ВО ИМЯ СПАСЕНИЯ ПОЛЬШИ НАПОЛЕОНУ ПРЕПОДНЕСЕНА В ДАР МАРИЯ ВАЛЕВСКАЯ

В то время как непочтительные парижане распевали песенку о рождении Леона, Наполеон находился на подступах к Варшаве.

Как я уже говорил, Польша к этому моменту уже 13 лет как прекратила свое существование — на карте мира не было этой страны. Она была поделена между Пруссией, Россией и Австрией.

Прибытие императора польские патриоты встретили с необычайным энтузиазмом. Поляки вывешивали национальные флаги, свято сохранявшиеся ими все эти годы, надевали национальные костюмы и формы польской армии, радостно обнимались, пели еще недавно запрещенные песни и бешено отплясывали польку. Все считали, что Наполеон воскресит Польшу с такой же легкостью, как победил Пруссию.

"Увидев его, — пишет Бэнвилль, — общаясь с ним, окружая его, восхищаясь им искренне и невольно льстя, они через непосредственную близость к императору ощутили близость к Франции, о которой прежде поляки говорили, что «до нее далеко, как до Неба высоко». Их опьянили надежды на то, что несправедливость, постигшая Польшу, рассеется как дым, станет темным, но прочно забытым эпизодом их истории.

Наполеон не остался нечувствительным к их патриотизму, их рыцарству, их энтузиазму

Историк добавляет вескую деталь: "К тому же он не был нечувствителен и к редкостной красоте долек.

Это натолкнуло руководителей польского сопротивления на оригинальную мысль: положить в постель Наполеона польку, которая совершит «патриотический адюльтер».

Невинный энтузиазм обольстительной двадцатилетней аристократки послужил осуществлению их замыслов.

На пути из Пултуска в Варшаву Наполеону пришлось принять лошадей на почтовой станции маленького городка Яблоня. Карету окружила восторженная толпа.

Вдруг к Дюроку подошли две элегантные женщины, с трудом пробившиеся через толпу.

Более красивая из двоих — блондинка с голубыми глазами, — в национальной шапочке, обратилась к нему по-французски:

— Ах, месье, умоляю Вас, представьте меня императору, обещаю отнять у него не более минуты.

Дюрок посмотрел на красавицу-польку и решил, что она понравится императору.

— Следуйте за мной, — сказал он, улыбаясь.

Взяв молодую женщину за руку, он подвел ее к окну императорской кареты и откинул шторку.

— Простите, Сир, я осмелюсь представить Вам молодую женщину, которая с опасностью для жизни пробилась сквозь толпу простолюдинов, чтобы Вас увидеть…

Наполеон взглянул, был очарован, снял шляпу и выглянул в окно, чтобы сказать несколько любезных слов. Молодая полька, зарумянившись, взволнованно схватила руку императора и поцеловала.

— Пусть все вам благоприятствует на моей родине! — воскликнула она. — Трудно выразить наше восхищение Вами и нашу радость от того, что Вы прибыли в страну, которая ожидает вас, чтобы воскреснуть из пепла!

Тронутый этим император решил, что такой случай нельзя упускать, и протянул незнакомке букет, который ему вручил мэр города

— За эти цветы, — улыбаясь сказал ей, — Вы поблагодарите меня в Варшаве.

Карета тронулась, толпа провожала ее криками. Император, откинув шторку окна, помахал шляпой белокурой незнакомке.

Эту молодую женщину звали Мария Валевская.

Дочь Матвея Лончиньского, она принадлежала к знатному, но обедневшему дворянскому роду. Отец ее умер, оставив мадам Лончиньскую с шестью детьми. Мария была на редкость отзывчивой и страстной натурой; с юных лет, когда девочки интересуются только куклами, да нарядами, ее волновала судьба Польши.

Ее наставник Николай Шопен, отец будущего композитора, записал как-то в дневнике: «Откуда этот неумеренный энтузиазм? К чему проливать слезы над участью Польши, изучая пунические войны?»

Когда ей исполнилось 17 лет, молодой человек, красивый, богатый и привлекательный, попросил ее руки. Хотя он ей нравился, она отказала ему, потому что он был русский.

Тогда объявился другой претендент, граф Анастас Колонна-Валевский, владелец крупного поместья, шестидесятилетний старик, дважды вдовец с сыном на девять лет старше Марий. Мадам Лончиньская, плененная богатством жениха, согласилась. Мария пыталась возражать и получила пощечину. У нее началась нервная горячка, и она пролежала в бреду два месяца. По выздоровлении, она тотчас была отдана на заклание старому вдовцу. Лишь после двух лет брака она согласилась уступить ему и выполнить свой супружеский долг. От этой малоприятной минуты родился ребенок. Стараясь отвлечься от постылого супружества, она думала только о родине и жила надеждой, что боготворимый ею император Франции когда-нибудь освободит Польшу. Вот почему она появилась в Яблони.

В то время как Мария Валевская со своей подругой Эльжуней, прижимая к груди драгоценный букет, возвратилась в замок Валевских, Наполеон прибыл в Варшаву.

Расположившись во дворце, он сразу приказал приготовить ему ванну, очень горячую, как он любил, и погрузившись в воду, отдался мечтам о прелестной блондиночке из Яблони.

— Найди мне эту женщину, — приказал он Дюроку. — Любыми средствами. Я хочу ее видеть!

После этого, вспомнив, что Жозефина изъявила желание приехать к нему в Варшаву, он написал ей письмо:

"Дорогой друг, я получил письмо от 27-го от тебя и Гортензии.

Я прошу тебя вернуться в Париж. Сезон ужасный, дороги отвратительные, и ехать так далеко, что я не могу допустить, чтобы ты решилась на путешествие в Варшаву, где меня пока удерживают мои дела. Ты будешь добираться сюда месяц, заболеешь по дороге. Твоя поездка была бы безумством.

Тебе грустно в Майенсе, так поезжай в Париж. Прошу тебя об этом.

Я не меньше, чем ты, расстроен нашей разлукой и хотел бы проводить с тобой долгие ночи. Но приходится покоряться обстоятельствам.

Прощай, мой друг. Твой Н. [51]

Мы видим, что Наполеону была присуща не только отвага, но и дипломатичность.

Мария, рассчитывая на встречу с Наполеоном, жила в Варшаве под другим именем; тем не менее, весь город вскоре узнал об этом, так как ее подруга Эльжуня не сумела придержать язычок.

Когда Наполеон узнал, что его юная поклонница замужем за стариком, он с довольным видом потер руки и отправил Дюрока к военному министру временного польского министра князя Понятовского, во дворце которого в Блаша собиралась вся местная знать.

— Скажите ему, — приказал он Дюроку, — что я заинтересован этой дамой и желаю с ней встретиться возможно скорее.

Дюрок передал это распоряжение принцу, который тотчас сообразил, как можно использовать благосклонность Наполеона к Марии Валевской в политических целях.

— Передайте Его Величеству, что если он разрешит мне устроить бал у себя во дворце завтра вечером, он увидит там эту молодую женщину…

В то время как мажордом отправился с этим приятным сообщением к Наполеону, князь Понятовский информировал о своем плане членов правительства. Он встретился с Марией Валевской.

— Я знаю, мадам, — сказал он, — что вы встретили императора в Яблони. Сейчас этот всемогущий повелитель желает увидеть Вас снова. Интерес, который он проявил к Вам, предоставляет нашей стране неожиданный шанс. Я даю бал в честь императора в своем дворце, и Вы должны приехать непременно.

Князь смотрел на Марию с победоносной улыбкой, но молодая женщина была в замешательстве. Ей показалось, что своим поступком в Яблони она вызвала всеобщее осуждение. Слезы выступили на ее глазах.

— Я не поеду! — сказала она решительно.

Юзеф Понятовский принял строгий вид.

— Я повторяю — само провидение определило, что Вы послужите восстановлению нашей страны.

Мария не соглашалась, и князь удалился. Но вслед за ним явилась целая делегация знатных вельмож, и эти бравые поляки, воодушевленные горячей любовью к родине, убедительно настаивали, чтобы Мария, подчиняясь желанию императора Наполеона, явилась на бал.

В то время как растерянная Мария сопротивлялась им из последних сил, вошел ее муж, не подозревавший о встрече в Яблони. Узнав, что его жена из ложной гордости отказывается ехать на бал, где будет присутствовать вся знать, он тоже принялся уговаривать Марию. Вельможи в этой забавной ситуации едва сдерживали свои улыбки.

— Император будет восхищен, увидев столь прелестную польку!

Молодой женщине пришлось согласиться.

Когда она прибыла на бал, Наполеон, заложив руки за спину, раздраженно ходил из угла в угол большой гостиной. Когда он увидел Марию, он остановился, подозвал Понятовского и выразил ему свой восторг отрывистыми бессвязными фразами в грубоватых солдатских выражениях (черты артиллериста нередко проступали в императоре). Понятовский сразу подошел к молодой женщине.

— Он ожидал Вас с нетерпением. Он счастлив увидеть Вас. Он твердил Ваше имя, пока не запомнил его. Ему показали Вашего мужа; он пожал плечами и сказал: «Бедняжка!» Велел передать приглашение на танец.

— Я не танцую, — заявила Мария. — У меня нет никакого желания танцевать.

Князь передал ее ответ императору, и тот, заложив руки за спину, принялся ходить по гостиным. Между тем его приближенные начали ухаживать за прекрасной полькой. Заметив это, разъяренный император подозвал к себе Луи де Перигора и Бертрана, вызвавших его ревность, и приказал Бертье немедленно откомандировать первого из них — в Пассарг, второго — в Бреслау… Немного успокоившись, он снова походил по салонам и даже попытался быть любезным с дамами. Но поскольку все его мысли были прикованы к Марии, его вопросы и комплименты повергали в изумление: совсем юную девушку он спросил, сколько у нее детей; старую деву стал уверять, что муж, несомненно, ревнует такую красавицу; хромоножке сказал, что она, конечно, хорошо танцует…

Наконец, он подошел к Марии. Но послушаем, как она сама рассказывает об этой сцене:

"В полном замешательстве, я даже не. поклонилась ему. Я была так бледна, что он, показав пальцем на мое лицо и на мое белое платье, резко сказал: «Белое к белому не идет». После этого он оставил строгий тон и спросил меня, чего я стесняюсь.

— Вы так воодушевлено говорили 1 января, — в чем же дело теперь? Я уверен, что Вы что-то хотите мне сказать.

Его слова меня успокоили, и я высказала то, что хотела: что я и мои соотечественники стремимся к восстановлению Польши в прежних границах и надеемся, что, сокрушив своих врагов, он наденет польскую корону.

—Легко сказать, — проворчал он, — если Вы будете вести себя как подобает, я приму этот проект всерьез.

И прибавил, понизив голос:

— Это не такой счет, который оплачивают по выполнении сделки — платить надо вперед.

Молодая женщина ничего не ответила, а Наполеон вышел из комнаты. Через несколько минут он покинул бал,

Измученная Мария тоже пожелала вернуться домой и в карете вздохнула с облегчением, думая, что продолжения не последует.

Но она ошибалась.

Ее муж, радостно возбужденный, сообщил ей, что они приглашены на обед, где будет присутствовать император.

— На этот раз, — сказал он, — ты наденешь более изысканный туалет. На балу твой наряд не понравился императору. А для меня угодить ему — большая честь

—Мария охотно дала бы мужу пощечину, но могла только в сердцах стукнуть кулачком по подлокотнику сиденья в карете. Как только они приехали, она вбежала в дом и укрылась в своей комнате.

Не успела она прийти в себя, как горничная внесла на подносике записочку, написанную неразборчивым почерком.

— "Я вижу только Вас, я восхищаюсь Вами, я хочу владеть Вами. Ответьте немедленно, чтобы утишить пламя моего чувства.

Н."

Бросив взгляд на эту коротенькую записку, она увидела только одну фразу: «я хочу владеть Вами», и ее словно хлыстом обожгло. Разорвав бумажку, она велела передать дожидавшемуся внизу князю Понятовскому, что ответа не будет.

Князь, побуждаемый рьяным патриотизмом, не принял отказа; он поднялся вслед за камеристкой и сквозь запертую дверь принялся убеждать Марию уступить желанию императора. Он взывал, потом даже начал угрожать:

— Подумайте, мадам, об участи нашей дорогой Польши. Любой наш солдат готов отдать свою жизнь, чтобы воскресить родину; ваш долг иной, но не менее высокий!

Более получаса военный министр убеждал Марию принести в жертву свою красоту и целомудрие. Он уехал, не добившись успеха.

Наутро, едва проснувшись, Мария получила еще одну записочку; она не развернула ее и приказала вместе с первой вернуть ее отправителю.

Когда она встала с постели и оделась к завтраку, ей доложили, что прибыла правительственная делегация.

Муж ее настоял, чтобы она их приняла, хотя она ссылалась на невыносимую мигрень. Выступил вперед самый почтенный по возрасту государственный сановник и с суровым видом заявил:

— Мадам, обстоятельства такие высокие, столь чрезвычайные требуют, чтобы Вы уступили. Решается участь всей нашей страны. Мы надеемся, что Ваше нездоровье пройдет и Вы будете присутствовать на обеде, в противном случае Вы прослывете плохой полькой.

Когда делегация отбыла, муж заставил Марию поехать к мадам де Вобан, любовнице князя Понятовского, и посоветоваться с ней относительно наряда для пресловутого обеда.

Мадам де Вобан участвовала в заговоре. Она вручила Марии письмо, подписанное самыми видными представителями нации:

"Мадам, незначительные причины нередко приводят к гибельным последствиям. Во все времена женщины оказывали влияние на мировую политику.

Людьми управляют страсти, и вы, женщины, становитесь решающей силой истории. Как полька, вы отдали бы свою жизнь ради Вашей родины. Но Вы женщина, и Ваше женское естество противится союзу, который кажется Вам унижающим Ваше достоинство.

Так вспомните библейскую Эсфирь, которая пожертвовала собой, чтобы спасти свой народ и сохранила на страницах истории славу его спасительницы.

Вы дочь, сестра и жена тех поляков, которые составляют силу нации, но без единства эта сила не сохранит себя. Вспомните же слова знаменитого и мудрого Фенелона:

«По видимости власть принадлежит мужчинам, но никогда они не добьются успеха своим замыслам без помощи женщин». Объединитесь же с нами, помогите нам, и Вы решите участь двадцати миллионов людей".

После этого мадам Вобан вручила Марии, уже колеблющейся и почти обессиленной, еще одну записку Наполеона:

"Я Вам не нравлюсь, мадам? Позволю себе усомниться в этом. Разве я ошибаюсь? Наша первая встреча позволила мне предполагать, что нет. Но с тех пор Ваш порыв слабеет, в то время как мой возрастает. Вы лишили меня покоя. О, даруйте же немного радости и счастья сердцу, которое готово Вас обожать. Разве так трудно мне ответить на это письмо? Два ответа Вы мне задолжали.

Н."

В то время как бедная Мария отбивалась от Наполеона, как «храбрая козочка месье Сегэна» от волка, императорские солдаты, уже наслышанные о польской метрессе своего повелителя, распевали на этот сюжет весьма вольные куплеты:

И снова ведет император войну

Привел за собой нас в такую страну

Где иней и лед

Злее ведьмы зима

Но зато, но зато, но зато

Там у полек п…ы горячи

Словно угли в горячей печи

У по-по

Ле-ле-лек.

И снова ведет император войну

Привел за собой нас в такую страну

Где всюду и холод и лед… Брр… Неужели всюду?

Нет, прекрасные польки огня горячей

И постели их жарче горячих печей

И вот где погреться мы можем:

У полек, у полек, у полек!

У-у-у По-по-по

Ле-ле-лек.

Император в холодном краю не сплошал

Горячее всех полек красотку сыскал

И в постели ее как в горячей печи

Кочергой он орудует славно!

И совсем нам не зябко

В морозном краю

Пусть морозы трещат —

Жарко печи горят

У полек, у полек, у полек!

У-у-у

По-по-по

Ле-лё-лек.

Это доказывает, что народ обладает даром предвидения — ведь Наполеон еще не «грелся в печи» мадам Валевской, когда была сложена эти песенка.

Когда стало известно, что Мария приняла приглашение на обед, волна энтузиазма захлестнула польских патриотов. Для них это согласие означало, что Мария сделала первый шаг к императорской постели. Некоторые из них заявляли со слезами на глазах, что, когда это свершится, они поставят толстую свечу перед образом фамильного святого. Другие решили вывесить на своем особняке национальный флаг. Многие считали, что это будет беспримерное событие, с которым можно сравнить только жертвоприношение Авраама в библейской истории. Короче говоря, все думали, что момент, когда Мария позволит Наполеону разместить свое достояние в ее сундучке, станет великим моментом истории Польши.

Представители временного правительства являлись, чтобы поцеловать руку юной княгини; этот жест одновременно выражал сочувствие, одобрение и благословение ее героическому решению.

Мадам Вобан, опасаясь перемены настроения и возможного бегства Марии, всю ночь дежурила у ее дверей.

На следующее утро под наблюдением мадам Вобан и графа Валевского, Мария была наряжена как на свадьбу.

Потом ее привезли во дворец, где должен был состояться прием. Бедная молодая женщина сразу растерялась от назойливого внимания приглашенных. Все крутились около нее, громко расхваливая ее красоту, изящество наряда, а некоторые уже обращались за протекцией (!). Этот постыдный спектакль совсем расстроил Марию.

Когда вошел император, она побледнела; и опустила глаза.

Наполеон, оживленный и веселый, обходил зал, по своему обычаю наделяя дам. комплиментами скорее военного, чем императора:

— Браво! Какие зубки! Какие глазки! Какая грудь. А вот ноги крупноваты, э?

Остановившись перед Марией, он спросил участливо:

— Вы ведь были нездоровы мадам, а теперь как Вы себя чувствуете?

Эта сдержанность успокоила маленькую графиню; у нее проснулась надежда, что, может быть, она все же сохранит свою честь.

За столом она была посажена рядом с Дюроком, напротив императора. Смущенная направленными на нее взглядами гостей, она совсем не заметила странной жестикуляции императора.

Разговаривая о польских делах, о войне с Пруссией, о политике России, он то засовывал палец в рот, то складывал пальцы под носом в виде латинской буквы V, то слегка постукивал кулаком по голове, то засовывал указательный палец правой руки в левое ухо, и т. п. Собеседники были в особенности поражены тем, что разговор Наполеона, отточенность формул, остроумие парадоксов и блестящая логика не давали никаких оснований подозревать умственное расстройство.

Поэтому они пришли к выводу — несколько поспешному, — что Наполеон подвержен приступам тика.

Этими жестами император вел разговор с Дюроком — они договорились о тайном коде. Император передавал Дюроку, какой вопрос он должен задать Марии.

Наконец, император несколько, раз коснулся большим пальцем своей груди. Дюрок посмотрел на него недоуменно, потом понял и, обращаясь к Марии, спросил, что она сделала с букетом, который император преподнес ей в Яблони.

— Я свято сохраняю его для моего сына, — ответила молодая женщина.

Услышав этот ответ, Наполеон вздохнул с облегчением и почувствовал себя счастливейшим из мужчин.

После обеда он подошел к Марии, не обращая внимания на окружающих гостей, взял ее за руку.

— Нет, нет, с таким нежным взглядом, выражающим чудесную доброту. Вы не можете, меня больше мучить, или Вы действительно самая бессердечная женщина и жестокая кокетка.

Когда он, в сопровождении Дюрока, вернулся в свои покои, члены правительства сразу окружили Марию:

— Это же просто чудо! Он никого не видел, кроме Вас! Какие пламенные взгляды он Вам бросал! Вы одна можете помочь возрождению нашей страны. Думайте только о деле нашего народа!

В эту минуту вошел Дюрок и протянул Марии письмо. Доброе вино, выпитое за обедом, настроило его на лирический лад, и он воскликнул:

— Можете ли Вы отказать тому, кто никогда не терпел поражения? Сейчас его слава окутана облаком грусти, даруйте же ему миг счастья!

Гости зааплодировали, Мария залилась слезами. М-м Вобан взяла письмо, упавшее на колени Марии, вскрыла его и, ко всеобщему удовольствию, громко прочитала:

"Есть минуты, когда высокое положение мешает быть счастливым, и в этом сейчас моя беда. Как описать мое страстное желание положить к Вашим ногам мое сердце и силу обстоятельств, которые препятствуют этому? О… если бы Вы захотели, Вы могли бы преодолеть разделяющие нас препятствия. Мой друг Дюрок поможет Вам в этом.

О! Придите же! Придите! Вашей родине не будет ущерба, если Вы сжалитесь над моим бедным сердцем. Н."

Удрученная дерзкой откровенностью этого призыва, Мария опустила голову.

— Делайте со мной, что хотите, — едва выговорила она.

Патриоты рассыпались в благодарностях.

В тот же вечер ее отвели к императору. Послушаем свидетельство Констана.

"Она обещала приехать к императору между десятью и одиннадцатью вечера. Значительное лицо, с которым договаривался я, получило приказ привезти ее в карете в назначенное место.

Император, в ожидании, прохаживался большими шагами и выказывал признаки волнения и нетерпения, поминутно спрашивая, который час.

Когда она прибыла, я ввел ее в комнату императора ; она едва держалась на ногах и, дрожа, опиралась на мою руку. Я ввел ее и удалился вместе с тем лицом, которое ее привезло.

Во время своего тет-а-тет с императором м-м Валевская так плакала и рыдала, что мне было слышно в дальней комнате, и ее стоны раздирали мне сердце. Быть может, император так ничего и не добился от нее в это свидание.

Его Величество вызвал меня в два часа ночи. Мария Валевская горько плакала, прижимая к глазам платочек. То же лицо увезло ее, успокаивая по дороге и обещая, что более она во дворец не вернется.

Дома плачущая Мария написала своему мужу:

"Вы станете упрекать меня, Анастас, за мое поведение, но Вы должны упрекать только самого себя. Я должна раскрыть Вам глаза. Увы! Вы были ослеплены тщеславием и патриотизмом и не почувствовали опасности.

Прошлой ночью я провела несколько часов с… Ваши политические друзья должны Вам подтвердить, что это они послали меня. Мне удалось остаться безупречной, но я обещала приехать вечером. Обещала, но не поеду ни за что, потому что поняла, что меня ожидает".

На следующий день к Марии Валевской явилась придворная дама с букетом цветов и бриллиантовым колье.

Молодая женщина бросила на пол футляр с драгоценностями. Невозмутимая посредница развернула и прочитала письмо в сентиментальнейшем стиле, достойном парижской мидинетки:

«Мария, моя нежная Мария, я думаю только о тебе, я страстно хочу увидеть тебя снова. Ты придешь, не правда ли? Ты обещала мне. Если ты не придешь, орел сам прилетит к тебе. Ты будешь на обеде, возьми с собой букет, который я тебе послал, и посреди чуждой толпы мой букет станет звеном тайной мистической связи между нами. Я прижму руку к груди, и ты поймешь, что мое сердце принадлежит тебе; ты сожмешь в руке букет, и мы поймем друг друга».

Мария явилась на обед без букета, но вечером патриоты Польши добились, чтобы она снова приехала к императору.

— Вы опоздали, опоздали, — резко сказал ей мамелюк Рустан. — Император рассержен. Вам придется ждать долго, долго. Может быть, он примет Вас.

Наконец, он ввел ее в гостиную, где император грелся у камина. Решительно, но не поднимая на него глаз, она положила на стол коробочку с бриллиантами.