ЧТОБЫ ОСТАНОВИТЬ ФРОНДУ, КОНДЕ ХОЧЕТ ДАТЬ АННЕ АВСТРИЙСКОЙ ЛЮБОВНИКА

В начале 1644 года нападки на Мазарини потеряли свою остроту. Народ, не способный к продолжительной ненависти, лишь повторял со смехом и с перемигиваниями то, что впоследствии напишут историки в своих трудах: «Кардинал был первым министром при Анне Австрийской».

Шутка эта не отличалась тонким остроумием, но обладала достаточной скабрезностью, чтобы парижане вели себя спокойно в течение четырех лет.

Но в 1648 году из-за пустякового повышения налогов вдруг разразился с необыкновенной силой мятеж против человека, делившего ложе королевы.

Внезапно парламент, охваченный демагогическим рвением, восстал против своего первого министра, потребовав сократить подати, защитить доходы и учредить специальную палату правосудия, дабы «должным образом карались лихоимство и злоупотребление в сфере финансов».

Разногласия не были серьезными и могли быть легко улажены, если бы в дело не вмешалось несколько красивых дам, чрезмерно возбужденных начавшимися беспорядками. Нужно сказать, что женщины, которые, как мы уже видели, часто служат причиной великих потрясений, более восприимчивы, нежели мужчины, к безумным помыслам. Между тем Европа сотрясалась в мучительных конвульсиях. Англия, под водительством Кромвеля, подняла руку на собственного монарха — короля Карла I судили и обезглавили подданные, а в это же время янычарами был удавлен султан Ибрагим…

Словно бы опьяненные порывами отравленного ветра, женщины неожиданно впали в самое настоящее исступление. Мадам де Лонгвиль, мадам де Шеврез, мадемуазель де Шеврез, мадемуазель де Монпансье, чье затянувшееся девство болезненно влияло на рассудок, прекрасная Анна де Гонзага, будущая принцесса Пфальцская, вдруг занялись политикой и стали командовать мужчинами, подстрекая их к крайним мерам.

Очень скоро болезнь поразила всех дам и юных барышень королевства. Сент-Бев рассказывает нам, что говорил Мазарини о современных ему француженках первому министру Испании дону Луису де Аро: «Добродетельная женщина не ляжет спать с мужем, а доступная бабенка с любовником, не обсудив с ними прежде государственные дела; они желают все видеть, все слышать, все знать, но и это еще не самое худшее, потому что им хочется во всем принимать участие и во все вносить смуту. В особенности три дамы — герцогиня де Лонгвиль, герцогиня де Шеврез, принцесса Пфальцская — привносят в нашу жизнь такой беспорядок, какого не испытывал даже Вавилон».

Смута и в самом деле оказалась настолько беспорядочной, что почти невозможно написать последовательную историю этой необыкновенной гражданской войны.

Под влиянием легкомысленных, безрассудных или капризных женщин такие люди, как Ларошфуко и Конде, без конца меняли союзников, переходя из правительственного лагеря в партию самой радикальной оппозиции и обратно. Непостоянство было отличительной чертой Фронды, которую один из историков сравнивает с балетом…

Все началось, как известно, с ареста Брусселя, влиятельного члена парламента. За несколько часов парижане извлекли из своих погребов все пустые бочки, и 26 августа в городе возникло около двух тысяч баррикад [12].

К утру 27 августа сто тысяч вооруженных людей охраняло улицы…

Столица восстала, подстрекаемая тайными агентами весьма странного священнослужителя, который радостно потирал руки, оставаясь все время за кулисами.

Его звали Поль де Гонди, и он занимал должность коадъютора при парижском архиепископе. Однако известность он обретет под именем кардинала де Реца.

Этот человек, которому суждено было стать одним из величайших смутьянов XVII века, выплыл на поверхность политической жизни довольно неожиданно. Вероятнее всего, он так и остался бы в безвестности, если бы — отметим этот факт, ибо благодаря ему лишний раз подтверждается значение любви — не имел такой склонности к распутству. В самом деле, возвышением своим он был обязан женщине. История эта весьма любопытна, и не все ее знают. Предоставим слово одному из авторов XVIII века:

«Страстное увлечение женским полом обнаружилось у знаменитого кардинала де Реца уже в ранней юности: камердинер его, заметив это, стараясь ублажить хозяина, делал все, чтобы удовлетворить его похоть. Недостойный слуга рыскал всюду, отыскивая привлекательных девиц и соблазняя их деньгами. Наконец, он уговорил одну гнусную владелицу булавочной лавки продать ему за полторы тысячи ливров племянницу, которой было всего четырнадцать лет и которая отличалась ослепительной красотой. Юная жертва алчности и блуда была доставлена в Исси, где ее ожидало бесчестие; при ней находилась старшая сестра, дабы подготовить ее к этому ужасному испытанию.

На следующий день молодой аббат примчался в Исси; но едва он подступил к несчастной девочке, как та залилась краской, на глазах у нее выступили слезы, вся она затрепетала от страха, почти потеряв сознание.

Добродетель всегда вызывает к себе уважение, и в ее присутствии порок умолкает. Аббат де Гонди, совершенно забыв о цели своего визита, помышлял теперь только о том, чтобы утешить несчастную, и расстался с ней, так и не удовлетворив своих желаний.

Однако он не мог забыть о прелестном создании и, чувствуя, как все сильнее разгорается в нем страсть, на следующий день снова устремился в Исси, намереваясь потребовать то, что принадлежало ему по праву. Девица стала говорить, что он прогневит небо, если обесчестит ее против волн; что не подобает ему пользоваться низостью и за деньги покупать девственность;

Наконец, голос ее пресекся от слез и тяжелых вздохов. Она упала перед молодым аббатом на колени. Тот был потрясен до глубины души добродетелью столь юной девушки: краснея при мысли, что намеревался посягнуть на такую чистоту, он решил должным образом обеспечить будущность девицы.

Когда стемнело, он усадил ее в карету и повез к своей тетке мадам де Меньеле, которая отличалась чрезвычайной набожностью. Рассказав всю историю, он попросил ее взять молодую особу под свое покровительство.

«Набожная тетушка, растроганная поступком племянника, тут же рассказала о нем епископу де Лизье.

Следует признаться, что нам это намерение кажется довольно странным, но, очевидно, мадам де Меньеле была права. Ибо прелат пришел в восторг, узнав, что Гонди добровольно отказался от мысли изнасиловать девочку четырнадцати лет:

— Это святой человек! — вскричал он. — Он должен быть вознагражден. Я поговорю о нем с королем и с кардиналом де Ришелье.

И в тот же вечер епископ рассказал во дворце историю прекрасной булавочницы.

«Людовик XIII, — продолжает наш автор, — превыше всего ценил честь и порядочность, а потому проникся к аббату де Гонди любовью и уважением и перед смертью приказал королеве даровать ему коадъюторство при парижском архиепископе, говоря, что никогда не забывал об этом молодом человеке с тех пор, как епископ де Лизье рассказал ему историю с племянницей булавочницы».

И наш автор заключает не без ехидства: «Вот как случилось, что слезы молодой девушки вознесли молодого аббата на ту высоту, где его таланты обольстителя развернулись в полную меру, благодаря чему он сумел разжечь во Франции гражданскую войну».

Действительно, конадъютор, мечтавший встать во главе партии и занять первенствующее положение в Париже, с большой ловкостью использовал свои таланты. Пока парижане натягивали цепи через улицы, называя себя «фрондерами» по имени игры, которой забавлялись мальчишки на городском валу, Гонди, облачившись в самую красивую свою сутану, размышлял в тиши кабинета во дворце архиепископа, каким образом свести счеты с Мазарини.

Тот вскоре осознал грозившую ему опасность. В полном смятении приказав упаковать вещи, 13 сентября а шесть часов утра он отправился в Сен-Жермек-ан-Лэ вместе с Анной Австрийской и маленьким королем, дрожавшим от страха.

Парижане, раздосадованные этим бегством, в отместку сочинили множество похабных песенок о регентше и кардинале. Появились невероятные по дерзости памфлеты, которые переходили из рук в руки и пользовались бешеным успехом. В одном из них, под названием «Шкатулка королевы признается во всем», Анну Австрийскую обвинили в том, что именно она приобщила кардинала к пороку, который обычно приписывается итальянцам.

24 октября был подписан Вестфальский договор. Это придало Мазарини уверенности и несколько укрепило его власть. Вскоре регентша я король вернулись в Париж.

Для коадъютора это было ударом. Отныне ему нужна была поддержка человека, обладающего достаточным влиянием, чтобы служить знаменем партии и внести успокоение в сердца парижан. Он обратился к Конде, однако победитель при Рокруа, хоть и терпеть не мог Мазарини, все же не желал участвовать в предприятии, грозившем опрокинуть трон, и встал на сторону королевы.

Взбешенный Поль де Гонди решил тогда переманить в ряды фрондеров родного брата Конде — принца де Конти.

Этот принц, отнюдь не блиставший умом коадъютор говорил про него, что «это ноль, способный умножать только в силу своей принадлежности к принцам крови), с момента вступления в половую зрелость не сводил глаз с собственной сестры мадам де Лонгвиль, безумно в нее влюбившись. На руке он носил одну из ее подвязок, и многие злоязычные люди не стеснялись утверждать, что мадам де Лонгвиль, тронутая этой пылкой страстью, „дарила его иногда своими милостями…“ [13].

Хорошо зная все эти пересуды, Поль де Гонди нанес визит мадам де Лонгвиль и убедил ее, что она может сыграть выдающуюся роль в делах Фронды.

Красивая герцогиня пришла в необычайное возбуждение. Уже давно она лелеяла мечту, что Конде станет регентом вместо Анны Австрийской, и теперь с радостью ухватилась за представившуюся возможность, пообещав, что Конти непременно войдет в коалицию.

Вечером одного ее слова хватило, чтобы принц де Конти без колебаний присоединился к партии коадъютора.

Желая польстить влиятельной женщине, коадъютор принял решение, что все совещания будут происходить у нее. Итак, почти каждый вечер маршал де ла Мот, герцог Буйонский, брат Тюрена, Бофор, Конти и все прочие собирались в Нуази-ле-Руа, рядом с Версалем, где обосновалась сестра Великого Конде.

Они болтали и шутили, стремясь превзойти друг друга в остроумии, а между делом готовились ввергнуть Францию в кровавую бойню…

Естественно, коадъютор вскоре пал жертвой бирюзовых глаз прекрасной герцогини. «У меня возникло сильнейшее желание, — пишет он, — поместить ее в центре между мадам де Гемене и мадам де Помре [14]. Не скажу, что она сама согласилась бы на это: скажу только, что эта мысль, поначалу очень для меня желанная, была оставлена мною отнюдь не из-за невозможности ее осуществления» [15].

Он счел все же более разумным не домогаться любви герцогини, чей брат Конти был необходим Фронде, чей муж герцог де Лонгвиль мог быть полезен и чей любовник Ларошфуко также заслуживал внимания…

Тем временем Анна Австрийская, обеспокоенная положением дел, вызвала к Парижу Фландрскую армию, которой командовал Конде, и в ночь с 6 на 7 января 1649 года под порывами ледяного ветра вновь оставила столицу, отправившись в Сен-Жермен вместе с Мазарини и королем.

Парижане очень удивились, узнав об их отъезде. На следующее утро кумушки весело переговаривались, стоя на пороге своих домов:

— Наверное, они решили заняться своими мерзостями на природе, — посмеивались одни.

— В любом случае, — возражали другие, — в такую погоду им придется где-нибудь спрятать задницу!

Эти легкомысленные речи продолжались недолго; вскоре на улицах появились агенты Гонди, которые неустанно внушали народу:

— Регентша приказала окружить Париж, чтобы уморить нас голодом. Это объявление войны.

И все завертелось по-прежнему.

Укрывшись в алькове мадам де Лонгвиль, коадъютор вновь подстрекал парижан к гражданской войне. Каждый раз, когда ему сообщали об убийстве сторонника Мазаринн, он возводил очи к небу, преклонял колени перед распятием и со смиренным видом произносил молитву об отпущении грехов…

На сей раз его план был составлен очень тщательно. Он обладал хорошо вооруженным войском; превосходно зная нрав парижской толпы, он приказал печатать песенки и пасквили непристойного содержания, направленные против Мазарини, лицемерно оправдываясь за них перед своими друзьями… Чтобы иметь возможность платить солдатам и куплетистам, он обратился к Испании, которая с радостью стала финансировать предприятие. грозившее Франции крупными потрясениями.

Разумеется, об этом несомненном предательстве ничего не ведал добрый народ Парижа: доведенный до исступления гнусными песенками, он возводил баррикады, как всегда твердо веруя, что «против него поднят кровавый флаг тирании» [16].

Однако Поль де Гонди почувствовал, что к гражданской войне готовятся без того энтузиазма, на который он надеялся. Обеспокоенный, он предпринял необходимые расследования и узнал, что парижане подозревают знатных фрондеров в двойной игре.

Желая успокоить народ, коадъютор нашел гениальное средство. Послав принца де Конти, герцога де Лонгвиля, герцога Буйонского и маршала де ла Мота в парламентскую армию, он приказал поселить мадам де Лонгвиль и герцогиню Буйонскую вместе с их детьми в Ратуше, дабы они были в глазах парижан заложницами, отвечающими за верность их мужей.

Благодаря этому решению, пишет Сетро де Марои, все подозрения развеялись как дым, и настроение парижан мгновенно переменилось. «На Гревскую площадь толпами стекался парод, и не было никого, кто сдержал бы слезы радости при виде этих дам, которые вышли на ступени Ратуши в домашних платьях, держа на руках детей, столь же красивых, как их матери» [17].

Мадам де Лонгвиль была тогда на последних месяцах беременности. Это нисколько не мешало ей принимать участие в совещаниях и произносить зажигательные речи. В конце января, когда войска Конде наглухо блокировали столицу, она, собрав вокруг себя друзей, разрешилась от бремени мальчиком, которого нарекли Париж.

Несмотря на эти комические сцены, предвещавшие маскарадные шествия великой Революции, гражданская война продолжалась.

Через неделю Конде наголову разбил гарнизон Шарантона, оставив на месте более двух тысяч убитых. Вождей мятежа это не взволновало. Никакие жертвы не могли привести их в дурное расположение духа. В то время как у ворот столицы происходила резня, мадам де Лонгвиль устраивала скрипичные вечера в своей спальне (где обычно заседал военный совет Фронды), а мадам де Буйон танцевала. Что до коадъютора, то во дворец архиепископа каждый вечер приводили маленьких белошвеек с ласковыми руками, и те помогали ему на время забыть о политике при помощи хороню известных средств…

В течение многих недель под стенами Парижа велись сражения. Смерть косила тысячами солдат королевы и солдат Гонди, ничего не понимавших в этой странной войне. Несчастные крайне удивились бы, если бы им сказали в последнюю минуту, что гибнут они из-за добродетели прекрасной булавочницы…

Вскоре ветер Фронды задул с такой силой, что под его напором зашатался трон.

Конде был испуган угрозой, нависшей над короной, и ему пришла в голову одна мысль. Зная, что ярость народа направлена, в сущности, против одного Мазарини, он решил удалить итальянца, подобрав королеве нового любовника. Выбор его пал на молодого маркиза де Карее. Это был самодовольный щеголь, благосклонно принятый при дворе. Принц внушил ему, что королева с недавних пор смотрит на него жадным взором.

— В возрасте Ее Величества [18] начинают интересоваться молоденькими мальчиками. Постарайтесь быть с ней как можно более обходительным, и ваша будущность обеспечена.

Ослепленный надеждой, маркиз устремился во дворец и, быстро сговорившись с главной камеристкой королевы мадам де Бове, начал с блеском играть роль нежного воздыхателя.

Поначалу регентше, казалось, польстило это ухаживанье, и Конде потирал руки в предвкушении успеха. Он был убежден, что Анна Австрийская, чья пылкость была ему хорошо известна, не устоит перед бархатными глазами Жарсе и что царствованию кардинала скоро придет конец.

Когда он счел, что настал подходящий момент, то послал молодому человеку записку с одним словом: «Нападайте!»

Юный фат ожидал только этого приказа. Отправившись в гостиную, где сидела королева, он приблизился к ней почти вплотную, не сводя с нее зовущего томного взора. Анна Австрийская тогда еще не подозревала о ловушке, подстроенной Конде; однако ей, безумно влюбленной в Мазарини, крайне не понравилось поведение молодого человека.

— Послушайте, господин де Жарсе, — вскричала она с раздражением, — вы просто смешны со своей назойливостью. Мне сказали, что вы строите из себя моего поклонника. Подумайте, какой отчаянный волокита! Мне просто жаль вас. Вам место в Петит-Мезоне [19]. Правда, безумие ваше не должно никого удивлять, ибо оно у вас в роду! [20]

Мадам де Мотвиль, бывшая свидетельницей этой сцены, в своих «Мемуарах» добавляет: «Бедняга был так поражен, словно в него ударила молния. Расстроенный и бледный, он немедленно удалился».

Маневры Конде потерпели неудачу. Королева осталась верна кардиналу.

А Фронда продолжалась.

Благодаря усилиям Гонди она внезапно распространилась по всей Франции.

Тогда королева по совету Мазарини, который начинал дрожать под своей сутаной, согласилась вступить в переговоры. Парламент отправился в Сен-Жерменак-Ле, и, несмотря на все козни коадъютора, 1 апреля был подписан мир. Анна Австрийская капитулировала, сделав огромные уступки и даровав амнистию всем участникам Фронды; но против Конде, подославшего к ней маленького маркиза де Жарсе, затаила злобу. 18 июня 1650 года принц был арестован вместе с братом и герцогом де Лонгвилем.

Добрый парижский народ, чье непостоянство уже в те времена поражало непредубежденного наблюдателя, с ликованием встретил известие об этом аресте Мадам де Шувиньи бароном де Бло [21]. В них, правда, больше

Парламентская Фронда завершилась. Начиналась Фронда принцев.

В 1651 году Мазарини, которому по-прежнему не давали покоя опасные и влиятельные подстрекательницы, приказал изгнать нескольких графинь. По Парижу тут же разошлись ядовитые куплеты, написанные Клодом де Шувиньи, бароном де Бло3. В них, правда, больше доставалось не кардиналу — «иностранцу без роду и племени», а Анне Австрийской, которую автор песенок именовал шлюхой, выражая надежду, что ему удастся когда-нибудь ее придушить.

Мазарини был крайне недоволен, но смолчал. Однако через несколько недель полиция доставила ему новые куплеты, где кардиналу предлагалось убираться вон, поскольку «для госпожи Анны, если она захочет, можно подобрать всадника получше, чем Его преосвященство».

На сей раз кардинал вышел из себя. Он заявил королеве, что не желает оставаться в Париже, ибо народ его ненавидит. Анна Австрийская разрыдалась. Мысль о том, что придется вернуться к целомудренной жизни, приводила ее в ужас. Всю ночь она горько плакала, ворочаясь в постели и испуская пронзительные крики, но кардинал остался непреклонен.

6 февраля 1651 года, надев красный мушкетерский плащ и шляпу с перьями, он тайком выскользнул из Лувра в этом необыкновенном костюме, а неделю спустя уже находился в полной безопасности у епископа Кельнского…

Покинутая королева впала в отчаяние, на которое придворные взирали с понимающей улыбкой. Добрые же парижане отпускали добродушные, хотя и несколько фамильярные шутки:

— Она сама не своя, когда рядом нет кардинала, чтобы положить ей руку на задницу.

Надо признать, это было очень далеко от изысканного языка, каким будут изъясняться в сходных ситуациях персонажи Расина.

Вскоре Анне Австрийской пришла в голову безумная мысль самой отправиться к возлюбленному, без которого она не могла существовать. Она поделилась своими планами с несколькими доверенными лицами, в результате чего о ее намерении бежать из столицы стало известно фрондерам. Коадъютор вновь поднял чернь, и разъяренная толпа окружила Пале-Рояль.

Тогда королева решилась на удивительный поступок. Приказав открыть двери дворца, она велела гвардейцам впустить непрошеных гостей. Народ устремился в гостиные. Анна Австрийская с улыбкой встретила своих подданных.

— Я пригласила вас, — сказала она, — потому что окружена врагами и только с вами чувствую себя в безопасности.

Это был ловкий ход, и толпа остановилась в замешательстве. Тем не менее раздались голоса:

— Мы узнали, что вы собираетесь покинуть дворец сегодня ночью и что король уже одет. Это правда?

Анна была готова к подобному вопросу. Она повела присмиревших парижан в королевскую спальню, отдернула полог маленькой кроватки и показала им мирно спящего Людовика XIV.

Потрясенные манифестанты удалились из спальни на цыпочках.

После событий этой ночи регентша, осознав, какую роковую ошибку едва ли не совершила во имя любви, отказалась от мысли воссоединиться с Мазарини. Впрочем, через некоторое время кардиналу удалось переслать ей необыкновенно нежное послание. Вот оно. На нем стоит дата — 10 мая 1651 года. Читая его, хорошо понимаешь, насколько смешны утверждения историков, полагающих, что кардинала и регентшу связывали только узы дружбы…

«Боже мой, как я был бы счастлив, если бы мог дать вам возможность заглянуть в мое сердце. Тогда вы согласились бы со мной, что нет чувства, равного моей привязанности к вам. Признаюсь вам, что вы занимаете все мои помыслы, и прежде я представить себе не мог, что буду способен думать только о вас.

Верю, что ваши чувства преодолеют все испытания и что они именно таковы, как вы говорите; но мои чувства еще сильней, ибо каждый день я упрекаю себя, что не сумел дать вам надлежащих доказательств моей привязанности, и в голову мне приходят очень странные мысли, повелевающие мне предпринять нечто неслыханное и отчаянное, лишь бы вновь увидеть вас; меня удерживает только то, что я могу нанести этим ущерб вам. Ибо я давно бы уже испробовал тысячу путей, дабы выбрать один, и если я не получу в моей скорби скорого утешения, то не отвечаю за себя, поскольку эта осмотрительность не сочетается с пылкостью моих чувств к вам.

Возможно, я не прав и в таком случае прошу у вас прощения, но мне кажется, что будь я на вашем месте, то приложил бы все усилия, чтобы позволить другу встретиться с вами… Известите меня (sie!), прошу вас, увидимся ли мы и когда: ибо так дольше продолжаться не может. Со своей стороны, клянусь, что это случится в ближайшем времени, даже если мне придется погибнуть… Я возлюбил бы от всего сердца и больше жизни злейшего своего врага, если он помог мне вновь увидеться с Серафимом».

Это послание, совсем не похожее на письмо министра, адресованное своей королеве, заканчивается подлинным криком отчаяния:

«Поверь мне, что со времен Адама никто не страдал так от разлуки, как страдаю я.

Между тем Фронда продолжалась. Конде, только что выпущенный на свободу, стремился отстранить при помощи знати Анну Австрийскую от власти, а также отложить до восемнадцати лет объявление короля совершеннолетним4, имея тайную мысль самому взойти на трон.

Мазарини, получавший информацию от секретных агентов, с тревогой следил за хитроумными маневрами победителя при Рокруа. Из своего маленького кабинета в Кельне он предпринимал все усилия, чтобы защитить корону своей возлюбленной. Теперь его любовные послания сопровождались политическими советами, написанными на шифрованном языке. Каждое утро королева получала очередную порцию нежности и указаний, благодаря которым с успехом разрушала замыслы мятежников.

С особой очевидностью это проявилось в сентябре: шестого числа Конде открыто выступил против регентши; седьмого числа Людовик XIV был объявлен совершеннолетним [22]… Только Мазарини мог нанести этот мгновенный ответный удар, спасший Францию.

30 января 1652 года кардинал, наконец, вернулся в Париж. Однако Фронда еще не завершилась. Конде, став союзником испанцев, безжалостно разорял Гиень, а в Орлеане Старшая мадемуазель, «окруженная воинственными амазонками, строила планы по созданию оплота против королевской армии, намереваясь затмить славу Жанны д'Арк».

Увы! только в одном мадемуазель де Монпансье могла сравниться с храброй лотарингской крестьянкой; не случайно насмешники величали ее не иначе, как Старшая Орлеанская девственница…

Вероятно, любовнику удалось бы укротить пыл этой опасной истерички, но она желала сохранить чистоту, мечтая выйти замуж за короля, которого уже именовала «своим милым муженьком».

Эти надежды рассыпались в прах вследствие весьма неразумного поступка, и Старшей мадемуазель долго еще пришлось нести тяготы мучительного девства.

В начале июля армия Конде, теснимая войсками Тюренна, подошла к Парижу, надеясь укрепиться в столице. Но городское ополчение было начеку. Принц обнаружил перед собой запертые и охраняемые ворота. Сверх того, он обнаружил с неприятным изумлением, что со стороны Сен-Антуанского предместья на него движутся полки Тюренна, не скрывающие своих враждебных намерений. Мушкетные залпы подтвердили правильность первого впечатления, и под стенами столицы завязался ожесточенный бой. В течение всего утра солдаты противоборствующих армий с увлечением истребляли друг друга, хотя враждебные действия иногда прерывались забавными интермедиями. Стояла изнурительная июльская жара: время от времени бойцы останавливались, чтобы обтереть потное лицо или снять раскалившийся панцирь. В один из моментов битвы сам Конде, «обливаясь потом», отошел в сторону и, раздевшись догола, стал кататься в траве, «словно лошадь»; затем он натянул на себя одежду и снова ринулся в схватку.

После нескольких часов отчаянной резни мятежного принца прижали к стенам Парижа; казалось, ему грозило неминуемое поражение, но внезапно заговорили пушки Бастилии…

Ядерный град обрушился на королевскую армию. Многие всадники были убиты, началось смятение, которым немедленно воспользовался Конде.

Кто же пришел на помощь победителю при Рокруа? Старшая мадемуазель. В сопровождении своих разнаряженных «маршалов в юбках» она поднялась на эспланаду крепости и приказала бить из пушек по армии Тюренна…

Надо признать, что со стороны женщины, мечтавшей выйти замуж за Людовика XIV, подобная выходка была чистейшим безумием.

Вечером она торжествовала: веселилась, танцевала, опустошила несколько бутылок вина и пронзительно хохотала, тогда как ей следовало бы запереться в спальне и оплакивать уплывшее счастье.

Разумеется, она спасла Конде и поразила народное воображение, подарив прекрасный сюжет сочинителям легенд, но, говоря словами Мазарини, в этот день «она убыла [23] мужа своих грез».

Многие годы несчастная, по красочному описанию Пьера Менара, «испытывала невыразимые муки, ибо затянувшаяся девственность пагубным образом влияла на ее рассудок и отравляла ей кровь. Глаза у нее от этого становились все больше и блестели сильнее обычного, а во взоре все явственнее проступало смятение».

Бедняжка!

КАМЕРИСТКА ЛИШАЕТ НЕВИННОСТИ ЛЮДОВИКА XIV

В то время как Конде и Старшая мадемуазель сотрясали трон, равнодушный к политике Людовик XIV с возрастающим интересом присматривался к округлым формам придворных дам.