Глава 1

Внизу склона мул шерифа Каредека выдохся и встал. Шериф спешился, закинул за спину маленький узелок, остаток припасов и снаряжения из седельных сумок сложил в дождевик и подвесил на ветку, затем двинулся пешком, оставив мула самого позаботиться о себе.

Он опять полез вверх по склону, раскачивая в руке винтовку, чтобы легче было подниматься. Над его головой простирался просторный лесной шатер елей Инглманна; под ногами покоился слежавшийся ковер этого шатра, намокший, но упруго пружинивший под уверенными шагами. Основу его составляли упавшие и сгнившие стволы, в нем утонули целые ветви, а щели забил нескончаемый дождь сухих иголок.

Шериф не остановился, чтобы восхититься величественным полумраком леса или странным ковром, по которому он шагал. Он был слишком занят, чтобы восхищаться. С каждым шагом его взгляд, словно маятник, обшаривал местность — слева направо, справа налево.

Торопиться нужно не спеша, но даже не спеша на склон, который лежал перед шерифом, взобраться сразу не смог бы никто.

Каждые полчаса он устраивал себе короткий отдых. Останавливаясь, прислонялся спиной к дереву и смотрел вниз на тропу. Потому что даже эти несколько минут не должны пропадать зря. Ему нужно быть чрезвычайно осторожным. Ему в этих краях за это платили, и, больше того, в конце каждого срока полномочий собирались на премию в две с половиной тысячи долларов. Считая еще жалованье, пожертвования и время от времени перепадавшее вознаграждения от штата, Каредек зарабатывал очень неплохо. Ему нравилось зарабатывать деньги и нравилось их копить; бережливость была в его натуре — а натура у него была валлийской.

Но даже если бы ему не платили ни цента, он все равно любил бы свою работу за то, что она была такой. Пусть другие едут в Африку убивать львов и слонов или в душные джунгли Индии охотиться за тиграми-людоедами. Они тратили огромные деньги и массу времени, и ради чего? Ради случайного выстрела в мелькнувшую тень в лесу! А Оуэн Каредек охотился за людьми; а в этом округе охота за ними была непростой. При этом когда их загоняли в угол, они дрались не на жизнь, а на смерть. Доказательством тому был рваный шрам на щеке. Был еще один шрам, начинавшийся от локтя правой руки и кончавшийся на тыльной стороне загорелой ладони, на его теле были и другие отметки прошлых битв.

Когда-нибудь, его убьют. Каредек знал это, но всегда безо всяких на то оснований уверял себя, что это будет завтра, не сегодня, а пока можно наслаждаться волнующим чувством преследования. Он любил его всем сердцем!

И как известный охотник, забывая о том, сколько трофеев висит у него в кабинете, с бьющимся сердцем ступает на новую тропу, отмеченную отпечатком следа тигра, так и Каредек с волнением подумал о том, за кем шел. Крупный парень, как Каредек. Сильный, как Каредек. Яростный, как Каредек, и тоже валлиец. Свидетельством тому было его имя! Эннен Райннон!

Каредек навсегда запомнил слова своего деда: «Три вещи можно услышать очень редко: песню птиц Райннон, мудрость из уст саксонца и приглашение на пиршество от нищего».

Райннон, согласно легенде, была женщиной. Чтобы услышать пение ее птиц, люди застывали в молчании на восемьдесят лет!

С хмурой усмешкой он перефразировал эти слова: услышав пение птиц Энннена Райннона, люди застынут в молчании до конца времен. Его птицы — это револьверы в его руках.

Так думал шериф, пробираясь по лесу, но неясные мысли, формируясь в слова, скользили, не притупляя острого внимания к окружающему. Теперь он находился на земле Райннона и чувствовал себя, как в логове льва.

Начался дождь; потоки воды низвергались на ветки деревьев, которые, казалось, еле выдерживали их, а когда ударил сильный порыв ветра, они затрещали. Каредек вышел из леса на открытый участок, где прошелся лесной пожар. Все было скрыто пеленой водяной пыли и пепла, которая чуть не ослепила Каредека, он едва различал вблизи черные пни, вздымавшие вверх обезображенные руки-сучья.

Но шериф был рад дождю. Неважно, что весь склон горы покрыт скатывающейся вниз водой и идти стало втрое труднее. Главное, что плотный занавес дождя скрыл его от возможного наблюдения Райннона. Поэтому он двинулся вперед, бормоча про себя благодарности.

Он подошел к реке, которая в этом месте срывалась вниз с пятидесятифутового утеса. Поток был таким плотным, что едва напоминал воду. Скорее, это была жидкая грязь, тащившая за собой целые камни величиной с человеческую голову. Внизу водопада, как пар, поднималось облако желтой пены, и как ни стремился прибить ее дождь, усилия его были напрасны. Сила водопада потрясала землю.

Каредек, глядя на борьбу стихий, глубоко вздохнул. Такой же грозной будет его встреча с Райнноном, один на один!

Затем он отправился дальше.

Он сделал широкий крюк направо, потому что было бы глупостью держаться слишком близко к реке. Десять дней назад он вдруг подумал, что Райннон может прятаться в пещерах у истока реки. Он отправился в путь посреди ночи, загнал лошадь, а мул выдохся так, что отказался идти дальше. Теперь он не имел права не использовать возможность найти преступника, как бы мала она ни была!

Поэтому Каредек обогнул водопад и через грохочущую стену дождя вышел к истоку реки, где она была лишь небольшим девственным потоком, бегущим мимо корней огромных деревьев. Прямо под ним лес кончался и уступал место дикому нагромождению камней.

Если его сон оказался вещим, в пещерах среди скал он должен отыскать Райннона.

Дождь начал ослабевать, видимость стала проясняться. Загремел гром. Скалы задрожали под тяжелым эхом, с неба ударила длинная молния. Стоявшая неподалеку сосна вспыхнула и щепками осыпалась на землю.

Каредек с радостью и глубоким удовольствием наблюдал за этим, ведь такие вещи символичны и готовят его ко дню, когда он должен будет сразиться с Райнноном!

Дождь прекратился, но огромные облака все еще громоздились от земли до неба, словно поднялась еще одна горная гряда; позади непрерывно падали капли с мокрых деревьев.

Он немного прошел вперед, к гребню крутой каменистой осыпи из гальки и камней величиной с кулак. С высоты он мог тщательнее разглядеть разбросанные внизу валуны. Особенно когда облака, разрываясь, поплыли по небу и в просвет выглянуло солнце.

Оно сверкнуло и озарило мир серебром. Гладкие поверхности скал казались зеркалом, отражавшим его сияние, но это великолепие скоро исчезло. Западный ветер — сухой, как наждак, он «есть снег», как говорят индейцы. Он подышал на намокшие скалы, и они потускнели.

Каредека, однако, не интересовала красота, будь ее больше или меньше. Его беспокоило одно: он должен найти того, за кем гнался, поэтому он остался около сырого ствола и продолжал обозревать местность у подножия склона. Он хотел уже спуститься и уже сделал шаг вперед с винтовкой наготове, когда увидел чью-то голову в сомбреро, высунувшуюся из-за большого валуна. Каредек поднял винтовку к плечу. Человек был всего в тридцати ярдах, вот он вышел на открытое место, и шериф смог полностью его разглядеть.

Это был Райннон!

Каредек хмуро улыбнулся. В конце концов, сны не лгут. В снах есть что-то священное! Благослови Господь тот, что привел его сюда.

Он не выстрелил сразу. Он подождет, пока противник к нему повернется; он даже заговорит с ним. Даже птиц не стреляют, не спугнув!

Какое-то мгновение он упивался своей победой, поводя мушкой по телу Райннона. Он пошлет пулю в голову. Выстрел в тело ненадежен, особенно в такое тело, как у Райннона, окруженное железной грудной клеткой.

Шериф почувствовал необычайное удовольствие. Сравнивая простое с сложным, можно было сказать, что у него на мушке был король лосей или лорд гриззли. Но только Райннон был важнее — значительно важнее! На просторах Запада ни у кого не было таких плеч, как у Райннона; ни у кого не было такой головы.

Среди скал прозвенел голос Каредека:

— Райннон!

Одновременно шериф приставил приклад винтовки к влечу и чуть продвинул вперед левую ногу.

Как же ему не повезло! Он почувствовал под ногой неустойчивый камень и, нажимая на спуск, знал, что промахнулся.

Райннон, словно вспугнутый олень, отпрыгнул в сторону и развернулся. В его руке сверкнул револьвер, и Каредек в первый раз услышал завораживающую песню птиц Райннона.

Обе его ноги у бедра пронзило раскаленным стержнем, и он упал вперед. Каредек знал, что умрет, и ждал сокрушающего удара второй пули. Но его

не последовало. Он скользнул вниз по склону, увлекая за собой небольшой камнепад. Перед ним поднялась остроконечная скала. Шериф ударился о нее и, как тряпичная кукла, кубарем полетел вниз. Его влекло на гранитную стену. Он почувствовал жестокий, смертельный удар, и его поглотила спасительная темнота.

Глава 2

Когда к Каредеку вернулась жизнь, он поднял руку к глазам и обнаружил, что она стала такой худой, что суставы и костяшки зримо выпирали, а ладонь просвечивала. Этой странной рукой он коснулся лица и ощутил, что оно заросло бородой.

Он приподнялся на локте, но так ослаб, что затрясся от напряжения. Затем увидел, что находится в маленькой пещере, которую не выбило в скале водой, скорее она была похожа на создание великана — зал с плоским потолком и вертикальными стенами.

Но больше всего его удивило, что при входе в пещеру стоял его мул, а рядом, скрестив ноги, сидел на земле человек с короткой бородой, черной, как ночь, и еще более темными глазами.

— Спокойно, спокойно, — сказал чернобородый и протянул огромную руку.

— Райннон! — воскликнул Каредек и опустился на постель.

Она была высокой и мягкой, сложенной из молодого лапника, и источала сосновый аромат. Каредек лежал, не шевелясь. Рядом журчала вода; вдалеке слышался грохот водопада.

— Похоже, ты пришел в себя, — сказал Райннон.

Шериф вновь открыл глаза. Он собрал разбегающиеся мысли и сказал:

— Ты мог оставить меня там, где я лежал, Райннон.

— Я не убиваю мертвых, — ответил Эннен Райннон. — Хочешь поесть?

Каредек посмотрел на грубый потолок над собой.

— Если бы я был достаточно большим, чтобы поднять вон тот камень и подпереть им потолок, — ответил он, — и если бы я работал целую неделю и за это время ни разу не перекусил, я бы, наверное, был меньше голоден, чем сейчас.

— Чего бы тебе хотелось? — спросил, посмеиваясь, Райннон.

— Подошла бы сочная зеленая трава, — сказал шериф. — Или мне понравилась бы нежная внутренность коры ивы. И вообще, я бы мог жевать полынь или глотать гальку.

— Но если бы у тебя был выбор? — не унимался Райннон, снова смеясь.

— Если бы у меня был выбор, — сказал шериф, — я бы начал с форели, зажаренной с корочкой. Для начала я бы проглотил пару дюжин двухфунтовых рыбин. После этого принялся бы за оленину. Не хочу показаться жадным, поэтому остановлюсь на двух. Два упитанных, крупных оленя меня, может быть, немного округлят, а оставшиеся впадины я бы залил парой ведер крепкого черного кофе. А потом закурил бы, девять-десять фунтов табака мне было бы достаточно для послеобеденной самокрутки. Ты можешь дать мне это все именно в таком порядке?

— Каредек, — сказал преступник, — нам с тобой надо было встретиться давным-давно. У нас с тобой одинаковый взгляд на вещи, включая харчи!

У входа в маленькую пещеру он разжег огонь. Мул, любопытный, как все мулы, ходил вокруг него, пока Райннон отошел, оставив костер, превратившийся скоро в большую кучу раскаленных углей. А Каредек, лежа неподвижно, сжал зубы и старался унять разгоревшийся аппетит.

Затем он увидел, как вернулся Райннон с серебристыми рыбами, и немного погодя эти рыбины уже пеклись в углях.

Каредек яростно набросился на первую порцию, но когда съел маленькую рыбку, на него снова накатил сон.

Он заснул, проснулся посреди ночи и опять поел.

Через неделю он уже мог сидеть, оперевшись спиной о камень у входа в пещеру, греясь на жарком солнце, которое до костей прогревало тело. Он смотрел на водопад на реке, на летящих птиц, на прибившиеся к вершине облака и чувствовал, что силы возвращаются.

Он увидел идущего по склону горы Райннона. Шаг его среди нагромождения скал был широким, на плечах он нес тушу взрослого оленя. Райннон подошел ко входу в пещеру и сбросил триста фунтов мяса к ногам Каредека. Шериф взглянул на мертвые глаза и красный язык, вывалившийся из пасти животного.

— Почему ты принес так мало еды, Эннен? — сказал он.

— Это тебе одному на обед, — усмехнулся Эннен Райннон. — Но до полудня еще пара часов.

— Ошибаешься, — сказал шериф. — Время обеда давно прошло. Судя по тому, что творится у меня в животе, скоро наступит вечер.

— Разведи костер, — сказал Райннон. — Я пойду наловлю рыбы на первое. Каредек разжег огонь, и когда он разгорелся, повернулся к туше и начал вырезать мясо, с жадностью глядя на него, потому что олень был вполне упитанным. Внизу он видел Райннона с маленькой острогой в руке, который вставал на колено то на одном камне, то на другом. Острога была сделана из выдержанной и оструганной прямой ветви ясеня, на конце которой был прикреплен зазубренный металлический наконечник. Она была похожа на копье пигмея — вряд ли длиннее копья сказочного рыцаря-эльфа в доспехах и на коне. Райннон держал ее большим и указательным пальцами. Иголка в руках кружевницы менее точна, чем острога в пальцах Райннона. Если в обманчивых тенях заводи мелькал плавник форели, ее настигала быстрая смерть. Если в прозрачных водах сверкал серебристый бок рыбы, маленькое копье снова било без промаха и вытаскивало трепещущую добычу. Каредек сам пытался ловить рыбу таким образом. Но никогда ее не видел. Ручей был пустым. Это просто была черно-белая вода со странными голубоватыми отсветами в заводях. Но он всегда был пустым, пока не подходил Райннон и по неясным отблескам света и тени угадывал форель и не вытаскивал бьющуюся, умирающую рыбу.

Шериф наблюдал за ним и удивлялся, в то время как сам готовил вертело для седла оленя. Удивляло не столько умение, его поражала точность и грациозность движений. Наконец Райннон и встряхнул назад длинные волосы, которые спадали ему на плечи. Он подошел к костру со связкой рыб, почистил их и завернул в листья и травы, секрет которых был известен одному ему, да, пожалуй, еще древним краснокожим. Раздвинул угли. Закопал рыбин в жаркий пепел, затем занялся приготовлением кофе и разломал на части холодные кукурузные лепешки.

Наконец мы сели за еду. Вынули рыбу из сгоревших листьев и положили на неуклюжие, кое-как вырубленные куски коры. Мясо само отваливалось с костей, чудесное, ароматное мясо, подслащенное дымом трав.

Форель съели за один присест. Потом принялись за большой кусок оленины, запивая щедрыми глотками кофе. А когда с ней было покончено, Каредеку не нужно было мыть тарелки. Хозяин жестом позвал его в пещеру, и шериф с удовольствием пошел за ним, вытянулся во весь свой немалый рост и заснул.

Он проснулся ближе к вечеру, чувствуя себя так, как чувствует лес весной — сок поднимается к ветвям, почки готовы распуститься; но все же его сдерживала слабость. Каждый день силы быстро прибывали, но лето еще не наступило.

Он окинул взглядом склон горы, косматый лес и покрытые дымкой тумана долины под ним; за долинами простиралось розовато-серое море пустыни.

Этот взгляд придал ему ощущение всеведущего божества. Так боги Гомера смотрели вниз с заснеженного Олимпа на равнины, где жили люди. Вот и они с Райнноном жили среди облаков, пока ветер не раздвигал их и позволял бросить взгляд с головокружительной высоты.

И каждый день приносил новые силы!

Райннон в стороне чистил оружие. Он делал это постоянно, утром и вечером. Разбирал, чистил и смазывал, потом собирал движениями, которые мог бы повторить с завязанными глазами. И каждое утро он терпеливо и настойчиво тренировался с оружием. Он не делал секрета из своего умения. Райннон открыто упражнялся перед Каредеком, иногда спрашивал его совета и тщательно его обдумывал. Как носить револьвер, как его выхватывать, как стрелять? Когда скорость выстрела важнее, чем неторопливая надежность, а когда надежность лучше, чем скорость? Он, стремясь к совершенству, с благодарностью принимал советы Каредека, а Каредек, не отставая от него, смотрел и учился. Они были слеплены из одного теста; сила и умение были у них одинаковы. Если им придется снова встретиться в поединке, все решит случай. Но, вероятно, Райннон был ближе к дикой природе, и потому прицел его был чуть точнее, а реакция чуть быстрее.

Каредек смотрел на человека с гор и всерьез задумался о нем. Они мало разговаривали. В разговорах не было нужды. Он даже не поблагодарил Райннона за усилия, спасшие ему жизнь, жизнь, которая была для него потеряна по законам Запада, по законам нехоженых земель, по законам животных и людей, которые охотились друг за другом.

— Райннон, — сказал он, — подойди ко мне.

Райннон подошел.

— Дай мне руку, — сказал шериф.

Эннен протянул руку, и Каредек своим острым охотничьим ножом надрезал кожу на внутренней поверхности запястья. Затем сделал такой же надрез на своей руке, приложил две кровоточащие ранки одна к другой и сжал их левой рукой.

— Райннон, — произнес он, — ночью или днем, в горах или пустыне, по закону или вне закона, твоя кровь — это моя кровь, а моя — это твоя, да помоги нам Господь!

Эннен Райннон сверкнул на него темными глазами и сказал:

— Клянусь Богом, Каредек, до конца моей жизни твоя кровь стала моей, а моя — твоей!

Глава 3

Для шерифа наступила пора расцвета. Десять дней отдыха были для него все равно, что десять дней весны для сада. Его силы вернулись. Он чувствовал, как они наполняли его, окутывали с головы до ног покрывалом непобедимости, словно Ахилла после купания.

Они сидели на поваленном бревне на опушке леса и смотрели на выжженные огнем пни деревьев, на величественные верхушки елей за ними. Справа стремительно бежала река, набухшая от талой воды с вершин.

— Здесь длинные зимы, — сказал Каредек.

Райннон повернул свою крупную голову и оглядел снежные вершины гор, сияющие под ярким солнцем. С каждым днем линия снега поднималась все выше, но на одном-двух пиках он останется лежать все лето.

— Здесь длинные зимы, — наконец промолвил Райннон.

— И сильный ветер?

— И ветер тоже, — сказал Райннон.

— Но жизнь у тебя неплохая, — сказал Каредек. — Ты свободен.

Райннон проницательно глянул на него. Так орел смотрит на орла через безмолвное море воздуха.

— Сейчас я свободен, — сказал он и слегка улыбнулся.

Каредек улыбнулся в ответ.

— Да, ты чуток поволновался, — гордо произнес он.

— Сутки напролет. Я знал, что мы должны повстречаться.

— Мы встретились, — сказал шериф.

Он кивнул себе, словно за этими двумя словами последовали другие, произнесенные в глубине сердца. Потом добавил:

— Чем все закончится?

— Нельзя все время жить отдельно от стаи, — откровенно ответил Райннон. — Мне это известно.

— Но и в стае ты жить не будешь?

— Ну как, черт возьми, я могу жить в стае, Оуэн? Ведь они меня знают. Они меня очень хорошо знают!

— Конечно, знают, — сказал шериф.

Он встал, и они вместе двинулись по склону. Из-за скалы выскочил кролик и поскакал перед ними. Мелькнули два револьвера. Раздался грохот двух выстрелов. Кролик превратился в кровавый сгусток мяса и шерсти.

— Мы оба слишком сильны для такой игры, — сказал Райннон.

Они пошли дальше. Изуродованная тушка кролика вряд ли стоила того, чтобы ее подобрать, поэтому они оставили ее там, где она лежала. Скоро ее проглотит койот или пробегающий мимо волк; либо ею заинтересуется медведь или найдет стервятник; а может быть ею займутся жуки или мухи. У первозданной природы столько способов возвратить плоть в землю.

Они шли не торопясь, но быстро, отмеряя землю длинными, не знающими устали шагами.

— Здесь долгие зимы, — опять повторил Каредек.

— Да, длинные, — ответил второй.

— Ревматизм, говорят, неприятная болезнь, — сказал шериф.

— Мне еще рано о нем думать.

— Не уверен. Тебе около сорока.

— Да?

— Да. Ты лет на десять старше меня.

— Тебе только тридцать?

— Точно.

— Мне двадцать пять, — сказал Райннон.

Шериф чуть не остановился, но потом продолжил путь. Он так нахмурился, что казался раздраженным, либо он глубоко задумался.

— Тебе двадцать пять, — сказал он.

Райннон ничего не ответил, его мысли витали где-то вдалеке.

— Ты живешь хорошо, — сказал шериф.

— Ну, здесь долгие зимы, — сказал Райннон.

Остаток пути до пещеры они прошагали в молчании.

— Как ты проходишь через горы? — спросил шериф.

— Я тебе покажу. Как-нибудь возьму с собой.

— Лучше не надо, — сказал Каредек. — Знаешь, как это бывает. Никогда нельзя знать наверняка. Все может случиться. Лучше пусть это будет твоим секретом.

— Я тебе расскажу, когда захочешь, — сказал Райннон. — У меня нет от тебя секретов, Оуэн. Моя душа открыта для тебя так же, как ладонь руки.

Но шериф хмуро пробормотал:

— Ничья душа не открыта. Мои отец и мать не понимали меня; я не понимал их. Никто не в состоянии понять другого. Любые друзья — все равно, что горы в Неваде.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил преступник.

— Горы в Неваде выглядят всегда так, будто стоят у тебя на заднем дворе. Но прежде, чем ты доедешь до ручья, который видишь на склоне одной из них, ты проедешь пятьдесят миль и умрешь от жажды. Я хочу сказать, что и с людьми точно так же. Думаешь, что понимаешь их, а на самом деле ничего о них не знаешь.

Райннон некоторое время думал над его словами.

— Ты слишком усложняешь, — произнес он. — Лично я принимаю вещи такими, какими они кажутся.

— Многие живут, как ты, — сказал Каредек. — Они принимают вещи такими, какими они кажутся. Они никогда не задают себе вопрос, а могут ли они увидеть все, что стоит увидеть?

— Да, — отозвался Райннон, — это правда.

— Возьмем, например, тебя.

— Ну, и что я?

— Давай поглядим. Когда ты отправился в горы?

— Не знаю. Лет семь назад, должно быть

— Семь лет! Это же много.

— Да, довольно много, — согласился Райннон.

Он оглядел суровый склон горы.

— Зимы здесь длинные, — сказал Райннон.

— С холодными ветрами, надо думать.

— Очень холодными, — сказал Райннон.

Они дошли до пещеры. Солнце садилось. Долины постепенно окутывала тьма. Они стояли бесконечно выше, почти у самого пылающего неба. Пустыня тоже казалась горящей, но пламя было неярким, словно его закрывала дымка.

— Наверное, это было случайностью, — сказал шериф.

— Что?

— Та первая твоя неприятность. По моему, в Тусоне?

— Нет. Это не было случайностью. Мы с парнем с рудников затеяли в шутку бороться. Он разозлился, схватил камень и ударил меня по голове. Я его убил.

— Тебе надо было не скрываться от суда. За это тебе ничего не грозило.

— Я знал. Но понял, что не гожусь для жизни среди людей. Например, если кто-то тебя ударил, ты не имеешь права злиться. Однако это не про такого, как я!

Он вытянул руки и удивленно посмотрел на них, как будто они принадлежали другому человеку.

— Я становлюсь бешеным, — сказал Райннон. — Ничего не соображаю. Мозги словно заволакивает. Мне нельзя жить среди людей. Я понял это в тот день в Тусоне и уехал. Потом одно цеплялось за другое…

— Прошло семь лет, — сказал Каредек.

— Мне казалось, больше.

— Зимы здесь больно длинные, — сказал шериф.

— Скалы обмерзают и становятся сколькими, — сказал Райннон. — Черти что!

Они замолчали. Закат начал затухать, и вершины гор окрасились в мягкий розовый цвет. Земля под ними была абсолютно черной. Нет, не абсолютно. В эту черноту можно было смотреть.

Пауза тянулась долго, потом Райннон сказал:

— Меня очень беспокоят дети.

Шериф набил трубку и ждал.

— Однажды у меня появилась идея, — сказал преступник. — Захотелось спуститься и взять пару детей. Тех, у кого нет ни отца, ни матери. Взял бы себе мальчика и девочку и воспитал бы их тут как полагается. Но…

Он не закончил, и шериф пробормотал:

— Да, зимы суровые.

— Суровые, — сказал Райннон. — Да еще ветер. И покрытые льдом скалы.

— Ну, — сказал шериф, — я понимаю, о чем ты. Но тебе ведь нужны не дети.

— А что?

— Тебе нужна женщина, — сказал Каредек.

Он вспомнил, что не раскурил трубку. При свете спички он искоса взглянул на Райннона, но тот уставился в непроглядную тьму долин.

— Да, — сказал Райннон, — мне нужна женщина. — Затем добавил: — Я с женой! Смешно!

— Не понимаю, почему, — сказал шериф.

— Такой, как я — с женщиной. Смешно.

— Ты никогда не обидишь женщину, — сказал шериф.

— Разве? — спросил Райннон. — Не знаю. У меня мозги вроде как затуманиваются. Я тебе говорил?

— У тебя здесь свободная жизнь, — сказал шериф. — Когда ты что-то захочешь, можешь спуститься в долину и взять. А потом исчезнуть через «дыру в стене». У тебя это хорошо получается.

— У меня это хорошо получается, — сказал Райннон.

— Я, пожалуй, лягу спать, — сказал шериф.

— А я еще посижу. Звезды еще не появились.

Шериф остановился у входа в пещеру.

— Виноваты не зимы, ветер и замерзшие скалы, — сказал он. — Виноват ты. Беда в самом тебе, Эннен.

— Да, правда, — ответил Райннон. — Беда во мне, это верно!

Шериф вошел в пещеру, улегся на постель из ароматных сосновых веток и заснул.

Глава 4

Следующие день или два они делали вид, что не разговаривали о жизни вообще и о будущем Райннона в частности. Но затем как-то к вечеру над долиной разразилась гроза и загнала их в пещеру. Они не могли развести костер: порывы ветра наполнили бы их жилище удушливым дымом. Поэтому они закутались в просторные оленьи шкуры — Райннон освоил индейский способ выделки этих шкур.

Они сидели в глубокой тьме и курили, пока им не надоело.

— Внизу наверняка зажгли лампы, — сказал шериф.

— Мне надо забыть, что делают внизу, — ответил Эннен.

— Нет, — сказал шериф, — ты не прав.

Он обдумывал это несколько дней. В его голосе звучала уверенность.

— Меня там будут ждать с распростертыми объятиями, — сухо предположил Райннон. Они будут рады меня видеть.

Он рассмеялся, а шериф, прислушиваясь к его голосу, про себя удивился. Голос юноши звучит с хрипотцой, и только в зрелом возрасте голосовые связки развиваются полностью, и человек начинает говорить со звучной уверенностью. Таким был голос Райннона — густой, мягкий, говорящий о среднем возрасте.

— Ты видел свои объявления «Разыскивается», которые развесили повсюду?

— На них я похож скорее на медведя, чем ан человека, — сказал Райннон.

— Их рисовал Филипсон, художник. Он видел тебя, когда ты грабил «Оверденд».

— Художник? — презрительно фыркнул Райннон. — Он на меня работал.

— Тебя и без того достаточно хорошо знают, — сказал шериф.

— Конечно, знают, — согласился Райннон. — И нет нужды развешивать мои фотографии.

— Тебя знают по гриве волос, которая падает тебе на плечи, и по бороде. Знаешь, как некоторые тебя зовут?

— Знаю. Черная борода.

— Но допустим, старик, что ты пострижешь волосы и пройдешься бритвой по лицу?

В этот момент в склон горы с нечеловеческой яростью ударил ветер. В нем слышался крик лесов, неистовство рек, и гора задрожала под его гневным порывом. Несколько минут Райннон не мог перекричать его, поэтому у него было время обдумать ответ.

— Ну… — наконец сказал он.

Шериф, довольный, что его идея не встретила возражения, тут же продолжил:

— Видишь, в чем дело. Если бы я мог убрать шрам на щеке, я легко смог бы изменить внешность. Почему? Ну, допустим, кто-то захотел бы меня описать. Он сказал бы что-нибудь в таком духе: «Крупный мужчина со шрамом на лице. Как будто его оцарапал медведь». Вот так меня всегда описывают. А теперь предположим, что бы сумел избавиться от шрама. Тогда, если бы изменил голос и одежду, меня никто бы не узнал!

— Понимаю, что ты хочешь сказать, — задумчиво произнес его собеседник. — Не знаю…

— Или допустим, что ты увидел бы гору Лорел без леса на вершине.

— Это верно, — сказал Райннон.

— А потом ты бы мог смыться из этих мест…

— Нет, не мог бы.

— В других местах воздух так же чист, вода так же свежа, а олени такие же упитанные.

— Я — часть горы Лорел, а она — часть меня. Я должен быть на ней или видеть ее. Иначе не получится!

Шериф не пытался его переубедить. Хотя ему не очень это нравилось, он, похоже, наткнулся на стену, которую просто так не преодолеть.

— Ладно, — сказал он, — позволь кое-что тебе объяснить. Люди видят то, что хотят видеть.

— Это точно.

— Кто ты?

— Я Райннон. Я убийца. О, мне известно, что обо мне говорят!

— Почему? Ты представляешься им таким: на несущейся лошади или на скачущем муле с волосами, которые ветер развевает по твоим плечам и черной бородой. Таким тебя видели в течение семи лет. Людям в долине кажется, что это продолжается семьдесят лет.

— Да, — сказал Райннон. — У них были со мной неприятности. Они не знают, как меня остановить. Они не знают о дыре в стене.

— Конечно, не знают, — сказал шериф. — Ты говоришь, что зимы здесь длинные. Так вот, ты для людей в долине словно зима. Они смотрят вверх и что видят? Гору Лорел? Нет, и можешь в этом не сомневаться. Они видят Эннена Райннона посреди неба со своей черной бородой; а облака, что прибивает ветром к склону горы, — это волосы Райннона, развевающиеся за его спиной. Возьми, к примеру, прошлый месяц. Сэнди Фергюсон продал свое дело и уехал. Сказал, что Райннон — слишком большая нагрузка для его нервов.

— Да, — сказал Эннен без тени тщеславия, — должно быть, для них это плохо. Я имею в виду, что им неизвестно, как я каждый раз ухожу. Им неизвестно о дыре в стене. Ты слыхал байку о крылатом коне?

— О Пегасе? Слышал когда-то.

— Дыра в горе для меня лучше, чем крылатый конь. Ясное дело, что люди волнуются.