Глава 1

— Мы заслужили этот праздник, — сказал я, на редкость неудачно выбрав время.

Мы собрались за столом небольшой группой сослуживцев, все веселые, кроме Линды. Ей чуждо было наше веселье, и к общему торжеству она не присоединялась. Когда застолье перешло в обед и пополнилось новой партией напитков, я заметил, что взгляд Линды стал отсутствующим. Постепенно мы с нею оба начали как бы удаляться от остальной компании из пяти или шести участников. И когда присутствующие перешли к взаимным тостам, воскрешая в памяти моменты пережитого триумфа, мы с Линдой незаметно обменялись взглядами, а затем начали тихую беседу на своем конце стола.

— Это традиция, — сказал я ей.

— Но очень по-детски, — отозвалась она и безусловно была права.

— Да, они дети.

Но не я. Внезапно годы, проведенные нами с Линдой, словно сомкнулись вокруг нас, незримые для пировавших рядом «детей». Я потянулся к ее руке, но вспомнил, где мы находимся, и мои пальцы замерли возле ее лежащей на столе ладони. Линда взглянула на наши руки, на меня, и легкая улыбка тронула ее губы. Это было все веселье, на которое она оказалась способна.

— Тебе никогда не бывает весело на празднествах, — заметил я.

— Нет. Просто я предпочитаю задумываться о будущем.

— Вспомни... — невольно начал я, однако тут же понял, как это неуместно.

Неожиданно я почувствовал, что пора уходить. Затем я отметил, что мы прошли мимо автомобиля Линды, а дом ее находился по пути к моему.

— И что, они всегда так радуются, если засадят кого-нибудь за решетку на пятьдесят лет? — спросила Линда.

Я задумался. Нет, тюрьма тут была совершенно ни при чем.

— Количество лет — это всего лишь способ отсчета. Судебные обвинители обычно не испытывают чувства злобы к подсудимому как таковому. Фактически личность его особого значения не имеет.

Линда покачала головой. Мне захотелось переменить тему разговора, но я ничего не смог придумать, а потому просто замолчал. Когда мы подъехали к ее дому, Линда не стала ни приглашать меня, ни прощаться, поэтому я просто последовал за нею по пешеходной дорожке. Порыв ветра толкнул нас друг к другу, и мы пошли рядом, касаясь друг друга плечом. Войдя в дом, мы укрылись от ветра, но не от холода — оказалось, что Линда, уходя утром, не включила отопление. В доме было зябко и темно, как в пещере.

— Прохладно, — сказал я.

— Не особенно.

Линда включила свет.

— Ты замерзла больше меня.

Я обнял ее рукой в подтверждение сказанному.

Линда скрестила руки на груди, однако не покраснела. Интересно, краснеют ли вообще темнокожие? Правда, я не раз замечал, как иногда вспыхивает ее лицо. От гнева, от быстрой ходьбы. От жары.

На стене мирно тикали часы. Я отвел от них взгляд.

— Может быть, приготовить кофе? — спросила Линда, и тон ее при этом был нейтрален, как Швейцария.

— Нет.

Линда хотела пройти мимо меня. Я задержал ее. Она еще не успела накинуть что-нибудь теплое. Ее блузка была тонкой и податливой, будто вторая кожа. Гладкая ткань скользнула под моими пальцами.

— Марк... — начала Линда.

Это прозвучало так, словно она собиралась сообщить о каком-то важном решении, но она не стала продолжать. Когда я взглянул ей в лицо, чтобы показать, что внимательно слушаю, я осознал, как близко друг к другу мы находимся. Ее влекущие губы были совсем рядом. Мы поцеловались для пробы. Это могло быть легким прощальным поцелуем, а могло закончиться взрывом безумной страсти на ковре. Каждый из нас, казалось, ждал инициативы от другого. Я притянул Линду ближе. Она обхватила руками мою шею. Кожа ее под блузкой по-прежнему была холодной, но мгновенно теплела под моими руками, где бы я ее ни коснулся.

— Линда...

Создалась атмосфера нерешительности. Если Линда ничего не скажет, это сделаю я.

— Неужели ты полагаешь, что в такое время я способен отказаться от своих претензий?

— Шшш! Уже слишком поздно для серьезного разговора.

— Еще вовсе не поздно...

Когда зазвонил телефон, я непроизвольно дернулся. Аппарат стоял совсем рядом с нами, на столике у двери. Я набрался мужества и дал ему прозвонить еще несколько раз, но Линда взяла трубку.

— Только юрист способен отвечать по телефону в такую минуту.

Я все еще держал Линду в своих объятиях.

— Алло? — сказала она и почти сразу же уперлась мне в грудь рукой, чтобы освободиться. — Нет...

По всей видимости, ее прервали. Я нетерпеливо ждал, пока она слушала, не произнося ни слова.

— Одну минуту, — в конце концов сказала Линда и протянула мне трубку. — Это Лоис.

— Зачем тебе понадобилось говорить ей, что я здесь? — спросил я одними губами.

В ответ Линда молча подвинула мне телефон.

— Да, — сказал я в трубку. — Я буду дома через минуту. Я попросту был...

Затем, как и Линда, я замолчал, захлестнутый потоком слов Лоис.

— Нет, ты оставайся там, — сказал я спустя несколько минут. — Да, Лоис. Ты должна быть с Диной; возможно, он попытается дозвониться. Я все сделаю. Не беспокойся!

Я положил трубку. На какое-то мгновение я застыл задумавшись. Когда я снова взглянул на Линду, комната была ярко освещена.

— Дэвида арестовали.

— Я знаю, — ответила Линда. — Она сказала мне. Подожди, я только надену пальто.

— Нет. Мы встретимся утром, Линда.

— Позволь мне поехать, Марк. Я могу помочь.

— Нет.

В тот момент мне хотелось находиться от нее так далеко, как только возможно.

— Все нормально, Линда. Я в состоянии сам об этом позаботиться.

— Хорошо...

— Все нормально, — повторил я и поспешил к выходу, в зябкую ночь.

Прежде всего я должен был определить, перед кем в первую очередь оказался в долгу. Нет, во вторую — первая любезность была оказана мне, как только Лоис подняла трубку. Звонил, как она сказала, полицейский детектив. Само собой разумеется, подобная предупредительность — дело для полиции не совсем обычное. Словом, ему я был обязан прежде всего. Но не менее важным было и другое. Такие одолжения не шутка, от них просто так не отмахнешься. В Техасе юристы имеют право подписывать залоговые обязательства. Некоторые адвокаты по уголовным делам зарабатывают больше, вытаскивая людей из тюрьмы, чем защищая этих же обвиняемых в суде. Но чтобы сделать это, необходимо иметь капитал, зарегистрированный в залоговом департаменте и превышающий сумму того залога, который ты вносишь. Тут вполне годится недвижимое имущество, а еще предпочтительней депозитные сертификаты. Регистрируй в центральном департаменте пятьдесят тысяч долларов — и можешь выдавать обязательство на пятьдесят тысяч. Бери со своего клиента десять процентов от общей суммы залога за то, что ты за него поручился.

У меня не было никаких капиталов, зарегистрированных в залоговом департаменте. Я мог позвонить адвокату-защитнику, у которого такие капиталы имелись, и он добился бы освобождения Дэвида под свою расписку. Но тогда я оказывался в долгу и перед этим адвокатом.

По пути я опустил окно машины, и ветер освежил мои мозги. Холодный воздух приятен. Он заставляет думать, что лето маячит впереди не столь неотвратимо. Но оно было уже рядом. Летняя жара уже выстраивалась за тонким фасадом холодного апреля.

— О черт! — выругался я шепотом. — Черт! Черт! Черт!

Я подумал о том, был ли дом Линды первым местом, куда позвонила Лоис, разыскивая меня. Так поздно в офисе не могло оказаться кого-то, кто сообщил бы ей, что наша компания вышла. Я звонил ей из ресторана. Она, должно быть, первым делом проверила там. Когда ей сказали, что я уже ушел, она, вероятно, подумала, что меня там и вовсе не было.

Но, в сущности, тревожило меня совсем не мое разоблачение. Дело заключалось в том, что именно в тот вечер, когда Лоис и Дэвиду понадобилась моя помощь (а часто ли кто-нибудь из них обращался ко мне за чем-то?), меня не оказалось дома, где мне следовало находиться. Я был с Линдой.

Задерживаться допоздна в офисе было не в моих правилах. Я был очень строг и по части того, чтобы не красть времени у своей семьи. «Черт побери!» Я надавил на педаль акселератора и, пока ехал, несколько раз с силой ударил кулаком по соседнему сиденью.

Успокоиться! Главное — успокоиться! Времени у меня оставалось более чем достаточно. Заведенный порядок был мне хорошо известен. Я делал это дюжину — если не больше — раз; разбуженный или оторванный от дел истерическим звонком, я мчался в тюрьму, чтобы кого-то оттуда выручить. Удивительно, до чего мне знаком был каждый мой последующий шаг и как легко мне будет действовать по установленным правилам. Затем вдруг меня по-новому поразила мысль о том, что мне предстоит встретиться не с кем-нибудь, а именно с Дэвидом. Может быть, я или Лоис плохо расслышали? Она сказала, что тот детектив говорил быстро и сообщил немногое. Он даже не сказал, в чем Дэвида обвиняют.

Линда, должно быть, локти кусает, чувствуя себя не менее виноватой, чем я. Мне-то по крайней мере есть чем занять свои мысли. Линде, по-видимому, даже хуже чем Лоис. Минуло уже немало времени с тех пор, когда Лоис могла ожидать от меня чего-то подобного. Впредь, если мне случится позвонить ей, чтобы сообщить, что я задерживаюсь на работе, она скажет: «Хорошо», — считая ниже своего достоинства требовать каких-то объяснений. Если бы она была из тех, что любят проверять, было бы лучше, — она бы давно обнаружила, что я говорю правду. Но Лоис проверять не станет. Ладно, я просто никогда больше не буду возвращаться домой поздно. Хотя ведь и им я никогда больше не понадоблюсь так, как в этот вечер.

Детектив позвонил Лоис с места происшествия, но ход событий после этого, вероятно, ускорился. Обстоятельства призывали меня заехать к поручителю. Однако Дэвид был еще не в камере. Слава Богу! Я приехал вовремя.

Хотя прошло уже два года, все по-прежнему называли эту тюрьму новой. Я вспомнил, как совершил по ней экскурсию за несколько недель до открытия. Тогда она представлялась красивой, нетронутой и спланированной весьма функционально. Регистрационный отдел ее напоминал приемную первоклассного офиса, но был значительно просторней. Это было огромное круглое помещение с тюремными камерами по всему наружному периметру. В самом центре находился еще один круг меньшего диаметра, внутри которого должен был разместиться персонал. Письменные столы здесь были оборудованы пишущими машинками и компьютерными терминалами. Для каждой канцелярской формы тут были предусмотрены специальные ячейки. Вдоль внешней линии внутреннего круга шел ряд вмонтированных кресел, на которых, как предполагалось, должны были сидеть арестованные, чтобы здесь их можно было зарегистрировать и снять отпечатки пальцев. Возле задней стены находилось помещение, где фотографировали арестантов. В целом сооружение представляло собой образчик новейшего дизайна.

Все было чудно, и тем не менее, как только сюда вселились его обитатели и их охрана, здание сразу же превратилось в тюрьму. Прежде всего они принесли с собой этот специфический запах: мочи, пота и блевотины. В Сан-Антонио примерно половина всех задерживаемых за что бы то ни было оказываются пьяными, и определенный процент имеют обыкновение мочиться в штаны, когда бывают напуганными светом полицейских фонарей. Совершенно бессмысленно кричать на сидящего в кресле пьяного, потому что работать с ним можно лишь часов через восемь, но попробуй втолковать это потерявшей терпение охране, выслушивающей бессвязные ответы!

К этому следует добавить, что стоило въехать сюда, как сразу же обнаружилось, что здание это вовсе не так функционально, как казалось, когда оно стояло пустым. В тех громадных встроенных креслах, к примеру, не нашлось места, куда можно было бы прикрепить наручники. После того как потребовались усилия четырех конвоиров, чтобы удержать в кресле агрессивно настроенного наркомана, к нескольким из этих кресел прикрепили специальные решетки. Вмонтированные в подлокотники, решетки эти напоминали теперь дорожные вешалки для полотенец. В первоклассном офисе они вряд ли были бы уместны.

А тюремные обитатели остались все теми же. Современная обстановка не делала их лучше. Когда я вошел, то сразу же заметил в одной из дальних камер человека, который, стоя на коленях, шумно опорожнял свой желудок. Ну, по крайней мере он делал это в унитаз. Двое других стояли рядом, наблюдая за приятелем и громко смеясь, а третий, со стиснутыми кулаками, очевидно, дожидался своей очереди. Он отвернулся, с ненавистью глядя на мир.

Дэвид оттирал руки коричневым бумажным полотенцем. Ему отчасти удалось избавиться от пятен, оставленных краской для отпечатков пальцев, но только отчасти. Лицо его было белее соли. Порою люди, чьи имена попадают в полицейские протоколы, бывают настолько встревожены, что не испытывают чувства страха.

С Дэвидом произошло именно так. Костюм его был так помят, что казался слишком велик для него. И Дэвид напоминал двенадцатилетнего мальчишку, схваченного в отцовской одежде. Он тоже смотрел на мужчину в камере.

Я намеренно пересек линию его взгляда и прямо по ней направился к нему. Когда Дэвид остановил на мне свое внимание, лицо его лишилось последних признаков жизни. Он сделал шаг в мою сторону. Может быть, впервые в жизни Дэвид обрадовался тому, что был моим сыном.

Я заключил его в объятия. Лоб Дэвида на мгновение коснулся моего плеча.

— Все будет нормально, сын. Не тревожься.

Он сделал глубокий вдох, подавив рыдания.

Конвоир почтительно кивнул мне и повел Дэвида фотографироваться. Это была очередная идея архитектора, потерпевшая крушение на практике. Предполагалось, что место для фотографирования будет открытой площадкой с фотоаппаратом на виду у обитателей тюремных камер. Но слишком уж часто на снимаемого, стоящего у стены, из этих самых камер сыпались свист и комментарии. В первые же дни тюремные власти получили целую кучу снимков с изображением затылков да вздувшихся вен, потому что арестованных постоянно окликали сзади. Теперь площадка была окружена переносными ширмами. За ними и скрылся Дэвид.

Когда он появился снова, его не стали подводить ко мне. Тот же самый конвоир повел его вдоль задней стены к двери. Дэвид в панике оглянулся на меня.

— Все в порядке, — сказал я ему. — Они просто берут тебя на встречу с судьей.

Дэвид успокоился. Судьи еще не внушали ему ужаса. Пока.

Существовал и другой путь, который я мог использовать, чтобы освободить Дэвида. Пойти вместе с ним к полицейскому судье, который устанавливал сумму залога, и попросить его отпустить Дэвида под личную расписку или назначить ему достаточно низкую залоговую сумму, позволив мне внести десять процентов наличными. Но если бы полицейский судья пошел на это — а он, скорее всего, согласился бы, — подобное весьма походило бы на сделку. В этом не было особой необходимости. Освобождение под залог являлось тем немногим, что я мог сделать честно, поэтому я так и поступил. Я позволил Дэвиду войти одному. Судья проинформирует Дэвида о его конституционных правах, скажет ему, в чем его обвиняют, и установит сумму залога. Я понятия не имел, узнает ли Генри Гутьерес, ночной полицейский судья, моего сына. Уже много лет прошло с тех пор, когда он видел его в последний раз.

В административном отделе помощник судьи перекладывал документы, которые, как я догадался, принадлежали Дэвиду. Мне пришлось заговорить, чтобы заставить его поднять на меня глаза.

— Каково официальное обвинение?

— Изнасилование при отягчающих.

Я пристально посмотрел в его вежливое, немного враждебное лицо.

— Изнасилование? Сексуальное нападение при отягчающих обстоятельствах?

— Совершенно верно.

Теперь я понял, что это просто безумие. Глупо, но у меня вдруг появилась надежда, что все можно уладить этим же вечером, поскольку обвинение казалось слишком нелепым.

— И что же это за отягчающие обстоятельства?

Помощник судьи наклонился в мою сторону и с ядовитым сарказмом сказал:

— Она находится в госпитале, если хотите знать.

— Все они попадают в госпиталь, мистер помощник. Вы сами отвозите их туда. Оружие в деле, разумеется, не фигурирует?

Однако наш контакт осложнился. Он повернулся ко мне спиной, занявшись бумагами. Так и должно было случиться. Некоторые станут помогать мне из-за того, кем я являюсь, а некоторые повернутся спиной, словно я пытаюсь их запугать. Я надеялся, что количество тех, кто поможет мне, перетянет число тех, кто станет чинить препятствия.

Рядом с регистрационным отделом крутились два детектива. Я знал их в лицо, но подходить не стал. Тем не менее, как только помощник судьи положил конец нашей беседе, один из детективов сам подошел ко мне. Мы поздоровались за руку.

— Я не совсем был уверен, что это ваш, мистер Блэквелл. Вот уж никак не думал, что вам столько лет, чтобы иметь парня такого возраста.

Последнее не переставало удивлять и меня. Бывали дни, когда я сам не чувствовал себя взрослым.

— Весьма признателен вам за телефонный звонок, детектив. — Не называя детектива офицером, вы тем самым как бы понижаете его в звании. — Мое присутствие здесь немного уменьшило его потрясение.

Мы оба знали, что это не было обычной полицейской любезностью. Существовало немало способов, с помощью которых полицейские могли таскать вас туда-сюда, если вам случалось быть арестованным ночью. Разбирательство порою тянулось часами. Подозреваемого могли возить с места преступления к офису медэксперта и дальше, в полицейский участок, время от времени делая ему более или менее явные намеки, чтобы арестованный сам смог помочь себе, признавшись в совершенном преступлении. Зачастую в короткие и бессонные утренние часы, не видя перед собой ясности в вопросе о том, будет ли он обвинен или отпущен на свободу, подозреваемый действительно делал это. Всего каких-нибудь пару лет назад ночной судья имел право в три часа покинуть свое дежурство. Если вас регистрировали после этого срока, то до десяти часов утра уже никто не мог назначить вам суммы залога, и вам приходилось проводить ночь в камере, даже если вы оказывались настолько богаты, что были в состоянии выкупить из тюрьмы всех ее обитателей. Поразительно большое число арестованных, особенно тех, что были слишком крикливы или чем-то отвращали, достигали тюремных дверей лишь по истечении этой трехчасовой отметки. В настоящее время судьи находятся на дежурстве все двадцать четыре часа в сутки, но, как мне представляется, опытные полицейские умеют находить и иные способы обходить подобное препятствие.

Дэвид не был подвергнут ни одной из этих проволочек. Детективы доставили его в тюрьму и зарегистрировали в положенное время, а их звонок позволил мне с ним встретиться. Все это было сделано ради меня. И связало меня новыми обязательствами.

— Это было моим долгом, — сказал детектив.

Он сделал движение. Я не шевельнулся, чтобы вновь подать ему руку. Почти одновременно мы оба поняли, что отныне стали врагами.

— Теперь за все это вы разорвете меня на части, когда я появлюсь на свидетельском месте? — спросил он с напускной веселостью.

— Кто-то другой мог бы это сделать. Только не я.

Он невинно улыбнулся.

— Да я ничего об этом не знаю. Я только подобрал оставшиеся кусочки.

— Еще раз спасибо, — сказал я.

Он вернулся к своему напарнику, который стоял, разглядывая меня. Я кивнул и ему. Имена обоих я узнаю из следственного протокола, когда познакомлюсь с делом. Когда они уже вышли через заднюю дверь наружу, я осознал, что мы с этим детективом, собственно говоря, и словом не обмолвились о том преступлении, в котором обвинялся Дэвид. Он даже не упомянул об этом. Вовсе не из вежливости, я полагаю. Любой, кто дослужился в полиции до должности детектива, обычно далек от того, чтобы испытывать чувство смущения. Однако я предпочел бы знать некоторые детали. Имя той женщины, пострадала она или нет. Мне пришло в голову, что Дэвид мог бы вернуться домой раньше, чем она.

Кто она была? Я пожалел, что не могу взглянуть на ее снимок, по меньшей мере на то, как она в тот момент выглядела. Я представил ее взбешенной, выкрикивающей обвинения. Я надеялся, что она выглядит как женщина, которая была с презрением отвергнута и потому сделала ложное обвинение. Невероятно, чтобы Дэвид мог совершить что-то подобное. Он казался таким потрясенным, когда я в первый раз его здесь увидел, что больше был похож на жертву преступления, чем на преступника. Мой сын не мог кого-то изнасиловать. Прижать женщину к земле, угрожать ей с ножом к горлу — нет. Такую картину невозможно было представить. Но как он вообще мог оказаться жертвой такого обвинения? Где это случилось? Почему он очутился среди ночи на улице, где кто-то смог оклеветать его подобным образом? Он ведь должен был находиться дома, в безопасности.

Шорох, раздавшийся позади, привлек мое внимание. Ко мне приближался Дэвид. Костюм на нем сидел уже немного лучше. Шорох, который я услышал, был шелестом бумажной залоговой квитанции, которую Дэвид сжимал в руках. Тот же самый помощник шерифа, который увел его, следовал за ним, однако теперь отступил в сторону и отвернулся.

Дежурный ночной судья назначил залог в десять тысяч долларов.

— Я сказал ему, что ты здесь, — сообщил Дэвид. — Он просил передать тебе привет.

Дэвид произнес это с такой интонацией, словно Генри Гутьерес сделал ему послабление, хотя в Сан-Антонио десять тысяч долларов являлись обычной залоговой суммой при совершении уголовного преступления. У судьи была только одна минута на то, чтобы принять решение, и он сделал то же самое, что сделал бы и я, — отнесся к Дэвиду точно так же, как и к любому другому.

Мои собственные бумаги были наготове, уже подписанные поручителем. Оказалось несложным принять решение и пойти именно этим путем, а не обращаться к адвокату-защитнику или к судье. Поручитель как раз и занимался тем, что выдавал залоговые обязательства. Это вовсе не походило на то, будто кто-то оказывает мне особую услугу из-за того, кем я являюсь. Я уже решил завершить эти незначащие части дела абсолютно честно, в надежде на то, что это поможет мне пройти через все, что мне еще предстояло вынести, чтобы увидеть Дэвида оправданным.

Канцелярская работа была завершена, Дэвид казался таким же свободным, как и я. Он со всем пылом отдался этой иллюзии. Даже дышать начал намного глубже, как только мы вышли на свежий ночной воздух. Мне была знакома подобная реакция. Через несколько минут он, вероятнее всего, начнет клевать носом. Стоит ему добраться до подушки, и все случившееся покажется ему дурным сном.

— Спасибо, па!

Очень коротко Дэвид пожал мне руку. Опасность теперь угрожала ему не настолько, чтобы он нуждался в объятиях.

Мы сели в машину, и я выехал со стоянки. Дэвид включил обогреватель. Целую минуту гул теплого воздуха был единственным звуком в салоне. Я уже стал думать, что Дэвид и не собирается ничего рассказывать. Мне хотелось, чтобы он сам заговорил, так ему было бы легче, но он не сделал этого.

— Что случилось, Дэвид?

На какой-то момент я проделал обратный путь во времени. Дэвид попал в беду, и мне предстояло спасать его, одновременно решая, что с ним делать дальше. Он разбил автомобиль, он задержался на улице слишком поздно. Но ничего подобного никогда не случалось. Я спасал Дэвида впервые в его жизни.

— Я сам не понимаю этого, — сказал он.

Дэвид смотрел прямо перед собой в ветровое стекло, будто что-то заметил впереди на дороге, только никак не мог разобрать, что именно.

Я кивнул.

— Расскажи мне.

Он начал говорить так, словно целую вечность пробыл в заключении и лишь теперь получил возможность рассказать свою историю. Я слушал его с минуту, затем съехал на обочину и остановился. Дэвид посмотрел на меня с удивлением.

— Послушай, Дэвид. Отныне я представляю тебя. Все, что ты доверишь мне, никуда дальше не пойдет. Так расскажи мне обо всем, пока это свежо в твоей памяти. Абсолютно обо всем. Не бойся, это никак не сможет повредить тебе.

— Это правда, — сказал он. — Я сидел за своим столом. Было семь часов или около того, я не знаю, все остальные уже ушли. Завтра я собирался выступить перед президентом компании с предложением об уменьшении срока нашей подготовки за счет сокращения рабочего времени инструкторского отдела. Естественно, это должно было обрушить на мою голову гнев инструкторов, поэтому мне хотелось наверняка убедиться, что все мои расчеты верны, прежде чем я сделаю доклад. Я уже сто раз просмотрел его.

Это звучало очень похоже на правду. Дэвиду было двадцать три года, но он отнюдь не выглядел юнцом. Он был самым серьезным из всех молодых мужчин, которых я знал.

— Я даже не заметил ее, пока она не остановилась прямо напротив стола. На какое-то мгновение я даже испугался от неожиданности, пока не разглядел, что это одна из наших уборщиц. Я сказал ей: «Привет, Менди!»

— Ты знаком с нею?

— Да, я знаю ее по имени, но всего лишь настолько, чтобы сказать «привет». Менди Джексон. Она чернокожая. Но она не произнесла ни слова. У нее с собой была ручная тележка, ну ты знаешь, с парусиновым мешком, со шваброй и со всем прочим. Я думал, что ей, вероятно, понадобилась мусорная корзина. Начал искать ее под столом.

— Ты сидел в своем кабинете?

— Нет, в приемной. Я работал с секретарским процессором. Но я хочу сказать, что мы находились на двенадцатом этаже. Я думаю, на всем этаже уже больше никого не было.

— Итак, она сказала....

— Она ничего не говорила. Просто стояла напротив письменного стола и смотрела на меня.

— Это молодая женщина?

Я снова включил мотор. Ночь превратила окна машины в черные экраны. Я попытался мысленно проиграть на них всю эту сцену.

— Нет, — ответил Дэвид. — Ей, похоже, лет тридцать пять. Понимаешь, вся такая тонкая. Ну, вроде бы... не знаю, как это назвать.

Должно быть, у него едва не вырвалось слово «симпатичная».

— Мне кажется, я сказал ей что-то наподобие «Да?», или «Могу я вам чем-то помочь?», или что-то вроде, а она подняла руки — на ней была такая униформа — белая блузка и черная юбка, — она подняла обе руки, схватилась за блузку и сдернула ее с себя.

Пуговицы разлетелись буквально во все стороны. Потом она положила одну руку себе на плечо. Знаешь, вот так вот спереди, словно сама себя гладила, но потом вдруг, не издав ни звука, вонзила в тело ногти и основательно расцарапала кожу. На ее руке и плече появились четыре кровоточащих полоски, но это казалось совершенно нереальным, потому что она даже не...

— Неужели ты даже не шевельнулся, чтобы помочь ей?

— По-моему, я это сделал. Кажется, это произошло, когда я поднялся с кресла. Но стоило мне встать, она начала кричать.

— Что кричать?

Какое-то мгновение Дэвид не отвечал.

— "Насилуют", — произнес он наконец. — Она начала кричать: «Помогите! Насилуют!» Но она словно бы знала, что поблизости никого нет, потому что даже не стала особенно повышать голос.

— Она по-прежнему ничего тебе не говорила?

— Нет.

Взгляд Дэвида был устремлен вперед. На меня он не глядел. Недавно пережитая сцена снова разыгралась перед ним.

— Но она пристально смотрела на меня, даже с какой-то злобой. Так, будто я был для нее самым ненавистным человеком в мире. Так, будто она могла меня убить.

Я подбежал и попытался схватить ее и остановить. Когда она вырывалась, я, похоже, сам ее немного поцарапал, — конечно, не так, как это сделала она; но когда это случилось, она закричала уже совсем по-настоящему, словно только теперь наконец-то почувствовала боль. Она отскочила назад.

— Ну, и что же?

Голос Дэвида стал совсем тихим.

— Это поистине самая неправдоподобная часть истории.

— Я не думаю, что ты хоть раз солгал мне с тех пор, как тебе исполнилось шесть лет, Дэвид. Просто рассказывай мне все. — Я верю тебе, добавил я мысленно, несмотря на то, что эта история не похожа ни на одну из тех, которые мне доводилось слышать даже из уст самых отъявленных лжецов.

— Она начала сдергивать с себя одежду, — тихо сказал он. — Делала это не аккуратно, а попросту срывала с себя вещи, как будто намеревалась разодрать их в клочья. Она оторвала одну из лямок бюстгальтера, так что та моталась из стороны в сторону. Затем снова расцарапала себя поперек груди. И опять закричала, очень естественно. Я сам... я не знаю... окликал ли я ее по имени, пытаясь заставить сказать мне хоть что-то. Но она была совершенно невменяемой. Она повернулась и побежала в один из дальних кабинетов, в офис мистера Типпета, где стояла кушетка.

— И ты последовал за нею.

— Я понимаю, что поступил глупо. Мне нужно было тогда же бежать оттуда что есть духу. Но к тому времени была ли в этом какая-нибудь польза? К тому же она вела себя так, будто собиралась выброситься из окна Поэтому я и кинулся за нею, но я не приближался слишком близко — я просто остановился в дверях. Она меня напугала, понимаешь? Если бы у нее оказался пистолет...

— Что она делала?

Дэвид посмотрел на меня как-то по-особенному. Мне подумалось, что я понял, в чем дело. Теперь я был одним из проверяемых. Я постарался придать своему лицу соответствующее выражение, но не представлял, как следует выказать безусловное доверие. Может быть, слегка приоткрыть рот? Или расширить глаза? Дэвид неотрывно смотрел на меня до самого конца своего рассказа.

— Она расстегнула молнию и отбросила в сторону юбку. Затем сунула пальцы под резинку своих трусиков и начала спускать их, но вдруг подняла глаза на меня и сказала что-то вроде: «Ты хочешь помочь мне, мальчик? Или так и будешь стоять там и глазеть?» Потом она подошла ко мне. Я попытался податься назад, но она сделала это так быстро, что я споткнулся и едва не упал. Она оцарапала мне лицо. Вот, посмотри.

Действительно, на лице Дэвида были царапины.

— Ее ноготь едва не вонзился в мой глаз. Я подумал, что она собирается выцарапать мне глаза, и увернулся, всего лишь пытаясь оттолкнуть ее, и, как мне кажется, ударил ее по щеке.