Вторая женщина. Спокойней, молодой человек. Все мы идем на жертвы.
      Юноша (подозрительно). Что вы хотите этим сказать?
      Вторая женщина (первой). Разве, вы ничего не даете, когда производится сбор пожертвований?
      Первая женщина молча кивает головой.
      Вот видите: она дает. И мы даем. Добровольно.
      Юноша. Знаем мы вас. Дрожите за каждый пфенниг, когда фюреру для его великих задач нужна, так сказать, поддержка. На Зимнюю помощь жертвуют всякое тряпье. Охотнее всего отдали бы одну только моль. Фабрикант из одиннадцатого номера пожертвовал пару дырявых сапог!
      Мужчина. До чего люди неосторожны!
      Из молочной выходит хозяйка молочной в белом переднике.
      Хозяйка молочной. Сейчас откроем. (Второй женщине.) Доброе утро, фрау Руль. Слышали, вчера вечером они увели молодого Летнера?
      Вторая женщина. Мясника?
      Хозяйка молочной. Да, сына.
      Вторая женщина. Но он же штурмовик?
      Хозяйка молочной. Ну и что? Старик с двадцать девятого года в партии. Вчера его случайно не было, он поехал за товаром, а то бы они и его взяли.
      Вторая женщина. В чем же их обвиняют?
      Хозяйка молочной. В спекуляции. Последнее время у него совсем не было товара, приходилось отказывать покупателям. И вот, говорят, он купил на черном рынке. Чуть ли не у евреев.
      Юноша. И, по-вашему, его не за что было взять?
      Хозяйка молочной. Он был один из самых усердных. Ведь это он донес на старика Цейслера из семнадцатого номера, что тот не подписался на "Фелькишер беобахтер". Он старый боец.
      Вторая женщина. То-то он вытаращит глаза, когда вернется.
      Хозяйка молочной. Если вернется!
      Мужчина. До чего люди неосторожны!
      Вторая женщина. Должно быть, они сегодня не откроют лавку.
      Хозяйка молочной. Оно и лучше. Уж если полиция куда заглянет, она всегда что-нибудь да найдет. А товар-то нелегко теперь доставать. Мы-то получаем все прямо из кооператива, там пока нет перебоев. (Громко.) Сливок сегодня не будет.
      Всеобщий ропот.
      У Летнеров ведь и дом заложен. Они надеялись, что закладную аннулируют, или что-то в этом роде.
      Мужчина. Как же можно аннулировать закладные! Многого захотели.
      Вторая женщина. Молодой Летнер был очень славный юноша.
      Хозяйка молочной. Да. Вот старик - тот бешеный. Он ведь чуть не силой загнал сына в штурмовики. А сыну бы только с девушкой погулять.
      Юноша. Что значит - бешеный?
      Хозяйка молочной. Разве я сказала бешеный? Ну да, я имела в виду, что его раньше бесило всегда, когда кто-нибудь оспаривал идею. Он всегда говорил про идею и осуждал людской эгоизм.
      Мужчина. Они все-таки открывают лавку.
      Вторая женщина. Жить-то им надо.
      Из полуосвещенной мясной лавки выходит толстая женщина, жена мясника, останавливается на тротуаре и всматривается в конец улицы. Потом обращается
      к хозяйке молочной.
      Жена мясника. Доброе утро, фрау Шлихтер. Вы не видели моего Рихарда? Ему давно пора бы уже быть с товаром.
      Хозяйка молочной не отвечает. Все молча смотрят на жену мясника. Она поняла,
      в чем дело, и быстро скрывается в лавке.
      Хозяйка молочной. Делает вид, что ничего не случилось. А ведь что там было позавчера! Старик бушевал так, что на всю площадь было слышно. Это они тоже записали ему в счет.
      Вторая женщина. Я ничего не слышала об этом, фрау Шлихтер.
      Хозяйка молочной. Да что вы? Он же отказался выставить в витрине окорока из папье-маше, которые они ему принесли. А он их заказал - это они потребовали, потому что целую неделю у него в витрине вообще ничего не было, только прейскурант висел. Он им так и сказал: ничего для витрины у меня нет. Когда они пришли с окороками из папье-маше - и телячья ножка там была, здорово сделано, ну прямо не отличишь от настоящей, - он и начал рычать, что не станет вывешивать никакой бутафории, и еще такое, что и повторить-то нельзя. Все против правительства. А окорока из папье-маше выбросил на улицу. Им и пришлось вытаскивать их из грязи.
      Вторая женщина. Тсс, тсс, тсс.
      Мужчина. До чего люди неосторожны!
      Вторая женщина. И почему это люди так из себя выходят?
      Хозяйка молочной. И как раз самые хитрые!
      В мясной лавке зажигается вторая лампочка.
      Глядите! (Показывает на полутемную витрину мясной.)
      Вторая женщина. Там в витрине все-таки что-то есть!
      Хозяйка молочной. Это же старик Летнер! И в пальто! Но на чем он стоит? (Вдруг вскрикивает.) Фрау Летнер!
      Жена мясника (выходя из лавки). Что такое?
      Хозяйка молочной безмолвно показывает на витрину. Жена мясника смотрит туда, вскрикивает и падает без чувств. Вторая женщина и хозяйка молочной подбегают
      к витрине.
      Вторая женщина (кричит через плечо). Он повесился в витрине!
      Мужчина. У него на шее какой-то плакат.
      Первая женщина. Это прейскурант. На нем что-то написано.
      Вторая женщина. На нем написано: я голосовал за Гитлера.
      20
      НАГОРНАЯ ПРОПОВЕДЬ
      Идут христиане, от катов
      Христовы заветы припрятав,
      Иначе - тюремный срок.
      Нацисты хохочут над ними:
      Он изгнан богами иными
      Их мирный еврейский бог!
      Любек, 1937 год. Комната-кухня в семье рыбака. Рыбак при смерти. У его
      постели жена и сын в форме штурмовика. Тут же пастор.
      Умирающий. Скажите мне, там и вправду что-то есть?
      Пастор. Неужто вас мучат сомнения?
      Жена. Последние дни он все говорил: столько, мол, у нас болтают и сулят всего, не знаешь, чему и верить. Не гневайтесь на него за это, господин пастор.
      Пастор. Там нас ждет жизнь вечная.
      Умирающий. А она будет лучше?
      Пастор. Разумеется.
      Умирающий. Да и надо бы!
      Жена. Очень уж он намаялся.
      Пастор. Поверьте мне, господу это ведомо.
      Умирающий. Правда? (Помолчав.) Может, там на небесах не будут тебе рот затыкать? Как по-вашему?
      Пастор (несколько смутившись). В писании сказано: вера горами двигает. Веруйте. Это принесет вам облегчение.
      Жена. Не думайте, господин пастор, что он неверующий. Он всегда ходил причащаться. (Мужу, настойчиво.) Господин пастор думает - ты неверующий. А ведь ты верующий, да?
      Умирающий. Да...
      Пауза.
      Умирающий. Ведь кроме-то ничего нет.
      Пастор. Что вы хотите этим сказать? Как это - ничего нет?
      Умирающий. Ну вообще, больше ничего нет. А по-вашему как? Я хочу сказать - будь хоть что-нибудь, кроме...
      Пастор. Но что же должно быть?
      Умирающий. Да что-нибудь.
      Пастор. Но у вас была ведь и хорошая жена и сынок был.
      Жена. Ведь мы-то у тебя были?
      Умирающий. Да...
      Пауза.
      Я хочу сказать, если бы было что путное в жизни...
      Пастор. Вероятно, я вас неправильно понял. Вы не то хотели сказать. Неужели вы веруете лишь потому, что в вашей жизни ничего не было, кроме тягот и трудов?
      Умирающий (оглядываясь, словно ищет кого-то, наконец видит сына). А им лучше будет?
      Пастор. Вы хотите сказать - молодежи? Мы на это уповаем.
      Умирающий. Вот будь у нас моторный катер...
      Жена. Полно, не порти ты себе кровь!
      Пастор. Вам не подобает помышлять сейчас о таких делах.
      Умирающий. Приходится.
      Жена. Как-нибудь пробьемся.
      Умирающий. А вдруг будет война?
      Жена. Перестань говорить про это. (Пастору.) Последнее время у них с сыном только и разговору было что про войну. И ссорились же они!
      Пастор бросает взгляд на сына.
      Сын. Он не верит в возрождение.
      Умирающий. Скажите, а он там, наверху, войну одобряет?
      Пастор (запинаясь). В писании сказано: блаженны миротворцы.
      Умирающий. Ну а как же, если будет война...
      Сын. Фюрер не желает войны!
      Умирающий (отмахивается от него). Значит, как же, если будет война...
      Сын порывается что-то сказать.
      Жена. Помолчи.
      Умирающий (пастору, указывая на сына). Ему вот скажите про миротворцев!
      Пастор. Не забудьте, что все мы в руке божьей.
      Умирающий. Это вы ему говорите?
      Жена. Брось ты, разве господин пастор может помешать войне! И толковать-то про это нынче не годится. Правду я говорю, господин пастор?
      Умирающий. Вы сами знаете, как они горазды врать. Мне не купить мотора для лодки. Все моторы идут у них на самолеты. Для войны, для бойни. Мне вот в непогоду никак не пристать к берегу, потому - мотора нет. А они все врут, а сами собираются воевать! (В изнеможении падает на подушку.)
      Жена (испуганно хватает миску с водой и полотенцем вытирает у него пот со лба). Не слушайте его. Он уже и сам не помнит, что говорит.
      Пастор. Успокойтесь, господин Клаазен.
      Умирающий. А вы ему скажете про миротворцев?
      Пастор (помолчав). Пусть сам прочтет. Это из Нагорной проповеди.
      Умирающий. Он говорит - все это сказано евреем и ничего не стоит.
      Жена. Ну вот, опять завел. Сам он так не думает. Это он от приятелей слышал!
      Умирающий. Да. (Пастору.) Так ничего не стоит?
      Жена (опасливо покосившись на сына). Не подводи ты господина пастора под беду, Ганнес. Не спрашивай его про это.
      Сын. А почему бы и не спросить?
      Умирающий. Стоит или не стоит?
      Пастор (после долгого молчания, через силу). В писании сказано также: отдавайте кесарево кесарю, а божье - богу.
      Умирающий падает на подушку. Жена кладет ему на лоб мокрое полотенце.
      21
      ПРИЗЫВ
      Мальчишек придурковатых
      Учат: умри за богатых!..
      Отдай им жизнь свою!..
      Учители злы, словно черти,
      И парни больше, чем смерти,
      Боятся струсить в бою.
      Хемниц, 1937 год. Помещение Гитлерюгенд. Группа подростков, большинство с противогазами через плечо. Кучка ребят наблюдает за подростком без противогаза, который сидит один на скамье и безостановочно шевелит губами,
      видимо, что-то заучивая.
      Первый подросток. Видишь, у него до сих пор нет.
      Второй подросток. Мать ему не покупает.
      Первый подросток. Что ж, она не знает, как ему за это всыплют?
      Третий подросток. А если у нее купилок нет?
      Первый подросток. Толстяк и без того к нему придирается.
      Второй подросток. Смотри, опять зубрит призыв.
      Четвертый подросток. Битый месяц зубрит, а там и всего-то два четверостишия.
      Третий подросток. Да он давно уже выучил.
      Второй подросток. А запинается потому, что боится.
      Четвертый подросток. Каждый раз со смеху умрешь, правда?
      Первый подросток. Да уж, потеха. (Окликает сидящего.) Заучил, Пширер?
      Пятый подросток растерянно поднимает глаза и, сообразив, кивает. Потом
      снова принимается зубрить.
      Второй подросток. Толстяк жучит его только за то, что у него противогаза нет.
      Третий подросток. А он говорит - за то, что он с ним, с толстяком, в кино не пошел.
      Четвертый подросток. Слышал я это. А вы верите?
      Второй подросток. Очень может быть. Я бы тоже не пошел в кино с толстяком. Но ко мне он не смеет сунуться. Мой предок задаст ему жару.
      Первый подросток. Тише - толстяк!
      Ребята выстраиваются в два ряда и стоят навытяжку. Входит дородный шарфюрер.
      Гитлеровское приветствие.
      Шарфюрер. По порядку номеров рассчитайсь!
      Команда исполняется.
      Противогазы надеть!
      Ребята надевают противогазы. Те, у кого их нет, проделывают заученные
      движения.
      Начнем с призыва. Кто нам его прочтет наизусть? (Оглядывается как бы в нерешимости, затем вдруг.) Пширер! У тебя это так хорошо получается.
      Пятый подросток выходит и становится впереди. Он очень бледен.
      Заучил, умная голова?
      Пятый подросток. Так точно, господин шарфюрер!
      Шарфюрер. Выкладывай! Первая строфа!
      Пятый подросток.
      Должен ты теперь учиться,
      Смерть встречать бесстрашно впредь.
      Тот, кто смерти не боится,
      Может гордо умереть.
      Шарфюрер. Смотри не напусти в штаны! Дальше! Вторая строфа!
      Пятый подросток.
      Бей, стреляй, круши с размаху,
      Это всех...
      (Запинается, повторяет последние слова.)
      Некоторые из ребят еле удерживаются, чтобы не прыснуть.
      Шарфюpep. Опять недоучил!
      Пятый подросток. Так точно, господин шарфюрер!
      Шарфюрер. Верно, дома ты чему-то другому учишься? (Рявкает.) Дальше!
      Пятый подросток.
      Это всех... побед залог.
      Все отдай... умри без страха... умри
      без страха...
      Все отдай! Умри без страха...
      Чтоб ты смелым... Чтоб ты смелым
      зваться мог!
      Шарфюрер. Подумаешь, что тут трудного!
      22
      В КАЗАРМАХ СТАЛО ИЗВЕСТНО О БОМБЕЖКЕ АЛЬМЕРИИ
      Солдатам - суп и жаркое,
      Чтоб шли на войну в покое,
      Пока утроба полна,
      Чтоб слепо за Гитлера драться,
      Чтоб долго не разбираться,
      На кой им дьявол война!
      Берлин, февраль 1937 года. Коридор в казарме. Два пролетарских мальчика-подростка, боязливо оглядываясь, несут что-то завернутое в
      оберточную бумагу.
      Первый мальчик. У них сегодня переполох, да?
      Второй мальчик. Они говорят - это потому, что может начаться война. Из-за Испании.
      Первый мальчик. Сидят белые как мел.
      Второй мальчик. Это потому, что мы бомбили Альмерию. Вчера вечером.
      Первый мальчик. Где это?
      Второй мальчик. Да там, в Испании. Гитлер заявил туда по телеграфу, что немецкий военный корабль немедленно начнет бомбить Альмерию. В наказание. Потому что там они все красные, а надо, чтобы красные наклали в штаны со страху перед Третьей империей. Теперь может начаться война.
      Первый мальчик. И теперь они сами в штаны наклали.
      Второй мальчик. Да, наклали в штаны.
      Первый мальчик. Так чего же они хорохорятся, если сами сидят белые как мел и кладут в штаны со страху, что может начаться война?
      Второй мальчик. Они хорохорятся только потому, что этого хочет Гитлер.
      Первый мальчик. Но чего хочет Гитлер, того хотят и они. Все же за Гитлера. Потому что он создал наш вермахт.
      Второй мальчик. Факт!
      Пауза.
      Первый мальчик. Как ты думаешь, нам уже можно выйти?
      Второй мальчик. Погоди. Еще напоремся на лейтенанта. Он у нас тогда все отберет, и мы их всех завалим.
      Первый мальчик. Какие они хорошие, что позволяют нам приходить сюда каждый день.
      Второй мальчик. Они ведь тоже не у миллионеров росли. Они сами хлебнули горя. Моя мать получает только десять марок в неделю, а нас у нее трое. Сидим на одной картошке.
      Первый мальчик. А их тут здорово кормят. Сегодня были клецки.
      Второй мальчик. Сколько тебе сегодня дали?
      Первый мальчик. Ложку. Как всегда. А что?
      Второй мальчик. Мне сегодня досталось две.
      Первый мальчик. А ну, покажи. Мне дали одну.
      Второй мальчик показывает.
      Ты что-нибудь им сказал?
      Второй мальчик. Нет. Доброе утро, как всегда.
      Первый мальчик. Не понимаю. Я тоже сказал, как всегда, - хайль Гитлер.
      Второй мальчик. Странно. Я получил две.
      Первый мальчик. С чего бы это вдруг? Не понимаю.
      Второй мальчик. И я не понимаю... Ну теперь можно - фюить!
      Быстро убегают.
      23
      РАБОТОДАТЕЛИ
      Шагают работорговцы,
      Для них бедняки словно овцы,
      Которых каждый дерет.
      Танки и пушки готовя,
      Реками пота и крови
      Должен платиться народ.
      Шпандау, 1937 год. Возвратясь домой, рабочий застает у себя соседку.
      Соседка. Добрый вечер, господин Фенн. Я хотела занять у вашей жены хлеба. Она вышла на минуту.
      Рабочий. Пожалуйста, фрау Диц. Как вам нравится, какое место я получил?
      Соседка. Да, теперь всем дают работу. Вы на новом авиазаводе? Бомбардировщики делаете?
      Рабочий. Без передышки.
      Соседка. Это им в Испанию нужно.
      Рабочий. Почему в Испанию?
      Соседка. Говорят, чего они только туда не посылают. Стыд и срам!
      Рабочий. Ну-ну! Попридержите язык!
      Соседка. Вы что, тоже к ним перешли?
      Рабочий. Никуда я не переходил. Я делаю свое дело. А где же Марта?
      Соседка. Пожалуй, лучше вас предупредить: кажется, какая-то неприятность. Когда я вошла, почтальон как раз принес письмо. Ваша жена прочла и разволновалась. Я уже собралась идти за хлебом к Ширманам.
      Рабочий. Да что вы? (Зовет.) Марта!
      Входит его жена. Она в трауре.
      Что с тобой? Кто умер?
      Жена. Франц. Письмо пришло. (Дает ему письмо.)
      Соседка. Господи! Что с ним случилось?
      Рабочий. Авария.
      Соседка (недоверчиво). Он ведь летчиком был, да?
      Рабочий. Да.
      Соседка. И у него случилась авария?
      Рабочий. Да, в Штеттине. Ночью во время учебного полета в учебном лагере, так здесь сказано.
      Соседка. Какая там авария! Меня вы не проведете.
      Рабочий. Я повторяю то, что здесь сказано. Письмо от лагерного начальства.
      Соседка. А он писал вам последнее время? Из Штеттина?
      Рабочий. Не убивайся, Марта. Этим горю не поможешь.
      Жена (рыдая). Я знаю.
      Соседка. Славный был парень ваш брат. Не сварить ли вам кофе?
      Рабочий. Будьте так добры, фрау Диц.
      Соседка (ищет кастрюлю). Да, тяжелый удар.
      Жена. Умойся, Герберт. Фрау Диц - свой человек.
      Рабочий. Не к спеху.
      Соседка. А из Штеттина он вам писал?
      Рабочий. Письма все время приходили из Штеттина.
      Соседка (многозначительно). Вот как! А сам он, верно, был южнее?
      Рабочий. Как - южнее?
      Соседка. На далеком юге, в прекрасной Испании.
      Рабочий (жене, которая опять разрыдалась). Возьми себя в руки, Марта! А вам не следует так говорить, фрау Диц.
      Соседка. Мне бы только хотелось знать, что бы вам ответили в Штеттине, если бы вы приехали за телом шурина?
      Рабочий. Я не поеду в Штеттин.
      Соседка. Они умеют прятать концы в воду. Даже за подвиг считают, что у них все шито-крыто. Вот недавно в пивной один хвастал, как ловко они маскируют свою войну. Когда сбивают бомбардировщик, те, что внутри, прыгают с парашютом, а их с других машин тут же в воздухе расстреливают из пулемета. Свои же расстреливают, чтобы они не рассказали красным, откуда их прислали.
      Жена (ей дурно). Дай мне воды, Герберт, мне дурно.
      Соседка. Конечно, не следует вас волновать, но уж очень они ловко прячут концы. Они сами понимают, какое это преступление, какой позор - их война. Вот и тут: авария во время учебного полета! А чему они учатся? Воевать они учатся!
      Рабочий. Говорите хоть потише. (Жене.) Лучше тебе?
      Соседка. Вы тоже из тех, что на все глаза закрывают. Вот вас и отблагодарили в этом письме!
      Рабочий. Замолчите же наконец!
      Жена. Герберт!
      Соседка. Да, теперь "замолчите". Потому что вам дали место! Вашему шурину тоже дали место! Он потерпел "аварию" как раз на такой штуке, какие вы изготовляете на авиазаводе.
      Рабочий. Ну это уж слишком, фрау Диц. Вы говорите - я изготовляю такие штуки. А что делают другие? Что делает ваш муж? Лампочки, да? Это, по-вашему, не для войны? Это только освещение! А на что нужно освещение? Что они освещают? Может быть, танки? Или военные корабли? Или тоже такие штуки! Ну да, он делает только лампочки. А что сейчас делают не для войны? Где же искать работу не для войны? Или прикажете с голоду умирать?
      Соседка (смутившись). Я же не говорю, чтобы вы умирали с голоду. Конечно, вы должны работать. Я только об этих преступниках говорю. Хорошую они дают работу!
      Рабочий (строго, жене). Тебе нельзя ходить в черном. Им это не нравится.
      Соседка. Им не нравится, чтобы спрашивали, почему да отчего.
      Жена (спокойно). По-твоему, мне надо снять черное?
      Рабочий. Да, иначе меня сразу же прогонят с места.
      Жена. А я не сниму.
      Рабочий. То есть как?
      Жена. Не сниму. Мой брат умер. Я буду носить траур.
      Рабочий. Если бы Роза не купила черного платья после смерти матери, у тебя бы его не было и ты бы его не носила.
      Жена (кричит). Никто не запретит мне носить траур! Если уж они его прикончили, так я имею право хоть поплакать вволю. Этого никогда не бывало! Такого зверства мир не видел! Бандиты!
      Рабочий онемел от ужаса.
      Соседка. Что вы, фрау Фенн!
      Рабочий (хрипло). Если ты будешь так говорить, мы не только лишимся работы, с нами что-нибудь похуже стрясется.
      Жена. Пускай меня заберут! Ведь у них есть женские концлагеря. Пускай меня туда упрячут за то, что я не могу молчать, когда они убивают моего брата! Какое ему было дело до Испании!
      Рабочий. Не ори ты про Испанию!
      Соседка. Вы доведете себя до беды, фрау Фенн!
      Жена. Оттого, что они тебя с места прогонят, - мы должны молчать? Оттого, что мы подохнем, если не будем делать им бомбардировщики? Все равно скоро придется подыхать, как Францу. Ему они тоже дали место. На метр под землей. Такое бы он и здесь получил!
      Рабочий (пытается зажать ей рот). Замолчи! Это ничему не поможет!
      Жена. А что поможет? Так делайте же то, что поможет!
      24
      ПЛЕБИСЦИТ
      Так шли они страшным парадом,
      А мы провожали их взглядом,
      Крича: какого рожна
      Вы молча шагаете к смерти
      Во имя нацистов? Поверьте,
      Ведь это не ваша война!
      Берлин, 13 марта 1938 года. Пролетарская квартира. Двое рабочих и женщина. В маленькой комнатушке тесно от высокого древка знамени. Из радиорепродуктора вырывается неистовое ликование, колокольный звон и шум
      авиамоторов. Раздается голос: "И вот фюрер въезжает в Вену".
      Женщина. Точно море ревет.
      Пожилой рабочий. Да, у него победа за победой.
      Молодой рабочий. Его победы - наше поражение.
      Женщина. Так оно и есть.
      Молодой рабочий. Как они орут! Как будто им самим что-нибудь достанется!
      Пожилой рабочий. И достанется. Оккупационная армия.
      Молодой рабочий. А потом "плебисцит". Единый народ, единый рейх, единый фюрер! Хочешь ты этого, немец? А мы у себя, в рабочем городе Нейкельне, не можем даже листовку выпустить к этому плебисциту.
      Женщина. Как так - не можем?
      Молодой рабочий. Очень уж опасно.
      Пожилой рабочий. В особенности с тех пор как и Карла засадили. Где нам адреса раздобыть?
      Молодой рабочий. А где найти человека, чтобы текст написал?
      Женщина (показывает на радио). У него для нападения сто тысяч нашлось, а мы не можем сыскать одного человека. Нечего сказать. Если он только будет находить что нужно, он и будет побеждать.
      Молодой рабочий (сердито). Так, по-твоему, и без Карла можно обойтись?
      Женщина. Чем так разговаривать, лучше отправиться по домам.
      Пожилой рабочий. Товарищи, незачем нам притворяться друг перед другом. Ведь мы же знаем, что выпускать листовки с каждым днем все труднее. Не можем мы делать вид, будто до нас не долетает их победный вой. (Показывая на радио, женщине.) Согласись сама, что каждый, кто это слышит, все больше верит в их силу. Можно и в самом деле подумать, что это кричит единый народ.
      Женщина. Это кричат двадцать тысяч пьянчуг, которых накачали пивом.
      Молодой рабочий. А вдруг это мы только так думаем?
      Женщина. Ну да. Мы и такие, как мы. (Расправляет смятую записку.)
      Пожилой рабочий. Это что такое?
      Женщина. Копия письма. Под этот гам нестрашно прочесть. (Читает.) "Дорогой мой сын! Завтра меня не станет. Казнь обычно бывает в шесть утра. Я пишу тебе напоследок, чтобы сказать тебе, что убеждения мои не изменились. Не подавал я и прошения о помиловании, потому что не знаю за собой никакой вины. Я только служил своему классу. Хотя и кажется, что я ничего не добился, но это неверно. Каждый на своем посту - таков должен быть наш лозунг! Задача наша очень трудна, но нет в мире выше задачи, чем освобождение человечества от ярма угнетателей. Без этого жизнь не имеет цены. Жить стоит только ради этого. Если у нас не будет этой цели, все человечество одичает. Ты еще мал, но не мешает тебе всегда помнить, на чьей ты стороне. Будь верен своему классу, чтобы отец твой недаром претерпел свою горькую долю. Потому что мне сейчас нелегко. Заботься о матери, о братьях и сестрах. Ты ведь старший. Будь умницей. Привет вам всем от любящего тебя отца".
      Пожилой рабочий. - Оказывается, не так уж нас мало.
      Молодой рабочий. Что же нам писать в листовке к плебисциту?
      Женщина. Лучше всего одно слово: "НЕТ!"
      ПРИМЕЧАНИЯ
      {* Примечания переведены А. Голембой.}
      В основу "Страха и нищеты в Третьей империи" положены свидетельства очевидцев и сообщения газет. Эти сцены были отпечатаны для издательства "Малик Ферлаг" в Праге в 1938 г., но не получили распространения ввиду нападения Гитлера.
      Сценическая обработка для Америки была поставлена в Нью-Йорке и Сан-Франциско под названием "The Private Life of the Master Race" ("Частная жизнь расы господ"). В нее вошли:
      в первой части сцены 2, 3, 4, 13 и 14,
      во второй части сцены 8, 9, 6 и 10,
      в третьей части сцены 15, 19, 17, 11, 18, 16, 20 и 24.
      Центральный элемент декорации составляет обычный бронетранспортер гитлеровской армии. Он появляется четырежды - в начале, между частями и в конце. Между отдельными сценами слышен человеческий голос и лязг гусениц. Этот лязг слышен и в сценах, показывающих гитлеровский террор, который впоследствии втянет людей в машину войны.
      Например:
      Первая часть.
      Из темноты под варварские звуки военного марша возникает огромный дорожный столб с надписью: "На Польшу", и рядом - бронетранспортер. В команде от двенадцати до шестнадцати солдат; они в стальных касках, с винтовками между колен; лица иссиня-бледные.
      Затем - хор:
      Наш фюрер...
      ...железною рукой.
      Снова темнеет. Глухое громыхание бронетранспортера слышно еще несколько секунд. Потом сцена освещается, и видна лестничная клетка. Сверху свешиваются большие черные буквы: Бреславль, Шустергассе, два. Затем - сцена вторая.
      Затем - голос:
      Так предал сосед...
      ...на нашу боевую колесницу.
      ХОР КОМАНДЫ БРОНЕТРАНСПОРТЕРА
      ПЕРЕД ПЕРВОЙ ЧАСТЬЮ
      Наш фюрер, учредив Порядок Новый
      В Германии железною рукой,
      Нам повелел с решимостью суровой
      И в прочих странах ввесть режим такой.
      И понеслись мы, повинуясь старшим,
      Как молния, что блещет в вышине,
      В сентябрьский день форсированным
      маршем
      На старый город в польской стороне.
      И вскоре прокатились мы над Сеной
      В крови. В крови над Волгою-рекой,
      Ведь строгий фюрер в нас наш дух
      отменный
      Вколачивал железною рукой.
      ПЕРЕД ВТОРОЙ ЧАСТЬЮ
      Враждебный стан давно объят
      _Раздором_,
      Он белым флагом машет неспроста,
      И перед нашим бронетранспортером
      Измена распахнула ворота.
      На нивах Фландрии мы душим всходы
      И датским бухтам свастику несем:
      Уже хрипят строптивые народы
      Под гитлеровским бронеколесом.
      Нас, немцев, первых осчастливил фюрер,
      Теперь он ублажит весь мир окрест:
      Он утвердит на мира верхотуре
      Порядка Нового крюкастый крест.
      ПЕРЕД ТРЕТЬЕЙ ЧАСТЬЮ
      Наш транспортер построил Крупп фон Болен
      И Тиссен, от усердия багров;
      И три банкира тут входили в долю,
      И дюжина проворных юнкеров.
      ПОСЛЕ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ
      На третью зиму (заревел, натужась,
      Наш бронетранспортер - ни тпру ни ну!)
      Застряли мы - и тут пробрал нас ужас:
      Увидим ли родимую страну?
      Мы на восток неутомимо перли.
      Мерцал на лаврах фюреровых лед...
      Впервые нефть зашлась в моторном горле
      В чужом краю, зимой, на третий год.
      Рабы, мы мир поработить хотели,
      Шли, как чумные, всем грозя чумой,
      Теперь мы в смертной ледяной метели,
      Нас бьет озноб, и долог путь домой.
      ГОЛОС
      ПОСЛЕ 2-й СЦЕНЫ
      Так предал сосед соседа,
      Так перессорились неприметные люди,
      И вражда росла в домах и росла в городских
      кварталах,
      И мы уверенно вступали в города своего отечества.
      И мы поднимали на наш бронетранспортер
      Каждого, который не был убит,
      Весь этот народ, всех этих предателей и преданных
      Взгромоздили мы на нашу боевую колесницу.
      ПОСЛЕ 3-й СЦЕНЫ
      На фабриках, и на кухнях, и на бирже труда
      Набирали мы команду нашей боевой колесницы.
      Бедняга приволакивал нам другого беднягу,
      И для них обоих находилось место на нашей
      колеснице.
      С иудиным поцелуем мы поднимали бедняг
      На нашу колесницу;
      Дружески похлопывая их по плечу,
      Мы зачисляли их в экипаж нашего
      бронетранспортера.
      ПОСЛЕ 4-й СЦЕНЫ
      Раздоры в народе пошли нам на пользу.
      Наши пленники дрались еще и в концлагерях.
      Словом, они все-таки очутились в нашем
      бронетранспортере.
      Пленные влезли в наш бронетранспортер,
      И стражники влезли в наш бронетранспортер,
      Мученики и мучители,
      Все поднялись на нашу боевую колесницу.
      ПОСЛЕ 13-й СЦЕНЫ
      Мы осыпали честного работягу восторгами,
      И мы осыпали его угрозами.
      Мы ставили в его цехе горшки с цветами
      И эсэсовцев у проходной.
      Под залпы рукоплесканий и винтовочные залпы
      Мы взвалили его на нашу боевую колесницу.
      ПЕРЕД 8-й СЦЕНОЙ
      Прижимая к себе малых детей,
      Стоят матери-бретонки
      И, окаменелые, смотрят в небо:
      Не появились ли уже в нем гениальные изобретения
      наших ученых?
      Ибо на нашей боевой колеснице есть и ученые
      господа,
      Ученики пресловутого Эйнштейна.
      Конечно, наш фюрер взял их в ежовые рукавицы
      И научил тому, что есть арийская наука.
      ПЕРЕД 9-й СЦЕНОЙ
      Есть и доктор на нашей боевой колеснице.