Элиот не стал вилять.

— Доктор Маклэрен, — сказал он без вступления или наводящих вопросов. — Вы сказали, что также осматривали Томми с физиологической точки зрения. Каков был результат осмотра?

Черт! Вот почему мне надо было первому затронуть эту тему, чтобы лишить Элиота преимущества. Я сам подбросил ему козырь.

— Медицинский осмотр подтвердил, что ребенок был подвергнут сексуальному насилию, — спокойно ответила Дженет.

О нет, только не это! Дженет хотела как лучше, но попалась в ловушку, поставленную Элиотом. Я бы и сам порадовался такому ответу, будь я на стороне защиты.

— Давайте уточним, — уцепился Элиот за ее промашку. — Вы обнаружили физическое подтверждение сексуального насилия?

— Косвенное подтверждение, — сказала Дженет, — судя по признакам…

— Какие-то повреждения анального отверстия?

— Нет.

— Или отечность?

— Конечно, краснота не могла бы сохраниться так долго, чтобы я…

— Да или нет, доктор?

— Нет.

— Увеличение прямой кишки?

— Нет, — холодно ответила Дженет.

Дженет мужественно отбивалась. Следовало бы объявить перерыв, чтобы успокоить ее. Это моя ошибка. Я передал ее Элиоту с мишенью на груди.

— Тогда, может быть, были повреждения ротовой полости? — резонно спросил Элиот.

— Нет, — сказала Дженет. — Это не обязательно…

— Другими словами, — заключил Элиот, — вы не нашли физиологического подтверждения сексуального контакта и все-таки настаиваете на своем утверждении. Правильно я вас понял?

— Я обнаружила, — не дала себя сбить Дженет, — что Томми обладает знаниями физиологии, несвойственными для своего возраста, если только у него не было опыта…

— Я спросил, доктор, о явственных признаках. Меня не интересовало психологическое заключение.

— Это не психология… — начала было Дженет.

Я перебил.

— Протестую, ваша честь. Заявление аргументировано. Адвокат оказывает давление на свидетеля.

Я обращался скорее к Дженет, чем к судье. Я пытался ей мысленно внушить, что не стоит спорить с адвокатом. Я исправлю положение, когда получу слово. Дженет глубоко вздохнула. Судья Хернандес отклонил мой протест. Дженет улыбнулась присяжным.

Элиот изменил тактику. Теперь он обращался с Дженет с позиции квалифицированного специалиста, подвергающего сомнению диагноз свидетеля.

— Давайте вернемся к реакциям пострадавших детей. Насколько я помню, вы утверждали, что изнасилованный ребенок замыкается в себе, избегает контактов с посторонними.

— Не помню, чтобы я утверждала, что он вовсе избегает контактов, но да, таковыми могут быть последствия сексуального насилия. Ребенок избегает общения с незнакомыми людьми, чурается даже родных.

Элиот кивнул.

— А если ребенок чрезмерно агрессивный, это тоже может быть признаком?

— Да, ребенок может проявлять агрессию по отношению к другим детям, особенно это заметно в сексуальном плане. — Дженет, похоже, хотела что-то добавить, но, видимо, вспомнила мой совет не давать Элиоту лишней информации.

Элиот казался удовлетворенным.

— Томми, по вашим словам, внешне абсолютно нормален, выглядит старше своего возраста, но это только маска, скрывающая глубокую уязвимость.

— Возможно, — осторожно сказала Дженет, начиная догадываться, куда клонит Элиот. — Многие дети кажутся счастливыми, в то время как…

— Иными словами… — не дал себя сбить Элиот.

Я так ненавидел это выражение, что, не сдержавшись, выдвинул протест.

— Он вкладывает слова в уста свидетеля, ваша честь.

— Пока нет, — резонно возразил Элиот. — Я не закончил мысль.

Судья Хернандес позволил ему продолжать.

— Итак, — сказал Элиот, — вы углядели в застенчивом ребенке признаки сексуального насилия. Вы же утверждаете, что и активность поведения может намекать на трагедию. Если ребенок не проявляет ни того ни другого, вы опять выдвигаете предположение, что и он подвергся сексуальному насилию.

Дженет не дала Элиоту переиграть себя.

— Реакции бывают различными, — сказала она.

— Боюсь, вы до смерти напугаете присяжных, — спокойно сказал Элиот. — Кое-кто после заседания может обнаружить у своих детей признаки сексуального насилия.

— Протестую, — сказал я, прежде чем он закончил. — Адвокат не задает свидетелю вопросы, а навязывает свое мнение.

— У вас есть вопросы? — мягко спросил судья Хернандес Элиота.

— Да, у меня есть вопрос. Доктор, — Элиот приложил усилия, чтобы было очевидно: он корректен только из вежливости, — вы сказали, что обследовали сотни изнасилованных детей. Вам когда-либо встречался ребенок, который не пережил сексуального принуждения?

Дженет не поняла.

— Конечно, я лечу детей с разными отклонениями. Я специализируюсь на перенесенных сексуальное насилие детях, но у меня есть и другие пациенты.

Элиот покачал головой.

— Я имею в виду другое, из той тысячи детей, которых вы обследовали, удалось выявить хотя бы одного, который лгал?

— Конечно, — подтвердила Дженет.

— И сколько? — спросил Элиот. — Из тысячи скольким вы не поверили?

— Протестую, — выкрикнул я, не задумавшись, как обосновать протест. Я решил прикрыться стандартной фразой. — Это несущественно. Мы говорим об определенном ребенке.

Лицо Элиота выражало крайнее удивление, когда он обернулся ко мне.

— Мне кажется, свидетель в своих показаниях упоминала других пациентов, — невинно сказал он.

— Протест отклонен, — согласился судья Хернандес. Он одарил меня таким взглядом, как будто увидел перед собой неопытного юриста, который впервые в жизни появился в суде и делает непростительные ошибки. — Вы сами дали такую возможность, прокурор, — добавил он в мой адрес.

— Так сколько? — напирал Элиот.

— Несколько, — сказала Дженет и тут же поправилась. — Совсем мало. Не могу назвать точное число…

— Несколько? — не веря своим ушам переспросил Элиот. — Из тысячи детей? Что значит «несколько»? Пять, шесть?

— Гораздо больше, — торопливо сказала Дженет. — Но вы должны понять, ко мне попадают дети, которым удалось провести многих людей. Я не…

— В первую очередь, конечно, своих родителей, они ведь потеряют голову, узнав, что их ребенок оказался в руках насильника, — сказал Элиот.

Он выглядел очень хладнокровным. Дженет, напротив, заволновалась, как человек, пытающийся отразить нападки.

— Да, конечно, — сказала она, — но и других людей тоже. Учителей, врачей, иногда даже полицейских.

— Но вы специалист, доктор. Вы оцениваете поступки детей, исходя из многолетней практики, — он произнес это вкрадчивым тоном, — и вы верите им всем, не правда ли, доктор? Вы безоговорочно верите ребенку, который утверждает, что подвергся сексуальному насилию?

— Это неправда, — возмутилась Дженет.

— Подскажите, какой процент, по вашим наблюдениям, составляют лгунишки?

— Довольно низкий, — признала Дженет.

— Просто низкий, так будет точнее.

Дженет напряглась. Она очень хотела быть понятой.

— Ко мне обращаются очень несчастные дети. Расторможенные. Трудно наверняка определить, что этот ребенок живет в придуманном мире.

— Хорошо, — согласился Элиот, — несчастье может быть вызвано различными причинами, не так ли? Ребенка можно обидеть и чем-то другим, вовсе не подвергая насилию, и это достаточный повод, чтобы солгать, вы согласны, доктор?

— Да, конечно.

— Некоторые дети лгут не переставая! Вам не случалось в своей практике встречаться с патологическими лгунами?

— Возможно, с одним или двумя. Настоящих патологических лгунов, как это ни странно, очень мало.

— По крайней мере, вы с ними сталкиваетесь не каждый день, доктор?

Дженет промолчала.

Элиот продолжил:

— Если ребенок открывается по горячим следам, это указывает на правдивость, не так ли? Ребенку, охваченному болью и страхом, можно верить?

— Да. Большинство из нас…

— Но неделя проходит за неделей, и, борясь с чувством вины или страха перед незнакомцем, он молчит, и это оправданно, доктор?

— Дети могут и так реагировать.

— Хорошо. Прошло два года, ребенок окружен заботой родителей, он в безопасности, ему не приходит в голову фантазия обвинить кого-то в извращенности, пока в один прекрасный день, устроившись поудобнее перед телевизором, он видит сюжет о несчастье, приключившемся с другими детьми, его родители завороженно смотрят на экран, они сочувствуют жертвам, и только тогда мальчик решается поведать о своей истории. В это тоже, по-вашему, можно поверить?

Элиот еле одолел такую длинную тираду.

— В данном случае — да, — сказала Дженет, сумев справиться с волнением. — Я общалась со многими детьми, которые хранили молчание месяцами или дольше, никому не раскрывая свою последнюю тайну. Это нормально.

— Можно ли делать выводы, основываясь на времени признания? — спросил Элиот, как будто убежденный ее аргументами.

Дженет собиралась достойно ответить. Элиот наблюдал за ее терзаниями. Мне не приходило на ум, как можно ее поддержать. Воцарилось молчание.

— Многие дети скрывают правду, — неуверенно повторила Дженет.

Элиот с минуту сидел, постукивая карандашом по столу. Бастер дергал его за рукав, но Элиот не обращал на него внимания.

— Доктор Маклэрен, вы заявили, что вас очень беспокоит Томми.

— Да.

Элиот кивнул.

— И конечно, вы стараетесь ему помочь. Вы верите в то, что он вам рассказал, не так ли?

Случись мне задать такой вопрос, тут же последовал бы протест защиты. Говорил ли Томми правду, предстояло решить присяжным, а не свидетелю; Сам Элиот не раз повторял этот тезис.

Я насторожился.

— Да, я ему верю, — сказала Дженет присяжным.

— Несмотря на долгое молчание и отсутствие физического насилия?

— Это вполне объяснимо.

— Да, — сказал Элиот. — Ваша вера заставляет вас игнорировать любые несоответствия.

— Протестую. Недоказуемо.

— Протест принят, — сказал судья Хернандес. — Не спорьте со свидетелем. Прошу не учитывать последнее замечание, — добавил он в адрес присяжных. Как будто можно было просто забыть сказанное.

— Я хочу выяснить, лжет ли Томми, — сказал Элиот. Чувствуя, что я закипаю, он поспешил добавить: — Учитывая ваш многолетний опыт и сотни пациентов. Поясните, пожалуйста, что бы вас навело на мысль, что ребенок лжет?

— Ну, искажение фактов, например. Минимум упорства, когда в нем сомневаются.

— Как Томми, — внезапно сказал Элиот.

Дженет нахмурилась.

— Нет, — сказала она.

Элиот не унимался, он, казалось, пытался воскресить нечто в памяти доктора.

— Ведь были случаи, когда он отказывался от своих слов, признавался во лжи?!

Дженет, нахмурившись, покачала головой.

— Он ни разу не говорил, что ошибся? Что между ним и Остином Пейли ничего не произошло!

— Никогда, — твердо ответила Дженет.

Элиот в недоумении уставился на Дженет. Я похолодел. Элиот не задавал пустых вопросов. Он что-то припас.

После того как весь зал оценил его удивление, Элиот взял себя в руки.

— Тогда что еще? — спросил он. — Что укажет вам на то, что ребенок говорит неправду?

Дженет задумалась. Я хотел помочь ей, но не имел повода для протеста. Вопросы были обоснованными.

— Оговорки, — наконец произнесла она. — Если ребенок упускает важные моменты, это безусловно указывает на то, что он говорит неправду.

— Пытается, — с готовностью добавил Элиот. — Забывает детали.

— Ну, конечно, иногда память нас подводит, и часто дети забывают…

— Доктор, — мягко произнес Элиот, — вы снова оправдываете его.

— Протестую.

— Протест принят. Пожалуйста, не принимайте во внимание.

— Я говорю о самом факте изнасилования, доктор, — продолжил Элиот. — О внешности преступника. Сначала ребенок убежден, что его изнасиловал этот человек, потом указывает на другого, затем возвращается к первоначальным показаниям, это ли не настораживает?

— Да, безусловно. Но дети менее точны в деталях, чем взрослые.

— Они ведь иногда лгут, правда, доктор?

Ей следовало сказать «да». Отрицательный ответ пошатнул бы ее авторитет. Но ожидаемое «да» косвенно подтвердило бы, что и Томми мог солгать.

— Да, — ответила доктор Маклэрен.

Элиот не сразу отступился. Он несколько минут сидел молча, давая волю нашей фантазии обратиться мысленно к маленьким врунишкам и тому вреду, который они приносят. Когда очередь дошла до меня, я выпалил:

— Но ведь вы не думаете, что Томми лжет, доктор Маклэрен?

— Нет.

— Отсутствие физических повреждений, — спросил я озабоченно, — редкое явление?

— Напротив. Это нормально. — Дженет села на своего конька, утверждая, что признаки насилия на теле жертвы не обязательны.

Я позволил ей углубиться в историю вопроса, пока тема не была исчерпана. Думаю, мой следующий вопрос несколько удивил ее.

— Можно ли сказать, что дети часто с недоверием воспринимают взрослых, доктор?

— Я такого не наблюдала, — сказала она.

Меня не удовлетворила расплывчатость ответа.

Дженет отмела сомнения и продолжила более уверенно:

— Дети обычно приравнивают всех взрослых к родителям. Они хотят быть на них похожими в буквальном и переносном смысле. Когда малыш напуган или обижен, он инстинктивно кидается за защитой к взрослому. Так он поступает всегда, пока кто-то не злоупотребит его доверием.

— Что сбивает ребенка с толку?

— Рушится незыблемость его внутреннего мира, — подытожила Дженет.

— Обжегшись однажды, ребенок уже не знает, кому можно доверять?

— Да, точно. Ему не к кому обратиться.

Я покончил с вопросами. Элиот не возражал тоже. Было около шести, присяжные устали. Я удивился, когда Дженет отпустили и судья Хернандес вопросительно уставился на меня. Я наклонился к Бекки.

— Я что-то не так сделал?

Она показала мне свою копию обвинения, где подчеркнула все детали преступления, которые мы осветили в ходе свидетельских показаний. Оставалось надеяться, что мы сумели убедить присяжных.

Меня угнетала неизвестность и не позволяла сказать то, что я собирался.

— Обвинение закончено, ваша честь.

Судья коротко кивнул, повернувшись к Элиоту.

— Вы будете готовы начать утром, мистер Куинн? У вас есть свидетели?

— Есть, ваша честь. Мы будет готовы.

— Теперь я могу всех отпустить… — Судья Хернандес проинструктировал присяжных, прежде чем дать им уйти.

— Вот черт, — сказал я.

Бекки показала глазами на Элиота.

— Мне надо извиниться перед доктором, — добавил я.

Дженет не успела покинуть зал. Я подбодрил ее парой фраз и похлопал по руке. Репортеры, ожидавшие сенсаций, быстро ретировались, услышав мои нарочито громкие разглагольствования: «Этот парень еще пожалеет, что взбудоражил наш округ, клянусь!» И мы двинулись к выходу. Бекки, доктор и я.

— Прости, — сказал я Дженет на лестнице. — Я был обязан первым спросить тебя насчет медицинского заключения. Мне следовало получше тебя подготовить к его нападкам.

— Эй, — просто ответила она. — Я же говорила тебе, что это для меня не в новинку. Я и не ждала, что легко отделаюсь.

— Ну и хорошо. Легко сейчас говорить о перекрестном допросе, но я видел, как ее бросало в пот во время суда. Я обнял ее, и она дотронулась до моей руки. Мимолетно. Поднимаясь по лестнице, мы были игроками одной команды.

Войдя в кабинет, я обратился к Бекки.

— Он что-то пронюхал. — Я говорил об Элиоте. Бекки не надо было отвечать. — Но что? — добавил я.

— Что он может вызнать? — переспросила Бекки.

— О чем вы? — не поняла Дженет.

— Томми однажды отступился от своего рассказа в моем присутствии, — сказал я, — кому еще он мог открыться?

Бекки пожала плечами.

— Может, родителям? Учителю или кому-то в интернате?

Я обратился к Дженет:

— Томми никогда не говорил тебе, что его обидчик кто-то другой, не Остин?

Дженет покачала головой.

— Клянусь, — улыбнулась она довольно иронично.

— Он блефует, — предположила Бекки. — Он стремится зародить у присяжных подозрения.

— Возможно, — сказал я. — Но это слабое утешение.

Элиот мастерски владел этой тактикой, в наших кругах подобное приветствовалось: посеять сомнение в показаниях свидетеля, но я бы очень удивился, если бы Элиот не имел на руках хотя бы каких-то доказательств. Он ведь об этом намекнул, когда убеждал меня, что Остин не виновен. Он был не промах.

— Нам ничего не остается, как только ждать, — покорно вздохнула Бекки, но ее хитрющая физиономия выражала совсем иное.

Она явно сейчас ринется за доказательствами. Я думаю, Бекки, будучи прекрасным юристом, блестящим прокурором, сожалела о своей неприметной роли на этом процессе. Но я не мог выпустить нити обвинения из своих рук. От этого дела зависела моя судьба.

— Как держался Томми? — спросила Дженет, она появилась в зале только в момент дачи показаний.

— Сносно. — Я не стал распространяться.

Бекки возразила мне.

— Чего уж там! Он так нерешительно прошел к месту свидетеля, что я решила: толку не будет.

— Ты тоже так подумала? — с облегчением сказал я, а Дженет спросила:

— В каком смысле?

— Марк переломил ситуацию, — восхищенно произнесла моя помощница. — Он заставил Томми вновь прочувствовать случившееся, мальчик вспомнил свой страх двухлетней давности и поэтому не скомкал свои показания. Он поначалу говорил, как сторонний свидетель, но потом разрыдался, и все увидели в нем несчастного маленького мальчика.

Дженет с сомнением выслушала Бекки.

— Надеюсь, это не выглядело нарочито, — сказал я.

— Я поверила ему, — убедила меня Бекки.

— Трудно сказать, как оценили показания Томми присяжные. Иногда в своих вердиктах они опирались на такие несуразные детали, о которых мы и понятия не имели.

— Мы не намеревались вызывать вас сегодня, — сказала Бекки Дженет. — Потребовалось объяснить долгое молчание Томми. Элиот сегодня постарался! — Бекки повернулась ко мне. — Ты ведь не предполагал, что доктор Маклэрен станет гвоздем программы?

Обе леди посмотрели на меня, как будто ожидая от меня пророчеств.

— Да, — подтвердил я. — Дженет была крепкой поддержкой Томми. Позволь доктор Маклэрен сбить себя с толку, Томми остался бы в одиночестве.

— Но он не стал слушать Томми, — сказала Бекки.

Да. Элиот ловко увернулся от капкана, который я ему расставил. Старый лис учуял подвох.

Дженет удивленно перевела взгляд с Бекки на меня. Затем она обратилась ко мне.

— Я тебе сегодня еще понадоблюсь, как ты думаешь? Мы могли бы пойти перекусить…

Бекки уставилась на нас.

— Я тебе позвоню, — сказал я Дженет. — Мне надо кое-куда заглянуть.

Я оставил их в недоумении.

Было поздновато для визита, но удивленные хозяева впустили меня. Они накинулись на меня с вопросами, чтобы избежать пресс-конференции. Я поспешил через элегантную прихожую в гостиную, выдержанную в белых тонах.

— Можно? — спросил я, они не препятствовали.

Миссис Олгрен взяла мужа за руку, он взглянул на нее удивленно, а я направился в комнату Томми.

Сквозь жалюзи от окна с кровати пробивалась прерывистая полоска света. Даже в темноте я понял, что Томми не спит. Он ждал меня. Я остановился посреди комнаты.

— Я пришел, чтобы сказать, ты держался сегодня молодцом.

Я видел в полумраке, как он замотал головой в знак несогласия.

— Нет, правда, — сказал я. Я нащупал спинку стула, что стоял у стола, и присел рядом с узкой кроватью, на которой сжался в комок Томми. Казалось, под одеялом лежит нечто бесформенное. Похоже, я не мог его переубедить.

— Простите, — прошептал он.

— Тебе не за что извиняться.

— Я не хотел… — сказал Томми.

— Это не твоя вина, — успокоил его я.

Поверх одеяла белела его рука, я прикрыл ее своей ладонью. Он вздрогнул.

— Это Остин попросил тебя?

Томми кивнул.

— Он звонил мне.

— Когда с тобой был мой сотрудник?

Он снова кивнул.

— Я обманул его, сказал, что звонил приятель.

Остин сумел с помощью самого Томми подобраться к нему.

— Не волнуйся, — подбодрил я.

Голос Томми прерывался.

— Он сказал мне, что его бросят в тюрьму и как ему там будет плохо.

— Остин заслужил наказание. Ты был слишком мал, Томми, ты не виноват. Он занимался этим давно. Пострадали другие дети. Мы должны остановить его.

Томми молчал. Сколько времени мальчик лежал в темноте, ожидая моего прихода, и сколько еще бессонных ночей ожидает его. Я снова сжал его руку.

— Он не посмеет больше приблизиться к тебе, — пообещал я.

Томми заплакал. И кто знает, то ли от облегчения, то ли от мысли, что навсегда потерял Остина.

Я обнял его, он потянулся ко мне. Во мне вспыхнуло то давнее чувство ответственности, когда у меня в руках были судьбы моих детей. Я крепко прижал его к груди, это мое объятие должно было остаться в памяти Томми надолго, на всю жизнь.

Мое плечо повлажнело от его слез. Он прошептал:

— Мистер Куинн знает.

— Забудь о нем, — попросил я. — Тебе уже не понадобится появляться в зале суда.

Томми замотал головой.

— Он знает, — упрямо повторил он.

Я пригнул его голову к подушке.

— Что знает?

Он промолчал.

— Что ты хотел помочь Остину? Это не имеет значения. Он никому об этом не скажет.

Я ушел не сразу, мы успели пошептаться в темноте. Поговорили о школе, о том, что его ждет впереди, я очень надеялся, что калейдоскоп событий увлечет его, и боль затихнет, и он забудет себя сегодняшнего, виноватого и беспомощного. Томми произносил слова все медленнее, часто затихая. Я укрыл его, убрал со лба прядь волос и поцеловал его.

— Спокойной ночи, — сказал я в дверях, в ответ мне донеслось едва различимое бормотание.