— Ладно, я по крайней мере знаю одного, кому доверять можно. Позволь мне снять копию с этого рапорта. Мне хочется самому все проверить.

Деймиан оставил два экземпляра своего отчета. Когда Генри передал мне один из них, я спросил:

— Как скоро ты собираешься снова встретиться с Дэвидом?

— Я встречаюсь с ним сегодня днем.

Я молча смотрел на него, пока секундная стрелка часов не пробежала несколько делений.

— Без меня?

Генри пожал плечами, но слишком легко, чтобы это могло показаться случайным.

— Тебе вовсе не за чем быть здесь. Это касается фактов, а не общей стратегии. Сопутствующие обстоятельства, которые тебе уже известны. Кому из свидетелей мы должны позвонить по поводу его репутации и все такое прочее.

Я кивнул и поднял бумаги, держа их в руке.

— Сюда включен отчет медицинского эксперта?

— Да.

— Хорошо, это может нам помочь, — сказал я, поскольку этот отчет уже видел. — Тут нет никакого медицинского доказательства в подтверждение ее истории.

— Это должно помочь, — согласился Генри. — Но ты понимаешь, что Нора легко расправится с этим. В половине случаев по фактам изнасилования медицинских доказательств не оказывается. Было бы замечательно, если бы у нас вдобавок имелся мотив, по которому пострадавшая могла солгать.

Я снова указал на отчет следователя, которого у нас до сих пор не было.

Генри сказал:

— Это не оправдало моих ожиданий, должен тебе признаться. Эта женщина не из тех истиц, которую я выбрал бы, имей я такую возможность.

— То, что она никогда раньше не привлекалась к ответственности, вовсе не означает, что она теперь не могла что-то совершить. Здесь есть некий потенциальный мотив. Тяжелая жизнь, большие долги. У нее могли быть честолюбивые планы насчет детей. А это требует денег.

Неожиданно Генри устало посмотрел на меня и коротко невесело улыбнулся.

— Ты хочешь сказать, что поверил моей дурацкой идее насчет возможности шантажа?

Я не стал отвечать на его улыбку.

— Если я не буду в это верить, Генри, то что же тогда у меня останется?

Прошла неделя или немногим больше, когда Пэтти спросила:

— Скажите, босс, я хорошая секретарша? Вы довольны мной?

— Ты лучшая из всех, что здесь имеются, почему я и терплю тебя. Какую еще ужасную вещь ты хочешь от меня потребовать?

— Перезвоните Гасу Холлингзуэрту. Он звонил вам раз пятнадцать и уже начал на меня покрикивать. Он заявил, что будет отравлять мне жизнь до тех пор, пока не получит вашего звонка.

— Поэтому ты, в свою очередь, решила отравить жизнь мне?

— Лично я никуда не баллотировалась. Почему я должна его терпеть?

— Я позвоню ему.

— Спасибо, — сказала Пэтти и с шутливо-высокомерной гримасой вышла.

Я издал театральный вздох, который совершенно зря пропал в моем пустом кабинете. Гас Холлингзуэрт был политическим советником, одним из членов той самой партии, от имени которой он первым обратился ко мне с предложением баллотироваться на должность окружного прокурора. Я снова вздохнул, выбрал одну бумажку из дюжины розовых бумажных полосок, которые Пэтти высыпала на мой стол, и набрал номер.

Он, конечно же, заставил меня подождать. Я должен был быть наказан.

— Привет, Гас. Все хорошо, да, — сам понимаешь, в таких обстоятельствах... Спасибо. Я ценю это. У него все нормально, он держится. Хорошо, Гас, не знаю, что я могу здесь сделать. С тех пор, как арестовали Дэвида, было лишь множество... — Я сидел и слушал. Молчание мое было недружелюбным, но он не мог этого чувствовать. Он думал, что мы теперь на его беговой дорожке.

— Я понимаю, как тяжело тебе придется, — говорил он, будто и впрямь был способен понимать человеческие чувства и хоть раз думал о чем-нибудь, кроме политики, — но ты должен оставаться в стороне от всего этого. Искушение вмешаться в дело у тебя, вероятно, будет весьма велико, но это не принесет твоему сыну никакой пользы и может уничтожить тебя. Если вместо этого все увидят, что ты держишься абсолютно безупречно, демонстрируя свое доверие правовой системе, — вот это действительно может тебе помочь. Мне нелегко говорить это, но...

Я старался решить, прервать ли мне разговор сразу или просто положить трубку на стол, но в конце концов заставил себя перебить собеседника:

— Послушай, Гас, неужели ты всерьез думаешь, что я так переживаю о том, чтобы удержаться на этом посту? Если бы я мог использовать свое положение для того, чтобы спасти Дэвида, я сделал бы это так быстро, что никто даже и не услышал бы о его деле. Если я и сейчас сумею найти такой путь, то, не задумываясь, пойду на это. Пусть даже этот путь будет выглядеть нечестным, незаконным. Политические соображения занимают здесь так мало места, что у меня нет времени даже думать над этим.

Я скорчил гримасу на его ответ и в сторону Линды, которая вошла как раз в тот момент.

— Взгляни на ситуацию с этой точки зрения, Гас, и радуйся тому, что это случилось в самом начале моего избирательного срока. Это дает тебе кучу времени на то, чтобы успеть подготовить кого-нибудь на мое место.

Я положил трубку и сказал Линде:

— Где я приобрел себе «политических советников», ей-богу, не знаю. Я, разумеется, их не разыскивал. Мне думается, они просто сами налипли на меня, как ракушки на корабль.

— Или как мухи на дерьмо, — сказала Линда без тени шутки.

— Ты пришла сюда только для того, чтобы оскорблять меня, или у тебя есть о чем поговорить?

До этой минуты Линда просто нервничала, поглядывая на бумаги, лежавшие на моем столе. Когда я задал ей вопрос, она в притворном изумлении подняла на меня глаза.

— Ты имеешь в виду служебные дела? Чего требует должность окружного прокурора? Тебя это действительно хоть сколько-нибудь интересует?

Резкие возражения буквально рвались с моего языка, но вместо этого я молча посмотрел на Линду.

Она ответила на мой взгляд уже без всякой растерянности. Подбородок ее поднялся кверху, показывая готовность встретить любую ответную реплику. Линда Аланиз. Я мог жить долгие годы, ни разу при этом не вспомнив о ее этнической принадлежности. Затем вдруг наступал момент, подобный теперешнему, когда она выглядела стопроцентной мексиканкой. Глаза ее казались темнее обычного. Брови насупились, словно стремясь сдержать за собою их пыл.

Так как я ничего не ответил, Линда продолжила сама:

— Практически уже сегодня состоится слушание по делу Клайда Малиша. Раз уж ты проявил личный интерес к этому делу, я подумала, что тебе захочется там быть. Ты ведь сказал однажды, насколько мне помнится, в своей избирательной речи, что намерен время от времени заглядывать в судебные залы, чтобы взглянуть на работу обвинителей.

Я еще немного помолчал. Меня обидело ее возмущение, но я не мог возразить ей, ответив чем-то похожим.

— Скажи, Линда, может быть, та нагрузка, которая легла на тебя, пока мои мысли были заняты другим, оказалась чрезмерной? У тебя возникли проблемы с чем-то, о чем мне следует знать?

— Нет, мы в нижних эшелонах и в твое отсутствие держимся отлично. Спасибо.

Я явно проигрывал это соревнование взглядов. За ним наверняка что-то стояло. Я хорошо понимал, что Линда не сказала бы мне, что именно. В эти последние дни я свалил на нее всю работу по управлению департаментом. Вероятно, она столкнулась с какой-то проблемой, но не говорила с какой. Было что-то противоестественное в моем положении босса Линды. Ни ей, ни мне это не нравилось.

— Хорошо, давай познакомимся с мистером Малишем. Мне будет любопытно посмотреть, как выглядит этот Мориарти[2] из Сан-Антонио.

Линда молча следовала за мной, низко опустив голову, когда мы проходили сквозь лабиринт кабинетов. Мне подумалось, не кажемся ли мы кому-то, кто смотрит на нас сейчас со стороны, поссорившейся парочкой. Может быть, надеялся я, мы просто выглядим людьми, погруженными в собственные мысли.

— Поступил отчет от Джека, — сказал я тоном мирной беседы. — Там подтверждается все, что сказал следователь, нанятый Генри.

— Я знаю, — ответила Линда. — Я читала. Мне очень жаль.

— Вовсе никакой связи с политикой. Конечно, это ничего не значит. Они не обязаны были нанимать для этого кого-то из своих работников. Скорее, наняли бы того, кто уже на месте. Кого-то, кто никак с ними не связан.

Линда молчала.

— Ты больше не веришь в свою теорию о политической подоплеке?

— Ах, я не знаю!

Тон ее ответа подразумевал извинение за сарказм, прозвучавший несколькими минутами раньше. Я молча принял это.

— Это звучит глупо, не правда ли? — заметила Линда. — Как будто ты говоришь, что все неплохо состряпано, если было направлено против тебя. Кроме того, миссис Джексон вовсе не похожа на какую-нибудь дурочку, которая стала бы делать такие вещи, ведь так? Может быть, какая-то идиотка-девчонка...

— Тогда какова была ее цель? Шантаж? Она, безусловно, находится в положении, когда ей нужны деньги.

— Может быть, она просто говорит правду.

К тому времени мы уже вышли в главный коридор. Рядом с вами не оказалось никого, кто находился бы настолько близко, чтобы заметить тот резкий взгляд, которым я одарил Линду. Однако не было похоже, что Линда отказывается от дела, прежде чем оно началось. Она по-прежнему шла с опущенной головой, только теперь еще скрестила на груди руки. Возможно, подумалось мне, она просто не в настроении и так пессимистически настроена лишь потому, что не вовлечена по-настоящему в дело защиты Дэвида. Я и сам порой чувствовал нечто похожее.

— Да, это, конечно, не подойдет для линии защиты. Нам нужен какой-то иной взгляд на вещи, хотя бы для того, чтобы предложить его присяжным.

— Я понимаю. — Линда подняла голову. — Только так...

Я кивнул. Мы и дальше шли в молчании, но уже более дружелюбном чем то, с которым покидали мой кабинет.

На третьем этаже судебного здания офис окружного прокурора занимал южную часть, 186-й окружной суд располагался в северной, а окружная канцелярия была размещена в середине. Этот этаж не был особенно шумным — не то что первый, где клерки вершили большую часть своих государственных дел, или второй, на котором находились судебные залы и помещения большого жюри[3]. Если только в 186-м у судьи Маррокуина не велось какого-нибудь чрезвычайно важного и широко освещаемого прессой дела, на третьем этаже обычно бывало тихо. Сегодня ввиду того, что в 186-м проходило всего лишь досудебное слушание, коридор был почти пуст. Одинокая женская фигура на скамье у противоположной стены шевельнулась, когда мы с Линдой повернули в том направлении. Наши руки почти касались друг друга. Почти, но не совсем. Я мог чувствовать тепло ее кожи. У нас с Линдой было это ощущение тепла без прикосновения.

— Значит, ты все еще надзираешь за делом Малиша?

— Понемногу. Сегодняшнее ходатайство — глупость: просьба к судье не требовать показаний от нашего свидетеля, потому что нам, возможно, удастся прийти к согласованному признанию.

— Но раз существует то, в чем его можно обвинить, не имеет смысла...

— Я же говорю тебе, что это глупо. Хотя, конечно, с судьей Маррокуином что угодно стоит попробовать.

— А Фрэнк и Мерилин готовы к этому?

— Да. После того как ты вышел из игры на последнем слушании, они не могли мечтать о признании даже факта укрывательства. Адвокат Малиша сам выступил с ходатайством о продолжении разбирательства. Мы попросту не стали против этого возражать.

— Повезло, — сказал я. — Линда, я все надеюсь, что в один из ближайших дней после работы...

Я уже заговорил с нею как школьник. Откашлявшись, я начал придумывать какой-нибудь иной путь, поумнее.

— С каких это пор ты стал таким робким? — спросила Линда.

Не было никаких причин, чтобы та чернокожая женщина на скамье могла бы вдруг показаться мне знакомой. Теперь я находился уже достаточно близко, чтобы убедиться в том, что я ее не знаю. И тем не менее что-то в ней привлекло мое внимание. Она была одета лучше, чем обычно одеваются обвиняемые: простое белое платье из хлопка. Сидела она как-то очень прямо, пристально глядя на дверь в противоположной стене коридора. На дверь комнаты большого жюри. Возможно, эта женщина ждала, будет ли ей предъявлено обвинение или нет. А может, она была родственницей подсудимого.

Линда тоже замолчала. Когда мы почти поравнялись с сидевшей, женщина повернулась к нам, испуганная, будто мы к ней незаметно подкрались. Когда она взглянула на меня, в глазах ее блеснул огонек тревоги. Я сделал успокаивающий жест, но к тому времени она уже перевела взгляд на Линду, и выражение ее лица смягчилось.

— Здравствуйте, миз[4] Аланиз.

— Здравствуйте, миссис Джексон. У вас все в порядке?

— Да, спасибо. Здесь со мною леди...

Ну, конечно же! Я видел ее фотографию в газете, но лица там всегда искажены. Женщина на скамье была Менди Джексон.

Было странно видеть ее так близко после стольких часов, проведенных в размышлениях о ней. Я воображал ее соблазнительницей, интриганкой. Даже после того, как оба следователя подтвердили безупречность ее репутации, к возникшему в моем представлении образу добавилась лишь ее дьявольская хитрость.

Женщина, которая теперь была передо мной, этому воображаемому образу вовсе не соответствовала. В своем белом платье она выглядела скорее учительницей воскресной школы. Конечно, это Нора одела ее так для встречи с большим жюри. И все равно Менди Джексон не была похожа на женщину, игравшую какую-то заученную роль. Ей было далеко за тридцать — на десять с лишним лет больше чем Дэвиду, — и в облике ее чувствовалась большая усталость от жизни, чем обычно бывает у женщин в этом возрасте. В то же время в ней присутствовала и какая-то особая твердость. Ее прямая сидящая фигура не казалась напряженной. Она, наоборот, была очень естественной, словно сидела так всю свою жизнь. Вид ее говорил о том, что в окружающей обстановке она чувствует себя не совсем уютно, но, к сожалению, Менди Джексон ничем не напоминала женщину, способную к лжесвидетельству.

Они с Линдой обменялись несколькими фразами. Я отошел на два-три шага и остановился. Когда миссис Джексон взглянула на меня, я кивнул, и она в ответ тоже слегка наклонила голову. Я знал, кто она, и мог предположить, что и она меня знает. Представляться друг другу, казалось, было неуместно.

Линда, должно быть, подумала о том же. Она попрощалась с Менди, но только от себя лично, и уже собралась присоединиться ко мне, как вдруг дверь в противоположной стороне коридора открылась и в ней появилась Нора Браун.

— Мы готовы принять вас, миссис Джексон, — проговорила она.

Где-то к середине фразы Нора оценила ситуацию, возникшую в коридоре, но по ее голосу понять это было нельзя. Она подняла руку и жестом пригласила миссис Джексон пройти через коридор. Когда женщина сделала это, Нора положила ладонь на ее руку и только после этого взглянула прямо на нас с Линдой. Мы все обменялись формальными кивками, но не приветствиями. Нора ввела женщину, которая фактически являлась ее клиенткой, внутрь комнаты, и дверь за ними закрылась. Менди Джексон была приглашена для дачи свидетельских показаний перед большим жюри. Государственный прокурор — а им в этом деле была Нора — мог представить большому жюри ключевую свидетельницу, если видел в этом необходимость. Больше никто не имел права быть представленным — особенно потенциальный обвиняемый и его адвокат. Никто, включая государственного обвинителя, не мог присутствовать в совещательной комнате, пока члены большого жюри решали, выносить или не выносить обвинение.

Это была по меньшей мере фикция. На практике обвинитель обладал неисчислимыми возможностями влиять на решение большого жюри, — посредством доказательств, которые он представлял, посредством того, как он отвечал на задаваемые вопросы, посредством того, какой оборот он придавал всему делу.

Большое жюри могло не признать обвинения, выдвинутого против Дэвида, подразумевая, что доказательств его вины недостаточно, даже для вынесения дела на суд, а потому, потребовав более веских улик, или — что и случалось обычно — решить, какой вид преступления больше подходил к характеру выслушанного ими иска, и вынести обвинение в соответствии с установленным ими правонарушением. Именно это и происходило сейчас за дверью, на которую я смотрел.

Линда потянула меня за рукав. Я слепо двинулся по направлению к судебному залу. Но то, что происходило внутри него, уже даже отдаленно не интересовало меня. Вместо этого я пересек коридор и остановился на его противоположной стороне у окна. Поблизости не было никого.

— Когда ты познакомилась с Менди Джексон? — спросил я. — Мне, например, не удалось ее даже разыскать.

— Ты не сразу занялся этим. Я поехала к ней в первый же день. Пока ты возил Дэвида в офис Генри Келера, я отправилась на ее поиски.

— Почему же ты не сказала об этом мне?

— Потому что я не узнала ничего хорошего. — Линда заколебалась. Она не смотрела на меня прямо, но и смущения не испытывала. Ее беспокоило то, что она знала.

— Она совсем не того типа, Марк. Мне думалось, что я знаю, какой она должна быть. Я не предполагала, что она впустит меня в дверь, когда узнает, что я связана с тобой. Но она, казалось, даже обрадовалась, увидев меня, — человека из администрации окружного прокурора. Она ждала вестей от нас.

Она была напугана, Марк. Она знает, кого обвинила, и боится, что из-за этого что-нибудь случится с нею.

— Она так и сказала?

Линда отрицательно покачала головой.

— Но это можно было понять. Неожиданно для себя я начала ее успокаивать. Сказала, что мы хотим, чтобы она узнала о назначении специальных обвинителей от нас еще до того, как увидит их в теленовостях. Я сделала то, что и в голову не пришло бы вам, профессиональным обвинителям, — резко добавила Линда.

Это была правда. Мы никогда не думали о Менди Джексон как о возможной жертве. Жертвой для нас был только Дэвид.

— Я сидела там, обняв ее за плечи, — продолжала Линда, — думая о том чертовом совещании твоих сотрудников, обо всех тех шефах отделов, которые клялись защищать законность и делали все возможное, чтобы провалить это уголовное дело. И много бывает подобных совещаний, Марк? Я знаю, что департамент окружного прокурора и должен быть таким, я это знаю. Слишком часто мне самой приходилось оказываться по другую сторону барьера в такого рода делах. Какой-нибудь обвинитель ставит перед собою цель достать кого-то, и он преследует несчастного, словно гнев Божий. Но когда это один из ваших собственных...

— Тебе самой не приходилось бывать объектом подобного обращения?

Мы говорили с нею злым шепотом. Мой голос был более сдержанным, чем голос Линды.

— Твои клиенты, те, возможно, бывали. Но кто же и когда преследовал тебя? А ты — это не твои клиенты, Линда. Ты никогда этого не понимала. И для тебя все это тоже лишь кампания. Ты...

— Я и есть мои клиенты. Я — это люди, которых я представляю в суде. Это то, чего никогда не понимал ты. Для тебя все это было лишь работой. Если бы это являлось тем же и для меня, я перешла бы в страховую компанию. А теперь я...

В голосе ее прозвучало отвращение. Я назвал Линду по имени и потянулся к ее руке. Она повернулась и быстрым шагом пошла по коридору. Она не хотела, чтобы ее задерживали. Дойдя до лестничной клетки, Линда спустилась вниз и исчезла из вида. Когда теперь мне снова доведется увидеть ее? — подумал я.

Мой собственный гнев мгновенно испарился. Я понял, перед какой дилеммой оказалась Линда, и то, что виной всему этому был именно я, что и на мне лежала ответственность за случившееся. Мы не могли участвовать в деле Дэвида. Линда хотела защищать его, а я проигнорировал ее предложение. Я думал, что она поняла почему. Мне хотелось, чтобы дело до суда закончилось взаимной договоренностью сторон, но чтобы это выглядело честной сделкой. Если бы Линда оставила работу у меня, как отца Дэвида, чтобы защищать в суде интересы моего сына, дело Дэвида все равно выглядело бы запятнанным моим вмешательством. Если бы все закончилось отказом в удовлетворении иска, это дурно попахивало бы. Я не хотел, чтобы хоть чья-нибудь рука к этому прикасалась. Я ведь все объяснил Линде. После десяти лет нашей совместной работы Линда не могла подумать, будто я сомневаюсь в ее компетентности. Однако в последнее время я мало беспокоился о том, что она думает.

Тем временем, лишенная клиента, Линда нашла себе другое дело. Менди Джексон. Впервые в жизни Линда взглянула на жертву, скорее, с точки зрения обвинителя, чем защитника. Будучи адвокатом, она всегда воспринимала пострадавших как некое белое пятно. Линда была слишком предана своим клиентам. Ситуация обычно виделась ей так некто намеревается напасть на ее парня, права которого некому защитить, кроме нее, Линды. Даже в тех случаях, когда она симпатизировала жертве насилия, семье убитого человека, ограбленному, пострадавшему, ей казалось, что они по меньшей мере чересчур уж мстительны. Она смотрела на их оскорбленные чувства бесстрастно. Это была особенность характера, немало удивлявшая меня в столь сострадательной женщине. Ее отождествление с клиентом было настолько полным, что ее сердце было неуязвимо для жертв. До сих пор.

Я был уверен, что Линда ездила к Менди Джексон как адвокат, чтобы выяснить все, что возможно, об этой женщине, пока еще наше неучастие в деле не стало фактом. Но в то же время, опрашивая пострадавшую, Линда поняла, что интересы самой миссис Джексон не представляет никто. То совещание сотрудников моего департамента должно было произвести на Линду отрицательное впечатление, что она потом и подтвердила. Это не против Дэвида ополчились все официальные властные структуры, что было бы естественно, а против миссис Джексон. Ну, а Линда всегда принимала сторону тех, кто оказывался жертвой несправедливости.

Но теперь Линда была полностью отстранена от дела, и это было самым худшим из всего, что только могло с нею случиться. Дэвид не являлся ее клиентом, как не была ее подзащитной и Менди Джексон — ее интересы в суде представляла Нора. Я был уверен, что хорошо понимаю чувства Линды, но какой прок был для меня в этом понимании? Эта ее двойственность напугала меня. Если Менди Джексон добралась до сердца Линды, то как воспримут ее присяжные? Так далеко дело не должно было зайти.

Но с Норой в роли обвинителя такое вполне могло случиться.