- Скажи нам, пожалуйста, свое имя. - Полицейский пересек зал и опустил микрофон пониже.
      - Томми Олгрен.
      - Сколько тебе лет, Томми?
      - Десять.
      - В каком ты классе?
      - В пятом. В пятом классе.
      Он казался спокойным, но в голосе угадывалась нервозность. Я продолжал задавать ему простые вопросы, чтобы он успокоился.
      - В следующем году ты перейдешь в среднюю школу, так?
      - Да, сэр.
      - Где ты живешь, Томми?
      - На улице Сперроувуд, дом номер восемьсот двадцать три.
      - С родителями?
      - Да.
      Он, казалось, расслабился, глядя на меня в ожидании вопроса. Он, как я ему и говорил, забыл о присутствии посторонних в зале. Я говорил с ним спокойно и уверенно, насколько это было возможно, время от времени кивая, чтобы дать ему понять, что он все делает правильно.
      - Я собираюсь задать тебе вопросы о том, что произошло два с половиной года назад, - сказал я. Он вздрогнул. - Помнишь, дом по соседству тогда пустовал?
      - Протестую, - сказал Элиот. - Давление.
      Он бы мог выдвигать этот протест в течение всего процесса. Я уже дал понять Томми, о чем мы собирались говорить.
      - Помнишь, в мае тысяча девятьсот девяностого года туда переехал мужчина?
      Он колебался. Неужели постановка вопроса смутила его?
      - Да, сэр, - наконец ответил Томми.
      - Помнишь, как он, выглядел?
      - Да, - тихо сказал он.
      - Том, я хочу, чтобы ты хорошенько посмотрел вокруг. Вглядись в лица людей. Будь внимателен, не торопись. Ты видишь этого человека?
      Элиот вскочил задолго до того, как я закончил говорить.
      - Протестую, - сказал он. - Давление.
      Я тоже поднялся, озадаченный.
      - Какое же это давление, ваша честь? Свидетель даже не опознал преступника. Невозможно давить на свидетеля, когда еще не сделано заявление.
      - Это преждевременное давление, - спокойно парировал Элиот.
      - Преждевременное давление? - громко сказал я. Я одновременно злился на Элиота за то, что он вмешался в мой разговор со свидетелем, но не беспокоился, потому что не имело значения, как судьи отреагируют на эту глупую придирку. Элиот просто старался прервать показания Томми.
      Я увидел, что, пока мы с Элиотом препирались, взгляд Томми остановился на Остине. Томми не выглядел встревоженным или испуганным. Он просто смотрел. Остин глядел на него так же. Между ними происходил разговор, не обязательно враждебный. В этом взгляде проявилась связь, достаточно очевидная, чтобы все ее заметили. Остин удерживал взглядом Томми. Он не только использовал его, но стал его учителем. Губы Томми слегка дернулись в иронической, усмешке. Он медленно прикрыл глаза, истинное творение Остина, искушенный не по летам мальчик. Грустно наблюдать такой взгляд у ребенка, который должен волноваться только из-за того, как бы не прошляпить в сделке с другом любимую книжку комиксов.
      Это пугало, особенно меня. Томми был больше, чем ребенок, и Остин не был его врагом. Вот чего я боялся: Томми, увидев Остина, пойдет на попятный. Он не мог заставить себя навредить старому другу, своему кумиру, Остину. Он оправдает Остина Пейли, стоя на свидетельском месте, предоставит ему отсрочку, и у меня не будет времени до выборов, чтобы подготовить новое обвинение.
      - Можно подойти к свидетелю, ваша честь?
      Не дожидаясь разрешения судьи, я приблизился к Томми. Я хотел встать между мальчиком и Остином. Я надеялся, что их отношения были уже разрушены, что Томми ненавидел Остина, но Дженет Маклэрен говорила мне обратное: "Ребенок ненавидит случившееся, но любит насильника". Я попытался наладить отношения с Томми, преодолеть власть Остина над ним, но наша дружба была очень недолгой и не такой глубокой. У меня было всего несколько минут, чтобы отвоевать Томми у прошлого. После всех прелюдий, свойственных судебному процессу, заседание подошло к сути дела: к борьбе Остина за мальчика.
      Я ужасно разозлился. Черт бы побрал Остина Пейли, он не должен разрушить обвинение. Даже если мой свидетель хотел ему в этом помочь.
      - Томми, - тихо сказал я. - Помнишь, как ты проводил время с другими детьми у дома, куда, как вы думали, переехал обвиняемый?
      Элиот выдвинул протест против давления, он был снова принят. Мне было все равно. Я не мог рассказать Томми о том, что уже было заявлено до его появления в суде в это утро. Элиот стал бы по праву возражать, прежде чем я смог бы открыть рот. Томми знал, кто должен давать показания перед ним и что могли сказать. Мое упоминание о "других детях" должно было навести его на эту мысль. Он бы показался лгуном, если бы стал им противоречить. Даже если он собирался лгать во имя Остина, он не хотел выглядеть лживым. Он хотел, чтобы ему верили, когда он будет отрицать факт совершения преступления, отрицать то, о чем знали только они с Остином. Он мог рассказать правду об этом, не повредив ни Остину, ни своей репутации.
      - Да, - сказал он.
      - Укажи на этого человека, пожалуйста.
      Томми колебался, но Остин даже немного отклонился, чтобы мальчик мог видеть ясно его. Поколебавшись, Томми ответил:
      - Этот.
      Я слегка подвинулся. Взгляд Томми снова остановился на мне. Он сжал зубы, чуть прикусив кончик языка. Он казался немного напуганным.
      - Какие дети играли с тобой у дома обвиняемого?
      Вопрос сбил его с толку.
      - Питер, - медленно проговорил он.
      Интересно, боролись ли они с Питером за благосклонность Остина?
      - Дэбби и Дженнифер, Бобби, Доусон и Стив. Многие, - добавил он.
      - Это твои друзья?
      - Некоторые. - Он пожал плечами.
      - Стив был твоим другом, не так ли?
      - Да. - Томми на минуту перестал удивляться моим вопросам, копаясь в памяти. - Иногда Стив приходил ко мне домой или я шел к нему, нам было скучно, и мы шли к Уолдо, потому что там было чем заняться. Там было много детей.
      - Ты звал обвиняемого Уолдо?
      Уф, он допустил ошибку, выдал псевдоним преступника. Но это не повредило делу.
      - Да, - подтвердил Томми.
      - Ты все еще играешь со Стивом?
      - Редко, - сказал Томми.
      - Не мог бы прокурор занять свое место? - попросил Элиот за моей спиной. - Я не вижу свидетеля.
      В Сан-Антонио одно из правил предписывает опрашивать свидетелей, оставаясь на своем месте, если только нет особой причины находиться рядом со свидетелем, например, продемонстрировать физическое доказательство.
      У меня не было уважительной причины. Я вернулся на свое место.
      - Почему нет? - спросил я о том, почему он больше не дружил со Стивом. Я стрелял наугад. Я не знал, что произошло между Томми и Стивом, но знал об одном крупном событии в жизни Томми. Я вспомнил о том, что мне сказала доктор Маклэрен, и догадался, что Остин встал между Томми и Стивом. То ли Томми стал фаворитом Остина, а Стив остался ни с чем, то ли Томми чувствовал себя слишком взрослым, чтобы общаться с детьми, после того, что с ним произошло.
      Томми снова пожал плечами.
      - В этом году мы ходим в разные классы.
      Но это не было препятствием для дружбы, и потупленный взгляд Томми говорил о том, что было что-то еще.
      - Помнишь двадцать третье мая тысяча девятьсот девяностого года. Том?
      - Наверное.
      Двадцать третье мая было отмечено в обвинении. Томми хорошо об этом помнил, он сам помог нам восстановить дату. Это был день его первого сексуального контакта с Остином. Мы выбрали эту дату для обвинения, потому что в этот день у Томми закончилось детство, это было убедительнее более поздних контактов, когда его могли расценить как добровольного партнера. Томми знал, о каком дне я говорю, куда клоню. Он посмотрел да меня, сжав губы, с вызовом. Его взгляд говорил: "Ну давай, спроси меня".
      - Помнишь, как ты пришел в тот вечер домой?
      Элиот вставил:
      - Протест. Факты, не относящиеся к делу.
      Уголком глаза я заметил, как он с любопытством посмотрел на меня. Я начал заходить с другого конца.
      Что еще важнее, Томми тоже был немного сбит с толку. Он решил, что я ошибся.
      - Ты играл у дома Уолдо в тот день после школы? - спросил я.
      Он колебался, не зная, что говорить.
      - Думаю, да, - наконец решился Томми. Я словно не заметил его неуверенности.
      - Ты помнишь, как вернулся домой в ту ночь? - спросил я.
      Вот чего он не мог понять. Я забежал вперед, интересуясь тем, что случилось после изнасилования.
      - Помнишь? - тихо спросил я.
      - Да, - сказал он.
      - Ты сказал родителям, что с тобой случилось что-то необычное?
      - Нет.
      Нет, не сказал. Тогда Томми держал это в секрете - он и Уолдо, но в основном это была тайна Томми, неприятная тайна. Тогда он обожал родителей, их любовь была ему нужнее, чем любовь Остина, но он не мог рассказать им, что случилось, потому что он сделал что-то грязное. Он плакал той ночью не только потому, что был слишком мал и напуган, но и от одиночества.
      Я задавал вопросы не торопясь, дав Томми время заполнить провалы в памяти.
      - Ты помнишь, как пошел в школу на следующий день? Ты говорил кому-нибудь, что в предыдущий день с тобой произошло что-то необычное? Мальчик был так напряжен, что не знал, сон ли это, можно ли притвориться, что ничего не произошло. Его окружали беззаботные дети.
      - Нет, - тихо ответил Томми.
      Элиот уже в изумление пялился на меня, потому что я задавал вопросы, которые должен был задавать он, доказывая, что Томми не сделал заявления по горячим следам после предполагаемого изнасилования. Но я заботился не об Элиоте. Я намеренно заставлял Томми вспомнить, что он чувствовал на другой день после случившегося. Это не было приятным воспоминанием. Он не хотел ни с кем делиться. Не потому, что это был его секрет, правда могла открыть всем, как он отличался от остальных, каким гадким мальчиком был.
      - Ты рассказал об этом Стиву?
      - Нет, - тихо ответил Томми, вспомнив, что тогда он еще дружил со Стивом, у него еще был друг, с которым можно было поделиться всем, кроме появления нового друга. Вот когда он начал терять Стива.
      - На ленче и на переменах в тот день ты как обычно играл с другими детьми?
      - Да, - ответил Томми, но он лгал.
      Он забился в угол, чувствуя, что не сможет больше общаться с другими детьми; забирая его из школы, я каждый раз находил его в сторонке. У него не осталось друзей кроме Остина. И возможно, меня.
      - На следующий день после занятий ты снова пошел к дому Уолдо?
      - Да. - Томми перестал смотреть на меня, но на Остина он также не глядел. Мне показалось, что за столом защиты произошло движение, когда Остин попытался снова привлечь к себе внимание мальчика, но Томми смотрел мимо судей. Он устремился в прошлое.
      - Уолдо был там?
      - Нет.
      Нет. Остин притих не несколько дней, чтобы убедиться, что Томми не сообщил о случившемся. Пустующий дом был всего лишь ловушкой, которая захлопнулась. Он мог уйти оттуда, не оставив следов. В этом заключалось совершенство его плана. Но Томми пришел к дому и обнаружил его пустующим, как и раньше. После того как Томми весь день хранил секрет, Уолдо бросил его. Если Томми нужно было последнее доказательство того, что они совершили что-то дурное, он получил его. Это также говорило еще об одном: новый друг не доверял ему.
      - Ты пришел на следующий день?
      - Да.
      - Он был там?
      - Нет. - Томми бросил взгляд на Остина. В его глазах вспыхнуло возмущение. Я не видел реакции Остина.
      - Что ты чувствовал, Томми, когда продолжал приходить к дому, а Остина там не было?
      Томми пожал худенькими плечами, слишком взрослый жест для его телосложения.
      - Ты продолжал приходить?
      Он кивнул.
      - Он был там?
      - Нет, - с горечью сказал Томми.
      - Когда ты решил, что он уехал, ты рассказал родителям о случившемся?
      Элиот выдвинул протест: не было показаний о том, что "что-то" случилось. Ни Томми, ни я не обратили на него внимания. Томми мотал головой, пока Элиот говорил. Я принял это за ответ на мой вопрос. Томми казался очень маленьким в огромном свидетельском кресле. Я заметил, как несколько присяжных подались в его сторону, как будто хотели получше рассмотреть мальчика.
      - Почему ты не рассказал родителям?
      Томми чуть слышно ответил:
      - Я боялся.
      Это казалось маленьким прорывом. Он еще не признался, что произошло какое-то событие, которое заставило его бояться. Я не стал усиливать преимущество.
      - Что ты сделал? - спросил я.
      Он снова пожал плечами.
      - Поужинал с мамой и папой, сделал уроки, пошел спать.
      - Ты играл с детьми после школы?
      Он покачал головой.
      - Им тоже не хватало Уолдо?
      - Не знаю.
      "Идиот, - подумал я. - Кретин, полный кретин". Эта мысль внезапно забилась как пульс в моей голове. Томми сказал мне то, что нужно, и я чуть не упустил это, как упускал эту деталь все время.
      - Томми. Когда ты ложился в постель, ты сразу засыпал?
      Взгляд Томми был обращен внутрь. Он сильно сощурился.
      - Иногда, - сказал он.
      - Ты просыпался среди ночи? - Я говорил наугад, но попадал в цель. Я мог догадаться об этом по лицу Томми.
      - Да, - произнес он так тихо, как будто боялся кого-то разбудить.
      - И что же тогда делал?
      - Просто лежал, - ответил Томми.
      Я мог себе это представить. Я знал, что он тоже вспоминал те ночи. Огромный белый дом погружался в темноту, и Томми был так мал на его фоне, что чувствовал себя совсем покинутым.
      - Что ты чувствовал? - спросил я.
      - Было холодно, - сказал Томми, пожимая плечами.
      "Холодно? - подумал я. - В мае?" Может, отец Томми включал кондиционер среди ночи? Или холодно было только Томми?
      Я посмотрел на него, на мальчика в рубашке, с аккуратно уложенными волосами, который почти стал взрослым. Так я обращался с ним все это время. Так обращался с ним Остин, заставляя его до времени взрослеть, навязывая ему мужественность и искушенный взгляд. Я был не прав, совсем не прав.
      - Почему ты не говорил об этом родителям? - спросил я.
      Потому что дом был холодным, большим и темным, и на другом его конце спал мужчина, и Томми не знал, можно ли теперь доверять хоть одному мужчине.
      Он не ответил.
      - Ты думал о том, что произошло? - спросил я.
      Томми поднял глаза, дикие, испуганные. Я вскочил и рывком приблизился к нему, обхватил его правой рукой за плечи, а он уцепился за левую. Я крепко обнял его.
      - Все хорошо, - приговаривал я, пока он плакал. - Все хорошо.
      Он, наверно, впервые плакал на глазах у посторонних, впервые после тех ночей в темноте. Он ужасно очерствел с тех пор, но душа оставалась живой. Томми нужен был не друг, а отец. Отец, который не будет толкать его во взрослый мир.
      Я подумал о Дэвиде, мне показалось, что в последнюю нашу встречу этот мальчик в смокинге страстно желал, загнав эту мысль глубоко внутрь, чтобы его защищали, о нем заботились.
      Я прижимал Томми к груди, загораживая его не только от Остина, но и ото всех в зале, пока его рыдания не затихли. Томми еще не был потерян. Я мог спасти его, но только с его помощью.
      - Томми, - сказал я, хватая его за руку. Он испуганно взглянул на меня, губы сжаты. - Расскажи этим людям, что произошло.
      - Мне придется протестовать, ваша честь, - спокойно произнес Элиот. Мы не видим свидетеля, потому что прокурор загораживает его, обвиняемый лишен права смотреть на свидетеля. И кажется, окружной прокурор оказывает давление на Томми.
      "Острый взгляд, Элиот". Пока он говорил, я сжимал руку Томми и потом произнес:
      - Расскажи им правду.
      Я вернулся на свое место.
      Томми выглядел пугающе спокойным. Он смотрел на меня, как я и просил его, готовя к сегодняшнему заседанию на прошлой неделе. Я утвердительно кивнул.
      - Уолдо все-таки вернулся в тот дом?
      - Да, - отчетливо ответил Томми. Он неотрывно смотрел на меня.
      - Через какое время?
      - Не знаю.
      - Через неделю? - спросил я. - Через месяц? Год?
      - Через несколько дней, - сказал Томми.
      Три, четыре, пять дней болезненного напряжения, мучительных догадок, навсегда ли бросил его друг.
      - Ты был рад снова его увидеть?
      - Да. - Можно было представить себе восторг Томми, когда он понял, что его друг вернулся, но сейчас в суде он не улыбался.
      - Что вы делали вместе? - спросил я.
      - То, что делают друзья: катались на машине, разговаривали, смеялись над анекдотами.
      Остин дотрагивался до его руки или ноги, и Томми тут же пугался, но касания были невинными.
      - Что-то еще произошло?
      - Нет! - выпалил Томми.
      Это была правда.
      - Ты продолжал видеться с обвиняемым?
      - Да.
      Я рискнул.
      - Тогда давай поговорим о том самом дне. Ты понимаешь, какой день я имею в виду, Томми. Какое это было число? Первый раз?
      Томми не пришлось долго раздумывать. Он сглотнул, но лишь потому, что его голос еще не окреп. Он смотрел на меня, отвечая на вопрос.
      - Двадцать третье мая, - сказал он. - Тысяча девятьсот девяностого года.
      - Ты пошел к дому?
      - Да.
      - Ты пошел туда в первый раз?
      - О нет. Я был там... много раз прежде.
      - Ты уже разговаривал с Остином с глазу на глаз?
      - Да.
      - Он тебе нравился, Томми?
      - Да, - снова сказал он.
      Ответ на этот простой вопрос снова чуть не заставил его разрыдаться.
      - Как он обращался с тобой?
      Томми задумался.
      - Он говорил со мной так, будто ему было интересно, о чем я думал. Иногда это было заметно, когда говорил кто-то другой, Уолдо как будто подмигивал: "Слушай! Что за дурень!" Мы смеялись, а все остальные не понимали, в чем дело.
      Томми выдал все это как ребенок, рассказывающий про свое последнее увлечение.
      - Так в тот день, двадцать третьего мая, когда ты пошел к дому, Уолдо был снаружи?
      - Нет.
      - Там играли другие дети?
      - Нет. - Томми казался озадаченным.
      - Что ты сделал?
      - Я хотел вернуться домой. Но вместо этого постучал в дверь, просто чтобы... - он пожал плечами, - он открыл дверь и сказал, что ждал меня.
      - В доме был кто-то еще?
      - Нет.
      - Как выглядел дом изнутри?
      Томми наморщил нос.
      - Было похоже, что там никто не живет. Там стоял диван и несколько складных стульев, вот и все. Я спросил Уолдо, не хочет ли он купить мебель, но он только засмеялся.
      - Что вы там делали?
      - Мы разговаривали, играли в игры. Другие дети стучали в дверь, но Уолдо не пустил их. Мы стояли у двери и как заговорщики шептались.
      - Как он объяснил, что не хочет их впускать?
      - Просто нам одним было хорошо.
      - Вы остались дома?
      - Уолдо все говорил, что слишком жарко, чтобы что-то делать во дворе.
      - Было жарко?
      - Пожалуй.
      - Ты помнишь, что на тебе было надето?
      - Шорты, по-моему, и майка. В общем, то, что я всегда надеваю после школы.
      - Где были твои родители, Томми?
      - Они еще не пришли с работы к тому времени.
      - Но ты был дома.
      - Обычно я оставался на продленку после школы, но иногда, два раза в неделю, приходила няня, которая присматривала за мной, пока папа и мама не придут с работы.
      - Но она отпускала тебя играть на улицу?
      - Да.
      Родители Томми сидели в зале. Я не повернулся, чтобы посмотреть, как они отреагировали, и Томми не обернулся назад. Возможно, среди публики были родители, которые почувствовали себя виноватыми, может быть, даже среди присяжных.
      - В чем был Уолдо? - спросил я.
      - Он был... это было похоже на костюм, но без пиджака и галстука.
      - Вы куда-нибудь выходили в тот день?
      - Через некоторое время Уолдо сказал: "Я знаю, что мы будем делать" - и вскочил, но не сказал мне что. Он пошел в другую комнату и переоделся.
      - Ты пошел с ним?
      - Нет, но он был в соседней комнате и оставил дверь открытой.
      Томми выглядел смущенным.
      - Что он надел?
      - Шорты и рубашку.
      - И что было дальше?
      - Мы сели в машину и поехали. Уолдо знал другой дом, не очень далеко, с бассейном.
      - Там был кто-то еще?
      - Нет. На доме висела табличка, что он продается.
      - Обстановка внутри была такая же, как в первом доме?
      - О нет, - сказал Томми.
      Конечно, Остин не хотел вступать с ним в половые отношения в спартанской обстановке пустого дома, с ободранными стенами и старым диваном. Томми все еще с восхищением описывал тот дом.
      - Такой красивый! Там были золотые светильники, стеклянные столы, и занавески, и бассейн.
      - Это дом обвиняемого?
      - Не думаю. Мы больше никогда туда не возвращались.
      - Но он знал, где что находится.
      - О да. Он налил себе выпить, а мне колы, а потом мы немного походили по дому.
      - А потом что вы делали?
      Томми колебался. Я не давил на него. Его взгляд скользнул мимо меня, но он не остановился на Остине. Томми закусил губу.
      - Он сказал, что мы можем искупаться. Я ответил, что у меня нет с собой плавок, но Уолдо возразил, что в этом нет ничего страшного, потому что мы одни.
      - И?
      - Он вышел и стал раздеваться, потом остановился и посмотрел на меня, словно хотел спросить: "В чем дело?", и я тоже снял одежду. - Он скрестил руки. - Было как-то неловко вот так стоять голышом на улице.
      - Там были соседи?
      - Вокруг дома была высокая ограда.
      Я кивнул.
      - Вы купались?
      - Да.
      - Тебе понравилось?
      Томми посмотрел на меня, будто вопрос был неожиданным или ответ вызывал неловкость. Я бросил на него все тот же прямой взгляд, который не менял с тех пор, как занял прокурорское место.
      - Да, - наконец сказал он, потупив взгляд. - Мы плавали и лежали на надувных матрасах, играли в догонялки и в подводную лодку.
      - Он касался тебя в воде?
      - Да.
      Томми не совсем так рассказывал мне в первый раз. Остину приходилось соблазнять Томми при каждой встрече, может, это и привлекало в сексе с детьми? Как только ребенок становился податливым и уставал, пора было сматывать удочки. В тот момент, когда больше не требовалось прилагать усилий, не надо было преодолевать сопротивление, Остин покинул Томми.
      - Ты пугался, когда он касался тебя?
      - Сначала это было похоже на случайность.
      - Что произошло потом?
      - Я лежал на надувном матрасе.
      - На спине или на животе?
      - На спине.
      - Где был Остин?
      - Он плавал около меня. Нырял под матрас и выныривал с другой стороны. А потом он подплыл, как будто очень устал, и положил голову и руки на матрас.
      - Это был очень большой матрас? - спросил я. Мой голос был ровным, как будто все ответы были правильными и ничто меня не удивляло.
      Томми показал ширину руками.
      - Так значит, он дотронулся до тебя, - сказал я.
      Томми кивнул.
      - Его голова лежала у моей ноги, а руки сверху.
      - Сверху где, Томми?
      Он сглотнул.
      - Одна на ногах, а вторая около пояса.
      - Ты все еще был без одежды?
      - Да.
      - Так значит, его голова и одна рука лежали недалеко от твоего пениса?
      Элиот выдвинул протест, сформулировав это как подсказку. Судья Хернандес принял протест. Я хотел сказать это первым, чтобы Томми было легче.
      - И что произошло? - спросил я.
      Я думал, Томми замкнется. Он сжал губы так, что они побелели. Я слышал, как он скреб ногтями перегородку. Я же собирался задать следующий вопрос, когда он отозвался:
      - Он повернул голову, посмотрел на меня и улыбнулся, позвал меня по имени, и, глядя на него, я чувствовал, как его рука ползет к моей ноге, и потом он задержал ее там, прямо на... прямо наверху.
      - А потом?
      - А потом он сказал что-то вроде: "Ой, что это?" И я посмотрел туда, куда смотрел он, - на мой пенис. - Томми не замялся, прежде чем сказать это слово, он проговорил его быстро, на одном дыхании. - Он уставился на него, как будто никогда раньше не видел.
      Я задавал вопросы, только когда Томми прерывался, и после моего вопроса он начинал торопиться, как будто его подгоняли.
      - Он дотронулся до него? - спросил я.
      - Сначала он просто смотрел, и мне стало очень... неловко, я начал прикрываться, но он остановил меня и потом посмотрел мне в лицо и перестал улыбаться, он казался очень серьезным, и потом он сказал: "Все хорошо. Тебе нечего стыдиться". Что-то в этом роде, а я спросил: "Что ты имеешь в виду?" Он ответил: "Возбуждение. Этого нечего стыдиться, это происходит со всеми".
      - Ты знал, о чем он говорил?
      - Нет, тогда еще нет. Но я... но, знаете, я знал, куда он смотрит. Так что я догадывался. Затем он сказал: "Это очень здорово". Не просто хорошо, а очень здорово. Потом он сказал...
      Он замолчал. Томми ни на кого больше не смотрел, он почти совсем не поднимал глаз. Иногда он впивался взглядом мне в лицо, как будто не мог оторваться, а затем уносился прочь, его взгляд блуждал по залу.
      - Что? - спросил я.
      - Он спросил: "Можно, я его потрогаю?"
      - А ты что ответил?
      - Не помню, чтобы я что-то говорил, но, может, я кивнул или что-то в этом роде, потому что он повел себя так, будто я разрешил. Он поднял руку, очень осторожно, словно хотел кого-то поймать, а потом опустил ее и накрыл ею мой пенис.
      - Накрыл его?
      - Так что его больше не было видно. Его ладонь просто закрыла его. Потом он...
      - Что, Томми?
      - Он просто дышал. Просто... дышал. Я слышал его дыхание. Это было все, что я слышал.
      Мне показалось, что зал перестал дышать. В обязанности Бекки входило наблюдение за присяжными, но тут я сам бросил взгляд в их сторону, когда Томми упомянул о том, как дышал преступник. Один мужчина уставился в пол, будто желал провалиться сквозь землю. Двое или трое других приложили руку к губам.
      - Что было дальше, Томми?
      - Он убрал руку, как будто снова хотел взглянуть, и улыбнулся. Он сказал мне, что все в порядке. Потом он... он поцеловал его.
      Мальчик почти шепотом это произнес, и я испугался, что не все присяжные расслышат его слова. Мне не хотелось подливать масла в огонь, но пришлось переспросить, чтобы все слышали.
      - Что поцеловал, Томми?
      - Мой пенис.
      Томми смотрел на свои сцепленные пальцы.
      Я не позволил ему отвлечься.
      - И что произошло потом?
      Томми поднял голову, явно обрадованный тем, что сумел одолеть свое смущение.
      - Потом он встал, улыбнулся и начал подтаскивать матрас к краю бассейна.
      - Что ты тогда чувствовал, Томми?
      - Я был рад, что все кончилось. Я чувствовал себя очень странно.
      - Как это "странно"?
      - Как будто не знал, что произойдет в следующий момент. Я был рад, когда он прекратил.
      Я не мог заставить его сказать, что он боялся. Я ждал, но Томми не добавил. Он продолжил.
      - Он подтащил матрас к мелкой части бассейна, и я решил, что пора вылезать, а за мной Уолдо поднялся по лесенке.
      Томми замолчал. Он был охвачен противоречивыми чувствами; на его лице отразилось превосходство, столь знакомое мне по предыдущим встречам, но внутри зрело возбуждение, которое готово было выплеснуться наружу, и тогда уже справиться с ним не будет никакой возможности. Он заговорил, и меня охватила жуть, я услышал точную копию тона Остина.
      - И он сказал: "Видишь? Я же говорил тебе, что это случается с каждым".
      - О чем он говорил, Томми?
      Я думал, что мне придется задавать наводящие вопросы, но, когда он заговорил, из его уст полилась плавная речь:
      - О его пенисе. Он напрягся.
      - И что сделал Остин?
      - Он подошел ко мне, обнял и сказал: "Давай обсохнем". И мы пошли туда, где оставили полотенца. Они долго лежали на солнце и нагрелись. Уолдо взял одно из них и начал меня вытирать. Сначала он стоял передо мной и...
      - Его пенис коснулся тебя? - спросил я. Я впервые прервал его.
      - Да.
      - Где?
      - Здесь. - Томми быстро ткнул пальцем в грудь, как будто там была татуировка. - И здесь. Он провел им по моей спине, когда наклонился, чтобы вытереть мне ноги.
      - А что делал ты?
      - Я просто стоял. Когда он меня вытер, я потянулся за шортами и майкой, но он схватил меня за руку и сказал: "Давай сначала немного позагораем".
      - Уложил меня на раскладное кресло и лег рядом, и мы лежали некоторое время.
      - Остин лег на живот или на спину?
      - На спину, - сказал Томми.
      - Он прикрылся?
      - Нет.
      - Он что-нибудь говорил?
      - Он начал говорить мне, - Томми задумался, - что это тайна, что только очень близкие друзья могут вот так проводить время вместе. И что он никогда никому не скажет, и я тоже не должен говорить. Он держал меня за руку. Потом обнял меня и прижал в груди.
      И Томми потянулся к Остину, я не сомневался, потому что его не часто обнимали. Возможно, вначале он думал, что не стоит волноваться, что наконец-то у него появился человек, который любит его и всегда будет рядом, когда он позовет.
      - Потом он снова дотронулся до меня, - внезапно продолжил Томми. - Он погладил меня по спине и тронул ягодицы, потом обхватил меня обеими руками. Он потерся щекой о мое лицо. Потом отстранился, не отпуская меня, и сказал: "Смотри".
      - На что?
      - На его пенис. Он был прямо передо мной, и он снова напрягся, и Остин спросил: "Ты не хочешь его потрогать?"
      - Ты хотел этого, Томми?
      Он покачал головой.
      - Нет, он меня пугал. Он был очень красный и большой, я не знал, что он может быть таким большим.
      - Ты дотронулся до него?
      - Да.
      - Почему?
      - Потому что он так хотел.
      Голос Томми звучал ровно. Слова он произносил торопливо. Ничто не намекало на то, что он готов разрыдаться, поэтому я слишком поздно заметил, что он плачет. По его щекам покатились слезы, он заговорил, и слезы все текли. Он рассказывал, как сторонний человек, наблюдавший за происходящим украдкой.
      - Как ты дотронулся до него, Томми?