Семейство де Уоренн - Украденная невеста

Потому что прошлой ночью, после того как закончился ужин, капитан Броули, командир части, расположенной к югу от Лимерика, просил аудиенции у графа. И Тирелл присутствовал при их разговоре по праву наследника. Молодой капитан доложил, что местонахождение Шона О’Нила обнаружено.

И буквально сразил их известием, что Шон был заключен в военную тюрьму в Дублине и содержался там два года. Их ужас возрос, когда капитан сказал, что Шона обвиняют в государственной измене. Необъяснимо было, почему его два года держали в тюрьме и не казнили, за измену полагалась немедленная смерть. И почему им не сообщили об этом? И главная новость потрясла больше всего – три дня назад Шон взял в заложники начальника тюрьмы, а потом сбежал.

Теперь он беглый преступник, его разыскивают, за его голову назначена награда.

Поэтому Тирелл ожидал, что в любой момент Шон может объявиться в Адере.

Глава 2

Люди считают, что ад – это огонь, жаркое пламя, пожирающее грешников; они все ошибаются.

Ад – это тьма. Темнота, молчание и полное одиночество. Изоляция. Он это знал, потому что провел два года в этом кошмаре. И три дня назад бежал.

Дневной свет был для его глаз нестерпим, каждый звук заставлял вздрагивать. Его преследовали и хотели повесить. Поэтому он прятался в лесу днем, а ночью пробирался на юг. Он слышал раньше, что в Корке есть люди, которые помогут покинуть страну. Те, кого англичане называют радикалами и изменниками, которым нечего терять, кроме своей жизни.

Скоро рассвет. Три ночи пробирался он от окраин Дублина до Корка.

Сидя в темной норе, он однажды понял, что ему никогда отсюда не выйти живым, и начал планировать побег, а чтобы иметь для этого силы, принялся тренировать тело. Упражнения были просты – он нашел выступ в стене и использовал его, подтягиваясь или отжимаясь. Всякий раз до тех пор, пока не начинали ныть мускулы. Ноги, отвыкшие от ходьбы, требовали особых упражнений, но он вынужден был ограничиться приседаниями и не смог восстановить их до конца. Сейчас ноги платили ему за это дикой болью, особенно в ступнях.

Тренировать мозг было труднее. Он сконцентрировался на математических задачах, географии, философии и стихах. И быстро сообразил, что должен непрерывно занимать свою голову, чтобы не вспоминать, потому что память вела к прошлому, от этого охватывало отчаяние и, хуже того, мучил страх. Избегать воспоминаний любой ценой. Он держал в руке фонарь. Это было его главным сокровищем. Погруженный в полный мрак в течение двух лет, он теперь ценил выше всех благ источник света, равно как чистый воздух, которым дышал, и свободу. Он взглянул на небо, которое постепенно светлело. Пора гасить фонарь. Один заключенный из деревни Килвор рассказал ему, как добраться до нужной фермы, и теперь надо было спешить. Он погасил фонарь.

Утрамбованная земляная дорога вела в центр города. Где-то недалеко находилась ферма Конелли. Его уверяли, что там он найдет приют и отдых.

С сильно бьющимся сердцем он пробирался через лес параллельно дороге, больше не осмеливаясь идти по ней. За три дня после побега он не выходил на дороги, даже на тропы, шел лесом или крался среди холмов. Однажды чуть не наткнулся на солдат, но это было теперь в сотнях миль отсюда. Недалеко от Дублина слышал топот кавалькады, выглядывая из-за камней на вершине холма, видел синие мундиры конного взвода. Последний раз перед тюрьмой он видел такой отряд и гибель двух дюжин мужчин, а с ними невинных женщин и детей. Страх погнал его в лес.

Теперь небо окрасилось бледно-розовым цветом. День обещал быть ясным, без дождя. В нем нарастало знакомое чувство тревоги и напряжения, хотелось спрятаться, зарыться в землю, но он должен победить страх, тем более что находился близко к цели. Постепенно Шон начинал привыкать к дневному свету. Звуки пробуждающегося леса заставляли его вздрагивать. Птицы уже начали весело распевать на ветках деревьев, и, как обычно, их пение вызвало у него слезы умиления. Песни птиц были так же драгоценны, как фонарь, который он нес.

Дорога сделала поворот, впереди показался дом с покатой соломенной крышей и оштукатуренными стенами. Перед домом у колодца рылись в грязи две свиньи, за домом виднелись небольшое поле кукурузы и сарай.

Он наблюдал, спрятавшись за деревом, глаза еще плохо видели. Наконец он уловил движение в кукурузе, затем показался человек. Шон надеялся, что это и есть Конелли. Он взглянул в оба конца дороги и, не доверяя зрению, прислушался. Лишь пение птиц нарушало тишину да ветерок шелестел в листьях. Он решился и вышел на дорогу. Пот катился теперь градом, ему казалось, что сейчас на него немедленно набросятся солдаты. Но никого не было на дороге, и он перевел дыхание.

Человек увидел его и застыл на месте.

Шон знал, что его вид может внушать отвращение и ужас, и все-таки, проклиная судьбу, шел прямо на человека. Он пытался обрести голос, что требовало неимоверных усилий. В тюрьме в общей драке ему полоснули по горлу ножом. Никто не послал к нему врача, он валялся в своей темной дыре и был на пороге смерти. Удивительно, но рана зажила, хотя он больше не мог говорить как раньше, каждое слово болезненно отзывалось в горле и требовало усилий. Ему пришлось молчать два года, и теперь он обнаружил, что не может говорить.

После нескольких попыток что-то произнести с неимоверным трудом он хрипло выдавил:

– Кон…елли? – и сам испугался звука своего голоса.

– Ты, должно быть, О’Нил. – Человек, большой мужчина с красным носом и голубыми глазами, поспешил навстречу и взял его за руку, чтобы поддержать.

От его прикосновения Шон испытал такой шок, что отдернул руку и отскочил в сторону.

– Но как… Как ты узнал…

– У нас существует тайная почта.

Конелли озабоченно посмотрел на Шона:

– Лучше тебе войти в дом.

И тогда несчастный беглец понял, что, опережая его, кто-то передавал весть о том, что он сбежал и направляется сюда. Шон вошел за здоровяком в дом и испытал облегчение, когда массивная дверь закрылась за ними, отделяя их от окружающего мира.

– Моя хозяйка уже возится в курятнике, – сообщил Конелли. – Теперь твое имя – Джон Коллинз. – Он с тревогой оглядел Шона. – Ты просто ходячий скелет, мой мальчик, я тебя накормлю и дам бритву. Будь прокляты эти британцы!

Шон кивнул и потрогал густую бороду, он не брился два года.

Помедлив, Конелли сказал:

– Сожалею о том, что случилось в Килворе с твоей женой и сыном.

Шон напрягся. Он старался забыть. Сейчас перед ним возник смутный образ – милое лицо с добрыми глазами. Память рисовала ее без красок, бесцветной, хотя он помнил, что у Пег были рыжие волосы.

Он слишком много страдал, постепенно чувства притупились, сейчас он испытывал только вину. Они погибли из-за него.

– Тебе надо покинуть страну. Ты знаешь это?

Шон кивнул, радуясь, что тема сменилась. Он научился избегать мыслей о своем коротком браке, но по ночам они все еще мучили его.

– Да.

– Хорошо. Ты пойдешь прямо по дороге и выйдешь на Блэрни-стрит. Увидишь мост, перейдешь на другой берег и найдешь причал Андерсона. Тебя приютит сапожник в гавани, его зовут Кобблер О’Делл.

Шон снова кивнул. Он хотел спросить, как он найдет судно и кто заплатит за перевоз, но вдруг напряжение спало, на него накатила усталость, и он ощутил дикий голод. За последние три дня он съел лишь один заплесневелый кусок хлеба. Говорить было неимоверно трудно.

– Когда… я покину… страну?

– Сядь, парень, – хмуро сказал Конелли. – Я пока не знаю. Каждый день, ровно в полдень, ты будешь ходить на Оливер-стрит. Там есть паб, прямо за углом. Ты будешь ждать в нем человека с белым цветком в петлице. Он все тебе расскажет. А я лишь фермер, Шон.

– Я должен… сегодня… он придет туда сегодня?

– Я понятия не имею, когда этот господин там появится, сегодня, завтра или послезавтра. Но он помогает патриотам. Его зовут Макбейн.

Шон кивнул. Макбейн.

Конелли поставил перед ним тарелку с отварным картофелем, большой кусок хлеба и сыр. Рот беглеца наполнился слюной.

Ужин в огромной столовой, стол накрыт белой льняной скатертью, хрустальные бокалы, китайский фарфор и позолоченный сервиз. Огромные люстры сверкали над головой, на столе высокие канделябры, лакеи в ливреях подают блюдо за блюдом. Женщины в шелковых платьях и драгоценностях, мужчины в вечерних костюмах, белых рубашках и галстуках. В воздухе разлит аромат духов.

Он вздрогнул, не веря в свои воспоминания, они не могли принадлежать ему.

Отрывая куски хлеба и сыра, он начал с жадностью есть. Ему не нужно прошлое, пусть будет только сегодня – Бойл и эта ферма.

Он остановился у приоткрытой двери паба, оглушенный доносившимся оттуда шумом; ему захотелось зажать уши, он с трудом выносил эту какофонию звуков, рвущихся из двери. Обрывки фраз, хохот, шум отодвигаемых стульев, звяканье посуды… Его просто парализовало от страха, он не сможет туда войти. От дневного света болели глаза. Он покинул ферму час назад, следуя инструкциям Конелли, легко нашел сапожника, тот провел его в маленькую комнату над своей мастерской. Шону стоило неимоверных усилий заставить себя продвигаться днем по шумному городу. Он давно не видел столько людей, они шли пешком, ехали верхом, по улицам катили повозки, даже попалась одна карета. По реке плыли суда. Шум городских улиц, суета, толкотня, запахи, – он почувствовал себя пришельцем, как фермер с северо-запада, который раньше никогда не был в городе.

Постепенно, за несколько часов пребывания в городе, он все-таки стал привыкать к шуму. Но при входе в бар испытал приступ паники, ему захотелось сбежать.

Убеждая себя, что переполненный, набитый людьми паб предпочтительнее каменного мешка в подвале, он стоял, набираясь храбрости.

Дверь распахнулась, из паба выскочил человек, он налетел на Шона, застывшего в нерешительности у входа.

Сработал инстинкт – незаметно для постороннего глаза из рукава мгновенно выскользнул нож, который был всегда с ним. Он уже готов был приставить его к груди незнакомца, но вовремя остановился и, тяжело дыша, прислонился к стене. Надо помнить, что он человек, а не животное и не должен убивать, повинуясь инстинкту. Два года его содержали как животное в клетке, морили голодом, но он человек. Он прислонился горячим лбом к стене. А может быть, он уже не человек, а человеческое подобие, живущее только в темноте и способное убивать. Джон Коллинз.

– Эй, парень, извини, не заметил, – сказал пьяный и вмиг протрезвел, разглядев Шона.

Шон взял нож у тюремщика, когда захватил того в заложники. Опомнившись, он спрятал нож и попытался улыбнуться, мышцы лица свело судорогой, и жуткая гримаса исказила лицо.

Глаза у пьяного расширились от страха, и он бросился прочь.

Шон постоял, слыша шум крови в ушах. Он надеялся, что, когда окажется на корабле, в море, ему станет легче.

Он вошел, избегая смотреть на людей и касаться их, прошел к столику в глубине паба и сел спиной к стене, так он чувствовал себя в большей безопасности. Теперь вся комната была перед его глазами.

В пабе находилось тридцать или сорок мужчин, они смеялись, разговаривали, кричали, некоторые играли в кости или в карты. Все они были ирландцами, как и он, и однажды он поклялся, что отдаст жизнь, защищая их от тирании и несправедливости, и это едва не произошло на самом деле. Но сейчас не чувствовал с ними родства, он был чужаком, пожалуй, он вообще ничего не чувствовал.

К нему приближался человек в синем костюме, с белым цветком на лацкане. Шон незаметно, осторожно вынул нож и приготовился.

– Коллинз? – спросил джентльмен, останавливаясь рядом.

Шон кивнул и указал жестом на стул напротив.

Человек сел.

– Мне показывали ваш портрет на листке розыска. К несчастью, вы выглядите точь-в-точь как изображенный там сбежавший преступник.

Шон не обратил внимания на замечание. Человек был высокого роста, с каштановыми волосами, в дорогом костюме и в начищенных сапогах. Он явно был не из простого сословия. Рори Макбейн.

Он с трудом выговорил:

– Вы один?

– Слежки не было. Я был осторожен. А вы? – Он наклонился, чтобы получше слышать его хриплый полушепот.

Шон покачал головой. Макбейн продолжал его изучать, как будто пытаясь понять, кто перед ним. Наверное, знал, что его разыскивают за убийство, и опасался.

– Все, что вам понадобится на первое время, в этой сумке. – Макбейн ногой подвинул к нему набитую сумку. – Немного денег, одежда. Американское судно «Герой», рейс до Хэмптона, Вирджиния, отплывает послезавтра с первым приливом.

Скоро он будет на свободе. Через несколько дней переплывет океан подальше отсюда, от Британии, от Ирландии, от земли, где родился и где провел детство и юность. Он знал, что надо поблагодарить Макбейна, но сердце защемило тоской. Он не понимал, почему новость не принесла ожидаемой радости. Ведь через несколько дней он не будет преследуемым зверем. Может смотреть, как встает солнце, не прикрывая глаза ладонью, и никогда больше не станет прятаться в тени. Не будет каменного мешка и решеток.

Ему больше не придется спать на голом камне с крысами, есть пойло с картофельными очистками и хлеб, кишащий личинками. Он уедет в Америку и там обретет покой, независимость, а может быть, счастье. Там его не отыщут.

Но эта мысль не приносила ни облегчения, ни радости.

Тонко звенит хрусталь, пахнет духами, и глаза, янтарные, смеющиеся и блестящие, встречаются с его глазами.

Он почувствовал дурноту, как во время приступа морской болезни. Память предает его. Он, наверное, сошел с ума. Он не хотел возвращаться в прошлое, подавлял воспоминания, паника охватила его.

– Вам нужна хорошая бритва. – Голос Макбейна прервал его лихорадочные мысли, и он был рад вернуться в реальность. – Я видел ваш портрет, развешанный всюду, вы очень похожи на человека, который разыскивается. Надо избавиться от бороды.

Он пытался сделать это той бритвой, которую дал Конелли, но она была слишком тупой. Макбейн прав, ему нужна настоящая бритва, кисть и мыльная пена. И опять всплыли воспоминания.

Серые глаза смотрят на него из зеркала. Красивый темноволосый мужчина в нем, он занят утренним бритьем. В комнате на окнах раздвинуты бархатные портьеры, за окном голубое небо, ярко-зеленые лужайки. Вдали руины башни и море.

– Шон! Ты собираешься ехать к Скале?

– Что с вами? – спросил Макбейн.

Почему он спрашивает? Нельзя думать о далеком прошлом. Он женился на Пег Бойл, надеясь впоследствии полюбить ее, и решил стать отцом ее маленькому ребенку и тому, что еще не родился. И единственная женщина, которую он должен был помнить, была она. Он не мог забыть, как держал ее на руках, истекающую кровью, зверски избитую.

– Послушайте, Коллинз. Я понимаю, что вы прошли через ад. Но мы сражаемся на одной стороне. Я такой же ирландец, как и вы. Ходят слухи, что вы благородного происхождения, это нас роднит с вами. Вы плохо выглядите. Могу я как-то помочь?

Он с трудом выговорил:

– Почему… вы делаете это? – Он должен знать, почему джентльмен рискует из-за него жизнью.

Макбейн удивился:

– Но я уже говорил. Мы земляки, и я тоже патриот. Вы сражаетесь за свободу, я тоже, правда, по-другому, с помощью пера, и иногда помогаю таким, как вы.

Шон хотел улыбнуться, но получился оскал, и Макбейн содрогнулся:

– Вам нужно что-нибудь?

Нет. Он покачал головой. Все, что ему надо, – поскорей покинуть страну и начать другую жизнь. И тогда память перестанет мучить его воспоминаниями о жизни, которую лучше забыть.

Макбейн наклонился к нему через стол:

– Затаитесь пока до отплытия. Я сегодня уезжаю из Корка и буду в Адере. Отсюда всего полдня езды верхом, и наши общие друзья помогут переслать весточку.

Сердце Шона сделало скачок, хотя внешне он не показал удивления. Его как будто ударили под дых. Он ослышался или Макбейн назвал Адер?

Макбейн поднялся:

– Да поможет нам Бог.

Шон не отвечал.

У Макбейна в глазах промелькнуло сочувствие, и он поднялся и стал пробиваться сквозь толпу к выходу. Он не оглянулся. Почему он назвал Адер. Это ловушка? Он ни за что больше не попадет в тюрьму и не даст себя повесить.

Он выждал, когда Макбейн выйдет, и устремился следом, прихватив мешок с одеждой. Он пошел следом, крался вдоль стен длинной, грязной, узкой улицы, постепенно настигая жертву, и наконец схватил сзади и прижал лицом к стене, заломив Макбейну руку за спину. Тот не сопротивлялся.

– Ты не можешь ехать в Адер… Это ловушка…

– Коллинз! – выдохнул тот. – Вы сошли с ума? Какого дьявола…

– Что ты собираешься делать?

– Я пытаюсь помочь тебе покинуть страну, ты, идиот. Нельзя, чтобы нас видели вместе! Мои антибританские взгляды хорошо известны. В городе полно солдат.

Но Шон сильнее заломил ему руку и удерживал.

– Ты не можешь ехать в Адер! При чем тут Адер? – Он произнес без остановки, и это потребовало неимоверного усилия. – Какой-то хитрый трюк.

– Какой трюк? Ты провел в одиночке два года и сошел с ума! Я еду в Адер, как друг семьи и невесты.

Адер был его домом. Зеленые лужайки и живописные сады были так красивы, что многие британцы летом приезжали специально и просили разрешения хозяев взглянуть на имение. Иногда им разрешалось осмотреть господский дом, если граф с женой были в своей резиденции.

Его трясло. Нет, это Шон О’Нил вырос там. А теперь он Джон Коллинз.

– Вы побледнели как бумага, – сказал Макбейн. – Так я могу идти?

Но Шон уже не слышал его.

По утрам уроки по точным и гуманитарным наукам, потом уроки фехтования, уроки танцев и этикета. После обеда верховая езда. Их было пятеро, все молоды, хороши собой, сильные, умные, знатные и немного надменные. И там была Эль.

– Коллинз!

Он снова очутился в Корке и осознал, что все еще прижимает Макбейна к стене. Он позволил себе впустить воспоминания о том прошлом, которое больше ему не принадлежало. Он отпустил Макбейна и облизал пересохшие губы. Пора возвращаться в дом сапожника.

– Там… будет свадьба?

– Да, очень важное событие.

Шон закрыл глаза. Он не должен был думать о тепле, семье и безопасности. Слишком поздно.

У него был родной брат, жена брата и племянница, мать, отчим и трое сводных братьев и еще Эль. Стоит приоткрыть ворота для прошлого, как воспоминания хлынут, и их не остановить. Тогда невозможно будет покинуть свою страну. Его поймают и повесят. Но родные лица, слегка размытые, уже вставали в воображении. Брат – капитан королевского флота, отчим – влиятельный граф, элегантная мать, три сводных брата и девочка с двумя косами, худенькая, длинноногая.

Он отступил от Макбейна, по его лицу заструился пот. Макбейн обиженно одернул на себе сюртук и снова озабоченно взглянул на Шона:

– Как вы себя чувствуете?

Макбейн упомянул о невесте.

– Кто… выходит замуж?

Макбейн снова удивился.

– Элеонора де Уоррен. Вы знаете семью?

Эль стояла на пороге его комнаты в Аскитоне, волосы забраны в одну косу, одетая в одну из его рубашек и бриджи Клиффа.

– Что ты так долго возишься? – нетерпеливо спросила она. – Мы едем на пикник. Ты обещал, что мы поедем на утес Долана. Все готово, и собаки ждут.

Он пытался вспомнить, сколько ей лет. Это было перед ее первым сезоном в Лондоне. Тринадцать, четырнадцать. И она была высокой и худенькой.

– Леди не врываются в комнату джентльмена, Эль.

Он стоял с голой грудью перед зеркалом и теперь потянулся за рубашкой.

– Но ты ведь не джентльмен, верно? – Она ухмыльнулась.

Он спокойно застегивал пуговицы на рубашке.

– Нет, это ты – не леди.

– И слава богу!

Он пытался сдержать смех.

– Не упоминай имя Господа всуе.

– Почему? Ты поступаешь хуже – бранишься, когда сердишься. Мужчинам разрешено говорить бранные слова, а леди должны лишь вилять бедрами при ходьбе и носить дурацкий корсет.

Он оглядел ее худую фигурку.

– Ты никогда не станешь носить корсет.

– И очень хорошо! – Но по ее лицу было заметно, что она расстроилась. Она прошла в комнату и села на его неубранную постель. – Я стараюсь больше есть. Съедаю по два десерта, но толку мало. Я расту и расту вверх и скоро буду как башня.

Теперь он не сдержал смеха.

Она рассердилась и бросила в него подушку.

– Эль, есть вещи похуже. Ты однажды поправишься, вот увидишь. – Хотя он не мог ее представить в другом виде.

Она слезла с кровати.

– Ты говоришь, чтобы меня утешить. Говорил еще два года назад, что я перестану расти.

– Я хочу, чтобы ты успокоилась. Давай с тобой договоримся: если обгонишь меня сегодня и первой прискачешь к скале Рока, останешься здесь еще на день.

Глаза у нее загорелись.

– Правда?

– Конечно, а тот, кто будет последним, сегодня поедет домой.

Она с криком выскочила за дверь и понеслась по ступенькам вниз. И когда он, смеясь, садился на коня, она уже скакала далеко впереди.

Весь дрожа, он отвернулся от Макбейна. Надо скорее уезжать. Сколько ей сейчас? В последний раз он видел ее, когда ей было восемнадцать. И возникло видение – маленькая фигурка у ворот дома, в белом, и он знал, что она плачет.

Обещай, что вернешься ко мне.

Он горел теперь как в лихорадке и с трудом дышал.

– За кого она выходит. Она влюблена?

– Да что с вами? Вы ее знаете?

Наконец Шон опомнился. Но он должен знать.

– За кого она выходит?

– Сын графа – Питер Синклер, – удивленно ответил он.

Он не мог поверить – она выходит за англичанина!

– Проклятый брит!

– Но он знатен, богат и, говорят, красив, и они прекрасная пара. Моя жена говорила, что Синклер влюблен по уши и она тоже счастлива. Послушайте, Коллинз, я вижу, вы расстроены. Но еще больше расстроитесь, если патруль найдет вас здесь, на улице. И вам надо затаиться в своем укрытии до рейса.

Он прав. Шон стряхнул наваждение. Он через день отплывает в Америку. Речь идет о жизни и смерти. За кого выходит Элеонора – не его дело. Когда-то он готов был ради нее пожертвовать жизнью. Но сейчас он стал другим человеком, и жизнь у него другая. Шон О’Нил мертв после того, что случилось в Килворе. Теперь он Коллинз, убийца, и за его голову назначена награда.

Он не может вернуться, потому что не существует больше Шона О’Нила.

А Джон Коллинз больше похож на животное, чем на человеческое существо.

– Вы правы.

– С божьей помощью, Коллинз. С божьей помощью.

Глава 3

– Перед тем как джентльмены покинут столовую, чтобы выпить бренди у камина, я хочу произнести тост, – произнес граф Адера.

Все стихло. За длинным столом сидели пятьдесят приглашенных и вся семья де Уоррен, за исключением Клиффа, который опаздывал. Стол, покрытый белой льняной скатертью, был парадно сервирован – лучшим фарфором и хрусталем. Центр стола флорист, проявив незаурядный талант, украсил цветами из садов имения. Граф сидел во главе стола, на другом конце, напротив, – графиня. Элеонора видела, что отец улыбается.

Граф, седовласый красивый человек, лет сорока с небольшим, с величественными манерами хозяина графства и главы семьи. Голубые глаза графа приветливо оглядели гостей и остановились на дочери.

Она отвела взгляд. Он был так доволен ее решением выйти за Питера, она не имела права показывать ему, что волнение и нервозность не покидают ее, и напрасно она убеждала себя, что это свойственно всем невестам. Ее разговор с братом лишь временно успокоил бурю в ее душе. Питер сидел рядом. Он был внимателен, ухаживал за ней весь вечер и был очень красив в вечернем костюме. Вначале она с трудом могла улыбаться и делать вид, что все в порядке. Элеонора раньше не придавала значения вкусу вина и его действию, но сегодня вдруг выпила целых два бокала, и удивительно, но они принесли долгожданное умиротворение.

Теперь она с удовольствием смеялась шуткам Питера, раньше и не представляя, какой он забавный. И кажется, только сейчас увидела, как он красив.

Помешанные на женихах, дебютантки в Лондоне с ума бы сошли от счастья, будь они на ее месте. И почему она не пригласила их на свадьбу, чтобы посмотреть, как они позеленеют от зависти. Обе вышли замуж, и она слышала, что у них толстые мужья.

Если бы это не привлекло общего внимания, она потребовала бы еще один бокал вина, хотя ужин был уже закончен.

Питер наклонился над ее ухом:

– Что с тобой?

Она ему улыбнулась:

– Вечер просто изумительный.

Он удивленно приподнял брови:

– Каждый вечер хорош, когда я с тобой.

Она почувствовала, что тает. Неужели она сомневалась на его счет?

– Ты романтичен, Питер.

– Я всегда становлюсь романтиком рядом с тобой.

Она кокетливо посмотрела на него из-под ресниц.

И почему она так расстраивалась? Все так чудесно.

Справа от нее сидел лорд Гендредон, отец Питера.

Графиня напомнила графу:

– Дорогой, мы ждем.

Граф откашлялся и перевел взгляд с лица дочери на гостей.

– Не могу выразить, как я счастлив, что моя красавица дочь наконец решила сделать выбор. И особенно счастлив, что ее избранник – Питер Синклер. Она ждала достойного мужчину, прежде чем изменить жизнь. За жениха и невесту! Пусть их жизнь будет счастливой, пусть в ней будут мир, радость и веселье! – И он высоко поднял бокал.

Она смотрела на отца улыбаясь, не пытаясь слушать, о чем он говорит. И на Питера, взирающего на нее, как на богиню, спустившуюся с Олимпа. Кажется, ее подводит зрение, лица немного расплываются. Может быть, Тирелл прав и она полюбит Питера, а может быть, уже любит. Разве она не согласилась выйти за него?

Папа сказал что-то о перемене в жизни. Она нахмурилась. Как может сердце измениться? Она нашла своего мужчину, хотя у него и не серые глаза.

Она смутилась. У Питера глаза голубые. Ей надо еще выпить. Если она пока не влюблена окончательно, еще один бокал вина сделает свое дело.

– Я хочу поблагодарить леди и лорда Гендредон за помощь в организации столь грандиозного свадебного мероприятия. И всех гостей, которые прибыли на торжество. Особо мистера и миссис Макбейн, лорда и леди Бартон… и, наконец, молодого Синклера. Питер, благодарю, что сделал мою дочь счастливой. – И граф сел, улыбаясь и с гордостью глядя на дочь.

– Я хочу добавить, – встал Тирелл. – Обращаюсь к мужчине, который осмелился взять в жены мою сестру. Сделай ее счастливой, иначе придется иметь дело со всеми пятью братьями.

Питер галантно ответил:

– Я обещаю, что Элеонора будет счастлива, я все для этого сделаю. Но прошу прощения, у Элеоноры четыре брата, разве не так?

Элеонора перестала улыбаться. У нее три брата родных и два сводных. Все это знали. Разве Питер не знал? Но Шон пропал. Это у него были серые глаза.

– Я что-то не так сказал? – удивился Питер. – Правда, Клифф еще не прибыл, но с ним будет четверо.

Она опустила глаза вниз на скатерть. Вино вдруг перестало действовать. Где теперь Шон? Почему его нет с ними? Он не хочет возвращаться?

Вино проделало с ней злую шутку. Раз нет Шона, почему она выходит замуж? Она вновь почувствовала панику.

– Прости, Элеонора, – пробормотал Тирелл.

Она смотрела на брата совершенно протрезвев, как будто ее только что окунули в ледяную воду. Она выходит за Питера, а не за Шона. Она уже полюбила Питера, почти полюбила, и ей необходимо срочно выпить бокал вина, пока вечер окончательно не испорчен.

Встал Девлин О’Нил, бывший прославленный капитан морского флота, с навсегда выгоревшими на солнце прядями волос.

– Я уверен, ты слышал сплетни, Питер. Мой младший брат исчез четыре года назад. И с тех пор о нем никто ничего не знает.

Синклер был еще больше удивлен:

– Но я ничего не слышал. Простите меня, сэр капитан.

Элеонора печально смотрела на пустой бокал. Лучше бы она никогда не знала Шона, который теперь испортил самый счастливый день в ее жизни. Она ведь была счастливой только что. И ей нравилось, как смотрит на нее Питер, как он ей улыбается. Всего лишь несколько минут назад она была весела и всем довольна. Неужели она всегда будет скучать и грустить о нем, даже если выходит за такого замечательного, необыкновенного человека, хотя он и англичанин.

Нет, скучаю по Шону, и у него серые глаза, но какое отношение это имеет к моему браку?

– Питер, – улыбнулась она жениху, – мне необходим еще бокал вина. Очень, – добавила она, чтобы он не успел возразить.

– За Синклера, – предложил тост Рекс де Уоррен. В войне Рекс потерял правую ногу и теперь вынужден был передвигаться, опираясь на костыль. – За идеального мужа для моей сестры. Элеонора, ты самая счастливая невеста на свете.

Она посмотрела, не шутит ли он. Он так переменился после того, как вернулся с войны, и теперь она иногда не понимала, когда он шутит, а когда говорит серьезно.

– Я – самая счастливая женщина во всей Ирландии. – Она как будто всех пыталась в этом убедить.

Гости с любопытством на нее посмотрели.

О, какой стыд! Неужели у нее заплетается язык и она шепелявит?

Темные брови Рекса поднялись скептически.

– Правда?

Она встретила его пронзительный взгляд, и ей показалось, что он читает ее мысли. Ах, если бы ей принесли еще бокал вина, и тогда ей удалось бы обмануть присутствующих, чтобы они не заметили ее смятения.

Леди не обманывают, Эль.

Она подскочила и обернулась. Ей показалось, что за спиной стоит Шон. Никого.

– Элеонора? Что случилось? – участливо спросил Питер.

– Он здесь? – прошептала она, вцепившись в спинку стула пальцами так, что они побелели, и продолжая сидеть боком к столу.

Граф решительно поднялся с места:

– Думаю, пора отправляться к нашему бренди, джентльмены. Элеонора?

Она опомнилась и поняла, что сидит почти спиной, и даже не заметила, что все мужчины встали и в ее сторону обращены удивленные взгляды.