Галилей. Она не светится, не излучает свет.
      Сагредо. Что?
      Галилей. Знаешь ли ты, из чего состоит Млечный путь?
      Сагредо. Нет. Галилей. А я знаю.
      Советник. За такую штуку можно запросить десять скуди, господин Галилей.
      Галилей кланяется.
      Вирджиния (подводит Людовико к отцу). Людовико хочет тебя поздравить, отец.
      Людовико (смущенно). Поздравляю вас, сударь.
      Галилей. Я ее усовершенствовал.
      Людовико. Да, сударь. Я видел. Вы сделали футляр красным. В Голландии был зеленый.
      Галилей (к Сагредо). Я даже спрашиваю себя, не смогу ли я с помощью этой штуки доказать некое учение.
      Сагредо. Возьми себя в руки.
      Куратор. Ну теперь вы имеете верных пятьсот скуди прибавки, Галилей.
      Галилей (не обращает на него внимания, к Сагредо). Разумеется, я очень недоверчив к себе и остерегаюсь поспешных выводов.
      Дож, толстый застенчивый человек, подходит к Галилею и неуклюже пытается
      заговорить с ним.
      Куратор. Господин Галилей, его высокопревосходительство дож.
      Дож пожимает руку Галилею.
      Галилей. Да, верно, пятьсот скуди. Вы удовлетворены, ваше высокопревосходительство?
      Дож. Увы, так уж повелось, что нашей республике нужен какой-нибудь повод для воздействия на отцов города, чтобы хоть что-нибудь перепало ученым.
      Куратор. Но, с другой стороны, господин Галилей, ведь нужно иметь стимул.
      Дож (улыбаясь). Нам нужен повод.
      Дож и куратор подводят Галилея к советникам; они окружают его.
      Вирджиния и Людовико медленно уходят.
      Вирджиния. Ну как, я все правильно делала?
      Людовико. По-моему, правильно.
      Вирджиния. О чем ты думаешь?
      Людовико. Да нет, ничего! Но зеленый футляр был бы, пожалуй, так же хорош.
      Вирджиния. Мне кажется, что все очень довольны отцом.
      Людовико. А мне кажется, что я начинаю кое-что понимать в науке.
      III
      10 января 1610 года. С помощью подзорной трубы Галилей открывает в небесном пространстве явления, которые подтверждают правильность системы Коперника. Друг предостерегает его от опасных последствий этих открытий, но Галилей
      утверждает, что он верит в человеческий разум
      Десятого января тысяча шестьсот десятого года
      Галилей увидал, что нет небосвода.
      Рабочая комната Галилея в Падуе. Галилей и Сагредо в теплых плащах у
      телескопа.
      Сагредо (смотрит в телескоп; вполголоса). Край зубчатый и шершавый. В темной части, вблизи светящегося края, светящиеся точки. Они выступают одна за другой. Свет растекается от них на все большие участки, и там он сливается с большой светящейся частью.
      Галилей. Как ты объяснишь, что это за точки?
      Сагредо. Этого не может быть.
      Галилей. И все-таки есть. Это горы.
      Сагредо. Горы на звезде?
      Галилей. Огромные горы. Их вершины позолотило восходящее солнце, а вокруг на склонах еще ночь. Ты видишь, как свет, начиная с вершин, распространяется по долинам.
      Сагредо. Но ведь это противоречит всему, что учит астрономия вот уже две тысячи лет.
      Галилей. Именно так. Ты видишь то, чего не видел еще ни один человек, кроме меня. Ты второй.
      Сагредо. Но Луна не может быть Землей с горами и долинами. Так же как Земля не может быть звездой.
      Галилей. Нет, Луна может быть Землей с горами и долинами, и Земля может быть звездой. Это обычное небесное тело, одно из тысяч. Посмотри-ка еще раз. Кажется ли тебе затемненная часть Луны совсем темной?
      Сагредо. Нет, теперь, когда я гляжу внимательно, я зижу там слабое, сероватое освещение.
      Галилей. Откуда этот свет?
      Сагредо. ?
      Галилей. Он от Земли.
      Сагредо. Но ведь это бессмыслица. Как может светиться Земля с ее морями, лесами и горами, ведь Земля - холодное тело.
      Галилей. Так же, как светится Луна. Потому что обе эти звезды освещены Солнцем, поэтому они и светятся. Луна для нас то же, что и мы для нее. И она видит нас то серпом, то полукругом, то полностью диском, то вовсе не видит.
      Сагредо. Итак, значит, нет различия между Луной и Землей?
      Галилей. Очевидно, нет.
      Сагредо. Еще не прошло и десяти лет с тех пор, как в Риме сожгли человека. Его звали Джордано Бруно. Он утверждал то же самое.
      Галилей. Конечно. А мы видим это. Продолжай смотреть в трубу, Сагредо. То, что ты видишь, означает, что нет различий между небом и землей. Сегодня десятое января тысяча шестьсот десятого года. Сегодня человечество заносит в летописи: небо отменено.
      Сагредо. Это ужасно!
      Галилей. Я открыл еще кое-что. И, пожалуй, нечто еще более удивительное.
      Госпожа Сарти (входит). Господин куратор.
      Куратор вбегает.
      Куратор. Простите, что так поздно. Я был бы вам весьма обязан, если бы мог побеседовать с вами наедине.
      Галилей. Господин Сагредо может слушать все, что слушаю я, господин Приули.
      Куратор. Но, может быть, вам все же будет неприятно, если этот господин услышит, что именно произошло. К сожалению, это нечто совершенно, совершенно невероятное.
      Галилей. Видите ли, господин Сагредо привык уже к тому, что там, где я, происходят невероятные вещи.
      Куратор. А я боюсь, я боюсь. (Показывая на телескоп.) Вот она, диковинная штука. Можете ее выбросить. Все равно никакого толку от нее нет, абсолютно никакого.
      Сагредо (беспокойно расхаживая по комнате). Почему?
      Куратор. Знаете ли вы, что это ваше изобретение, которое вы назвали плодом семнадцатилетних изысканий, можно купить на любом перекрестке в Италии за несколько скуди? И притом изготовленное в Голландии. Именно сейчас в гавани выгружают с голландского корабля пятьсот подзорных труб!
      Галилей. Да неужели?
      Куратор. Я не понимаю вашего спокойствия, сударь.
      Сагредо. А что, собственно, вас беспокоит? Вы лучше послушайте, как господин Галилей с помощью этого прибора за последние дни совершил величайшие открытия в мире звезд.
      Галилей (смеясь). Можете поглядеть, Приули.
      Куратор. Нет, с меня достаточно того открытия, которое сделал я, предоставив за эту чепуху господину Галилею удвоенное жалованье. А господа из Синьории так доверчиво полагали, что этот прибор обеспечит республике большие преимущества, потому что он якобы может быть изготовлен только здесь. Но ведь только по чистой случайности, заглядывая в него, они не заметили на ближайшем перекрестке семикратно увеличенного обыкновенного уличного торговца, который по дешевке продает точь-в-точь такие же трубы.
      Галилей громко смеется.
      Сагредо. Дорогой господин Приули, может быть, я неправильно сужу о ценности этого прибора в торговле, но его ценность для философии так неизмерима, что...
      Куратор. Для философии? Какое отношение имеет господин Галилей к философии? Ведь он же математик. Господин Галилей, в свое время вы изобрели для города очень приличный водяной насос. И ваше оросительное устройство все еще действует. Ткачи хвалят вашу машину. Как мог я ждать, что произойдет такое?
      Галилей. Не спешите, Приули. Морские путешествия все еще очень продолжительны, опасны и дорого стоят. Нам не хватает своего рода точных часов на небе. Этакого путеводителя для навигации. Так вот у меня есть все основания считать, что с помощью этой подзорной трубы можно отчетливо наблюдать известные созвездия, которые совершают строго закономерные движения. Новые звездные карты могут сэкономить в мореплавании миллионы скуди, понимаете, Приули?
      Куратор, Оставьте! Я уже достаточно вас слушал. В благодарность за мое дружелюбие вы сделали меня посмешищем всего города. Потомство будет помнить обо мне как о кураторе, который попался на ничего не стоящей подзорной трубе. У вас есть все основания смеяться. Вы получили свои пятьсот скуди. Но я могу вам сказать - и говорю это как честный человек, - мне опротивел этот мир. (Уходит, громко хлопнув дверью.)
      Галилей. В гневе он даже симпатичен. Ты слышал: ему противен мир, в котором нет выгодных дел. Сагредо. А ты знал об этих голландских приборах?
      Галилей. Разумеется, хотя только по слухам. Но для этих простаков в Синьории я создал вдвое лучший прибор. Как мне работать, если судебный исполнитель торчит в доме? И для Вирджинии скоро понадобится приданое. Она ведь не очень умна. К тому же я охотно покупаю книги, и не только по физике, и люблю прилично поесть. Хорошая пища возбуждает самые удачные мысли. Поганое, время! Мне платят меньше, чем возчику, который возит винные бочки. Четыре вязанки дров за две лекции по математике. Теперь я вырвал у них пятьсот скуди, но все еще не выплатил всех долгов, иные уже двадцатилетней давности. Мне бы выкроить пять лет, чтобы исследовать, и я бы доказал все! Постой, я покажу тебе еще кое-что.
      Сагредо (не решается подойти к телескопу). Послушай, Галилей, мне страшно.
      Галилей. Я покажу тебе сейчас одну из молочно-белых блестящих туманностей Млечного пути. Ты знаешь, из чего она состоит?
      Сагредо. Это звезды, бесчисленные звезды.
      Галилей. Только в одном созвездии Ориона пятьсот неподвижных звезд. Все это многочисленные миры, и нет числа иным, еще более далеким созвездиям, о которых говорил тот, сожженный. Он их не видел, но он их угадывал!
      Сагредо. Но если даже наша Земля действительно только звезда, это все еще не доказывает утверждения Коперника, будто она вращается вокруг Солнца. В небе нет ни одной звезды, которая вращалась бы вокруг другой, а вокруг Земли все же вращается Луна.
      Галилей. А я не уверен, Сагредо. С позавчерашнего дня я не уверен. Вот Юпитер. (Направляет телескоп.) Дело в том, что возле него находятся четыре звезды, которые видны только в трубу. Я заметил их в понедельник, но не обратил особенного внимания на их положение. Вчера я поглядел опять. Я готов присягнуть, что их положение изменилось. Тогда я приметил их. Но что это? Ведь было четыре звезды. (Очень взволнован.) Посмотри.
      Сагредо. Я вижу только три.
      Галилей. Где же четвертая звезда? Вот таблицы. Необходимо вычислить, как именно они могли переместиться.
      Оба взволнованы, садятся за работу. На сцене темнеет, однако на круглом экране видны Юпитер и его спутники. Когда становится светло, они все еще
      сидят, накинув зимние плащи.
      Все доказано. Четвертая звезда могла только зайти за Юпитер, и поэтому она не видна. Вот тебе та звезда, вокруг которой кружатся другие звезды.
      Сагредо. Но как же тогда кристаллическая сфера, к которой прикреплен Юпитер?
      Галилей. Да, где же она, эта сфера? И как может быть прикреплен Юпитер, если вокруг него движутся другие звезды? Нет опоры в небесах, нет опоры во вселенной! Там находится еще одно Солнце!
      Сагредо. Успокойся. Ты слишком торопишься с выводами.
      Галилей. Как это - торопишься? Да взволнуйся же ты, человече. Ведь то, что ты видишь, еще не видал никто. Они были правы!
      Сагредо. Кто? Последователи Коперника?
      Галилей. И тот, сожженный! Весь мир был против них, но они были правы. Это нужно показать Андреа. (Вне себя бежит к двери и кричит.) Сарти, Сарти!
      Сагредо. Галилей, ты должен успокоиться.
      Галилей. Сагредо, ты должен взволноваться!
      Сагредо (поворачивая телескоп). Ну чего ты орешь как сумасшедший?
      Галилей. А ты? Чего ты стоишь как пень, когда открыта истина?
      Сагредо. Я вовсе не стою как пень, я дрожу от страха, что это может оказаться истиной.
      Галилей. Что ты говоришь?
      Сагредо. Ты что же, совсем обезумел? Неужели ты не можешь понять, в какое дело ввязываешься, если все, что ты увидел, окажется правдой? И если ты будешь на всех рынках кричать о том, что наша Земля не центр вселенной, а простая звезда?
      Галилей. Да-да, и что вся огромная вселенная со <всеми ее созвездиями вовсе не вертится вокруг нашей крохотной Земли, как это воображали раньше.
      Сагредо. Значит, есть только созвездия? А где же тогда бог?
      Галилей. Что ты имеешь в виду?
      Сагредо. Бога! Где бог?
      Галилей (гневно). Там его нет! Так же как его нет и здесь, на Земле, если там имеются существа, которые хотели бы его разыскивать у нас.
      Сагредо. Так где же все-таки бог?
      Галилей. Разве я богослов? Я математик.
      Сагредо. Прежде всего ты человек. И я спрашиваю тебя, где же бог в твоей системе мироздания?
      Галилей. В нас самих либо нигде.
      Сагредо (кричит). Ведь так же говорил сожженный!
      Галилей. Так же говорил сожженный.
      Сагредо. За это он и был сожжен! Еще не прошло и десяти лет!
      Галилей. Потому что он ничего не мог доказать. Потому что он только утверждал.
      Сагредо. Галилей, я всегда считал тебя умным человеком. Семнадцать лет в Падуе и три года в Пизе ты терпеливо излагал сотням студентов систему Птолемея, которая соответствует писанию и утверждена церковью, основанной на писании. Ты считал ее неправильной, так же как Коперник, но ты излагал ее ученикам.
      Галилей. Потому что я ничего не мог доказать.
      Сагредо (недоверчиво). И ты считаешь, что теперь что-то изменилось?
      Галилей. Все изменилось! Послушай, Сагредо! Я верю в человека и, следовательно, верю в его разум! Без этой веры у меня не было бы сил утром встать с постели.
      Сагредо. Ну а теперь послушай, что я тебе скажу. Я не верю в это. Сорок лет, проведенные среди людей, научили меня; люди недоступны доводам разума. Покажи им красный хвост кометы, внуши им слепой ужас - и они побегут из домов, ломая себе ноги. Но сообщи им разумную истину, снова и снова докажи ее, и они попросту высмеют тебя.
      Галилей. Это совершеннейшая неправда, это клевета. Не понимаю, как ты можешь любить науку, если думаешь так. Только мертвецов нельзя убедить доказательствами!
      Сагредо. Как ты можешь смешивать их жалкую хитрость с разумом!
      Галилей. Я не говорю о хитрости. Я знаю, что они называют осла конем, когда продают его, а коня - ослом, когда покупают. В этом их хитрость. Но старуха, которая, готовясь в путь, накануне жесткой рукой подкладывает мулу лишнюю вязанку сена, корабельщик, который, закупая припасы, думает о бурях и штилях, ребенок, который натягивает шапку, когда ему докажут, что возможен дождь, - на них на всех действуют доказательства. И на "их на всех я надеюсь. Да, я верю в кроткую власть разума, управляющего людьми. Они не могут подолгу противостоять этой власти. Ни один человек не может долго наблюдать (поднимает руку и роняет на пол камень), как я роняю камень и при этом говорю: он не падает. На это не способен ни один человек. Соблазн, который исходит от доказательства, слишком велик. Ему поддается большинство, а со временем поддадутся все. Мыслить - это одно из величайших наслаждений человеческого рода.
      Госпожа Сарти (входя). Вы меня звали, господин Галилей?
      Галилей (опять подошел к телескопу, что-то записывает, очень приветливо). Да, мне нужен Андреа.
      Госпожа Сарти. Андреа? Он в постели, он спит.
      Галилей. Не могли бы вы его разбудить?
      Госпожа Сарти. А зачем это он вам нужен?
      Галилей. Я хочу показать ему кое-что, что его порадует. Он должен увидеть то, что, кроме нас, еще никто не видел с тех пор, как существует Земля.
      Госпожа Сарти. Значит, опять глазеть в вашу трубу?
      Галилей. Да, в мою трубу, Сарти.
      Госпожа Сарти. И ради этого я должна его будить среди ночи? Да вы в своем уме? Ему нужно спать по ночам. И не подумаю его будить.
      Галилей. Ни в коем случае?
      Госпожа Сарти. Ни в коем случае.
      Галилей. Тогда, Сарти, может быть, вы мне поможете? Видите ли, возник вопрос, о котором мы никак не можем договориться, - вероятно, потому что прочитали слишком много книг. А речь идет о небе, о созвездиях. Спрашивается, как предполагать, что вокруг чего вращается: большое вокруг малого или малое вокруг большого?
      Госпожа Сарти (недоверчиво). Вас нелегко понять, господин Галилей. Вы серьезно спрашиваете или опять собираетесь дурачить меня?
      Галилей. Это серьезный вопрос.
      Госпожа Сарти. Тогда я могу вам быстро ответить. Кто подает обед: я вам или вы мне?
      Галилей. Вы подаете мне. Вчера он был пригоревшим.
      Госпожа Сарти. А почему он был пригоревшим? Потому что я должна была принести вам башмаки как раз тогда, когда все поспевало. Ведь я приносила вам башмаки?
      Галилей. По-видимому.
      Госпожа Сарти. А все потому, что вы ученый и вы мне платите.
      Галилей. Понятно, понятно. Это нетрудно понять. Спокойной ночи, Сарти.
      Госпожа Сарти уходит смеясь.
      И такие люди не поймут истины? Да они схватятся за нее.
      Зазвонил колокол к утренней мессе. Входит Вирджиния в плаще, с фонарем.
      Вирджиния. Доброе утро, отец!
      Галилей. Почему ты так рано встала?
      Вирджиния. Мы пойдем с госпожой Сарти к утренней мессе. Людовико тоже придет туда. Как прошла ночь, отец?
      Галилей. Ночь была светлой.
      Вирджиния. Можно, я погляжу?
      Галилей. Зачем?
      Вирджиния не знает, что ответить.
      Это не игрушка.
      Вирджиния. Нет, отец.
      Галилей. А к тому же эта труба - сплошное разочарование, и ты вскоре услышишь об этом повсюду. Ее продают на улице за три скуди, и ее еще раньше изобрели в Голландии.
      Вирджиния. А ты ничего не увидел нового на небе через эту трубу?
      Галилей. Ничего такого, что б тебе понравилось. Только несколько маленьких тусклых пятнышек слева от большой звезды. Придется как-то обратить на них внимание. (Обращаясь к Сагредо, а не к дочери.) Пожалуй, назову их звездами Медичи в честь великого герцога Флоренции. (Опять обращается к дочери.) Вот что будет тебе занятно, Вирджиния: возможно, мы переедем во Флоренцию. Я написал туда, не захочет ли великий герцог использовать меня как придворного математика.
      Вирджиния (сияет). При дворе?
      Сагредо. Галилей!
      Галилей. Дорогой мой, мне необходимо время для исследований. Мне необходимы доказательства. И мне нужны горшки с мясом. А в такой должности мне уже не придется на частных уроках втолковывать систему Птолемея. Нет, у меня будет достаточно времени - время, время, время, чтобы разрабатывать мои доказательства, потому что всего, что у меня есть сейчас, еще мало. Это еще ничто, жалкие крохи! С этим я еще не могу выступать перед всем миром. Еще нет ни единого доказательства того, что хотя бы одно небесное тело вращается вокруг Солнца. Но я найду доказательства, убедительные для всех, начиная от Сарти и кончая самим папой. У меня теперь одна лишь забота - чтобы меня приняли ко двору.
      Вирджиния. Конечно же, тебя примут, отец, с этими новыми звездами и со всем прочим.
      Галилей. Ступай в церковь.
      Вирджиния уходит.
      Сагредо (читает вслух конец письма, которое ему протянул Галилей). "Ни к чему я не стремлюсь так сильно, как к тому, чтобы быть ближе к вам, восходящему солнцу, которое озарит нашу эпоху". Великому герцогу Флоренции сейчас девять лет от роду.
      Галилей. Правильно! Ты находишь мое письмо слишком раболепным? А я все сомневаюсь, достаточно ли оно раболепно, не слишком ли официально; не покажется ли, что я недостаточно унижаюсь? Сдержанное письмо мог бы написать тот, кто имеет заслуги в доказывании правоты Аристотеля, но не я. А такой человек, как я, может добраться до более или менее достойного положения только ползком, на брюхе. Ты ведь знаешь, я презираю людей, чьи мозги неспособны наполнить им желудки.
      Госпожа Сарти и Вирджиния идут в церковь, проходят мимо Галилея и Сагредо.
      Сагредо. Не надо уезжать во Флоренцию, Галилей.
      Галилей. Почему не надо?
      Сагредо. Потому что там хозяйничают монахи.
      Галилей. При флорентийском дворе есть именитые ученые.
      Сагредо. Лизоблюды!
      Галилей. Я возьму их за загривки и поволоку к трубе. Ведь и монахи люди, Сагредо. И они подвластны соблазну доказательств. Не забывай, что Коперник требовал, чтобы они верили его вычислениям, а я требую только, чтобы они верили своим глазам. Если истина слишком слаба, чтобы обороняться, она должна переходить в наступление. Я возьму их за загривки и заставлю смотреть в эту трубу.
      Сагредо. Галилей, ты вступаешь на ужасный путь. Злосчастен тот день, когда человек открывает истину, он ослеплен в тот миг, когда уверует в разум человеческого рода. О ком говорят, что он идет с открытыми глазами? О том, кто идет на гибель. Как могут власть имущие оставлять на свободе владеющего истиной, хотя бы это была истина только о самых отдаленных созвездиях? Неужели ты думаешь, что папа будет слушать тебя и признавать, что ты прав, когда ты скажешь ему, что он заблуждается и сам этого не знает. Неужели ты думаешь, что он просто запишет в свой дневник: десятого января тысяча шестьсот десятого года отменено небо? Неужели ты захочешь покинуть республику с истиной в кармане и с твоей трубой в руке, направляясь прямо в капканы князей и монахов? Ты так недоверчив в своей науке и так по-детски легковерен ко всему, что якобы может облегчить твои научные занятия. Ты не веришь Аристотелю, но веришь великому герцогу Флоренции. Только что я смотрел на тебя, ты стоял у своей трубы и наблюдал эти новые звезды, и мне почудилось, что я вижу тебя на костре, и, когда ты сказал, что веришь в силу доказательства, я почувствовал запах горелого мяса. Я люблю науку, но еще больше люблю тебя, мой друг. Не уезжай во Флоренцию, Галилей! Галилей. Если они меня примут, я поеду.
      На занавесе появляется последняя страница письма:
      "Нарицая новые звезды, открытые мною, величавым именем рода Медичи, я сознаю, что если прежде возвышение в звездный мир служило прославлению богов и героев, то в настоящем случае, наоборот, величавое имя Медичи обеспечит бессмертную память об этих звездах. Я же осмеливаюсь напомнить Вам о себе как об одном из числа Ваших самых верных и преданных слуг, который считает для себя величайшей честью то, что он родился Вашим подданным. Ни к чему я не стремлюсь так сильно, как к тому, чтобы быть ближе к Вам, восходящему солнцу, которое озарит нашу эпоху.
      Галилео Галилей".
      IV
      Галилей сменил Венецианскую республику на флорентийский дворец. Открытия, сделанные с помощью телескопа, наталкиваются на недоверие придворных ученых
      Старье говорит: я есмь и буду,
      Каким было веков испокон.
      Новое говорит: но если ты худо,
      Изволь убираться вон.
      Дом Галилея во Флоренции. Госпожа Сарти в кабинете Галилея готовит прием гостей. Тут же сидит ее сын Андреа, разбирая и складывая астрономические
      карты.
      Госпожа Сарти. С тех пор как мы благополучно оказались в этой хваленой Флоренции, только и дела что спину гнуть в поклонах. Весь город проходит у этой трубы, а мне потом пол вытирать. И все равно ничего не поможет. Если бы там что-нибудь было, в этих открытиях, так уж духовные господа знали бы это раньше. Четыре года я прослужила у монсиньора Филиппо и никогда не могла стереть всей пыли в его библиотеке. Кожаные книжищи до самого потолка, и не стишки какие-нибудь! А у бедняги монсиньора у самого было фунта два мозолей на заду от постоянного сидения над науками. И чтоб уж такой человек не знал что к чему. И сегодняшний большой осмотр, конечно, будет конфузом, так что я завтра опять не посмею глянуть в глаза молочнику. Я-то уж знала, что говорю, когда советовала ему сперва покормить господ хорошим ужином, дать им по доброму куску тушеной баранины, прежде чем они подойдут к его трубе. Так нет же. (Передразнивая Галилея.) "У меня для них приготовлено кое-что другое".
      Внизу стучат.
      (Смотрит в зеркальце за окном, так называемый "шпион".) Боже мой, ведь это уже великий герцог. А Галилей еще в университете.
      Бежит вниз и впускает великого герцога Флоренции Козимо Медичи, маршала
      двора и двух придворных дам.
      Козимо. Я хочу увидеть трубу.
      Маршал двора. Может быть, ваше высочество соблаговолят подождать, пока придут господин Галилей и другие господа из университета. (Оборачиваясь к госпоже Сарти.) Господин Галилей хотел, чтобы астрономы проверили открытые им звезды, названные им звездами Медичи.
      Козимо. Но они ведь вовсе не верят в трубу. Где она?
      Госпожа Сарти. Там, наверху, в рабочей комнате.
      Мальчик кивает, показывая на лестницу, и после ответного кивка госпожи
      Сарти взбегает наверх.
      Маршал двора (дряхлый старик). Ваше высочество! (Госпоже Сарти.) Нужно обязательно туда подыматься? Я ведь пришел только потому, что заболел воспитатель.
      Госпожа Сарти. С молодым господином ничего не приключится. Там наверху мой сын.
      Козимо (наверху, входя). Добрый вечер.
      Мальчики церемонно раскланиваются. Пауза. Затем Андреа вновь возвращается
      к своей работе.
      Андреа (тоном своего учителя). Здесь у нас прямо как в проходном дворе.
      Козимо. Много посетителей?
      Андреа. Ходят, толкутся, глазеют и не понимают ни шиша.
      Козимо. Понятно. Это она? (Показывает на трубу.)
      Андреа. Да, это она. Но только здесь руки прочь!
      Козимо. А это что такое? (Показывает на деревянную модель системы Птолемея.)
      Андреа. Это птолемеевская.
      Козимо. Тут показано, как вертится Солнце?
      Андреа. Да, так говорят.
      Козимо (садится, кладет модель на колени). Мой учитель простудился, потому я смог уйти пораньше. Здесь хорошо.
      Андреа (беспокоен, ходит взад-вперед, волоча ноги, недоверчиво оглядывая чужака, наконец, не в силах удержаться от соблазна, достает из-за карт вторую деревянную модель - модель системы Коперника). Но в действительности-то, конечно, все выглядит так.
      Козимо. Что значит - так?
      Ашдреа (показывая на модель, которую держит Козимо). Думают, что устроено все так, а по-настоящему (показывая на свою модель) оно так. Земля вертится вокруг Солнца. Понимаете?
      Козимо. Ты вправду так думаешь?
      Андреа. Еще бы! Это доказано.
      Козимо. Правда?.. Хотел бы я знать, почему они меня вообще не пускают к старику. Вчера он еще был за ужином.
      Андреа. Вы, кажется, не верите, а?
      Козимо. Напротив, конечно, верю.
      Андреа (внезапно показывая на модель, которую держит Козимо). Отдай-ка. Ты ведь даже этого не понимаешь.
      Козимо. Зачем тебе сразу две?
      Андреа. Отдавай! Это не игрушка для мальчишек.
      Козимо. Я готов тебе отдать, но ты должен быть повежливее, вот что.
      Андреа. Ты дурак! "Повежливее"! Еще чего, ишь ты. Давай живо, не то влетит.
      Козимо. Руки прочь, слышишь!
      Они начинают драться, схватываются, катаются по полу.
      Андреа. Я тебе покажу, как обращаться с моделью. Сдавайся!
      Козимо. Вот теперь она сломалась. Ты вывернешь мне руку.
      Андреа. А вот мы увидим, кто прав, кто неправ. Говори, что она вертится, а не то нащелкаю по лбу.
      Козимо. Никогда! Ах ты, рыжий! Вот я тебя научу вежливости.
      Андреа. Кто рыжий? Я рыжий?
      Они молча продолжают драться. Внизу входят Галилей и несколько профессоров
      университета; за ними Федерцони.
      Маршал двора. Господа! Легкое недомогание воспрепятствовало воспитателю его высочества господину Сури сопровождать его высочество.
      Теолог. Надеюсь, ничего опасного?
      Маршал двора. Нисколько.
      Галилей (разочарованно). Значит, его высочества не будет?
      Маршал двора. Его высочество наверху. Прошу господ не медлить. Двор так жаждет поскорее узнать мнение просвещенного университета о необычайном приборе господина Галилея и чудесных новых созвездиях.
      Они подымаются наверх. Мальчики, лежа на полу, притихли. Они услыхали
      движение внизу.
      Козимо. Они уже здесь. Пусти меня.
      Профессора (поднимаясь по лестнице). Нет-нет, все в полном порядке.
      - Медицинский факультет считает, что эти заболевания в старом городе нельзя считать чумой. Это исключено. Миазмы должны замерзать при такой температуре, как сейчас.
      - Самое худшее в таких случаях паника.
      - Не что иное, как обычные для этого времени года простуды.
      - Всякое подозрение исключено.
      - Все в полном порядке. (Приветствует герцога.)
      Галилей. Ваше высочество, я счастлив, что мне позволено в вашем присутствии познакомить этих господ с некоторыми новинками.
      Козимо церемонно раскланивается со всеми, в том числе и с Андреа.
      Теолог (увидев на полу сломанную модель системы Птолемея). Здесь, кажется, что-то сломалось.
      Козимо быстро наклоняется и вежливо передает модель Андреа. Тем
      временем Галилей незаметно убирает вторую модель.
      Галилей (стоя у телескопа). Как вашему высочеству несомненно известно, мы, астрономы, за последнее время столкнулись с большими трудностями в наших расчетах. Мы используем для них очень старую систему, которая хотя и соответствует философским воззрениям, но, к сожалению, видимо, не соответствует фактам. Согласно этой старой системе - системе Птолемея предполагается, что движения звезд очень сложны. Так, например, планета Венера движется якобы так. (Рисует на доске эпициклический путь Венеры в соответствии с гипотезой Птолемея.) Однако, принимая за действительность такие затруднительные движения, мы оказываемся не в состоянии рассчитать заранее положение небесных тел. Мы их не находим там, где им следовало бы быть по нашим вычислениям. А к тому же еще имеются и такие движения звезд и планет, которые вообще невозможно объяснить по системе Птолемея. Именно такие движения осуществляют вокруг планеты Юпитер те новые маленькие звезды, которые я обнаружил. Угодно ли будет господам начать с наблюдений над спутниками Юпитера - звездами Медичи?
      Андреа (указывая на табурет перед телескопом). Пожалуйста, садитесь вот сюда.
      Философ. Благодарю, дитя мое! Я опасаюсь, однако, что все это не так просто. Господин Галилей, прежде чем мы используем вашу знаменитую трубу, мы просили бы вас доставить нам удовольствие провести диспут. Тема: могут ли существовать такие планеты?
      Математик. Вот именно, диспут по всей форме.
      Галилей. Я полагаю, вы просто поглядите в трубу и убедитесь.
      Андрея. Садитесь, пожалуйста, сюда.
      Математик. Разумеется, разумеется. Вам, конечно, известно, что, согласно воззрениям древних, невозможно существование таких звезд, кои кружились бы вокруг какого-либо иного центра, кроме Земли, и так же невозможны звезды, кои не имели бы на небе твердой опоры?