Никогда не забуду первой целинной осени 1954 года. В одном из совхозов Рузаевского района Кокчетавской области при встрече мне поднесли сноп целинной пшеницы «акмолинка». Невозможно передать чувств, которые я испытывал, держа в руках этот сноп. Многое вспомнилось в ту минуту – первые планы и замыслы, бессонные ночи, споры, эшелоны с людьми, тракторные поезда по вьюжному бездорожью, первые костры в степи и первые борозды. И вот она перед глазами, сбывшаяся мечта – степь от края до края желтела пшеницей… Вспомнилась горстка самых первых целинников, вскоре после революции основавших в этих краях земледельческие коммуны. В. И. Ленин, напутствуя рабочих Обуховского и Семянниковского заводов, решивших поехать в Казахстан, писал в записке народному комиссару земледелия: «Почин прекрасный, поддержите его всячески».
      Первые коммуны в приишимской степи имели радостные названия: «Луч революции», «Свет правды», «Путь новой жизни». Но как слабо оснащены были эти маленькие поселения на целине. Коммуна «Луч революции», например, имела четыре быка, одиннадцать коров, одну лобогрейку, одну сенокосилку, четыре бороны, восемь телег, четыре жилых дома и сарай. Какая же нужна была воля и вера в победу, чтобы уже тогда заявить: «Ты подчинишься нам, степь! Ты станешь нашей кормилицей!» И вот теперь уже не крохотные островки, а пшеничный океан разлился в степи. Ковыльная древняя равнина становилась крупной житницей государства. Это был первый результат первого года целинной страды.
      Пшеничное море разлилось по степи, ветер гнал тяжелые волны, солнце золотило их, настроение у всех было приподнятое. Однако сколько же сил надо было еще приложить, чтобы взять уродившийся хлеб!
      Сейчас на казахстанской целине построена мощная сеть крупных элеваторов и зернохранилищ. А тогда все имеющиеся емкости не превышали трех миллионов тонн, включая примитивные мелкие склады и всевозможные глинобитные конурки, которым целинники дали в ту осень имя – «собачники». Хлеб надо было убрать, сохранить, вывезти во что бы то ни стало. Особенно трудное положение сложилось на дорогах, на станциях, в узловых пунктах перевалки зерна.
      Расскажу хотя бы об одном эпизоде тех дней. На этот раз в Атбасар я прилетел вместе с Николаем Ивановичем Журиным, первым секретарем Целиноградского обкома. Уже на летном поле встречавшие стали тянуть нас в совхозы, на поля, чтобы, как говорили они, порадовать урожаем. Больно уж горячи были эти приглашения, а о местном пункте заготзерна – никто ни слова. Разумеется, мы решили начать именно с него. Кто-то остерег:
      – Нельзя вам туда. Шоферы разорвут, ей-богу! Машин скопилась тьма, по двое суток ждут разгрузки.
      – Ну, это еще не страшно, – сказал я. – Вот были мы на станции Колутон, так там действительно беда: хлеба полно, а машин не хватает.
      Подъехали к пункту. Он располагался в километре от железной дороги. Был ясный осенний день. Среди рыжей, выгоревшей степи на окраине города стояли сотни автомашин, груженных зерном. Их хвост растянулся больше чем на километр. А сам приемный пункт напоминал кишащий муравейник. В клубах пыли урчали и фыркали грузовики, пробираясь к центру двора, к буртам зерна. Тут же, рядом, грохотала стройка – возводился новый элеватор. Старый, небольшой, был засыпан зерном до отказа. Сотни людей стояли без дела. Лишь десятка два женщин лопатами насыпали хлеб в мешки, и грузчики исчезали с ними в низеньких мазанках – туда ссыпали семенное зерно. Машины разгружались только вручную, всего в двух-трех местах.
      Я подошел к одной из них, взял из кузова горсть зерна. Им невозможно было не любоваться: литые тяжелые зерна золотились в ладонях – чудо, а не пшеница!
      Тотчас нас окружили шоферы. Все потонуло в невообразимом шуме. Водители кричали, что простаивают сутками, ночуют в кабинах, негде перекусить, отмыться от пыли. Но это еще куда ни шло, а главное – в степи скопились горы зерна, лежат под открытым небом, пропадет хлеб! Я дал им выговориться, потом сказал:
      – Здорово же вы встречаете гостей…
      Не знаю, то ли спокойствие, то ли улыбка подействовали, но шоферы умолкли: в самом деле, напали на человека, а надо же его и выслушать.
      – Не волнуйтесь, товарищи, – продолжал я, сам еще не зная, что предприму. – Что-нибудь придумаем. Даю слово, пробку эту мы рассосем.
      Обещать-то пообещал, но что же придумать? Мы обошли территорию заготпункта, осмотрели строящийся элеватор, который мог быть готов не раньше следующей осени, заглянули и в «собачники». А по пути я все время смотрел на огромный пустырь между приемным пунктом в станцией, на так называемую полосу отчуждения. Пустырь был завален всяческим хламом – ржавым металлоломом, обломками железобетона, мусором. Все это в невообразимом хаосе торчало из желтых высохших бурьянов, покрытых слоем многолетней пыли.
      – Чья территория?
      – Железной дороги.
      Попросил пригласить начальника отделения дороги. Он пришел быстро, представился: Перменов Байзак Перменович. Это оказался толковый, дельный человек, знающий специалист, любивший к тому же шутку, потому что добавил:
      – Имя прошу не путать. А то многие на слух не воспринимают и зовут меня Бальзаком. Но я не писатель, а путеец, и не француз, а чистокровный казах.
      Вопрос предстояло решить сложный, я попросил найти кого-нибудь из старых хлебозаготовителей.
      – Искать не надо, – сказал Перменов. – Вот он, рядом стоит – Сименков Никанор Георгиевич. Строит теперь новый элеватор, а был начальником областного управления хлебозаготовок. Профессор в этом деле.
      Присели небольшой группой на краю пустыря. Районных руководителей я хорошо знал, новым человеком был для меня начальник заготпункта по фамилии Повлияненко. Перебросился с ним несколькими словами, узнал, что он фронтовик, бывший моряк. А первый вопрос задал путейцу:
      – Сколько нужно дней, чтобы очистить этот пустырь и протянуть к нему железнодорожную ветку?
      Перменов что-то прикинул в блокноте и сказал:
      – Сутки – на очистку, два дня – протянуть колею.
      – Мало просите. Будем считать, пять дней… Сколько хлеба сдаст район?
      Ответил Журин:
      – Сюда свозит зерно не один район. Сильно подпирает урожай, везут свой хлеб и Есильский, и Балкашинский, и Кургальджинский. Словом, Атбасару придется принять и отправить три миллиона пудов. Это самое малое.
      – Понятно… – Я повернулся к заготовителю. – Сможем пропустить весь хлеб через эту площадку?
      – Вообще-то можно, – ответил он. – Но только очистить землю мало. Это будет нарушение инструкции, да и просто бесхозяйственность.
      – А что нужно?
      – Вспахать, прикатать, утрамбовать. Обязательно нужна и дезинфекция. Если по правилам, кладите дней десять.
      – Никанор Георгиевич, у вас же огромный опыт. Неужели нет других способов?
      – В жизни всяко приходилось выкручиваться, – сказал Сименков. – Не без того… Можно выжечь площадку. Натащить соломы и выжечь дотла. Земля прокалится и станет твердой, как печной под.
      – А дезинфекция?
      – Огонь все вычистит.
      Вот вам и выход из положения!
      Помолчали. Казалось, все обговорено. Но тут вступил в разговор начальник заготпункта:
      – Нет, Леонид Ильич, не согласен. Какая разница, где быть хлебу? В степи он лежит под открытым небом и у меня будет под открытым небом. Брезентовый полог на такие бурты всем районом не сошьешь. Погубим зерно!
      – Вагонами мы вас поддержим крепко, это я беру на себя.
      – А это, – он ткнул рукой в небо, – тоже берете на себя?
      Жара в ту осень стояла изнуряющая, солнце, казалось, висело неподвижно, вверху ни облачка, и прогнозы были обнадеживающие. Но кто мог поручиться, что не хлынут дожди?
      – Вы знаете, – сказал Повлияненко, – что принимать хлеб на открытые площадки категорически запрещено. Я такую ответственность взять на себя не могу.
      Легче всего было упрекнуть его в формализме, перестраховке. А мне этот хмурый человек понравился. «Будет сделано!» – с готовностью отвечали иные и ничего потом не делали. (Об одном таком товарище, который на все твердил: «Зроблю!» – я еще расскажу.) А Повлияненко действительно должен был принять горы хлеба, и отвечать за него персонально будет именно он. Беспокойство чувствовалось и у других товарищей: вам, мол, хорошо, распорядились и отбыли, а нам-то каково? Погоде не прикажешь, эшелоны не в нашем ведении, да и будут ли они?
      – Ладно, давайте разбираться, – сказал я. – Оставить хлеб в глубинках – значит наверняка его погубить. Складов там нет, и когда начнется бездорожье, ударят морозы, мы его уже не вывезем. Пропадут эти миллионы пудов, подорвем веру в целину, люди нам скажут: болтуны вы, а не руководители! И будут правы. А тут дорога, станция, подвижной состав, тут тысячи людей, которые в случае нужды придут спасать зерно. Бросим сюда, если надо, солдат студентов, рабочих – перелопатят, погрузят, помогут. Неужели вы, Иван Григорьевич, не видите разницы, где надежнее быть хлебу – в степи или в городе?
      – Все помогут, – сказал Повлияненко. – А под суд идти мне одному.
      Стало очевидно, что товарищ не верил в мои слова, в то, что ему окажут реальную помощь. И все же не хотелось его обижать, а вот задеть самолюбие следовало.
      – В старину говорили: каков человек на войне, таков и на гумне. Что же вы, на фронте не терялись, а тут? Ведь и в мирное время иногда приходится крикнуть: «Полундра!» В конце концов, мы могли бы и спросить с вас: разве не знали раньше, что будет выращен большой целинный хлеб, почему же за полгода к этому не приготовились, не сделали даже того, что в ваших силах? Ну, хорошо. Допустим, и мы виноваты, разделим грех пополам. Но вот за эту площадку мы с вас спросим, и строго! Чтобы все до зернышка ушло отсюда на элеваторы, где хлеб смогут переработать и сохранить. Мы вместе с вами будем отвечать за этот бесценный хлеб.
      Разговор окончился взаимными обязательствами. Иван Григорьевич так же хмуро, без громких слов и восклицаний сказал, что сделает все возможное, что от него зависит. Ему можно было верить. Потому что, скажу честно, упрямая неуступчивость этого человека заставила меня, да и всех нас, понять важность предпринимаемого шага, еще раз основательно взвесить его и обдумать. И я, в свою очередь, пообещал глаз не спускать с этой станции.
      Возможно, кто-нибудь скажет, что это все не дело для секретаря ЦК такой огромной республики: слишком мал, так сказать, масштаб. Некоторые товарищи и тогда считали, что вряд ли следует мне самому вникать в массу мелочей вплоть до того, что заглядывать в котлы целинных бригад. Не снижает ли это ответственность низовых руководителей? Скажу на это, что никакие бумаги, никакие телефонные звонки не заменят встреч с людьми и знания жизни. К сожалению, не раз мне приходилось убеждаться, что всякого рода рапорты, идя по инстанциям снизу вверх, имеют свойство искажаться. Притом всегда в одну сторону – в сторону облегчения, сглаживания острых углов.
      Одного «кабинетного» руководства мало, надо постоянно общаться с народом, выезжать на места, видеть своими глазами и успехи, и возникающие трудности, а когда есть нужда, оперативно вмешиваться. Поспорив с людьми на такой степной станции, посидев с трактористами у бригадного котла, очень многое поймешь и многому научишься. Учиться же всегда полезно, а когда такие крупные операции, как подъем целины, только еще разворачиваются, совершенно необходимо.
      Вдобавок случаи, подобные тому, о котором рассказано, не остаются просто эпизодами. Нередко они ведут к крупным обобщениям. Вернувшись в Алма-Ату, я вынес вопрос о хлебозаготовках на Бюро ЦК, и было принято соответствующее решение. Связался с заместителем министра путей сообщения СССР Н. А. Гундобиным, рассказал ему об остроте проблемы. Он в ту пору почти все время сидел на целине, возглавляя, по существу, главный диспетчерский пункт в Целинограде. Денно и нощно следил за продвижением грузов, за оборотом вагонов и на наши просьбы откликался достаточно быстро. Так что круги от «мелкого» эпизода разошлись, можно считать, по всей целине.
      Вернусь к эпизоду в Атбасаре. Жара в тот год была изнуряющая. Кто-то после заготпункта предложил пойти всем на речку ополоснуться. Но, конечно, и на берегу разговор опять пошел о делах. Руководителям района я заметил:
      – Несмотря на большие трудности, ваш район по хлебосдаче может выйти в передовые. Для этого есть все возможности.
      Я постоянно следил за тем, что происходит на атбасарском заготпункте. Пришлось опросить министра заготовок республики срочно выехать для практической помощи в Атбасар. Звонил туда часто, спрашивал, сколько принято зерна, сколько отгружено, какая требуется помощь. Бесценный хлеб был полностью сохранен, и позже, когда атбасарцы – а они таки выступили инициаторами сверхплановой сдачи – выполнили свои обязательства, когда «Правда» дала обстоятельную статью об их почине (хорошем, дельном почине), то, скажу по чести, ощутил я глубоко личную причастность к успеху механизаторов, райкомовцев, заготовителей, путейцев. А это дорогого стоит.
      В 1954 году впервые в своей истории Казахстан засыпал в закрома Родины почти 250 миллионов пудов зерна – на 150 миллионов больше, чем в самые благоприятные до этого годы. И все мы, целинники, испытывали подлинное счастье от этой победы.

      С осени 1954 года наступление на целину развернулось в еще более широких масштабах. Плюс к созданным 90 новым совхозам предстояло создать еще примерно 250. И во сколько раз совхозов становилось больше, во столько раз увеличивались наши заботы.
      Однако к этому времени у партийной организации республики уже не только накопился опыт текущей работы на целине, но и вырисовывалась довольно четкая программа действий, рассчитанная на длительную перспективу. Многие черты современного облика сельского хозяйства Казахстана, его отраслевая структура и основные направления развития были определены и начали все отчетливее просматриваться уже тогда, почти четверть века назад.
      Что особенно волновало нас в ту пору, какие вопросы решались в первую очередь, как шла борьба за претворение в жизнь наших замыслов – об этом частично рассказывается в моей книге «Вопросы аграрной политики КПСС и освоение целинных земель Казахстана». Не повторяясь, отмечу лишь основные линии, программные задачи тех лет:
      путем освоения целинных и залежных земель, а также повышения урожайности на старопахотных землях сделать зерновую отрасль главной отраслью сельского хозяйства Казахстана, увеличить здесь производство зерна в сравнении с прежним периодом не менее чем в десять раз и превратить таким образом республику в новый крупнейший в стране район зернового производства;
      выработать и постепенно внедрить на целине научную систему земледелия, максимально приспособленную к сложнейшим природно-климатическим условиям зоны, сохраняющую и умножающую естественное плодородие здешних земель;
      создавая крупнейшие в стране зерновые совхозы, построить в каждом из них все необходимое – как хорошо оснащенные производственные объекты, так и благоустроенные поселки городского типа с полным комплексом социально-культурных и бытовых услуг. Полностью реорганизовать, расширить и перестроить по типу новых хозяйств все старые совхозы и колхозы республики;
      в кратчайшие сроки связать территории целинных областей сетью железных, магистральных шоссейных, а также межсовхозных дорог, проложить линии электропередачи, телеграфной, телефонной и радиосвязи, построить в узловых точках крупные элеваторы, заводы по выпуску и ремонту сельхозмашин, десятки других предприятий – и тем самым превратить Северный Казахстан в высокоразвитый экономический район, действующий как единый хозяйственный организм;
      на основе роста зернового производства, использования его отходов, за счет резкого увеличения посевов кормовых культур, в частности кукурузы, а также путем повышения урожайности сеяных трав и улучшения сенокосных угодий коренным образом укрепить кормовую базу и обеспечить быстрое развитие животноводства. В перспективе производство всех видов продукции этой отрасли увеличить не менее чем в два раза;
      на юге республики с помощью мелиорации интенсивно развивать рисосеяние, хлопководство, свекловодство, овощеводство, садоводство и виноградарство.
      Эта программа была нелегкой. Осуществлять ее также приходилось не по частям, а всю сразу. И, конечно, надо было представлять все трудности, с которыми мы встречались тогда и должны были встретиться в будущем. Нашей верой и энергией очень важно было зажечь всех, с кем доводилось тогда работать.
      Возьмем животноводство. Довольно многие товарищи, все прикрывая борьбой за хлеб, упускали другие важные отрасли сельского хозяйства из поля зрения.
      Мы решительно взялись за перестройку организации, например, животноводства. Бывало, меня даже упрекали за то, что слишком часто повторяю однажды уже сказанное: мол, и так все ясно, зачем говорить об одном и том же? Ясно-то ясно, но дело двигалось медленно, а то и вовсе стояло на месте. Больших усилий потребовало, например, внедрение кукурузы, культуры для Казахстана практически новой. Мы намеревались выращивать ее и на зерно, но большую часть посевов предназначали для зеленой массы. У местных товарищей это вызывало глухое сопротивление: как же так, выращивать на пашне «траву»? Снова и снова надо было спорить, убеждать, показывать практически, как сеять кукурузу, обрабатывать, убирать, силосовать.
      Ценность этой культуры была хорошо мне известна по Украине и Молдавии, однако, не будучи агрономом, решил лишний раз посоветоваться. Написал письмо своему другу, знаменитому «кукурузному чародею» М. Е. Озерному в село Мишурин Рог Днепропетровской области. Вскоре от Марка Евстафьевича пришел ответ с ценнейшими советами, прислал он по моей просьбе и семена сортов, пригодных для засушливого Казахстана. Дело сдвинулось, но не раз еще мы выносили этот вопрос на Бюро ЦК, проводили семинары по кукурузе.
      Пробные посевы первой весны удались, и в 1955 году мы заняли под эту культуру уже 700 тысяч гектаров. Животноводческое хозяйство пусть не быстро, но тоже начало двигаться в гору. И помогла нам в этом, как и в других делах, именно последовательность. На республиканском активе в марте 1955 года я говорил:
      – Есть такие вопросы, к которым приходится возвращаться снова и снова. О чем это свидетельствует? Я думаю, с одной стороны, о насущной важности данной задачи, с другой – об огромной сложности ее решения. Настойчивое обращение к таким проблемам – это лишнее доказательство серьезности наших намерений. Мы и впредь будем последовательно, без шараханий и колебаний бить в одну точку, добиваясь воплощения наших идей в жизнь. Нет никакого сомнения в том, что настанет время, когда эти проблемы будут сняты с повестки дня. И тогда – это мы тоже прекрасно понимаем – возникнут новые вопросы, новые задачи, еще более масштабные и величественные.
      До некоторых товарищей это не доходило. Первый хлеб целины казался им едва ли не концом всей нашей работы. Они почуяли возможность передышки, затеяли «кадровую кадриль», взялись выдвигать работников на повышение. Не хочу сказать, что те этого не заслужили. Напротив, я помню и глубоко уважаю первых целинных директоров совхозов, они немало вынесли на своих плечах, многие выросли потом в крупных организаторов производства. Но в тот момент рано еще было срывать людей с места.
      Вдруг обращается ко мне один из них, Федор Трофимович Моргун, с претензией, какую не назовешь обычной: ему предлагают более высокий пост, а он не хочет, отбивается руками и ногами. Говорить подробно об этом человеке мне нет надобности, потому что впоследствии он сам все описал в книге «Думы о целине». Совхоз его тоже был из лучших, часто ставился у нас в пример, вот и взялись рекомендовать директора председателем райисполкома. Казалось бы, честь, а ему обидно до слез: только развернул хозяйство, сросся с людьми, наметил план превращения совхоза в настоящую фабрику дешевого зерна, а тут надо все бросить. Пришлось мне лично вмешаться, и вот что было сказано по этому поводу на большом совещании:
      – Мы не можем согласиться с решением бюро Кокчетавского обкома партии о переводе, хотя и с повышением, на другую работу директора совхоза «Толбухинский» Моргуна. Не надо торопиться переставлять людей с места на место. Им необходимо помочь построить совхозы, освоить систему земледелия с учетом местных почвенно-климатических особенностей, дать возможность успешно закончить начатое дело и только после этого при необходимости выдвигать на более высокие посты.
      Другой пример. Евдокия Андреевна Зайчукова приехала на целину, когда ей было уже под пятьдесят. Но сохранила в себе молодой задор, волю, крепкий характер, а главное, имела горячее сердце коммуниста и патриота. Глубоко осознанное стремление сделать для страны самое нужное, важное и полезное привело ее к нам, дало ей силы создать в степях совхоз «Двуречный». Вскоре и эту женщину взяли на повышение, но, поработав на новом месте, она написала такое заявление:
      «Убедительно прошу членов районного комитета партии освободить меня от работы первого секретаря райкома. Прошу это потому, что считаю: в оставшиеся годы жизни смогу принести больше пользы партии и всем людям на конкретной хозяйственной работе. Прошу направить меня в отстающий совхоз и обязуюсь вместе с коммунистами и всеми рабочими вывести его в число передовых хозяйств Целиноградской области».
      И она сдержала слово: совхоз «Ижевский» вышел при ней на одно из первых мест. Семнадцать лет жизни отдала Евдокия Андреевна новой, полюбившейся ей земле. А когда умирала, попросила пришедших в больницу друзей только об одном:
      – Не ставьте никакой ограды на моей могиле, не отделяйте меня от степи…
      Такие люди – золотой фонд, гордость партии и народа. И мы особо оберегали их. Без ведома ЦК Компартии Казахстана никто не имел права перемещать по службе руководителей совхозов, а тем более освобождать их от работы. На моей памяти пришлось сменить не более десятка директоров, которым целинная ноша оказалась не по силам. Той же политики придерживались и в отношении других кадров: активно поддерживали лучших, проявляли терпение к способным и решительно освобождались от людей явно бесперспективных, инертных.
      Большой хлеб привлек общее внимание к целине, в печати зазвучали победные ноты, стало привычным нас хвалить, поздравлять, но мы понимали, что расслабляться нельзя. Рано почивать на лаврах. Партийная организация Казахстана хорошо сознавала, что необходимо было спешить со строительством элеваторов, складов, срочно выводить людей из палаток, землянок, – это становилось все более тяжелым участком, узким местом.
      Буквально все надо было возводить на голом месте. А из чего? Будь лес кругом, вопрос бы не возникал. Правда, на целину поступали сборные дома и стройматериалы, но их не хватало. Замыслы наши опережали возможности, и, конечно же, следовало максимально использовать местные ресурсы. Между тем далеко не все проявляли расторопность и сметку.
      Приезжаешь, бывало, в райцентр, спрашиваешь: как идет строительство? Отвечают: плохо. Почему? Нет кирпича. Идем, однако, с секретарем райкома по улице и видим массивные здания с датами на фронтонах – 1904, 1912 год… А заводов кирпичных в этой местности, мне точно известно, не было и нет.
      – Кто строил эти здания?
      – Земство.
      – Откуда же брали кирпич?
      – А вон там, в степной балке, сделали напольную печь и выжигали. Из него и эта школа построена…
      – Значит, земство могло все организовать, а вы, райком и райисполком, не можете? Какие же мы, с позволения сказать, руководители? Глины кругом полно, делайте напольные печи, а кое-где и заводики стройте, они вам на сто лет вперед пригодятся.
      – Ну, завод – это слишком, нам не по силам…
      Разозлишься: до чего же доводит людей пассивность! Под Москвой, в Барвихе, обратил я однажды внимание на великолепный кирпичный замок – в нем размещался пионерский лагерь. Поинтересовался, что за постройка. Отвечают: имение какой-то баронессы. Как же строился замок? Говорят, очень просто. Построила барыня кирпичный завод, из кирпича соорудила себе этот загородный дом и все надворные службы, затем продала завод и полностью покрыла все расходы по строительству. Разумеется, не сама она все сообразила, а был у нее толковый управляющий. Вот так. А у нас порой и поныне целые коллективы, опытные руководители, инженеры, строители, замахиваясь на грандиозные дела, не могут построить простой кирпичный завод, все уповают на государство, едут в Госплан.
      На целине под мастерские МТС нам, помню, пришлось позаимствовать у некоторых старых конезаводов добротные здания конюшен, построенные из того же напольного кирпича. Когда рассказывал об этом людям, когда удавалось их пронять, пристыдить, то, глядишь, толковые хозяйственники налаживали свое кирпичное производство. Потом спасибо говорили: как же мы раньше-то не додумались!
      К местным строительным материалам принадлежал и камыш. Узнав, что инициативные люди уже построили себе добротные дома из камышитовых плит, я поехал взглянуть и вполне остался доволен этим жильем – дома как дома, в первые годы неплохо послужат. Значит, надо организовать заготовку камыша в больших масштабах, наладить из него производство плит. Посмотрел карту республики, где были отмечены заросли камыша, и решил сам взглянуть на них в натуре. Над долиной реки Или пролетел до самого Балхаша. С высоты ста метров увидел сплошные камышовые джунгли!
      Скоро всюду, где рос камыш, мы организовали его заготовки – по берегам рек, на многочисленных степных озерах. Заводы быстро изготовили простые, удобные и производительные станки, которые камыш дробили и спрессовывали в плотные плиты. Из этих плит можно было собирать здания любой конфигурации. Их затем штукатурили, белили, и получались отличные теплые дома. Попробовав это дело, мы провели в одном из колхозов под Алма-Атой республиканский семинар по камышитовому строительству.
      Проблемам строительства ЦК КП Казахстана придавал первостепенное значение. Сохранилась наша записка в ЦК КПСС о том, чем располагала республика, когда приступала к покорению целины. Силы были разобщены, более тридцати маломощных строительных организаций подчинялись разным министерствам и ведомствам. Все вместе они имели 59 бетономешалок, 6 башенных кранов, 58 транспортеров, 5 автопогрузчиков и всего 5,7 тысячи рабочих. Чтобы выполнить новые планы, людей должно было быть по меньшей мере в десять раз больше!
 
      Со строительным материалом было, конечно, трудно нам, особенно с кирпичом для стройки. Я обратился к руководителям ряда наших республик. И надо сказать, что нам хорошо помогли: кирпич пошел из Армении, Грузии, Эстонии и многих других мест. Словом, мы решали эти возникавшие проблемы, и решали успешно.

      Осенью 1954 года состоялся съезд писателей Казахстана. Он стал крупным событием в культурной жизни республики.
      Мне и до этого приходилось заниматься делами, связанными с национальной культурой. Еще в Молдавии понял: если живешь в республике, то надо знать обычаи и традиции народа, его историю, художественное творчество. Сразу по приезде в Алма-Ату обложился книгами, часто встречался с казахскими литераторами и художниками, бывал в театрах. По давней склонности к поэзии много читал стихов казахских поэтов, особенно Абая, который привлек меня лиризмом, народной мудростью, глубиной постижения жизни. Абай учил казахский народ не замыкаться, не стоять на месте, обогащать свое творчество достижениями русского и других народов. Это важно и для нашего времени. Всякая национальная культура, замкнутая в себе, неизбежно проигрывает, теряет черты общечеловечности. К сожалению, не все и не всегда это понимают.
      Социализм давно доказал: чем интенсивнее рост каждой из национальных республик, тем явственнее проявляется процесс интернационализации. Казахстан тому, быть может, самый яркий пример. Целина сделала его без всякого преувеличения «планетой ста языков». И казахская культура развивалась, вбирая в себя лучшее из других национальных культур. Плохо это или хорошо? Мы, коммунисты, отвечаем: хорошо, очень хорошо! Ибо важнейший вопрос о национальных традициях и самобытности нельзя упрощать, сводить лишь к этнографии и бытовизму: на Руси – к избам, хороводам и кокошникам, в Казахстане – к юртам и табуну лошадей.
      Мы в ЦК старались оказывать постоянную помощь творческой интеллигенции. Как ни трудны были дела целины, именно в это время появился Казахский государственный ансамбль песни и танца, возобновлен был выпуск газеты «Казах адебиети», широко развернулась подготовка к декаде казахской литературы и искусства в Москве. Не обошлось без споров, кое-кто делал упор лишь на устное творчество акынов. Между тем в литературе республики происходили глубокие качественные изменения, обусловленные самим ходом социалистического строительства, ростом казахской художественной интеллигенции. Появилась талантливая молодежь, знавшая и любившая не только старые традиции и песни, но и всю советскую, мировую литературу. Это были люди, свободные от рутины, и надо было их поддержать. Однако главное – следовало оздоровить саму атмосферу в творческих союзах, в среде интеллигенции. Требовалось сплотить ее, объединить все силы для решения огромных задач, вставших перед республикой.