Галилей. Да.
      Философ. Независимо от вопроса о возможности существования таких звезд, которую господин математик (кланяется математику), видимо, полагает сомнительной, я хотел бы со всею скромностью задать другой вопрос в качестве философа: нужны ли такие звезды? Aristotelis divini universum... {Вселенная божественного Аристотеля (лат.).}.
      Галилей. Не лучше ли нам продолжать на обиходном языке? Мой коллега, господин Федерцони, не знает латыни.
      Философ. Так ли это важно, чтобы он понимал нас?
      Галилей. Да.
      Философ. Простите, но я полагал - он у вас шлифует линзы.
      Андреа. Господин Федерцони шлифовальщик линз и ученый.
      Философ. Благодарю, дитя мое. Если господин Федерцони настаивает на этом...
      Галилей. Я настаиваю на этом.
      Философ. Что ж, аргументация утратит блеск, но мы у вас в доме... Итак, картина вселенной, начертанная божественным Аристотелем, с ее мистически-музыкальными сферами и кристаллическими сводами, с круговращениями небесных тел и косоугольным склонением солнечного пути, с тайнами таблиц спутников и богатством звездного каталога южного полушария, с ее пронизанным светом строением небесного шара - является зданием, наделенным такой стройностью и красотой, что мы не должны были бы дерзать нарушить эту гармонию.
      Галилей. А что, если ваше высочество увидели бы через эту трубу все эти столь же невозможные, сколь ненужные звезды?
      Математик. Тогда возник бы соблазн возразить, что ваша труба, ежели она показывает то, чего не может быть, является не очень надежной трубой.
      Галилей. Что вы хотите сказать?
      Математик. Было бы более целесообразно, господин Галилей, если бы вы привели нам те основания, которые побуждают вас допустить, что в наивысшей сфере неизменного неба могут обретаться созвездия, движущиеся в свободном взвешенном состоянии.
      Философ. Основания, господин Галилей, основания!
      Галилей. Основания? Но ведь один взгляд на сами звезды и на заметки о моих наблюдениях показывает, что это именно так. Сударь, диспут -становится беспредметным.
      Математик. Если бы не опасаться, что вы еще больше взволнуетесь, можно было бы сказать, что не все, что видно в вашей трубе, действительно существует в небесах. Это могут быть и совершенно различные явления.
      Философ. Более вежливо выразить это невозможно.
      Федерцони. Вы думаете, что мы нарисовали звезды Медичи на линзе?
      Галилей. Вы обвиняете меня в обмане?
      Философ. Что вы! Да как же мы дерзнули бы? В присутствии его высочества!
      Математик. Ваш прибор, как бы его ни назвать - вашим детищем или вашим питомцем, - этот прибор сделан, конечно, очень ловко.
      Философ. Мы совершенно убеждены, господин Галилей, что ни вы и никто иной не осмелился бы назвать светлейшим именем властительного дома такие звезды, чье существование не было бы выше всяких сомнений.
      Все низко кланяются великому герцогу.
      Козимо (оглядываясь на придворных дам). Что-нибудь не в порядке с моими звездами?
      Пожилая придворная дама (великому герцогу). Со звездами вашего высочества все в порядке. Господа только сомневаются в том, действительно ли они существуют.
      Пауза.
      Молодая придворная дама. А говорят, что через этот прибор можно увидеть даже, какая шерсть у Большой Медведицы.
      Федерцони. Да, а также пенки на Млечном пути.
      Галилей. Что же, господа поглядят все-таки или нет?
      Философ. Конечно, конечно.
      Математик. Конечно.
      Пауза. Внезапно Андреа поворачивается и, напряженно выпрямившись, идет
      через всю комнату. Его мать перехватывает его.
      Госпожа Сарти. Что с тобой?
      Андреа. Они дураки! (Вырывается и убегает.)
      Философ. Дитя, достойное сожаления.
      Маршал двора. Ваше высочество, господа, осмелюсь напомнить, что через три четверти часа начинается придворный бал.
      Математик. К чему нам разыгрывать комедию? Рано или поздно, но господину Галилею придется примириться с фактами. Его спутники Юпитера должны были бы пробить твердь сферы. Ведь это же очень просто.
      Федерцони. Вам покажется это удивительным, но никаких сфер не существует.
      Философ. В любом учебнике вы можете прочесть, милейший, что они существуют.
      Федерцони. Значит, нужны новые учебники.
      Философ. Ваше высочество, мой уважаемый коллега и я опираемся на авторитет не кого-либо, а самого божественного Аристотеля.
      Галилей (почти заискивающе). Господа, вера в авторитет Аристотеля это одно дело, а факты, которые можно осязать собственными руками, это другое дело. Вы говорите, что, согласно Аристотелю, там, наверху, имеются кристаллические сферы и что движения такого рода невозможны, потому что могли бы их пробить. Но что, если вы сами убедитесь, что это движение происходит? Может быть, это докажет вам, что вообще нет кристаллических сфер. Господа, со всем смирением прошу вас: доверьтесь собственным глазам.
      Математик. Любезный Галилей, время от времени я читаю Аристотеля, хоть вам это, вероятно, кажется старомодным, и можете не сомневаться, что при этом я доверяю своим глазам.
      Галилей. Я привык уже к тому, что господа всех факультетов перед лицом фактов закрывают глаза и делают вид, что ничего не случилось. Я показываю свои заметки, и вы ухмыляетесь, я предоставляю в ваше распоряжение подзорную трубу, чтобы вы сами убедились, а мне приводят цитаты из Аристотеля. Ведь у него же не было подзорной трубы!
      Математик. Да, уж конечно, не было.
      Философ (величественно). Если здесь будут втаптывать в грязь Аристотеля, чей авторитет признавала не только вся наука древности, но и великие отцы церкви, то я, во всяком случае, полагаю излишним продолжать диспут. Бесцельный спор я отвергаю. Довольно.
      Галилей. Истина - дитя времени, а не авторитета. Наше невежество бесконечно. Уменьшим его хоть на крошку! К чему еще теперь стараться быть умниками, когда мы наконец можем стать немного менее глупыми? Мне досталось несказанное счастье заполучить в руки новый прибор, с помощью которого можно немного ближе, очень немного, но все же ближе увидеть кусочек вселенной. Используйте же его.
      Философ. Ваше высочество, дамы и господа, я могу только вопрошать себя, к чему все это поведет?
      Галилей. Полагал бы, что мы, ученые, не должны спрашивать, куда может повести истина.
      Философ (яростно). Гоподин Галилей, истина может завести куда угодно!
      Галилей. Ваше высочество! В эти ночи по всей Италии подзорные трубы направляются на небо. Спутники Юпитера не понижают цены на молоко. Но их никто никогда не видел, и все же они существуют. Из этого простые люди делают свои выводы: значит, еще многое можно обнаружить, если только пошире открыть глаза! Они ждут от вас подтверждения истины! Вся Италия насторожилась сейчас. Но ее тревожат не пути далеких звезд, а весть о том, что начали колебаться учения, которые считались незыблемыми, - ведь каждый знает, что их существует слишком уж много. Право же, господа, не будем защищать поколебленные учения!
      Федерцони. Вы, как учителя, должны были бы сами их потрясать.
      Философ. Я желал бы, чтобы ваш мастер не вторгался со своими советами в научный диспут.
      Галилей. Ваше высочество! Работая в большом арсенале Венеции, я ежедневно сталкивался с чертежниками, строителями, инструментальщиками. Эти люди указали мне немало новых путей. Не обладая книжными знаниями, эти люди доверяют свидетельствам своих пяти чувств. Чаще всего не страшась того, куда они их поведут.
      Философ. Ого!
      Галилей. Это очень похоже на мореплавателей, которые сто лет тому назад покинули наши берега, не зная, к каким новым берегам доплывут и доплывут ли вообще. Видимо, сегодня ту высокую любознательность, которая создала подлинную славу Древней Греции, можно обнаружить на корабельных верфях.
      Философ. После всего, что мы здесь услышали, я более не сомневаюсь, что господин Галилей найдет поклонников на корабельных верфях.
      Маршал двора. Ваше высочество, к величайшему огорчению, я вынужден заметить, что это чрезвычайно поучительное собеседование несколько затянулось. Его высочество еще должен немного отдохнуть перед придворным балом.
      По его знаку великий герцог кланяется Галилею. Придворные торопятся уйти.
      Госпожа Сарти (становится перед великим герцогом, заграждая ему путь, и предлагает блюдо с печеньем). Пожалуйста, кренделек, ваше высочество!
      Пожилая придворная дама уводит великого герцога.
      Галилей (бежит следом). Но, право же, вам достаточно было только поглядеть в прибор!
      Маршал двора. Его высочество не преминет запросить по поводу ваших утверждений мнение величайшего из ныне живущих астрономов господина патера Кристофера Клавиуса - главного астронома папской коллегии в Риме.
      V
      Не устрашенный даже чумой, Галилей продолжает свои исследования
      А
      Раннее утро. Галилей у телескопа просматривает записи. Входит Вирджиния
      с дорожной сумкой.
      Галилей. Вирджиния! Что-нибудь случилось?
      Вирджиния. Монастырь закрыли, нам пришлось немедленно уехать. В Арчетри пять случаев чумы.
      Галилей (кричит). Сарти!
      Вирджиния. Рыночную улицу здесь перегородили уже с ночи. В старом городе, говорят, двое умерли, а трое умирают в больнице.
      Галилей. Опять они все скрывали до самой последней минуты.
      Госпожа Сарти (входит). Что ты здесь делаешь?
      Вирджиния. Чума.
      Госпожа Сарти. Боже мой! Я сейчас же уложу вещи. (Садится.)
      Галилей. Не укладывайте ничего. Возьмите Вирджинию и Андреа. Я только захвачу мои записи. (Поспешно бежит к своему столу и торопливо собирает в кучу бумаги.)
      Вбегает Андреа. Госпожа Сарти накидывает на него плащ, собирает немного
      постельного белья и еды. Входит лакей великого герцога.
      Лакей. Его высочество ввиду свирепствующей болезни покинул город, отправившись в Болонью. Однако он настоял на том, чтобы господину Галилею также была предложена возможность отбыть в безопасное место. Карета будет через две минуты у ваших дверей.
      Госпожа Сарти (Вирджинии и Андреа). Выходите и садитесь в карету. Вот возьмите это с собой.
      Андpea. Но почему же? Если ты не скажешь почему, я не пойду.
      Госпожа Сарти. Чума пришла, мой мальчик.
      Вирджиния. Мы подождем отца.
      Госпожа Сарти. Господин Галилей, вы готовы?
      Галилей (заворачивая телескоп в скатерть). Усадите Вирджинию и Андреа в карету. Я сейчас приду.
      Вирджиния. Нет, мы не пойдем без тебя. Ты никогда не кончишь, если начнешь еще укладывать свои книги.
      Госпожа Сарти. Карета подъехала.
      Галилей. Будь благоразумна, Вирджиния. Если вы не сядете в карету, кучер уедет. А с чумой шутки плохи.
      Вирджиния (вырываясь от госпожи Сарти, которая уводит ее и Андреа). Помогите ему с книгами, а то он не придет.
      Госпожа Сарти (кричит снизу). Господин Галилей! Карета уезжает. Кучер не хочет ждать.
      Галилей (на лестнице). Сарти, я думаю, что мне уезжать не следует. Тут все в таком беспорядке. Видите ли, трехмесячные записи можно просто выбросить, если я не продолжу их еще одну-две ночи. А чума теперь везде.
      Госпожа Сарти. Господин Галилей! Немедленно спускайся. Ты с ума сошел!
      Галилей. Увезите Вирджинию и Андреа. Я догоню вас.
      Госпожа Сарти. Но уже через час никого отсюда не выпустят. Ты обязан ехать! (Прислушивается.) Карета уезжает. Я должна ее задержать. (Уходит.)
      Галилей ходит по комнате взад и вперед. Госпожа Сарти возвращается очень
      бледная, без узла.
      Галилей. Ну чего вы стоите? Ведь карета может уехать! Там дети!
      Госпожа Сарти. Они уже уехали. Вирджинию пришлось удержать силой. О детях позаботятся в Болонье. А кто вам будет подавать обед?
      Галилей. Ты сумасшедшая. Оставаться в городе ради стряпни. (Берет свои записи.) Не думайте, что я безумец, Сарти. Я не могу оставить на произвол судьбы эти наблюдения. У меня сильные враги, и я должен собрать доказательства для некоторых утверждений.
      Госпожа Сарти. Вам незачем оправдываться. Но это все-таки неразумно.
      Б
      Перед домом Галилея во Флоренции. Выходит Галилей, глядит вдоль улицы.
      Проходят две монахини.
      Галилей. Не скажете ли вы мне, сестры, где можно купить молока? Сегодня утром молочница не приходила, а моя экономка ушла.
      Первая монахиня. Лавки открыты еще только в нижней части города.
      Вторая монахиня. Вы вышли из этого дома?
      Галилей кивает.
      Это та самая улица.
      Монахини крестятся, бормочут молитву и убегают. Проходит мужчина.
      Галилей (обращаясь к нему). Не вы ли пекарь, который приносит нам хлеб?
      Мужчина кивает.
      Не видали ли вы моей экономки? Она ушла, должно быть, вчера вечером. Сегодня утром ее уже не было дома.
      Мужчина качает головой. В доме напротив раскрывается окно, выглядывает
      женщина.
      Женщина (кричит). Бегите! У них там чума!
      Мужчина испуганно убегает.
      Галилей. Вы знаете что-нибудь о моей экономке?
      Женщина. Ваша экономка свалилась на улице.
      Она, наверно, знала уже, что больна. Потому и ушла. Такая бессовестность! (Захлопывает окно.)
      На улице появляются дети; увидев Галилея, с криком убегают. Галилей
      поворачивается. Вбегают два солдата в железных панцирях.
      Первый солдат. Сейчас же войди в дом!
      Своими длинными копьями они вталкивают Галилея в дом. Запирают снаружи
      ворота.
      Галилей (у окна). Можете вы сказать мне, что случилось с этой женщиной?
      Солдаты. Таких стаскивают на свалку.
      Женщина (снова появляется в окне). Там вся улица теперь зачумлена. Почему вы ее не заграждаете?
      Солдаты протягивают веревку поперек улицы.
      Но зачем же здесь? Так и к нам в дом никто не войдет! У нас же все здоровы. Стойте, стойте! Да послушайте же! Ведь мой муж в городе, он теперь не сможет попасть к нам. Звери вы! Звери!
      Слышны ее рыдания и крики. Солдаты уходят. У другого окна появляется
      старуха.
      Галилей. Вон там, кажется, пожар.
      Старуха. А теперь не тушат, если есть подозрение, что в доме чума. Каждый думает только о чуме.
      Галилей. Как это похоже на них! В этом вся их система управления. Они отрубают нас, как больную ветку смоковницы, которая больше не может плодоносить.
      Старуха. Напрасно вы так говорите. Они просто беспомощны.
      Галилей. Вы одна в доме?
      Старуха. Да. Мой сын прислал мне записку. Он, слава богу, еще вчера вечером узнал о том, что рядом с нами кто-то умер, и потому уже не вернулся домой. За эту ночь в нашем квартале заболело одиннадцать человек.
      Галилей. Я не могу себе простить, что вовремя не отправил мою экономку. У меня-то срочная работа, но ей незачем было оставаться.
      Старуха. Но ведь Мы и не Можем уйти отсюда. Кто нас примет? Вам нечего винить себя. Я видела ее. Она ушла сегодня утром, около семи часов. Она была больна, потому что, увидев меня, когда я выходила из двери забрать хлеб, далеко обошла меня. Она, должно быть, не хотела, чтобы ваш дом отгородили. Но они все равно все узнают.
      Слышен шум и треск.
      Галилей. Что это такое?
      Старуха. Это они шумят, чтобы прогнать тучи, в которых сидят зародыши чумы.
      Галилей громко смеется.
      Вы еще можете смеяться!
      Мужчина спускается по улице, видит, что она перегорожена веревкой.
      Галилей. Эй! Здесь перегородили и заперли, а в доме нечего есть.
      Мужчина убегает.
      Но не дадите же вы людям умереть с голоду... Эй! Эй!
      Старуха. Может быть, они принесут что-нибудь. Если нет, то я вам поставлю кувшин молока у дверей, если вы не боитесь, но только ночью.
      Галилей. Эй! Эй! Должны же нас услышать!
      Внезапно у веревки появляется Андреа. У него заплаканное лицо.
      Андреа! Как ты попал сюда?
      Андреа. Я был здесь уже утром, стучал, но вы не открыли. Люди мне сказали, что...
      Галилей. Разве ты не уехал?
      Андреа. Да, уехал, но по дороге мне удалось выскочить. Вирджинию повезли дальше. Можно мне войти?
      Старуха. Нет, нельзя. Ты должен пойти в монастырь Урсулинок. Может быть, твоя мать там.
      Андреа. Я был там. Но меня к ней не пустили. Она очень больна.
      Галилей. Ты шел издалека? Ведь уже три дня, как ты уехал...
      Андреа. Да, пришлось так долго идти. Не сердитесь. Они меня поймали один раз.
      Галилей (беспомощно). Ну теперь не плачь. Видишь ли, я за это время кое-что опять нашел. Хочешь, я тебе расскажу?
      Андреа кивает всхлипывая.
      Только слушай внимательно, а то не поймешь. Помнишь, я показывал тебе планету Венера? Не слушай ты этот шум, это ничего не значит. Так ты помнишь? И знаешь, что я увидел? Она совсем такая же, как Луна. Я наблюдал ее в виде половины диска и в виде серпа. Что скажешь на это? Я смогу показать тебе это с помощью шара и свечи. Это доказывает, что и у этой планеты нет собственного свечения. И она вертится вокруг Солнца просто по кругу, разве это не удивительно?
      Андреа (плача). Конечно, и это факт!
      Галилей (тихо). Я не удерживал ее.
      Андреа молчит.
      Но, конечно, если бы я не остался, этого не произошло бы.
      Андреа. А теперь они должны вам поверить?
      Галилей. Теперь я собрал все доказательства. Знаешь, когда здесь все кончится, я поеду в Рим и покажу им.
      По улице спускаются двое мужчин, их лица закутаны. Они несут длинные шесты и бадейки. С помощью шеста они передают хлеб в окна старухи и Галилея.
      Старуха. Там, в доме напротив, женщина с тремя детьми. Положите и ей.
      Галилей. Но мне пить нечего. В доме нет воды.
      Мужчины пожимают плечами.
      Вы завтра опять придете?
      Первый (приглушенным голосом, так как нижняя часть лица повязана платком). А кто знает сегодня, что будет завтра?
      Галилей. Не смогли бы вы, когда придете, передать мне таким же образом одну книжку, которая нужна мне для работы?
      Второй (глухо смеется). Нашел время для книжек. Радуйся, что хлеб получаешь.
      Галилей. Но вот этот мальчик, мой ученик, передаст вам ее для меня. Это книга с картами и расчетами времени, за которое проходит свою орбиту Меркурий. Андреа, я свою куда-то засунул. Не достанешь ли ты мне такую же в школе?
      Мужчины уходят.
      Андреа. Непременно. Я принесу ее, господин Галилей. (Уходит.)
      Галилей отходит от окна. Из дома напротив выходит старуха и ставит кувшин
      у дверей Галилея.
      VI
      1616 год. "Коллегиум Романум" - исследовательский институт Ватикана
      подтверждает открытие Галилея
      Не часто услышишь о диве таком,
      Чтоб учитель назвался учеником.
      Великий Клавиус - божий раб
      Признал, что Галилей был прав.
      Зал "Коллегиума" в Риме. Группами расположились высокие духовные сановники, монахи, ученые. В стороне одинокий Галилей. Царит величайшая
      непринужденность. Еще до начала действия слышен мощный хохот.
      Толстый прелат (держась за живот от смеха). О глупость! О глупость! Хотел бы я, чтобы мне назвали хоть одно утверждение, которому бы не поверили!
      Ученый. Например, что вы, монсиньор, испытываете непреодолимое отвращение к еде.
      Прелат. Поверят! Поверят! Не верят только разумному. Сомневаются в том, что существует дьявол. Но вот в то, что Земля вертится, как щепка в сточной канаве, в это верят. Святая простота!
      Монах (кривляясь). У меня кружится голова. Земля вертится слишком быстро. Позвольте мне опереться на вас, -профессор. (Делает вид, что шатается, и хватается за одного из ученых.)
      Первый ученый (подражая ему). Да, она сегодня опять совершенно пьяна, старуха Земля. (Хватается за другого ученого.)
      Монах. Держитесь, держитесь! Мы скатываемся. Держитесь же!
      Второй ученый. Венера совсем скособочилась. Я вижу только половину ее задницы. Караул!
      Все сбиваются в кучу, хохоча; ведут себя так, словно они на палубе корабля
      и пытаются удержаться, чтоб их не стряхнуло.
      Второй монах. Только бы нас не бросило на Луну! Братья, ведь там горы с отвратительно острыми вершинами!
      Первый ученый. А ты отталкивайся от них ногой.
      Первый монах. Не смотрите вниз! Я страдаю головокружением. Меня мутит.
      Прелат (нарочно громко, в сторону Галилея). Мутит? Не может быть! Кто осмелится мутить воду в "Коллегиуме Романум"?!
      Взрыв хохота. Из двери в глубине сцены выходят два астронома "Коллегиума".
      Наступает тишина.
      Первый монах. Неужели вы все еще исследуете? Ведь это же скандал!
      Первый астрой ом (гневно). Мы-то ничего не исследуем.
      Второй астроном. К чему все это приведет? Не понимаю Клавиуса! Что было бы, если бы стали принимать за чистую монету все, что утверждалось в течение последних пятидесяти лет! В тысяча пятьсот семьдесят втором году в наивысшей восьмой сфере - сфере неподвижных звезд - загорелась новая звезда, более яркая и крупная, чем все соседние с ней звезды. Но не прошло и полутора лет, как она вновь исчезла, канула в небытие. Так что ж, теперь нам следует спрашивать, как обстоит дело с вечностью и неизменностью неба?
      Философ. Если им позволить, они разрушат все наше звездное небо.
      Первый астроном. До чего мы дойдем? Пять лет спустя датчанин Тихо Браге определил путь кометы. Этот путь начинался над Луной и пробивал одну за другой все сферические опоры - материальные носители подвижных небесных тел! Комета не встречала никакого сопротивления, не испытывала никаких отклонений света. Что ж, значит, мы должны были бы спросить: где сферы?
      Философ. Это исключено! И как только может сам Кристофер Клавиус, величайший астроном Италии и церкви, вообще даже рассматривать нечто подобное?
      Прелат. Позор!
      Первый астроном. И тем не менее он исследует! Он сидит там и глазеет в эту дьявольскую трубу!
      Второй астроном. Principiis obsta! {Нарушены принципы! (лат.).} Все началось с того, что мы уже давно стали вычислять долготу солнечного года, дни солнечных и лунных затмений и положение небесных тел по таблицам этого Коперника, а он - еретик.
      Первый монах. А я спрашиваю, что лучше? Увидеть лунное затмение на три дня позже, чем предсказано в календаре, или навеки погубить душу?
      Очень тощий монах (выходит на авансцену, держа в руках раскрытую Библию, фанатически тычет пальцем в страницу). Что сказано здесь, в писании? "Стой, солнце, над Гаваоном и луна - над долиною Ахалонскою". Как же может Солнце остановиться, если оно вообще не движется, как утверждают эти еретики? Разве писание лжет?
      Второй астроном. Есть явления, которые нам, астрономам, трудно объяснить, но разве человек должен все понимать?
      Оба астронома уходят.
      Очень тощий монах. Родину человечества они приравнивают к блуждающей звезде. Людей, животных, растения, целые страны они погружают на тачку, которую гоняют по кругу в пустых небесах. Для них больше нет ни Земли, ни неба. Нет Земли потому, что она только небесное тело, и нет неба потому, что оно состоит из многих земель. И, значит, нет уже различия между верхом и низом, между вечным и бренным. Что мы бренны, мы это знаем. Но они говорят нам теперь, что и небо тоже бренно. Сказано было и записано так: есть Солнце, есть Луна, есть звезды, а мы живем на Земле. А теперь, по-ихнему, и Земля - это звезда. Нет ничего, кроме звезд! Мы еще доживем до того, что они скажут: мет различия между человеком и животным, человек тоже только животное; нет ничего, кроме животных!
      Первый ученый (Галилею). Вы что-то бросили на пол, господин Галилей.
      Галилей (все это время играл камнем, который достал из кармана, и наконец уронил его на пол. Наклоняется, чтобы поднять его). На потолок, монсиньор, я бросил его на потолок.
      Толстый прелат (оборачиваясь). Какое бесстыдство!
      Входит очень старый кардинал, опираясь на монаха. Перед ним почтительно
      расступаются.
      Кардинал. Они все еще там? Неужели они действительно не могут побыстрее управиться с такой мелочью? Клавиус-то должен ведь разбираться в своей астрономии! Я слышал, что этот господин Галилей перемещает человечество из центра вселенной куда-то на край. Следовательно, он, совершенно очевидно, враг человеческого рода. И как с таковым с ним и следует поступать. Человек - венец творения; это известно каждому ребенку. Человек самое совершенное и самое любимое творение господа. Разве стал бы господь помещать такое дивное творение, плод таких чудотворных усилий на какую-то мелкую, побочную и все время куда-то убегающую звездочку? Стал бы он посылать своего, сына куда попало! И как могут быть люди настолько развращены, чтобы верить этим жалким рабам своих расчетных таблиц? Какое божье творение допустит это?
      Прелат (вполголоса). Этот господин здесь присутствует.
      Кардинал (Галилею). Вот как, значит, это вы? Я уже не слишком хорошо вижу, но все же я замечаю, что вы очень похожи на того человека - как там его звали? - которого мы в свое время сожгли.
      Монах. Вашему преосвященству не следует волноваться. Врач...
      Кардинал (отталкивает его, Галилею). Вы пытаетесь унизить Землю, хотя вы на ней живете и все от нее получаете. Вы гадите в свое гнездо. Но уж я ни в коем случае не допущу этого. (Отталкивает монаха и начинает гордо расхаживать взад и вперед.) Я не какое-то существо на какой-то звездочке, которая короткое время где-то там вертится. Я ступаю по твердой земле, я шагаю уверенно, Земля неподвижна, она - средоточие вселенной, я нахожусь в этом средоточии, и взор творца почиет на мне, и только на мне. Вокруг меня вращаются закрепленные на кристаллических сферах неподвижные звезды и могучее Солнце, созданное для того, чтобы освещать все, что есть в моем мире. А также и меня, чтобы господь меня видел. И так явственно и неопровержимо все сосредоточено вокруг меня, вокруг человека, ибо человек это плод господнего усилия, творение, обретающееся в центре мироздания, образ и подобие божье, непреходящее и... (Шатается, теряет сознание.)
      В это мгновение растворяется дверь в глубине сцены; во главе группы астрономов выходит великий Клавиус. Он проходит быстро и молча, не оглядываясь по сторонам, через зал и уже у выхода говорит, обращаясь к
      одному из монахов.
      Клавиус. Все правильно! (Уходит, сопровождаемый астрономами.)
      Дверь в глубине сцены остается открытой. Мертвая тишина. Старик кардинал
      приходит в себя.
      Кардинал. Что такое? Решение уже вынесено?
      Никто не осмеливается сказать ему.
      Монах. Вашему преосвященству нужно проследовать домой.
      Старику помогают выйти. Все в смятении покидают зал. Маленький монах из
      комиссии Клавиуса останавливается возле Галилея.
      Маленький монах (шепотом). Господин Галилей, патер Клавиус, перед тем как уйти, сказал: пусть теперь теологи позаботятся о том, чтобы снова вправить небесные круги. Итак, победа ваша. (Идет к выходу.)
      Галилей (пытаясь задержать его). Моя? Нет! Это победа разума!
      Маленький монах уходят, Галилей тоже направляется к выходу. Из дверей ему навстречу выходит высокий монах - кардинал-инквизитор. Его сопровождает один из астрономов. Галилей кланяется и, прежде чем выйти, шепотом
      спрашивает что-то у одного из привратников.
      Привратник (отвечает шепотом). Его преосвященство кардинал-инквизитор.
      Астроном провожает кардинала-инквизитора к телескопу.
      VII
      Но инквизиция налагает запрет на учение Коперника (5 марта 1616 года)
      Когда Галилей приехал в Рим,
      Кардинальский дворец распахнулся пред ним,
      Ему сласти несли, подливали вино
      И просили исполнить желание одно.
      Дом кардинала Беллармина в Риме. Бал в разгаре. В вестибюле два монаха-писца
      сидят за шахматами и ведут записи о гостях. Входят Галилей, его дочь Вирджиния, ее жених Людовико Mарсили; их встречает
      рукоплесканиями небольшая группа мужчин и дам в масках.
      Вирджиния. Я буду танцевать только с тобой, Людовико.
      Людовико. У тебя пряжка на плече расстегнулась.
      Галилей.
      Сместившийся слегка платок нагрудный
      Не поправляй так тщательно, Таисия!
      Иной беспорядок случайный позволит
      Скрытые прелести вдруг подглядеть.
      Так в людном, огнями сияющем зале
      Можно мечтать о таинственном парке,
      Где темная тень ожиданий полна.
      Вирджиния. Послушай мое сердце.
      Галилей (кладет ей руку на сердце). Бьется.
      Вирджиния. Я хочу быть красивой.
      Галилей. Да-да, будь красива. Не то они опять усомнятся, что она вертится.
      Людовико. Да она же вовсе не вертится.
      Галилей смеется.
      Весь Рим говорит только о вас. Но с сегодняшнего вечера, сударь, будут говорить о вашей дочери.
      Галилей. Говорят, что нетрудно быть красивым в Риме весной. Тут даже и я могу уподобиться располневшему Адонису. (Писцам.) Я должен здесь подождать господина кардинала. (Дочери и Людовико.) Идите веселитесь.
      Вирджиния (не успев еще войти в бальный зал, возвращается, подбегает к отцу). Отец, парикмахер на Виз дель Трионфо принял меня вне очереди, заставил четырех дам ожидать. Ему известно твое имя. (Уходит.)
      Галилей (писцам). А почему вы играете в шахматы еще по-старому? Тесно! Тесно! Теперь везде играют так, что большие фигуры могут проходить по всей доске. Ладья так (показывает), слон так, а ферзь и так и эдак. Теперь есть простор и можно строить планы.
      Первый писец. Это, знаете ли, не соответствует нашему малому жалованью. Мы можем ходить только так! (Делает короткий ход.)
      Галилей. Напротив, милейший, напротив. Кто живет на широкую ногу, тому и обувь дают пошире. Нельзя отставать от времени. Не все же плавать только вдоль берегов. Когда-нибудь надо и в открытое море выйти.
      По сцене проходит очень старый кардинал в сопровождении монаха. Он замечает Галилея, но проходит мимо него, потом нерешительно поворачивается и кланяется. Галилей садится. Из бального зала слышен хор мальчиков, поющих
      начало известного стихотворения Лоренцо Медичи о бренности жизни:
      "Зрел я умиравшие розы на кустах,
      Лепестки завядшие опадали в прах,
      Созерцая это, понял я с тех пор,
      Сколь бесплодно тщетен юности задор".