БЫЛА ЛИ МАДАМ ЖЮНО ЛЮБОВНИЦЕЙ БОНАПАРТА?

Летом 1801 года Жозефина, все еще надеявшаяся забеременеть, снова поехала на курорт Пломбьер, воды которого, как я уже говорил, исцеляли от бесплодия…

В ее отсутствие Бонапарт расположился в Мальмезоне с Гортензией и несколькими красивыми дамами. Среди них была Лаура Пермон, будущая герцогиня д'Абрантес, которая в двадцать лет вышла замуж за Жюно.

Первый Консул был весел, как никогда. Он смеялся, играл в карты и бегал по лужайкам взапуски с гостьями. Играл он с ними в обгонялки и на другой манер. Мадам Жюно, будущая герцогиня д'Абрантес, рассказывает в своих мемуарах весьма занятную историю. Послушаем ее:

"Однажды утром я крепко спала. Вдруг я была разбужена громким стуком в дверь и неожиданно увидела у своей постели Первого Консула. Я решила, что это мне снится и потерла глаза. Он захохотал:

— Да, это я! — сказал он. — Почему Вы так встревожены?

Я посмотрела на часы — пять часов!

— В самом деле, — заметил он, когда я показала ему на стрелки часов, — еще так рано? Ну, тем лучше, давайте поболтаем.

И, взяв кресло, он поставил его в изножье моей кровати и сел, скрестив ноги.

Достав из кармана толстую пачку писем, он развязал ее, бросил письма на простыни, словно на свое бюро, и принялся разбирать и читать их, иногда сопровождая ироническими комментариями. Мадам Жюно слушала, по-прежнему лежа в постели. Он разбирал и читал письма полчаса, потом, отложив один, два, три — четыре конверта с надписями: «Первому консулу, лично. Только в собственные руки», воскликнул;

— Ага! Вот они!

Читая их, вспоминает будущая герцогиня д'Абрантес, он развеселился и иногда восклицал, словно обращаясь к автору письма.

— А! Какие комплименты. Лестный портрет, но это в самом деле я! Это я! Да, действительно, руки у меня красивые, — и он повертел своими небольшими изящными кистями рук, — что и говорить!

Наконец, он дошел до последнего конверта, как и остальные, безбожно надушенного розовой эссенцией.

— О, да это объявление — нет, не войны, а любви. Эта красавица, которая в меня влюбилась, предлагает мне заключить с ней мирный договор любви. С этого дня она будет ждать вести от меня, и если я захочу ее увидеть, я должен приказать часовому у ворот на Буживаль, чтобы он пропустил даму в белом, которая скажет: «Наполеон!» С сегодняшнего же вечера, черт возьми!

— Боже мой, — вскричала я, — но Вы ведь не будете так неосторожны?

— А что Вы имеете против того, чтобы я поехал на эту встречу?

— Что я имею? Какой странный вопрос? Бог мой, да ведь эта дама, конечно, какая-то дрянь и нанята Вашими врагами… Это ловушка!

Бонапарт снова бросил на меня пристальный взгляд; а потом расхохотался:

— Я сказал это в шутку; конечно же, не такой я простак, чтобы попасться на удочку! Я все время получаю подобные письма, рандеву назначают то в Люксембурге, то в Тюильри, но уж поверьте, — я не обращаю на них никакого внимания!

Он написал коротенькую записочку, адресованную министру полиции; пробило шесть часов.

— Черт возьми, мне пора! — вскричал он, собрал с моей кровати свои письма, ущипнул сквозь простыню мою ножку и удалился, распевая фальшивым резким голосом:

После того как он ушел, мадам Жюно встала с постели и оделась, не переставая удивляться этому странному утреннему визиту.

Вечером в гостиной, часов в девять, Первый Консул подошел к мадам Жюно и сообщил ей:

— Я отправляюсь к воротам Буживаля!

Мадам Жюно посмотрела ему в глаза:

— Воля Ваша. Но Вы отлично знаете, какой ущерб причинит Франции Ваша гибель…

Бонапарт покачал головой, подумал и, отказавшись от своего намерения, направился в биллиардную.

На следующее утро мадам Жюно была разбужена таким же стуком в дверь, и Первый Консул, так же как и накануне, вошел с пачкой писем и журналов в руке. Тем же движением он бросил свою корреспонденцию на кровать, разложил ее и стал читать, одновременно болтая и пошучивая с молодой женщиной. «После этого, — пишет мадам д'Абрантес, — он ущипнул меня за ногу сквозь покрывало, попрощался и направился в свой кабинет, фальшиво напевая какой-то известный мотив…»

Сто лет историки бурно обсуждали, ограничился ли Наполеон тем, что щипал за ногу очаровательную мадам д'Абрантес или зашел в своих «ребяческих проказах» значительно дальше. Поразмыслим об этом и мы, для чего приведем еще несколько цитат из мемуаров герцогини, относящихся к этой анекдотической истории:

В своих мемуарах герцогиня д'Абрантес передает неправильное произношение Наполеона ("г" вместо "в" на итальянский манер;

Французский язык у Наполеона «хромал» до конца жизни, и он говорил «филиппики» вместо «Филиппины», «секция» вместо «сессия», «фульминация» вместо «кульминация» и т. д.

После обеда Бонапарт пригласил на завтра своих гостей на прогулку в павильон Булар, рядом с Мальмезоном, который он купил, чтобы расширить владение. Горничные уже рассказали своим хозяевам о двух ранних утренних визитах Бонапарта в комнату мадам Жюно, и все гости во время прогулки в парке посматривали на нее исподтишка, обращались к ней почтительно, уже считая ее новой фавориткой. Бонапарт подтвердил их подозрения, отпустив ей затейливый комплимент, — а он обычно не был щедр на них. Бонапарт сказал еще, что в Бютаре будет организована охота.

— О, это неплохое развлечение. Завтра утром, в десять часов, соберемся в парке.

Вечером, в Мальмезоне, мадам Жюно прилегла в постель и задремала; дверь она уже закрыла на ключ. Вдруг в коридоре раздались шаги и голос Первого Консула, — он требовал у горничной открыть ему дверь, а та отвечала, что мадам забрала у нее ключ. Он удалился. Расстроенная и испуганная мадам Жюно начала плакать, но потом заснула снова. Она проснулась при звуке открываемой двери. Первый Консул был в комнате, — он нашел другой ключ.

— Почему Вы запираете дверь, — боитесь, что Вас убьют?

Не слушая ее объяснений, он продолжал:

— Завтра у нас охота в Бютаре. Надо поехать рано, я приду Вас разбудить, чтобы Вы не проспали. Не запирайте дверь, Вы здесь не в дикой Татарии. И все равно у меня есть другой ключ, и я приду. Адье!

И он ушел, на этот раз не распевая на ходу.

Случилось так, что, когда все уже спали, Жюно экспромтом приехал в Мальмезон и улегся спать рядом с женой.

Не имея возможности предупредить Бонапарта, Лаура ожидала утра с некоторым беспокойством.

Послушаем ее версию событий:

"В половине шестого утра я услышала в конце длинного коридора шаги Первого Консула. Сердце мое бешено застучало. Я много бы отдала, чтобы Жюно был в Париже. Мне хотелось сделаться невидимкой. но ничего уже нельзя было предпринять.

Я ждала, не поднимая голову с подушки. Дверь открылась:

— Как! Вы еще спите, мадам Жюно! Сегодня день охоты! Я пришел сказать, что…

Речь Первого Консула оборвалась — он уже подошел к изголовью кровати и увидел на подушке рядом с очаровательной женской головкой мужскую голову со знакомыми чертами самого верного, самого преданного друга!

Продолжаю цитировать герцогиню:

"Я уверена, — сначала он решил, что это ему привиделось.

Но тут Жюно проснулся, открыл глаза, мигом выскочил из кровати и воскликнул:

— Э! Мой генерал! Какие у Вас могут быть дела к моей жене в такой час?!

— Я пришел разбудить мадам Жюно и напомнить ей, что сегодня состоится охота, — ответил Первый Консул, устремив на меня взгляд, который я помню и тридцать лет спустя. — Но я вижу, что вряд ли она сегодня выспалась. Я мог бы выбранить Вас, мосье Жюно, за то, что Вы явились сюда тайком, ведь Вы на службе!

Отпустив натянутым тоном пару шуток, Бонапарт удалился, а наивный Жюно долге изливал свой восторг жене:

— Нет, он исключительный человек! Ведь он мог распечь меня за то, что я приехал без разрешения, а он… Какая доброта! Нет, в самом деле он чем-то выше обычных людей, недаром многие видят в нем сверхчеловека!

Позже гости собрались в саду на каменном мостике. Когда начали рассаживаться по коляскам, Бонапарт, взобравшись в маленькую каретку, обратился к Лауре:

— Мадам Жюно, не окажете ли мне честь?..

Она поднялась в экипаж и села рядом с ним.

Когда они отъехали от замка, Бонапарт обратился к молодой женщине:

— Вы полагаете, что Вы умны?

Придя в замешательство (если верить ее мемуарам), Лаура ответила:

— Я не думаю, что я умнее других, но и глупенькой себя, не считаю'…

— Да Вы не просто глупы, Вы же полная дура!

Она предпочла промолчать, он продолжал:

— Вы мне можете объяснить, почему Вы разрешили Вашему мужу остаться здесь ночью?

— Причина простая и ясная, генерал; я люблю Жюно, мы — супруги, и я не вижу ничего скандального в том, что муж был рядом со своей женой…

— Но Вы знаете, что я запретил ему являться, а мои распоряжения выполняют неукоснительно!

— Меня они не касаются. Если консулы будут определять меру супружеской интимности и устанавливать число дней и часов, которые муж и жена могут проводить вместе, я этому не подчинюсь. До сих пор я жила, как мне хотелось, и так и буду поступать впредь".

Вечером Лаура покинула Мальмезон.

Правдиво ли изложила эту историю герцогиня д'Абрантес? Остались ли безуспешными домогательства Бонапарта? Историки в этом сомневаются.

Вся эта сцена из «Мемуаров», которую мы здесь изложили, написана явно с одной целью: объяснить приход Бонапарта в спальню Лауры в то время, когда там находился Жюно.

Есть еще один многозначительный факт: приключение в Мальмезоне состоялось летом 1801 года. А 6 сентября Бонапарт, который вовсе не имел оснований очень благоволить к Жюно после сцены, описанной Лаурой, преподнес ему награду в тридцать миллионов франков (!).

Кроме того, как уточняет Жан Саван, Жюно — без каких-либо особых оснований — был повышен в чине из бригадного генерала он превратился в генерала дивизии. Позже, при Империи, он ежегодно получал семьдесят пять миллионов франков. Такими щедрыми не бывают с мужем женщины, которая вам решительно отказала. Надо полагать, что Бонапарт приходил по утрам к мадам Жюно для более приятного занятия, чем разбор своей переписки.

БОНАПАРТ ЛИШАЕТСЯ ЧУВСТВ В ОБЪЯТИЯХ МАДЕМУАЗЕЛЬ ЖОРЖ

25 июня 1802 года парижане наполнили театр Фавар, чтобы посмотреть объявленный спектакль итальянской труппы «Удачный обман» Паэзиэлло, но они увидели афишу о замене спектакля какой-то малоинтересной буффонадой в исполнении актеров второго состава.

Театральные завсегдатаи попросили разъяснения у директора.

— Я не виноват в изменении программы, — ответил он. — Сегодня утром Первый Консул призвал труппу первого состава к себе в Мальмезон, чтобы сыграть «Ночи Дорины». Сами понимаете, возражать я не мог.

Как всегда охочая до сплетен толпа начала злословить, утверждая, что Первый Консул вызвал к себе комедиантов не для удовольствия послушать итальянскую музыку и пение, а для того, чтобы отведать прелестей приглянувшейся ему молодой актрисы. Как всегда, злые языки были правы.

Жозефина отбыла в Пломбьер в надежде вылечиться от своей злосчастной бесплодности. Бонапарт, чувствуя себя в прекрасную пору июня бодрым и пылким, приударил за молоденькой актрисой Итальянского театра Луизой Роландо.

После представления «Ночей Дорины» Бонапарт предложил Луизе и всей труппе остаться в Мальмезоне.

Молодая актриса, очарованная мыслью увидеть в ночной рубашке генерала, которым в парадной форме восхищалась вся Европа, охотно согласилась.

Констан проводил актрису в гостиную, куда вскоре пришел Бонапарт. После подписания договора в Амьене, заключения конкордата с Римом и утверждения посредством плебисцита своего пожизненного консулата Бонапарт был исключительно весел и жизнерадостен. Он организовывал балы и спектакли с участием Гортензии, играл в «скачи, баран!» на лужайках Мальмезона и забавно подшучивал над своими гостями. Это мальчишество, которое тщательно скрывают официальные историки, очаровало юную Луизу Роландо. Едва усевшись рядом с ней, он задрал ее юбку и со смехом возгласил, сам наслаждаясь шуткой: «Поднимем занавес!»

Потом, «запустив руки в теплую глубину ее шелковых юбок с кружевными оборками, перешел на лирический тон и стал петь дифирамбы ее таланту, ее глазам, нежной коже, белокурым волосам, изящным изгибам ее тела. Луиза, покоренная, молча позволяла себя трогать, мять, щекотать, в мечтах уже воображая себя м-м Помпадур великого человека, который ее желал»'.

Наконец Первый Консул отнес девушку в смежную комнатку, раздел и положил на кровать, нетерпеливо, словно перед битвой, он разделся, засунул в нос понюшку табака и бросился в объятия Луизы.

Он обнаружил изрядный пыл, актриса ответила ему не менее страстно.

Связь Бонапарта с Луизой Роландо продолжалась недолго. Жозефина, информированная о свидании 25 июня, мигом выехала из Пломбьера и в Мальмезоне закатила мужу жуткую сцену. Первый Консул, весьма смущенный, перевез актрису в один из лучших столичных особняков, пообещал супруге вести себя примерно и вернулся к соблюдению Гражданского Кодекса.

Луиза Роландо покинула Комическую Оперу в 1806 году и стала директрисой театра Ганд. Через год она вернулась в Париж. Однажды вечером, когда она сидела у камина, загорелось ее платье и она сгорела заживо.

Некоторые добавляют к списку м-м Бранчу как первую актрису, «облюбованную» Бонапартом.

Но Луиза — а до нее Грассини возбудили у Бонапарта вкус к актрисам. Пять месяцев спустя, 20 ноября, его сердце было покорено м-ль Жорж, красавицей со скульптурными формами, которая в пятнадцать лет дебютировала во Французском театре в роли Клитемнестры в «Ифигении в Авлиде».

В тот же вечер Бонапарт навел справки об этой мясистой девице и узнал, что ее настоящая фамилия Веймер, что ее родители управляют маленьким ярмарочным театром, в Амьене, что ее дарование открыла актриса м-ль Рокур, известная лесбиянка, что у нее была короткая связь с Люсьеном Бонапартом, а сейчас она живет на содержании польского князя Сапеги.

Получив все эти сведения, Бонапарт отправил к м-ль Жорж Констана.

Мадемуазель, изрядно напуганная, последовала за лакеем во дворец Сен-Клу, где в то время расположился Бонапарт. Здесь ее встретил Рустан и провел в гостиную, где она, дрожа, забилась в кресло. Но предоставим ей самой описать наивным языком старлетки ее первую встречу с Бонапартом:

"Консул с ног до головы был в шелку: белые атласные штаны до колен, зеленый мундир с красными обшлагами и воротником, шляпа под мышкой. Я встала. Он подошёл ко мне, поглядел на меня своим неповторимым чарующим взглядом, усадил на широченный диван, поднял мою вуаль и небрежно бросил ее на пол. Мою любимую вуаль! Я была расстроена.

—Как дрожит ваша ручка! Вы боитесь меня, я кажусь вам ужасным. А я нахожу Вас красавицей, и вчера я захотел выразить свое восхищение. Выходит, что я был более любезен и вежлив, чем Вы.

— Как это, месье?

— Как? Я послал Вам после спектакля Эмилия три тысячи франков, чтобы отблагодарить Вас за удовольствие, которое Вы мне доставили. Я думал, что Вы попросите разрешения прийти ко мне, чтобы тоже выразить благодарность, а прекрасная и гордая Эмилия не пришла.

— Но я не осмелилась, я не знала… — робко пробормотала я.

— Это не извиняет Вас; значит, Вы меня боитесь?

— Да.

— И сейчас?

— Еще сильнее.

Консул рассмеялся от всего сердца.

— Как ваше имя?

— Жозефина-Маргарита.

— Имя Жозефина я люблю, но лучше я буду звать Вас Жоржина, ладно. Хотите?

(Это имя осталось за мной в семье императора).

— Вы молчите, дорогая Жоржина.

— Здесь очень яркое освещение, если можно его убавить, мне кажется, я буду чувствовать себя свободнее.

— Пожалуйста, дорогая Жоржина. Он вызвал звонком Рустана.

— Потуши люстру. Этого достаточно?

— Нет, если можно, еще половину этих огромных канделябров.

— Пожалуйста. Ну как теперь, не темно?

— Нет, хорошо.

Казалось, Консул, утомленный чрезмерною почтительностью окружающих, — находил вкус в безыскусственности юной девушки, — это было ему внове.

— Ну, Жоржина, расскажите мне о вашей жизни… Он был так добр, так прост, что мой страх испарился.

— Но я боюсь Вам наскучить. И я плохо рассказываю.

— Это не имеет значения.

Я начала рассказывать о своей коротенькой жизни, в своих невзгодах…

— Дорогая малышка, Вы были бедны, но как теперь? Откуда у Вас эта прекрасная кашемировая шаль, эта кружевная вуаль?

Конечно, он все знал. Я рассказала ему о своих отношениях с князем Сапегой.

— Хорошо, что не лжете; мы будем видеться с Вами, но Вы не будете афишировать наши отношения, обещайте мне это.

Он был так нежен, так деликатен, он не оскорбил моей стыдливости чрезмерной поспешностью и даже, казалось, был рад встретить робкое сопротивление. Боже мой, я не утверждаю, что он был влюблен, но, несомненно, я ему нравилась. Уступит ли он моему детскому капризу? Преодолеет ли желание овладеть мной сегодня же ночью? Но он был так взволнован, так хотел мне понравиться, что внял моей мольбе:

— Не сегодня; Подождите, я вернусь, обещаю вам. Он уступил, этот человек, перед которым все сгибались. Разве это не прелестно? Мы провели так время до пяти утра. С восьми часов вечера — этого было достаточно.

— Я хотела бы уйти.

— Вы устали, дорогая Жоржина? До завтра; ведь Вы придете?

— Непременно, я буду счастлива прийти. Вы так добры, гак милы, что Вас нельзя не любить, и я люблю Вас всем сердцем.

Он надел мне шаль, накинул вуаль. Могла ли я думать, что произойдет через минуту с этими вещами! Попрощавшись со мной, он обнял мою голову. Ах, как я была глупа, — я рассмеялась и сказала:

— Вы же обнимаете вуаль князя Сапеги! Он схватил вуаль, разорвал ее на мельчайшие кусочки, кашемировую шаль бросил себе под ноги. Потом он сорвал с моей шеи цепочку со скромным брелоком из сердолика, с мизинца — колечко с прядью седых волос м-м Рокур в медальончике. Колечко он раздавил ногой. О, теперь он не был нежен. «Я не вернусь сюда больше», — подумала я.

Я дрожала. И тут он тихо подошел ко мне.

— Дорогая Жоржина, Вы должны иметь все только от меня. Вы не станете сердиться на меня, это было бы дурно с Вашей стороны и заставило бы меня усомниться в Ваших чувствах.

Разве можно было сердиться на этого человека — в его голосе была такая нежность, такое очарование, что приходилось признать, что, в конечном счете, он прав…

— Вы правы, — сказала я. — Нет, я не сержусь, но мне холодно.

Он вызвал звонком Констана.

— Принеси белую кашмирскую шаль и большую английскую вуаль.

Он проводил меня до оранжереи.

— До завтра, Жоржина, до завтра.

Комедиантка вернулась домой в шали Жозефины.

Так прошла первая ночь м-ль Жорж в Сен-Клу. Тем, кто знал бурный нрав будущего императора, трудно поверить, что комедиантка не была атакована, раздета и осыпана мужскими милостями в первые же десять минут. Но мы знаем, что авторы мемуаров чаще всего пишут их для того, чтобы красиво завуалировать свои слабости.

На следующее утро м-ль Жорж пришла снова. На этот раз, пишет она, Бонапарт рискнул проявить робкую галантность:

"Консул был нежнее, чем вчера, и более настойчив;

я трепетала от волнения, не осмеливалась сослаться на стыдливость — ведь я пришла к нему по доброй воле. Я изнемогала от его нежности, но он был так деликатен, так боялся оскорбить стыдливые эмоции юной девушки; он не хотел принудить меня уступить ему, он. желал пробудить нежное чувство без насилия.

И это чувство пробудилось в моем сердце, оно забилось так сильно, я была в плену у любви. Я любила этого великого человека, который был со мной так деликатен, сдерживал свои желания, уступая воле ребенка, подчинялся моим капризам".

На третий день, наконец — опять же по версии м-ль Жорж — Первый Консул перешел к действиям.

Послушаем опять комедиантку:

Полностью раздев комедиантку, Бонапарт, наконец, блистательно завершил сеанс благовоспитанности в любви. После первого успеха, он до самого рассвета неутомимо продолжал любовные уроки хорошего тона. Немного сконфуженная м-ль Жорж продолжает:

Приподняв свои очаровательные ягодички и все покрытое нежным пушком тело навстречу ветру страсти Бонапарта, м-ль Жорж стала не только его любовницей, но и бесценной свидетельницей Истории.

Связь Первого Консула и Жоржины, несмотря на все предосторожности любовников, стала известна публике.

Вскоре появились насмешливые куплеты, достаточно вольного тоиа. Вот один из них:

Некоторое время все распевали насмешливую песенку; потом непочтительные парижане совсем потеряли страх.

Однажды во Французском театре, когда м-ль Жорж играла в трагедии «Цинна», Наполеон окончательно убедился, что его лакеи подслушивают у дверей и распускают языки. Когда юная артистка начала одну из сцен словами:

«Если Цинну я обольщу, как многих других обольщала…», докончить ей не удалось — все зрители встали и повернувшись к ложе Первого Консула, начали бурно аплодировать.

Это отнюдь не доставило удовольствия Жозефине.

Болтливые лакеи могли бы много еще чего порассказать.

Забавы Бонапарта с м-ль Жорж принимали иногда весьма экстравагантный характер. Лакеи и горничные, толпясь у дырочек замочных скважин, видели хозяина Франции, проказничающего как подросток: прячущегося под столом, надевающего платье Жоржины, изображающего оперного певца, строящего гримасы…

Этого неизвестного историкам, но забавного и обаятельного Бонапарта рисует м-ль Жорж в своих «Мемуарах»:

"Я приезжаю вечером в Тюильри. Констан говорит мне: «Консул уже поднялся наверх, он Вас ждет».

Я поднимаюсь наверх. Никого. Прохожу через все комнаты. Никого. Зову. Никого. Звоню Констану:

— Что, Консул снова спустился вниз?

— Нет, мадам, ищите хорошенько.

И он украдкой показывает мне на дверь будуара, где я уже была и никого не обнаружила.

Я вхожу и нахожу Бонапарта, укрывшегося под подушками и заливающегося смехом словно ребенок".

А вот еще один эпизод (снова рассказывает м-ль Жорж):

"У меня был венок из белых роз. Первый Консул, у которого в этот вечер было очаровательно мальчишеское настроение, надел этот венок и, обернувшись ко мне, шаловливо спросил:

— Правда, Жоржина, я красив в этом веночке? Похож на муху в молоке!

Потом он заставил меня распевать с ним дуэт из «Ложной магии»:

Слуги этим вечером получили полное удовольствие.

Конечно, не все свои досуги с Жоржиной Бонапарт проводил в веселом шутовстве. Была и нежность, и страсть, и мужественность высокой пробы. "В этот период, — говорил нам Альбер Сильвен, — его сексуальный аппетит принимал формы булимии [37]. Как человек педантичный, он последовательно организовал свою жизнь и имел в двух шагах от рабочего бюро будуарчнк, удобный для коротких тайных встреч".