одной деревне в бывшем Галкинском районе Павлодарской области (забыл, к сожалению, и деревню, и фамилию председателя колхоза, у которого останавливался). Вышел утром за ворота, прошелся по деревне и был немало удивлен. В ней тянулись всего две улицы, но на одной возле домов кое-где стояли деревья, другая же была совершенно голой. В чем дело? И тогда председатель рассказал мне такую историю.
      Приехал когда-то в эту деревню из Омска губернатор Степного края, в который входили до революции и нынешние северные казахстанские степи. Приехал и велел каждой семье посадить возле своих домов столько деревьев, сколько было членов семьи. Через три года губернатор вновь заехал в деревню проверить, как выполнен его приказ. Смотрит: у одних домов деревья посажены, у других по-прежнему лишь пыльные пустыри. Губернатор приказал вывести всех жителей на единственную еще в ту пору улицу и поставить каждую семью у ворот своего дома. Затем вручил солдату ремень с тяжелой пряжкой и пошел вдоль улицы. Тем, у кого деревья были посажены, говорил спасибо и давал серебряный рубль. А тем мужикам, что нерадиво отнеслись к делу, приказал ремня всыпать: сколько деревьев не прижилось – столько и ударов. И губернатор при этом покрикивал: «Ты, Василий, норови пряжкой, пряжкой!»
      – Вот так и появились деревья на улицах, – закончил рассказ председатель и засмеялся.
      Шутки шутками, но бороться за озеленение новых совхозов тоже приходилось уже тогда. И теперь, приезжая на целину и видя, как утопают в зелени совхозные поселки, шумят тенистые парки, цветут яблони и вишни, акации и сирень, как блестят и манят к себе бесчисленные пруды и водохранилища с неизменными рыбаками на обожженных солнцем берегах,– я с улыбкой вспоминаю историю с омским губернатором.
 

* * *

 
      Ездить приходилось много – иногда на поезде, чаще на самолете, а иногда в одной командировке чередовать и то и другое. Такое сочетание сберегало немало времени, которого всегда было в обрез. Когда делались длительные остановки на узловых станциях или в областных центрах, вагон служил и гостиницей. В эти пункты заранее посылался самолет, и за день можно было облететь на нем несколько районов или совхозов.
      Самолет «АН-2» изготовили в Киеве по специальному заказу. На борту имелась мощная рация, в салоне стояло шесть кресел. Экипаж возил еще с собой раскладушку, которая всегда стояла в хвосте. В остальном это был все тот же знакомый всем работяга «Антон». Для наших передвижений он был незаменим. Летчики выбирали место для посадки с воздуха и могли приземлиться в степи где угодно – у любой борозды, трактора, полевого стана.
      Все бы хорошо, но этот воздушный извозчик выматывал основательно. Как-то я притерпелся, но однажды пришлось это все испытать нашим уважаемым актерам Л. П. Орловой, М. А. Ладыниной и Н. А. Крючкову. Они приехали на целину, чтобы порадовать людей своим искусством, а выступать оказалось не перед кем: все были далеко в степи. Пожаловались мне:
      – В Кустанае мы уже выступили, но ведь хочется самих целинников увидеть. Помогите, дайте какой-нибудь транспорт.
      – Ну что ж, вот мой самолет, – ответил я и обратился к экипажу: – Завтра у меня дела в городе, а вы повозите товарищей по бригадам. Где увидите людей, там и садитесь.
      Летчики постарались. За день облетели не то два, не то три района. День выпал ветреный, болтанка была жуткая, актеры вернулись в город едва живые. Крючков, как человек бывалый, вполне держался, но женщинам пришлось туго. Я посмотрел на них и пожурил командира:
      – Переборщил, видать, Николай?
      – Что вы, они сами требовали. Выйдут из машины, полежат немного под крылом, потом выступят и опять – вези! Очень мужественные женщины…
      Я поблагодарил актеров, но заметил, что они уже без утренней зависти смотрели на мой самолет. Случались дни, когда часами приходилось кружить над степью. Как-то командир экипажа сказал мне:
      – Думаю, можно вас зачислять в пилоты. Налетали сто часов.
      – А норма у летчиков?
      – Сто двадцать.
      – Ну, в пилоты мне еще рановато.
      – Это как считать. Мы ж ненормально летаем.
      – Как ненормально?
      – Рабочая высота у нас какая? Сто метров. А сколько на бреющем ходим, чтоб выбрать площадку? Нет, в таких полетах полагалось бы час за два считать.
      Мне нравился экипаж самолета – командир Николай Моисеев, второй пилот Мубин Абишев и бортмеханик Александр Кругликов. В каких только переплетах не побывала их маленькая машина – «комарик», как они ее называли. В степи, где бывает всего полсотни безветренных дней в году, небольшой самолет почти всегда неистово болтало. Да и на земле ему покоя не было: не раз, чтобы ветер не перевернул, не изломал наш «АН-2», подгоняли груженые самосвалы и привязывали к ним самолет. Летать приходилось круглый год, часто не считаясь с погодой, порой нарушая инструкции. Садились после захода солнца и даже ночью, что на «АН-2» категорически было запрещено. Но дела не согласовывались с инструкцией. Вечные мои спутники были, я убедился, отличными мастерами своего дела.
      В ту пору многие летчики уже мечтали о больших скоростях, о дальних рейсах, о реактивных самолетах, наверное, думали об этом и мои пилоты. Но что делать, им досталась другая служба, и они терпеливо и честно ее выполняли. Только раз я видел их крайне озабоченными, даже напуганными. Случилось это, если не ошибаюсь, в совхозе имени Таманской дивизии. Мы прилетели в дальнюю бригаду. Был май, уже вовсю зеленели травы. Погода стояла ясная, внизу стелилась ровная, как стол, степь. Площадку в такой степи выбрать нетрудно. Сели, как мне показалось, спокойно. Однако едва заглох мотор, первый пилот, обычно выходивший из машины после меня, буквально кинулся к выходу:
      – Извините…
      Я вышел следом и увидел, как он торопливо шел по следу колес самолета, оставленному в траве, и что-то разыскивал. Наконец остановился, замахал руками, закричал, подзывая трактористов, работавших поблизости. Собралась толпа, я тоже подошел, и Моисеев, бледный и гневный, сказал:
      – Смотрите!
      В траве в полуметре от следа левого колеса лежала вверх зубьями борона. С воздуха он никак не мог ее заметить и увидел лишь в самый момент приземления. Дело могло обернуться печально. Я едва удержал летчиков, которые готовы были кинуться на бригадира и трактористов. Разумеется, те не могли знать, что именно на этом поле сядет самолет, но борону-то, как и все остальное после полевых работ, должны были убрать, а не бросать где попало. Этот случай наглядно показывает, что бесхозяйственность, расхлябанность всегда стоят на грани преступления.
      Когда я уезжал из Казахстана, командир корабля, прощаясь, сообщил мне, что за два года полетов со мной он совершил 480 посадок в степи в самых разных местах. Сообщил с гордостью, и эта его гордость профессионала была мне понятна. Хорошо зная мастерство замечательного пилота, я и позже, будучи уже секретарем ЦК КПСС, когда приезжал на целину, летал только с Николаем Григорьевичем Моисеевым.