ГЛАВА 1

В пещерах Меркурия было темно, жарко и не было ни звука, кроме тяжелых шагов Тревера.

Тревер уже давно блуждал в этом лабиринте, где еще не бывало ни одно человеческое существо. И Тревер был зол. Не по своей вине и не по собственному желанию он приближался к смерти, и он не был готов к ней. Больше того, ему казалось отвратительным подойти к этому финальному моменту здесь, в давящем мраке, под чужими, высокими как Эверест горами. Он хотел бы остаться в долине. Голод и жажда привели бы его к такому концу, но по крайней мере он умер бы на открытом месте, как человек, а не как крыса в канализации. Впрочем, какая разница, где умереть? Уж задолго до землетрясения голая адская дыра долины ничего не давала человеку, кроме надежды найти солнечные камни, один или два из которых могли превратить изыскателя в плутократа.

Тревер не нашел солнечных камней. Землетрясение сбросило целую горную стену на его корабль, оставив его, Тревера, с карманным фонариком, горстью пищевых таблеток, фляжкой воды и весьма скудной одеждой.

Он посмотрел на голые скалы, на ручеек зеленой пены от ядовитых химикалий и пошел в туннели, древние пузыри охлаждавшейся по ночам планеты, надеясь, что найдет через них выход из долины.

Сумеречный Пояс Меркурия изрезан тысячью скалистых карманов, как пчелиные соты. И здесь нет путей через горы, потому что зубчатые пики поднимаются в безвоздушное пространство. Тревер знал, что между ним и открытыми равнинами лежит только один карман… Если он сумеет добраться до этого кармана и пересечь его, то он…

Но теперь он понимал, что не дойдет… От страшной жары у него уже облезла кожа. Вес его шахтерских сапог стал слишком велик для его сил; он снял их и пошел босиком по грубому камню. Теперь у него остался только фонарик. Когда его свет погаснет, с ним исчезнет и последняя надежда Тревера…

И это произошло довольно скоро. Полнейший мрак могилы захлопнулся над ним. Тревер постоял, слушая биение своей крови в тишине и глядя на то, что человек видит и без света. Затем выкинул фонарик и пошел вперед, борясь со страхом, который был сильнее, чем его слабость.

Дважды он натыкался на изгиб стены и падал, но снова вставал. В третий раз он не мог подняться и пополз на коленях.

Он полз — крошечное создание, захороненное в кишках планеты. Проход становился все меньше, все туже смыкался вокруг него. Время от времени он терял сознание и невероятно болезненно приходил в себя, возвращался к жаре и молчанию давящего камня.

После одного подобного периода забвения он услышал тупой ровный гул. Проход сузился до трещины, едва достаточной, чтобы проползти в нее на животе подобно червяку. Тревер почувствовал сильную вибрацию камня. Вибрация становилась все сильнее, и в тесном пространстве это было страшно. Воздух стал душным от пара. Рев и вибрация дошли до невыносимых пределов. Тревер был почти задушен паром. Он боялся ползти вперед, но другого пути не было. И вдруг его руки оказались в пустоте.

Каменный пол, видимо, разъеден эрозией. Он под весом Тревера и сбросил его головой вперед о грохочущий поток воды, пузырящийся от жара и несущийся в великой спешке куда-то в темноту.

После этого Тревер мало что помнил. Было обжигающе горячо, была борьба за то, чтобы держать голову над водой, и еще страшная скорость подземной реки, бегущей по своему назначению.

Он несколько раз ударялся о скалы и однажды целую вечность сдерживал дыхание, пока поток туннеля не поднялся снова.

Он смутно сознавал свое скользящее падение. Стало много холоднее. Он снова бултыхался, потому что мозг не приказал ему остановиться, а вода уже не тащила.

Его руки и колени зацепили крепкое дно. Он забарахтался. Вода исчезла. Он сделал попытку встать, но так и остался лежать.

Настала ночь, а с ней и жестокая гроза и дождь. Тревер не знал этого: он спал, а когда проснулся, заря зажгла высокие утесы белым светом.

Что-то кричало над его головой. Больной и истощенный Тревер приподнялся и огляделся. Он увидел бледно-серую песчаную отмель. Под ногами лежала тень серо-зеленого озера, наполнявшего каменный бассейн около полумили шириной. Слева от него подземная река разливалась вширь, покрытая веером пены. Справа вода переливалась через край бассейна и где-то внизу снова превращалась в реку, а за краем, скрытая туманом и тенью горной стены, начиналась долина.

Позади Тревера, на краю песка, росли деревья, папоротники и цветы незнакомой формы и цвета, но торжествующе живые. Насколько он мог видеть, широкая долина была полна зеленой растительности, и вода была чистая, воздух ароматен, и до Тревера дошло, что он все-таки сумел пробиться. Он еще поживет.

Забыв об усталости, он вскочил, и то, что шипело и верещало над ними, бросилось вниз, едва не оцарапав его острыми зубцами кожистых крыльев. Тревер вскрикнул и отскочил, а создание взлетело по спирали г. снова понеслось вниз.

Тревер увидел что-то вроде летающей ящерицы, агатово-черной с шафрановым брюшком. Он поднял руки, чтобы отогнать ящерку, но она и не нападала на него. Когда она проносилась мимо, он увидел нечто, разбудившее в нем изумление, жадность, и главным образом, неприятный холодок страха.

На шее ящерицы был золотой ошейник, а в чешуйчатую плоть ее головы — вроде бы прямо в кость — был вставлен солнечный камень.

Нельзя было ошибиться в этой маленькой злой вспышке радиации. Тревер так долго грезил о солнечных камнях, что не мог обознаться. Он следил, как животное снова взлетело в насыщенное паром небо, и удивлялся, кто и зачем вставил столь бесценную вещь в череп летающей ящерицы. Больше всего его мучило — зачем?

Солнечный камень — не обычное украшение для богатых леди; это редкий радиоактивный кристалл, имеющий период полураспада на треть больше, чем у радия, и используется исключительно для самых чувствительных приборов, имеющих дело с частотами выше первой октавы.

Большая часть этого сравнительно редко употребляемого суперспектра пока что оставалась тайной. И странно украшенное камнем и ошейником создание, кружившееся над Тревером, вызывало у него тревогу.

Животное не охотилось, оно не хотело убивать Тревера, но улетать не собиралось, Далеко в долине прозвучала приглушенная расстоянием звонкая нота и прокатилась между скалами. Звук большого гонга.

Внезапное желание спрятаться послало его в гущу деревьев. Он пошел вдоль берега озера. Взглянув сквозь ветви, он увидел, что черные крылья летят за ним.

Ящерица следила за ним острыми яркими глазами. Животное замечало тропу, которую Тревер прокладывал через цветы и папоротники, как сокол выслеживает кролика.

Тренер дошел до края бассейна, где вода выливалась водопадом в несколько сотен футов высотой. Поднявшись на край каменного бассейна, Тревер впервые как следует разглядел долину.

Часть ее все еще оставалась в тумане, но было видно, что она широкая и глубокая, с равниной и рощами, туго стиснутая барьерами гор. И по мере того, как он рассматривал детали, изумление его росло беспредельно.

Земля была обработана. Среди полей стояли группы тростниковых хижин, а дальше располагался город каменной застройки — бесспорный город, громадный, сверкавший в утренней дымке.

Тревер удивленно вглядывался, а крылатая ящерица лениво кружила над ним и следила — следила, пока он пытался обдумать увиденное.

Такая плодородная долина была сама по себе редкостью. Но обнаружить поля и город за ними казалось просто невероятным. Он видел местные племена, населявшие некоторые замкнутые в скалах миры Сумеречного Пояса — примитивные полулюди жили среди голых скал и кипящих источников и охотились для еды на крупных ящериц. Они не строили ничего, подобного этому. Разве что здесь они вышли из каменного века.

Гонг снова прозвучал глубоким вызывающим тоном. Тревер увидел крошечные фигурки всадников; на таком расстоянии они казались не больше муравьев; они ехали из города через равнину.

Вера и радость вытеснили из головы Тревера все размышления. Он был измучен и голоден, затерян в чужом мире, и приближение людей и цивилизации было такой удачей, о какой он не мог и мечтать. Кроме того, здесь были солнечные камни. Он жадно поглядел на голову описывавшего круги разведчика и начал спускаться вниз. Черные крылья бесшумно скользнули за ним с неба.

Тревер дошел до выступа футах в ста от низа долины. Спуска никакого не было: можно только прыгать. Он схватился за куст, прыгнул как можно дальше и прокатился несколько ярдов по уттругой почве склона, Пока он лежал, пытаясь отдышаться, в нем зашевелились холодные сомнения.

Теперь он совершенно четко видел долину. Там ничего не шевелилось, кроме группы всадников. На полях ни души, деревеньки точно вымершие. А над деревьями у реки он увидел вторую чернокрылую ящерицу. Следящую.

Деревья были недалеко. Всадники направлялись к ним и к Треверу. И теперь ему показалось, что эти люди были охотничьим отрядом, только было что-то тревожное в полном отсутствии всякой другой жизни. Как будто гонг предупредил, чтобы все скрылись, пока идет охота. Остроглазых ящериц послали, как собак, вперед — находить и вспугивать дичь. Взглянув на зловещего часового над своей головой, Тревер страшно захотел увидеть, какая дичь прячется в рощице.

Вернуться к относительной безопасности бассейна нечего было и думать: выступ отрезал Тревера от озера. Бесполезность попыток спрятаться была тоже очевидной, но он все же заполз в малиновый папоротник. Город был слева от него, а справа — плодородная долина переходила в участок лавы и битого камня, сужающийся и исчезающий за краем пурпурного базальта. Это ущелье еще оставалось в глубокой тени.

Всадники были еще далеко. Крошечные фигурки переходили реку вброд, поднимая тучу брызг.

Часовой над деревьями неожиданно спикировал вниз. Добыча вышла наружу.

Подозрения Тревера выкристаллизовались в скверную уверенность. Застыв от ужаса, он смотрел, как из яркой зелени выскочила бронзовая полуголая девушка и бросилась бежать к бесплодному участку.

Ящерица взлетела в воздух, метнулась молнией вниз и ударила.

Девушка отскочила в сторону. В ее руках была длинная дубинка с большими шипами, она ударила черное животное и побежала дальше. Ящерица сделала круг и снова бросилась на девушку сзади.

Девушка повернулась. Минута яростного столкновения, когда кожистые крылья окутали ее точно плащом, — и девушка снова побежала, но уже медленнее. Тревер видел кровь на ее теле.

Летающий демон летел за ней. Он пытался заставить жертву повернуть обратно, к охотникам, но она не желала возвращаться. Она била ящерицу палкой и бежала, падала и снова бежала. Тревер знал, что она проиграет. Ящерица убьет ее раньше, чем она доберется до скал.

Чувство осторожности говорило Треверу, чтобы он не вмешивался. Что бы ни происходило — это явно местные обычаи, и это не его дело. Единственное, что он хотел, — взять один из этих солнечных камней и уйти из долины. Это и так было достаточно трудным, Но ярость, поднявшаяся в нем, затупила всякую осторожность, когда он увидел, как ящерица снова налетела на девушку, выпустив когти. Он вскочил, крикнул девушке и со всех ног бросился к ней.

Она повернула к нему лицо такой дикой и гордой красоты, какой он еще никогда не видел. Ее темные испуганные глаза были полны страшной решимости. Она крикнула на его языке:

— Оглянись!

Тревер забыл о собственной судьбе. Черные крылья, чешуйчатый хлещущий хвост и когти налетели на него, как вихрь. Тревер упал и покатился, покрывая землю пятнами крови.

Издалека он услышал голоса охотников, пронзительные, скрипучие, сливающиеся в дикое завывание.

ГЛАВА 2

По каким-то причинам штурм приостановился. Тревер поднялся на ноги, взял из рук девушки дубину, только пожалел о пистолете, похороненном под тоннами камня по ту сторону гор, и сказал девушке:

— Держись позади меня и следи за моей спиной.

Она странно взглянула на него, но на разговоры не было времени. Они вместе побежали к каменистому участку. Он был довольно далеко. Ящерицы визжали и шипели над ними. Тревер поднял дубинку. Она была по размеру и весу с бейсбольную биту. Он когда-то был неплохим игроком в бейсбол.

— Спускаемся, — крикнула девушка.

— Ложись, — сказал он, замедляя шаг. Она упала позади него в траву, зажав в руке обломок камня. Широкие крылья со свистом снижались.

Тревер встал потверже. Он видел злые ее глаза, желтые и блестящие, как золотые ошейники, и яркие вспышки солнечных камней в черной чешуе голов. Ящерицы падали одновременно, но с разных сторон, так что он не мог повернуться к ним обеим сразу.

Он выбрал одну, подлетавшую чуть первой и ждал. Он подпустил ее близко, очень близко. Она быстро пикировала, высунув красный язык из шипящей пасти, и приготовила острые когти. Затем Тревер со всей силы взмахнул дубинкой.

Удар. Тревер чувствовал, как что-то треснуло. Животное завизжало. Сила падения бросила его на Тревера. Человек потерял равновесие под ударами крыльев и бьющегося тела и упал. На него тут же бросилась вторая ящерица.

Девушка вскочила, в три прыжка оказалась рядом и упала на чешуйчатую спину твари, терзавшей Тревера. Девушка пыталась прижать ящерицу к земле, методично колотя ее по голове камнем.

Тревер отбил ногой раненую ящерицу. Она не спешила умирать, хотя у нее была сломана шея. Тревер поднял дубинку и убил вторую, а затем без большого труда извлек из ее головы солнечный камень.

Он держал его в руке, странный темно-желтый кристалл, похожий на драгоценность с приставшим к нему осколком кости. Камень сиял внутренним огнем, глубоким и трепетным, и ответная искра сильного возбуждения вспыхнула в Тревере от прикосновения к камню, Он даже на мгновение забыл, где он и что тут делает, забыл обо всем, кроме яркого кристалла, сияющего в его ладони. Он держал нечто большее, чем драгоценность, больше, чем просто богатство; и были это надежда и удача, и новая жизнь. Он потратил много лет на исследования жестоких меркурианских пустынь. Это его путешествие было последней авантюрой Тревера, и она закончилась гибелью его корабля; его поиск пришел к концу, и впереди не было ничего, даже если бы ему и удалось вернуться домой. Он стал бы нищим планетным бродягой, каких он всегда жалел.

Теперь же все изменилось. Этот единственный камень даст ему возможность вернуться на Землю победителем, оплатит все его страшные, одинокие и опасные годы риска. Этот камень…

Этот камень может сделать очень многое, если только Тренеру удастся убраться с ним из этой богом забытой долины. Если…

Девушка снова обрела дыхание и настойчиво сказала:

— Пошли. Они приближаются!

Чувства Тревера, смущенные солнечным камнем, лишь очень смутно реагировали на извечные раздражители зрения и слуха. Всадники подъезжали. Животные, на которых они ехали, были выше и тоньше лошадей, вместо копыт у них были когти. Они имели узкие злобные морды с шипастым гребнем, стоящим на голове прямо и надменно. Животные бежали быстро, легко неся своих наездников.

Все же они были еще достаточно далеко, чтобы можно было разглядеть их лица, но и на таком расстоянии Тревер почувствовал в них что-то странное, что-то неестественное. Бронзовые тела, несколько светлее, чем у девушки, были облачены в роскошные доспехи.

Девушка яростно затрясла Тревера, пробуждая от задумчивости.

— Ты хочешь, чтобы тебя взяли живым! Звери разорвали бы нас на куски, и очень быстро. Но мы убили соколов, неужели ты не понимаешь? Теперь нас возьмут живыми!

Он не понял сути, но то, что она явно предпочитала отвратительную смерть плену, заставило его искать резервы сил, которые он считал потерянными. Да к тому же — солнечный камень. Если всадники захватят их, то они отнимут у него камень.

Крепко зажав драгоценную вещь, Тревер побежал к скалам вместе с девушкой.

Участок лавы теперь освещался солнцем. Расщепившаяся скала выглядела мрачной и безобразной. Вся эта местность и ущелье за ней казались воротами в ад, но все же предлагала какое-то укрытие, если до него удастся добраться.

Топот мягких ног громко звучал в ушах Тревера. Он оглянулся и увидел лица охотников. Теперь было ясно, почему они сначала показались Треверу неестественными: у каждого из них в центре лба был вставлен прямо в кость солнечный камень.

Сначала соколы-ящерицы, теперь эти… И острая боль сжала сердце Тревера. Это были люди, такие же как он, но вместе с тем они не были людьми. Они были чуждыми, злобными, страшными, и Тревер начал понимать, почему девушка так не хотела попасть живой в их руки.

Быстрые неутомимые животные со своими удивительными всадниками неслись на двух беглецов. Предводитель взял с седла изогнутую палку и поднял ее как копье. Солнечный камень во лбу его горел точно третий злобный глаз.

Разбитые камни мерцали на солнце. Тревер бежал к ним; девушка, бежавшая впереди, казалось, тоже мерцала. Дышать стало трудно. Треверу казалось, что он не может больше бежать, но, тем не менее, он бежал, и, когда девушка споткнулась, он удержал ее от падения…

Время от времени он оглядывался. Он заметил, как изогнутая палка предводителя полетела к нему, и сумел увернуться. Остальные охотники выстроились в ряд. Треверу показалось, что они в основном интересуются им, и в своем стремлении захватить чужака они почти забыли о девушке.

Его босые ноги бежали по уже горячим от солнца камням. Базальтовый уступ прикрывал его как щитом от бросаемых врагами палок. Минуты через две Тревер и девушка укрылись в таких разломах, какие человек редко увидит. Словно демонический гигант сбивал мутовкой расплавленную лаву, свободной рукой разламывая горы и разбрасывая куски. Теперь Треверу стало ясно, почему девушка ждала дневного света для побега: пройти через это ущелье в темноте было равносильно самоубийству.

Он нервно прислушивался, но звуков преследователей не слышал. Тревога его не проходила, и когда девушка опустилась отдыхать, он спросил:

— Не пойти ли нам дальше? Ведь они сюда могут прийти.

Она не сразу ответила, а смотрела на него так же внимательно, как смотрели всадники. У нее это была первая возможность разглядеть его, и она воспользовалась ею. Она внимательно рассматривала его волосы, давно не бритую щетину, цвет кожи, рваные шорты — единственную его одежду. Затем она сказала странно медленно, как будто думала о чем-то другом:

— Верхом Корины ничего не боятся. Но пешими и в подобном месте… они боятся засады. Раньше такое бывало. Понимаешь, они так же могут умирать, как и мы.

Ее лицо, хотя и совсем юное, не было девичьим. На Тревера смотрела женщина, познавшая счастье, страсть и горечь, женщина, живущая с болью и страхом и не доверяющая никому, кроме себя.

— Ты не наш, — сказала она.

— Нет. Я пришел из-за гор. А кто такие Корины?

— Лорды Корита, — ответила она. — Поговорим потом, нам еще далеко идти. А сейчас надо остановить кровь.

Они молча перевязали друг друга и пошли снова. Если бы Тревер не был таким невыразимо усталым, а путь — таким трудным, он, наверное, злился бы на девушку. Впрочем, злиться было не на что, потому что она ни в чем не подозревала его.

Много раз они останавливались и отдыхали. Однажды он спросил:

— Почему эти самые Корины охотятся за тобой?

— Я убежала. А вот почему они охотятся за тобой ?

— Будь я проклят, если знаю. Случайность, наверное. Я оказался тут как раз в то время, когда летели их соколы.

На шее девушки была железная цель без застежки, слишком маленькая, чтобы быть надетой через голову. На цепочке висела бляшка с выдавленным на ней словом. Тревер взял бляшку в руки.

— Гелт, — прочел он — Это твое имя?

— Меня зовут Джин. Гелт — Корин, которому я принадлежу. Он ведет охоту. — Она бросила на Тревера свирепый и вызывающе гордый взгляд и сказала, как будто выдавала тайну графского дома: — Я рабыня.

— Ты давно в долине, Джин? Мы с тобой одного племени, говорим на одном языке… Земное племя. Как получилось, что никто не слышал о земной колонии такого размера.

— После Приземления прошло почти триста лет, ответила она. — Я слышала, что мой народ много поколений жил надеждой, что прилетит корабль с Земли и освободит нас от Коринов. Но этого так и не случилось. А кроме корабля, нет возможности ни войти в долину, ни выйти из нее.

Тревер резко глянул на нее.

— Я нашел путь сюда и теперь начинаю об этом жалеть. Но если нет пути, то куда же мы идем?

— Сама не знаю, — сказала Джин, вставая. — Но мой муж пришел этим путем, и другие до него. — Она пошла вперед, и Тревер за ней. Больше некуда было идти.

Жара была невыносимая, и они ползли в тени скал, где только могли. Они страдали от жажды, но воды тут не было. Перед ними маячил невозможно высокий угол пурпурного базальта, но он, казалось, никогда к ним не приблизится.

Большую часть дня они шли по застывшей лаве, но наконец все-таки обогнули угол и вышли в узкий каньон. С обеих сторон поднимались каменные стены, грубые, растрескивающиеся, с малиновыми и белыми прожилками.

Джин и Тревер упали возле ручья. Пока они ползали по мокрому гравию и по-собачьи лакали воду, из-за скал вышли тихо люди и встали за ними, держа в руках каменные топоры.

Тревер медленно поднялся, увидев шестерых вооруженных мужчин. На них, как и на Джин, были белые набедренные повязки, сильно потрепанные, и тела их также загорели чуть ли не дочерна на жестоком солнце. Все они были молоды, крепки и мускулисты от тяжелой работы, лица их были не по возрасту угрюмы. У всех на телах были шрамы и рубцы от когтей. И все эти люди смотрели на Тревера странным холодным взглядом.

Они знали Джин. Она радостно назвала их по имени и спросила:

— А где Хьюго?

Один из них кивнул в сторону стены:

— Наверху, в пещере. С ним все в порядке. Кто этот человек, Джин?

— Не знаю. За ним тоже охотились. И он пришел мне на помощь. Без него мне не удалось бы убежать. Он убил соколов. Но… Она замялась, осторожно подбирая слова. — Он сказал, что пришел из-за гор. Он знает о Земле и говорит на нашем языке. А когда он убил сокола, он разбил ему голову и взял солнечный камень.

Все шестеро вздрогнули. Самый высокий, с лицом холодным и резким, как окружающие их скалы, шагнул к Треверу.

— Зачем ты взял солнечный камень? — грубо спросил он.

Тревер уставился на него:

— А ты как думаешь?.. Да потому, что он ценный.

Человек протянул руку:

— Отдай.

— Черта лысого! — злобно закричал Тревер и чуть отступил назад.

Молодой человек пошел на него. Лицо его было мрачным и опасным.

— Сол, подожди, — закричала Джин.

Но Сол не стал ждать. Тревер подпустил его близко, а потом размахнулся, вложив в удар всю свою силу.

Кулак угодил Солу в живот, и тот отлетел назад, согнувшись вдвое. Тревер стоял, сгорбившись, тяжело дыша, и дикими глазами следил за остальными.

— Кто вы? — зарычал он. — Банда воров? Ну давай, подходите! Мне нелегко достался этот камень, и я намерен сохранить его!

Большие слова. Большая ярость. И большой страх за ними. Люди окружили его. Не было ни одного шанса прорваться, да и в любом случае они через минуту схватят его. Камень оттягивал его карман: он был тяжел многолетним потом, голодом и тяжелой работой на скалах Меркурия.

Сол поднялся. Лицо его было серым, но он наклонился и поднял остро наточенное каменное оружие, которое уронил при падении. Он шагнул вперед. Одновременно и тоже молча шагнули все остальные.

Тревер ждал их с горьким вкусом во рту. Наконец-то он нашел солнечный камень, и теперь бросить его и, вероятно, свою жизнь тоже этой кучке дикарей! Это было выше его сил.

— Сол, подожди! — снова закричала Джин и протолкнулась к нему. — Он же спас мне жизнь! Ты не можешь…

— Он — Корин. Шпион…

— Не может этого быть! У него нет камня во лбу. И даже шрама нет.

Сол сказал ровно и безжалостно.

— Он взял солнечный камень. Только Корин хочет коснуться проклятой вещи.

— Но он же сказал, что он с другой стороны долины! Он с Земли, Сол, с Земли. А там все может быть по-другому.

Настойчивость Джин временно остановила людей. И Тревер, глядя а лицо Сола, вдруг начал кое-что понимать.

— Ты думаешь, что солнечные камни — это зло? — сказал он.

Сол хмуро взглянул на него.

— Они и есть зло. И тот, что сейчас у тебя, должен быть немедленно уничтожен.

Тревер проглотил горький комок, душивший его, и задумался. Если солнечные камни имели суеверное значение в этом благословенном кармане Меркурия — и было ясно почему, если учесть окаянных неестественных соколов, летающих повсюду, и столь же неестественных Коринов, — это бросает совсем другой свет на поведение этих людей. По их лицам было совершенно ясно: «Отдай солнечный камень или умри!» Умирать от кучки диких варварских фанатиков не имело смысла. Лучше отдать им камень, а позднее сыграть так, чтобы получить его обратдо или достать другой. Камней этих, видимо, в долине предостаточно.

Отдать, конечно, тяжело. Отдать надежду всей жизни в грубые руки дикаря и не жалеть об этом… Отдать… ах, к дьяволу все!

— Ладно, — сказал он, — возьми.

Ох и больно было! Словно сердце вырвал.

Сол взял камень, не поблагодарив, положил его на плоскую скалу и стал колотить по сияющему кристаллу каменным топором, ранее предназначавшимся для головы Тревера. Молодое лицо Сола выглядело так, как будто он убивал живое существо, к которому питал ненависть и страх.

Тревер вздрогнул. Он знал, что солнечные камни не поддаются ничему, кроме атомной бомбардировки, но ему больно было видеть, как столь драгоценную вещь бьют каменной дубиной.

— Он не ломается, — сказал он, — ты мог бы и остановиться.

Сол с размаха опустил свое оружие так близко от голой нога Тревера, что землянин отскочил, а затем взял солнечный камень и швырнул его далеко через ущелье. Он слышал, как камень слабо звякнул, падая в груду обломков скал примерно в футе от противоположного утеса, и постарался запомнить это место.

— Идиот! — сказал он Солу. — Вы выбросили целое состояние. Богатство, на поиски которого я потратил чуть ли не всю свою жизнь. Чем он тебе помешал, этот камень? И имеешь ли ты хоть какое-то представление, насколько он ценен?

Сол, не обращая на него внимания, заговорил со своими товарищами.

— Ни одному человеку с солнечным камнем доверять нельзя. Я убью его!

— Нет, — упрямо сказала Джин, — нет, Сол. Я обязана ему жизнью.

— Но он, может быть, раб, наемник, работающий на Коринов.

— Посмотри на его одежду, — сказала Джин. — И посмотри на его кожу. Утром она была белая, а сейчас красная. Ты видел когда-нибудь раба такого цвета? Или Корина? И видел ли ты подобное раньше в долине? Нас не так уж много, чтобы не заметить.

— Мы не можем рисковать, — сказал Сол.

— Ты всегда успеешь убить его. Но если он и вправду из-за гор, а может даже с Земли, — последнее слово она произнесла с запинкой, будто не была уверена в том, что такое место действительно существует, — мы можем узнать от него некоторые вещи, о которых забыли. Он может помочь нам, К тому же, другие тоже имеют право высказать свое мнение, прежде чем ты его убьешь.

Сол покачал головой.

— Мне это не нравится. Но… — он помолчал, задумчиво хмурясь. — Ладно. Мы уладим это в пещере. Пошли. Он повернулся к Треверу. — Пойдешь в середине. И если вздумаешь подать какой-нибудь сигнал…

— Какому дьяволу я буду сигналить? — огрызнулся Тревер. — Я страшно жалею, что вообще попал в вашу проклятую долину.

Но он не жалел. Не совсем так.

Все его чувства были насторожены, и он старался заметить каждый поворот пути, чтобы иметь возможность вернуться потом к солнечному камню… Ущелье то сужалось, то расширялось, изгибалось и выпрямлялось, но доступная тропа была только одна и шла рядом с руслом ручья. Через какое-то время ущелье разделилось чудовищным утесом, отклонившимся назад, словно бы остановленным в падении. Ручей выходил из левого ответвления. Сол пошел вправо.

Они не спускали глаз с Тревера, когда он лез, оскальзывался и забирался вместе с ними. Обломки первобытного катаклизма, образовавшего этот проем в горах, лежали там же, где упали первоначально, становясь грубее и опаснее с каждой разъедающей их грозой и заставлявшим трескаться морозом.

С обеих сторон над Тревером вершины гор поднимались за пределы атмосферы. Ниже были выступы. На них среди груды камней находились люди. Они кричали, и Сол отвечал им. В этой узкой горловине ни один человек не прошел бы живым, если бы они решили остановить его.

Через некоторое время люди спустились в ущелье и вместе с остальными стали подниматься по тропе, частично естественной, а частично прорубленной, но так грубо, что она казалась естественной. Тревер поднимался на утес, заканчивающийся узкой норой. Сол пошел через нее. Остальные по одному следовали за ним, и Тревер услышал, как голос Джин зовет Хьюга.

Внутри была пещера, очень большая, с темными закоулками и впадинами по стенам. Солнечные лучи проникали сквозь трещины в утесах, а в заднем конце пещеры, где пол резко опускался, горел огонь. Тревер видел раньше на Меркурии такое пламя, когда вулканические газы пробивались сквозь трещины и воспламенялись от случайных искр. Голубоватый столбик, изгибающийся вверх к потолку пещеры и злобно ревущий, производил сильное впечатление. Тревер чувствовал поток воздуха, проносившийся мимо него, когда горящий столбик втягивал воздух в себя.

В пещере были люди. «Меньше сотни, — подумал Тревер, — если не считать немногих детей и подростков». Женщин было меньше трети. На всех была одна и та же безошибочная печать: как ни тяжела была жизнь в пещере, раньше им было еще труднее.

Ноги Тревера подгибались от слабости, и он тяжело привалился к грубой стене.

Стройный молодой человек с узловатыми плечами и мышцами держал в объятиях Джин. Видимо, это и был Хьюго. Он и все остальные возбужденно кричали, задавая друг другу вопросы и отвечая на них. Затем они один за другим стали оглядываться на Тревера, и вскоре в пещере настала тишина.

— Ну, — грубо сказал Сол, глядя на Тревера, — давайте улаживать дело.

— Сам улаживай, — сказал Тревер. — Я устал. — Он поглядел на Сола и враждебно глядевшую на него толпу, и ему показалось, что все они поплыли перед его глазами. — Я землянин. Я вовсе не хотел попасть в вашу проклятую долину, но я здесь уже сутки и еще ни минуты не спал. Я хочу спать.

Сол начал что-то говорить, но муж Джин встал перед ним.

— Он спас жизнь Джин, — сказал он. — Пусть он поспит.

Он отвел Тренера к тому месту, где были навалены сухие виноградные лозы и горные лианы, колючие и полные пыли, но все же более мягкие, чем просто каменный пол. И Тревер, произнеся несколько слов благодарности, уснул едва ли не раньше, чем они вышли из его рта.

Через час, неделю, а может, и всего через несколько минут его разбудило сильное и настойчивое потряхивание. Над ним склонились лица. Он видел их, как в тумане, и их вопросы проникали в него медленно и мало что означали.

— Зачем ты хотел иметь солнечный камень?

— А почему бы мне и не хотеть? Я отвез бы его на Землю за большую цену.

— Что делают на Земле с солнечными камнями?

— Строят электронные приборы, чтобы изучать разные вещи, В некоторых случаях длинные волны слишком коротки. И даже мили-волны… А вам-то что?

— На Земле носят во лбу солнечные камни?

— Нет… — протянул он, и голоса или их призраки оставили его.

Был все еще день, когда он проснулся, на этот раз сам. Он сел, чувствуя себя скованным и больным, но все же отдохнувшим. К нему подошла улыбающаяся Джин, держа в руках кусок чего-то, в чем Тревер признал род горных ящериц. Он с жадностью вгрызался в мясо, а Джин между тем сообщила, что он проспал почти сутки.

— Они решили оставить тебе жизнь.

— Уверен, в этом немалая твоя заслуга. Спасибо, Джин.

Она пожала голыми плечами со свежими ранами там, где ее плечи рвали соколы-ящерицы. У нее был измученный и усталый взгляд, какой бывает после тяжелейшего стресса, и глаза ее, даже когда она разговаривала с Тревером, непрерывно следили за Хьюго, который что-то делал.

— Я не могла бы ничего сделать, если бы они не поверили твоему рассказу. Они спрашивали тебя в то время, когда ты так устал, что не мог лгать. Ты очень смутно об этом помнил. И они не поняли твоих ответов, но знали, что они правдивы. И они осмотрели твою одежду. Такой ткани не делают в долине. И та штука, что соединяет ее, — он догадался, что она имела в виду застежку-молнию, — нам не известна. Так что ты, видимо, и вправду пришел из-за гор. И они хотят знать точно, как ты пришел и можешь ли ты уйти обратно тем же путем.

— Нет, — сказал Тревер и объяснил Джин, почему не может. — Я волен ходить здесь, куда хочу?

Она некоторое время смотрела на него, а потом ответила:

— Ты чужой. Ты не наш. Ты легко можешь выдать нас Коринам.

— Зачем я стану это делать? Они же и за мной охотились.

— Из-за солнечных камней, может быть… Ты чужой. Они хотели взять тебя живым. Во всяком случае, будь осторожен. Будь очень осторожен, чем бы ты не занимался.

Снаружи послышался крик:

— Соколы! Прячьтесь, соколы летят!

ГЛАВА 3

Все в пещере тут же замолчали и стали следить за местами, где сквозь трещины в скале пробивался солнечный свет. Тревер представил себе, как соколы кружат по ущелью и ищут. Снаружи грубый камень выглядел весь одинаково. Тревер подумал, что в этом множестве трещин нелегко найти несколько маленьких скважин, которые ведут в пещеру. Но он тоже непрерывно следил с ощущением опасности.

Из ущелья не доносилось ни звука. В полнейшей тишине испуганное хныканье ребенка прозвучало, как громкий крик, но тут же прекратилось. Стрелы солнечных лучей медленно ползли по стенам. Джин, казалось, не дышала. Глаза ее горели, как у зверя.

Черная тень стремительно пересекла солнечный луч и исчезла. Сердце Тревера екнуло. Он ждал, что тень вернется, закроет этот луч, пройдет по нему и превратится в жирно-красного демона с солнечным камнем во лбу. Он ждал целую вечность, но тень не вернулась, а затем во входное отверстие вполз человек и сказал:

— Улетели.

Джин опустила голову на колени. Она вся дрожала. Хьюго обнял ее и что-то говорил, успокаивая. Она рыдала, и Хьюго через плечо взглянул на Тревера.

— Ей здорово досталось.

— Да, — согласился Тревер, глядя на солнечные лучи. — Соколы часто прилетают?

— Их часто посылают в надежде захватить нас врасплох. Если бы они нашли пещеру, они бы выкурили нас отсюда и отвели бы обратно в долину. Но пока что не нашли.

Джин успокоилась. Хьюго похлопал ее по плечу своей огромной рукой.

— Она, наверное, говорила тебе насчет тебя самого. Будь очень осторожен.

— Да, — сказал Тревер, — говорила. Послушай, я еще ничего не знаю о том, как твой народ очутился здесь, и вообще ничего о нем не знаю. Когда мы бежали от Коринов, Джин что-то говорила насчет приземления трехсотлетней давности. Триста земных лет.

— Примерно. Кое-кто помнил достаточно хорошо, чтобы найти след.

— Примерно тогда первые колонисты с Земли стартовали на Меркурий в две или три самые большие долины — шахтерские колонии. Это одна из них?

— Нет, — покачал головой Хьюго. — Рассказывали, что пришел большой корабль с переселенцами с Земли. Это правда, потому что корабль все еще здесь. Так мы и появились. Часть людей на корабле была переселенцами, а часть — каторжниками.

Он произнес последнее слово с той же ненавистью и презрением, какие всегда сопровождали название «Корин». Тревер быстро сказал:

— Когда-то так делалось. Осужденных использовали в рудниках. Но произошло так много беспорядков, что такое использование пришлось прекратить. Значит, Корины…

— Были каторжниками. Большой корабль разбился в долине, но большинство людей осталось в живых. После аварии каторжники убили команду и заставили переселенцев им повиноваться. Так все началось. Вот почему мы гордимся тем, что мы рабы, — потому что мы потомки переселенцев.

Тревер отчетливо видел всю эту картину, тем более, что подобное случалось и раньше. Корабль с эмигрантами шел к одной из колоний и был сбит с курса чудовищными магнитными завихрениями, которые и теперь делают Меркурий кошмаром для космолетчиков.

Они не могли даже позвать на помощь или дать знать о себе: страшная близость Солнца делает невозможной любую форму дальней радиосвязи. А потом каторжники обрели свободу, перебили офицеров и неожиданно почувствовали себя почти в раю с прислуживающими им рабами — переселенцами. И рай этот был довольно-таки безопасным. На Меркурии великое множество долин; все они из космоса выглядят более или менее одинаково, полускрытые темными воздушными одеялами, и только очень немногие из них доступны и безошибочно определены по размеру их постоянных колоний. Вверх и вниз на космическом корабле — вот единственный способ войти и выйти, и если по какому-то случаю корабль не приземлится прямо на эти долины, первоначальные пленники никогда не будут обнаружены.

— А солнечные камни? — спросил Тревер, касаясь лба. — Как насчет них и соколов? И каторжники ведь не пользовались ими, когда приземлились сюда.

— Нет, это произошло позднее, — Хьюго тревожно огляделся. — Видишь ли, Тревер… Это такая вещь, о которой мы почти не говорим. Сам поймешь, почему, если подумаешь, что это сделало с нами. А ты вообще и не должен говорить об этом.

— Но как они вставили эти камни в голову? И зачем? И самое главное — зачем они тратят камни на соколов?

Джин сумрачно глянула на него.

— Мы не знаем точно. Но соколы — глаза и уши Коринов. И с тех пор, как Корины впервые воспользовались солнечными камнями, у нас не стало надежды на свободу.

То, что таилось в подсознании Тревера с ночных вопросов, вдруг всплыло на поверхность.

— Мысли-волны — вот что это такое! Ну, конечно! — Он в возбуждении наклонился вперед, и Джин сердито велела ему понизить голос. — Будь я проклят! С тех пор, как солнечные камни были обнаружены, с ними экспериментировали на Земле, но ученые никогда не подозревали о…

— На Земле тоже есть эти камни? — с отвращением спросила Джин.

— Нет. Только те, что привезены с Меркурия. Близость Меркурия к Солнцу, сверхдозы солнечного излучения и перепады жары, холода и давления создали этот особый вид кристаллов. Наверное, поэтому их и назвали солнечными камнями. — Он кивнул. — Да. Вот, значит, как они работают — прямая мысленная связь между Коринами и соколами через камень. Довольно просто. Вставить их в череп, почти в контакт с мозгом, и не нужно никаких сложных машин, приемников и передатчиков, с которыми с давних пор столько путаются лаборатории. Но, признаться, — он вздрогнул, — мне эта идея не нравится; в ней есть что-то отталкивающее.

Хьюго сказал с горечью:

— Когда они были просто людьми, каторжниками, мы могли в один прекрасный день, надеяться побить их, хотя у всех у них было оружие. Но когда они стали Коринами… — Он указал на темные альковы пещер, — это вот единственная свобода, какую мы теперь можем иметь.

Глядя на Хьюго и Джин, Тревер испытывал глубокую жалость к ним и ко всем так далеко залетевшим детям Земли, ставшим теперь преследуемыми рабами, для которых эта каменная нора означала свободу. Он с ненавистью думал о Коринах, охотившихся за ними с жуткими соколами, что были глазами, ушами и оружием для своих хозяев. Хотел бы он всыпать им…

Он резко одернул себя. Излишние эмоции не приведут к добру. Единственное, что его касается, — это взять назад свой солнечный камень и уйти из этого дьявольского кармана. Он потратил полжизни на отыскание этого камня, и не его дело беспокоиться о незнакомцах, отвлекающих его теперь.

Первым делом надо выйти из пещеры. Это нужно сделать ночью. Не будет часовых на выступах скал, потому что соколы в темноте не летают, а Корины без соколов не ходят. Большая часть народа будет занята в эти короткие безопасные часы: женщины собирают съедобный мох и лишайники, а мужчины носят воду из ручья у развилки и охотятся с каменными топорами и грубыми копьями на горных ящериц, цепенеющих ночью от холода и спящих в расщелинах.

Тревер ждал три ночи. На четвертую, когда отряд Сола собирался за водой, он тоже пошел к выходу.

— Я, пожалуй, спущусь к выходу, — сказал он Джин и Хьюго, — я не выходил с тех пор, как очутился здесь.

Они вроде бы ничего не заподозрили. Джин сказала только:

— Держись поближе к ребятам. В скалах легко заблудиться.

Он вышел в темноту следом за отрядом. Дошел с ними до развилки и затем скользнул в сторону среди наваленных камней и медленно и бесшумно пошел вдоль ручья.

Проведя несколько дней в полумраке пещеры, он обнаружил, что света звезд ему достаточно, чтобы различать путь. Дорога была трудной, и к тому, времени, когда он дошел до того места, где Сол хотел убить его, он был уже весь в синяках и ссадинах и изрядно устал. Тем не менее, он тщательно отыскал место, перебрался через ручей и начал поиски.

Холод усиливался. Скалы, недавно бывшие горячими, теперь покрылись инеем. Тревер дрожал, ругался и ползал, борясь с оцепенением и молясь, чтобы на него не свалился какой-нибудь камень.

Он нашел солнечный камень даже легче, чем если искал бы днем без детектора, потому что увидел во тьме его холодный бледный свет у темного скола скалы.

Он поднял солнечный камень.

Он покачивал его на ладони, гладил его кончиками пальцев. В камне была какая-то холодная отталкивающая красота, сияющая в темноте, — причудливый побочный продукт родовых мук Меркурия, единственный в Солнечной системе. Его радиоактивность была по типу и мощности безвредна для живой ткани, а его удивительная чувствительность позволяла физикам использовать его понемногу в неизвестных областях над первой октавой.

Из чистого любопытства он поднял камень и крепко прижал его ко лбу между бровями. Вряд ли он сработает подобным образом. Наверное, его надо вставлять глубже, в кость…

Он работал, о боже, он работал, и что-то схватило обнаженный мозг Тревера и не отпускало.

Тревер закричал. Тонкий слабый звук потерялся в темной пустоте; он сделал вторую попытку, но никакого звука не получилось. Что-то запрещало ему кричать. Что-то было внутри, перелистывало страницы его мозга, как детскую книжку, и это не было ни соколом, ни Корином, и вообще ни одним человеком или животным, которых Тревер когда-либо знал. Это было что-то спокойное, одинокое и далекое, такое же чужое, как горячие пики, поднимающиеся к звездам, такое же мощное и такое же абсолютно безжалостное.

Тело Тревера конвульсивно дергалось, все физические инстинкты приказывали ему бежать, спасаться, а он не мог. Из его горла вырывался слабый плачущий стон. Он пытался снять солнечный камень, но это ему запрещалось. За страхом пришла ярость, слепой протест против непристойного вторжения в его личный мозг. Стон поднялся до кошачьего воя, он громко и совершенно беззвучно прозвучал в узком ущелье. Свободной рукой Тревер вцепился в другую руку, прижавшую к бровям солнечный камень.

И оторвал камень.

Мозг его чуть не разорвался пополам. И вспышка удивления как перед тем, как был нарушен контакт, затем затухающая искра гнева — и больше ничего.

Тревер упал. Он не полностью потерял сознание, но его сильно тошнило и все его кости как бы размякли. Прошло довольно много времени, прежде чем удалось с трудом встать. Его качало.

В этой проклятой долине было что-то или кто-то, могущее добраться через солнечный камень до человеческого мозга и держать его. Так было сделано с Коринами и соколами, так на минуту было сделано и с ним, и ужас этого чуждого захвата все еще кричал в Тревере.

— Но кто же это? — хрипло прошептал Тревер.

Это явно не человек. Это не мужчина и не женщина и не зверь. Что-то другое, но что именно — Тревер и не хотел знать. Ему бы только уйти…

Тревер обнаружил, что бежит, стукаясь коленями о камни. Он овладел собой, заставил себя остановиться и отдышаться.

Он все еще сжимал в потной ладони солнечный камень, и у него было почти непреодолимое желание выбросить его как можно дальше. Но даже в когтях древнего и чуждого ужаса человек на может выкинуть цель своей жизни, поэтому Тревер держал камень, хоть и с отвращением.

Он говорил себе, что тот, кто добрался до него через солнечный камень, не может сделать этого, пока камень не прижат ко лбу, близко к мозгу. Сам по себе камень и не может повредить ему, если его держать подальше от головы.

Страшная мысль вновь залила Тренера ужасом. Он подумал о Коринах, о людях с навечно вставленными в голову камнями. Значит, они всегда… всегда в чужой власти?

И они хозяева народа Джин.

Он старался прогнать эту мысль. Он хотел забыть все и выбраться отсюда.

Он снова пошел, все еще вздрагивая. Он не мог уйти далеко до наступления дня, и ему придется пролежать в скалах весь день и только на следующую ночь попытаться перелезть через стену долины. Он обрадовался, когда прошел день и первые лучи солнца коснулись пиков гор.

И как раз в этот момент мелькнула тень. Тревер взглянул вверх и увидел соколов.

Их было множество. Они не видели Тревера и не обращали внимания на скалы, в которых он укрылся. Они летели прямо в ущелье, не кружась, не ища, а с уверенной целеустремленностью по тому пути, который только что прошел Тревер.

Он с тревогой следил за ними. Их было куда больше, чем обычно. Они влетели в ущелье и скрылись.

«Они не видели меня», — подумал он… и он был рад поверить этому, но не мог. Тревога его росла, исходя из неизбежного вывода: соколы летели в пещеру. Летели по прямой, не сворачивая ни влево, ни вправо, и у них не было никаких сомнений. Они, или тот, кто управлял ими, теперь знали точно, где найти беглецов.

«Но этого не может быть, — пытался уговорить себя Тревер. — Откуда им вдруг стал точно известен маршрут в пещеру? «

Откуда?

В тревожные мысли Тревера насильно втиснулось понимание того, что он не хотел видеть, И это понимание не уходило, не переставало мучить его, и он внезапно выкрикнул с болью и чувством вины:

— Нет! Не может быть, чтобы они увидели через меня!

Перед ним неумолимо встало воспоминание о страшной минуте, когда что-то схватило его через солнечный камень и как бы перелистывало страницы его мозга.

Мощный чуждый мозг, войдя с ним в этот ужасный контакт, легко читал в мозгу Тревера и нашел в нем секрет пещеры.

Тревер застонал в агонии вины. Он выполз из своего убежища и бросился обратно к ущелью следом за соколами. Может быть, он успеет предупредить…

Он миновал развилку и теперь услышал в глубине каньона звуки, которых страшился: женский визг и хриплые крики ярости и отчаяния мужчин. Перескакивая через камни, падая, задыхаясь, он добежал до отверстия пещеры и замер от ужаса.

Соколы ворвались в пещеру и вытащили из нее рабов. Собрав их в каньоне, они пытались конвоировать их к выходу из ущелья, но рабы пробивались назад.

Черные крылья бились и грохотали в узкой горловине между каменными стенами. Мелькали когти, хвосты били точно кнуты. Люди отбивались, отталкивая и топча друг друга. Некоторые уже лежали мертвыми. Несколько соколов — тоже. И все-таки, под неумолимым натиском соколов, люди вынуждены были идти по каньону.

Чуть в стороне от других Тревер увидел Джин, Хьюго затолкал ее во впадину в стене и, загородив ее собой, с ожесточением размахивал обломком камня, пытаясь сбить сокола. Хьюго был тяжело ранен, так что это ему удавалось плохо.

Тревер испустил дикий вопль болезненной ярости и побежал по склону к ним.

— Хьюго, оглянись! — заорал он. Сокол взлетел, развернулся и ринулся вниз прямо на спину Хьюго.

Хьюго обернулся, но недостаточно быстро, Когти сокола глубоко впились в его тело, Хьюго упал.

Джин закричала, когда Тревер добежал к ним. Он не остановился, чтобы схватить камень, а просто бросился всем телом на сокола, державшегося на спине Хьюго. Под Тревером дико бились крылья, а чешуйчатая шея страшно сопротивлялась рукам Тревера. Но сопротивление оказалось недостаточным: Тревер сломал эту шею.

Но было уже поздно. Джин дико смотрела на человека и сокола, лежавших вместе в пыли. Когда Тревер коснулся ее, она слегка оттолкнула его — не потому, что это был именно он, а потому, что не видела ничего, кроме белых ребер Хьюго, выступивших наружу.

— Джин, ради бога, он же умер! — Тревер пытался оттащить ее. — Надо уходить отсюда.

Была слабая возможность. Черные соколы гнали людей по каньону, и если Треверу и Джин удастся спрятаться за поваленными под утесом камнями, у них будет шанс на спасение.

ГЛАВА 4

Он потянул Джин за собой. Лицо ее было совершенно пустым.

Через минуту стало ясно, что им не добраться до камней и никакого шанса у них не будет. От крылатого вихря, гнавшего людей, отделились два сокола и вернулись назад.

Тревер быстро толкнул Джин за себя и молился, чтобы ему в руки попалась еще одна шея, прежде чем его собьют с ног.

Черные тени метнулись вниз, сверкая солнечными камнями. Соколы падали прямо на Тревера, но в последний момент отвернули в сторону.

Тревер ждал. Они снова налетели, но не на него, а на Джин.

Он успел заслонить ее. И опять соколы воздержались от удара.

Перед Тревером забрезжила истина. Соколы сознательно не наносили ему вреда.

«Кто бы не отдал этот приказ — Корины или Тот — мне не хотят вредить», — подумал он, подхватил Джин на руки и опять побежал к камням.

Соколы тут же напали на Джин. Но он и сейчас смог вовремя увернуться, но не совсем, и кровь потекла из длинных царапин, оставленных когтями ящериц на ее гладких смуглых плечах.

Джин вскрикнула. Тревер снова попытался бежать, но проворная чешуйчатая голова схватила Джин за шею.

— Вот оно как! — злобно прошептал Тревер. — Меня не велено трогать, так они действуют на меня через Джин!

Да, так оно и есть. Ему не донести Джин живой. Он должен идти туда, куда ему велят, или они обдерут ее, как и Хьюго.

— Ладно! — закричал он кружащим над ним демонам — Оставьте ее в покое! Я пойду, куда вы хотите.

Он повернулся с Джин на руках и медленно пошел вслед за рабами, которых гнали по каньону.

Их вели целый день вдоль ручья, вокруг базальтового утеса и по голой выжженной солнцем лаве. Некоторые люди упали и так и остались лежать, несмотря на все усилия соколов заставить их идти дальше. Большую часть времени Тревер нес Джин, но иногда просто волочил ее за собой. А какое-то время он вообще не знал, что делал.

Он был как в бреду. Ненависть его ожила, когда он почувствовал, что Джин вырывают из его рук. Он пытался удержать ее — и тут увидел вокруг себя всадников. Корины на своих зверях, с солнечными камнями между бровями.

Они оглядывали Тренера с любопытством и враждебностью. Их обычно невыразительные лица казались странно злыми и инопланетными из-за мерцающих во лбу камней.

— Пойдешь с нами в город, — коротко сказал один из них. — Женщина пойдет с другими рабами.

Тревер с удивлением уставился на него:

— Зачем мне в город?

Корин угрожающе поднял шипастый хлыст:

— Делай, как приказано! Садись!

Раб подвел к нему оседланное животное и держал на поводу, не глядя ни на Тревера, ни на Коринов.

— Ладно, — согласился Тревер, — поеду.

Он сел в седло и ждал. Глаза его горели точно раскаленные угли от сжигавшей его ненависти. Корины сомкнулись вокруг него. Предводитель отдал приказ, и они поскакали к далекому городу.

Тревер, видимо, по дороге задремал, потому что вдруг оказалось, что солнце уже село, и они подъезжают к городу.

Когда он впервые видел этот город издалека и не мог соразмерить его ни с чем за исключением высоченных горных ликов, он решил, что это просто город, выстроенный из камня. Теперь же он видел его вблизи. Черные тени легли на город и на долину, но на противоположной горной стене на половине ее высоты был еще свет и бросал отблески на темное небо, так что все, казалось, плыло в каком-то странном измерении между ночью и днем. Тревер смотрел, закрывал глаза и снова смотрел. С размерами было что-то не так.

Он быстро взглянул на Коринов с жутким ощущением, что он съежился до размеров ребенка. Но Корины не изменились, по крайней мере по сравнению с ним. Он снова повернулся к городу, стараясь представить в перспективе его картину.

Город поднимался прямо из развалин. Не было ни постепенного перехода к предместьям, ни окруженных садами вилл, ни рядов коттеджей. Город поднялся, как утес, и возник торжественный, массивный, приземистый и безобразный. Дома были квадратные и стояли плотным строем, невысокие, в основном одноэтажные. Но Тревер чувствовал себя перед ними карликом, хотя никогда не испытывал такого перед земными небоскребами. Это ощущение было странным и почему-то пугающим.

Не было ни оград, ни ворот, ни дорог, ведущих в город. Верховые животные только что шли по траве равнины, и вот уже их когти стучат по каменной мостовой, и здания окружают их, неуклюжие, неизящные, кажущиеся печальными и одинокими в призрачном свете.

В домах стояла тишина, не было света в черных амбразурах дверей. Последний свет заходящего солнца просочился через высокие пики и лизнул верхнюю часть стен домов — они были древними. «Почти такими же древними, — подумал Тревер, — как сами пики».

И глядя на оконные амбразуры, на двери, ведущие к ним ступени, Тревер вдруг понял, что в них не так, и скрытый доселе страх взыграл в нем с полной силой. Город и дома в нем, двери и ступени, высота окон — все было совершенно пропорционально, вполне нормально., если люди, жившие тут когда-то, были ростом в двадцать футов.

Он повернулся к Коринам, спрашивая:

— Вы не строили этот город. Кто строил этот город?

Корин по имени Гелт рявкнул:

— Заткнись, раб!

Тревер посмотрел на него, на других Коринов. Что-то в их лицах и манере, с какой они ехали по темнеющим пустым улицам, говорило ему, что они тоже боятся.

— Вы, Корины, — сказал он, — надменные полубоги, ездящие вокруг и посылающие своих соколов охотиться и убивать, — вы больше боитесь своего хозяина, чем рабы вас!

Они повернули к нему мертвенно-бледные лица, горящие ненавистью. Он вспомнил, как Тот захватил его мозг, и какое это было ощущение. Теперь он многое понял.

— Ну, и каково быть в рабстве, Корины? — спросил он. — Быть в рабстве не только телом, но мозгом и душой?

Гелт повернулся, как разящая змея. Но удара не последовало. Рука, поднявшая тяжелый хлыст, внезапно остановилась, а затем упала. Глаза Корина пылали беспомощной злобой под мерцающим солнечным камнем.

Тревер невольно рассмеялся:

— Оно желает видеть меня живым. Значит, я пока в безопасности и могу высказать вам все, что я о вас думаю. Вы все еще каторжники, не так ли? И это после трехсот лет! Ну, неудивительно, что вы ненавидите рабов.

Конечно, не те каторжники. Солнечные камни не дают долголетия. Тревер знал как размножаются Корины: они крадут женщин из числа рабов, родившихся мальчиков оставляют, а девочек убивают. Он снова засмеялся.

— В сущности, не так уж и хорошо быть Корином, а? Вы даже не можете почувствовать вкуса охоты и убийства… Неудивительно, что вы ненавидите всех! Люди порабощены, это верно, но они — не ваша собственность!

Вероятно, им очень хотелось убить его, но они не могли. Это было хозяином запрещено. Тревер смотрел на них в последних искрах света. Драгоценности и роскошные доспехи, тяжелые от золота уздечки животных, оружие — все это выглядело теперь глупым, как бумажные короны и травяные бороды, которые надевают дети, играя в королей. Здесь не было лордов или хозяев. Были только мелкие людишки и рабы. И солнечные камни были эмблемой позора.

Кавалькада ехала дальше. Пустые улицы, пустые дома, холодные окна, слишком огромные, чтобы через них смотрели человеческие глаза, ступеньки, слишком высокие, чтобы по ним взбирались человеческие ноги. Полная тьма, первый удар грома, первый блеск молнии между утесами. Теперь животные торопились и неслись почти галопом, подгоняемые разрядами молний и едким дождем.

Всадники выехали на большую площадь. Вокруг нее стояли плотные ряды домов, освещенные факелами; в безмерно огромных домовых дверях там и сям стояли маленькие фигурки Коринов.

В самой середине площади стояло низкое каменное здание, без окон, с единственной дверью. Корины спешились и привязали своих животных перед этим неосвещенным входом.

— Слезай, — сказал Треверу Гелт.

Красноватая вспышка в небе показала землянину лицо Корина. Тот улыбался, как волк, готовящийся убить. Ударил гром, и дождь превратился в ливень, и Тревера втолкнули в дверь.

Он спотыкался на продавленных плитах в полной темноте, а Корины шли уверенно, как кошки. Тревер понял, что они часто были здесь, и понял также их ненависть к этому месту. Он чувствовал, как их тела источают эту ненависть и страх. Они не хотели идти сюда, но шли. Им было приказано.

Он чуть не упал с неожиданно возникшей перед ним лестницы, но кто-то удержал его, схватив за локоть. Ступени были страшно высокие: спускаться по ним приходилось, как спускается малый ребенок, приседая и вытягивая ногу. От стены шел поток горячего воздуха, но Тревера знобило. Он чувствовал, что твердый камень ступеней стерт до глубоких впадин. Чьи ноги ходили тут? И когда?

Сквозь тьму наползал серо-желтый свет. Они спускались и спускались, казалось, бесконечно долго. Свет стал ярче, и Тревер снова различал лица Коринов. Жара стала невыносимой, но в сердце Тревера все еще царил лед.

Лестница привела их в длинный низкий коридор, такой длинный, что дальний его конец терялся в тени пара. Тревер подумал, что коридор, наверное, пробит в естественной пещере, потому что то тут, то там в каменном полу горели и пузырились мелкие выделения газов, давая мрачный свет и запах серы.

По обеим сторонам коридора шли ряды статуй, сидящих в каменных креслах. Тревер пригляделся к тем, и по его спине поползли мурашки. Статуи мужчин и женщин, а вернее сказать, человекоподобных созданий мужского и женского пола сидели торжественно, нагие, сложив руки на коленях: их глаза, сделанные из тускло-красноватого камня, смотрели прямо вперед; лица спокойные и сосредоточенные, со странной терпеливой грустью, с глубокими морщинами вокруг рта и щек. Статуи были бы, вероятно, футов двадцати вышиной, если бы стояли. И были они мастерски вырезаны из какого-то материала, вроде алебастра.

Гелт схватил его за руку.

— Нет, ты не уйдешь обратно. Ты смеялся, не так ли? И дальше я посмотрю, как ты засмеешься снова.

Его погнали дальше между рядами статуй. Спокойные статуи с удивительно призрачным задумчивым взглядом. Мысли и чувства давно исчезли, но они были когда-то, пусть отличные от человеческих, но такие же сильные. Здесь не было двух одинаковых лицом или телом. Тревер обратил внимание на детали, редко встречающиеся у статуй: искалеченная рука или нога, деформированное или полностью неописуемое лицо, которое не могло предложить художнику подчеркнуть красоту или уродство. И все они, похоже, были стариками, хотя Тревер не мог бы сказать, почему он так думал.

Из главного коридора отходили другие, и насколько они были длинные, Тревер не мог сказать, но видел в них тоже ряды сидячих статуй.

Статуи. Бесчисленное число статуй в темном подземном городе…

Тревер вдруг остановился.

— Это катакомбы, — сказал он. — И это не статуи, а тела умерших.

— Иди, иди, — заметил Гелт. — Иди и смейся!

Они схватили его, и их было слишком много, чтобы с ними драться. К тому же Тревер понимал, что драться надо не с ними…

Кто-то ждал его в этих катакомбах. Тот, кто один раз захватывал его мозг.

Они дошли до конца длинного коридора, и противный свет от пробивающихся газов покрывал последнюю из сидящих фигур, Интересно, они что, так и умирали сидя, или же их приносили потом? Ряды с обеих сторон заканчивались одинаково — последнее кресло против последнего в другом ряду.

Но в глухом конце коридора стояло особняком каменное кресло, повернутое фасадом к мрачному громадному коридору, и на нем сидела человекоподобная алебастровая фигура; каменные руки тяжело сложены на каменных коленях. Фигура не отличалась от других ничем, кроме…

Кроме своих живых глаз.

Корины чуть отступили. Все, кроме Гелта. Он остался стоять рядом с Тревером, склонив голову, угрюмо и мерзко сжав рот и не поднимая глаз. А Тревер пристально смотрел в далекие темные глаза, похожие на два кусочка сердолика на этом алебастровом лице, но они были живыми, чувствующими и полными глубокой, чуждой печали.

В катакомбах было очень тихо. И ужасные глаза изучали Тревера, и ненависть Тревера сменилась странной жалостью, когда он подумал о том, что мозг и разум за этими глазами уже погребены и сознают это.

Долгая жизнь и долгое умирание. Благословение и проклятие моего народа…

Слова не имели звука, а слышались прямо в мозгу Тревера. Тревер вздрогнул. Он хотел повернуться и бежать, поскольку вспомнил мучительный миг в каньоне, но тут же обнаружил, что та самая сила, мягко и крадучись, как скользящая тень, уже вошли в него, и бежать было запрещено.

— В этом радиусе действия не нуждаюсь я в солнечных камнях, — сказал молчаливый голос внутри Тревера. — Когда-то я в них вообще не нуждался. Но теперь я стар.

Тревер смотрел на каменное существо, наблюдавшее за ним, и думал о Джин, о мертвом Хьюго, лежавшем с мертвым соколом в пыли, и ожесточение вновь загорелось в нем.

— Ты ненавидишь меня так же сильно, как и боишься, маленький человек? Ты хотел бы уничтожить меня? — мягкий смех раздался в мозгу Тревера. — Я наблюдал, за многими поколениями людей, которые умирают так быстро. И я все еще здесь, как был еще до их появления.

— Ты не будешь здесь вечно, — огрызнулся Тревер. Такие как ты, умерли… И ты тоже умрешь.

— Да. Но это медленное умирание, маленький человек. Химия твоего тела, как у растений и животных, основана на углероде. И вы быстро растете, быстро увядаете. А мы — другие. Мы как горы, родственные нам; и клетки нашего тела состоят из силикена, как и у них. И наша плоть растет медленно как горы, и твердеет с возрастом. И мы должны так же долго, очень долго ждать смерти.

Что-то от истины этого долгого ожидания вошло и в Тревера, и он почувствовал трепет благодарности за хрупкость человеческой плоти.

— Я последний, — прошептал молчаливый голос. Было время, когда я мысленно мог общаться с друзьями, но все они ушли раньше меня, очень давно.

У Тревера возникло страшное видение Меркурия в каком-то неисчислимо далеком будущем: застывший мир совершает свой последний нырок в сгоревшее солнце, унося с собой бесконечные ряды алебастровых фигур, сидящих в каменных креслах, прямо в мертвую черноту, в лед.

Он силился вернуться к реальности, цепляясь за свою ненависть, как пловец за доску, и голос его хрипел жаром и горечью в крике:

— Да, я уничтожил бы тебя, если бы мог! Чего ты еще ждешь после того, что сделал?

— Нет, маленький человек, ты не уничтожишь меня. Ты будешь помогать мне.

Тревер изумился:

— Помогать тебе? Ты же убьешь меня!

— Убийства не будет. Только живым ты можешь мне служить. Поэтому ты пощажен.

— Служить тебе — за эти ? — он повернулся, чтобы показать, но Корины уже ждали в стороне рядком и протягивали руки.

Тревер бросился на них. На мгновение мелькнула мысль, как, наверное, дико выглядит это сражение с Коринами в глазах этого каменного наблюдателя.

Но едва появилась эта мысль, как битва уже кончилась. Повелительная команда ударила в мозг, и черное забвение упало на него, как от удара кулаком.

ГЛАВА 5

Тьма. Он затерялся в ней и уже не был самим собой. Он летел сквозь мрак, нащупывая и окликая нечто исчезнувшее. И голос отвечал ему, голос, которого он не хотел слышать.

Тьма. Сны.

Заря. Он стоит в городе и наблюдает, как свет становится ярким и безжалостным, загорается на верхушках стен и медленно сползает на улицы, загоняя тяжелые тени в открытые окна и двери, так что дома кажутся черепами с пустыми глазницами и зияющими ртами. Здания уже не выглядят такими большими. Он проходит между ними, легко поднимается по ступеням, и выступы окон — не выше его головы. Он знает эти дома, и он смотрит на каждый, проходя мимо, называет его и вспоминает давнее, очень давнее…

Соколы спускаются к нему, вернее слуги с солнечными камнями в головах. Он похлопывает их по склоненным шеям, и соколы тихо шипят от удовольствия, но их пустой мозг не имеет ничего, кроме смутных ощущений. Он проходит по-знакомым улицам, и там ничего не движется. Весь день от зари до заката и в наступающей затем темноте ничто не шелохнется, и меж камней — тишина.

Он не мог больше выносить город; время его еще не настало, хотя первые слабые признаки возраста коснулись его, но он спустился в катакомбы и занял свое место рядом с теми, кто ждал и еще мог говорить с ним мысленно, так что здесь он не был одинок.

Годы проходили, не оставляя следа в неизменном мраке погребального коридора.

Последние немногие мозги один за другим застывали, пока не исчезли все. И к этому времени возраст приковал и его к месту, так что он уже не мог встать и снова выйти в город, где он когда-то был молодым, моложе всех… Шеннеч, как его звали, Последний.

И он ждал в одиночестве. И только тот, кто родственник горам, мог вынести это ожидание в месте мертвых.

Затем, в грохоте и пламени, в долине появилась новая жизнь. Человеческая жизнь… Слабая, хрупкая, восприимчивая жизнь, разумная, незащищенная, обладающая жестокими и смущающими страстями. Очень осторожно, без спешки, мозг Шеннеча дотянулся до них и вобрал в себя.

Некоторые люди были более жестоки, чем другие. Шеннеч видел их эмоции как алые рисунки на темном фоне его мозга. Они уже сами стали хозяевами, и множество хрупких чувствительных мозгов огрубело из-за них. «Я возьму этих для себя, — подумал Шеннеч. — Рисунок их мозга примитивный, но крепкий и мне интересно».

На корабле был хирург, но он умер. Впрочем, для того, что было сделано, хирург не понадобился. Когда Шеннеч закончил беседу с выбранными им людьми, рассказав им о солнечном камне — не все, разумеется, то они с восторгом согласились на то, что обещало власть. Шеннеч полностью взял их под контроль. И неуклюжие руки каторжников с удивительной ловкостью управлялись теперь с инструментами покойного хирурга, производя круглые вырезы и аккуратно углубляя камни в кости.

Кто тот человек, который лежит здесь спокойно под ножом? Кто те, что склонились над ним, со странными камнями между бровей? Имена. И я знаю их. Идите. Еще ближе. Я знаю человека, который лежит тут… и по лицу которого бежит кровь… Тревер закричал. Кто-то хлестнул его по лицу, намеренно, жестоко. Он снова закричал, стал отбиваться, все еще ослепленный видением и темным туманом, и голос, которого он так боялся, ласково заговорил с ним мыслью:

— Все прошло, Тревер. Все сделано.

Рука снова хлестнула его, и грубый человеческий голос хрипло сказал:

— Очнись! Очнись, черт тебя побери!

Тревер очнулся. Он стоял в громадной комнате, пригнувшись в позе бойца, вспотевший, хватающий руками пустоту. Видимо, он бросился сюда а полуобморочном состоянии с кучи шкур у стены. Гелт наблюдал за ним.

— Привет, землянин. Ну, каково чувствовать себя хозяином?

Тревер с удивлением воззрился на него. Яркий поток света падал через высокие окна и освещал солнечный камень между хмурыми бровями Корина. Взгляд Тревера сосредоточился на этой блестящей точке.

— Ну да, — подтвердил Гелт, — это правда.

Тревер был страшно поражен тем, что губы Гелта не двигались и слышимых звуков не было.

— Камни наделяют нас некоторыми способностями, — продолжал Гелт так же беззвучно.

— Конечно, не такими, как у Него, но мы можем управлять соколами и обмениваться мыслями между собой, если расстояние не слишком велико. Естественно, наш мозг открыт Ему в любое время, когда Он пожелает.

— Боли нет, — прошептал Тревер, отчаянно надеясь, что ничего этого вообще не было и голова не болит.

— Конечно, нет. Он заботится об этом.

«Шеннеч! Если этого не было, откуда знаю я это имя? И этот сон, этот бесконечный кошмар в катакомбах…»

Гелт вздрогнул.

— Мы не употребляем это имя. Он этого не любит. — Он взглянул на Тревера. — В чем дело, землянин? Что ты такой бледный? Ты ведь смеялся, помнишь? Где же твое чувство юмора?

Он резко схватил Тревера за плечо и повернул лицом к громадному диску полированного стекла, вставленному в стену. Зеркало для гигантов, отражающее всю эту огромную комнату и карликовые фигурки людей.

— Иди, — сказал Гелт, подталкивая Тревера к зеркалу. — Иди, полюбуйся.

Тревер стряхнул с себя руки Гелта и подошел к зеркалу. Он положил руки на его холодную поверхность и вгляделся, Да, это было правдой.

Между его бровями мерцал солнечный камень. И это лицо, знакомое, обычное, не такое уж безобразное, к которому он привык за свою жизнь, стало теперь каким-то чудовищным, неестественным, маской гоблина со злобным третьим глазом.

Холод вполз в его сердце и кости. Он попятился, его руки слепо и медленно потянулись к камню, рот скривился, как у ребенка, и две слезы скатились по щекам.

Пальцы его коснулись камня, и на него нахлынула злоба. Он вонзил когти в лоб и царапал камень, не думая о том, что может умереть, если вырвет его.

Гелт побледнел и наблюдал. Губы его улыбались, но глаза были полны ненависти.

Кровь бежала по обеим сторонам носа Тревера. Солнечный камень все еще сидел на месте. Тревер застонал и глубоко вонзил ногти, и Шеннеч позволил ему это делать, покуда страшная боль чуть не разломила пополам его голову и едва не бросила Тревера на пол. Тогда Шеннеч послал полную силу своего мозга. Не в ярости, потому что Шеннеч не чувствовал, не из жестокости, потому что он был не более жесток, чем его кузены-горы, а просто по необходимости.

Тревер почувствовал эту холодную силу, которая прокатилась по нему, как лавина. Он старался достойнее встретить ее, но она сломала его защиту, разломала, превратила в ничто и вошла в обессиленную цитадель его мозга.

В этой пошатнувшейся темной крепости все, что было собственностью Тревера, корчилось и цеплялось за оружие ярости, за смутное воспоминание о том, как в узком каньоне это оружие помогло ему отогнать врага и вырваться на свободу. А затем какой-то животный инстинкт, находящийся глубоко под уровнем сознательной мысли, посоветовал ему не спешить, схоронить свое малое вооружение и ждать, пока то немногое, чем он располагает, пройдет нетронутым и, быть может, незамеченным для захватчиков.

Тревер вяло опустил руки, и мозг его расслабился. Холодная черная волна силы остановилась, а затем откатилась назад. Шеннеч сказал:

— Твой мозг крепче, чем у этих выведенных в долине Кортов. Они вполне кондиционны, а ты — ты помнишь, что однажды противостоял мне. Тогда контакт был несовершенным. Теперь — другое дело. Не забывай этого, Тревер.

Тревер глубоко вздохнул и прошептал:

Тревер глубоко вздохнул и прошептал:

— Чего ты от меня хочешь?

— Пойди и посмотри корабль. Твой мозг сказал мне, что ты разбираешься в таких вещах. Посмотри, сможет ли корабль взлететь снова.

Этот приказ полностью поверг Тревера в изумление:

— Корабль! Но зачем?

Шеннеч не привык, чтобы спрашивали о его желаниях, но терпеливо ответил:

— Я еще проживу некоторое время. Несколько ваших коротких поколений. Хватит с меня этой долины и катакомб. Я хочу оставить их.

Тревер понимал это. Поскольку в том кошмарном сне он заглянул в мозг Шеннеча, он понимал, На мгновение он почувствовал острую жалость к этому пойманному в ловушку существу, одинокому, единственному во всей вселенной. А затем удивился:

— А что ты будешь делать, если уедешь отсюда? Что тебе делать в другом поселении людей?

— Кто знает? У меня осталось только одно любопытство.

— Ты возьмешь с собой Коринов и соколов.

— Некоторых. Это, мои глаза и уши, мои руки и ноги. Тебе это не нравится, Тревер?

— Какое это имеет значение? — горько ответил Тревер. — Пойду, взгляну на корабль.

— Пойдем, — сказал Гелт, забирая охапку факелов, — я покажу тебе дорогу.

Они вышли через высокую дверь на улицы между огромными кварталами пустых домов. Эти улицы и дома Тревер видел во сне. Он обратил внимание, что Гелт повел его в другой конец города, в ту часть долины, где он ни разу не был. А затем его мозг повернулся к тому, чего не мог выбить из его сознания даже шок пробуждения.

Джин.

Его вдруг охватила паника. Сколько времени прошло с тех пор, как в катакомбах на него упала тьма! Много или мало — за это время могло многое случиться. Ему представилась мертвая Джин, разорванная соколами, как и Хьюго, и он шагнул к Гелту, владельцу этих двоих, но Шеннеч резко заговорил с ним тем же молчаливым способом, к которому Тревер уже начал привыкать.

— Женщина в безопасности. Смотри сам.

Мозг Тревера был крепко взят и направлен в русло, совершенно новое для него. И Тревер почувствовал странный легкий толчок в контакте и вдруг взглянул из какой-то точки в небе вниз, в загон с многочисленными крошечными фигурками. Своими глазами он увидел бы их такими, какие они есть, но те глаза, какими он пользовался сейчас, хоть и были зоркими, как у орла, но не различали цвета, а видели только черное и белое и их оттенки. В одной из фигур он узнал Джин. Он хотел подойти поближе, как можно ближе, и точка, откуда он смотрел, начала снижаться кругами. Джин смотрела вверх. Тревер увидел прошедшую по ней тень широких крыльев и понял, что видит глазами сокола. Он потянул сокола вверх, чтобы не пугать, но сначала разглядел лицо. Каменное, застывшее выражение исчезло и сменилось видом раненной тигрицы.

— Я хочу иметь ее, — сказал он Шеннечу.

— Она принадлежит Гелту. Я в это не вмешиваюсь.

Гелт пожал плечами.

— Бери, пожалуйста. Но держи ее на цепи. Она теперь слишком опасна и годится только на корм соколам.

Корабль находился недалеко от города. Он лежал на боку рядом с низким отрогом каменного барьера. Он упал тяжело, и некоторые из основных плоскостей прогнулись, но снаружи повреждения не казались непоправимыми, если есть знания и инструменты для выполнения работ. Триста лет назад его можно было заставить летать снова, но те, у кого были знания и желание, умерли, ну а каторжники хотели остаться здесь.

Прочный металл внешней оболочки неплохо продержался три столетия в меркурианском климате. Он проржавел, и там, где были в нем пробоины, внутреннюю оболочку проела ржавчина, но все же корпус сохранил сходство с кораблем.

— Будет он летать? — нетерпеливо спросил Шеннеч.

— Пока не знаю, — ответил Тревер.

Гелт сжег один факел, зажег другой и протянул его Треверу:

— Я останусь тут.

Тревер засмеялся:

— Как же ты полетишь над горами?

— Там видно будет, — пробормотал Гелт. — Возьми и остальные факелы. Там темно.

Тревер влез внутрь через зияющий люк и с большой осторожностью ступил на наклонную, рыжую от ржавчины палубу. Внутри корабль был сильно разрушен. Все, что могло пригодиться колонистам на новом месте, было сорвано, остались только голые каюты с облупившейся эмалью на стенах и раскиданным мусором. В отдалении перед воздушным шлюзом Тревер нашел множество скафандров. Материал сгнил, но некоторые шлемы были еще исправны и уцелело несколько кислородных баллонов.

Шеннеч в нетерпении понукал Тревера:

— Займись главным, Тревер.

Рубка была не тронута, хотя многослойный глассит в больших экранах носил паутинообразные трещины. Тревер осмотрел управление. Он был строго планетарным космолетчиком и привык летать на своей маленькой машине на расстояние плевка от расследуемого мира, а здесь было несколько приборов, которые он не знал, хотя представлял управление довольно хорошо.

— Лететь недалеко, Тревер. Только через горы. Я знаю из твоего мозга и из мозга тех, кто умер уже после посадки, что за горами лежит мертвая каменная равнина, более сотни миль по вашему счету, потом гребень, а за ним плодородная долина раз в двадцать больше Корина, и там живут земляне.

— Только часть ее плодородна, и там рудники, уже здорово выработанные землянами. Но некоторые корабли еще приземляются и там кое-кто из землян остался.

— Это лучше. Начинать на малом месте…

— Что начинать?

— Наперед и не скажешь. Ты не понимаешь, Тревер. Сотни лет я точно знал, что буду делать. В познании есть что-то от нового рождения.

Тревер вздрогнул и пошел обратно изучать приборы. Электропроводка, защищенная слоями непроницаемой пластиковой изоляции и трубами, казалось, была в отличном состоянии. Помещение для генератора внизу было разбито, но не окончательно. Имелись запасные батареи. Поржавевшие, конечно, но если с ними поработать, они некоторое время продержатся.

— Полетит он?

— Я же сказал, что пока не знаю. Тут куча работы.

— Для этого есть рабы.

— Да, но без горючего все бесполезно.

— Посмотри, есть ли оно.

Очертания того, что было спрятано в недоступном месте мозга Тревера, стали теперь проясняться. Он не хотел вытаскивать их на свет, где Шеннеч их тоже увидит, и поэтому думал о генераторах, батареях и о монтаже.

Он полз в темных потрохах мертвого корабля, пробираясь к хвостовой части. Факел бросал красный дымный свет на то, что лежало в опустевших офицерских каютах и разграбленных трюмах. У одного большого отсека была дверь с тяжелыми засовами и болтами, выгнувшаяся при крушении, как оловянная. «Вот откуда они вырвались, — подумал Тревер, — как волки из западни».

В нижних трюмах, больше всего пострадавших при падении, было множество шахтного оборудования и сельскохозяйственных машин. Все было непоправимо разломано, тем не менее выглядело внушительно с их ржавыми лезвиями и зубьями и странной неуклюжей формой. Они наводили на мысль об оружии, и Тревер продолжал эту мысль, украсив ее мысленным изображением людей, падающих под крутящимися катками. Шеннеч уловил это:

— Оружие?

— Можно использовать как таковое. Но металл надо очистить.

Он обнаружил бункеры с горючим. Основной запас был израсходован до последней крошки, но в запасных бункерах, судя по показателям шкал, кое-что осталось. Не много, но может хватить.

ГЛАВА 6

В Тревере зашевелилось возбуждение, слишком большое, чтобы его можно было спрятать в тайный уголок мозга. Он не пытался. Он выпустил его на свободу, и Шеннеч пробормотал:

— Ты доволен. Корабль полетит, и ты думаешь, что, добравшись до другой долины и очутившись среди своих, ты найдешь средство уничтожить меня. Возможно, но мы еще посмотрим.

Глядя вниз из перекошенного люка, Тревер улыбался. Лгать можно не только словами, но и мыслью. А Шеннеч, как ни говори, был всего лишь человеком.

— Мне нужна помощь. Вся, какая есть.

— Будет.

— Потребуется время. Не торопи и не отвлекай меня. Не забывай, что я не меньше тебя хочу перебраться через горы.

Шеннеч засмеялся.

Тревер взял еще факелов и пошел работать к генератору. Он чувствовал, что Шеннечу сейчас не до него: он занят тем, что сгоняет Коринов и рабов. Однако Тревер и не ослабил своей осторожности. Открытая область его мозга была занята мыслями о мщении по прилете в другую долину.

Постепенно настойчивая борьба с антикварками и частично поломанными механизмами отогнала все посторонние мысли в сторону. Прошли день, ночь и половина второго дня, прежде чем вся проводка была соединена так, как он хотел, а один скрипучий генератор заработал в четверть своей нормальной мощности и батареи были заменены лучшими из запасных.

Тревер вышел из освещенной факелами темноты в рубку, моргая на свету, как крот, и увидел сидящего там Гелта.

— Он доверяет тебе, — сказал Корин, — но не чрезмерно.

Тревер нахмурился. Усталость, возбуждение и ощущение рока вели его в нереальное состояние: когда его мозг действовал более или менее самостоятельно. Прочная защитная оболочка создала вокруг мозга маленькую внутреннюю крепость, так что мозг его был скрыт даже от самого Тревера, и он почти поверил, что улетит на этом корабле в другую долину и будет сражаться там с Шеннечем. Так что он не удивился, услышав мысль Шеннеча:

— Ты, вероятно, попытаешься улететь один. Я бы не хотел этого, Тревер.

— Ты контролируешь меня настолько, — ворчливо сказал Тревер, — что я не могу и плюнуть, если ты запретишь это.

— Здесь я имею дело со многим, чего не понимаю. У нас никогда не было механической культуры. Во всяком случае, многие из твоих мыслей, которые я отчетливо читаю, не имеют для меня реального смысла. Я могу управлять тобой, Тревер, но не кораблем.

— Не беспокойся, — сказал Тревер, — вряд ли я смог бы поднять корабль в воздух, пока его корпус не починен.

Это было правдой, он говорил честно.

— Тем не менее, — сказал Шеннеч, — Гелт будет там, как мои руки и ноги, дополнительным стражем у того предмета, который ты называешь приборной доской и которая является, как мне сказал твой мозг, ключом к кораблю. Тебе запрещено касаться ее, пока не настанет время лететь. — Тревер услышал молчаливый смех Шеннеча. — В твоем мозгу таится измена, Тревер. Но у меня хватит времени. Импульс идет быстро и не может быть просчитан заранее, но между импульсом и его реализацией есть интервал. Пусть он длится долю секунды — мне его хватит, чтобы остановить тебя.

Тревер не спорил. Он дрожал от усилий скрыть жалкие остатки своей индивидуальности и твердо направил свои мысли на следующий шаг к тому, чего желал Шеннеч, и не отклонялся от этого пути ни вправо, ни влево. Он провел рукой по лицу, вздрогнул от прикосновения к чуждому уродству на своем лбу и угрюмо сказал:

— Трюмы должны быть очищены. Корабль не поднимет еще раз такую тяжесть, да и металл понадобится для ремонта. — Он снова и настойчиво подумал об оружии. — Пришли сюда рабов.

— Нет, — твердо сказал Шеннеч, — это все сделают Корины. Не дам в руки рабов никакого потенциального оружия.

Тревер пустил через свой мозг волну разочарования и пожал плечами:

— Ладно. Тогда давай их сюда.

Он стоял у большого экрана и смотрел на равнину перед городом. Рабы были собраны на безопасном расстоянии от корабля и ждали, как стадо, когда понадобится их сила. Их охраняли несколько всадников-Коринов и соколы.

Двигаясь медленно от возмущения, маленькая армия Коринов подошла к кораблю. И Тревер ясно чувствовал их мысли. За всю свою жизнь они ни разу не испачкали своих рук работой и теперь злились, что их заставляют делать работу рабов.

Вонзив ногти в ладони, Тревер пошел к хвостовой части, чтобы показать Коринам, что делать. Он не сможет больше хранить то, что с таким трудом скрывал под наслоениями полуправды и хитрости. Рано или поздно это выйдет наружу, и Шеннеч узнает.

При свете факелов Корины начали сражаться с ржавыми машинами в задних трюмах.

— Пошли сюда еще рабов, — сказал Тревер Шеннечу. Это очень тяжелые вещи.

— Но тут все, кроме только тех, кто охраняет рабов. Их нельзя брать.

— Ну что ж, — сказал Тревер, — тогда заставь работать этих.

Он пошел назад по нижним палубам и коридорам сначала медленно, потом все быстрее; его босые ноги царапались о чешуйки ржавчины, лицо с третьим сверхьестественно-жутким глазом побелело и странно застыло. Его мозг выталкивал мутные потоки мыслей, неопределенных и ничего не значащих, чтобы до последней секунды скрывать подспудное.

— Тревер! — Шеннеч был встревожен.

Щель вышла на свет. Она вышла, ее уже нельзя было прятать. Она вырвалась из укромного места, как сильное красное пламя в темноте, и Шеннеч увидел ее и послал всю холодную мощь своего мозга.

Тревер пулей влетел в рубку.

Первая черная волна силы ударила его, и рубка вытянулась в каком-то диком, бредовом измерении В дальнем конце ее ждал Гелт. Позади Гелта находился один маленький ключик, которого нужно было коснуться сейчас же.

Возросшая сила Шеннеча оттолкнула Тревера назад, запрещая ему думать, двигаться, существовать. Ко под этой осажденной частью мозга Тревера стены еще держались, и в них горел яркий факел решимости.

Было самое время бороться, и Тревер выковал оружие ярости, которое он на время похоронил. Он высвободил эту ярость и крикнул чуждой силе:

— Я убью тебя когда-нибудь! Я убью тебя.

Палуба поплыла под его ногами. Облупленные переборки колыхались, как туман, Тревер не знал, двигается он или нет, но все же держался на ногах, в то время как страшная тяжесть обрушилась на его трепещущий мозг, стараясь сгладить, придавить ярость, которая была его единственным оружием.

Ярость за себя, оскверненного, униженного. Ярость за Джин с кровавыми рубцами на плечах. Ярость за Хьюго, лежавшего мертвым под своим отвратительным убийцей, и ярость за все поколения высадившихся тут людей, которые жили и умирали в работе для того, чтобы облегчить Шеннечу время ожидания.

Он увидел рядом с собой странно-огромное лицо Гелта, потрясенное и испуганное. Тревер оскалился.

— Я убью его когда-нибудь, — сказал он Корину.

На поясе Гелта висел нож, но Гелту не было приказано пользоваться им. Только один Тревер мог заставить корабль лететь. Гелт схватил Тревера, протянув руки, но сделал это очень неуверенно, и мозг Корина кричал Шеннечу:

— Ты не можешь его остановить! Не можешь!

Тревер, теперь только частично слитый с Шеннечем, услышал этот крик и засмеялся. Что-то взорвалось в нем от физического прикосновения Гелта. Теперь его не контролировали, неистовые мысли ушли, остались только два сильнейших желания, одним из которых было уничтожение чудовища, державшего его.

— Убей его! — неожиданно сказал Шеннеч. — Он безумен, и никто не может управляться с сумасшедшим.

Гелт старался, но руки Тревера уже схватили горло Корина. Пальцы его глубоко погрузились в плоть Гелта. Затем раздался хруст сломавшихся позвонков.

Тревер отбросил труп. Он ничего не видел, кроме одной крошечной точки света в темноте. В центре этой светлой точки была красная кнопка. Тревер подскочил к ней и нажал. Это было его второе желание.

В первый момент ничего не произошло. Тревер упал поперек Гелта. Шеннеч выкрикивал предупреждения, которые уже опоздали: Тревер имел время торжествующе вздохнуть и встать.

Корабль тронулся под ним. Раздался глухой рев, потом еще один, когда бункеры с остатками горючего заработали. Рубка закружилась и остановилась со скрипом и дрожью, все проходы распахнулись, мир наполнился лязгом и грохотом отрывающегося и разлетающегося металла. Затем все успокоилось. Настала тишина.

Тревер прополз по новому склону пола и через разбитый люк в безжалостный солнечный свет. Теперь он ясно видел, что наделал. Сделано все было хорошо. Последнего запаса горючего хватило…

Вся задняя часть корпуса исчезла, и с ней все Корины, бывшие в задних трюмах.

Затем в мозгу Тренера заговорил удивленный голос Шеннеча:

— Я и в самом деле состарился! Я недооценил силу и тайны свежего крепкого мозга. Я слишком привык к повиновению со стороны Коринов.

— Ты видишь, что происходит с последними Коринами? — спросил Тревер. — Ты можешь видеть?

Последние Корины, которые оставались с рабами снаружи, были потрясены крушением их привычного мира. А рабы тут же поднялись против остатков своих ненавидимых хозяев. Они долго ждали, очень долго, и теперь Корины и соколы подлежат смерти.

— Ты видишь это, Шеннеч?

— Вижу, Тревер. А теперь… они идут на тебя!

Да, они шли. Шли, обезумев от крови, шли против всех, кто носил солнечный камень. Впереди шли Джин и Сол.

Тревер знал, что ему осталось меньше полминуты на разговор о своей жизни, И он знал, что Шеннеч следит с интересом.

Тревер резко сказал Солу и другим:

— Я дал вам свободу, а вы хотите убить меня за это?

— Ты выдал нас в пещере, — прорычал Сол, — и вот теперь…

— Я выдал вас, но сделал это не намеренно. Здесь есть кое-кто посильнее Коринов, а вы даже не знали об этом. Откуда же было — знать мне?

Тревер быстро рассказал им о Шеннече и о том, как сами Корины попали в рабство.

— Вранье все это, — сказал Сол.

— Посмотрите сами в подземелье под городом. Только будьте осторожны.

Он смотрел не на Сола, а на Джин. Подумав, она медленно произнесла:

— Возможно там и вправду есть Шеннеч… Может, поэтому нам никогда не позволяли входить в город, и Корины могли уверять, что они боги.

— А я говорю — вранье!

Джин повернулась к Солу:

— Пойди и посмотри, Сол. А мы его пока покараулим.

Сол поколебался, он и шестеро других рабов пошли к городу.

Тревер сел на горячую выжженную траву. Он страшно устал. И ему не нравилось, что сосредоточенная тень Шеннеча покрывает его мозг.

Горы отклонились от солнца, и по нижним склонам поползли тени. Сол и другие вернулись. Тревер взглянул на их лица и невесело рассмеялся:

— Все правда, не так ли?

— Да, — сказал Сол, вздрогнув. — Да…

— Он говорил с вами?

— Начал, но… мы убежали… — и Сол неожиданно закричал, но уже не от ненависти, а от страха: — Мы не сможем убить его. Это его долина. И мы, о боже, заперты с ним и не можем уйти!..

— Можем, — возразил Тревер.

ГЛАВА 7

Сол тяжело уставился на него:

— Но пути через горы нет. Там же нет воздуха…

— Есть способ. Я нашел его в корабле. — Тревер встал и продолжал с неожиданной резкостью: — Пусть не для всех и не сразу, но если пойдут двое или четверо, один из них сможет выжить… и он приведет сюда людей с кораблями, чтобы забрать и остальных. Он посмотрел на Сола. — Рискнешь пойти со мной?

Мрачный человек хрипло ответил:

— Я все еще не доверяю тебе, Тревер! Но все-таки… уйти от этого …

— Я тоже пойду, — неожиданно сказала Джин. — Я так же сильна и вынослива, как Сол.

Это было правдой, и Тревер знал это. Он долго смотрел на нее, но ничего не мог прочесть на ее лице… Сол пожал плечами:

— Идет!

— Но ведь это безумие! — пробормотал чей-то голос. — Вы не сможете дышать там, на гребне. Там нет воздуха.

Тревер тяжело вполз в остатки корабля и вынес шлемы и кислородные баллоны, уцелевшие как будто специально для этого.

— Мы будем дышать, — сказал он. — Эти… — Он подыскивал слова; чтобы объяснить, что эти контейнеры содержат самую главную составную часть воздуха. — Мы возьмем их с собой.

— А холод?

— У вас же есть отличные теплые шкуры, И клей, Я покажу вам, как делается защитная одежда. Или — оставайтесь здесь с Шеннечем.

Сол содрогнулся:

— Нет, уж лучше я попытаюсь.

Все последующие часы, пока женщины работали с мягкими шкурами и резиновым клеем, а сам Тревер трудился над неуклюжими шлемами, Шеннеч молчал.

Молчал, но не ушел. Тревер ощущал тень на своем мозге и понимал, что Шеннеч следит. Хотя Последний не делал никаких попыток покушения на него.

Рабы тоже следили за Тревером. Он видел страх и ненависть в их глазах, когда они смотрели на солнечный камень между его бровями.

И Джин следила за ним, ничего не говоря. И по ее лицу он ничего не мог определить. О чем она думала? О Хьюго, о соколах?

Часам к трем дня все было готово. Трое начали медленный подъем к проходам, ведущим за пределы атмосферы. Все трое выглядели бесформенными и гротескными в трехслойной клеенной меховой одежде и в неуклюжих шлемах, набитых тряпками, потому что застегивающийся опорный воротник отсутствовал. Лица были плотно обмотаны, и концы кислородных трубок пришлось держать во рту, поскольку не было возможности сделать шлемы герметичными.

Вечерние тени потянулись из долины, когда провожавшие спустились снова, а трое пошли дальше: Сол впереди, Тревер — замыкающим.

А Шеннеч все еще молчал.

Атмосфера осталась позади. Теперь они поднимались в космос — крошечные создания в бесконечности девственных скал, в полной темноте между спящими ликами наверху и яркими молниями вечерней грозы внизу.

Все выше и выше к проходу тащились они, помогая друг другу там, где одному было не под силу, в леденящем холоде и тишине. Три неуклюжие фигуры, бредущие над самым небом, в страхе перед бесконечностью, где не было ни звука, ни света.

Тревер знал, что они уже доходят к проходу, потому что теперь с обеих сторон поднимались склоны, которых никогда не касались ни ветер, ни дожди, ни живые корни. Он пошатнулся, потому что грунт пошел под уклон, но идти стало гораздо легче. Они прошли гребень. И кислород кончался. Теперь вниз, спотыкаясь и скользя… вниз, к воздуху. И они вышли по ту сторону горы, над каменной равниной, ведущей к…

И тут наконец Шеннеч рассмеялся.

— Разумно, — сказал он, — очень разумно бежать без корабля! Но вы вернетесь обратно с кораблем и возьмете меня на другую сторону мира. И я щедро вознагражу вас.

— Нет, — мысленно возразил Тревер, — нет, Шеннеч. Если мы доберемся туда, солнечный камень у меня извлекут, и мы вернемся за рабами, но не за тобой!

— Нет, Тревер, — с пугающе холодным спокойствием возразил Шеннеч, — ты теперь иной. Ты удивил и обманул меня однажды, но теперь я помню обман. Весь твой мозг открыт мне, и ты не сможешь больше мне противиться.

Холод вошел в душу Тревера и заморозил ее.

Сол и Джин сейчас были под ним, спускаясь вдоль усеянного камнями края пропасти к воздуху, звукам и жизни. Он видел, как они бросили шлемы, и пошел следом, хватая холодный воздух изголодавшимися легкими. Шеннеч спокойно заметил:

— Мы в них больше не нуждаемся. Они могут быть опасными, когда ты доберешься до других людей. Распорядись ими, Тревер.

Тревер ответил яростным отказом, но тут же его мозг был схвачен как бы железной рукой, которая трясла его, вертела и изменяла. И его злоба ушла в пустоту.

«Ну, конечно, — подумал он, — здесь множество булыжников. Совсем не трудно столкнуть людей в пропасть…» — он шагнул к большому камню.

— Хороший способ, Тревер. Торопись…

Шеннеч говорил правду: на этот раз он полностью завоевал Тревера, и Тревер понимал это.

— Нет, не буду! — крикнул он себе, но это было лишь эхо слабеющей воли, умирающего «я».

— Будешь, Тревер. И немедленно! Они подозревают…

Сол и Джин вернулись. Лицо Тревера, открытое теперь цепенеющему холоду, которого сам Тревер почти не ощущал, видимо, рассказало им обо всем. Они стали подниматься к нему. Расстояние очень небольшое, но они могли опоздать.

Тревер тонко завизжал:

— Берегитесь… Шеннеч… — и положил на камень руку, на камень, который должен был. раздавить людей.

Но ведь есть и другой способ! Он, Тревер, принадлежит Шеннечу, пока жив, но и у него есть способ избежать нового предательства народа Джин — просто не жить больше.

Он собрал последние остатки своей воли и покатился к краю пропасти. Упав с высоты ста футов, человек, конечно, останется спокойно лежать на камнях.

— Нет, Тревер! Нет!

Мощный приказ Шеннеча остановил Тревера на самом краю обрыва. А затем руки Джин оттащили его от края.

Он слышал, как тонко и хрипло прозвучал голос Сола:

— Оттолкни! Оттолкни его! Он — Корин. Ты видела его лицо!

— Нет! — ответила Джин. — Он ведь хотел убить себя ради нас!

— Но им владеет Шеннеч! — снова выкрикнул Сол.

Шеннеч и в самом деле владел Тревером. Он подавил последнюю искру его возмущения и грубо скомандовал:

— Убей женщину и мужчину!

И Тревер попытался это сделать. Он был теперь полностью во власти Шеннеча, но Сол и Джин крепко держали его. Вдвоем они были много сильнее его, и он не мог выполнить приказ Шеннеча-Последнего, как бы тот не желал этого.

— Свяжи ему руки! — крикнула Джин. — Мы поведем его, и он не сможет нанести нам никакого вреда!

Злоба Шеннеча хлынула через мозг Тревера. Он отбивался, но все тщетно: ему стянули руки кожаным ремнем и потащили выше и он не мог повиноваться мысленному приказу Шеннеча.

Затем он почувствовал, что злоба Шеннеча угасла в страшной безнадежности. К Треверу вернулось собственное сознание, и в темноте своего усталого мозга он услышал отголосок последнего горького крика:

— Я стар… Слишком стар…

ГЛАВА 8

Тревер медленно просыпался, то поднимаясь над черным океаном беспамятства, то погружаясь в него снова, и в короткие интервалы сознания понял, что лежит в постели и у него болит голова.

Наконец настало время, когда он поднялся из забвения и не погружался в него больше. Открыв глаза, он увидел металлический потолок.

— Значит, мы это сделали, — сказал он.

— Да, сделали, — ответил дружелюбный голос. — Это Солнечный Город, и вы здесь уже порядочное время.

Тревер повернул голову на голос к стоявшему у кровати доктору в белом халате и не узнал ни его, ни комнаты. Сначала, по крайней мере. Он видел только поднос на тумбочке, и в нем — темно-желтый глаз, мерцающий и сияющий.

Солнечный камень!

Рука Тревера слабо поднялась к лицу, но доктор опередил его:

— Не беспокойтесь, его извлекли. Деликатная была работа! Некоторое время у вас поболит голова, но любой согласился бы на это ради солнечного камня!

Тревер не ответил, Неожиданно он спросил:

— А Джин и Сол?

— Они здесь. Тоже весьма странный народ. Ни с кем не разговаривают. Все вы — сплошная тайна, знаете ли.

Доктор вышел и вскоре вернулся с Джин и Солом. Они были теперь в современной синтетической одежде. На Джин она выглядела так же неуместно, как шелковое платье на леопарде.

Джин увидела улыбку в глазах Тревера и воскликнула:

— Не смейтесь надо мной никогда… никогда!

Тревер подумал, что цивилизовывать ее — дело долгое. Сомнительно даже, что это вообще возможно. Но его это не огорчало.

Она постояла, серьезно глядя на него, а затем сообщила:

— Сказали, что завтра ты сможешь встать.

— Это хорошо, — обрадовался Тревер.

— Но ты должен быть осторожен некоторое время…

— Я буду осторожен.

Они больше не говорили, но по ее твердому серьезному взгляду Тревер понял, что Хьюго и соколы прощены ему. Не забыты, но прощены. И что Джин и Тревер встретились и больше не расстанутся.

Сол вскричал с тревогой:

— Мы ждем столько дней! Когда мы вернемся в Долину за остальными?

Тревер повернулся к доктору с любопытством наблюдавшему за всем этим:

— Могу ли я нанять здесь корабль?

— Человек, имеющий солнечный камень, может получить почти все, что захочет, Тревер! Я поговорю насчет этого.

Зафрахтованный корабль, который нес их обратно в долину, имел минимум команды и двух техников минеров, нанятых Тревером.

Они высадились за пределами древнего города, и рабы хлынули к ним, наполовину обрадованные, наполовину испуганные воплощением древней и седой легенды.

Тревер объяснил Солу, что надо сделать. В черепах убитых Коринов остались солнечные камни баснословной ценности. Надо пойти туда с рабами и взять камни.

— Но эти камни — зло, зло! — вскричал на это Сол.

— В других мирах — нет, — ответил ему Тревер. — А твоему народу нужно будет куда-то ехать.

Когда это было сделано, все собрались в корабле. Тревер кивнул техникам.

— Пора, — сказал он, — вход в катакомбы вон там, наверху.

Техники ушли, взяв с собой тяжелый груз, который они несли с собой вдвоем. Вскоре они вернулись, уже без груза.

Тревер достал из кармана свой солнечный камень. Джин вцепилась в его руку:

— Не надо, Тревер!

— Теперь это не опасно, Джин, — успокоил он. — У него не хватит времени сделать со мной что-либо. А я чувствую, что должен сказать ему.

Он приложил солнечный камень ко лбу и мысленно позвал:

— Шеннеч!

И в его мозг вошло холодное и ужасное присутствие Последнего. Мысли Тревера были прочтены в один миг.

— Значит, это конец, Тревер?

— Да, — подтвердил Тревер, — для тебя это конец.

Он ожидал дикой реакции тревоги и эмоций, попытки захватить его мозг, предотвратить свою гибель.

Но этого не произошло, Наоборот, от него пришел потрясающий импульс радости.

— Как… Значит, ты хочешь, чтобы я это сделал? — удивился Тревер.

— Да, Тревер! Да! Я подумал, что ждать смерти еще столетие — слишком долго и скучно. А ЭТО освободит меня сразу!

Вне себя от удивления, Тревер сделал жест, и корабль взмыл к небу. Второй жест — и техники потянулись к кнопке радиодетонатора.

В этот момент Тревер услышал голос Шеннеча, как широко разлившуюся музыку — смесь радостного хора освобождения с аккордами космической печали о том, что было и никогда уже не возвратится, о величайшей древней расе, которой пришел конец.

Кнопку нажали — и город внизу взорвался огнем и камнем вокруг входа в катакомбы.

И песня Шеннеча угасла в тишине, когда последние дети гор навеки ушли в ночь.