— Когда я должна уехать? — спросила она.

Император, тоже охваченный волнением, ответил:

— Сегодня, сейчас. А я покину Финхенштейн вечером.

Он повернулся и ушел в свой кабинет, а молодая женщина, оставшись одна, бросилась на пол и зарыдала. Сквозь слезы ее взгляд впивал все детали этой комнаты, которые она хотела навеки запечатлеть в своей памяти. Наконец, она встала, взяла ножницы и отрезала кусок обивки с их ложа [52].

Через два часа она прощалась с императором. Оба были печальны.

— Не забывай, что ты обещал восстановить Польщу, — сказала она, насильно улыбаясь. Император обнял ее:

— Мы идем сражаться, чтобы я смог исполнять это обещание.

Она поднялась в карету и помахала ему рукой из окна, как он помахал ей при первой их встрече в Яблони.

— Верь, что мы очень скоро увидимся, — сказал Наполеон.

…Они увиделись только в 1808 году.

Император покинул замок через два часа после отъезда Марии. Он проинспектировал несколько полков: попробовал похлебку в походных кухнях, подергал за ухо несколько старых служак, трижды свалился с лошади, произнес несколько исторических изречений для будущих творцов наполеоновской легенды и 25 мая вернулся в Фннкенштейн.

На следующий день он получил известие о капитуляции Данцига Ранее, чем он продиктовал бюллетень для парижских газет, Наполеон настрочил нежнейшее письмецо Марии:

"Мой нежный друг, Данциг капитулировал. Я знаю, ты будешь рада получить это известие от меня. Я еду в Данциг, но я не забыл своего обещания. Будь спокойна и счастлива, небеса светлеют, мы скоро увидимся. Обещаю тебе это.

Н."

2 Наполеон был прескверным кавалеристом. Однажды он упал с коня, когда производил смотр войскам под Карузелем. Его треуголка откатилась в сторону, ее поднял молодой лейтенант. Расстроенный Наполеон сказал ему: «Благодарю вас, капитан!» Тот мгновенно воспользовался обмолвкой и задал вопрос: «Какого полка, Сир?» Наполеону пришлось сделать «хорошую мину при плохой игре» и он ответил: «Моей гвардии!»

Назавтра он был в Эльсберге. Его войска находились в нескольких лье от русских; все предвещало битву, которая должна была решить исход войны. Тем не менее, в спешке последних приготовлений, между двумя военными советами со своими маршалами, Наполеон улучил минуту, чтобы написать несколько строк Марии:

"Мой нежный друг, все идет так, как и задумано, мы наступаем врагу на ПЯТКЕ, польская дивизия исполнена энтузиазма и отваги. Приближается день, которого мое сердце ждет с нетерпением; мы соединимся с тобой и снова будем вместе.

Твои Н."

Через два дня Наполеон разбил русских под Фридляндом.

После этой победы, которая потрясла Европу, Наполеон пригласил царя в Тильзит для мирных переговоров.

Свидание состоялось на плоту, закрепленном на якоре посреди Немана, и послужило поводом к шумным торжествам, сопровождаемым возлияниями вин и длинными, но не очень умными речами и тостами. Тогда-то император впервые увидел королеву Пруссии. Он был покорен и пожелал немедленно стать ее любовником.

— Какая красавица! — сказал он одному из своих генералов.

Тот оказался умелым льстецом:

— Это будет роза рядом с лавровой ветвью, — ответил он.

Фраза привела императора в превосходное расположение духа, которое он сохранял во все время переговоров.

В первый же вечер он проявлял необычайную галантность и преподнес королеве букет цветов.

Встревоженная, она возразила:

— Мы слишком мало знакомы!

Но император настаивал:

— Если вы примете эти цветы, мадам, это будет счастливым предзнаменованием для дружбы, которую я вам торжественно обещаю…

Это была почти что декларация… На следующий день он пригласил ее к обеду тет-а-тет. За десертом, увидев, как он ерзает на стуле со всеми признаками неистовой страсти, она расхрабрилась и попросила у него для своего сына владение Магдебург.

Сразу грянул мороз.

— Магдебург… Магдебург… — повторил Наполеон, словно освобождаясь от дурмана, — даже не мечтайте об этом, мадам, даже не мечтайте.

И он удалился.

Осознав опасность, которую представила бы связь с королевой Луизой — к тому же она была любовницей царя, — в дальнейшем он вел себя очень сдержанно.

В письме к Жозефине он писал:

«Королева Пруссии очаровательна и вовсю кокетничает со мной. Но не ревнуй, дорогая, — я вроде скользкой клеенки, на которой не удержишься. Эта связь стоила бы мне слишком дорого».

«Тем не менее, — сообщает мемуарист, — он был не вполне искренен, и будто бы лишенная его внимания бедная королева добилась от него сделок, весьма выгодных для своего супруга, которому она таким образом сохранила половину его владений». [53]

9 июля мирный договор был подписан. Преодолев сопротивление дипломатов, которые боялись рассердить царя, к союзу с которым стремилась Франция, Наполеон остался верным обязательству, данному своей метрессе. Он восстановил независимость части Польши; эта территория, получившая название Великого герцогства Варшавского, обрела свое существование благодаря Марии Валевской…

Получив это известие, молодая женщина опьянела от радости. Она горела желанием броситься в объятия своего любовника, она ждала его, не подозревая, что он отправился во Францию сразу после подписания мирного договора.

Когда она, трепещущая, ожидала услышать шум колес его кареты, Наполеон галопом пересекал Польшу и Пруссию. После суточного перехода он на несколько дней остановился в Дрездене, где принял герцога Саксонского и стал любовником молодой очаровательной женщины: Шарлотты фон Килманнсегге.

22 июля Наполеон покинул Дрезден, 27-го был в Сен-Клу. 29-го он отправил Марии Валевской, которая ожидала его приезда, жестокое известие.

"Моя дорогая; и нежная Мария, ты так горячо любишь свою страну, что должна понять,, как счастлив я вернуться во Францию, которую покинул почти что год назад. Радость была бы полнее, если бы ты была здесь, но ты постоянно в моем сердце.

Праздник Успенья — день моего рождения. Пусть наши души соединятся в этот день. Ты мне, конечно, напишешь, и я пошлю тебе свои нежные пожелания. За этими письмами последуют другие, обещаем это друг другу.

До свидания,, мой нежный друг. Ты будешь со мной, это случится скоро. Я тебя вызову к себе, как только положение дел мне это позволит

Верь моей неизменной любви

Н."

Мария стала жить затворницей, ожидая, когда Наполеон вызовет ее в Париж.

Наполеон несколько дней давал празднества для парижан, наслаждавшихся радостью мирной жизни.

Как только ему удалось ускользнуть от Жозефины, он ринулся на улицу Виктуар, где жила Элеонора Дентоэль с его сыном, маленьким Леоном.

Он был в восторге.

— Никогда я не видел ребенка красивее — заявил он.

После этого он насчитал множество черт сходства:

— У него мой нос, мой рот, мой подбородок и даже моя прядь волос, спускающаяся на. лоб…

Восхищенный, впервые испытывающий, счастье отцовства, Наполеон обнимал Элеонору, и ее глаза сияли ему, как два маленьких солнца Аустерлица.

Потом император распорядился несколько раз в неделю приводить, маленького Леона в Тюильри. Он закармливал его конфетами и задаривал игрушками, нежно ласкал. Человек, которого государи Европы представляли себе склонившимся над планами новых битв и военных союзов, становился на четвереньки, дул в свистульку или кудахтал, изображая курицу, снесшую яичко, для забавы маленького Леона.

Он обожал этого малыша и даже какое-то время собирался признать его своим сыном и утвердить как наследника. Но потом, убоявшись скандала, Наполеон от этого плана отказался.

В сентябре Наполеон стая самым могущественным государем Европы. Создав новую знать, он захотел восстановить пышность и блеск старого режима. Чтобы создать себе соответствующее обрамление, экс-генерал Республики обосновался в старинном жилище французских королей — в Фонтенбло.

Увы! Придворные дамы, окружавшие императрицу, способствовали возрождению в Фонтенбло эпохи Людовика XV.

Послушаем Констана:

"Одна из придворных дам, очаровательная и остроумная, привлекла внимание Его Величества.

Они начали обмениваться нежными посланиями. Однажды вечером император велел мне отнести ей письмо.

При дворце Фонтенбло был внутренний сад, куда имели доступ только Их Величества. Сад был с четырех сторон окружен строениями, в центральном помещались Их Величества, напротив — за высокими арками, образующими каре, находилось строение, где помещались приближенные Императора и Императрицы.

Мадам де Барраль, дама, на которую обратил внимание император, жила в одном из этих строений за аркадами, на нижнем этаже на уровне земля. Его Величество объяснил мне, что я должен буду войти в помещение через открытое окно и в темноте отдать письмо особе, которая протянет за ним руку. Свет нельзя было зажечь, так как одно видно было из сада сквози аркады.

Я действительно обнаружил открытое окно, осторожно влез в него, двинулся дальше, но, не зная о ступеньке, полетел на пол со страшным шумом, причем ушиб колено, локоть и голову. Когда я упал, раздался крик и какая-то дверь захлопнулась.

Когда я, пересиливая боль, с трудом поднялся и двинулся ощупью, то снова услышал шум. Кто-нибудь мог явиться на эти звуки и узнать меня, что было нежелательно. Поэтому я вернулся к императору и описал ему свою неудачу.

Император осмотрел мои ушибы; увидев, что они не серьезны, он принялся хохотать от всего сердца. Потом он добавил серьезным тоном: «Вы обнаружили там ступеньку; это важное наблюдение. Дадим время мадам де Барраль оправиться от испуга, и я пойду к ней, а Вы проводите меня».

Через час император прошел под арками, осторожно влез в окно и, предупрежденный о ступеньке, благополучно добрался до спальни графини де Барраль.

Молодая женщина, напуганная шумом, который час назад произвел Констан, забилась в угол комнаты.

— Где Вы? — спросил император.

— За кроватью.

— Зажгите свет!

— Ни за что!

Они обнялись, не видя друг друга, легли на кровать в полной темноте и до рассвета предавались этому — дерзну его так назвать — «наслаждению ощупью».

Наполеон недолго увлекался этой чрезмерно осторожной любовницей.

"Хотя мадам де Барраль, — пишет Констан, — воспылала страстью к императору, связь вскоре оборвалась. С его стороны это была просто прихоть. Я могу предположить, что условия свиданий охладили чувство императора, который не был настолько влюблен, чтобы пренебречь всеми трудностями ради красавицы-метрессы.

В конце сентября император встретил на вечере Карлотту Гаццани, прекрасную генуэзку, которую он два года назад привез с собой из Италии. Она была в белом платье с веткой цветов в руке. Наполеон не видел ее уже более года. Он нашел ее обворожительной и пожелал снова разделить с ней ложе.

Карлотта была женщина нежного нрава и крайне пассивная.

Когда в 1806 году Наполеон внезапно порвал с ней, с ее стороны не было ни горьких упреков, ни жалоб: «Вторичное обретение» тоже совершилось очень просто.

— Через четверть часа я буду у тебя в спальне.

Карлотта кивнула, вышла из залы, поднялась к себе и, положив цветы на столик, начала раздеваться.

Через пятнадцать минут вошел Бонапарт. Различные части знаменитой формы полковника конных стрелков полетели на пол, а также лента Почетного Легиона и туфли. Карлотта ощутила на своем теле тяжесть самого могущественного в мире человека. Не наделенная, подобно Боссюэ, даром философической мечтательности, она подумала только: «А он немного растолстел…»

Удовольствие, которое Наполеон получил от этого маленького тет-а-тет, превзошло все его ожидания. В тот же вечер, покинув свои апартаменты, он на цыпочках снова прокрался в постель генуэзки.

В последние дни он вызывал ее к себе, и весь двор узнал, что она снова в фаворе. Сначала об этом судачили, потом связь утвердилась как официальная, и к ней привыкли. Как рассказывает нам мадам Ремюза:

«Он поселил ее в Фонтенбло, с тем чтобы она могла немедленно являться по его зову; шептались, что по вечерам она приходит к нему или он поднимается в ее комнату, но, в общем, в этих пересудах ей не придавали особого значения. Двор пришел к выводу, что эта фаворитка не из тех, которые вносят существенные изменения в придворную жизнь. Мадам де Талейран, которая, возможно, и посоветовала Бонапарту вернуться к Карлотте, стала поверенной Бонапарта, которой он рассказывал о своих наслаждениях».

Мадам де Талейран была не единственной, кого император осведомлял о ласках, расточаемых ему Карлоттой. Наполеон, с обычным для него отсутствием такта, каждое утро давал детальный отчет о ночи, проведенной с любовницей… Жозефине…

Бедняжка императрица, которую супруг редко баловал своими ночными визитами, вынуждена была невозмутимо выслушивать рассказы о галантных сценах, которые император, великолепный комедиант, дополнял мимикой и жестикуляцией.

Женщина с незаурядной выдержкой, Жозефина аплодировала при повествовании об удачных эпизодах, восхищалась хорошо сыгранными сценами и под конец поздравляла Наполеона с обретением превосходной партнерши.

Комплименты столь опытной в любовных делах женщины польстили Наполеону и удваивали ценность Карлотты в его главах. Он определил ей выплату шести тысяч франков в год (миллион восемьсот тысяч наших старых франков) с добавлением восьми тысяч франков (два миллиона четыреста тысяч наших старых франков) на туалеты.

Муж Карлотты был назначен главным сборщиком налогов департамента Эр с выплатой тридцати тысяч франков в год (тридцать миллионов наших старых франков).

Таким образом, все семейство Гаццани получало выгоду от любовных утех императора Франции.

Наполеон как говорят, имел самое высокое мнение о своей исключительности. Так, в. данном случае, он полагал, что он единственный, кто осенью 1807 года испытывал в Фонтенбло волнующие радости либертинажа.

Но. он ошибался. С момента заключения мира весь Двор, словно охваченный внезапным неистовством, предавался свободным любовным утехам.

Забавный скандал разразился в начале октября.

Послушаем мадам де Буйе:

«Весь двор Фонтенбло знал, что прекрасная мадам де Савари, женщина пылкого нрава, обманывала своего мужа с непринужденностью знатной дамы… Но не знали о том, что в этой прелестной особе страсть к утехам адюльтера сочеталась с любовью к природе. Для встреч со своим партнером она выбрала прелестное местечко в зарослях папоротника на берегу „Волчьего пруда“. О вкусе этой дамы к любовным забавам на нежной травке. Двор узнал благодаря забавному происшествию».

Как-то вечером, ужиная с двумя друзьями, месье де В. рассказал им, что недавно одна из придворных дам, услышав какой-то шум вблизи Волчьего пруда, спугнула красивого молодого гвардейца, выскочившего из зарослей папоротника.

— Говорят даже, — добавил он, — что не только этого, молодого человека застали ночью у Волчьего пруда, но застали и других — некая ретивая красавица перепробовала едва ли не всех, кто несет службу в личной охране императора.

Фасоказ слушали с живым интересом и один из собеседников вдруг предложил, показывая на открытое окно:

— Смотрите, а ведь сегодня полнолуние. Если мы сейчас прогуляемся до этого местечка любовных утех, вероятно, мы опознаем пылкую молодую даму.

Идея была одобрена. Трое друзей вышли из дворца и погрузились в глубину сада.

Около Волчьего пруда месье де В. остановился:

— Слушайте же!

Над зарослями папоротников поднимался странный шум, будто стонали сотни раненых.

— Это эффект эхо, — прошептал месье да В. — Мы спрячемся здесь, около освещенной луной дорожки и спугнем их.

Укрывшись в тени лесной поросли, он приложил руку ко рту и завыл по-волчьи.

Эффект был потрясающий. Через мгновение из зарослей стали выпрыгивать и выбегать на дорожку полуодетые или совсем неодетые мужчины и женщины; каждую пару составляли гвардеец и придворная дама.

Перед м-сье де В и его друзьями пронеслись, рассекая воздух открытой грудью, и знакомые им очаровательные девицы, и замужние женщины, а посреди этого отряда развратниц — прекрасная мадам де Савари.

Узнав о событии, Наполеон вышел из себя. Он призвал к себе супруга Фелиенте де Савари и, не стесняясь в выражениях, сообщил ему о происшедшем.

— Ваш долг, — заявил он, — наблюдать за Вашей женой. Если Вы на это не способны, она по-прежнему будет Вас обманывать и Вы останетесь посмешищем всего Двора. А теперь можете идти!

Это была его манера улаживать дела такого рода, о чем рассказывает нам м-м де Ремюза:

—"Наполеон желал держать свой двор в строгости и не одобрял того, что придворные дамы являли в нем самостоятельную империю. Он ни в чем не ограничивая самого себя; смотрел сквозь пальцы на предосудительное поведение членов своей семьи, так как справиться с ними он не мог. Но остальные женщины его Двора вынуждены были в какой-то мере остерегаться, так как император, узнав о прелюбодеянии, не знаю уж с какой целью — может быть, просто желая позабавиться, — всегда незамедлительно сообщал обо всем супругу, хотя при этом запрещал ему поднимать шум и жаловаться.

Так, мы узнали, что, сообщив месье де Савари о любовных похождениях его супруги, император приказал ему не давать воли своему гневу, что тот послушно исполнил. [54]

Через несколько дней в Фонтенбло разразился еще один скандал; он не стал таким шумным, так как участниками его были Жером Бонапарт, брат императора, и Стефания Богарнэ, принцесса Баденская.

Однажды вечером Жером, который только что женился на принцессе Катрин, беспрерывно танцевал на балу со Стефанией и, очевидно, без памяти в нее влюбился.

Их взаимное тяготение было настолько очевидно, что бедняжка Катрин почувствовала недомогание; это случилось на глазах мадам Ремюза, которая рассказывает об этом в своих мемуарах:

"Мы все увидели, что королева Вестфалии побледнела, залилась слезами, поникла в кресле и потеряла сознание. Бал был прерван. Ее перенесли в соседний салон, и к ней поспешила императрица с несколькими придворными дамами. Император бросил своему брату несколько жестких слов и удалился.

Испуганный Жером, опустившись на колени возле своей жены, осыпал ее нежными ласками, пытаясь привести в сознание.

Принцесса, придя в себя, все еще плакала и, казалось, ничего не замечала вокруг себя.

Смотря на ее мужа, я невольно думала, что только стечение обстоятельств, а не собственные достоинства этого человека, вознесли его на трон, сделали объектом любви этой злополучной принцессы и дали ему право так недостойно пренебрегать ею" [55].

Но Двор, конечно, наслаждался скандалом. Однако на очереди был еще более громкий…