А жена его сказала презрительно:
      - Фабричные! Они едут в Ланкашир наниматься на прядильную фабрику. И зачем только такие люди берутся за самостоятельное дело? Фабрика - самое подходящее для них место.
      Все же она тревожно поглядывала на большое пятно от сырости, которое ей торжествующим жестом показала прежняя хозяйка. Когда они осматривали помещение, пятно было заставлено платяным шкафом.
      Полли и ее отец ушли, не дождавшись, когда уляжется суматоха. Они поехали домой.
      Полли больше не пыталась заговорить: она была уверена, что это не имеет смысла. Но еще не дойдя до дому, она не удержалась и завела речь о том, что, в конце концов, эти люди по крайней мере самостоятельны и умеют это ценить. Они не хотят иметь над собой никакого начальства. Они предпочитают работать до поздней ночи.
      Она не знала, слушает ли ее отец. Но он слушал очень внимательно.
      На следующий день Пичем отправился в Национальный депозитный банк. Там он работал несколько часов вместе с Миллером. О связи Мэкхита с Аароном тот мог сообщить очень немногое, но Пичем давно уже понял, что спасти банк может только его зять. Уже то, как Мэкхит завладел им, показывало, что он парень не промах.
      В общем и целом, д-лавки произвели на Пичема хорошее впечатление. Организованы они были неплохо. Этим способом из людей можно было кое-что выжать.
      Полли совершенно напрасно опасалась, что ее отца неприятно поразит нищенский вид лавок. Он хорошо знал, что нищета - это оборотная сторона благосостояния. Что такое благосостояние одного человека, как не нищета другого?
      - О всех этих благодетелях человечества я и слышать не хочу, - нередко говаривал он. - Я отлично помню, как в один прекрасный день все газеты подняли истошный крик: лондонские трущобы, дескать, недостойны называться человеческим жильем - они негигиеничны! Целый квартал был снесен с лица земли, а обитателей его переселили в красивые, солидные и гигиеничные дома в Стоктоне-на-Тайне. Все время велся точный статистический учет; через пять лет при сравнении записей оказалось, что смертность в трущобах равнялась двум процентам, а в новых домах - двум и шести десятым процента. Все были очень удивлены. А все дело в том, что новые квартиры просто-напросто стоили на четыре-восемь шиллингов в неделю дороже и их обитателям, чтобы покрыть этот излишек, приходилось экономить на еде. Об этом наши реформаторы и благодетели человечества не подумали!
      Талант зятя произвел на Пичема сильное впечатление. То и дело отрываясь от бумаг и скользя рассеянным взором по развалине Миллеру, он спрашивал себя, не была ли их вражда в конечном счете обычной враждой двух поколений. Он недооценил Мэкхита, считал его преступником. А между тем Мэкхит был исключительно трудоспособным и, несомненно, дальновидным дельцом.
      В тот же вечер Пичем встретился с адвокатом Уолли у него на квартире.
      Они беседовали в просторной, роскошно обставленной комнате, с богатыми лепными украшениями на стенах и множеством экзотических ковров. В углу, неподалеку от огромного письменного стола, стояли широколиственные растения в серых эмалевых горшках.
      - Вы пришли по поводу бракоразводного процесса? - несколько холодным тоном спросил Уолли. - По правде сказать, мне становится не по себе, когда я о нем думаю. Супружеская измена господина Мэкхита установлена и признана им. Привлечение господина Кокса (одного из ваших деловых друзей, если я не ошибаюсь) в качестве свидетеля супружеской измены вашей дочери, само собой, лишь уловка, но я опасаюсь, что при этом на свет Божий будут извлечены целые горы грязного белья.
      - Кто предложил выставить свидетелем господина Кокса? - удивленно спросил Пичем.
      - Господин Мэкхит. Несколько дней тому назад.
      - Так, - медленно сказал Пичем. - Дело в том, что господин Кокс уже два дня как пропал. Он позавчера не вернулся домой. Его сестра, с которой он живет в одной квартире, по-видимому, очень обеспокоена. К сожалению, у него есть известные наклонности, толкающие его на общение с подонками общества, так что его отсутствие не может не вызвать серьезных опасений. Иными словами, я боюсь, что с Коксом нам больше не придется иметь дело.
      - Ага!
      Это все, что сказал Уолли. Он испытующим взором посмотрел на своего собеседника, словно еще не отдавая себе отчета в том, что произошло.
      - Я порвал всякие деловые отношения с господином Коксом, - продолжал Пичем. - Я ездил с ним в Саутгемптон, и там, после некоторых происшествий, у меня открылись глаза. Я предпочел бы не вдаваться в описание тех омерзительных, прямо-таки тошнотворных сцен, очевидцем которых мне довелось быть. С того момента в нравственном отношении человек этот перестал для меня существовать.
      После этого он оставил Кокса и с непроницаемым лицом заявил, что его дочь сообщила ему, что ожидает ребенка от своего мужа. Вследствие этого положение в корне изменилось. Ни о каком разводе больше не может быть речи.
      Адвокат, как видно, был этому рад. Пичем продолжал говорить сухим тоном. Он осведомился, как протекает процесс его зятя и чем он может кончиться, и дал понять, что с некоторых пор он заинтересован в благоприятном исходе.
      Адвокат поиграл разрезальным ножиком.
      - Господин Пичем, - сказал он, - можете меня повесить, если ваш зять не будет оправдан. И тени подозрения на нем не останется, можете быть уверены. У него есть алиби.
      - Отлично, - сказал Пичем и собрался было встать.
      - Совсем не отлично, - с возмущением сказал Уолли. - Если не будет найден убийца, дело затянется. Сперва проверят его алиби. Нет, милый Пичем, тут уж нам придется чуточку помочь.
      Он откинулся на спинку кресла и сложил ручки на животе.
      - Дорогой Пичем, - начал он медленно, - вы заинтересовали, да и не можете не быть заинтересованы, в том, чтобы обстоятельства, при которых скончалась госпожа Суэйер, были выяснены до конца. Если не ошибаюсь, Уайт отстаивал перед судом присяжных тот тезис, что Суэйер, принимая во внимание ее экономическое положение, не нуждалась в убийце для того, чтобы покончить счеты с жизнью. Ей действительно жилось очень плохо.
      Уолли говорил все медленней, как бы подыскивая формулу перехода. Он смотрел мимо господина Пичема, который сидел не двигаясь, свесив костлявые руки между колен.
      Как бы подстегнув себя, Уолли продолжал:
      - К сожалению, благодаря ряду дополнительно выяснившихся обстоятельств эта версия оказалась несостоятельной.
      Уолли встал. Он широко зашагал по толстым коврам, которые он заработал своим ораторским искусством.
      - Господин Пичем, - сказал он многозначительно, не переставая шагать, в последние дни своей жизни покойная Мэри Суэйер общалась с человеком, которому, пожалуй, жилось еще хуже, - с неким солдатом по имени Фьюкумби. В суде он выступил в качестве свидетеля. Из его показаний явствует, что в вечер убийства он встретился с госпожой Суэйер и проводил ее до набережной.
      Адвокат помолчал. Он резко остановился перед Пичемом, пристально поглядел на него и продолжал спокойно:
      - Он последним видел убитую, и ни одному человеку, слушавшему его показания, не пришла в голову мысль, которая напрашивалась сама собой. До такой степени ненависть к людям, стоящим на более высокой ступеньке общественной лестницы, ослепляет свидетелей, происходящих по большей части из простонародья! Этот солдат провожал несчастную Суэйер, которая к тому времени, вероятно, окончательно потеряла власть над собой, и в редакцию "Зеркала". Есть доказательства - должны быть доказательства, показания соседей, например, подтверждающие демоническую власть этого человека над несчастной женщиной. Он прокрался в ее уютное гнездышко в ту пору, пока ее муж, тоже солдат, то есть его товарищ, находился на фронте. Этому человеку доставило особое удовольствие обольстить жену товарища. И все это произошло в крохотной комнатке, на глазах у детей! Пронюхав об исключительном внимании и отеческой заботливости, проявляемых господином Мэкхитом по отношению к самым мелким его сотрудникам, он днем и ночью наседал на несчастную, уговаривая ее использовать открывшуюся перед ней редчайшую возможность. Охваченная стыдом женщина, некогда порядочная и честная, должно быть, отказалась; она, должно быть, заявила, что не станет шантажировать своего шефа; ночью на набережной, видимо, разыгралась сцена... Так или иначе, у нас будут показания докера, который в интересующий нас вечер гулял по набережной и в четверть десятого встретил Фьюкумби, шедшего по направлению от крайней дамбы. Господин Пичем! - Адвокат возвысил голос. - Те самые соображения, которые не позволяют нам верить, что состоятельный банкир Мэкхит мог лишить жизни мелкую торговку Суэйер, наводят нас на мысль о том, что это мог сделать нищий проходимец, бывший солдат Фьюкумби, потерявший образ и подобие человеческое. Эти соображения суть соображения об уровне развития человека. Военное ремесло, возвышающее образованного, обладающего воображением человека и толкающее его на величайшую доблесть, пробуждает в грубом, необразованном человеке самые низменные инстинкты. Его манит нажива. Нажива в любой форме. Элементарная кровожадность толкает его на убийство. Для него не существует открытого, стимулирующего все человеческие способности соревнования, стремления ввысь, вечно бдительного честолюбия, жажды стать лучше и сильнее, свойственной нашему образованному обществу. Те убогие знания, что он приобрел в школе, не способны оказать на него решающего воздействия, да и в большинстве случаев его влечет в школу только теплая печка, если не возможность избежать побоев, градом сыплющихся на него в родном доме. Он ничего не может заработать - для этого он слишком туп. А если он что заработает, то тут же промотает. Денежное вознаграждение, полученное им при демобилизации, уходит у него меж пальцев. И вот у него уже нет ни гроша. Вы-то ведь знаете, господин Пичем: Лондон отнюдь не детский сад для тех, у кого пусто в кармане! Он пытается просить милостыню - ничего не выходит: вероятно, у него недостаточно симпатичная внешность. И вот он приходит в то состояние, когда малейшая надежда раздобыть деньги парализует все сдерживающие центры. Он должен убить, хотя бы это убийство принесло ему два шиллинга! Во всем этом частично повинна природа, неравномерно распределяющая свои дары, среда, воспитание. Мы не станем это отрицать!
      Адвокат несколько секунд смотрел вверх, на хрустальную люстру.
      - Вы мне возразите, - продолжал он тихим голосом, - что она заведомо была нищей, что в кармане у нее не могло быть больше двух-трех пенни. Но я вам уже объяснил, что я себе представляю определенную сцену: зашедшую чересчур далеко попытку воздействия на волю этой достойной сожаления женщины. Однако два-три пенни тоже могли сыграть решающую роль. И это возможно. Даже это! Что? Человеческая жизнь за два-три пенни? Мыслимо ли это? Милостивые государи! - Адвокат, увлекшись своим красноречием, забыл, что он находится у себя дома. - Одного взгляда на наш город достаточно, чтобы понять эту ужасающую, невероятную истину: это возможно! Что для вас, милостивые государи, несколько пенсов? Что для вас несколько фунтов? Что нужно для того, чтобы вы... Нет, я не стану развивать эту мысль! Знаете ли вы, что такое ночь, проведенная под мостом? Нет! Избавьте меня от этого описания!
      Адвокат стоял, упершись руками в спинку стула, в двух шагах от Пичема, глядя на него сверху вниз. Спокойно, несколько рассеянно, словно стараясь удержать в памяти основные тезисы своей необычайной импровизации, он закончил:
      - Резюмирую. Безвыходное материальное положение, то самое, что могло толкнуть Мэри Суэйер на самоубийство, толкнуло солдата Джорджа Фьюкумби, еще более жалкого, чем она, человека, на убийство. Ибо всякий раз, как перед нами встает задача найти виновника злодеяния, я задаю себе только один вопрос: кому оно было на пользу, это злодеяние? Тот, кому оно было на пользу, ваша честь и милостивые государи, тот его и совершил!
      Крупнейший авторитет в области человеческого убожества одобрительно слушал его.
      БИТВА В ВЕСТ-ИНДСКИХ ДОКАХ
      Мрак непроглядный, бушуют валы,
      Корабль мчится вперед.
      Колокол глухо взывает в ночи:
      Риф впереди встает!
      В этом последнем страшном бою
      Борются все за отчизну свою.
      Близок конец, близок конец!
      Но не покинет вахты храбрец.
      Колокол бьет: никого не сберечь!
      Тщетно бороться! Корабль дал течь!
      Будь же готов! Ничего не забудь!
      В вечную гавань мы держим путь!
      Храни нас Бог!
      Навек ложимся мы спать на морское дно!
      Храни нас Бог!
      "Жребий, моряка"
      Только на третий день после убийства сестра Кокса нашла его тело в морге в Поплере.
      Пресса ставила смерть маклера Кокса в связь с забастовкой докеров, все сильней привлекавшей внимание общественности.
      "Не может быть сомнения в том, - писали газеты, - что Уильям Кокс пал за родину. Полицейские расследования устанавливают с полной очевидностью, что бастующие рабочие не остановились и перед убийством. Кокс сотрудничал с правительством в деле обеспечения тоннажем воинских частей, отправляемых в Кейптаун. Если правительство не хочет или не может защищать людей, работающих на благо страны, то в скором времени не найдется ни одного дельца, который пожелает сотрудничать с ним. Поистине трагическая смерть по-I стигла этого заслуженного гражданина, погибшего в самый разгар великолепной демонстрации инвалидов войны! Многие сотни искалеченных людей вышли на улицу в этот вторник в районе доков, выражая свой протест против безответственной забастовки докеров, по вине которых английские солдаты, ждущие подмоги в осажденном Мафекинге, обречены на гибель. Как известно, вся забастовка разгорелась из-за нескольких пенсов. На эти лишних два-три пенса в неделю ни один из бастующих рабочих не сможет купить себе даже пару башмаков. Таким образом, бедственное положение страны используется для вымогательства, не сулящего никакой выгоды даже самим вымогателям. Лучшие умы нашего промышленного мира день и ночь бьются над проблемой снижения прожиточного минимума. Совсем еще недавно один судебный процесс, привлекший к себе всеобщее внимание, дал всем желающим возможность убедиться в том, что наши дельцы ценой тяжелых жертв неустанно борются за снижение цен на предметы первой необходимости. Напрягая все свои силы, торговая сеть Крестона, концерн Аарона и десятки мелких самостоятельных лавочников и кустарей, объединенных во всем известную систему д-лавок, снижают цены на товары. Как они смогут осуществить этот план, если часть населения упрямо настаивает на своих притязаниях, основанных на самообмане? Никто не станет оспаривать, что рабочие имеют такое же право на приличную оплату своего труда, как и прочие слои населения. Но применяемые ими методы ничем не могут быть оправданы, особенно в такое время, когда империя борется за свое существование и от каждого требуются жертвы. Хочется думать, что правительство наконец-то скажет свое веское слово. Убийство коммерсанта Уильяма Кокса - это огненные письмена, говорящие о том, какая страшная опасность подстерегает Англию".
      Должно было, однако, случиться еще очень многое, прежде чем правительство вспомнило о своем долге.
      В качестве председателя КЭТС Пичем дал ряд интервью. От имени товарищества он выразил глубочайшую скорбь по поводу кончины незаменимого сотрудника и особо подчеркнул патриотические взгляды усопшего. За время, прошедшее между опознанием Кокса в морге и его похоронами, Пичем занялся чисто деловой стороной корабельной аферы.
      По просьбе девицы Кокс он просмотрел все бумаги почившего, пообещал ей комиссионные в размере двенадцати тысяч двухсот пятидесяти фунтов и взял себе подписанный двумя членами товарищества документ, касавшийся внутренних дел КЭТС, а также бумагу, подтверждавшую преимущественное право Кокса на приобретение саутгемптонских кораблей.
      В архиве Кокса он нашел также все бумаги, касавшиеся покупки и продажи старых судов; эти бумаги были ему нужны для КЭТС.
      Далее, разбираясь в бумагах незабвенного покойника, он сделал ошеломляющее открытие: он нашел второй договор с правительством на новые саутгемптонские суда. Усопший, приобретя через КЭТС три отличных корабля за гроши, не замедлил предложить их правительству.
      Его прибыль со всего этого дела равнялась ста двадцати тысячам фунтов с лишним! У Пичема закружилась голова.
      На одну секунду он испугался, что его хватит удар.
      В соседней комнате (дверь была полуоткрыта) сидели девица Кокс и пришедшая к ней с визитом Полли. Обе женщины шили траурные платья. В течение нескольких минут Пичем боролся с собой - не попросить ли ему стакан воды. Он боялся навлечь на себя подозрение девицы Кокс. Это были, быть может, самые трагические минуты в его жизни. И он вышел из этой борьбы победителем. Тяжело дыша, прижав руку к бешено стучавшему сердцу, ежесекундно ожидая обморока, он все же решил обойтись без воды.
      Придя наконец в себя (он убедился в этом, посмотревшись в стекло книжного шкафа), Пичем в прочувствованных выражениях простился с девицей Кокс и поехал в морское ведомство.
      Там он заставил Хейла переписать оба договора на его имя; чтобы добиться этого, достаточно было пригрозить статс-секретарю посылкой правительству квитанции на тысячу фунтов аванса, выданной Хейлом Коксу. Хейл был до глубины души поражен кончиной своего старейшего друга. Он, по его словам, не надеялся, что эта рана когда-нибудь заживет в его сердце.
      Первая комбинация с кораблями сулила Пичему примерно двадцать девять тысяч фунтов прибыли.
      Окончательный баланс КЭТС сводился к следующему.
      Семеро пайщиков, из коих один, передавший свой паи Пичему, выбыл, несли издержки в размере семидесяти семи тысяч четырехсот пятидесяти фунтов, куда входили суммы, уплаченные за три старых корабля, расходы на ремонт, взятки, комиссионные Коксу и стоимость трех новых кораблей (за них было уплачено тридцать восемь тысяч пятьсот фунтов).
      Доход равнялся сорока девяти тысячам фунтов, уплаченных правительством. Двадцать одну тысячу фунтов Пичем списал за старые корабли, которые он якобы продал при посредстве "Брукли и Брукли". Из Краула как-никак тоже удалось выдоить почти четыре пятых его доли убытков, прежде чем он удалился на вечный покой.
      Впрочем, саутгемптонские суда в действительности стоили только тридцать тысяч фунтов, как Пичем усмотрел из соответствующих документов.
      Бредя после кремации Кокса домой по лондонским трущобам, Пичем впервые за эти горячие дни вновь предался размышлениям.
      "Просто удивительно, - думал он, - сколь часто самые сложные предприятия сводятся в конечном счете к двум-трем простейшим, с незапамятных времен практикуемым приемам! Право же, наша хваленая цивилизация не так уж далеко ушла от тех времен, когда неандертальский человек убивал своего врага дубиной! Началось с договоров и правительственных печатей, а кончилось убийством и ограблением. А ведь я лично - убежденнейший противник убийства! Какое отвратительное варварство! Между тем в деловой практике оно необходимо. Без него не обойтись! Убийство карается, но неубийство тоже карается, и притом гораздо строже! Краул, например, заплатил жизнью за свою покорность судьбе в этой труднейшей комбинации с транспортными судами. Падение на лондонское дно, угрожавшее мне и всей моей семье, нисколько не более приятная вещь, чем тюремное заключение. Оно равносильно пожизненной каторге! Мы поощряем образование и облагораживаем чувства; спору нет, образ Кокса будет еще не раз во сне тревожить меня и в особенности его убийцу, этого Фьюкумби, - но образование, доброта, человечность сами по себе недостаточно действенны и даже в самой отдаленной степени неспособны устранить убийство в той или иной форме. Слишком уж велика награда за него и слишком тяжела кара, грозящая тому, кто его не совершит! Этот Кокс, хотя его и убили, умер, в сущности говоря, естественной смертью! Останься он жив, все пошло бы шиворот-навыворот, а теперь все идет почти хорошо! Что и говорить, убийство - это крайнее средство, самое крайнее из всех допустимых! Подумать только: ведь мы всего-навсего делали с ним дела!"
      На следующее утро он опять отправился в доки. Ничего утешительного он там не нашел. На работу вышло не больше десятка рабочих. Открытая враждебность пикетчиков, дежуривших возле кораблей и никого к ним не подпускавших, потрясла его.
      - Повсюду грубое насилие! - горестно сказал он двум-трем служащим, стоявшим подле него и глядевшим сквозь тусклое окно сторожки на доки. - Ну хорошо, положим, они не желают работать за ту плату, что я им даю. Но почему они не позволяют работать тем, кто хочет работать? Ведь тем-то, безусловно, нужны деньги: у них семьи голодают! Почему они применяют к этим последним из бедняков насилие и не дают им работать? Каждый человек должен иметь право делать то, что ему хочется.
      Пичем не знал, как ему быть. И внезапно дочь и зять оказали ему услугу. Известие о смерти Кокса создало в семье Пичема своеобразное настроение.
      Полли очень нервничала. Она была рада, что имеет возможность утешать девицу Кокс и исполнять ряд мелких поручений, связанных с похоронами маклера, - эта деятельность очень успокаивала ее.
      Появившиеся в газетах сенсационные отчеты о забастовке в доках открыли ей глаза на тяжелое положение, в котором находился ее отец. Она просила мать узнать у него, не нужны ли ему люди для защиты штрейкбрехеров, - ее муж охотно предоставит их в его распоряжение.
      - Можно подумать, - сказала госпожа Пичем мужу, - что все то горе, свидетельницей которого ей пришлось быть в последние дни, открыло ей глаза на чужие заботы. Она спрашивает, не может ли она быть тебе полезной.
      Пичем пробурчал что-то вроде: "Этот тип - величайший жулик во всем городе!" Но потом велел передать дочери, чтобы она обсудила этот вопрос с Бири. Так она и поступила.
      - Нельзя прислушиваться к голосу ненависти, когда на карту поставлены имущественные ценности, - сказал ей Мэкхит. - Наши чувства толкают нас друг против друга, но обстоятельства властно требуют, чтобы мы объединились.
      О'Хара послал десяток своих людей в доки. Они немедленно внесли систему в борьбу с забастовкой. Они обращались с бастующими так свирепо, что даже полицейские испугались. Проявляя себя убежденными приверженцами порядка, они ломали руки и ноги всем, кто попадался им на пути, и разбивали в кровь все лица, казавшиеся им голодными. Инженер-кораблестроитель сказал Пичему, что в этих, в общем, столь грубых ребятах заложено все же здоровое начало и что все зависит от того, за какое дело их заставят бороться.
      Штрейкбрехеры воспрянули духом.
      Далее люди О'Хара подговорили разный сброд разгромить несколько продовольственных лавок. Разыгралось настоящее сражение, вошедшее в анналы ЦЗТ под названием "Битва в Вест-Индских доках" и завершившее разгром забастовщиков.
      На глазах у сплошной стены молчаливых рабочих Були и его ребята разбили сначала несколько витрин. Когда же они проникли внутрь, забастовщики, которые не желали оказаться замешанными в погромах, бросились их отгонять. Наемники ЦЗТ расхватали окорока и куски мяса и принялись лупить ими голодающих. Один тщедушный рабочий был сбит с ног телячьей ногой. Горшки со студнем летели в изможденные лица, залепляя глаза, и подоспевшая полиция хватала ослепленных рабочих. Дрались и булками, причинившими серьезные увечья нескольким рахитичным детям. Караваи хлеба превратились в устрашающее оружие. Одной старухе сломали пятифунтовым караваем руку, в которой она держала пустую кошелку. Эта сломанная рука впоследствии, в суде, послужила уликой против нее.
      Газеты неистовствовали по поводу разгрома лавок и в особенности по поводу безобразного обращения "народа" с продуктами питания.
      "Вот они, ужасы анархии, - писали они, - ужасы развязанных инстинктов! О подобных сценах господа социалисты должны вспоминать всякий раз, как они начнут кропать свои лицемерные статейки против существующего правопорядка".
      С этого момента власти приняли самые крутые меры против забастовки и экономических требований докеров.
      Спустя два дня против забастовщиков были двинуты войска. Молодые солдаты, назначенные к отправке в Африку, оцепили доки и взяли штрейкбрехеров под свою защиту. В течение нескольких дней кое-где еще постреливали, но окончание работ по ремонту транспортных судов было обеспечено.
      Решительный бой был коротким и ожесточенным.
      Со стороны правительства дрались почти исключительно новобранцы, впервые попавшие в дело. Они были упитанней и сильней, чем рабочие, но если бы на них надели рабочие блузы или же рабочих обрядили в мундиры, трудно было бы отличить дерущихся друг от друга, до такой степени они были похожи, - они ведь принадлежали к одному классу. Право же, не будь молодые солдаты вооружены и одеты в мундиры, они бы передрались между собой!
      Не следует также забывать, что все они говорили на одном и том же английском языке, и притом на языке простонародья. Ругательства, которыми они друг друга осыпали, были одни и те же. Когда рабочему удавалось вырвать из рук солдата занесенный ружейный приклад, он заносил его с такой же точно сноровкой, потому что был приучен орудовать кузнечным молотом. Если рабочие и уступали солдатам в знании приемов, то драться они умели не хуже, потому что с молоком матери всосали уверенность в том, что, если они не постоят за себя, их окончательно задушат голодом. И солдаты знали из того же источника, что они получают жалованье не за то, что бьют баклуши. Натравленные друг на друга, они дрались друг с другом точно так же, как до того бок о бок дрались с нищетой, с голодом, с болезнями - со всем тем, что ждало их в городах и что подстерегало их в деревнях.
      Газеты дали подробные описания этих боев. Все газетные отчеты были озаглавлены более или менее одинаково: "МОЛОДЫЕ СОЛДАТЫ, ГОРЯЩИЕ ЖЕЛАНИЕМ ПОМОЧЬ СВОИМ ТОВАРИЩАМ В МАФЕКИНГЕ, ПРИНУЖДЕНЫ ОТВОЕВЫВАТЬ ТРАНСПОРТНЫЕ СУДА С ОРУЖИЕМ В РУКАХ".
      На окончание ремонтных работ понадобилось теперь не много времени. Основные затруднения сводились к множеству формальностей, направленных к тому, чтобы обеспечить интересы нации.
      В ближайшую пятницу суда были приняты правительственной комиссией и неделей позже вышли в море.
      В этот день стоял густой туман. Несмотря на то что отправка небольшой войсковой части была незначительным, будничным событием, вся пристань была полна военных, родственников отбывающих солдат, членов правительства и представителей прессы. Самой процедуры отплытия почти никто не видал: в густом тумане трудно было разглядеть даже собственную руку.
      - Дорогие друзья, - сказал статс-секретарь, произносивший напутственную речь, - будущее Англии зависит от самопожертвования и доблести ее молодежи. Вся Англия приветствует в эту минуту цвет нации - две тысячи молодых людей, которые вступают на палубу трех кораблей ее величества, чтобы показать всем нам пример мужества. Слепая, яростная стихия окружает их, коварные, лишенные чести и совести враги угрожают им, один только гений Британии парит над ними: они в руке Божией. Этим сказано все.
      Под гром духового оркестра и рыдания матерей и невест три корабля огромные, расплывчатые глыбы - отвалили в непроницаемом тумане от пристани.
      Спустя одиннадцать часов, не успев выйти из Ла-Манша, "Оптимист" пошел ко дну со всем своим живым и мертвым грузом.
      НАЦИОНАЛЬНАЯ КАТАСТРОФА
      Шторм уж затих, но корабль затонул.
      Он мирно лежит на дне.
      Стаи дельфинов и сытых акул
      Мелькают в синей волне.
      Из всех матросов - их было сто
      Гибели не избежал никто.
      Там глубоко, на дне морском,
      Спят они вечным сном.
      Песню поет им морская волна,
      Властно в душу льется она:
      "Моряк, берегись! Моряк, берегись!
      Волны опять будут рваться ввысь!
      Спите, друзья! Спите, друзья!
      Среди кораллов, в глуби морской,
      Найдешь и ты покой".
      "Жребий моряка"
      Проезжая утром в омнибусе по Оксфорд-стрит, Пичем услышал пронзительные выкрики газетчиков. Он сошел с омнибуса и прочел в экстренном выпуске, что "Оптимист" пошел ко дну и что по Сити циркулируют слухи о покушении на воинский транспорт. Суда, писала газета, покинули порт в неисправном состоянии; надо надеяться, что полиции удастся возбудить дело против замешанных в этом безответственных элементов, угрожающих безопасности Британии.
      Он тотчас же отправился домой.
      Экстренный выпуск уже попал на Олд Оук-стрит. Войдя в контору, Пичем увидел Бири с газетным листком в руках.
      Он был бледен как смерть и дрожал.
      Проходя, Пичем искоса посмотрел на него страшным взглядом, но Бири уставился на него, словно увидел привидение. Госпожа Пичем встретила мужа ласково - она только что побывала в погребе. Она ничего еще не знала.
      Пичем прошел в комнату, где хранилась запасная картотека, и заперся. Его жена слышала, как он несколько часов
      подряд ходил от стены к стене. Когда настало время ужинать, она подошла к двери и постучалась, но он не ответил; ужин, поставленный ею у двери, остался нетронутым. Он ждал ареста.
      Около одиннадцати часов вечера, то есть почти через четырнадцать часов после выхода экстренного выпуска, он спустился в контору, вызвал к себе Бири и послал его в соседний трактир за газетами, так как, по словам Бири, тот еще газет не покупал.
      Во всех газетах были крупным шрифтом набраны заголовки: "НАЦИОНАЛЬНАЯ КАТАСТРОФА" и "ТУМАН - ПРИЧИНА ГИБЕЛИ "ОПТИМИСТА!", а также некоторые успевшие просочиться в Лондон подробности несчастья. Никаких намеков на причину катастрофы, в особенности намеков такого характера, какие появились в экстренном выпуске, в газетах не было. Сообщалось только, что морское ведомство приступило к расследованию. Пичем прочел все, до последней строки. Потом он начал действовать.
      Вместе с Бири он разработал подробный план полной перестройки работы мастерских. Большинство людей решено было одеть в военные мундиры и превратить в инвалидов войны. С точки зрения торговли нищетой такая национальная катастрофа была равносильна победе.
      Не было никакого сомнения в том, что Лондон, прочтя описание катастрофы, раскошелится. Всякого человека, одетого в мундир и хоть с какими-то признаками увечья, в ближайшие дни будут носить на руках.